Эдуард Бер­нетт Тай­лор (в не­точ­ной ста­рой рус­ской транс­ли­те­ра­ции - Тэй­лор) при­над­ле­жит к чис­лу на­ибо­лее вы­да­ющих­ся эт­ног­ра­фов и ис­то­ри­ков культу­ры XIX в. Осо­бен­но ве­лик его вклад в тес­но свя­зан­ную с эт­ног­ра­фи­ей, а в прош­лом не­ред­ко да­же отож­деств­ляв­шу­юся с ней ис­то­рию пер­во­быт­но­го об­щест­ва. Тай­лор мно­го сде­лал для по­ни­ма­ния за­ко­но­мер­нос­тей раз­ви­тия пер­во­быт­ной культу­ры, ме­то­дов ее изу­че­ния и вос­соз­да­ния кар­ти­ны культур­ной, преж­де все­го ре­ли­ги­оз­ной, жиз­ни пер­во­быт­но­го че­ло­ве­чест­ва. Его ис­сле­до­ва­ния предс­тав­ля­ли тем больший ин­те­рес, что его де­ятельность раз­вер­ты­ва­лась во вре­ме­на фор­ми­ро­ва­ния в эт­ног­ра­фии ее пер­вой - эво­лю­ци­онистс­кой - на­уч­но-те­оре­ти­чес­кой шко­лы, и сам он был од­ним из ос­но­ва­те­лей этой шко­лы. Что­бы оце­нить вклад Тай­ло­ра в эт­ног­ра­фию и смеж­ные с ней об­лас­ти зна­ния, на­до преж­де все­го по­нять, чем стал для них эво­лю­ци­онизм.

    

    

    Вторая по­ло­ви­на - XVI­II и осо­бен­но пер­вая по­ло­ви­на XIX в. бы­ли вре­ме­нем ут­верж­де­ния в на­уках о при­ро­де идей ес­тест­вен­но­на­уч­но­го эво­лю­ци­ониз­ма в про­ти­во­по­лож­ность биб­лей­ско-цер­ков­ной кре­аци­онистс­кой дог­ме о не­из­ме­ня­емос­ти все­го то­го, что воз­ник­ло в ре­зульта­те бо­жест­вен­но­го ак­та тво­ре­ния. Од­ну за дру­гой одер­жал эво­лю­ци­онизм блес­тя­щие по­бе­ды в аст­ро­но­мии, ге­оло­гии, фи­зи­ке, хи­мии, би­оло­гии. Пос­те­пен­но идеи раз­ви­тия про­ни­ка­ли и в по­ни­ма­ние че­ло­ве­чес­кой ис­то­рии. Так, уже в 1768 г. шот­ландс­кий фи­ло­соф Адам Фер­гюс­сон раз­де­лил ис­то­рию на эпо­хи ди­кос­ти, вар­варст­ва и ци­ви­ли­за­ции, раз­ли­ча­ющи­еся меж­ду со­бой ха­рак­те­ром хо­зяй­ст­ва и сте­пенью раз­ви­тия от­но­ше­ний собст­вен­нос­ти. Эти и сход­ные с ни­ми взгля­ды не­ко­то­рых его сов­ре­мен­ни­ков бы­ли раз­ви­ты фран­цузс­ки­ми фи­ло­со­фа­ми-прос­ве­ти­те­ля­ми, в осо­бен­нос­ти Жа­ном Ан­ту­аном Кон­дор­се, по­пы­тав­шим­ся бо­лее де­тально оха­рак­те­ри­зо­вать уст­рой­ст­во об­щест­ва в каж­дую из трех ос­нов­ных эпох его ис­то­рии. А в пер­вой, по­ло­ви­не XIX в. та­кие идеи ста­ли по­лу­чать подт­верж­де­ние в фак­тах пер­во­быт­ной ар­хе­оло­гии и па­ле­о­ант­ро­по­ло­гии. В 1836 г. хра­ни­тель На­ци­онально­го му­зея древ­нос­тей в Ко­пен­га­ге­не Крис­ти­ан Юр­ген­сен Том­сен впер­вые обос­но­вал ар­хе­оло­ги­чес­ким ма­те­ри­алом сис­те­му трех ве­ков ка­мен­но­го, брон­зо­во­го и же­лез­но­го, а его уче­ник. Йенс Якоб Вор­со соз­дал ме­тод от­но­си­тельной да­ти­ров­ки ар­хе­оло­ги­чес­ких па­мят­ни­ков. Вско­ре фран­цузс­кий ар­хе­олог-лю­би­тель Бу­ше де Перт выс­ту­пил с сен­са­ци­он­ным ут­верж­де­ни­ем, что на­хо­ди­мые при рас­коп­ках гру­бые ка­мен­ные ору­дия тру­да при­над­ле­жат пер­во­быт­но­му че­ло­ве­ку, жив­ше­му в од­но вре­мя с ма­мон­том, вы­мер­шим но­со­ро­гом и дру­ги­ми ис­ко­па­емы­ми жи­вот­ны­ми. Приб­ли­зи­тельно тог­да- же бы­ли най­де­ны кост­ные ос­тат­ки са­мо­го это­го че­ло­ве­ка- вмес­те с ос­тат­ка­ми та­ких жи­вот­ных. По­пыт­ки цер­ков­ни­ков и кле­ри­кально наст­ро­ен­ных уче­ных оп­ро­верг­нуть фак­ты ока­за­лись бе­зус­пеш­ны­ми. Все это сде­ла­ло воз­мож­ным но­вый, круп­ный шаг - при­ме­не­ние эво­лю­ци­ониз­ма к изу­че­нию че­ло­ве­ка и его культу­ры.

    В на­ибо­лее ши­ро­ком пла­не та­кой шаг мог быть сде­лан в той об­лас­ти зна­ния, ко­то­рая да­ва­ла предс­тав­ле­ние не только о фи­зи­чес­кой эво­лю­ции че­ло­ве­ка или об из­ме­не­нии ору­дий его тру­да, но и о раз­ви­тии все­го, свя­зан­но­го с че­ло­ве­ком, - его са­мо­го, его об­щест­ва, его культу­ры в це­лом. Пол­нее все­го этим це­лям от­ве­ча­ла эт­ног­ра­фия. Она ста­ла час­то на­зы­ваться че­ло­ве­ко­ве­де­ни­ем, ант­ро­по­ло­ги­ей, и в анг­ло­сак­сонс­ких стра­нах это обоз­на­че­ние все­го комп­лек­са че­ло­ве­ко­вед­чес­ких дис­цип­лин сох­ра­ня­ет­ся до сих пор. От­сю­да же и вто­рое наз­ва­ние эво­лю­ци­онистс­кой шко­лы в эт­ног­ра­фии - ант­ро­по­ло­ги­чес­кая шко­ла. Но ка­кое бы со­дер­жа­ние ни вкла­ды­ва­ли от­ны­не в по­ня­тие эт­ног­ра­фии и как бы она от­ны­не ни на­зы­ва­лась, с про­ник­но­ве­ни­ем в нее эво­лю­ци­ониз­ма она впер­вые об­ра­ти­лась к вы­яв­ле­нию за­ко­но­мер­нос­тей, т. е. впер­вые ста­ла на­укой.

    Наукой, но ка­кой - ес­тест­вен­ной или гу­ма­ни­тар­ной? Эт­ног­ра­фы-эво­лю­ци­онис­ты рас­смат­ри­ва­ли свою на­уку как об­ласть ес­тест­воз­на­ния, в част­нос­ти би­оло­гии, пы­та­лись пе­ре­нес­ти в нее за­ко­ны би­оло­ги­чес­кой эво­лю­ции, ув­ле­ка­лись би­оло­ги­чес­ки­ми со­пос­тав­ле­ни­ями, тер­ми­но­ло­ги­ей и т.п. Но по­нят­но, что ор­га­нич­ным это ока­зы­ва­лось только при­ме­ни­тельно к изу­че­нию фи­зи­чес­ких ва­ри­аций са­мо­го че­ло­ве­ка, изу­че­ние же культу­ры или об­щест­ва мог­ло вес­тись лишь в рам­ках гу­ма­ни­тар­но­го зна­ния. Больше то­го, са­ма по­пыт­ка пе­ре­нес­ти в эт­ног­ра­фию прин­ци­пы и ме­то­ды ес­тест­воз­на­ния име­ла очень од­но­бо­кий ха­рак­тер. Как из­вест­но, су­щест­ву­ют два по­ни­ма­ния эво­лю­ции. В ши­ро­ком по­ни­ма­нии эво­лю­ция - вся­кое раз­ви­тие, лю­бые, в том чис­ле скач­ко­об­раз­ные, из­ме­не­ния в при­ро­де и об­щест­ве, ина­че го­во­ря, про­ти­во­по­лож­ность не­из­ме­ня­емос­ти. В уз­ком по­ни­ма­нии эво­лю­ция - только пос­те­пен­ные ко­ли­чест­вен­ные из­ме­не­ния, ина­че го­во­ря, про­ти­во­по­лож­ность ка­чест­вен­ным сдви­гам, скач­кам. Так вот, хо­тя эт­ног­ра­фы-эво­лю­ци­онис­ты вся­чес­ки под­чер­ки­ва­ли, что они изу­ча­ют культу­ру ес­тест­вен­но­на­уч­ны­ми ме­то­да­ми, из ес­тест­воз­на­ния они за­имст­во­ва­ли не пер­вое, а только вто­рое по­ни­ма­ние эво­лю­ции. Воп­рос, по­че­му это так про­изош­ло, ис­сле­до­ван не­дос­та­точ­но, и здесь мож­но ука­зать только на од­ну, са­мую об­щую при­чи­ну.

    Эволюционистская шко­ла в эт­ног­ра­фии скла­ды­ва­лась тог­да, расп­рост­ра­не­ние по­лу­чи­ла по­зи­ти­вистс­кая не­до­оцен­ка фи­ло­со­фии, а ста­ло быть, и ди­алек­ти­ки, трак­тов­ка ее как до­на­уч­ной сту­пе­ни в умст­вен­ном раз­ви­тии че­ло­ве­чест­ва.

    Будучи при­ло­же­ни­ем лишь вто­ро­го по­ни­ма­ния эво­лю­ции, наз­ван­но­го В. И. Ле­ни­ным мер­т­вым[1], эво­лю­ци­онизм в эт­ног­ра­фии, ис­то­рии культу­ры, ис­то­рии пер­во­быт­но­го об­щест­ва об­ла­дал не только сильны­ми, но и сла­бы­ми сто­ро­на­ми.

    Сильной сто­ро­ной был преж­де все­го глав­ный прин­цип вся­ко­го эво­лю­ци­ониз­ма - про­ти­во­пос­тав­ле­ние идее не­из­ме­ня­емос­ти идеи раз­ви­тия. Он имел, в част­нос­ти, и ан­ти­бо­гос­ловс­кую нап­рав­лен­ность: ведь по уче­нию церк­ви че­ло­ве­чест­во ос­та­ет­ся в ос­нов­ном та­ким, ка­ким бы­ло соз­да­но бо­гом. Сильны­ми сто­ро­на­ми бы­ли так­же идеи единст­ва че­ло­ве­чест­ва (хо­тя оно не­вер­но объясня­лось единст­вом че­ло­ве­чес­кой пси­хи­ки) и, как пра­ви­ло, прог­рес­сив­но­го ха­рак­те­ра его раз­ви­тия. От­сю­да, в свою оче­редь, вы­те­ка­ла мысль о срав­ни­мос­ти че­ло­ве­чес­ких об­ществ и культур не­за­ви­си­мо от ра­со­вых, ге­ог­ра­фи­чес­ких и дру­гих раз­ли­чий. И от­сю­да же сле­до­ва­ла обыч­ная для эво­лю­ци­онис­тов ши­ро­кая прак­ти­ка эт­ног­ра­фи­чес­ких и культур­но-исто­ри­чес­ких срав­не­ний.

    Слабые сто­ро­ны эво­лю­ци­ониз­ма про­яв­ля­лись в уп­ро­ще­нии им культур­но-исто­ри­чес­ко­го про­цес­са. Раз­ви­тие культу­ры по­ни­ма­лось только как пос­те­пен­ный и пря­мо­ли­ней­ный про­цесс из­ме­не­ния от прос­то­го к слож­но­му, от низ­ше­го к выс­ше­му. Из вер­ной идеи о единст­ве че­ло­ве­чест­ва де­лал­ся не­вер­ный вы­вод о его еди­но­об­раз­ном раз­ви­тии, т. е. раз­ви­тии од­но­ли­ней­ном, ли­шен­ном конк­рет­но-исто­ри­чес­кой ва­ри­атив­нос­ти. В пос­ле­до­ва­тельно эво­лю­ци­онистс­ком из­ло­же­нии культур­ная ис­то­рия че­ло­ве­чест­ва предс­тав­ля­лась за­ко­но­мер­ной и це­лост­ной, но од­но­об­раз­ной, мо­но­тон­ной, ли­шен­ной тех кра­сок, ко­то­рые при­да­ет вся­ко­му ис­то­ри­чес­ко­му раз­ви­тию ге­ог­ра­фи­чес­кая, эпо­хальная, эт­ни­чес­кая и иная спе­ци­фи­ка. Ис­хо­дя из культур­но­го еди­но­об­ра­зия че­ло­ве­чест­ва, эт­ног­ра­фы-эво­лю­ци­онис­ты мог­ли ста­вить ря­дом фак­ты из са­мых раз­ных ис­то­ри­чес­ких эпох. Под­час это ве­ло к ско­рос­пе­лым и про­из­вольным пост­ро­ени­ям, что не раз ста­ви­лось в ви­ну эво­лю­ци­онис­там.

    Со вре­ме­ни воз­ник­но­ве­ния эво­лю­ци­ониз­ма в эт­ног­ра­фии прош­ло поч­ти пол­то­ра сто­ле­тия, и го­раз­до бо­лее со­вер­шен­ная сов­ре­мен­ная эт­ног­ра­фи­чес­кая на­ука от­но­сит­ся к не­му ги­перк­ри­ти­чес­ки. Эво­лю­ци­онизм час­то на­зы­ва­ют не только од­но­ли­ней­ным, но и плос­ким. Од­на­ко со­вер­шен­но неп­ра­вильно оце­ни­вать его се­год­няш­ни­ми мер­ка­ми, а не мер­ка­ми его вре­ме­ни. В третьей чет­вер­ти прош­ло­го ве­ка он сыг­рал ог­ром­ную по­ло­жи­тельную роль, сде­лав воз­мож­ным не прос­то опи­са­ние ста­ти­ки, а ис­сле­до­ва­ние ди­на­ми­ки культу­ры. Только с ним в эт­ног­ра­фию при­шел пусть еще при­ми­тив­ный, но все же ис­то­ризм. Эво­лю­ци­онизм был пред­те­чей марк­сиз­ма в эт­ног­ра­фии. Мож­но ска­зать, что к се­ре­ди­не прош­ло­го сто­ле­тия эт­ног­ра­фия бы­ла бе­ре­мен­на эво­лю­ци­ониз­мом: не­да­ром он прак­ти­чес­ки од­нов­ре­мен­но воз­ник в Швей­ца­рии и Авст­рии, Гер­ма­нии и Фран­ции, Анг­лии и США[2].

    

    

    Тайлор, один из пер­вых и са­мый зна­ме­ни­тый из всех анг­лий­ских эво­лю­ци­онис­тов, ро­дил­ся в 1832 г. в лон­донс­ком пред­местье Кэм­бер­вилл в семье на­бож­но­го про­мыш­лен­ни­ка-ква­ке­ра. Его фор­мальное об­ра­зо­ва­ние ог­ра­ни­чи­лось сред­ним, да к то­му же еще в ква­керс­кой шко­ле: отец не пос­лал его в кол­ледж, так как со­би­рал­ся сде­лать сво­им пре­ем­ни­ком. Но жизнь рас­су­ди­ла ина­че. Ког­да 23-лет­не­го Тай­ло­ра отп­ра­ви­ли для поп­рав­ки здо­ровья в Аме­ри­ку, он поз­на­ко­мил­ся на Ку­бе с бан­ки­ром Г. Крис­ти, лю­би­те­лем древ­нос­тей и ме­це­на­том, и под его вли­яни­ем про­ник­ся ин­те­ре­сом к ар­хе­оло­гии и эт­ног­ра­фии.

    Вернувшись че­рез два го­да в Анг­лию, Тай­лор за­нял­ся са­мо­об­ра­зо­ва­ни­ем. Он изу­чал эт­ног­ра­фи­чес­кую ли­те­ра­ту­ру, тог­да уже до­вольно зна­чи­тельную, и древ­ние язы­ки - ла­тинс­кий, древ­нег­ре­чес­кий, древ­не­ев­рей­ский, без ко­то­рых нельзя бы­ло об­ра­титься ко мно­гим ис­то­ри­чес­ким пер­во­ис­точ­ни­кам. Тог­да же он же­нил­ся на сос­то­ятельной жен­щи­не, что из­ба­ви­ло его от за­бот о хле­бе на­сущ­ном и поз­во­ли­ло со­вер­шить нес­колько пу­те­шест­вий по Ев­ро­пе и Аме­ри­ке для оз­на­ком­ле­ния с их му­зе­ями.

    Публиковать свои на­уч­ные тру­ды Тай­лор на­чал в 1861 г., ког­да вы шла в свет его пер­вая, еще нез­ре­лая ра­бо­та «Ана­ху­ак, или Мек­си­ка и мек­си­кан­цы, древ­ние и сов­ре­мен­ные»обя­зан­ная сво­им по­яв­ле­ни­ем дли тельно­му пу­те­шест­вию с Крис­ти по Мек­си­ке в 1856 г. Че­ты­ре го­да спус­тя по­явил­ся дру­гой, впол­не серьезный для то­го вре­ме­ни труд Тай­ло­ра - «Иссле­до­ва­ния в об­лас­ти древ­ней ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва». В нем уже про­во­дят­ся ос­нов­ные, и при­том пре­иму­щест­вен­но, конст­рук­тив­ные, идеи эво­лю­ци­ониз­ма в эт­ног­ра­фии: прог­ресс че­ло­ве­чес­кой культу­ры от эпо­хи ди­кос­ти че­рез вар­варст­во к ци­ви­ли­за­ции; раз­ли­чия в культу­ре и бы­те от­дельных на­ро­дов объясня­ют­ся не ра­со­вы­ми осо­бен­нос­тя­ми, а не­оди­на­ко­востью дос­тиг­ну­тых ими сту­пе­ней раз­ви­тия; культур­ные дос­ти­же­ния мо­гут быть са­мос­то­ятельно изоб­ре­те­ны, унас­ле­до­ва­ны от пред­ков или за­имст­во­ва­ны у со­се­дей. Еще че­рез че­ты­ре го­да был за­кон­чен и в 1871 г. опуб­ли­ко­ван ос­нов­ной труд Тай­ло­ра, прос­ла­вив­ший его имя, - «Пер­во­быт­ная культу­ра». О нем мы нес­колько поз­же ска­жем осо­бо. На­ко­нец, пос­ле бо­лее зна­чи­тельно­го пе­ре­ры­ва, в 1881 г., выш­ла в свет пос­лед­няя кни­га Тай­ло­ра «Антро­по­ло­гия (Вве­де­ние к изу­че­нию че­ло­ве­ка и ци­ви­ли­за­ции)». Это неч­то вро­де по­пу­ляр­но­го об­ще­го ру­ко­водст­ва, учеб­ни­ка по ис­то­рии пер­во­быт­но­го об­щест­ва и эт­ног­ра­фии, где ох­ва­ты­ва­ет­ся все: про­ис­хож­де­ние че­ло­ве­ка, ра­со­вая и язы­ко­вая клас­си­фи­ка­ция че­ло­ве­чест­ва, ма­те­ри­альная и ду­хов­ная культу­ра, об­щест­вен­ное уст­рой­ст­во. Прав­да, та­кой ши­ро­кий ох­ват дос­тиг­нут в зна­чи­тельной ме­ре за счет на­уч­но­го уров­ня кни­ги, зна­чи­тельно ус­ту­па­юще­го уров­ню пре­ды­ду­ще­го ис­сле­до­ва­ния - «Пер­во­быт­ной культу­ры». По­ка­за­тельно са­мо наз­ва­ние кни­ги - «Антро­по­ло­гия», о зна­че­нии ко­то­ро­го уже го­во­ри­лось. Мож­но ду­мать, что имен­но ав­то­ри­тет Тай­ло­ра сыг­рал не­ма­лую роль и в на­име­но­ва­нии эво­лю­ци­онистс­кой шко­лы в эт­ног­ра­фии ант­ро­по­ло­ги­чес­кой шко­лой, и в тра­ди­ци­он­ном для анг­ло­сак­сонс­ких стран обоз­на­че­нии на­ук о че­ло­ве­ке как ант­ро­по­ло­гии.

    Авторитет этот был очень ве­лик. Не только в кни­гах, но и в мно­го­чис­лен­ных статьях (общее чис­ло их пре­вы­ша­ло 250) Тай­лор про­явил свой яр­кий та­лант, блес­тя­щую эру­ди­цию, скру­пу­лез­ную на­уч­ную доб­ро­со­вест­ность и пи­са­тельский дар. В от­ли­чие от мно­гих сво­их пред­шест­вен­ни­ков и сов­ре­мен­ни­ков, он при­да­вал зна­че­ние не только вы­во­дам, но и тем ме­то­дам, с по­мощью ко­то­рых они бы­ли сде­ла­ны. В ря­де слу­ча­ев он по­ка зал при­мер комп­лекс­но­го ис­пользо­ва­ния дан­ных эт­ног­ра­фии, ар­хе­оло­гии, фолькло­рис­ти­ки и дру­гих смеж­ных дис­цип­лин. Он по­ра­жал во­об­ра­же­ние мно­жест­вом и раз­но­об­ра­зи­ем фак­ти­чес­ких дан­ных, ко­то­ры­ми подк­реп­лял свои ут­верж­де­ния. По­это­му не­уди­ви­тельно, что уже в год вы­хо­да в свет «Пер­во­быт­ной культу­ры» Тай­лор был изб­ран чле­ном Ко­ро­левс­ко­го об­щест­ва - этой бри­танс­кой ака­де­мии на­ук. Впос­ледст­вии он по­лу­чил за на­уч­ные зас­лу­ги дво­рянст­во, стал сэ­ром Эду­ар­дом Тай­ло­ром.

    Очень вы­со­ко це­ни­ли Тай­ло­ра и за­ру­беж­ные кол­ле­ги. Дос­та­точ­но ска­зать, что круп­ней­ший рус­ский ис­сле­до­ва­тель пер­во­быт­нос­ти пер­вой по­ло­ви­ны на­ше­го ве­ка А. Н. Мак­си­мов, во­шед­ший в ис­то­рию на­уки как стро­гий кри­тик и ве­ли­кий скеп­тик, счи­тал Тай­ло­ра на­ибо­лее зна­чи­тельным эт­но­ло­гом XIX сто­ле­тия. Это, ра­зу­ме­ет­ся, не­бес­спор­но, так как сов­ре­мен­ни­ком Тай­ло­ра был дру­гой ве­ли­кий эт­ног­раф-эво­лю­ци­онист - Льюис Ген­ри Мор­ган, ко­то­рый са­мос­то­ятельно близ­ко по­до­шел к марк­систс­ко­му по­ни­ма­нию ис­то­рии. Но оцен­ка Мак­си­мо­ва го­во­рит о мно­гом.

    Первую офи­ци­альную долж­ность Тай­лор за­нял в воз­рас­те уже пя­ти­де­ся­ти с лиш­ним лет, став в 1883 г. хра­ни­те­лем Эт­ног­ра­фи­чес­ко­го му­зея при Окс­фордс­ком уни­вер­си­те­те. Он же и был фак­ти­чес­ким соз­да­те­лем это­го му­зея, об­ра­зо­ван­но­го на ос­но­ве соб­ра­ний встре­тив­ше­го­ся ему на пу­ти бо­га­ча - кол­лек­ци­оне­ра и ар­хе­оло­га, ге­не­ра­ла и чле­на Ко­ро­левс­ко­го об­щест­ва Огас­те­са Лей­н-Фок­са (позд­нее он при­нял фа­ми­лию дво­юрод­но­го де­да - Питт-Ри­верс, под ко­то­рой и из­вес­тен в на­уке). Как и Тай­лор, Питт-Ри­верс был эво­лю­ци­онис­том. Он при­об­рел из­вест­ность тем, что пер­вым стал рас­по­ла­гать свои экс­по­на­ты (глав­ным об­ра­зом ору­жие) по их функ­ци­ям и по на­рас­та­ющей от прос­то­го к слож­но­му. Ве­ро­ят­но, Тай­лор сыг­рал из­вест­ную роль в том, что Питт-Ри­верс по­жерт­во­вал эти эво­лю­ци­он­ные ря­ды ве­щей Окс­фордс­ко­му уни­вер­си­те­ту. Как хра­ни­тель му­зея, Тай­лор вел не только ис­сле­до­ва­тельскую, но и по­пу­ля­ри­за­торс­кую ра­бо­ту, выс­ту­пал с лек­ци­ями и док­ла­да­ми. В 1884 г. он был наз­на­чен лек­то­ром по ант­ро­по­ло­гии Окс­фордс­ко­го уни­вер­си­те­та. в 1886 г. - до­цен­том Абер­динс­ко­го уни­вер­си­те­та. Тай­лор соб­рал вок­руг се­бя зна­чи­тельную груп­пу еди­но­мыш­лен­ни­ков и уче­ни­ков. Все это под­го­то­ви­ло соз­да­ние в Окс­фордс­ком уни­вер­си­те­те ка­фед­ры ант­ро­по­ло­гии, пер­вым про­фес­со­ром ко­то­рой в 1896 г. стал Тай­лор. Дваж­ды он за­ни­мал вид­ный пост пре­зи­ден­та Ант­ро­по­ло­ги­чес­ко­го инс­ти­ту­та Ве­ли­коб­ри­та­нии и Ир­лан­дии. По су­щест­ву, он сде­лал­ся приз­нан­ным гла­вой анг­лий­ской шко­лы эво­лю­ци­ониз­ма в эт­ног­ра­фии и ос­та­вал­ся им до 1907 г… ког­да вы­нуж­ден был из-за ду­шев­ной бо­лез­ни прек­ра­тить вся­кую на­уч­ную де­ятельность. Умер Тай­лор в 1917 г. в го­род­ке Вел­линг­то­не в Сред­ней Ан­г­лии[3].

    

    

    «Первобытная культу­ра» на­чи­на­ет­ся с из­ло­же­ния то­го, как ав­тор по­ни­ма­ет пред­мет сво­его ис­сле­до­ва­ния. Культу­ра здесь - это только ду­хов­ная культу­ра: зна­ния, ис­кус­ство, ве­ро­ва­ния, пра­во­вые и нравст­вен­ные нор­мы и т. п. И в бо­лее ран­них, и в бо­лее позд­них ра­бо­тах Тай­лор трак­то­вал культу­ру ши­ре, вклю­чая в нее по меньшей ме­ре так­же тех­ни­ку. На­до от­ме­тить, что он, как и его сов­ре­мен­ни­ки, не стре­мил­ся к точ­ным де­фи­ни­ци­ям. В гу­ма­ни­тар­ные на­уки они приш­ли позд­нее, за­од­но поч­ти вы­тес­нив жи­вость и ув­ле­ка­тельность из­ло­же­ния, так ор­га­ни­чес­ки свой­ст­вен­ную большинст­ву ра­бот прош­ло­го.

    Далее сле­ду­ет пред­ла­га­емое Тай­ло­ром по­ни­ма­ние эво­лю­ци­ониз­ма в на­уке о культу­ре, его «кре­до» эво­лю­ци­ониз­ма. «Исто­рия че­ло­ве­чест­ва есть часть или да­же час­тич­ка ис­то­рии при­ро­ды», и че­ло­ве­чес­кие «мыс­ли, же­ла­ния и дей­ст­вия со­об­ра­зу­ют­ся с за­ко­на­ми столь же оп­ре­де­лен­ны­ми, как и те, ко­то­рые уп­рав­ля­ют дви­же­ни­ями волн, со­че­та­ни­ем хи­ми­чес­ких эле­мен­тов и рос­том рас­те­ний и жи­вот­ных». К чис­лу важ­ней­ших из этих за­ко­нов от­но­сят­ся, с од­ной сто­ро­ны, «общее сходст­во при­ро­ды че­ло­ве­ка», с дру­гой - «общее сходст­во обс­то­ятельств его жиз­ни». Дей­ст­ви­ем этих при­чин объясня­ет­ся единст­во че­ло­ве­чест­ва и еди­но­об­ра­зие его культу­ры на сход­ных сту­пе­нях раз­ви­тия. В то же вре­мя эти сту­пе­ни яв­ля­ют­ся ста­ди­ями пос­те­пен­но­го раз­ви­тия, и каж­дая из них - не только про­дукт прош­ло­го, но и иг­ра­ет из­вест­ную роль в фор­ми­ро­ва­нии бу­ду­ще­го. «Да­же при срав­не­нии ди­ких пле­мен с ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми на­ро­да­ми мы яс­но ви­дим, как шаг за ша­гом быт ма­ло­культур­ных об­ществ пе­ре­хо­дит в быт бо­лее пе­ре­до­вых на­ро­дов, как лег­ко рас­поз­на­ет­ся связь меж­ду от­дельны­ми фор­ма­ми бы­та тех и дру­гих». Та­ким об­ра­зом, все на­ро­ды и все культу­ры со­еди­не­ны меж­ду со­бой в один неп­ре­рыв­ный и прог­рес­сив­но раз­ви­ва­ющий­ся эво­лю­ци­он­ный ряд. Осо­бо под­чер­ки­ва­ет­ся пос­те­пен­ный ха­рак­тер этой эво­лю­ции: «но­вей­шие ис­сле­до­ва­те­ли» схо­дят­ся с Лей­бни­цем (и, ста­ло быть, рас­хо­дят­ся с не­ко­то­ры­ми дру­ги­ми фи­ло­со­фа­ми и ес­тест­во­ис­пы­та­те­ля­ми) в том, что «при­ро­да ни­ког­да не дей­ст­ву­ет скач­ка­ми».

    Некоторые из этих по­ло­же­ний соп­ро­вож­да­ют­ся ого­вор­ка­ми, по­ка­зы­ва­ющи­ми, что ав­тор «Пер­во­быт­ной культу­ры» был про­ни­ца­тельнее дру­гих сво­их еди­но­мыш­лен­ни­ков. Он как бы пред­ви­дел по край­ней ме­ре часть тех воз­ра­же­ний, ко­то­рые встре­тят эво­лю­ци­онистс­кие идеи позд­нее, в XX сто­ле­тии. В част­нос­ти, он по­ни­мал, что в культу­ре мно­го не только об­ще­че­ло­ве­чес­ко­го, уни­вер­сально­го для од­них и тех же ста­дий раз­ви­тия, но и спе­ци­фич­но­го для от­дельных на­ро­дов. «Хо­тя обоб­ще­ние культу­ры из­вест­но­го пле­ме­ни или на­ро­да и отб­ра­сы­ва­ние ин­ди­ви­ду­альных част­нос­тей, из ко­то­рых она сос­то­ит, не име­ют зна­че­ния для окон­ча­тельно­го ито­га, од­на­ко мы долж­ны от­чет­ли­во пом­нить, из че­го скла­ды­ва­ет­ся этот об­щий итог». Те, кто не ви­дит де­ревьев из-за ле­са, не луч­ше тех, кто не ви­дит ле­са за де­ревьями. Эта мысль Тай­ло­ра впол­не от­ве­ча­ет кон­цеп­ции на­шей сов­ре­мен­ной эт­ног­ра­фии - изу­чать и об­щее, и осо­бен­ное в культу­ре на­ро­дов.

    Понимал Тай­лор и то, что эво­лю­ция культу­ры - это не только ее са­мос­то­ятельное, не­за­ви­си­мое раз­ви­тие, но и ре­зультат ис­то­ри­чес­ких воз­дей­ст­вий и за­имст­во­ва­ний. «Ци­ви­ли­за­ция есть рас­те­ние, ко­то­рое ча­ще бы­ва­ет расп­рост­ра­ня­емо, чем раз­ви­ва­ет­ся са­мо». Позд­нее имен­но эта идея бы­ла пос­тав­ле­на во гла­ву уг­ла эт­ног­ра­фа­ми-диф­фу­зи­онис­та­ми в их борьбе про­тив эво­лю­ци­ониз­ма. Проб­ле­ма до сих пор ос­та­ет­ся во мно­гих сво­их конк­рет­ных ре­ше­ни­ях спор­ной, но в сов­ре­мен­ной, ис­то­ри­чес­ки ори­ен­ти­ро­ван­ной эт­ног­ра­фии пре­об­ла­да­ет стрем­ле­ние пре­одо­леть обе край­нос­ти.

    Наконец, Тай­лор от­да­вал се­бе от­чет в том, что культур­ное раз­ви­тие со­вер­ша­ет­ся не так уж пря­мо­ли­ней­но. Он под­чер­ки­вал слож­ность и не од­ноз­нач­ность цен­ност­но­го, ак­си­оло­ги­чес­ко­го со­пос­тав­ле­ния культур­ных дос­ти­же­ний, ко­то­рые только «по об­ще­му смыс­лу фак­тов» поз­во­ля­ют приз­нать, что вар­варст­во опе­ре­ди­ло ди­кость, а ци­ви­ли­за­ция - вар­варст­во. На ря­де при­ме­ров он по­ка­зал, как «не­оп­ре­де­лен­ны долж­ны быть вы­во­ды из этих об­щих и приб­ли­зи­тельных оце­нок культу­ры», и тем са­мым пред­вос­хи­тил идеи еще од­но­го ан­ти­эво­лю­ци­онистс­ко­го нап­рав­ле­ния в позд­ней­шей эт­ног­ра­фии, культур­но­го ре­ля­ти­виз­ма с его те­зи­сом о не­со­пос­та­ви­мос­ти и рав­но­цен­нос­ти всех культур. Культур­ный ре­ля­ти­визм не­сов­мес­тим с приз­на­ни­ем ис­то­ри­чес­ко­го прог­рес­са, за что под­верг­ся сок­ру­ши­тельной кри­ти­ке и у нас, и за ру­бе­жом, но все же мы в из­вест­ной ме­ре от­да­ем долж­ное его. ра­ци­онально­му зер­ну - ува­же­нию к культур­но­му дос­то­янию всех на­ро­дов.

    Таким об­ра­зом, кон­цеп­ции клас­си­чес­ко­го эво­лю­ци­ониз­ма в эт­ног­ра­фии раз­ви­ва­ют­ся в «Пер­во­быт­ной культу­ре» с оп­ре­де­лен­ны­ми ого­вор­ка­ми. Эти кон­цеп­ции сфор­му­ли­ро­ва­ны здесь не так жест­ко, как в ра­бо­тах мно­гих дру­гих эво­лю­ци­онис­тов, да и в пре­ды­ду­щей кни­ге Тай­ло­ра «Иссле­до­ва­ния в об­лас­ти древ­ней ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва». Все же и в «Пер­во­быт­ной культу­ре» ав­тор не по­шел дальше по­доб­ных ого­во­рок. Для Тай­ло­ра как эво­лю­ци­онис­та важ­нее все­го бы­ло по­ка­зать культур­ное единст­во и еди­но­об­раз­ное раз­ви­тие че­ло­ве­чест­ва, и, прес­ле­дуя эту глав­ную цель, он не­час­то ог­ля­ды­вал­ся по сто­ро­нам.

    Большое вни­ма­ние уде­ле­но в «Пер­во­быт­ной культу­ре» те­оре­ти­чес­ко­му обос­но­ва­нию прог­рес­са в культур­ной ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва. Воп­рос этот в те вре­ме­на не был ака­де­ми­чес­ким. Сог­лас­но кре­аци­онистс­кой кон­цеп­ции бо­гос­ло­вов лю­ди бы­ли сот­во­ре­ны уже с оп­ре­де­лен­ным (и не­ма­лым) уров­нем культу­ры: сы­новья Ада­ма за­ни­ма­лись зем­ле­де­ли­ем и ско­то­водст­вом, их бли­жай­шие по­том­ки пост­ро­или ко­рабль-ков­чег, пы­та­лись пост­ро­ить из обож­жен­но­го кир­пи­ча Ва­ви­лонс­кую баш­ню и т. п. Но ес­ли так, то от­ку­да взя­лись ди­кие охот­ни­ки и ры­бо­ло­вы? Что­бы объяснить это, кре­аци­онис­ты в на­ча­ле XIX в. ста­ли ут­верж­дать, буд­то пос­ле ак­та тво­ре­ния ис­то­рия культу­ры пош­ла дву­мя пу­тя­ми: впе­ред по пу­ти раз­ви­тия ци­ви­ли­за­ции и на­зад по пу­ти вы­рож­де­ния, дег­ра­да­ции, рег­рес­са. Вот эту-то те­орию ра­зоб­ла­ча­ли с 1860-х го­дов мно­гие эво­лю­ци­онис­ты, и ак­тив­нее всех Тай­лор.

    Нередко при­хо­дит­ся чи­тать, что, так как в те вре­ме­на уче­ние церк­ви бы­ло частью иде­оло­ги­чес­ко­го ис­теб­лиш­мен­та и выс­ту­пать про­тив не­го при­хо­ди­лось с ос­то­рож­ностью, Тай­лор де­лал это в мяг­кой, ук­лон­чи­вой фор­ме. На са­мом де­ле он ре­ши­тельным об­ра­зом выс­ту­пил про­тив об­ра­ще­ния уче­ных к биб­лей­ской тра­ди­ции. «Не мо­жет не вы­зы­вать са­мо по се­бе воз­ра­же­ния стрем­ле­ние при ис­сле­до­ва­нии воп­ро­са о древ­ней­шей ци­ви­ли­за­ции ос­но­вы­вать на­уч­ное воз­зре­ние на «откро­ве­нии» (т. е. на «свя­щен­ном пи­са­нии». - А. П.). По мо­ему мне­нию, бы­ло бы не из­ви­ни­тельно, ес­ли бы уче­ные, ви­дев­шие на при­ме­ре аст­ро­но­мии и ге­оло­гии пе­чальные ре­зульта­ты по­пыт­ки ос­но­вать на­уку на ре­ли­гии, под­дер­жи­ва­ли та­кую же по­пыт­ку в эт­но­ло­гии». Он прив­лек вни­ма­ние и к то­му, что да­же об­ра­ще­ние к «откро­ве­нию» от­нюдь не ре­ша­ет воп­ро­са. «Мож­но за­ме­тить кста­ти, что уче­ние о пер­во­на­чальной ци­ви­ли­за­ции, да­ро­ван­ной буд­то бы че­ло­ве­ку бо­жест­вен­ным вме­ша­тельством, вов­се не де­ла­ет не­об­хо­ди­мым пред­по­ло­же­ние, что эта пер­во­на­чальная культу­ра бы­ла вы­со­ко­го уров­ня. За­щит­ни­ки его вольны приз­нать точ­кой отп­рав­ле­ния культу­ры лю­бое сос­то­яние, ка­кое им ка­жет­ся на­ибо­лее ве­ро­ят­ным». Этот-то до­пол­ни­тельный ло­ги­чес­кий ар­гу­мент Тай­ло­ра и рас­смат­ри­ва­ют час­то не­вер­но, как до­пу­ще­ние воз­мож­нос­ти бо­жест­вен­но­го вме­ша­тельства, ус­туп­ку цер­ков­ни­кам.

    Отстаивая идею прог­рес­са культу­ры и по­ка­зы­вая его в сво­ей кни­ге, Тай­лор, как и во мно­гих дру­гих слу­ча­ях, из­бе­гал та­ких край­нос­тей, как пол­ное от­ри­ца­ние воз­мож­нос­тей рег­рес­са. Он ука­зал на воз­мож­ные при­чи­ны по­пят­но­го дви­же­ния, при­вел ряд из­вест­ных ему фак­тов культур­ной дег­ра­да­ции. Но все это от­нюдь не го­во­рит о ка­кой-то по­ло­вин­ча­тос­ти его взгля­дов. Воп­рос о со­от­но­ше­нии прог­рес­са и рег­рес­са в ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва Тай­лор ре­шал впол­не од­ноз­нач­но. «Если су­дить по дан­ным ис­то­рии, то пер­во­на­чальным яв­ле­ни­ем ока­зы­ва­ет­ся прог­ресс, тог­да как вы­рож­де­ние мо­жет только пос­ле­до­вать ему: не­об­хо­ди­мо ведь сна­ча­ла дос­тиг­нуть ка­ко­го-то уров­ня культу­ры, что­бы по­лу­чить воз­мож­ность ут­ра­тить его». И еще оп­ре­де­лен­нее: «Во­об­ще прог­ресс да­ле­ко пре­об­ла­дал над рег­рес­сом». Су­щест­вен­но, что, обос­но­вы­вая этот те­зис, Тай­лор пре­одо­лел собст­вен­но эво­лю­ци­онистс­кий под­ход к де­лу и ука­зал на зна­че­ние ис­то­ри­чес­ких кон­так­тов для сох­ра­не­ния «пло­дов прог­рес­са». То, что где-ли­бо дос­тиг­ну­то, ши­ро­ко расп­рост­ра­ня­ет­ся, и та­ким об­ра­зом зат­руд­ня­ет­ся ут­ра­та культур­но­го дос­то­яния че­ло­ве­чест­ва, да­же ес­ли ка­кая-то часть пос­лед­не­го это дос­то­яние ут­ра­ти­ла.

    Прогресс од­них и рег­ресс дру­гих вет­вей людс­ко­го ро­да ран­ние иде­оло­ги ра­сиз­ма, со­че­тав­шие свои идеи с иде­ями кре­аци­ониз­ма, свя­зы­ва­ли с не­ра­венст­вом че­ло­ве­чес­ких рас. Ав­то­ру «Пер­во­быт­ной культу­ры» чужд не только кре­аци­онизм, но и ра­сизм. Прав­да, в его кни­ге не­ред­ки та­кие вы­ра­же­ния, как «ди­кая ра­са» или «выс­шая ра­са», но здесь на­до учесть, что в анг­лий­ском язы­ке сло­во «ра­са» мно­гоз­нач­нее, чем в рус­ском, и сов­сем не обя­за­тельно име­ет фи­зи­ко-антро­по­ло­ги­чес­кий, би­оло­ги­чес­кий смысл. Мож­но встре­тить в кни­ге и та­кие выс­ка­зы­ва­ния, как, нап­ри­мер, ссыл­ка на «нез­на­чи­тельное умст­вен­ное раз­ли­чие меж­ду анг­ли­ча­ни­ном и нег­ром», но здесь име­ют­ся в ви­ду не ра­со­вые свой­ст­ва, а дос­тиг­ну­тые раз­ны­ми об­щест­ва­ми уров­ни культу­ры. В це­лом же Тай­лор дос­та­точ­но чет­ко сфор­му­ли­ро­вал свою ан­ти­ра­систс­кую по­зи­цию. Он на­хо­дит воз­мож­ным и же­ла­тельным «счи­тать че­ло­ве­чест­во од­но­род­ным по при­ро­де, хо­тя и на­хо­дя­щим­ся на раз­лич­ных сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции, и на­ме­рен по­ка­зать, что «фа­зи­сы культу­ры мы впра­ве срав­ни­вать, не при­ни­мая в рас­чет, нас­колько пле­ме­на, пользу­ющи­еся оди­на­ко­вы­ми ору­ди­ями, сле­ду­ющие оди­на­ко­вым обы­ча­ям и ве­ру­ющие в оди­на­ко­вые ми­фы, раз­ли­ча­ют­ся меж­ду со­бой фи­зи­чес­ким стро­ени­ем и цве­том ко­жи и во­лос». Так же од­ноз­нач­но под­верг он сом­не­нию ци­ви­ли­за­торс­кую роль бе­лых ев­ро­пей­цев. «Бе­лый за­во­ева­тель или ко­ло­ни­за­тор, хо­тя и слу­жит предс­та­ви­те­лем бо­лее вы­со­ко­го уров­ня ци­ви­ли­за­ции, чем ди­карь, ко­то­ро­го он со­вер­шенст­ву­ет или унич­то­жа­ет, час­то бы­ва­ет слиш­ком дур­ным предс­та­ви­те­лем это­го уров­ня и в луч­шем слу­чае ед­ва ли мо­жет пре­тен­до­вать на соз­да­ние бы­та бо­лее чис­то­го и бла­го­род­но­го, чем тот, ко­то­рый им вы­тес­ня­ет­ся».

    От раск­ры­ва­емо­го в кни­ге тай­ло­ровс­ко­го по­ни­ма­ния эво­лю­ци­ониз­ма в эт­ног­ра­фии не­от­де­ли­мы пред­ла­га­емые и при­ме­ня­емые здесь на­уч­ные ме­то­ды.

    Подобно дру­гим эво­лю­ци­онис­там, Тай­лор счи­тал, что все яв­ле­ния культу­ры - ма­те­ри­альные объекты, обы­чаи, ве­ро­ва­ния и т. п. - сос­тав­ля­ют та­кие же ви­ды, как ви­ды рас­те­ний или жи­вот­ных, и так же, как они, раз­ви­ва­ют­ся од­ни из дру­гих. Зна­чит, ис­то­рик культу­ры дол­жен при ме­нять ту же ме­то­ди­ку, что и ес­тест­во­ис­пы­та­тель: сис­те­ма­ти­зи­ро­вать культур­ные яв­ле­ния по их ви­дам, рас­по­ла­гать эво­лю­ци­он­ны­ми ря­да­ми - от бо­лее прос­тых ви­дов к бо­лее слож­ным и прос­ле­жи­вать их прог­ресс - про­цесс пос­те­пен­но­го вы­тес­не­ния ме­нее со­вер­шен­ных ви­дов бо­лее со­вер­шен­ны­ми. В этой ме­то­ди­ке са­мым не­удач­ным бы­ло приз­на­ние эво­лю­ци­он­ных ря­дов не­за­ви­си­мы­ми друг от дру­га. На де­ле все яв­ле­ния культу­ры так или ина­че меж­ду со­бой свя­за­ны, долж­ны изу­чаться сис­тем­но, и только при та­ком изу­че­нии мо­гут быть по­ня­ты дви­жу­щие си­лы, пу­ти и тем­пы их раз­ви­тия. Не­вер­ный об­ще­те­оре­ти­чес­кий под­ход пре­доп­ре­де­лил не­уда­чу эво­лю­ци­онистс­кой ме­то­ди­ки Тай­ло­ра. Но в то же вре­мя он обос­но­вал и при­ме­нил нес­колько дей­ст­вен­ных ис­сле­до­ва­тельских при­емов.

    Обратив вни­ма­ние на пов­то­ря­емость яв­ле­ний культу­ры в прост­ранст­ве и во вре­ме­ни («явле­ния, име­ющие в сво­ей ос­но­ве сход­ные об­щие при­чи­ны, долж­ны бесп­рес­тан­но пов­то­ряться»), Тай­лор пер­вым ши­ро­ко и сис­те­ма­ти­чес­ки об­ра­тил­ся к со­пос­тав­ле­нию та­ких пов­то­ря­ющих­ся яв­ле­ний. Впос­ледст­вии этот при­ем по­лу­чил наз­ва­ние ти­по­ло­ги­чес­ко­го срав­не­ния и стал ус­пеш­но при­ме­няться в рам­ках срав­ни­тельно-исто­ри­чес­ко­го ме­то­да. Се­год­ня он поз­во­ля­ет с большей или меньшей до­лей на­деж­нос­ти мо­де­ли­ро­вать по эт­ног­ра­фи­чес­ким дан­ным яв­ле­ния пер­во­быт­ной культу­ры и при­вя­зы­вать их к оп­ре­де­лен­ным сту­пе­ням ис­то­ри­чес­ко­го раз­ви­тия. Но и Тай­ло­ру он да­вал уже не­ма­ло: по­мо­гал со­от­но­сить меж­ду со­бой во вре­ме­ни сход­ные обы­чаи, ве­ро­ва­ния и т. п., т. е. оп­ре­де­лять нап­рав­ле­ния и ста­дии их раз­ви­тия, да и во­об­ще су­дить о прош­лом.

    Те же воз­мож­нос­ти отк­ры­вал и дру­гой при­ем, свя­зан­ный с вве­ден­ным Тай­ло­ром в на­уку по­ня­ти­ем «пе­ре­жит­ки». Спра­вед­ли­вос­ти ра­ди на­до ска­зать, что пе­ре­жит­ки в культу­ре бы­ли уже за де­ся­ти­ле­тие до вы­хо­да в свет «Пер­во­быт­ной культу­ры» вы­де­ле­ны рус­ским уче­ным К. Д. Ка­ве­ли­ным. Но его идея не по­лу­чи­ла ши­ро­кой из­вест­нос­ти и не ока­за­ла вли­яния на ев­ро­пей­скую эт­ног­ра­фию. С Тай­ло­ром де­ло обс­то­яло ина­че: его кни­га бы­ла пе­ре­ве­де­на на мно­гие язы­ки. Пе­ре­жит­ком Тай­лор наз­вал «жи­вое сви­де­тельство или па­мят­ник прош­ло­го», ко­то­рые бы­ли свой­ст­вен­ны бо­лее ран­ней ста­дии культу­ры и в си­лу при­выч­ки пе­ре­не­се­ны в дру­гую, бо­лее позд­нюю ста­дию. В «Пер­во­быт­ной культу­ре» при­ве­де­но мно­го при­ме­ров пе­ре­жит­ков, в том чис­ле та­кие, как руч­ная про­кид­ка чел­но­ка во вре­ме­на уже ме­ха­ни­зи­ро­ван­но­го тка­чест­ва, по­же­ла­ние здо­ровья при чи­ханье - ос­та­ток ве­ры в то, что че­рез от­верс­тия в го­ло­ве мо­гут вой­ти или вый­ти ду­хи, и т. п. Вер­ный сво­ему ес­тест­вен­но­на­уч­но­му под­хо­ду, Тай­лор срав­ни­вал пе­ре­жи­ток с ру­ди­мен­том в жи­вом ор­га­низ­ме, но тут же, вы­хо­дя за рам­ки это­го под­хо­да, го­во­рил о ви­до­из­ме­нен­ных и о вновь ожив­ших пе­ре­жит­ках. Вско­ре пос­ле смер­ти Тай­ло­ра вок­руг по­ня­тия «пе­ре­жи­ток» за­вя­за­лись ост­рые те­оре­ти­чес­кие спо­ры, от­го­лос­ки ко­то­рых сох­ра­ни­лись до на­ше­го вре­ме­ни[4].

    В «Пер­во­быт­ной культу­ре» Тай­лор со­жа­лел, что дан­ные эт­ног­ра­фии не­дос­та­точ­ны для об­ра­ще­ния к ста­тис­ти­ке. Од­на­ко позд­нее В сво­ей пос­лед­ней зна­чи­тельной ра­бо­те «О ме­то­де ис­сле­до­ва­ния раз­ви­тия уч­реж­де­ний­»[5] он по­ло­жил на­ча­ло еще од­но­му ис­сле­до­ва­тельско­му при­ему в эт­ног­ра­фии - ис­пользо­ва­нию ко­ли­чест­вен­ных, ста­тис­ти­чес­ких дан­ных для подс­че­та сов­па­де­ний в расп­рост­ра­не­нии яв­ле­ний культу­ры и суж­де­ния об их за­ко­но­мер­ной свя­зи. Это был только пер­вый и не дав­ший приз­нан­ных ре­зульта­тов подс­туп к но­вой ме­то­ди­ке, но в пос­лед­ние де­ся­ти­ле­тия, ког­да ко­ли­чест­вен­ные при­емы ста­ли ши­ро­ко при­ме­няться, о нем под нас го­во­рят как о на­ибо­лее за­мет­ном вкла­де Тай­ло­ра в раз­ра­бот­ку ме­то­ди­ки на­уки.

    

    

    Сделав больше всех дру­гих для соз­да­ния кон­цеп­ции и ме­то­ди­ки эво­лю­ци­ониз­ма в эт­ног­ра­фии, Тай­лор в «Пер­во­быт­ной культу­ре» за­мет­но меньше сде­лал для не­пос­редст­вен­но­го изу­че­ния эт­ног­ра­фи­чес­ких объектов. Здесь зна­че­ние его ра­бо­ты ог­ра­ни­чи­лось в ос­нов­ном ана­ли­зом пер­во­быт­ной ми­фо­ло­гии и ре­ли­гии. Од­на­ко имен­но в этой пос­лед­ней об­лас­ти он ос­та­вил очень за­мет­ный след, соз­дав пер­вую раз­вер­ну­тую те­орию про­ис­хож­де­ния и раз­ви­тия ре­ли­гии, те­орию, ко­то­рая на­дол­го ут­вер­ди­лась в на­уке.

    Тайлор ввел в эт­ног­ра­фию по­ня­тие «пер­во­быт­ный ани­мизм». Ани­миз­мом (от ла­тинс­ких слов «ани­ма» - ду­ша или «ани­мус» - дух) он наз­вал ве­ру в ду­хов­ные су­щест­ва, сос­та­вив­шую пер­во­на­чальный «ми­ни­мум ре­ли­гии». По его мне­нию, пер­во­быт­ные лю­ди, за­ду­мы­ва­ясь о та­ких яв­ле­ни­ях, как сно­ви­де­ния или смерть, зак­лю­чи­ли, что в каж­дом че­ло­ве­ке име­ет­ся не­кая осо­бая субс­тан­ция, ду­ша, ко­то­рая мо­жет вре­мен­но или нав­сег­да по­ки­дать свою те­лес­ную обо­лоч­ку. Из предс­тав­ле­ний о свя­зан­ной с че­ло­ве­ком ду­ше раз­ви­лись предс­тав­ле­ния об от­дельно су­щест­ву­ющих ду­хах, став­ших оли­цет­во­ре­ни­ем при­род­ных сти­хий, рас­те­ний и жи­вот­ных. От­сю­да идет пря­мая ли­ния к по­ли­те­ис­ти­чес­ким предс­тав­ле­ни­ям о пан­те­оне бо­гов, оли­цет­во­ря­ющих си­лы при­ро­ды, и, на­ко­нец, к мо­но­те­ис­ти­чес­кой ве­ре в еди­но­го бо­га.

    Свою ани­мис­ти­чес­кую те­орию про­ис­хож­де­ния ре­ли­гии Тай­лор про­ил­люст­ри­ро­вал впе­чат­ля­ющим срав­ни­тельным эт­ног­ра­фи­чес­ким и ис­то­ри­чес­ким ма­те­ри­алом, приз­ван­ным по­ка­зать расп­рост­ра­не­ние ани­миз­ма на зем­ном ша­ре и его эво­лю­цию во вре­ме­ни. Он при­вел так­же не­ма­ло фак­тов, сви­де­тельству­ющих о свя­зи ани­миз­ма с дру­ги­ми ре­ли­ги­оз­ны­ми предс­тав­ле­ни­ями пер­во­быт­нос­ти - фе­ти­шиз­мом (ве­рой в сверхъестест­вен­ные свой­ст­ва не­ко­то­рых не­оду­шев­лен­ных пред­ме­тов) и то­те­миз­мом (ве­рой в тес­ную связь лю­дей с их ‹родст­вен­ни­ком›, ко­то­рым мо­жет быть ка­кой-ни­будь вид жи­вот­ных, рас­те­ний или да­же не­оду­шев­лен­ных пред­ме­тов). Тем са­мым он пра­вильно ука­зал на то, что раз­лич­ные ви­ды пер­во­быт­ных ре­ли­ги­оз­ных предс­тав­ле­ний не изо­ли­ро­ва­ны, а тес­но пе­реп­ле­та­ют­ся меж­ду со­бой. Зас­лу­га ани­мис­ти­чес­кой те­ории сос­то­ит в том, что она по­ка­за­ла не­сос­то­ятельность не­ред­ких в те вре­ме­на по­ис­ков из­на­чальной ве­ры в еди­но­го бо­га, древ­ней­ше­го мо­но­те­ис­ти­чес­ко­го плас­та ре­ли­гии.

    Особая, очень важ­ная сто­ро­на ани­мис­ти­чес­кой те­ории зак­лю­ча­ет­ся в ее про­ек­ции на позд­ней­шие и преж­де все­го сов­ре­мен­ные Тай­ло­ру раз­ви­тые ре­ли­ги­оз­ные ве­ро­ва­ния и культы. Тай­лор не был ате­ис­том. Как сын сво­его вре­ме­ни, как рес­пек­та­бельный про­фес­сор кон­сер­ва­тив­ной вик­то­ри­анс­кой Анг­лии, он ни­ког­да не выс­ту­пал пря­мо про­тив ре­ли­гии, хо­тя и ре­ши­тельно воз­ра­жал про­тив пе­ре­не­се­ния ре­ли­ги­оз­ных догм в об­ласть на­уки. Од­на­ко соб­ран­ные им обильные фак­ты и прос­ле­жен­ные на их ос­но­ве ли­нии пре­емст­вен­ной свя­зи хрис­ти­анст­ва с ани­мис­ти­чес­ки­ми ве­ро­ва­ни­ями ди­ка­рей на­нес­ли и про­дол­жа­ют на­но­сить не­ма­лый ущерб хрис­ти­анс­ко­му ве­ро­уче­нию. В не меньшей сте­пе­ни ра­зоб­ла­ча­ют они пе­ре­жит­ки, мо­ди­фи­ка­ции и ре­ци­ди­вы пер­во­быт­но­го ани­миз­ма в раз­лич­ных не­фор­мальных ре­ли­ги­оз­ных те­че­ни­ях, не­ред­ких во вре­ме­на Тай­ло­ра и пыш­ным цве­том расц­вет­ших в сов­ре­мен­ном ми­ре в свя­зи с наб­лю­да­емым в нем всплес­ком ир­ра­ци­она­лиз­ма и мис­ти­циз­ма. Уже упо­ми­нав­ший­ся А. Н. Мак­си­мов пи­сал в 1920-х го­дах, что для уст­ра­не­ния раз­но­го ро­да пред­рас­суд­ков «Пер­во­быт­ная культу­ра» сде­ла­ла больше, чем вся спе­ци­ально пос­вя­щен­ная это­му ли­те­ра­ту­ра. За­ме­тим кста­ти, что Тай­лор был пер­вым эт­ног­ра­фом, прив­лек­шим вни­ма­ние к прак­ти­чес­ко­му зна­че­нию пер­во­быт­ной ис­то­рии для по­ни­ма­ния все­го пос­ле­ду­юще­го в жиз­ни че­ло­ве­чест­ва. «Изу­че­ние ис­то­ков и пер­во­на­чально­го раз­ви­тия ци­ви­ли­за­ции зас­лу­жи­ва­ет рев­ност­ной ра­бо­ты не только как пред­мет лю­бо­пытст­ва, но и как весьма важ­ное прак­ти­чес­кое ру­ко­водст­во для по­ни­ма­ния нас­то­яще­го и зак­лю­че­ния о бу­ду­щем». С этой со­вер­шен­но пра­вильной мыслью пе­рек­ли­ка­ет­ся из­вест­ное за­ме­ча­ние В. И. Ле­ни­на о не­об­хо­ди­мос­ти смот­реть на каж­дое яв­ле­ние с точ­ки зре­ния то­го, как оно воз­ник­ло, ка­кие эта­пы прош­ло и чем ста­ло те­перь[6].

    Все это го­во­рит о неп­ре­хо­дя­щем зна­че­нии ис­сле­до­ва­ния Тай­ло­ра о пер­во­быт­ном ани­миз­ме и его ис­то­ри­чес­кой эво­лю­ции. Дру­гое де­ло, что са­ма ани­мис­ти­чес­кая те­ория, явив­шись круп­ным ша­гом впе­ред в ис­то­рии ре­ли­гии и на­дол­го снис­кав се­бе мно­го­чис­лен­ных при­вер­жен­цев, те­перь уже в зна­чи­тельной ме­ре не от­ве­ча­ет сов­ре­мен­ным ре­ли­ги­овед­чес­ким взгля­дам. Ани­мизм, хо­тя не иск­лю­че­но, что ка­кие-то его за­чат­ки с са­мо­го на­ча­ла пе­реп­ле­та­лись с дру­ги­ми ре­ли­ги­оз­ны­ми ве­ро­ва­ни­ями, не мог быть пер­во­на­чальной фор­мой ре­ли­гии, так как предс­тав­ле­ния о ду­ше и ду­хах пред­по­ла­га­ют из­вест­ный уро­вень абст­ракт­но­го мыш­ле­ния. Та­ко­го мыш­ле­ния еще не бы­ло не только у древ­ней­ших лю­дей (архант­ро­пов) и древ­них лю­дей (па­ле­о­ант­ро­пов), но и у лю­дей сов­ре­мен­но­го ви­да (не­о­ант­ро­пов) на на­чальной ста­дии их ин­тел­лек­ту­ально­го раз­ви­тия. Пер­во­на­чальный ди­карь, как по­ка­зы­ва­ют дан­ные эт­ног­ра­фии, еще не был «фи­ло­софст­ву­ющим ди­ка­рем». Зна­чит, ани­миз­му долж­ны бы­ли пред­шест­во­вать ка­кие-то дру­гие фор­мы ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ний.

    Уже при жиз­ни Тай­ло­ра дру­гой эво­лю­ци­онист-ре­ли­ги­овед - Ро­берт Ма­ретт по­пы­тал­ся усо­вер­шенст­во­вать его ани­мис­ти­чес­кую те­орию. Он выд­ви­нул мысль, что пер­во­быт­ные лю­ди предс­тав­ля­ли се­бе сверхъестест­вен­ное как сти­хий­ную без­лич­ную си­лу, воз­дей­ст­ву­ющую на их жизнь и при из­вест­ных обс­то­ятельствах са­му под­вер­жен­ную воз­дей­ст­вию. Только из этих предс­тав­ле­ний, ко­то­рые он наз­вал ани­ма­тиз­мом, позд­нее раз­вил­ся ани­мизм. Но по су­ти де­ла, ани­ма­тис­ти­чес­кая те­ория Ма­рет­та гре­шит тем же, что и ани­мис­ти­чес­кая те­ория Тай­ло­ра: пе­ре­оце­ни­ва­ет фи­ло­софс­кие нак­лон­нос­ти и воз­мож­нос­ти ран­них лю­дей.

    Как сви­де­тельству­ют сов­ре­мен­ные дан­ные эт­ног­ра­фии, предс­тав­ле­ния на­име­нее раз­ви­тых пле­мен бы­ли пред­мет­ны и конк­рет­ный в луч­шем слу­чае не шли дальше абст­рак­ций сред­не­го уров­ня. Они яв­ля­лись ре­альным (по­лез­ные зна­ния) или прев­рат­ным (ре­ли­ги­оз­ные ве­ро­ва­ния) от­ра­же­ни­ем жиз­нен­ной прак­ти­ки пер­во­быт­ных лю­дей. По­это­му в на­ше вре­мя пре­об­ла­да­ет мне­ние, что пер­во­на­чальным плас­том ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ний ско­рее все­го был то­те­мизм, в ко­то­ром лю­ди в единст­вен­но воз­мож­ной для них тог­да фор­ме осоз­на­ва­ли свою не­раз­рыв­ную, как бы родст­вен­ную связь с не­пос­редст­вен­ным при­род­ным ок­ру­же­ни­ем.

    

    

    Увидев свет пер­вым из­да­ни­ем (в двух то­мах) в 1871 г.[7], «Пер­во­быт­ная культу­ра», в пос­ле­ду­ющие го­ды бы­ла пе­ре­ве­де­на на большинст­во ев­ро­пей­ских язы­ков. Ее пер­вое рус­ское из­да­ние по­яви­лось уже в 1872 г., вто­рое - в 1896-1897 гг. Царс­кая цен­зу­ра изъяла из кни­ги все то, что выг­ля­де­ло как ко­щунст­во по от­но­ше­нию к хрис­ти­анс­ко­му ве­ро­уче­нию.

    В со­ветс­кое вре­мя, в 1939 г., по­яви­лось еще од­но рус­ское из­да­ние кни­ги под ре­дак­ци­ей, с пре­дис­ло­ви­ем и при­ме­ча­ни­ями В. К. Ни­кольско­го. Здесь под об­щим наз­ва­ни­ем «Пер­во­быт­ная культу­ра» бы­ли объеди­не­ны две ра­бо­ты Тай­ло­ра: его од­но­имен­ная кни­га (гла­вы 1-IV и XII-XXII в из­да­нии 1939 г.) и семь глав из кни­ги «Антро­по­ло­гия» (гла­вы V-XI в том же из­да­нии). Как бы­ло ука­за­но в пре­дис­ло­вии, ре­дак­ция опус­ти­ла не­ко­то­рую часть ус­та­ре­лых рас­суж­де­ний и фак­ти­чес­ких дан­ных и вос­ста­но­ви­ла цен­зур­ные ку­пю­ры. Объеди­не­ние этих двух ра­бот вмес­те бы­ло, не­сом­нен­но, выз­ва­на тем, что ре­дак­ция стре­ми­лась по­ка­зать взгля­ды Тай­ло­ра на про­ис­хож­де­ние и пер­во­на­чальное раз­ви­тие не только ми­фо­ло­гии и ре­ли­гии, но и дру­гих яв­ле­ний пер­во­быт­ной культу­ры. Од­на­ко та­кое объеди­не­ние двух ра­бот под заг­ла­ви­ем только од­ной из них про­ти­во­ре­чит эле­мен­тар­ным пра­ви­лам текс­то­ло­гии. К то­му же ра­бо­ты эти - раз­но­го жан­ра: «Пер­во­быт­ная культу­ра» - ис­сле­до­ва­ние, «Антро­по­ло­гия» - по­пу­ляр­ная свод­ка, учеб­ник. Из них цен­ность (.осо­бен­но ре­ли­ги­овед­чес­кую) се­год­ня предс­тав­ля­ет только пер­вая.

    Как бы то ни бы­ло, лю­бое преж­нее рус­ское из­да­ние «Пер­во­быт­ной культу­ры» сей­час предс­тав­ля­ет со­бой биб­ли­ог­ра­фи­чес­кую ред­кость. По­это­му и предп­ри­ня­то нас­то­ящее из­да­ние, в ко­то­ром вос­ста­нов­лен под­лин­ный текст глав­ной кни­ги Тай­ло­ра, све­рен­ный с ее пос­лед­ним при­жиз­нен­ным анг­лий­ским из­да­ни­ем. В кни­гу не вош­ли гла­вы «Эмо­ци­ональный и под­ра­жа­тельный язык» и «Искус­ство счис­ле­ния», предс­тав­ля­ющие уз­кос­пе­ци­альный ин­те­рес.

    А. И. Пер­шиц

    

    

    

    

    Культура, или ци­ви­ли­за­ция, в ши­ро­ком эт­ног­ра­фи­чес­ком смыс­ле сла­га­ет­ся в сво­ем це­лом из зна­ния, ве­ро­ва­ний, ис­кус­ства, нравст­вен­нос­ти, за­ко­нов, обы­ча­ев и не­ко­то­рых дру­гих спо­соб­нос­тей и при­вы­чек, ус­во­ен­ных че­ло­ве­ком как чле­ном об­щес­т­ва[8]. Яв­ле­ния культу­ры у раз­лич­ных че­ло­ве­чес­ких об­ществ, пос­кольку мо­гут быть ис­сле­до­ва­ны ле­жа­щие в их ос­но­ве об­щие на­ча­ла, предс­тав­ля­ют пред­мет, удоб­ный для изу­че­ния за­ко­нов че­ло­ве­чес­кой мыс­ли и де­ятельнос­ти. С од­ной сто­ро­ны, од­но­об­ра­зие, так ши­ро­ко про­яв­ля­юще­еся в ци­ви­ли­за­ции, в зна­чи­тельной ме­ре мо­жет быть при­пи­са­но од­но­об­раз­но­му дей­ст­вию од­но­об­раз­ных при­чин. С дру­гой сто­ро­ны, раз­лич­ные сту­пе­ни культу­ры мо­гут счи­таться ста­ди­ями пос­те­пен­но­го раз­ви­тия, из ко­то­рых каж­дая яв­ля­ет­ся про­дук­том прош­ло­го и в свою оче­редь иг­ра­ет из­вест­ную роль в фор­ми­ро­ва­нии бу­ду­ще­го. Ис­сле­до­ва­нию этих двух ве­ли­ких на­чал в раз­лич­ных эт­ног­ра­фи­чес­ких об­лас­тях мы и пос­вя­ща­ем нас­то­ящее со­чи­не­ние. Осо­бое вни­ма­ние уде­ле­но при этом со­пос­тав­ле­нию ци­ви­ли­за­ции отс­та­лых на­ро­дов с ци­ви­ли­за­ци­ей пе­ре­до­вых на­ро­дов.

    Наши но­вей­шие ис­сле­до­ва­те­ли в от­рас­лях на­уки, изу­ча­ющих не­ор­га­ни­чес­кую при­ро­ду, ре­ши­тельнее дру­гих приз­на­ют, как в сво­их спе­ци­альных об­лас­тях, так и вне их, единст­во при­ро­ды, не­зыб­ле­мость ее за­ко­нов и оп­ре­де­лен­ную пос­ле­до­ва­тельность при­чин и следст­вий. В си­лу этой при­чин­но - следст­вен­ной свя­зи каж­дый факт на­хо­дит­ся в за­ви­си­мос­ти от то­го, что бы­ло преж­де, и дей­ст­ву­ет на то, что долж­но быть по­том. Они креп­ко дер­жат­ся уче­ния Пи­фа­го­ра о по­ряд­ке, гос­подст­ву­ющем в строе Все­лен­ной. Они ут­верж­да­ют вмес­те с Арис­то­те­лем, что в при­ро­де нет эпи­зо­дов, не свя­зан­ных меж­ду со­бой, как это бы­ва­ет в дур­ной тра­ге­дии. Они схо­дят­ся с Лей­бни­цем в его ак­си­оме, что «при­ро­да ни­ког­да не дей­ст­ву­ет скач­ка­ми». Они при­ни­ма­ют его ве­ли­кое по­ло­же­ние, сог­лас­но ко­то­ро­му «нич­то не про­ис­хо­дит без дос­та­точ­ной при­чи­ны».

    При изу­че­нии стро­ения и жиз­ни рас­те­ний и жи­вот­ных или да­же при ис­сле­до­ва­нии низ­ших функ­ций че­ло­ве­ка эти ру­ко­во­дя­щие идеи приз­на­ют­ся поч­ти в та­кой же сте­пе­ни. Од­на­ко ког­да де­ло до­хо­дит до выс­ших про­цес­сов че­ло­ве­чес­ко­го чувст­ва, мыс­ли и язы­ка, зна­ния и ис­кус­ства, то пре­об­ла­да­ние по­лу­ча­ют сов­сем иные воз­зре­ния. Лю­ди во­об­ще еще слиш­ком ма­ло под­го­тов­ле­ны к то­му, что­бы счи­тать изу­че­ние че­ло­ве­чес­кой жиз­ни от­раслью ес­тест­воз­на­ния и при­ме­нять в ши­ро­ком смыс­ле ука­за­ние по­эта «объяснять нравст­вен­ные яв­ле­ния так же, как и яв­ле­ния при­ро­ды». Мно­гим раз­ви­тым умам ка­жет­ся слиш­ком пре­тен­ци­оз­ным и от­тал­ки­ва­ющим воз­зре­ние, что ис­то­рия че­ло­ве­чест­ва есть часть или да­же час­тич­ка ис­то­рии при­ро­ды, что на­ши мыс­ли, же­ла­ния и дей­ст­вия со­об­ра­зу­ют­ся с за­ко­на­ми столь же оп­ре­де­лен­ны­ми, как и те, ко­то­рые уп­рав­ля­ют дви­же­ни­ями волн, со­че­та­ни­ем хи­ми­чес­ких эле­мен­тов и рос­том рас­те­ний и жи­вот­ных.

    Главнейшие при­чи­ны та­ко­го сос­то­яния об­щест­вен­но­го суж­де­ния ука­зать нет­руд­но. Мно­гие охот­но приз­на­ли бы ис­то­рию на­укой, ес­ли бы она предс­та­ла пе­ред на­ми с су­щест­вен­ной оп­ре­де­лен­ностью на­чал и до­ка­за­тельств. Но они, не без при­чи­ны, от­во­ра­чи­ва­ют­ся от пред­ла­га­емых им сис­тем, как слиш­ком да­ле­ко отс­то­ящих от на­уч­ных тре­бо­ва­ний. Нес­мот­ря на та­кое соп­ро­тив­ле­ние, ре­альное зна­ние ра­но или позд­но прок­ла­ды­ва­ет се­бе до­ро­гу, и в то же вре­мя при­выч­ка не до­ве­рять но­во­му ока­зы­ва­ет столь по­лез­ное про­ти­во­дей­ст­вие втор­же­ни­ям спе­ку­ля­тив­но­го дог­ма­тиз­ма, что иног­да мож­но по­же­лать, что­бы она уси­ли­лась еще бо­лее.

    Исследование за­ко­нов че­ло­ве­чес­кой при­ро­ды встре­ча­ет еще и дру­гие пре­пятст­вия в воз­зре­ни­ях ме­та­фи­зи­ков и бо­гос­ло­вов. Об­щеп­ри­ня­тое мне­ние о сво­бо­де во­ли до­пус­ка­ет не только сво­бод­ное дей­ст­вие со­от­ветст­вен­но из­вест­но­му мо­ти­ву, но так­же и воз­мож­ность отс­ту­пать от из­вест­ной пос­ле­до­ва­тельнос­ти и дей­ст­во­вать без при­чи­ны. В гру­бом ви­де та­кое воз­зре­ние мож­но срав­нить с предс­тав­ле­ни­ем о ве­сах, ко­то­рые большей частью дей­ст­ву­ют обык­но­вен­ным об­ра­зом, но об­ла­да­ют так­же спо­соб­ностью ко­ле­баться са­моп­ро­из­вольно, без дей­ст­вия тя­жес­ти или воп­ре­ки ему. Это убеж­де­ние об ано­мальной де­ятельнос­ти во­ли, оче­вид­но со­вер­шен­но не­сов­мес­ти­мое с на­уч­ной ар­гу­мен­та­ци­ей, су­щест­ву­ет в ви­де мне­ния, бы­ту­юще­го сре­ди лю­дей и зна­чи­тельно вли­я­юще­го на их те­оре­ти­чес­кое по­ни­ма­ние ис­то­рии, хо­тя оно весьма ред­ко выс­тав­ля­ет­ся в сис­те­ма­ти­чес­ком раз­ви­тии в ви­де за­ко­на. На са­мом де­ле оп­ре­де­ле­ние че­ло­ве­чес­кой во­ли, как стро­го со­об­ра­зу­ющей­ся с мо­ти­вом, единст­вен­но воз­мож­ное на­уч­ное ос­но­ва­ние для та­ко­го ро­да ис­сле­до­ва­ний.

    К счастью, нам нет на­доб­нос­ти при­бав­лять что бы то ни бы­ло к то­му, что уже дав­но ска­за­но о сверхъестест­вен­ном вме­ша­тельстве и ес­тест­вен­ной при­чин­нос­ти, о сво­бо­де, пре­доп­ре­де­ле­нии и от­ветст­вен­нос­ти. Пос­пе­шим уда­литься из об­лас­тей транс­цен­ден­тальной фи­ло­со­фии[9] и бо­гос­ло­вия и предп­ри­мем бо­лее от­рад­ный путь по об­лас­ти, бо­лее близ­кой к прак­ти­ке. Ник­то, зная это с оче­вид­ностью из сво­его собст­вен­но­го опы­та, не бу­дет от­ри­цать, что че­ло­ве­чес­кие дей­ст­вия в большинст­ве слу­ча­ев оп­ре­де­ля­ют­ся со­вер­шен­но яс­ны­ми и ес­тест­вен­ны­ми при­чи­на­ми. Отст­ра­ня­ясь це­ли­ком от со­об­ра­же­ний о сверхъестест­вен­ном вме­ша­тельстве и бесп­ри­чин­ной про­из­вольнос­ти, мы при­мем это пред­по­ла­га­емое су­щест­во­ва­ние ес­тест­вен­ных при­чин и следст­вий в ка­чест­ве глав­ной ос­но­вы и, отп­рав­ля­ясь от­сю­да, пой­дем так да­ле­ко, как это только ока­жет­ся воз­мож­ным. Это бу­дет тем же ос­но­ва­ни­ем, опи­ра­ясь на ко­то­рое фи­зи­чес­кие на­уки про­дол­жа­ют с пос­то­ян­но воз­рас­та­ющим ус­пе­хом свои ис­сле­до­ва­ния за­ко­нов при­ро­ды. Та­кое ог­ра­ни­че­ние не долж­но за­дер­жи­вать изу­че­ние жиз­ни че­ло­ве­ка, в ко­то­ром дей­ст­ви­тельны­ми труд­нос­тя­ми яв­ля­ют­ся лишь чис­то прак­ти­чес­кие зат­руд­не­ния: чрез­вы­чай­ная слож­ность до­ка­за­тельств и не­со­вер­шенст­во ме­то­дов наб­лю­де­ния.

    По-видимому, в нас­то­ящее вре­мя это воз­зре­ние на во­лю и об­раз дей­ст­вий че­ло­ве­ка как на под­чи­нен­ные оп­ре­де­лен­ным за­ко­нам на са­мом де­ле приз­на­ет­ся и при­ни­ма­ет­ся за пра­ви­ло те­ми са­мы­ми людьми, ко­то­рые не сог­ла­ша­ют­ся с ним, ког­да оно абст­ракт­но, как об­щее на­ча­ло, и ко­то­рые с не­го­до­ва­ни­ем ука­зы­ва­ют, что оно унич­то­жа­ет сво­бод­ную во­лю че­ло­ве­ка, раз­ру­ша­ет его чувст­во лич­ной от­ветст­вен­нос­ти и по­ни­жа­ет его до сос­то­яния без­душ­ной ма­ши­ны. Но рас­суж­да­ющий та­ким об­ра­зом тем не ме­нее пос­вя­тит зна­чи­тельную часть сво­ей жиз­ни изу­че­нию мо­ти­вов, ве­ду­щих че­ло­ве­ка к из­вест­ным дей­ст­ви­ям. Он бу­дет отыс­ки­вать средст­ва для удов­лет­во­ре­ния сво­их же­ла­ний, сос­тав­лять в сво­ем уме те­ории лич­но­го ха­рак­те­ра, со­об­ра­жать, ка­ко­вы мо­гут быть пос­ледст­вия но­вых ком­би­на­ций, и при­да­вать сво­ему суж­де­нию выс­ший ха­рак­тер нас­то­яще­го на­уч­но­го ис­сле­до­ва­ния. При этом он бу­дет при­дер­жи­ваться убеж­де­ния, что ес­ли его пред­по­ло­же­ние ока­зы­ва­ет­ся не­вер­ным, то или до­ка­за­тельства в пользу это­го пред­по­ло­же­ния бы­ли лож­ны или не­со­вер­шен­ны, или от­но­ше­ние к не­му бы­ло не­дос­та­точ­но ра­ци­онально. Та­кой че­ло­век бу­дет сум­ми­ро­вать опыт преж­них лет, по­лу­чен­ный в слож­ных от­но­ше­ни­ях к об­щест­ву, выс­ка­зы­вая убеж­де­ние, что в жиз­ни все име­ет свою при­чи­ну и что там, где не на­хо­дит­ся объясне­ния, сле­ду­ет ждать и наб­лю­дать в на­деж­де, что ключ к за­да­че бу­дет ког­да-ни­будь най­ден. Наб­лю­де­ния это­го че­ло­ве­ка мо­гут быть так же уз­ки, как зак­лю­че­ния его гру­бы и ис­пол­не­ны пред­рас­суд­ков. Но тем не ме­нее «он больше со­ро­ка лет, сам то­го не зная», был ин­дук­тив­ным фи­ло­со­фом. Он приз­нал на прак­ти­ке оп­ре­де­лен­ные за­ко­ны че­ло­ве­чес­кой мыс­ли и дей­ст­вий и при изу­че­нии жиз­ни ос­тав­лял со­вер­шен­но в сто­ро­не всю сис­те­му без­мо­тив­ной во­ли и бесп­ри­чин­ной про­из­вольнос­ти. Мы здесь уви­дим, что эти пос­лед­ние долж­ны быть точ­но так же ос­тав­ле­ны без вни­ма­ния и в бо­лее об­шир­ной об­лас­ти ис­сле­до­ва­ния и что нас­то­ящая фи­ло­со­фия ис­то­рии зак­лю­ча­ет­ся в расп­рост­ра­не­нии и усо­вер­шенст­во­ва­нии ме­то­дов здра­во­мыс­ля­щих лю­дей, ос­но­вы­ва­ющих свои суж­де­ния на фак­тах и про­ве­ря­ющих их по но­вым фак­там. Бу­дет ли эта сис­те­ма впол­не или от­час­ти спра­вед­ли­ва, она преж­де все­го есть не­об­хо­ди­мое ус­ло­вие для при­об­ре­те­ния но­вых све­де­ний и предс­тав­ля­ет со­бой ос­но­ву всей ра­ци­ональной сто­ро­ны на­шей жиз­ни.

    «Каждое со­бы­тие есть ди­тя дру­го­го, и мы ни­ког­да не долж­ны за­бы­вать это­го родст­ва», - за­ме­тил один из на­чальни­ков пле­ме­ни бе­чу­анов аф­ри­канс­ко­му мис­си­оне­ру Ка­за­ли­су. Во все вре­ме­на ис­то­ри­ки, нас­колько они стре­ми­лись стать вы­ше прос­тых хро­ни­ке­ров, упот­реб­ля­ли все уси­лия, что­бы по­ка­зать не только пос­ле­до­ва­тельность, но и связь со­бы­тий, ко­то­рые они опи­сы­ва­ли. И кро­ме то­го, они стре­ми­лись еще вы­яс­нить об­щие на­ча­ла че­ло­ве­чес­ких дей­ст­вий и этим ис­тол­ко­вать част­ные со­бы­тия, та­ким об­ра­зом оп­ре­де­лен­но ус­та­нав­ли­вая или только мол­ча до­пус­кая су­щест­во­ва­ние фи­ло­со­фии ис­то­рии. Тем, ко­то­рые ста­ли бы от­ри­цать воз­мож­ность ус­та­нов­ле­ния та­ких ис­то­ри­чес­ких за­ко­нов, мож­но воз­ра­зить сло­ва­ми Бос­вел­ла, с ка­ки­ми он в по­доб­ном слу­чае об­ра­тил­ся к Джон­со­ну: «Итак, вы хо­ти­те об­ра­тить ис­то­рию в прос­той ка­лен­дарь?»

    То обс­то­ятельство, что тру­ды зна­ме­ни­тых мыс­ли­те­лей мог­ли до­вес­ти ис­то­рию только до пред­две­рия на­уки, не долж­но удив­лять че­ло­ве­ка, по­ни­ма­юще­го изу­ми­тельную слож­ность за­дач, сто­ящих пе­ред уче­ным, ра­бо­та­ющим в об­лас­ти все­об­щей ис­то­рии. Сви­де­тельства, из ко­то­рых ему при­хо­дит­ся вы­во­дить свои зак­лю­че­ния, чрез­вы­чай­но раз­но­об­раз­ны и в то же вре­мя весьма сом­ни­тельны; пол­ное и от­чет­ли­вое суж­де­ние об их зна­че­нии в ка­ком-ли­бо част­ном воп­ро­се ед­ва ли мо­жет быть дос­тиг­ну­то, и та­ким об­ра­зом по­яв­ля­ет­ся неп­ре­одо­ли­мое ис­ку­ше­ние вос­пользо­ваться ими для под­держ­ки ка­кой-ни­будь не­ос­мыс­лен­ной, уже го­то­вой те­ории хо­да со­бы­тия. Фи­ло­со­фия ис­то­рии в об­шир­ном смыс­ле, как объясне­ние про­шед­ших и предс­ка­за­ние бу­ду­щих яв­ле­ний ми­ро­вой жиз­ни че­ло­ве­ка на ос­но­ва­нии об­щих за­ко­нов, в дей­ст­ви­тельнос­ти предс­тав­ля­ет та­кой пред­мет, с ко­то­рым при нас­то­ящем по­ло­же­нии зна­ния да­же и ге­ни­альный ум с по­мощью са­мых об­шир­ных изыс­ка­ний ед­ва ли мог бы спра­виться.

    Однако не­ко­то­рые от­де­лы это­го пред­ме­та, хо­тя и дос­та­точ­но труд­ные, яв­ля­ют­ся, по-ви­ди­мо­му, срав­ни­тельно дос­туп­ны­ми. Так, ес­ли об­ласть ис­сле­до­ва­ния вмес­то ис­то­рии во всем ее це­лом бу­дет ог­ра­ни­че­на той частью ее, ко­то­рую мы на­зы­ва­ем культу­рой, ра­зу­мея под этим ис­то­рию не пле­мен или на­ро­дов, а ус­ло­вий зна­ния, ре­ли­гии, ис­кус­ства, обы­ча­ев и т. п., - тог­да за­да­ча ис­сле­до­ва­ния обе­ща­ет быть бо­лее лег­кой. Мы и здесь тер­пим от тех же зат­руд­не­ний, ко­то­ры­ми обс­тав­ле­но бо­лее об­шир­ное по­ле изыс­ка­ний, но в нас­то­ящем слу­чае эти труд­нос­ти зна­чи­тельно уменьше­ны. До­ка­за­тельства здесь уже не так без­на­деж­но раз­но­об­раз­ны; они уже мо­гут быть клас­си­фи­ци­ру­емы и срав­ни­ва­емы обыч­ным об­ра­зом, в то же вре­мя воз­мож­нос­ти уб­рать пос­то­рон­ний ма­те­ри­ал и прос­ле­дить для каж­до­го ре­зульта­та ряд от­но­ся­щих­ся к не­му фак­тов де­ла­ет не­пос­редст­вен­ное суж­де­ние о це­лом бо­лее цен­ным, не­же­ли во все­об­щей ис­то­рии. Из крат­ко­го пред­ва­ри­тельно­го рас­смот­ре­ния на­шей за­да­чи мо­жет вы­яс­ниться, ка­ким об­ра­зом яв­ле­ния культу­ры мо­гут быть клас­си­фи­ци­ру­емы и расп­ре­де­ля­емы, ста­дия за ста­ди­ей, в ве­ро­ят­ном по­ряд­ке их раз­ви­тия.

    При рас­смот­ре­нии с бо­лее ши­ро­кой точ­ки зре­ния ха­рак­тер и нра­вы че­ло­ве­чест­ва об­на­ру­жи­ва­ют од­но­об­ра­зие и пос­то­янст­во яв­ле­ний, зас­та­вив­шие итальянцев ска­зать: «Весь мир есть од­на стра­на». Как од­но­об­ра­зие, так и пос­то­янст­во мож­но прос­ле­дить, без сом­не­ния, с од­ной сто­ро­ны, в об­щем сходст­ве при­ро­ды че­ло­ве­ка, с дру­гой сто­ро­ны, в об­щем сходст­ве обс­то­ятельств его жиз­ни. Осо­бен­но удоб­но изу­чать их пу­тем срав­не­ния об­ществ, сто­ящих приб­ли­зи­тельно на оди­на­ко­вом уров­не ци­ви­ли­за­ции. При та­ких срав­не­ни­ях не сле­ду­ет при­да­вать большо­го зна­че­ния хро­но­ло­ги­чес­кой да­ти­ров­ке или ге­ог­ра­фи­чес­ко­му по­ло­же­нию. Оби­та­те­ли озер­ных жи­лищ древ­ней Швей­ца­рии мо­гут быть пос­тав­ле­ны ря­дом со сред­не­ве­ко­вы­ми ац­те­ка­ми, а се­ве­ро­аме­ри­канс­кие од­жиб­ве - ря­дом с юж­но­аф­ри­канс­ки­ми зу­лу­са­ми. Д-р Джон­сон, про­чи­тав в пу­те­шест­ви­ях Га­укс­вор­та опи­са­ние па­та­гон­цев и ост­ро­ви­тян Ти­хо­го оке­ана, през­ри­тельно вы­ра­зил­ся, что все ди­кие пле­ме­на по­хо­жи друг на дру­га. Нас­колько это обоб­ще­ние дей­ст­ви­тельно вер­но, мо­жет по­ка­зать каж­дый эт­но­ло­ги­чес­кий му­зей.

    Для при­ме­ра об­ра­ти­те вни­ма­ние на ре­жу­щие и ко­лю­щие ору­дия в ка­кой-ли­бо из по­доб­ных кол­лек­ций. Они со­дер­жат в се­бе то­по­ры, мо­ло­ты, до­ло­та, но­жи, пи­лы, скреб­ки, ши­ла, иг­лы, копья и на­ко­неч­ни­ки стрел. Большая часть их при­над­ле­жит са­мым раз­лич­ным ра­сам, а меж­ду тем предс­тав­ля­ет от­ли­чия лишь в не­ко­то­рых де­та­лях.

    То же мы ви­дим и в за­ня­ти­ях ди­ка­рей: плот­ничьи из­де­лия, ры­бо­лов­ные се­ти или удоч­ки, охот­ничьи стре­лы или копья, спо­со­бы до­бы­ва­ния ог­ня, при­го­тов­ле­ния пи­щи на ог­не, ссу­чи­ва­ния ве­ре­вок и пле­те­ния кор­зин пов­то­ря­ют­ся с уди­ви­тельным од­но­об­ра­зи­ем в об­раз­цах всех кол­лек­ций, ил­люст­ри­ру­ющих быт отс­та­лых об­ществ от Кам­чат­ки до Ог­нен­ной Зем­ли и от Да­го­меи до Га­вай­ских ост­ро­вов.

    Даже при срав­не­нии ди­ких пле­мен с ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми на­ро­да­ми мы яс­но ви­дим, как шаг за ша­гом быт ма­ло­культур­ных об­ществ пе­ре­хо­дит в быт бо­лее пе­ре­до­вых на­ро­дов, как лег­ко рас­поз­на­ет­ся связь меж­ду от дельны­ми фор­ма­ми бы­та тех и дру­гих. Для это­го нуж­но только об­ра­тить вни­ма­ние на ев­ро­пей­ско­го крестьяни­на, ког­да он ра­бо­та­ет сво­им то­по­ром или мо­ты­гой, пос­мот­реть, как он ва­рит или жа­рит свою пи­щу на кост­ре, вы­яс­нить, ка­кое мес­то за­ни­ма­ет пи­во в его меч­тах о счастье, пос­лу­шать его рас­ска­зы о при­ви­де­ни­ях, буд­то бы по­яв­ля­ющих­ся в ка­ком-ни­будь до­ме, или о пле­мян­ни­це фер­ме­ра, ко­то­рую кол­довст­во до­ве­ло до при­пад­ков и да­же све­ло в мо­ги­лу. Ес­ли мы при этом бу­дем из­би­рать пред­ме­ты, ма­ло из­ме­нив­ши­еся в те­че­ние сто­ле­тий, мы по­лу­чим кар­ти­ну, в ко­то­рой анг­лий­ский зем­ле­де­лец бу­дет сто­ять поч­ти ря­дом со сред­не аф­ри­канс­ким нег­ром.

    Наше дальней­шее из­ло­же­ние на­пол­не­но до­ка­за­тельства­ми та­ких сов­па­де­ний у раз­лич­ных групп че­ло­ве­чест­ва, и по­то­му нам не­за­чем ос­та­нав­ли­ваться те­перь на этих под­роб­нос­тях.

    Нам при­хо­дит­ся обой­ти здесь воп­рос, ко­то­рый мог бы ус­лож­нить раз­ви­тие на­шей мыс­ли, а имен­но воп­рос о ра­сах. В рам­ках пос­тав­лен­ной за­да­чи нам предс­тав­ля­ет­ся воз­мож­ным и же­ла­тельным уст­ра­нить со­об­ра­же­ния о нас­ледст­вен­ных из­ме­не­ни­ях че­ло­ве­чес­ких рас и счи­тать че­ло­ве­чест­во од­но­род­ным по при­ро­де, хо­тя и на­хо­дя­щим­ся на раз­лич­ных сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции. От­дельные мо­мен­ты на­ше­го ис­сле­до­ва­ния по­ка­жут, как я на­де­юсь, что фа­зи­сы культу­ры мы впра­ве срав­ни­вать, не при­ни­мая в рас­чет, нас­колько пле­ме­на, пользу­ющи­еся оди­на­ко­вы­ми ору­ди­ями, сле­ду­ющие оди­на­ко­вым обы­ча­ям или ве­ру­ющие в оди­на­ко­вые ми­фы, раз­ли­ча­ют­ся меж­ду со­бой фи­зи­чес­ким стро­ени­ем и цве­том ко­жи и во­лос.

    Первым ша­гом при изу­че­нии ци­ви­ли­за­ции долж­но быть расч­ле­не­ние ее на сос­тав­ные час­ти и клас­си­фи­ци­ро­ва­ние этих пос­лед­них. Так, рас­смат­ри­вая ору­жие, мы мо­жем раз­ли­чать копья, па­ли­цы, пра­щи, лу­ки и стре­лы и т. д. Меж­ду ткац­ки­ми из­де­ли­ями мы най­дем пле­тенья, вя­занья и раз­лич­ные спо­со­бы пря­денья и тканья ни­тей. Ми­фы мо­гут быть раз­де­ле­ны на ми­фы сол­неч­но­го вос­хо­да и за­ка­та, зат­ме­ний, зем­лет­ря­се­ний/на мест­ные ми­фы, объясня­ющие наз­ва­ния мест­нос­тей ка­кой-ни­будь фан­тас­ти­чес­кой сказ­кой, на эпо­ни­ми­чес­кие ми­фы, объясня­ющие наз­ва­ние пле­ме­ни как имя ка­ко­го-то во­об­ра­жа­емо­го пред­ка, по­ло­жив­ше­го на­ча­ло ро­ду или пле­ме­ни. Меж­ду об­ря­да­ми и це­ре­мо­ни­ями мы встре­ча­ем та­кие обы­чаи, как при­не­се­ние раз­лич­но­го ро­да жертв те­ням умер­ших и дру­гим ду­хов­ным су­щест­вам, об­ра­ще­ние к вос­то­ку во вре­мя мо­лит­вы, очи­ще­ние от об­ря­до­вых или нравст­вен­ных на­ру­ше­ний пос­редст­вом во­ды или ог­ня. Мы при­ве­ли здесь при­ме­ры, взя­тые из со­тен по­доб­ных им.

    На обя­зан­нос­ти эт­ног­ра­фа ле­жит клас­си­фи­ци­ро­ва­ние этих част­нос­тей с целью их ге­ог­ра­фи­чес­ко­го и ис­то­ри­чес­ко­го расп­ре­де­ле­ния и ука­за­ния су­щест­ву­ющих меж­ду ни­ми от­но­ше­ний. Ха­рак­тер та­ко­го ро­да ра­бо­ты впол­не вы­яс­нит­ся, ес­ли мы срав­ним эти яв­ле­ния культу­ры с ви­да­ми рас­те­ний и жи­вот­ных, изу­ча­емых на­ту­ра­лис­та­ми. Для эт­ног­ра­фа лук и стре­ла сос­тав­ля­ют вид, так же как и обы­чай сплю­щи­ва­ния детс­ких че­ре­пов или обы­чай сче­та де­сят­ка­ми. Ге­ог­ра­фи­чес­кое расп­ре­де­ле­ние и пе­ре­ход этих яв­ле­ний из од­но­го рай­она в дру­гой долж­ны быть изу­ча­емы, по­доб­но то­му как на­ту­ра­лист изу­ча­ет ге­ог­ра­фи­чес­кое раз­ме­ще­ние бо­та­ни­чес­ких и зо­оло­ги­чес­ких ви­дов. О не­ко­то­рых рас­те­ни­ях и жи­вот­ных мы го­во­рим, что они свой­ст­вен­ны только не­ко­то­рым мест­нос­тям. То же мы мо­жем ска­зать от­но­си­тельно авст­ра­лий­ско­го бу­ме­ран­га, по­ли­не­зий­ской па­лоч­ки и до­щеч­ки для до­бы­ва­ния ог­ня, от­но­си­тельно ма­ленько­го лу­ка со стре­лой, упот­реб­ля­емой на­по­до­бие лан­це­та пле­ме­на­ми, жи­ву­щи­ми око­ло Па­намс­ко­го пе­ре­шей­ка, от­но­си­тельно каж­до­го ору­дия, ук­ра­ше­ния, ми­фа или обы­чая, встре­ча­ющих­ся изо­ли­ро­ван­но в из­вест­ных об­лас­тях. Точ­но так же как ка­та­лог всех ви­дов рас­те­ний и жи­вот­ных из­вест­ной мест­нос­ти да­ет нам предс­тав­ле­ние о ее фло­ре и фа­уне, пол­ный пе­ре­чень яв­ле­ний, сос­тав­ля­ющих об­щую при­над­леж­ность жиз­ни из­вест­но­го на­ро­да, сум­ми­ру­ет со­бою то це­лое, ко­то­рое мы на­зы­ва­ем его культу­рой. Мы зна­ем, что от­да­лен­ные од­на от дру­гой об­лас­ти зем­но­го ша­ра по­рож­да­ют та­кие ви­ды рас­те­ний и жи­вот­ных, меж­ду ко­то­ры­ми су­щест­ву­ет уди­ви­тельное сходст­во, ко­то­рое, од­на­ко, от­нюдь не яв­ля­ет­ся тож­дест­вом. Но ведь то же са­мое мы об­на­ру­жи­ва­ем в от­дельных чер­тах раз­ви­тия и ци­ви­ли­за­ции оби­та­те­лей этих стран.

    Насколько спра­вед­ли­ва по­доб­ная ана­ло­гия меж­ду расп­рост­ра­не­ни­ем рас­те­ний и жи­вот­ных и расп­рост­ра­не­ни­ем ци­ви­ли­за­ции, мы убеж­да­ем­ся в тех слу­ча­ях, ко­то­рые яс­но по­ка­зы­ва­ют, что в той и в дру­гой об­лас­ти дей­ст­во­ва­ли од­ни и те же при­чи­ны. Мы зна­ем це­лый ряд рай­онов, где те же обс­то­ятельства, ко­то­рые при­ве­ли к вве­де­нию культур­ных рас­те­ний и одо­маш­нен­ных жи­вот­ных, свой­ст­вен­ных ци­ви­ли­зо­ван­ным об­щест­вам, Обус­ло­ви­ли в то же вре­мя раз­ви­тие со­от­ветст­вен­ных зна­ний и ис­кус­ств. Со­бы­ти­ям, вследст­вие ко­то­рых ло­шадь и пше­ни­ца про­ник­ли в Аме­ри­ку, обя­за­ны сво­им по­яв­ле­ни­ем здесь и ог­нест­рельное ору­жие и стальные то­по­ры, тог­да как, на­обо­рот, Ста­рый Свет по­лу­чил от­ту­да не только ма­ис, кар­то­фель и ин­де­ек, но и обы­чай ку­ре­ния та­ба­ка и мат­рос­ские кой­ки.

    Весьма дос­той­ным вни­ма­ния яв­ля­ет­ся воп­рос о дос­то­вер­нос­ти тех по­рою слу­чай­ных ука­за­ний, на ос­но­ва­нии ко­то­рых ус­та­нав­ли­ва­ет­ся сходст­во яв­ле­ний культу­ры в раз­ных час­тях све­та. Нес­колько лет то­му на­зад один круп­ный ис­то­рик спро­сил ме­ня: «Ка­ким об­ра­зом ут­верж­де­ние о ка­ких бы то ни бы­ло обы­ча­ях, ми­фах, ве­ро­ва­ни­ях и пр. ка­ко­го-ни­будь ди­ко­го пле­ме­ни мо­жет иметь до­ка­за­тельную си­лу, раз оно за­ви­сит от сви­де­тельства ка­ко­го-ни­будь пу­те­шест­вен­ни­ка или мис­си­оне­ра, ко­то­рый мо­жет быть по­верх­ност­ным наб­лю­да­те­лем, бо­лее или ме­нее не­ве­жест­вен­ным в ту­зем­ном язы­ке, не­об­ду­ман­ным рас­сказ­чи­ком не­ос­но­ва­тельных слу­хов, че­ло­ве­чес­ком пре­ду­беж­ден­ным или да­же на­ме­рен­ным об­ман­щи­ком?» Дей­ст­ви­тельно, этот воп­рос вся­кий эт­ног­раф дол­жен пос­то­ян­но ста­вить пе­ред со­бой.

    Разумеется, эт­ног­раф дол­жен са­мым тща­тельным об­ра­зом убеж­даться в дос­то­вер­нос­ти тех ав­то­ров, ко­то­рых он ци­ти­ру­ет, и, ес­ли воз­мож­но, до­бы­вать раз­лич­ные ука­за­ния для про­вер­ки каж­до­го со­об­ще­ния. Од­на­ко эти ме­ры пре­дос­то­рож­нос­ти ста­но­вят­ся из­лиш­ни­ми в тех слу­ча­ях, ког­да мы име­ем де­ло с пов­то­ря­емостью опи­сы­ва­емо­го яв­ле­ния и то­го или ино­го сви­де­тельства. Ес­ли два по­се­ти­те­ля раз­лич­ных стран, сто­ящие вне вся­кой за­ви­си­мос­ти друг от дру­га, по­ло­жим, сред­не­ве­ко­вый му­сульма­нин в Та­та­рии[10] и сов­ре­мен­ный анг­ли­ча­нин в Да­го­мее или иезу­ит в Бра­зи­лии и уэс­ле­янец на ост­ро­вах Фид­жи, схо­дят­ся при опи­са­нии ка­ко­го-ни­будь ана­ло­гич­но­го ис­кус­ства, об­ря­да или ми­фа у то­го на­ро­да, ко­то­рый они наб­лю­да­ли, то труд­но или да­же не­воз­мож­но при­пи­сы­вать та­кое сов­па­де­ние слу­чай­нос­ти или на­ме­рен­но­му об­ма­ну. Ис­то­рия, рас­ска­зан­ная ка­ким-ни­будь ис­ка­те­лем прик­лю­че­ний в Авст­ра­лии, по­жа­луй, мо­жет быть соч­те­на ошиб­кой или вы­дум­кой, но не­уже­ли ме­то­дистс­кий свя­щен­ник в Гви­нее сго­во­рил­ся с ним об­ма­ны­вать пуб­ли­ку, рас­ска­зы­вая та­кую же ис­то­рию о том же?

    Возможность на­ме­рен­ной или не­на­ме­рен­ной мис­ти­фи­ка­ции час­то уст­ра­ня­ет­ся обс­то­ятельством, что сход­ное ука­за­ние сде­ла­но для двух от­да­лен­ных од­на от дру­гой стран и дву­мя сви­де­те­ля­ми, из ко­то­рых А жил сто­ле­ти­ем раньше В, а В, по-ви­ди­мо­му, ни­ког­да не слы­хал об А. Что­бы убе­диться, нас­колько при со­пос­тав­ле­нии фак­тов ци­ви­ли­за­ции ука­зы­ва­емые стра­ны мо­гут быть да­ле­ки од­на от дру­гой, нас­колько ве­ли­ки мо­гут быть раз­ли­чия во вре­ме­ни наб­лю­де­ния, а так­же в ве­ро­ва­ни­ях и ха­рак­те­ре наб­лю­да­те­лей, дос­та­точ­но взгля­нуть на ссыл­ки в этом со­чи­не­нии, где ря­дом фи­гу­ри­ру­ют ав­то­ры раз­ных эпох и на­ци­ональнос­тей. И чем сво­е­об­раз­нее по­доб­ные ука­за­ния, тем меньше ве­ро­ят­нос­ти, что­бы раз­лич­ные ли­ца в раз­лич­ных мес­тах мог­ли сде­лать их неп­ра­вильно. До­пус­кая это, дос­та­точ­но пред­по­ло­жить, что эти ут­верж­де­ния в большинст­ве слу­ча­ев спра­вед­ли­вы и что их тес­ное и пра­вильное сов­па­де­ние про­ис­хо­дит от скоп­ле­ния сход­ных фак­тов в раз­лич­ных об­лас­тях культу­ры. В нас­то­ящее вре­мя та­ким пу­тем конт­ро­ли­ру­ют­ся важ­ней­шие эт­ног­ра­фи­чес­кие фак­ты. Опыт че­рез не­ко­то­рое вре­мя при­во­дит ис­сле­до­ва­те­ля к пред­по­ло­же­нию и убеж­де­нию, что культур­ные яв­ле­ния, име­ющие в сво­ей ос­но­ве сход­ные об­щие при­чи­ны, долж­ны бесп­рес­тан­но пов­то­ряться. Он уже не до­ве­ря­ет изо­ли­ро­ван­ным ука­за­ни­ям, ко­то­рые ниг­де больше не встре­ча­ют­ся, и для подт­верж­де­ния их ожи­да­ет сход­ных ука­за­ний с про­ти­во­по­лож­ных час­тей зем­но­го ша­ра или с дру­го­го кон­ца ис­то­рии. И дей­ст­ви­тельно, эти спо­со­бы про­вер­ки так эф­фек­тив­ны, что эт­ног­раф, не вы­хо­дя из сво­ей биб­ли­оте­ки, мо­жет иног­да взять на се­бя ре­ше­ние не только воп­ро­са о про­ни­ца­тельнос­ти и доб­ро­со­вест­нос­ти из­вест­но­го наб­лю­да­те­ля, но так­же и то­го, нас­колько его со­об­ще­ние со­об­ра­зу­ет­ся с об­щи­ми на­ча­ла­ми ци­ви­ли­за­ции.

    Обратимся те­перь от расп­ре­де­ле­ния яв­ле­ний культу­ры по раз­лич­ным стра­нам к их расп­рост­ра­не­нию в каж­дой от­дельной стра­не. Че­ло­ве­чест­во об­ла­да­ет свой­ст­вом, осо­бен­но рас­по­ла­га­ющим к сис­те­ма­ти­чес­ко­му изу­че­нию ци­ви­ли­за­ции. Мы го­во­рим о том мол­ча­ли­вом сог­ла­сии или еди­но­ду­шии, ко­то­рое в та­кой сильной сте­пе­ни по­буж­да­ет це­лые на­ро­ды со­еди­няться в упот­реб­ле­нии об­ще­го язы­ка, в ис­по­ве­да­нии об­щей ре­ли­гии, в дос­ти­же­нии об­ще­го уров­ня ис­кус­ства и зна­ния. Бла­го­да­ря это­му обс­то­ятельству мы име­ем воз­мож­ность, ос­тав­ляя в сто­ро­не иск­лю­чи­тельные фак­ты, опи­сы­вать на­ро­ды по не­ко­то­ро­му сред­не­му уров­ню. Вмес­те с тем у нас яв­ля­ет­ся воз­мож­ность предс­та­вить се­бе гро­мад­ные мас­сы под­роб­нос­тей по нес­кольким ти­пи­чес­ким фак­там. Пос­ле ус­та­нов­ле­ния этих пос­лед­них но­вые слу­чаи, ука­зы­ва­емые но­вы­ми наб­лю­да­те­ля­ми, пря­мо за­ни­ма­ют со­от­ветст­вен­ные им мес­та, до­ка­зы­вая та­ким пу­тем ра­ци­ональность клас­си­фи­ка­ции. В уст­рой­ст­ве че­ло­ве­чес­ких об­ществ об­на­ру­жи­ва­ет­ся та­кая пра­вильность, что мы мо­жем со­вер­шен­но ос­та­вить в сто­ро­не ин­ди­ви­ду­альные раз­ли­чи­ям обоб­щить ис­кус­ства и воз­зре­ния це­лых на­ро­дов, по­доб­но то­му как, смот­ря на вой­ско с вер­ши­ны го­ры, мы не ду­ма­ем о каж­дом от­дельном сол­да­те, ко­то­ро­го при­том мы в об­щей мас­се поч­ти не мо­жем и раз­ли­чить, а ви­дим только каж­дый полк, как ор­га­ни­зо­ван­ное те­ло, рас­сы­па­ющим­ся или со­би­ра­ющим­ся, дви­га­ющим­ся впе­ред или отс­ту­па­ющим.

    При изу­че­нии не­ко­то­рых сто­рон об­щест­вен­ной жиз­ни в нас­то­ящее вре­мя воз­мож­но об­ра­щаться к со­дей­ст­вию ста­тис­ти­ки. Из всех но­вей­ших ис­сле­до­ва­ний за­ко­нов че­ло­ве­чес­ких дей­ст­вий на­ибо­лее ре­ши­тельное вли­яние име­ли обоб­ще­ния Кет­ле от­но­си­тельно пра­вильнос­ти, ре­гу­ляр­нос­ти не только та­ких дан­ных, как сред­ний уро­вень рос­та и еже­год­но­го чис­ла рож­де­ний и смер­тей, но и та­ких тем­ных и как буд­то ли­шен­ных за­ко­но­мер­нос­ти бы­то­вых яв­ле­ний, как чис­ло убий­ств и са­мо­убий­ств и да­же ха­рак­тер са­мых ору­дий прес­туп­ле­ния. Дру­гим по­ра­зи­тельным при­ме­ром мо­жет слу­жить от­чет­ли­вая ре­гу­ляр­ность в ко­ли­чест­ве лиц, еже­год­но уби­ва­емых вследст­вие нес­част­ных слу­чай­нос­тей на лон­донс­ких ули­цах, и пи­сем без ад­ре­са, опу­щен­ных в поч­то­вые ящи­ки.

    Исследуя культу­ру отс­та­лых об­ществ, мы не только не име­ем в сво­ем рас­по­ря­же­нии ма­те­ма­ти­чес­ки оп­ре­де­лен­ных фак­тов но­вей­шей ста­тис­ти­ки, но долж­ны сос­тав­лять суж­де­ние о по­ло­же­нии ди­ких пле­мен по не­со­вер­шен­ным от­че­там пу­те­шест­вен­ни­ков и мис­си­оне­ров или да­же ос­но­вы­ваться на ос­тат­ках до­ис­то­ри­чес­ких об­ществ, са­мые име­на и язы­ки ко­то­рых для нас без­возв­рат­но по­те­ря­ны. С -пер­во­го взгля­да все это мо­жет по­ка­заться весьма не­оп­ре­де­лен­ным и ма­ло обе­ща­ющим ма­те­ри­алом для на­уч­но­го ис­сле­до­ва­ния. Но в дей­ст­ви­тельнос­ти эти дан­ные вов­се не ока­зы­ва­ют­ся не­оп­ре­де­лен­ны­ми или ма­ло обе­ща­ющи­ми, а предс­тав­ля­ют со­бой яс­ный и точ­ный ма­те­ри­ал. Вследст­вие то­го, что они раз­нос­то­рон­не ха­рак­те­ри­зу­ют и отоб­ра­жа­ют по­ло­же­ние то­го пле­ме­ни, к ка­ко­му от­но­сят­ся, они в дей­ст­ви­тельнос­ти спо­соб­ны вы­дер­жать срав­не­ние с от­че­та­ми ста­тис­ти­ки. Де­ло в том, что ка­мен­ный на­ко­неч­ник стре­лы, ук­ра­шен­ная рельефа­ми па­ли­ца, идол, мо­гильный холм, в ко­то­ром бы­ли пог­ре­бе­ны ра­бы и иму­щест­во, пред­наз­на­чен­ные для пользо­ва­ния по­кой­ни­ка, рас­ска­зе при­емах кол­ду­на для вы­зы­ва­ния дож­дя, таб­ли­ца чи­сел, спря­же­ние гла­го­ла мо­гут са­ми по се­бе ха­рак­те­ри­зо­вать и отоб­ра­жать из­вест­ную сто­ро­ну культу­ры у дан­но­го на­ро­да с та­кою же дос­то­вер­ностью, как пра­вильные таб­ли­цы ко­ли­чест­ва смер­тей от от­рав­ле­ния и чис­ло вве­зен­ных ящи­ков чая вы­ра­жа­ют раз­лич­ным об­ра­зом дру­гие сто­ро­ны бы­та и культу­ры це­ло­го об­щест­ва.

    То обс­то­ятельство, что це­лый на­род име­ет свой осо­бый кос­тюм, осо­бые ору­дия и ору­жие, осо­бые брач­ные и иму­щест­вен­ные за­ко­ны, осо­бые нравст­вен­ные и ре­ли­ги­оз­ные уче­ния, предс­тав­ля­ет за­ме­ча­тельный факт, на ко­то­рый мы об­ра­ща­ем так ма­ло вни­ма­ния лишь по­то­му, что мы про­ве­ли всю на­шу жизнь в этой сре­де. Эт­ног­ра­фия име­ет де­ло имен­но с та­ки­ми об­щи­ми и еди­но­об­раз­ны­ми свой­ст­ва­ми ор­га­ни­зо­ван­ных че­ло­ве­чес­ких групп. Хо­тя обоб­ще­ние культу­ры из­вест­но­го пле­ме­ни или на­ро­да и отб­ра­сы­ва­ние ин­ди­ви­ду­альных част­нос­тей, из ко­то­рых она сос­то­ит, не име­ют зна­че­ния для окон­ча­тельно­го ито­га, од­на­ко мы долж­ны от­чет­ли­во пом­нить, из че­го скла­ды­ва­ет­ся этот об­щий итог. Не­ко­то­рые умы об­ра­ща­ют так мно­го вни­ма­ния на от­дельные жиз­ни ин­ди­ви­дов, что не в сос­то­янии дать се­бе от­чет о де­ятельнос­ти все­го об­щест­ва в це­лом. К та­ким наб­лю­да­те­лям, нес­по­соб­ным к ши­ро­ко­му взгля­ду на об­щест­во, впол­не при­ме­ни­ма из­вест­ная по­го­вор­ка о лю­дях, ко­то­рые «за де­ревьями не ви­дят ле­са». Но, с дру­гой сто­ро­ны, фи­ло­соф мо­жет при­да­вать так мно­го зна­че­ния об­щим за­ко­нам со­ци­ально­го бы­тия, что он со­вер­шен­но те­ря­ет из ви­да от­дельных де­яте­лей, из ко­то­рых сос­то­ит об­щест­во, и о нем мож­но ска­зать, что он «за ле­сом не ви­дит де­ревьев».

    Мы зна­ем, ка­ким об­ра­зом ис­кус­ства, обы­чаи и идеи об­ра­зу­ют­ся в на­шей собст­вен­ной сре­де в про­цес­се со­еди­нен­ной де­ятельнос­ти мно­гих ин­ди­ви­дов, дей­ст­вия ко­то­рых с их мо­ти­ва­ми и пос­ледст­ви­ями иног­да яв­ля­ют­ся впол­не за­мет­ны­ми для нас. Ис­то­рия каж­до­го изоб­ре­те­ния, воз­зре­ния или об­ря­да есть ис­то­рия вну­ше­ния и восп­ри­ятия, по­ощ­ре­ния и про­ти­во­дей­ст­вия, лич­ных стрем­ле­ний и груп­по­вых пред­рас­суд­ков. Дей­ст­ву­ющие здесь ин­ди­ви­ды пос­ту­па­ют со­об­раз­но сво­им собст­вен­ным мо­ти­вам, ко­то­рые оп­ре­де­ля­ют­ся их ха­рак­те­ром и объектив­ны­ми обс­то­ятельства­ми. Та­ким об­ра­зом, иног­да мы мо­жем за­ме­тить, как ин­ди­ви­ды дей­ст­ву­ют для сво­их лич­ных це­лей, ма­ло за­бо­тясь о пос­ледст­ви­ях сво­ей де­ятельнос­ти для все­го об­щест­ва, а иног­да мы мо­жем изу­чать дви­же­ния на­род­ных масс, где ин­ди­ви­ды, яв­ля­ющи­еся их участ­ни­ка­ми, ока­зы­ва­ют­ся со­вер­шен­но вне на­ше­го наб­лю­де­ния. Зная, что кол­лек­тив­ная со­ци­альная де­ятельность есть только сум­ма про­яв­ле­ний мно­гих от­дельных лиц, мы ви­дим со­вер­шен­но яс­но, что оба эти ме­то­да ис­сле­до­ва­ния при пра­вильном при­ме­не­нии их неп­ре­мен­но долж­ны быть сог­ла­со­ва­ны меж­ду со­бой.

    Изучая раз­лич­ные обы­чаи и воз­зре­ния, мы не­из­мен­но убеж­да­ем­ся в на­ли­чии при­чин­нос­ти, ле­жа­щей в ос­но­ве яв­ле­ний че­ло­ве­чес­кой культу­ры, в дей­ст­вии за­ко­нов зак­реп­ле­ния и расп­рост­ра­не­ния, со­об­раз­но ко­то­рым эти яв­ле­ния ста­но­вят­ся ус­той­чи­вы­ми, ха­рак­тер­ны­ми эле­мен­та­ми об­щест­вен­ной жиз­ни на оп­ре­де­лён­ных ста­ди­ях культу­ры. Но, от­да­вая долж­ное до­ка­за­тельствам, мы долж­ны, од­на­ко, быть ос­то­рож­ны, что­бы из­бе­жать здесь под­вод­ных кам­ней, опас­ных для не­опыт­ных ис­сле­до­ва­те­лей. Без сом­не­ния, взгля­ды и при­выч­ки, оди­на­ко­во при­над­ле­жа­щие зна­чи­тельной час­ти че­ло­ве­чест­ва, в большинст­ве слу­ча­ев обя­за­ны сво­им про­ис­хож­де­ни­ем здра­во­му суж­де­нию и прак­ти­чес­кой муд­рос­ти. Но во мно­гих дру­гих слу­ча­ях мы ви­дим со­вер­шен­но иное.

    То обс­то­ятельство, что мно­гие об­щест­ва лю­дей ве­ри­ли вли­янию дур­но­го гла­за и раз­лич­ных соз­вез­дий, при­но­си­ли в жерт­ву ду­хам умер­ших ра­бов и раз­лич­ные пред­ме­ты, под­дер­жи­ва­ли пре­да­ния об ис­по­ли­нах, уби­ва­ющих чу­до­вищ, и о лю­дях, об­ра­ща­ющих­ся в зве­рей, да­ет ос­но­ва­ние зак­лю­чать, что по­доб­ные идеи бы­ли по­рож­де­ны ка­ки­ми-то оп­ре­де­лен­ны­ми при­чи­на­ми. Од­на­ко это еще вов­се не поз­во­ля­ет ут­верж­дать, что упо­мя­ну­тые об­ря­ды дей­ст­ви­тельно по­лез­ны, ве­ро­ва­ния ра­ци­ональны и пре­да­ния дос­то­вер­ны.

    То, что мы го­во­рим, мо­жет на пер­вый взгляд по­ка­заться из­би­той ис­ти­ной, од­на­ко в дей­ст­ви­тельнос­ти речь идет здесь о глу­бо­кой ошиб­ке, свой­ст­вен­ной всем лю­дям, за иск­лю­че­ни­ем нем­но­гих кри­ти­чес­ки мыс­ля­щих умов. По об­ще­му мне­нию, что го­во­рят все, то долж­но быть ис­тин­но, что все де­ла­ют, то долж­но быть пра­вильно: «qu­od ubi­que, qu­od sem­per, qu­od ab om­ni­bus cre­di­tum est, hoc est ve­re prop­ri­eque Cat­ho­li­cum»[11] и т.д. В ис­то­рии, в пра­ве, фи­ло­со­фии и бо­гос­ло­вии есть осо­бен­но мно­го об­щих мест, от­но­си­тельно ко­то­рых да­же и на­ших об­ра­зо­ван­ных лю­дей не всег­да мож­но убе­дить, что их не­обы­чай­ная по­пу­ляр­ность вов­се не яв­ля­ет­ся до­ка­за­тельством их пра­вильнос­ти. Соб­ра­ния эт­ног­ра­фи­чес­ких фак­тов, ко­то­рые так ося­за­тельно по­ка­зы­ва­ют близ­кое сов­па­де­ние у гро­мад­но­го чис­ла че­ло­ве­чес­ких об­ществ из­вест­ных пре­да­ний, ве­ро­ва­ний и обы­ча­ев, осо­бен­но лег­ко мо­гут быть ис­пользо­ва­ны для за­щи­ты этих обы­ча­ев и воз­зре­ний ар­гу­мен­том их об­щеп­риз­нан­нос­ти. Впро­чем, та­ким пу­тем и древ­ние, и вар­варс­кие на­ро­ды мог­ли бы отс­та­ивать свои убеж­де­ния про­тив сов­ре­мен­ных идей. Мне час­то слу­ча­лось ви­деть, как мои собст­вен­ные кол­лек­ции пре­да­ний и ве­ро­ва­ний упот­реб­ля­лись для до­ка­за­тельства объектив­ной ис­тин­нос­ти пос­лед­них без не­об­хо­ди­мо­го рас­смот­ре­ния при­чин их расп­рост­ра­нен­нос­ти, по­это­му я пользу­юсь этим слу­ча­ем для за­ме­ча­ния, что ар­гу­мент об­щеп­риз­нан­нос­ти и факт оче­вид­но­го и пов­се­мест­но­го единст­ва взгля­дов в ка­ком-ни­будь воп­ро­се са­ми по се­бе вов­се не слу­жат кри­те­ри­ем ис­тин­нос­ти, ибо на по­доб­ном ос­но­ва­нии мож­но бы­ло бы с пол­ным ус­пе­хом до­ка­зы­вать, что зем­ля плос­ка, а кош­мар есть де­ло зло­го ду­ха.

    Показав, что яв­ле­ния культу­ры мо­гут быть раз­де­ле­ны на зна­чи­тельное чис­ло групп/ку­да вой­дут ис­кус­ства, ве­ро­ва­ния, обы­чаи и пр., мы при­хо­дим к воп­ро­су, в ка­кой ме­ре фак­ты, раз­ме­щен­ные по этим груп­пам, раз­ви­ва­лись од­ни из дру­гих. Ед­ва ли нуж­но ука­зы­вать, что хо­тя упо­ми­на­емые груп­пы са­ми по се­бе и свя­за­ны общ­ностью приз­на­ков, но они не мо­гут на­зы­ваться точ­но оп­ре­де­лен­ны­ми. Об­ра­ща­ясь за по­яс­не­ни­ем к ес­тест­вен­ной ис­то­рии, мы мо­жем ска­зать, что это - ви­ды, сильно стре­мя­щи­еся пе­рей­ти в раз­но­вид­нос­ти. Ког­да вста­ет воп­рос о вза­им­ных от­но­ше­ни­ях этих групп, то ока­зы­ва­ет­ся, что изу­ча­ющий че­ло­ве­чес­кие нра­вы име­ет большое пре­иму­щест­во пе­ред изу­ча­ющим рас­ти­тельные или жи­вот­ные ви­ды. Меж­ду на­ту­ра­лис­та­ми еще ос­та­ет­ся отк­ры­тым воп­рос, го­во­рит ли те­ория раз­ви­тия од­но­го ви­да из дру­го­го о пе­ре­хо­дах, ко­то­рые дей­ст­ви­тельно име­ли мес­то, или это не бо­лее как отв­ле­чен­ная схе­ма, при­год­ная для клас­си­фи­ка­ции ви­дов, про­ис­хож­де­ние ко­то­рых, од­на­ко, в дей­ст­ви­тельнос­ти со­вер­шен­но не­за­ви­си­мо друг от дру­га. Для эт­ног­ра­фов же не мо­жет быть и воп­ро­са о воз­мож­нос­ти раз­ви­тия од­них ви­дов ору­дий, нра­вов или ве­ро­ва­ний из дру­гих, так как раз­ви­тие в культу­ре до­ка­зы­ва­ет­ся об­щест­вен­ны­ми дан­ны­ми.

    Механические изоб­ре­те­ния предс­тав­ля­ют наг­ляд­ные при­ме­ры то­го ро­да раз­ви­тия, ко­то­рое со­вер­ша­ет­ся во всей ци­ви­ли­за­ции в це­лом. В ис­то­рии ог­нест­рельно­го ору­жия не­ук­лю­жий ко­лес­ный -за­мок, в ко­то­ром на­рез­ное стальное ко­ле­со вра­ща­лось ру­ко­ят­кой пе­ред крем­нем, по­ка иск­ра не па­да­ла на пол­ку, по­ве­ло к изоб­ре­те­нию бо­лее удоб­но­го крем­не­во­го зам­ка, об­раз­цы ко­то­ро­го мож­но и те­перь из­ред­ка уви­деть в кух­нях анг­лий­ских ферм и ко­то­рые слу­жат мальчи­кам для стрельбы в мел­ких птиц во вре­мя рож­дест­венс­ких празд­ни­ков. Крем­не­вый за­мок с те­че­ни­ем вре­ме­ни под­верг­ся рез­ко­му прев­ра­ще­нию, об­ра­тив­шись в удар­ный за­мок. Но и удар­ный за­мок в не­дав­нее вре­мя под­верг­ся из­ме­не­нию, так как его прис­по­со­би­ли к за­ря­жа­нию ружья не с ду­ла, а с ка­зен­ной час­ти. Сред­не­ве­ко­вая аст­ро­ля­бия пе­реш­ла в квад­рант, ко­то­рый в свою оче­редь уже ос­тав­лен мо­ря­ка­ми, упот­реб­ля­ющи­ми вмес­то не­го бо­лее тон­кий секс­тант. То же мы ви­дим в ис­то­рии каж­до­го ис­кус­ства и инст­ру­мен­та.

    Такие при­ме­ры прог­рес­са из­вест­ны нам из пря­мых ис­то­ри­чес­ких све­де­ний, из не­пос­редст­вен­ной прак­ти­ки. Наш ум в та­кой сте­пе­ни ос­во­ил­ся с этим по­ня­ти­ем раз­ви­тия, что с его по­мощью мы вос­ста­нав­ли­ва­ем за­бы­тое прош­лое. При этом мы на об­щие прин­ци­пы мыш­ле­ния и по­ве­де­ния че­ло­ве­ка по­ла­га­ем­ся как на ру­ко­водст­во для раз­ме­ще­ния фак­тов в со­от­ветст­вен­ном по­ряд­ке.

    Говорит ли об этом ле­то­пись или нет - каж­дый при срав­не­нии про­дол­го­ва­то­го лу­ка с крес­то­об­раз­ным не усом­нит­ся, что пос­лед­ний есть раз­ви­тие пер­во­го, прос­тей­ше­го ору­дия. Точ­но так же инст­ру­мен­ты ди­ка­рей, пред­наз­на­чен­ные для до­бы­ва­ния ог­ня пос­редст­вом тре­ния, с пер­во­го взгля­да по­ка­зы­ва­ют, что де­ре­вяш­ка, вра­ща­емая ве­рев­кой или ору­ди­ем в ви­де лу­ка, есть позд­ней­шее усо­вер­шенст­во­ва­ние тя­же­ло­го пер­во­быт­но­го сна­ря­да, вра­ща­емо­го ру­ка­ми. Лю­бо­пыт­ные ору­дия, вре­мя от вре­ме­ни отк­ры­ва­емые ар­хе­оло­га­ми, нап­ри­мер брон­зо­вые цельты, вы­де­лан­ные по об­раз­цу не­ук­лю­же­го ка­мен­но­го то­по­ра, вряд ли предс­тав­ля­ют со­бой что-ни­будь иное,.чем пер­вые шта­ги при пе­ре­хо­де от ка­мен­но­го ве­ка к брон­зо­во­му. За ни­ми сле­ду­ют дальней­шие ста­дии прог­рес­са, где уже за­мет­но, что но­вый ма­те­ри­ал прис­по­соб­ля­ет­ся для бо­лее удоб­ных и ме­нее не­вы­год­ных мо­де­лей.

    Таким же об­ра­зом и в дру­гих об­лас­тях на­шей ис­то­рии об­на­ру­жи­ва­ют­ся все бо­лее мно­го­чис­лен­ные ря­ды фак­тов, ко­то­рые по сво­ей пос­ле­до­ва­тельнос­ти мо­гут быть раз­ме­ще­ны в од­ном оп­ре­де­лен­ном по­ряд­ке, но ни­как не в об­рат­ном. Та­ко­вы, нап­ри­мер, фак­ты, ко­то­рые от­но­сят­ся к ис­кус­ству счис­ле­ния. Фак­ты эти до­ка­зы­ва­ют, что, по край­ней ме­ре, в этой об­лас­ти культу­ры ди­кие пле­ме­на дос­тиг­ли сво­его те­пе­реш­не­го по­ло­же­ния, учась, а не ра­зу­чи­ва­ясь, ско­рее под­ни­ма­ясь из низ­ше­го сос­то­яния, не­же­ли опус­ка­ясь с выс­ше­го.

    Между сви­де­тельства­ми, по­мо­га­ющи­ми нам прос­ле­дить дей­ст­ви­тельный ход ци­ви­ли­за­ции, су­щест­ву­ет об­шир­ный класс фак­тов, для обоз­на­че­ния ко­то­рых я по­чел удоб­ным ввес­ти тер­мин «пе­ре­жи­ток». Это те об­ря­ды, обы­чаи, воз­зре­ния и пр., ко­то­рые, бу­ду­чи в си­лу при­выч­ки пе­ре­не­се­ны из од­ной ста­дии культу­ры, ко­то­рой они бы­ли свой­ст­вен­ны, в дру­гую, бо­лее позд­нюю, ос­та­ют­ся жи­вым сви­де­тельством или па­мят­ни­ком прош­ло­го.

    Так, нап­ри­мер, в графст­ве Со­мер­сет я знал жен­щи­ну, ткац­кий ста­нок ко­то­рой от­но­сит­ся ко вре­ме­ни, пред­шест­ву­юще­му вве­де­нию под­виж­но­го чел­но­ка, с но­во­изоб­ре­тен­ным при­ме­не­ни­ем ко­то­ро­го она да­же и не бы­ла зна­ко­ма. Я ви­дел, как она пе­реб­ра­сы­ва­ла свой чел­нок из од­ной ру­ки в дру­гую; этой жен­щи­не еще нет ста лет, но ее ма­не­ра тканья не что иное, как пе­ре­жи­ток.

    Подобные при­ме­ры от­но­сят нас иног­да к нра­вам за сот­ни и да­же за ты­ся­чи лет на­зад. Ос­тат­ки ор­да­лии[12], до сих пор еще сох­ра­ня­ющи­еся, предс­тав­ля­ют пе­ре­жи­ток. То же мы ви­дим и в кост­рах на Ива­но­ву ночь, в по­мин­ках бре­тонс­ких крестьян по ду­шам умер­ших в день об­ще­го по­ми­но­ве­ния по­кой­ни­ков.

    Простое сох­ра­не­ние древ­них обы­ча­ев есть только од­на сто­ро­на пе­ре­хо­да из ста­рых в но­вые и из­ме­нив­ши­еся вре­ме­на. То, что бы­ло серьезным де­лом для древ­них, мог­ло уже прев­ра­титься в за­ба­ву для позд­ней­ших по­ко­ле­ний, са­мые важ­ные для пред­ков ве­ро­ва­ния на­хо­дят се­бе мес­то в детс­ких сказ­ках по­том­ков. В то же вре­мя, од­на­ко, вы­тес­нен­ные нра­вы ста­рин­ной жиз­ни мо­гут из­ме­няться в но­вей­шие фор­мы, спо­соб­ные еще при­но­сить вред или пользу. Иног­да ста­рин­ные идеи или обы­чаи вдруг ожи­ва­ют вновь, к удив­ле­нию ми­ра, ко­то­рый их счи­тал дав­но уже умер­ши­ми или уми­ра­ющи­ми. Здесь пе­ре­жи­ток пе­ре­хо­дит в ре­ци­див, в ожи­ва­ние, как это очень яр­ко об­на­ру­жи­лось не­дав­но в ис­то­рии но­вей­ше­го спи­ри­тиз­ма, предс­тав­ля­юще­го весьма лю­бо­пыт­ный пред­мет для изу­че­ния с эт­ног­ра­фи­чес­кой точ­ки зре­ния.

    Исследование пе­ре­жит­ков име­ет не­ма­ло­важ­ное прак­ти­чес­кое зна­че­ние, так как большая часть то­го, что мы на­зы­ва­ем су­еве­ри­ями, от­но­сит­ся имен­но к пе­ре­жит­кам и, та­ким об­ра­зом, яв­ля­ет­ся отк­ры­той для на­па­де­ния сво­его смерт­но­го вра­га - ра­ци­онально­го объясне­ния. Кро­ме то­го, как ни нез­на­чи­тельны большей частью са­ми по се­бе пе­ре­жит­ки, изу­че­ние их в та­кой ме­ре спо­собст­ву­ет вы­яв­ле­нию хо­да ис­то­ри­чес­ко­го раз­ви­тия, что при­об­ре­те­ние яс­но­го воз­зре­ния на при­ро­ду пе­ре­жит­ков яв­ля­ет­ся од­ной из са­мых жиз­нен­ных сто­рон эт­ног­ра­фи­чес­ко­го ис­сле­до­ва­ния. Этим зна­че­ни­ем изу­че­ния пе­ре­жит­ков оп­рав­ды­ва­ет­ся предп­ри­ня­тое в нас­то­ящем тру­де обс­то­ятельное рас­смот­ре­ние про­цес­са пе­ре­жи­ва­ния на ос­но­ве фак­тов, дос­тав­ля­емых иг­ра­ми, на­род­ны­ми из­ре­че­ни­ями, обы­ча­ями, су­еве­ри­ями и т. п.

    Прогресс и дег­ра­да­ция, пе­ре­жи­ва­ние, ожи­ва­ние, ви­до­из­ме­не­ние и пр. предс­тав­ля­ют со­бой свя­зу­ющие ни­ти слож­ной се­ти ци­ви­ли­за­ции. Дос­та­точ­но взгля­нуть на са­мые обы­ден­ные яв­ле­ния на­шей ежед­нев­ной жиз­ни, что­бы по­нять, в ка­кой ме­ре мы соз­да­ем их са­ми и в ка­кой ме­ре лишь пе­ре­да­ем и из­ме­ня­ем нас­ле­дие дав­но про­шед­ше­го вре­ме­ни. Ог­ля­ды­ва­ясь на; обс­та­нов­ку тех ком­нат, где мы жи­вем, мож­но про­ве­рить, как ма­ло тот, кто зна­ком лишь со сво­ей собст­вен­ной эпо­хой, спо­со­бен вер­но по­ни­мать ок­ру­жа­ющее его. Мы ви­дим, нап­ри­мер, кар­низ с гре­чес­ким бор­дю­ром по по­тол­ку, зер­ка­ло, ук­ра­шен­ное в сти­ле Лю­до­ви­ка XIV или в сти­ле, родст­вен­ном Ре­нес­сан­су, и т. д. Пре­об­ра­зо­ван­ные, из­ме­нен­ные и ис­ка­жен­ные, эти эле­мен­ты ис­кус­ства все-та­ки за­пе­чат­ле­ли на се­бе свою ис­то­рию, и ес­ли нам труд­но ра­зоб­рать эту их пре­ды­ду­щую ис­то­рию, то это ни в ко­ем слу­чае не да­ет нам пра­ва ут­верж­дать, что этой ис­то­рии не су­щест­ву­ет вов­се.

    То же мы ви­дим и в фа­со­нах мужс­ких кос­тю­мов. Во­рот­ни­ки кос­тю­мов анг­лий­ских ду­хов­ных лиц точ­но так же име­ют свою ис­то­рию и яв­ля­ют­ся не­объясни­мы­ми до тех пор, по­ка мы не поз­на­ко­мим­ся с пос­редст­ву­ющи­ми сту­пе­ня­ми, ко­то­рые ве­дут к ним от бо­лее удоб­ных ши­ро­ких во­рот­ни­ков, ка­кие мы ви­дим у Мильто­на на его порт­ре­те.

    Исторические опи­са­ния кос­тю­мов, по­ка­зы­ва­ющие, как из­вест­ная часть одеж­ды пос­те­пен­но уд­ли­ня­лась или уко­ра­чи­ва­лась и пе­ре­хо­ди­ла в дру­гую, ил­люст­ри­ру­ют очень яр­ко про­цес­сы из­ме­не­ния, рос­та, ожи­ва­ния и унич­то­же­ния, про­ис­хо­дя­щие из го­да в год в важ­ней­ших жиз­нен­ных пред­ме­тах. И в ли­те­ра­ту­ре мы су­дим каж­до­го пи­са­те­ля не только по его собст­вен­но­му твор­чест­ву, но и по мес­ту, за­ни­ма­емо­му им в ис­то­рии. При изу­че­нии каж­до­го фи­ло­со­фа, ма­те­ма­ти­ка, хи­ми­ка, по­эта мы заг­ля­ды­ва­ем на­зад, в ве­ре­ни­цу его пред­шест­вен­ни­ков: че­рез Лей­бни­ца мы смот­рим на Де­кар­та, че­рез Дальто­на - на Прист­ли, че­рез Мильто­на - на Го­ме­ра. На­ука о язы­ке сде­ла­ла, быть мо­жет, бо­лее вся­кой дру­гой, отст­ра­нив от на­ше­го воз­зре­ния на че­ло­ве­чес­кую мысль и де­ятельность все идеи о слу­чай­ном и про­из­вольном изоб­ре­те­нии и за­ме­нив их те­ори­ей раз­ви­тия, че­рез сов­мест­ную ра­бо­ту от­дельных лиц, пос­редст­вом ра­ци­ональных и яс­ных для на­ше­го по­ни­ма­ния про­цес­сов, фак­ты ко­то­рых нам впол­не из­вест­ны.

    Как ни за­ча­точ­но сос­то­яние на­уки о культу­ре, но все бо­лее и бо­лее не­сом­нен­ным ока­зы­ва­ет­ся, что да­же ка­жу­щи­еся осо­бен­но про­из­вольны­ми и без­мо­тив­ны­ми яв­ле­ния так же не­из­беж­но долж­ны быть по­ме­ще­ны в ря­ду оп­ре­де­лен­ных при­чин и следст­вий, как и фак­ты ме­ха­ни­ки. Мо­жет ли, нап­ри­мер, быть на об­щий взгляд что-ни­будь бо­лее не­оп­ре­де­лен­ное и не­под­чи­нен­ное пра­ви­лам, чем про­дук­ты во­об­ра­же­ния в ми­фах и бас­нях? Од­на­ко вся­кое сис­те­ма­ти­чес­кое изу­че­ние ми­фо­ло­гии, опи­ра­юще­еся на об­шир­ное соб­ра­ние фак­тов, об­на­ру­жи­ва­ет в этих по­рож­де­ни­ях фан­та­зии пос­ле­до­ва­тельный пе­ре­ход от од­ной ста­дии к дру­гой и в то же вре­мя од­но­об­ра­зие ре­зульта­та вследст­вие од­но­об­ра­зия при­чи­ны. Здесь, как и вез­де, бесп­ри­чин­ная про­из­вольность явст­вен­но отс­ту­па­ет все да­лее и да­лее, как объясне­ние, ко­то­рое при­ем­ле­мо лишь для не­вежд. Все больше от­тес­ня­ет­ся так­же и слу­чай, ко­то­рый для ма­ло­раз­ви­тых умов все еще яв­ля­ет­ся ре­альной при­чи­ной со­бы­тий, не­объясни­мых дру­гим пу­тем, тог­да как для об­ра­зо­ван­но­го че­ло­ве­ка по­доб­ное объясне­ние тож­дест­вен­но нез­на­нию.

    Только не умея за­ме­тить неп­ре­рыв­ную связь в со­бы­ти­ях, лю­ди бы­ва­ют склон­ны при­хо­дить к иде­ям о про­из­вольных им­пульсах, бесп­ри­чин­ных дви­же­ни­ях во­ли, о слу­чай­нос­ти, бес­смыс­лен­нос­ти и не­оп­ре­де­лен­ной бе­зот­чет­нос­ти. Ес­ли детс­кие иг­ры, бес­по­лез­ные обы­чаи, не­ле­пые су­еве­рия счесть про­из­вольны­ми на том ос­но­ва­нии, что ник­то не мо­жет ска­зать с точ­ностью, как они про­изош­ли, то по­доб­ный вы­вод на­пом­нит нам ход мыс­лей, к ко­то­ро­му не­ко­то­рые иск­лю­чи­тельные свой­ст­ва ди­ко­го ри­са при­ве­ли од­но из пле­мен крас­но­ко­жих ин­дей­цев, склон­ное во всей ос­тальной при­ро­де ви­деть гар­мо­ни­ру­ющее дей­ст­вие од­ной конт­ро­ли­ру­ющей во­ли. Ве­ли­кий дух, го­во­ри­ли ве­ро­учи­те­ли пле­ме­ни сиу, соз­дал все, кро­ме ди­ко­го ри­са; рис же про­изо­шел слу­чай­но.

    «Человек, - ска­зал Вильгельм Гум­больдт, - всег­да все ста­вит в связь с тем, что пред ним име­ет­ся». Мысль о неп­ре­рыв­нос­ти ци­ви­ли­за­ции, со­дер­жа­ща­яся в этом вы­ра­же­нии, вов­се не ка­кое-то су­хое фи­ло­софс­кое по­ло­же­ние. Она при­об­ре­та­ет со­вер­шен­но прак­ти­чес­кое зна­че­ние в си­лу прос­то­го со­об­ра­же­ния, что вся­ко­му, же­ла­юще­му по­нять свою собст­вен­ную жизнь, не­об­хо­ди­мо уз­нать пос­ле­до­ва­тельные сту­пе­ни, ко­то­рые при­ве­ли его воз­зре­ния и при­выч­ки к их нас­то­яще­му сос­то­янию. Огюст Конт ед­ва ли пре­уве­ли­чил эту не­об­хо­ди­мость, выс­ка­зав в на­ча­ле сво­ей «По­зи­тив­ной фи­ло­со­фии», что «ни­ка­кая идея не мо­жет быть по­ня­та без ее ис­то­рии». Эта фра­за мо­жет быть расп­рост­ра­не­на на культу­ру во­об­ще. Очень труд но предс­та­вить се­бе, к че­му при­ве­ла бы по­пыт­ка ог­ра­ни­читься наб­лю­де­ни­ем сов­ре­мен­ной жиз­ни и по­нять- эту жизнь на ос­но­ва­нии од­но­го сво­его наб­лю­де­ния. Предс­тавьте се­бе, нап­ри­мер, че­ло­ве­ка, ко­то­рый стал бы объяснять на­род­ное вы­ра­же­ние «мне об этом ска­за­ла птич­ка», не зная древ­не­го по­верья об язы­ке зве­рей и птиц, про­ис­хож­де­ние ко­то­ро­го так ра­ци­онально из­ло­жил д-р Да­сент в сво­их «Се­вер­ных до­ли­нах».

    Попытки объяснить с по­мощью ло­ги­ки то, что вы­яс­ня­ет­ся лишь при све­те ис­то­рии, мож­но най­ти и «Ком­мен­та­ри­ях» Блэкс­то­на. Блэкс­то­ну ка­жет­ся, что са­мое пра­во об­щин­ни­ка пас­ти свой скот на об­щин­ных лу­гах име­ет свое про­ис­хож­де­ние и объясне­ние в фе­одальной сис­те­ме. «Дей­ст­ви­тельно, ког­да вла­дельцы зам­ков ус­ту­па­ли часть сво­ей зем­ли арен­да­то­рам за ус­лу­ги, уже сде­лан­ные или име­ющие быть сде­лан­ны­ми, эти арен­да­то­ры не мог­ли па­хать или удоб­рять зем­лю без по­мо­щи жи­вот­ных, а этих жи­вот­ных нельзя бы­ло со­дер­жать без паст­бищ, паст­би­ща же эти мож­но бы­ло иметь только на сво­бод­ных зем­лях лор­да и на не­ого­ро­жен­ных, не­об­ра­ба­ты­ва­емых зем­лях арен­да­то­ров. По­это­му за­кон при­со­еди­нил это об­щин­ное пра­во, как неч­то не­раз­рыв­но свя­зан­ное, к пользо­ва­нию зем­лею. Та­ко­во бы­ло на­ча­ло об­щин­ных уго­дий». Хо­тя это объясне­ние ка­жет­ся дос­та­точ­но ра­зум­ным, оно вов­се не схо­дит­ся с гер­манс­ким пра­вом зе­мельно­го вла­де­ния, гос­подст­во­вав­шим в Анг­лии за­дол­го до нор­манс­ко­го за­во­ева­ния и ос­та­вив­шим сле­ды, не ис­чез­нув­шие еще до сих пор. В ста­рин­ной де­ре­венс­кой об­щи­не да­же па­хот­ная зем­ля, ле­жа­щая в больших об­щест­вен­ных по­лях, ка­кие в нас­то­ящее вре­мя мож­но за­ме­тить в Анг­лии, еще не пе­реш­ла в част­ную собст­вен­ность. Паст­би­ща же на ста­рых паш­нях, жнивьях и пус­то­шах ис­ко­ни при­над­ле­жа­ли со­об­ща всем до­мо­хо­зя­евам. Пе­ре­ход от об­щин­но­го к ин­ди­ви­ду­ально­му вла­де­нию по большей час­ти пре­об­ра­зо­вал эту ус­та­рев­шую сис­те­му, но пра­во пас­ти свой скот вмес­те с дру­ги­ми удер­жи­ва­ет­ся крестьяни­ном и до сих пор. Это не ре­зультат ус­туп­ки фе­одальным арен­да­то­рам, а ос­та­ток об­щин­но­го вла­де­ния, пред­шест­во­вав­ше­го при­тя­за­ни­ям лор­да на об­ла­да­ние не­за­ня­той зем­лею.

    Всегда бы­ва­ет опас­но от­ры­вать ка­кой-ли­бо обы­чай от свя­зан­ных с ним со­бы­тий прош­ло­го, от­но­ситься к не­му как к изо­ли­ро­ван­но­му фак­ту и пы­таться только пу­тем до­га­док при­хо­дить к не­ко­то­ро­му удов­лет­во­ри­тельно­му объясне­нию его.

    Чтобы со­дей­ст­во­вать вы­пол­не­нию ве­ли­кой за­да­чи, ко­то­рую ста­вит се­бе ра­ци­ональная эт­ног­ра­фия, - ис­сле­до­ва­нию, при­чин, по­ро­див­ших яв­ле­ния культу­ры, и за­ко­нов, ко­то­рым эти яв­ле­ния под­чи­не­ны, нуж­но преж­де все­го вы­ра­бо­тать, по воз­мож­нос­ти сис­те­ма­ти­чес­ки, схе­му раз­ви­тия культу­ры в раз­лич­ных нап­рав­ле­ни­ях. Сле­ду­ющая гла­ва «Раз­ви­тие культу­ры» со­дер­жит по­пыт­ку предс­та­вить очерк те­оре­ти­чес­ко­го хо­да ци­ви­ли­за­ции в че­ло­ве­чест­ве, как оно яв­ля­ет­ся со­об­раз­но фак­там… Срав­ни­вая раз­лич­ные ста­дии ци­ви­ли­за­ции у ис­то­ри­чес­ки из­вест­ных об­ществ, со­пос­тав­ляя их с ар­хе­оло­ги­чес­ким ма­те­ри­алом, зак­лю­ча­ющим­ся в ос­тат­ках культу­ры до­ис­то­ри­чес­ких пле­мен, мы по­лу­ча­ем воз­мож­ность су­дить до не­ко­то­рой сте­пе­ни о древ­ней­шем об­щем сос­то­янии че­ло­ве­ка, ко­то­рое, с на­шей точ­ки зре­ния, долж­но счи­таться пер­во­быт­ным, ка­кое бы еще бо­лее древ­нее сос­то­яние ему ни пред­шест­во­ва­ло. Это ги­по­те­ти­чес­кое пер­во­быт­ное сос­то­яние со­от­ветст­ву­ет в зна­чи­тельной сте­пе­ни сос­то­янию сов­ре­мен­ных нам ди­ких пле­мен, культу­ры ко­то­рых, нес­мот­ря на раз­де­ля­ющие их раз­ли­чия и рас­сто­яния, име­ют не­ко­то­рые об­щие эле­мен­ты, предс­тав­ля­ющи­еся ос­тат­ка­ми от древ­ней­ше­го пе­ри­ода ис­то­рии все­го че­ло­ве­чес­ко­го ро­да. Ес­ли эта ги­по­те­за спра­вед­ли­ва, то, нес­мот­ря на от­дельные фак­ты дег­ра­да­ции, ос­нов­ной тен­ден­ци­ей культу­ры от пер­во­быт­ных до но­вей­ших вре­мен ока­зы­ва­ет­ся дви­же­ние ее от ди­кос­ти к ци­ви­ли­за­ции. Поч­ти каж­дый из ог­ром­но­го мно­жест­ва фак­тов, упо­ми­на­емых в пос­ле­ду­ющих гла­вах, свя­зан с воп­ро­сом об от­но­ше­нии меж­ду ди­кой жизнью и ци­ви­ли­зо­ван­ной.

    Пережитки, рас­се­ян­ные по все­му пу­ти раз­ви­ва­ющей­ся ци­ви­ли­за­ции, как до­рож­ные зна­ки, ис­пол­нен­ные зна­че­ния для то­го, кто уме­ет по­ни­мать их смысл, и те­перь еще сох­ра­ня­ют­ся в на­шей сре­де, слу­жа па­мят­ни­ка­ми пер­во­быт­нос­ти, па­мят­ни­ка­ми вар­варс­кой мыс­ли и жиз­ни. Ис­сле­до­ва­ние их не­из­мен­но подт­верж­да­ет, что ев­ро­пе­ец мо­жет най­ти сре­ди грен­ланд­цев и ма­ори мно­гие чер­ты для вос­соз­да­ния кар­ти­ны жиз­ни сво­их собст­вен­ных пер­во­быт­ных пред­ков. Изу­че­ние ми­фо­ло­гии по большей час­ти предп­ри­ня­то со спе­ци­альной точ­ки зре­ния, на ос­но­ва­нии до­ка­за­тельств, соб­ран­ных с целью прос­ле­дить от­но­ше­ния меж­ду ми­фа­ми ди­ких пле­мен и их ана­ло­га­ми у бо­лее культур­ных на­ро­дов. Вы­вод это­го ис­сле­до­ва­ния яс­но по­ка­зы­ва­ет, что древ­ней­ший тво­рец ми­фов по­явил­ся и раз­вил­ся сре­ди, тол­пы ди­ка­рей. Он по­ло­жил на­ча­ло ис­кус­ству, ко­то­рое его бо­лее культур­ные пос­ле­до­ва­те­ли раз­ви­ва­ли дальше, по­ка его ре­зульта­ты не ста­ли при­ни­мать ис­ко­па­емой фор­мы су­еве­рий, не ста­ли оши­боч­но при­ни­маться за ис­то­рию, оформ­ляться и ук­ра­шаться по­эта­ми или отб­ра­сы­ваться как не­ле­пость.

    Нигде, быть мо­жет, ис­то­ри­чес­кий под­ход не яв­ля­ет­ся столь не­об­хо­ди­мым, как в изу­че­нии ре­ли­гии. Нес­мот­ря на все то, что бы­ло на­пи­са­но о при­ми­тив­ных ве­ро­ва­ни­ях, хо­дя­чие мне­ния о мес­те их в ис­то­рии и от­но­ше­нии их к ре­ли­ги­оз­ным ве­ро­ва­ни­ям пе­ре­до­вых на­ро­дов все еще сох­ра­ня­ют сред­не­ве­ко­вый ха­рак­тер. Стран­но срав­ни­вать за­пис­ки ка­ко­го-ни­будь мис­си­оне­ра с эс­се Мак­са Мюл­ле­ра или не­ос­мыс­лен­ную не­на­висть и нас­меш­ки, обильно рас­то­ча­емые уз­ки­ми и враж­деб­ны­ми рев­ни­те­ля­ми церк­ви про­тив пос­ле­до­ва­те­лей Брах­мы, Буд­ды, Зо­ро­аст­ра, ста­вить ря­дом с хрис­ти­анс­кой сим­па­ти­ей, с по­мощью ко­то­рой глу­бо­кое и об­шир­ное зна­ние мо­жет обоз­ре­вать эти древ­ние и бла­го­род­ные фа­зы ре­ли­ги­оз­но­го соз­на­ния че­ло­ве­ка. Не сле­ду­ет ос­тав­лять без вни­ма­ния ре­ли­гии ди­ких пле­мен из-за то­го только, что они гру­бы и пер­во­быт­ны в срав­не­нии с ве­ли­ки­ми ре­ли­ги­оз­ны­ми сис­те­ма­ми Азии. Воп­рос зак­лю­ча­ет­ся в по­ни­ма­нии или не­по­ни­ма­нии их. Нем­но­гие, от­да­ющи­еся изу­че­нию об­щих ос­нов ре­ли­гии ди­ка­рей,.все­го ча­ще на­хо­дят их только за­бав­ны­ми, а поз­на­ние их бес­по­лез­ным для ос­тально­го че­ло­ве­чест­ва. В дей­ст­ви­тельнос­ти же эти ве­ро­ва­ния и об­ря­ды да­ле­ко не яв­ля­ют­ся жал­ким сме­ше­ни­ем раз­лич­ных не­ле­пос­тей, нап­ро­тив, они по-сво­ему пос­ле­до­ва­тельны и ло­гич­ны в та­кой вы­со­кой сте­пе­ни, что лег­ко об­на­ру­жи­ва­ют, да­же при са­мой прос­той клас­си­фи­ка­ции, на­ча­ла сво­его об­ра­зо­ва­ния и раз­ви­тия. Эти на­ча­ла ока­зы­ва­ют­ся глу­бо­ко ра­ци­ональны­ми, хо­тя дей­ст­ву­ют ве­ре­де пол­но­го и за­ко­ре­не­ло­го не­ве­жест­ва.

    Именно в ви­де по­пыт­ки ис­сле­до­ва­ния, близ­ко ка­са­юще­го­ся об­ще­расп­рост­ра­нен­ных взгля­дов на­ше­го вре­ме­ни, я предп­ри­нял сис­те­ма­ти­чес­кое рас­смот­ре­ние раз­ви­тия ани­миз­ма у ма­ло­культур­ных об­ществ, т. е. уче­ния о ду­шах и дру­гих ду­хов­ных су­щест­вах во­об­ще. Большая по­ло­ви­на нас­то­яще­го со­чи­не­ния на­пол­не­на мно­жест­вом фак­тов, соб­ран­ных во всех стра­нах зем­ли, об­на­ру­жи­ва­ющих при­ро­ду и зна­че­ние это­го важ­но­го эле­мен­та ре­ли­гии и ил­люст­ри­ру­ющих его пе­ре­да­чу, расп­рост­ра­не­ние, ог­ра­ни­че­ние и из­ме­не­ние на всем пу­ти ис­то­рии до са­мых недр на­шей сов­ре­мен­ной мыс­ли. Не од­но только мел­кое прак­ти­чес­кое зна­че­ние име­ют и воп­ро­сы, воз­ни­ка­ющие при по­доб­ной- же по­пыт­ке прос­ле­дить раз­ви­тие не­ко­то­рых важ­ней­ших об­ря­дов, це­ре­мо­ний и обы­ча­ев, столь по­учи­тельных для поз­на­ния са­мых сок­ро­вен­ных ре­ли­ги­оз­ных на­чал, внеш­ним вы­ра­же­ни­ем и прак­ти­чес­ким ре­зульта­том ко­то­рых они слу­жат.

    У ме­ня здесь не бы­ло нуж­ды всту­пать в отк­ры­тую борьбу с про­ти­во­по­лож­ны­ми ар­гу­мен­та­ми, и я ста­рал­ся об­хо­дить их, нас­колько это бы­ло воз­мож­но. Связь, ко­то­рая про­хо­дит по всей ре­ли­гии, от ее гру­бей­ших форм до ко­дек­сов прос­ве­щен­но­го хрис­ти­анст­ва, мы рас­смат­ри­ва­ем здесь, нас­колько это нуж­но, поч­ти не ка­са­ясь дог­ма­ти­чес­ко­го бо­гос­ло­вия. Мож­но, ока­зы­ва­ет­ся, изу­чать раз­ви­тие об­ря­дов жерт­воп­ри­но­ше­ний, очи­ще­ния и т. д., ос­тав­ляя в сто­ро­не воп­рос об их ав­то­ри­те­те и зна­че­нии. Точ­но так же рас­смот­ре­ние пос­ле­до­ва­тельных фаз раз­ви­тия предс­тав­ле­ний о заг­роб­ной жиз­ни не тре­бу­ет об­суж­де­ния ар­гу­мен­тов, ко­то­рые мо­гут быть при­ве­де­ны от­но­си­тельно это­го пред­ме­та для на­ше­го собст­вен­но­го убеж­де­ния. Та­кие эт­ног­ра­фи­чес­кие ре­зульта­ты мо­гут быть пре­дос­тав­ле­ны в ка­чест­ве ма­те­ри­алов те­оло­гам по про­фес­сии, и, быть мо­жет, прой­дет нем­но­го вре­ме­ни, и фак­ты, нас­только ис­пол­нен­ные зна­че­ния, зай­мут свое за­кон­ное мес­то. Об­ра­ща­ясь еще раз к ана­ло­гии ес­тест­воз­на­ния, вы­ра­зим на­деж­ду. на бли­зость та­ко­го вре­ме­ни, ког­да для уче­но­го, за­ни­ма­юще­го­ся ис­сле­до­ва­ни­ем ре­ли­гии, от­сутст­вие ос­но­ва­тельно­го зна­комст­ва с ве­ро­ва­ни­ями отс­та­лых об­ществ бу­дет счи­таться столь же не­до­пус­ти­мым, как для фи­зи­оло­га су­щест­во­вав­шее лет пятьде­сят то­му на­зад през­ре­ние к фак­там из жиз­ни низ­ших ор­га­низ­мов, по­ко­ив­ше­еся на не­ле­пом предс­тав­ле­нии, буд­то стро­ение прос­тей­ших бес­поз­во­ноч­ных не­дос­той­но на­уч­но­го ис­сле­до­ва­ния.

    Изучение ис­то­ков и пер­во­на­чально­го раз­ви­тия ци­ви­ли­за­ции зас­лу­жи­ва­ет рев­ност­ной ра­бо­ты не только как пред­мет лю­бо­пытст­ва, но и как весьма важ­ное прак­ти­чес­кое ру­ко­водст­во для по­ни­ма­ния нас­то­яще­го и зак­лю­че­ния о бу­ду­щем. Не­об­хо­ди­мо ис­пользо­вать вся­кий путь, мо­гу­щий при­вес­ти к зна­нию, не­об­хо­ди­мо ис­сле­до­вать лю­бую дверь и убе­диться, нет ли воз­мож­нос­ти ее отк­рыть. Ни­ка­кой род фак­тов и сви­де­тельств не дол­жен быть ос­тав­лен без вни­ма­ния из-за от­да­лен­нос­ти или слож­нос­ти, ме­лоч­нос­ти или обы­ден­нос­ти. Тен­ден­ция но­вей­ше­го ис­сле­до­ва­ния все бо­лее и бо­лее сво­дит­ся к зак­лю­че­нию, что ес­ли за­кон су­щест­ву­ет где-ни­будь, то он дол­жен су­щест­во­вать вез­де.

    Отчаиваться в пользе доб­ро­со­вест­но­го со­би­ра­ния и изу­че­ния фак­тов и объявлять ка­кую бы то ни бы­ло за­да­чу не­раз­ре­ши­мой вследст­вие ее труд­нос­ти и не­дос­туп­нос­ти - зна­чит быть весьма пло­хим сто­рон­ни­ком на­уки. Отыс­ки­ва­ни­ем пре­де­лов на­уч­но­го ис­сле­до­ва­ния луч­ше все­го за­няться то­му, кто неп­ре­мен­но ищет без­на­деж­ной ра­бо­ты. Вспом­ним Кон­та, ко­то­рый свои рас­суж­де­ния об аст­ро­но­мии на­чи­на­ет за­ме­ча­ни­ем, что на­ши све­де­ния о не­бес­ных све­ти­лах не­из­беж­но ос­та­нут­ся ог­ра­ни­чен­ны­ми: мы соз­на­ем, го­во­рит он, воз­мож­ность оп­ре­де­ле­ния их фор­мы, рас­сто­яний, ве­ли­чи­ны и дви­же­ния, но мы ни­ког­да ни­ка­ким ме­то­дом не су­ме­ем изу­чить их хи­ми­чес­ко­го сос­та­ва, ми­не­ра­ло­ги­чес­ко­го стро­ения и пр. Ес­ли бы этот фи­ло­соф до­жил до при­ло­же­ния спект­рально­го ана­ли­за имен­но к этой за­да­че, про­возг­ла­ше­ние та­ко­го без­на­деж­но­го уче­ния о не­из­беж­нос­ти нез­на­ния, ве­ро­ят­но, бы­ло бы прев­ра­ще­но им в хва­леб­ную песнь, про­ник­ну­тую бо­лее обод­ря­ющим воз­зре­ни­ем.

    С изу­че­ни­ем от­да­лен­ной жиз­ни че­ло­ве­ка, по-ви­ди­мо­му, про­ис­хо­дит то же, что с изу­че­ни­ем при­ро­ды не­бес­ных тел. Древ­ней­шие ста­дии раз­ви­тия на­шей культу­ры ле­жат так же да­ле­ко от нас во вре­ме­ни, как звез­ды от­да­ле­ны от нас в прост­ранст­ве, но ведь ис­сле­до­ва­ние ми­ро­вых за­ко­нов не ог­ра­ни­че­но пря­мым сви­де­тельством на­ших чувств. Для на­ше­го ис­сле­до­ва­ния пот­реб­но мно­го ма­те­ри­ала. Мно­жест­во ра­бот­ни­ков за­ня­то со­би­ра­ни­ем и оформ­ле­ни­ем это­го ма­те­ри­ала, хо­тя еще нем­но­гие мог­ли сде­лать что-ни­будь за­мет­ное в срав­не­нии с тем, что еще ос­та­ет­ся сде­лать. Тем не ме­нее мож­но уже те­перь ска­зать, что пер­вые блед­ные очер­та­ния пер­во­быт­ной ис­то­рии на­чи­на­ют от­чет­ли­во вы­ри­со­вы­ваться пе­ред на­ми.

    

    

    

    

    Приступая к воп­ро­су о раз­ви­тии культу­ры как к от­рас­ли эт­но­ло­ги­чес­ко­го ис­сле­до­ва­ния, мы преж­де все­го долж­ны отыс­кать здесь спо­со­бы из­ме­ре­ния. При­ис­ки­вая неч­то вро­де оп­ре­де­лен­но­го уров­ня, от­но­си­тельно ко­то­ро­го мож­но бы­ло бы оп­ре­де­лить прог­ресс и рег­ресс ци­ви­ли­за­ции, нам, по-ви­ди­мо­му, луч­ше все­го об­ра­титься к клас­си­фи­ка­ции пле­мен и на­ро­дов, про­шед­ших и нас­то­ящих. «В нас­то­ящее вре­мя ци­ви­ли­за­ция расп­ре­де­ле­на сре­ди че­ло­ве­чест­ва весьма не­рав­но­мер­но, и это поз­во­ля­ет нам вы­би­рать жи­вые об­раз­цы для срав­не­ния и оцен­ки. Об­ра­зо­ван­ный мир Ев­ро­пы и Аме­ри­ки так и пос­ту­па­ет на прак­ти­ке, по­ме­щая свои на­ро­ды на од­ном кон­це со­ци­ально­го ря­да, а ди­кие пле­ме­на на дру­гом и расп­ре­де­ляя ос­тальное че­ло­ве­чест­во меж­ду эти­ми пре­де­ла­ми в за­ви­си­мос­ти от сте­пе­ни культур­нос­ти. Глав­ны­ми кри­те­ри­ями клас­си­фи­ка­ции слу­жат от­сутст­вие или на­ли­чие про­мыш­лен­нос­ти, вы­со­кая или низ­кая сте­пень раз­ви­тия раз­лич­ных ее от­рас­лей, в осо­бен­нос­ти об­ра­бот­ки ме­тал­лов, вы­дел­ки раз­лич­ных ору­дий и по­су­ды, зем­ле­де­лия, ар­хи­тек­ту­ры и пр., расп­рост­ра­не­ние на­уч­ных све­де­ний, оп­ре­де­лен­ный ха­рак­тер нравст­вен­ных на­чал, сос­то­яние ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ний и об­ря­дов, слож­ность об­щест­вен­ной и по­ли­ти­чес­кой ор­га­ни­за­ции и т. д. Та­ким об­ра­зом, ос­но­вы­ва­ясь на срав­не­нии оп­ре­де­лен­ных фак­тов, эт­ног­ра­фы име­ют воз­мож­ность, по край­ней ме­ре в об­щих чер­тах, пост­ро­ить шка­лу ци­ви­ли­за­ции. Нем­но­гие мог­ли бы ос­па­ри­вать пра­вильность раз­ме­ще­ния об­ществ по культур­но­му уров­ню в та­ком ря­де: авст­ра­лий­цы, та­итя­не, ац­те­ки, ки­тай­цы, итальянцы. Изу­чая раз­ви­тие ци­ви­ли­за­ции на этой яс­ной эт­ног­ра­фи­чес­кой ос­но­ве, мож­но из­бе­жать мно­гих зат­руд­не­ний, ме­шав­ших раз­ре­ше­нию воп­ро­са. Это вид­но при бег­лом взгля­де на от­но­ше­ние те­оре­ти­чес­ких прин­ци­пов ци­ви­ли­за­ции к тем пе­ре­хо­дам, ко­то­рые мож­но наб­лю­дать на де­ле меж­ду край­нос­тя­ми ди­кой и культур­ной жиз­ни.

    С иде­альной точ­ки зре­ния на культу­ру мож­но смот­реть как на об­щее усо­вер­шенст­во­ва­ние че­ло­ве­чес­ко­го ро­да пу­тем выс­шей ор­га­ни­за­ции от­дельно­го че­ло­ве­ка и це­ло­го об­щест­ва с целью од­нов­ре­мен­но­го со­дей­ст­вия раз­ви­тию нравст­вен­нос­ти, си­лы и счастья че­ло­ве­ка.

    Это те­оре­ти­чес­кое оп­ре­де­ле­ние ци­ви­ли­за­ции в не­ма­лой сте­пе­ни со­от­ветст­ву­ет дей­ст­ви­тельной ци­ви­ли­за­ции, ка­кой она выс­ту­па­ет при срав­не­нии ди­ко­го сос­то­яния с вар­варст­вом и вар­варст­ва с сов­ре­мен­ной ци­ви­ли­за­ци­ей­[13]. Это в осо­бен­нос­ти вер­но, ес­ли при­ни­мать во вни­ма­ние од­ну только ма­те­ри­альную и умст­вен­ную культу­ру. Зна­комст­во с фи­зи­чес­ки­ми за­ко­на­ми ми­ра и со­путст­ву­ющая это­му зна­нию спо­соб­ность под­чи­не­ния при­ро­ды собст­вен­ным це­лям че­ло­ве­ка во­об­ще бы­ва­ют все­го ни­же у ди­ка­рей, за­ни­ма­ют сред­нее мес­то у вар­ва­ров и все­го вы­ше у но­вей­ших пе­ре­до­вых на­ро­дов. Та­ким об­ра­зом, пе­ре­ход от ди­ко­го сос­то­яния к на­ше­му дол­жен быть на де­ле тем ис­тин­ным прог­рес­сом ис­кус­ства и зна­ния, ко­то­рый сос­тав­ля­ет важ­ней­ший эле­мент в раз­ви­тии культу­ры.

    Однако да­же те ис­сле­до­ва­те­ли, ко­то­рые ре­ши­тельнее дру­гих ут­верж­да­ют, что про­цесс раз­ви­тия ци­ви­ли­за­ции, на­чи­ная от ди­ка­рей и до нас са­мих, сос­то­ит в стрем­ле­нии к бла­го­сос­то­янию че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, долж­ны до­пус­тить мно­гие и раз­но­об­раз­ные иск­лю­че­ния. Ма­те­ри­альная и умст­вен­ная культу­ра раз­ви­ва­ют­ся вов­се не еди­но­об­раз­но во всех сво­их от­рас­лях, и на де­ле пре­вос­ходст­во в раз­лич­ных от­дельных об­лас­тях культу­ры дос­ти­га­ет­ся це­ной дег­ра­да­ции всей культу­ры дан­но­го об­щест­ва в це­лом. Прав­да, эти иск­лю­че­ния ред­ко унич­то­жа­ют об­щее пра­ви­ло. Ведь анг­ли­ча­нин, пред­по­ла­гая, что он не мо­жет ла­зать по де­ревьям по­доб­но ди­ко­му авст­ра­лий­цу, или го­няться за дичью по­доб­но ди­ка­рю бра­зильских ле­сов, или сос­тя­заться с древ­ним эт­рус­ком или сов­ре­мен­ным ки­тай­цем в тон­кос­ти из­де­лий из зо­ло­та и сло­но­вой кос­ти, или дос­тиг­нуть той вы­со­ты в ора­торс­ком ис­кус­стве и скульпту­ре, на ка­кой сто­яли клас­си­чес­кие гре­ки, все-та­ки мо­жет пре­тен­до­вать на та­кой уро­вень культу­ры, ко­то­рый вы­ше культур­но­го уров­ня лю­бо­го из этих об­ществ. Од­на­ко здесь нуж­но еще при­нять в рас­чет нап­рав­ле­ния на­уки и ис­кус­ства, пря­мо про­ти­во­дей­ст­ву­ющие культу­ре. Уметь расп­рост­ра­нять от­ра­ву не­за­мет­но, но вер­но, до­во­дить вред­ную ли­те­ра­ту­ру до па­губ­но­го со­вер­шенст­ва, сос­тав­лять ус­пеш­ные пла­ны про­тив сво­бо­ды ис­сле­до­ва­ния и сво­бо­ды сло­ва - все это та­кие про­яв­ле­ния зна­ния и ис­кус­ства, усо­вер­шенст­во­ва­ние ко­то­рых ед­ва ли ве­дет к об­ще­му бла­гу.

    Таким об­ра­зом, да­же при срав­не­нии умст­вен­ной и ху­до­жест­вен­ной культу­ры у раз­лич­ных на­ро­дов не­лег­ко под­вес­ти итог хо­ро­ше­му и дур­но­му. Ес­ли об­ра­щать вни­ма­ние не только на зна­ние и ис­кус­ство, но и на пре­вос­ходст­во нравст­вен­ное и по­ли­ти­чес­кое, то ста­но­вит­ся еще труд­нее из­ме­рять прог­ресс или упа­док культу­ры по ка­кой-то об­щей шка­ле. Ведь мер­ка умст­вен­ной и нравст­вен­ной вы­со­ты че­ло­ве­ка - это та­кой инст­ру­мент, ко­то­рым на прак­ти­ке ни один уче­ный еще не на­учил­ся вла­деть долж­ным об­ра­зом. Ес­ли да­же пред­по­ло­жить, что умст­вен­ная, нравст­вен­ная и по­ли­ти­чес­кая жизнь мо­гут, во­об­ще го­во­ря, раз­ви­ваться ря­дом, все-та­ки оче­вид­но, что раз­ви­тие их идет да­ле­ко не оди­на­ко­вым тем­пом. Мож­но приз­нать, что обя­зан­ность че­ло­ве­ка в ми­ре сос­то­ит в том, что он дол­жен стре­миться к зна­нию, нас­колько мо­жет, и пос­ту­пать нас­только хо­ро­шо, нас­колько уме­ет. Но отс­туп­ле­ние от этих двух ве­ли­ких на­чал, это раз­де­ле­ние ума и доб­ро­де­те­ли, ко­то­рое слу­жит для объясне­ния столь мно­го­го в дур­ных пос­туп­ках че­ло­ве­чест­ва, слу­ча­ет­ся пос­то­ян­но во вре­ме­на ве­ли­ких дви­же­ний ци­ви­ли­за­ции. Ес­ли мы бу­дем изу­чать пер­вые ве­ка хрис­ти­анст­ва, мы най­дем оче­вид­ный при­мер то­го, что не­из­мен­но до­ка­зы­ва­ет вся ис­то­рия, а имен­но что лю­ди с умом, про­ник­ну­тым но­вой ре­ли­ги­ей дол­га, свя­тос­ти и люб­ви, в то же вре­мя сильно отс­та­ют в умст­вен­ной жиз­ни и, та­ким об­ра­зом, быст­ро восп­ри­ни­мая од­ну сто­ро­ну ци­ви­ли­за­ции, с през­ре­ни­ем от­вер­га­ют дру­гую. Как в выс­ших, так и в низ­ших сло­ях че­ло­ве­чес­кой жиз­ни мож­но встре­тить при­ме­ры то­го, что следст­ви­ем ус­пе­хов культу­ры ред­ко яв­ля­ет­ся од­но только по­лез­ное и доб­рое. Му­жест­во, чест­ность, ве­ли­ко­ду­шие - доб­ро­де­те­ли, ко­то­рые мо­гут по­тер­петь, по край­ней ме­ре вре­мен­но, ущерб от раз­ви­тия по­ня­тия о цен­нос­ти жиз­ни и собст­вен­нос­ти. Ди­карь, при­ни­ма­ющий неч­то из чу­жой культу­ры, слиш­ком час­то ут­ра­чи­ва­ет при этом свои гру­бые доб­ро­де­те­ли, не при­об­ре­тая вза­мен ни­че­го рав­но­цен­но­го. Бе­лый за­во­ева­тель или ко­ло­ни­за­тор, хо­тя во­об­ще и слу­жит предс­та­ви­те­лем выс­ше­го уров­ня ци­ви­ли­за­ции, чем ди­карь, ко­то­ро­го он со­вер­шенст­ву­ет или унич­то­жа­ет, час­то бы­ва­ет слиш­ком дур­ным предс­та­ви­те­лем это­го уров­ня и в луч­шем слу­чае ед­ва ли мо­жет пре­тен­до­вать на соз­да­ние бы­та бо­лее чис­то­той бла­го­род­но­го, чем тот, ко­то­рый им вы­тес­ня­ет­ся.

    Движение впе­ред, от вар­варст­ва к ци­ви­ли­за­ции, ос­та­ви­ло по­за­ди не­ма­ло та­ких ка­честв вар­варс­ко­го ха­рак­те­ра, о ко­то­рых об­ра­зо­ван­ные лю­ди но­вей­ше­го вре­ме­ни вспо­ми­на­ют с со­жа­ле­ни­ем и ко­то­рых они стре­мят­ся дос­тичь сно­ва сво­ими бес­сильны­ми по­пыт­ка­ми ос­та­но­вить ход ис­то­рии и вос­ста­но­вить прош­лое в сов­ре­мен­ной обс­та­нов­ке. Мы ви­дим это в со­ци­альных уч­реж­де­ни­ях. Рабст­во, су­щест­во­вав­шее у ди­ких и вар­варс­ких пле­мен, в сущ­нос­ти, бы­ло го­раз­до луч­ше то­го, ка­кое це­лые ве­ка су­щест­во­ва­ло в позд­ней­ших ев­ро­пей­ских ко­ло­ни­ях. От­но­ше­ния по­лов у мно­гих ди­ких пле­мен бо­лее здо­ро­вы, чем у бо­га­тых клас­сов му­сульманс­ко­го ми­ра. Что ка­са­ет­ся вер­хов­ной влас­ти, то со­ве­ты на­чальни­ков и ста­рей­шин у ди­ких вы­дер­жи­ва­ют бла­гоп­ри­ят­ное срав­не­ние с не­обуз­дан­ным дес­по­тиз­мом, от ко­то­ро­го стра­да­ли мно­гие из ци­ви­ли­зо­ван­ных об­ществ. Ин­дей­цы пле­ме­ни крик, ко­то­рых спра­ши­ва­ли об их ре­ли­гии, от­ве­ча­ли, что в тех ве­щах, где нельзя тре­бо­вать пол­но­го сог­ла­сия, луч­ше все­го пре­дос­та­вить каж­до­му «вес­ти свою лод­ку, ку­да он хо­чет». Пос­ле дол­гих ве­ков бо­гос­ловс­ких расп­рей и го­не­ний сов­ре­мен­ный мир, по-ви­ди­мо­му, при­хо­дит к мыс­ли, что эти ди­ка­ри не слиш­ком оши­ба­лись.

    В рас­ска­зах о жиз­ни ди­ка­рей вов­се не ред­кость со­об­ще­ния от­но­си­тельно их уди­ви­тельных нравст­вен­ных и со­ци­альных ка­честв. Вы­да­ющий­ся при­мер это­го мы на­хо­дим в опи­са­ни­ях лей­те­нан­та Брё­ин-Коп­са и Уол­ле­са па­пу­асов Вос­точ­но­го ар­хи­пе­ла­га. С обыч­ной прав­ди­востью, чест­ностью и кро­тостью этих ту­зем­цев ни в ка­кое срав­не­ние не мо­жет ид­ти об­щий уро­вень нравст­вен­нос­ти в Пер­сии или Ин­дии, не го­во­ря уже о мно­гих ци­ви­ли­зо­ван­ных мест­нос­тях Ев­ро­пы. 'Та­кие пле­ме­на мо­гут на­зы­ваться «бе­зуп­реч­ны­ми эфи­опа­ми» но­вей­ше­го ми­ра, из их при­ме­ра мож­но изв­лечь важ­ный урок. Эт­ног­ра­фов, ко­то­рые ищут в со­об­щест­вах но­вей­ших ди­ка­рей ти­пы че­ло­ве­чес­ко­го об­щест­ва от­да­лен­ной древ­нос­ти, по­доб­ные при­ме­ры при­во­дят к мыс­ли, что гру­бая жизнь пер­во­быт­но­го че­ло­ве­ка при бла­гоп­ри­ят­ных ус­ло­ви­ях бы­ла в сво­ем ро­де хо­ро­шей и счаст­ли­вой.

    Однако рас­ска­зы не­ко­то­рых пу­те­шест­вен­ни­ков о жиз­ни ди­ких, ри­су­ющие ее чем-то вро­де рай­ско­го сос­то­яния, по большей час­ти слиш­ком вы­пя­чи­ва­ют ее свет­лые сто­ро­ны. Из­вест­но, нап­ри­мер, о тех же па­пу­асах, что ев­ро­пей­цы, на­хо­див­ши­еся с ни­ми во враж­деб­ных от­но­ше­ни­ях, до та­кой сте­пе­ни по­ра­же­ны бы­ли гру­бым и зверс­ким ха­рак­те­ром их на­па­де­ний, что ед­ва до­пус­ка­ли су­щест­во­ва­ние у них чувств, об­щих с ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми людьми. На­ши ис­сле­до­ва­те­ли по­ляр­ных стран мо­гут рас­ска­зы­вать в одоб­ри­тельных вы­ра­же­ни­ях о тру­до­лю­бии, чест­нос­ти, ра­душ­ной и поч­ти­тельной уч­ти­вос­ти эс­ки­мо­сов. Од­на­ко не сле­ду­ет за­бы­вать, что эти гру­бые лю­ди про­яв­ля­ют се­бя в сно­ше­ни­ях с чу­же­зем­ца­ми с луч­шей сто­ро­ны и что по сво­ему ха­рак­те­ру они спо­соб­ны на ни­зость и зверст­во там, где им не­че­го ожи­дать или бо­яться.

    О ка­ра­ибах рас­ска­зы­ва­ли, что это - доб­ро­душ­ный, скром­ный, веж­ли­вый на­род, до та­кой сте­пе­ни чест­ный в сно­ше­ни­ях меж­ду со­бой, что, ес­ли у них в до­ме ис­че­за­ла ка­кая-ни­будь вещь, они со­вер­шен­но прос­то­душ­но го­во­ри­ли: «Здесь был кто-ни­будь из хрис­ти­ан». Од­на­ко утон­чен­ная жес­то­кость, с ка­кой эти поч­тен­ные лю­ди му­чи­ли сво­их во­ен­ноп­лен­ных, пус­кая в ход нож, огонь и крас­ный пе­рец, и за­тем жа­ри­ли и съеда­ли их на тор­жест­вен­ных пир­шест­вах, по­да­ла спра­вед­ли­вый по­вод к то­му, что имя ка­ра­иба (кан­ни­ба­ла) сде­ла­лось на ев­ро­пей­ских язы­ках си­но­ни­мом лю­до­еда. Ког­да мы чи­та­ем опи­са­ние гос­теп­ри­имст­ва, кро­тос­ти, храб­рос­ти и глу­бо­кой ре­ли­ги­оз­нос­ти се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев, мы сог­лас­ны, что они зас­лу­жи­ва­ют на­ше­го иск­рен­не­го удив­ле­ния. Од­на­ко мы не долж­ны за­бы­вать, что их гос­теп­ри­имст­во бук­вально пе­ре­хо­дит в по­рок, что их кро­тость при ма­лей­шем не­удо­вольствии прев­ра­ща­ет­ся в бе­шенст­во, что их храб­рость за­пят­на­на жес­то­костью и пре­да­тельством, что их ре­ли­гия вы­ра­жа­ет­ся в не­ле­пых ве­ро­ва­ни­ях и бес­по­лез­ных це­ре­мо­ни­ях.

    Идеального ди­ка­ря XVI­II в. мож­но бы­ло предс­тав­лять как жи­вой укор по­роч­но­му и лег­ко­мыс­лен­но­му жи­те­лю Лон­до­на, но, в сущ­нос­ти, жи­тель Лон­до­на, ко­то­рый взду­мал бы вес­ти та­кую зверс­кую жизнь, ка­кую нас­то­ящий ди­карь мо­жет вес­ти без­на­ка­зан­но и да­же пользу­ясь ува­же­ни­ем, был бы та­ким прес­туп­ни­ком, ко­то­рый мог бы сле­до­вать сво­им ди­ким об­раз­цам лишь в ко­рот­кие мо­мен­ты пре­бы­ва­ния вне тюрьмы. Нравст­вен­ные пра­ви­ла, не­сом­нен­но, су­щест­ву­ют у ди­ка­ря, но они го­раз­до сла­бее и не­оп­ре­де­лен­нее на­ших. К их нравст­вен­но­му, так же как и умст­вен­но­му, сос­то­янию мы мо­жем, я по­ла­гаю, при­ме­нить час­то упот­реб­ля­емое срав­не­ние ди­ких с деть­ми[14]. Со­ци­альная жизнь ди­ка­рей в ее луч­ших об­раз­цах на­хо­дит­ся, по-ви­ди­мо­му, лишь в не­ус­той­чи­вом рав­но­ве­сии, ко­то­рое мо­жет быть оп­ро­ки­ну­то при­кос­но­ве­ни­ем ни­ще­ты, соб­лаз­на или на­си­лия. Она мо­жет за тем сде­латься той худ­шей жизнью, ужас­ные и отв­ра­ти­тельные при­ме­ры ко­то­рой из­вест­ны нам в столь большом ко­ли­чест­ве. Мож­но, од­на­ко, сог­ла­ситься, что не­ко­то­рые ди­кие пле­ме­на ве­дут та­кую жизнь, ко­то­рой мог­ли бы по­за­ви­до­вать иные вар­варс­кие об­щест­ва и да­же от­вер­жен­ные чле­ны пе­ре­до­вых на­ций. Ра­зу­ме­ет­ся, ни один ра­зум­ный мо­ра­лист не ста­нет ут­верж­дать, буд­то ни од­но из из­вест­ных ди­ких пле­мен не мо­жет под­няться на уро­вень вы­со­кой ци­ви­ли­за­ции, од­на­ко об­щий смысл фак­тов оп­рав­ды­ва­ет взгляд, что во­об­ще ци­ви­ли­зо­ван­ный че­ло­век не только ум­нее и спо­соб­нее ди­ка­ря, но и луч­ше и счаст­ли­вее его и что вар­вар в этом от­но­ше­нии сто­ит в се­ре­ди­не меж­ду ни­ми.

    Может по­ка­заться удоб­ным срав­ни­вать сред­ний уро­вень ци­ви­ли­за­ции двух на­ро­дов или од­но­го и то­го же на­ро­да, но в раз­ные ве­ка, под­во­дя неч­то вро­де двух об­щих ито­гов, ко­то­рые за­тем со­пос­тав­ля­ют­ся меж­ду со­бой, как в рас­че­тах оцен­щи­ка, ко­то­рый срав­ни­ва­ет по цен­нос­ти два скла­да то­ва­ров, как бы они ни бы­ли раз­лич­ны по ко­ли­чест­ву и ка­чест­ву. Но при­ве­ден­ных за­ме­ча­ний дос­та­точ­но, что­бы по­ка­зать, как не­оп­ре­де­лен­ны долж­ны быть вы­во­ды из этих об­щих и приб­ли­зи­тельных оце­нок культу­ры. В са­мом де­ле, мно­го ра­бо­ты, пот­ра­чен­ной на ис­сле­до­ва­ние прог­рес­са и упад­ка ци­ви­ли­за­ции, уш­ло зря на преж­дев­ре­мен­ные по­пыт­ки рас­смат­ри­вать в це­лом то, что до сих пор мож­но изу­чать только по час­тям.

    Наш срав­ни­тельно од­нос­то­рон­ний спо­соб ис­сле­до­ва­ния раз­ви­тия культу­ры во вся­ком слу­чае об­хо­дит это глав­ней­шее зат­руд­не­ние. При этом об­ра­ща­ет­ся вни­ма­ние пре­иму­щест­вен­но на зна­ние, ис­кус­ства и обы­чаи, и, ко­неч­но, только в очень не­пол­ном ви­де, так как об­шир­ный ряд фи­зи­чес­ких, по­ли­ти­чес­ких, со­ци­альных и нравст­вен­ных воз­зре­ний ос­та­ет­ся еще со­вер­шен­но не­зат­ро­ну­тым. Прог­ресс или упа­док культу­ры из­ме­ря­ет­ся здесь не по мер­ке иде­ально­го доб­ра и зла, а по дви­же­нию от од­ной сту­пе­ни до дру­гой по шка­ле ди­ко­го сос­то­яния, вар­варст­ва и ци­ви­ли­за­ции, ко­то­рые в ос­нов­ном бе­рут­ся по их ны­неш­не­му ха­рак­те­ру.

    Тезис, ко­то­рый я ос­ме­ли­ва­юсь под­дер­жать при этом, зак­лю­ча­ет­ся прос­то в том, что наб­лю­да­емое ны­не сос­то­яние ди­кос­ти в из­вест­ной сте­пе­ни со­от­ветст­ву­ет ран­не­му сос­то­янию че­ло­ве­чест­ва, из ко­то­ро­го выс­шая культу­ра пос­те­пен­но раз­ви­ва­лась или расп­рост­ра­ня­лась пу­тем про­цес­сов, так же пра­вильно со­вер­ша­ющих­ся те­перь, как и в преж­нее вре­мя. При этом в ре­зульта­те ока­зы­ва­ет­ся, что во­об­ще прог­ресс да­ле­ко пре­об­ла­дал над рег­рес­сом.

    Согласно это­му по­ло­же­нию ос­нов­ная тен­ден­ция в раз­ви­тии че­ло­ве­чес­ко­го об­щест­ва за все дол­гое вре­мя его су­щест­во­ва­ния зак­лю­ча­лась в пе­ре­хо­де из ди­ко­го в ци­ви­ли­зо­ван­ное сос­то­яние. Те­перь каж­дый сог­ла­сит­ся, что это ут­верж­де­ние в сво­ей глав­ной час­ти сос­тав­ля­ет не только ис­ти­ну, но да­же трю­изм. Ес­ли при­ме­нить его к ис­то­рии, то ока­жет­ся, что зна­чи­тельная до­ля его от­но­сит­ся не к об­лас­ти отв­ле­чен­но­го умоз­ре­ния, а к об­лас­ти по­ло­жи­тельно­го зна­ния. Про­ис­хож­де­ние но­вей­шей ци­ви­ли­за­ции из сред­не­ве­ко­вой, раз­ви­тие этой пос­лед­ней в свою оче­редь из ци­ви­ли­за­ции Гре­ции, Ас­си­рии или Егип­та - все это об­щеп­ри­ня­тое дос­то­яние ис­то­ри­ог­ра­фии. Та­ким об­ра­зом, ес­ли мож­но прос­ле­дить выс­шую культу­ру до то­го сос­то­яния, ко­то­рое мо­жет быть наз­ва­но сред­ней культу­рой, то ос­та­ет­ся только воп­рос, мож­но ли эту сред­нюю культу­ру прос­ле­дить та­ким же об­ра­зом об­рат­но до низ­шей культу­ры, т. е. до ди­ко­го сос­то­яния. От­ве­чать на этот воп­рос ут­вер­ди­тельно - зна­чит прос­то при­ни­мать, что тот же ход раз­ви­тия культу­ры, ко­то­рый со­вер­шал­ся в кру­гу яв­ле­ний культу­ры нам из­вест­ных, со­вер­шал­ся так­же и в кру­гу яв­ле­ний, ос­та­ющих­ся еще не­из­вест­ны­ми, так как про­цесс раз­ви­тия культу­ры не из­ме­ня­ет­ся в за­ви­си­мос­ти от то­го, име­ем ли мы или не име­ем о нем сов­ре­мен­ные сви­де­тельства.

    Тот, кто под­дер­жи­ва­ет мне­ние, что мыш­ле­ние и по­ве­де­ние лю­дей бы­ли в пер­во­быт­ные вре­ме­на под­чи­не­ны за­ко­нам, су­щест­вен­но от­лич­ным от за­ко­нов сов­ре­мен­но­го ми­ра, дол­жен подт­вер­дить та­кое ано­мальное по­ло­же­ние ве­щей вес­ким до­ка­за­тельством, ина­че над­ле­жит от­дать и в этой об­лас­ти пред­поч­те­ние уче­нию о не­из­мен­ном прин­ци­пе, как в аст­ро­но­мии и ге­оло­гии. Те­ория, ут­верж­да­ющая, что тен­ден­ции в раз­ви­тии культу­ры бы­ли оди­на­ко­вы во все вре­ме­на су­щест­во­ва­ния че­ло­ве­чес­ко­го об­щест­ва и что по­то­му раз­ви­тию культу­ры, ко­то­рое нам из­вест­но из ис­то­рии, мы сме­ло мо­жем су­дить и о ее до­ис­то­ри­чес­ком раз­ви­тии, - те­ория эта, оче­вид­но, име­ет пра­во на пре­об­ла­да­ние как ос­нов­ной прин­цип эт­ног­ра­фи­чес­ко­го ис­сле­до­ва­ния.

    Гиббон в сво­ей «Римс­кой им­пе­рии» вы­ра­жа­ет в нем­но­гих сильных сло­вах свою те­орию о раз­ви­тии культу­ры со сту­пе­ни ди­кос­ти и под­ни­ма­ясь вы­ше. Ра­зу­ме­ет­ся, ны­не, т. е. спус­тя поч­ти сто­ле­тие, его за­ме­ча­ния не мо­гут быть при­ня­ты без ого­во­рок. В осо­бен­нос­ти сле­ду­ет от­ме­тить его не­обос­но­ван­ное до­ве­рие пре­да­ни­ям о пер­во­быт­ной гру­бос­ти, пре­уве­ли­че­ние низ­ко­го уров­ня жиз­ни ди­ка­рей, чрез­мер­ное под­чер­ки­ва­ние свет­лых мо­мен­тов в оцен­ке вли­яния выс­шей ци­ви­ли­за­ции на низ­шую. Од­на­ко в об­щем суж­де­ние ве­ли­ко­го ис­то­ри­ка предс­тав­ля­ет­ся столь су­щест­вен­но сход­ным с суж­де­ни­ями неп­ре­ду­беж­ден­ных но­вей­ших уче­ных, при­дер­жи­ва­ющих­ся те­ории прог­рес­са, что я охот­но при­во­жу здесь его сло­ва и пользу­юсь ими для из­ло­же­ния ука­зан­ной те­ории: «Откры­тия древ­них и но­вей­ших мо­реп­ла­ва­те­лей и оте­чест­вен­ная ис­то­рия или тра­ди­ция на­ибо­лее прос­ве­щен­ных на­ро­дов предс­тав­ля­ют че­ло­ве­ка-ди­ка­ря на­гим умст­вен­но и те­лес­но, не име­ющим ни за­ко­нов, ни ис­кус­ств, ни идей, ни да­же язы­ка. Из это­го от­вер­жен­но­го сос­то­яния, быв­ше­го, воз­мож­но, пер­во­на­чальным из все­об­щим сос­то­яни­ем че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, че­ло­век пос­те­пен­но воз­вы­сил­ся до влас­ти над жи­вот­ны­ми, до ис­кус­ства оп­ло­дот­во­рять зем­лю, пе­реп­лы­вать оке­аны и из­ме­рять глу­би­ны не­бес. Его ус­пе­хи в усо­вер­шенст­во­ва­нии и уп­раж­не­нии сво­их умст­вен­ных и те­лес­ных спо­соб­нос­тей бы­ли не­рав­но­мер­ны и раз­но­об­раз­ны, так как, бу­ду­чи бес­ко­неч­но мед­лен­ны вна­ча­ле, они пос­те­пен­но воз­рас­та­ли, и чем дальше, тем быст­рее. За ве­ка­ми не­ук­лон­но­го воз­вы­ше­ния сле­до­ва­ли мо­мен­ты быст­ро­го па­де­ния. Мно­гие мест­нос­ти зем­но­го ша­ра ис­пы­ты­ва­ли сме­ну све­та и тьмы. Од­на­ко опыт че­ты­рех ты­сяч лет дол­жен уве­ли­чить на­ши на­деж­ды и рас­се­ять на­ши опа­се­ния. Мы не мо­жем оп­ре­де­лить, до ка­кой вы­со­ты мо­жет под­няться че­ло­ве­чест­во в сво­ем дви­же­нии к со­вер­шенст­ву, но с уве­рен­ностью мож­но по­ла­гать, что ни один на­род, ес­ли только не из­ме­нит­ся са­мая при­ро­да зем­ли, не возв­ра­тит­ся к преж­не­му вар­варст­ву.

    Общественные усо­вер­шенст­во­ва­ния по­яв­ля­ют­ся тро­яким пу­тем: 1. По­эт или фи­ло­соф прос­ве­ща­ет свой век и стра­ну уси­ли­ями од­но­го ума. Од­на­ко эти выс­шие спо­соб­нос­ти ума или во­об­ра­же­ния - яв­ле­ния ред­кие и не под­да­ющи­еся ре­гу­ли­ро­ва­нию: ге­ний Го­ме­ра, Ци­це­ро­на или Ньюто­на воз­буж­дал бы меньше удив­ле­ния, ес­ли бы он мог быть соз­дан во­лею го­су­да­ря или уро­ка­ми учи­те­ля. 2. Бла­го­де­яния за­ко­но­да­тельства и по­ли­ти­чес­ких уч­реж­де­ний, тор­гов­ли и про­мыш­лен­нос­ти, ис­кус­ств и на­ук бо­лее проч­ны и пос­то­ян­ны. Бла­го­да­ря им мно­гие от­дельные лич­нос­ти мо­гут, по вос­пи­та­нию и об­ра­зо­ва­нию, сде­латься спо­соб­ны­ми дви­гать впе­ред раз­ви­тие об­щест­ва, каж­дый в сво­ем кру­ге за­ня­тий. Од­на­ко соз­да­ние та­ко­го по­ряд­ка тре­бу­ет ис­кус­ства и тру­да, и весь слож­ный ме­ха­низм мо­жет раз­ру­шиться от вре­ме­ни или от на­си­лия. 3. К счастью для че­ло­ве­чест­ва, по­лез­ные или, по край­ней ме­ре, бо­лее не­об­хо­ди­мые ис­кус­ства мо­гут не тре­бо­вать для сво­его сох­ра­не­ния и расп­рост­ра­не­ния вы­со­ких та­лан­тов или об­ще­го под­чи­не­ния, для их ут­верж­де­ния не тре­бу­ет­ся влас­ти од­но­го или со­юза мно­гих. Каж­дой де­рев­не, каж­дой семье, каж­до­му от­дельно­му че­ло­ве­ку при­хо­дит­ся всег­да об­ла­дать уме­ни­ем и же­ла­ни­ем сох­ра­нять оп­ре­де­лен­ные культур­ные на­вы­ки и дос­ти­же­ния, как, нап­ри­мер, упот­реб­ле­ние ог­ня и ме­тал­лов, раз­ве­де­ние и при­ру­че­ние до­маш­них жи­вот­ных, оп­ре­де­лен­ные спо­со­бы охо­ты и ры­бо­ловст­ва, на­ча­ла мо­реп­ла­ва­ния, прос­тые спо­со­бы воз­де­лы­ва­ния хлеб­ных зла­ков и дру­гих пи­та­тельных рас­те­ний, са­мые не­об­хо­ди­мые и прос­тые ре­мес­ла. Та­лан­ты од­но­го че­ло­ве­ка и культур­ные ус­пе­хи це­ло­го об­щест­ва - вещь пре­хо­дя­щая, а эти креп­кие рас­те­ния пе­ре­жи­ва­ют лю­бую бу­рю и пус­ка­ют не­ист­ре­би­мый ко­рень в са­мой неб­ла­гоп­ри­ят­ной поч­ве. Ту­ча не­ве­жест­ва зат­ми­ла блес­тя­щие дни Ав­гус­та и Тра­яна, и вар­ва­ры нисп­ро­верг­ли за­ко­ны и двор­цы Ри­ма. Но ко­са, изоб­ре­те­ние или эмб­ле­ма Са­тур­на, еще про­дол­жа­ет каж­дый год со­би­рать жат­вы Ита­лии, тог­да как че­ло­ве­чес­кие жерт­воп­ри­но­ше­ния лест­ри­го­нов ни­ког­да уже не во­зоб­нов­ля­лись на бе­ре­гах Кам­паньи. За вре­мя, про­тек­шее от по­яв­ле­ния мно­гих на­ших культур­ных дос­ти­же­ний, вой­на, тор­гов­ля и ре­ли­ги­оз­ная рев­ность расп­рост­ра­ни­ли сре­ди ди­ка­рей Ста­ро­го и Но­во­го Све­та эти не­оце­ни­мые да­ры, ко­то­рые за­тем про­ни­ка­ли все дальше и глуб­же и уже ни­как не мо­гут по­гиб­нуть. Мы мо­жем, сле­до­ва­тельно, ус­по­ко­иться на том от­рад­ном зак­лю­че­нии, что каж­дый век, пе­ре­жи­ва­емый ми­ром, по­вы­шал и еще по­вы­ша­ет уро­вень дей­ст­ви­тельно­го бо­гатст­ва, счастья, зна­ния и, быть мо­жет, нравст­вен­нос­ти че­ло­ве­чес­ко­го ро­да».

    Эта те­ория прог­рес­са ци­ви­ли­за­ции мо­жет быть про­ти­во­пос­тав­ле­на враж­деб­ной ей те­ории вы­рож­де­ния, вы­ра­жен­ной в злоб­ных сло­вах гра­фа Жо­зе­фа де Мест­ра, от­но­ся­щих­ся к на­ча­лу ны­неш­не­го сто­ле­тия. «Мы всег­да отп­рав­ля­ем­ся, - го­во­рит он, - от пош­лой ги­по­те­зы, буд­то че­ло­век пос­те­пен­но под­нял­ся от вар­варст­ва до на­уки и ци­ви­ли­за­ции. Это - лю­би­мая хи­ме­ра, ро­до­на­чальни­ца заб­луж­де­ний, пер­во­ложь на­ше­го ве­ка». «Но ес­ли бы фи­ло­со­фы на­ше­го нес­част­но­го вре­ме­ни, при той ис­пор­чен­нос­ти, ко­то­рая нам из­вест­на за ни­ми, и все еще упорст­ву­ющие, нес­мот­ря на по­лу­чен­ные ими ука­за­ния, ес­ли бы они вла­де­ли сверх то­го не­ко­то­ры­ми из све­де­ний, ко­то­рые не­об­хо­ди­мо долж­ны бы­ли при­над­ле­жать пер­вым лю­дям» и т. д. Те­ория вы­рож­де­ния, ко­то­рую этот крас­но­ре­чи­вый про­тив­ник «сов­ре­мен­ных идей», ко­неч­но, вы­ра­зил в край­нем ви­де, по­лу­чи­ла одоб­ре­ние не­ко­то­рых вы­со­ко­да­ро­ви­тых и уче­ных му­жей. Прак­ти­чес­ки она све­лась к двум пред­по­ло­же­ни­ям: во-пер­вых, ис­то­рия культу­ры на­чи­на­ет­ся с по­яв­ле­ния на зем­ле по­лу­ци­ви­ли­зо­ван­ной ра­сы лю­дей, во-вто­рых, с этой ста­дии культу­ра пош­ла дву­мя пу­тя­ми: на­зад, что­бы соз­дать ди­ка­рей, и впе­ред, что­бы соз­дать лю­дей ци­ви­ли­зо­ван­ных.

    Идея, что пер­во­на­чальное сос­то­яние че­ло­ве­ка бы­ло сос­то­яни­ем бо­лее или ме­нее вы­со­ким по сво­ей культу­ре, при­об­ре­та­ет из­вест­ное зна­че­ние вви­ду ее ши­ро­кой по­пу­ляр­нос­ти и вви­ду зна­чи­тельно­го пре­об­ла­да­ния ее в об­щест­вен­ном мне­нии. Од­на­ко ед­ва ли она в сос­то­янии по­лу­чить хоть ка­кое-ни­будь эт­но­ло­ги­чес­кое обос­но­ва­ние. Луч­шим воз­ра­же­ни­ем уче­но­му, при­ни­ма­юще­му те­орию вы­рож­де­ния, бы­ло бы в дей­ст­ви­тельнос­ти, как мне ка­жет­ся, кри­ти­чес­кое и бесп­рист­раст­ное рас­смот­ре­ние ар­гу­мен­тов, выд­ви­га­емых за­щит­ни­ка­ми этой те­ории. При этом, од­на­ко, не нуж­но за­бы­вать, что ос­но­ва­ния, на ко­то­рых дер­жа­лась эта те­ория, во­об­ще бы­ли ско­рее бо­гос­ловс­ки­ми, чем эт­но­ло­ги­чес­ки­ми. Об­раз­цом мо­гут слу­жить те­ории двух из­вест­ных фран­цузс­ких пи­са­те­лей прош­ло­го ве­ка, ко­то­рые уди­ви­тельным об­ра­зом со­еди­ня­ют в се­бе ве­ру в вы­рож­де­ние с до­во­да­ми в пользу прог­рес­са. Сог­лас­но зак­лю­че­нию де Брос­са, ко­то­рый по все­му сво­ему умст­вен­но­му скла­ду больше скло­ня­ет­ся к те­ории прог­рес­са, мы, изу­чая то, что про­ис­хо­дит ны­не, «мо­жем прос­ле­дить воз­вы­ше­ние лю­дей от ди­ко­го сос­то­яния, к ко­то­ро­му при­ве­ли их по­топ и рас­се­яние пле­мен». Го­ге, ут­верж­дав­ший, что не­ког­да су­щест­во­вав­шие дос­ти­же­ния культу­ры по­гиб­ли во вре­мя по­то­па, мог сво­бод­но вы­ра­ба­ты­вать на ос­но­ве са­мых прог­рес­сив­ных прин­ци­пов свои те­ории от­но­си­тельно изоб­ре­те­ния ог­ня, усо­вер­шенст­во­ва­ния спо­со­бов при­го­тов­ле­ния пи­щи, раз­ви­тия зем­ле­де­лия, за­ко­но­да­тельства и т. д. у пле­мен, ко­то­рые при­ве­де­ны бы­ли по­то­пом в сос­то­яние край­ней ди­кос­ти.

    И в нас­то­ящее вре­мя воп­рос о про­ис­хож­де­нии ци­ви­ли­за­ции еще час­то рас­смат­ри­ва­ет­ся как пред­мет дог­ма­ти­чес­ко­го бо­гос­ло­вия. Мне не раз при­хо­ли­лось выс­лу­ши­вать за­яв­ле­ния с ка­фед­ры, что те­ории эт­но­ло­гов, сог­лас­но ко­то­рым че­ло­век пос­те­пен­но под­нял­ся от со­вер­шен­но ди­ко­го сос­то­яния, - об­ман­чи­вые фан­та­зии, так как из «откро­ве­ния» дос­то­вер­но из­вест­но, что сос­то­яние че­ло­ве­ка в пер­вые вре­ме­на бы­ло вы­со­ким. Од­на­ко, об­ра­тив­шись к биб­лей­ской кри­ти­ке, мы ви­дим, что весьма мно­гие из но­вей­ших бо­гос­ло­вов вов­се не при­ни­ма­ют та­ко­го дог­ма­та. Кро­ме то­го, не мо­жет не выз­вать воз­ра­же­ния са­мо по се­бе стрем­ле­ние при ис­сле­до­ва­нии воп­ро­са о древ­ней­шей ци­ви­ли­за­ции ос­но­вы­вать на­уч­ное воз­зре­ние на «откро­ве­нии». По мо­ему мне­нию, бы­ло бы не­из­ви­ни­тельно, ес­ли бы уче­ные, ви­дев­шие на при­ме­ре аст­ро­но­мии и ге­оло­гии пе­чальные ре­зульта­ты по­пыт­ки ос­но­вать на­уку на ре­ли­гии, под­дер­жи­ва­ли та­кую же по­пыт­ку в эт­но­ло­гии.

    Под вли­яни­ем про­дол­жи­тельно­го опы­та всей ис­то­рии че­ло­ве­чес­ко­го об­щест­ва прин­цип раз­ви­тия в культу­ре до та­кой сте­пе­ни про­ник в на­шу фи­ло­со­фию, что эт­но­ло­ги, к ка­кой бы они шко­ле ни при­над­ле­жа­ли, сом­не­ва­ют­ся только в од­ном: свя­зы­ва­ют­ся ли меж­ду со­бой ди­кое сос­то­яние и ци­ви­ли­за­ция как выс­шая и низ­шая сту­пе­ни од­но­го и то­го же про­цес­са прог­рес­сом или рег­рес­сом? Две те­ории в ос­нов­ном при­тя­за­ют на раз­ре­ше­ние это­го воп­ро­са. От­но­си­тельно ги­по­те­зы, приз­на­ющей жизнь ди­ка­рей древ­ней­шим сос­то­яни­ем че­ло­ве­чест­ва, из ко­то­ро­го с те­че­ни­ем вре­ме­ни раз­ви­лись выс­шие фа­зы культу­ры, нуж­но за­ме­тить, что за­щит­ни­ки этой те­ории прог­рес­са склон­ны ус­мат­ри­вать по­за­ди это­го сос­то­яния еще бо­лее низ­кий уро­вень раз­ви­тия. Спра­вед­ли­во бы­ло за­ме­че­но, что уче­ние но­вей­ших на­ту­ра­лис­тов о прог­рес­сив­ном раз­ви­тии бла­гоп­ри­ятст­во­ва­ло сис­те­ме идей, име­ющей стран­ное сходст­во с воз­зре­ни­ем эпи­ку­рей­цев. Пос­лед­ние, как из­вест­но, дер­жа­лись взгля­да, что че­ло­век в пер­вые вре­ме­на сво­его су­щест­во­ва­ния на зем­ле на­хо­дил­ся в сос­то­янии, близ­ком к жи­вот­но­му сос­то­янию. С та­кой точ­ки зре­ния са­мая жизнь ди­ка­рей мо­жет счи­таться уже большим ша­гом впе­ред.

    Если рас­смат­ри­вать дви­же­ние культу­ры как дви­же­ние по од­ной об­щей ли­нии, то ны­неш­нее сос­то­яние ди­ка­рей за­ни­ма­ет как раз сред­нее мес­то меж­ду жизнью жи­вот­ных и ци­ви­ли­зо­ван­ной жизнью. Ес­ли же предс­тав­лять его как дви­же­ние по раз­лич­ным ли­ни­ям, то ди­кое сос­то­яние и ци­ви­ли­за­цию мож­но счи­тать, по край­ней ме­ре кос­вен­но, свя­зан­ны­ми меж­ду со­бой об­щим про­ис­хож­де­ни­ем. Впро­чем, ме­тод и до­ка­за­тельство, при­ме­ня­емые здесь, не­дос­та­точ­ны для дис­кус­сии по этой от­да­лен­ней­шей час­ти ци­ви­ли­за­ции. Нет так­же не­об­хо­ди­мос­ти ис­сле­до­вать, ка­ким об­ра­зом по этой или ка­кой-ли­бо дру­гой те­ории ди­кое сос­то­яние впер­вые по­яви­лось на зем­ле. Дос­та­точ­но то­го, что оно тем или дру­гим пу­тем дей­ст­ви­тельно по­яви­лось; нас­колько оно мо­жет ру­ко­во­дить на­ми при зак­лю­че­ни­ях о древ­нем сос­то­янии че­ло­ве­чес­ко­го ро­да во­об­ще, нас­только этот ар­гу­мент при­об­ре­та­ет дей­ст­ви­тельно фор­му суж­де­ния, бо­лее ка­са­юще­го­ся су­щест­ву­ющих, не­же­ли во­об­ра­жа­емых сос­то­яний об­щест­ва.

    Вторая ги­по­те­за, приз­на­ющая выс­шую культу­ру пер­во­на­чальным сос­то­яни­ем, а ди­кое сос­то­яние про­ис­шед­шим из не­го в ре­зульта­те вы­рож­де­ния, од­ним уда­ром раз­ру­ба­ет слож­ный воп­рос про­ис­хож­де­ния культу­ры. Она счи­та­ет не под­ле­жа­щим сом­не­нию сверхъестест­вен­ное вме­ша­тельство. Так, нап­ри­мер, ар­хи­епис­коп Уот­ли пря­мо при­пи­сы­ва­ет чу­дес­но­му «откро­ве­нию» сос­то­яние, пре­вы­шав­шее уро­вень вар­варст­ва, ко­то­рое он при­ни­ма­ет в ка­чест­ве пер­во­на­чально­го сос­то­яния че­ло­ве­чест­ва. Мож­но за­ме­тить кста­ти, что уче­ние о пер­во­на­чальной ци­ви­ли­за­ции, да­ро­ван­ной буд­то бы че­ло­ве­ку бо­жест­вен­ным вме­ша­тельством, вов­се не де­ла­ет не­об­хо­ди­мым пред­по­ло­же­ние, что эта пер­во­на­чальная культу­ра бы­ла вы­со­ко­го уров­ня. За­щит­ни­ки его вольны приз­нать точ­кой отп­рав­ле­ния культу­ры лю­бое сос­то­яние, ка­кое им ка­жет­ся на­ибо­лее ве­ро­ят­ным. Это мо­жет быть сос­то­яние, со­от­ветст­ву­ющее ди­кос­ти, бо­лее вы­со­кое и да­же бо­лее низ­кое.

    Эти две те­ории, объясня­ющие от­но­ше­ния ди­кой жиз­ни к культур­ной, мо­гут быть вза­им­но про­ти­во­пос­тав­ле­ны по сво­ему ос­нов­но­му ха­рак­те­ру как те­ория прог­рес­са и те­ория вы­рож­де­ния. Од­на­ко те­ория, прог­рес­са, ра­зу­ме­ет­ся, приз­на­ет вы­рож­де­ние, а те­ория вы­рож­де­ния до­пус­ка­ет и прог­ресс в ка­чест­ве мо­гу­щест­вен­ных сти­му­лов дви­же­ния культу­ры. С со­от­ветст­вен­ны­ми ог­ра­ни­че­ни­ями прин­ци­пы обе­их те­орий мо­гут со­об­ра­зо­ваться с ис­то­ри­чес­ки­ми фак­та­ми, ко­то­рые по­ка­зы­ва­ют нам, с од­ной сто­ро­ны, что сос­то­яние выс­ших на­ро­дов дос­тиг­ну­то бы­ло прог­рес­сом из низ­ше­го сос­то­яния и, с дру­гой, что культу­ра, дос­тиг­ну­тая в ре­зульта­те прог­рес­са, мо­жет быть ут­ра­че­на в ре­зульта­те вы­рож­де­ния.

    Если мы возьмем ис­то­рию сво­им пу­те­во­ди­те­лем при объясне­нии раз­лич­ных сту­пе­ней ци­ви­ли­за­ции, то мы по­черп­нем из нее те­орию, ос­но­ван­ную на дей­ст­ви­тельном опы­те. Это - те­ория раз­ви­тия, ко­то­рая от­во­дит долж­ное как дви­же­нию впе­ред, так и упад­ку[15]. Ес­ли су­дить по дан­ным ис­то­рии, то пер­во­на­чальным яв­ле­ни­ем ока­зы­ва­ет­ся прог­ресс, тог­да как вы­рож­де­ние мо­жет только пос­ле­до­вать ему: не­об­хо­ди­мо ведь сна­ча­ла дос­тиг­нуть ка­ко­го-то уров­ня культу­ры, что­бы по­лу­чить воз­мож­ность ут­ра­тить его. Кро­ме то­го, не сле­ду­ет за­бы­вать о том бла­гот­вор­ном зна­че­нии, ко­то­рое име­ет для ох­ра­не­ния пло­дов прог­рес­са от вред­но­го вли­яния вы­рож­де­ния са­мо расп­рост­ра­не­ние культу­ры. Прог­рес­сив­ное дви­же­ние в культу­ре расп­рост­ра­ня­ет­ся и ста­но­вит­ся не­за­ви­си­мым от судьбы сво­их на­чи­на­те­лей. То, что сде­ла­но в ка­кой-ни­будь не­большой мест­нос­ти, расп­рост­ра­ня­ет­ся в бо­лее и бо­лее об­шир­ной об­лас­ти, и, та­ким об­ра­зом, про­цесс ис­чез­но­ве­ния в нас­то­ящем ста­но­вит­ся все труд­нее и труд­нее. Та­ким об­ра­зом, обы­чаи и изоб­ре­те­ния дав­но угас­ших на­ро­дов мо­гут ос­та­ваться об­щим дос­то­яни­ем на­ро­дов, их пе­ре­жив­ших. Раз­ру­ши­тельные дей­ст­вия, спо­соб­ные смес­ти ци­ви­ли­за­цию от­дельных стран, не в си­лах ист­ре­бить ци­ви­ли­за­цию все­го ми­ра.

    Исследование от­но­ше­ния ди­ко­го сос­то­яния к вар­варст­ву и по­лу­ци­ви­ли­за­ции име­ет де­ло с ма­те­ри­алом, поч­ти це­ли­ком от­но­ся­щим­ся к до­ис­то­ри­чес­кой или вне­ис­то­ри­чес­кой об­лас­ти. Ко­неч­но, та­кое ус­ло­вие неб­ла­гоп­ри­ят­но, что долж­но быть отк­ро­вен­но приз­на­но. Нас­то­ящая ис­то­рия поч­ти ни­че­го не го­во­рит о пе­ре­ме­нах в ди­ком сос­то­янии культу­ры, кро­ме тех слу­ча­ев, ког­да эта культу­ра на­хо­дит­ся в соп­ри­кос­но­ве­нии с ино­зем­ной ци­ви­ли­за­ци­ей или под ее гос­подст­ву­ющим вли­яни­ем. Но ведь та­кое по­ло­же­ние де­ла да­ет нем­но­го для на­шей нас­то­ящей це­ли. Пе­ри­оди­чес­кие ис­сле­до­ва­ния со­вер­шен­но изо­ли­ро­ван­ных при­ми­тив­ных пле­мен бы­ли бы ин­те­рес­ны­ми сви­де­тельства­ми для ис­сле­до­ва­ния ци­ви­ли­за­ции, но, к со­жа­ле­нию, та­кие ис­сле­до­ва­ния не­воз­мож­ны. Отс­та­лым пле­ме­нам, у ко­то­рых нет письмен­ных па­мят­ни­ков, ко­то­рые сох­ра­ня­ют бес­связ­ные пре­да­ния и всег­да го­то­вы об­лечь миф в фор­му пре­да­ния, ред­ко мож­но ве­рить в их рас­ска­зах о дав­но про­шед­шем вре­ме­ни.

    История есть уст­ное или письмен­ное вос­по­ми­на­ние, ко­то­рое мо­жет быть удов­лет­во­ри­тельно прос­ле­же­но до тех со­бы­тий, к ко­то­рым оно от­но­сит­ся. Од­на­ко ни од­но, ве­ро­ят­но, ска­за­ние о хо­де культу­ры на ее низ­ших ста­ди­ях не мо­жет удов­лет­во­рить это­му стро­го­му кри­те­рию. Пре­да­ния мо­гут слу­жить в подк­реп­ле­ние и те­ории прог­рес­са, и те­ории вы­рож­де­ния. Эти пре­да­ния от­час­ти мо­гут быть вер­ны, от­час­ти долж­ны быть не­вер­ны. Од­на­ко, сколько бы ни бы­ло в них ис­ти­ны или лжи, от­де­лить вос­по­ми­на­ния че­ло­ве­ка о том, что бы­ло, от его собст­вен­ных раз­мыш­ле­ний о том, что мог­ло быть, так труд­но, что эт­но­ло­гия, ка­жет­ся, нем­но­го вы­иг­ра­ет, пы­та­ясь су­дить о ран­них сту­пе­нях раз­ви­тия ци­ви­ли­за­ции на ос­но­ва­нии пре­да­ний. Воп­рос этот при­над­ле­жит к чис­лу та­ких, ко­то­рые за­ни­ма­ли фи­ло­софс­кий ум да­же в ди­кой и вар­варс­кой жиз­ни. По­доб­ные воп­ро­сы ре­ша­лись умоз­ре­ни­ями, при­ни­мав­ши­ми­ся за фак­ты, и пре­да­ни­ями, яв­ляв­ши­ми­ся в зна­чи­тельной ме­ре только об­ле­чен­ны­ми в фор­му вос­по­ми­на­ния те­ори­ями.

    Китайцы мо­гут по­ка­зы­вать со всей долж­ной важ­ностью ле­то­пи­си сво­их древ­них ди­нас­тий и рас­ска­зы­вать нам, как в ста­рые вре­ме­на их пред­ки жи­ли в пе­ще­рах, оде­ва­лись листьями, ели сы­рое мя­со, по­ка на­ко­нец при та­ких-то и та­ких-то пра­ви­те­лях не на­учи­лись стро­ить хи­жи­ны, вы­де­лы­вать ко­жи для одеж­ды и до­бы­вать огонь. Лук­ре­ций мо­жет опи­сы­вать в сво­их зна­ме­ни­тых сти­хах ши­ро­ко­кост­ное, сме­лое, не­обуз­дан­ное пер­во­быт­ное пле­мя лю­дей, ве­ду­щих бро­дя­чую жизнь ди­ких зве­рей, ко­то­рых они одо­ле­ва­ют кам­ня­ми и тя­же­лы­ми ду­би­на­ми, - лю­дей, по­жи­ра­ющих ди­кие яго­ды и же­лу­ди, еще не зна­ющих ни ог­ня, ни зем­ле­де­лия, ни упот­реб­ле­ния шкур для одеж­ды. Вот из ка­ких ис­то­ков эпи­ку­рей­ский по­эт вы­во­дит раз­ви­тие культу­ры, ко­то­рое на­чи­на­ет­ся в не­за­па­мят­ные вре­ме­на и кон­ча­ет­ся на че­ло­ве­чес­кой па­мя­ти. К этой же ка­те­го­рии при­над­ле­жат ле­ген­ды, ко­то­рые опи­сы­ва­ют, как бо­жест­вен­ные прос­ве­ти­те­ли под­ня­ли че­ло­ве­чест­во от древ­не­го ди­ко­го сос­то­яния. При­мер этих ле­генд, ко­то­рые мож­но наз­вать те­ори­ей сверхъестест­вен­но­го прог­рес­са, предс­тав­ля­ют из­вест­ные культур­ные пре­да­ния Пе­ру и Ита­лии.

    Однако дру­гие умы, ко­то­рым мыс­лил­ся иной путь от нас­то­яще­го к про шед­ше­му, ви­де­ли древ­ней­шие ста­дии че­ло­ве­чес­кой жиз­ни сов­сем в иной фор­ме. Эти лю­ди, пос­то­ян­но об­ра­ща­ющие взгляд к муд­рос­ти древ­них, при­пи­сы­ва­ющие вследст­вие обыч­но­го сме­ше­ния по­ня­тий лю­дям ста­ро­го вре­ме­ни муд­рость ста­рых лю­дей, ус­мат­ри­ва­ли где-то в от­да­лен­ном прош­лом пе­ри­од пер­во­быт­но­го ве­ли­чия, ко­то­рый сме­нил­ся вы­рож­де­ни­ем. Так, пар­сы об­ра­ща­ют­ся к счаст­ли­во­му прав­ле­нию ко­ро­ля Йи­ма, ког­да лю­ди и скот бы­ли бес­смерт­ны, ког­да ис­точ­ни­ки и де­ревья ни­ког­да не вы­сы­ха­ли и пи­ща не ис­то­ща­лась, ког­да не бы­ло ни хо­ло­да, ни жа­ры, ни за­вис­ти, ни ста­рос­ти. Буд­дис­ты вспо­ми­на­ют век ре­яв­ших в бесп­ре­дельнос­ти прек­рас­ных воз­душ­ных су­ществ, не имев­ших ни по­ла, ни нуж­ды в пи­ще до той нес­част­ной ми­ну­ты, ког­да они, от­ве­дав слад­кой пе­ны, об­ра­зо­вав­шей­ся на по­верх­нос­ти зем­ли, впа­ли в зло и за­тем осуж­де­ны бы­ли пи­таться ри­сом, ро­жать де­тей, стро­ить жи­ли­ща, де­лить собст­вен­ность и ус­та­нав­ли­вать кас­ты. Для сле­ду­ющих ве­ков пре­да­ние сох­ра­ня­ет ряд под­роб­нос­тей неп­ре­рыв­но­го вы­рож­де­ния лю­дей. Пер­вую ложь, нап­ри­мер, ска­зал царь Че­тий­а, а граж­да­не, ус­лы­шав об этом и не зная, что та­кое ложь, спра­ши­ва­ли, ка­кая она - бе­лая, чер­ная или го­лу­бая. Че­ло­ве­чес­кая жизнь ста­но­ви­лась ко­ро­че и ко­ро­че, и ко­роль Ма­га Са­га­ра пос­ле ко­рот­ко­го, 252-ты­ся­че­лет­не­го, царст­во­ва­ния сде­лал пе­чальное отк­ры­тие, об­на­ру­жив у се­бя пер­вый се­дой во­лос.

    Признавая не­удов­лет­во­ри­тельность ис­то­ри­чес­ких све­де­ний от­но­си­тельно низ­ших сту­пе­ней культу­ры, мы не долж­ны за­бы­вать, что они име­ют дво­який смысл. Ни­бур, на­па­дая на дер­жав­ших­ся те­ории прог­рес­са мыс­ли­те­лей XVI­II сто­ле­тия, от­ме­ча­ет упу­ще­ние ими весьма важ­но­го фак­та: «Нельзя при­вес­ти ни од­но­го при­ме­ра, по­ка­зы­ва­юще­го, что ка­кой-ли­бо сов­ре­мен­ный ди­кий на­род сам со­бою дос­тиг ци­ви­ли­зо­ван­но­го сос­то­яния». Уот­ли вос­пользо­вал­ся этим за­ме­ча­ни­ем, ко­то­рое в дей­ст­ви­тельнос­ти сос­тав­ля­ет ос­нов­ную идею его из­вест­но­го «Чте­ния о про­ис­хож­де­нии ци­ви­ли­за­ции». «Фак­ты не­умо­ли­мы, - го­во­рит он, - и ут­верж­де­ние, что нельзя при­вес­ти ни од­но­го дос­то­вер­но­го при­ме­ра, по­ка­зы­ва­юще­го, как ди­ка­ри ког­да-ни­будь са­ми, без пос­то­рон­ней по­мо­щи, воз­вы­си­лись из это­го сос­то­яния, не есть те­ория, а есть конс­та­ти­ро­ва­ние фак­та, до сих пор не оп­ро­верг­ну­тое». Он пользу­ет­ся этим для подт­верж­де­ния сво­его об­ще­го зак­лю­че­ния, что че­ло­век не мог воз­вы­ситься без чу­жой по­мо­щи из ди­ко­го сос­то­яния до ци­ви­ли­зо­ван­но­го и что ди­ка­ри - это вы­ро­див­ши­еся по­том­ки ци­ви­ли­зо­ван­ных лю­дей.

    Уотли, од­на­ко, ос­тав­ля­ет в сто­ро­не про­ти­во­по­лож­ный воп­рос - на­хо­дим ли мы в ис­то­рии при­мер ци­ви­ли­зо­ван­но­го на­ро­да, ко­то­рый точ­но так же сам со­бою впал бы в ди­кое сос­то­яние. По­доб­ный при­мер был бы в выс­шей сте­пе­ни ин­те­ре­сен для эт­но­ло­гов, хо­тя, ко­неч­но, он не про­ти­во­ре­чил бы те­ории раз­ви­тия, так как до­ка­за­тельство ут­ра­ты не оп­ро­вер­га­ет пред­шест­во­вав­ше­го это­му при­об­ре­те­ния. Но где най­ти та­кой при­мер?

    Недостаток ис­то­ри­чес­ких сви­де­тельств от­но­си­тельно пе­ре­ход­ной сту­пе­ни меж­ду ди­ким сос­то­яни­ем и выс­шей культу­рой - это факт, име­ющий две сто­ро­ны. Он взят од­нос­то­рон­не в ар­гу­мен­те ар­хи­епис­ко­па Уот­ли. К счастью, этот не­дос­та­ток не яв­ля­ет­ся ро­ко­вым. Хо­тя ис­то­рия и не в сос­то­янии пря­мо объяснить про­ис­хож­де­ние ди­ка­рей и по­ка­зать их мес­то в ис­то­рии культу­ры, она, од­на­ко, да­ет, по край­ней ме­ре, сви­де­тельства, близ­ко ка­са­ющи­еся это­го пред­ме­та. Кро­ме то­го, мы в сос­то­янии раз­лич­ны­ми спо­со­ба­ми изу­чать низ­шие ста­дии культу­ры на ос­но­ва­нии сви­де­тельств, ко­то­рые нельзя за­по­доз­рить в тен­ден­ци­оз­нос­ти, в на­ро­чи­той при­ла­жен­нос­ти к из­вест­ной те­ории. Ста­рые бас­нос­лов­ные пре­да­ния, как бы ни ма­ло они бы­ли дос­то­вер­ны в смыс­ле пря­мо­го сви­де­тельства о со­бы­ти­ях, со­дер­жат мно­жест­во от­дельных вер­ных опи­са­ний нра­вов и обы­ча­ев. Ар­хе­оло­гия отк­ры­ва­ет ста­рые па­мят­ни­ки и пог­ре­бен­ные ос­тат­ки от­да­лен­но­го прош­ло­го. Фи­ло­ло­гия вскры­ва­ет не­пи­са­ную ис­то­рию в язы­ке, ко­то­рый пе­ре­да­вал­ся от по­ко­ле­ния к по­ко­ле­нию без вся­кой мыс­ли о воз­мож­нос­ти ис­пользо­вать его в ка­чест­ве ис­то­ри­чес­ко­го ис­точ­ни­ка. Мно­гое го­во­рит нам эт­ног­ра­фи­чес­кое обоз­ре­ние рас зем­но­го ша­ра, а эт­ног­ра­фи­чес­кое срав­не­ние их сос­то­яния го­во­рит еще больше.

    Остановка и упа­док в раз­ви­тии ци­ви­ли­за­ции долж­ны быть при­чис­ле­ны к на­ибо­лее час­тым и мо­гу­щест­вен­ным про­яв­ле­ни­ям жиз­ни на­ро­дов. Упа­док зна­ния, ис­кус­ства и уч­реж­де­ний в не­ко­то­рых стра­нах, отс­та­ва­ние на­ро­дов, не­ког­да прог­рес­сив­ных по срав­не­нию с со­се­дя­ми, ко­то­рые опе­ре­жа­ют их, впа­де­ние це­лых че­ло­ве­чес­ких об­ществ в гру­бость и ни­ще­ту - все это яв­ле­ния, хо­ро­шо из­вест­ные ис­то­рии. При об­суж­де­нии от­но­ше­ний низ­шей сту­пе­ни ци­ви­ли­за­ции к бо­лее вы­со­ким ста­ди­ям су­щест­вен­но важ­но сос­та­вить се­бе из­вест­ное по­ня­тие о том, как да­ле­ко мо­жет дей­ст­во­вать на культу­ру та­кое вы­рож­де­ние. Ка­ко­го ро­да сви­де­тельства мо­гут дать нам пря­мое наб­лю­де­ние и ис­то­рия от­но­си­тельно вы­рож­де­ния лю­дей из ци­ви­ли­зо­ван­но­го сос­то­яния в сос­то­яние ди­кос­ти?

    В на­ших больших го­ро­дах так на­зы­ва­емые «опас­ные слои» пог­ру­же­ны в страш­ную ни­ще­ту и ис­пор­чен­ность. Ес­ли бы мы взду­ма­ли срав­ни­вать па­пу­асов Но­вой Ка­ле­до­нии со ско­пи­ща­ми ев­ро­пей­ских ни­щих и во­ров, то мы долж­ны бы­ли бы с грустью приз­нать, что в на­шей собст­вен­ной сре­де встре­ча­ет­ся сос­то­яние, ко­то­рое ху­же ди­карс­ко­го. Но это - не ди­кое сос­то­яние, это - ис­ка­жен­ная ци­ви­ли­за­ция. В от­ри­ца­тельном смыс­ле оби­та­те­ли Уай­т-Че­пельской тюрьмы и оби­та­те­ли гот­тен­тотс­ко­го кра­аля сход­ны меж­ду со­бой по не­дос­тат­ку зна­ния и нравст­вен­ных по­ня­тий выс­шей культу­ры. Но в по­ло­жи­тельном смыс­ле их умст­вен­ные и нравст­вен­ные ка­чест­ва край­не раз­лич­ны. Жизнь ди­ка­рей глав­ным об­ра­зом пос­вя­ще­на до­бы­ва­нию средств про­пи­та­ния, дос­тав­ля­емых при­ро­дой, что от­сутст­ву­ет в жиз­ни про­ле­та­ри­ев. Их от­но­ше­ния к ци­ви­ли­зо­ван­ной жиз­ни - од­но не­за­ви­си­мое, а дру­гое за­ви­си­мое - со­вер­шен­но про­ти­во­по­лож­ны. На мой взгляд, обыч­ные вы­ра­же­ния вро­де «го­родс­кие ди­ка­ри» и «улич­ные бе­ду­ины» по­хо­дят на срав­не­ние раз­ру­шен­но­го до­ма с только что стро­ящим­ся зда­ни­ем.

    Большее от­но­ше­ние к на­ше­му воп­ро­су име­ют слу­чаи, ког­да вой­на и дур­ное прав­ле­ние, го­лод и мо­ро­вая яз­ва, мно­го раз опус­то­шая не­ко­то­рые стра­ны, низ­во­ди­ли их на­се­ле­ние до жал­ких ос­тат­ков, по­ни­жа­ли уро­вень их ци­ви­ли­за­ции. Иног­да уеди­нен­ная жизнь де­ре­венс­ких за­хо­лус­тий то­же как буд­то ве­дет к оди­ча­нию. Но, нас­колько нам из­вест­но, ни од­на из этих при­чин в дей­ст­ви­тельнос­ти ни­ког­да не да­ва­ла в ви­де сво­его ре­зульта­та об­щи­ны нас­то­ящих ди­ка­рей.

    Обращаясь к древ­ней­шим из­вес­ти­ям о вы­рож­де­нии, выз­ван­ном неб­ла­гоп­ри­ят­ны­ми обс­то­ятельства­ми, мы мо­жем от­ме­тить рас­сказ Ови­дия о нес­частье ко­ло­нии То­ме на бе­ре­гах Чер­но­го мо­ря, хо­тя, быть мо­жет, его не сле­ду­ет при­ни­мать слиш­ком бук­вально. Изоб­ра­жая быт ее сме­шан­но­го на­се­ле­ния, сос­то­яв­ше­го из гре­ков и вар­ва­ров, ко­то­рых ти­ра­ни­ли и уво­ди­ли в плен сар­матс­кие на­езд­ни­ки, по­эт от­ме­ча­ет упа­док зем­ле­де­лия и ткац­ко­го ис­кус­ства, упот­реб­ле­ние вар­варс­кой одеж­ды из зве­ри­ных шкур:

    

    

    Случаи осо­бен­но низ­кой ци­ви­ли­за­ции в Ев­ро­пе, быть мо­жет, иног­да мо­гут быть объясне­ны вы­рож­де­ни­ем по­доб­но­го ро­да, но ча­ще они предс­тав­ля­ют, по-ви­ди­мо­му, ос­тат­ки древ­не­го, ос­тав­ше­го­ся не­из­мен­ным вар­варст­ва. С этой точ­ки зре­ния ин­те­рес­но сви­де­тельство о том, в ка­ком сос­то­янии на­хо­ди­лись отс­та­лые рай­оны Ир­лан­дии два или три сто­ле­тия то­му на­зад. Тог­да пар­ла­мен­том из­да­ва­лись ак­ты про­тив ста­рин­ных обы­ча­ев при­вя­зы­вать плу­ги к хвос­там ло­ша­дей и от­жи­гать со­ло­му от ко­лосьев ов­са вмес­то об­мо­ла­чи­ва­ния их. В XVI­II в. Ир­лан­дия бы­ла еще та­ким об­ра­зом опи­са­на в од­ной са­ти­ре:

    «Западный ост­ров, зна­ме­ни­тый бо­ло­та­ми, то­ри­ями и ов­чар­ка­ми, кля­ча­ми, зап­ря­жен­ны­ми за хвост, и ог­нен­ны­ми це­па­ми для мо­лотьбы».

    Описание жал­ко­го бы­та гру­бых ир­ланд­цев, дан­ное око­ло 1660 г. Фай­нсом Мо­ри­со­ном, изу­ми­тельно. У них да­же лор­ды, го­во­рит он, жи­ли в бед­ных гли­ня­ных хи­жи­нах или ша­ла­шах из хво­рос­та, пок­ры­тых дер­ном. Во мно­гих мес­тах и муж­чи­ны и жен­щи­ны да­же в са­мое хо­лод­ное вре­мя но­си­ли только хол­що­вые от­репья вок­руг по­яс­ни­цы и шерс­тя­ные пла­щи на пле­чах, так что че­ло­ве­ка на­то­щак мог­ло бы стош­нить при од­ном взгля­де на ста­ру­ху в та­ком ви­де. Он упо­ми­на­ет об их обы­чае от­жи­гать со­ло­му от ов­ся­ных ко­лосьев и де­лать из них ле­пеш­ки. У них не бы­ло сто­лов, и они ста­ви­ли пи­щу на связ­ки се­на. Их празд­нич­ной пи­щей бы­ли па­лые ло­ша­ди. Они ва­ри­ли кус­ки го­вя­ди­ны и сви­ни­ны вмес­те с не­об­мы­ты­ми внут­рен­нос­тя­ми жи­вот­ных в де­ре­вян­ном ко­ры­те, обер­ну­том в сы­рую ко­ровью ко­жу, так и ста­вя его на огонь. Они пи­ли мо­ло­ко, ко­то­рое сог­ре­ва­ли рас­ка­лен­ны­ми кам­ня­ми.

    Другую мест­ность, за­ме­ча­тельную вар­варс­кой прос­то­той жиз­ни, предс­тав­ля­ют Геб­ридс­кие ост­ро­ва. До не­дав­не­го вре­ме­ни там мож­но бы­ло най­ти в пов­сед­нев­ном упот­реб­ле­нии гли­ня­ную по­су­ду без гла­зу­ри, сде­лан­ную ру­ка­ми, без по­мо­щи гон­чар­но­го ко­ле­са. Она мог­ла бы сой­ти в ка­ком-ни­будь му­зее за нас­то­ящий об­раз­чик ре­мес­лен­но­го ис­кус­ства ди­ка­рей. Эти «краг­га­ны» и те­перь еще вы­де­лы­ва­ют­ся од­ной ста­рой жен­щи­ной в Бар­ва­се для про­да­жи в ка­чест­ве курьезов. Та­кое сос­то­яние гон­чар­но­го де­ла на Геб­ридс­ких ост­ро­вах в но­вей­шее вре­мя от­лич­но сог­ла­су­ет­ся со сви­де­тельством Джорд­жа Бьюке­не­на, ко­то­рый в XVI в. со­об­щал, что эти ост­ро­ви­тя­не ва­ри­ли мя­со в сы­чу­ге или в ко­же са­мо­го жи­вот­но­го. В на­ча­ле XVI­II в. Мар­тин упо­ми­на­ет как о гос­подст­ву­ющем обы­чае о ста­рин­ном спо­со­бе убор­ки хле­ба лов­ким от­жи­га­ни­ем его от ко­лосьев, что, по его сло­вам, де­ла­лось очень быст­ро; от­сю­да спо­соб этот на­зы­вал­ся «grad­dan» (гэльское grad - быст­рый): Мы ви­дим, что обы­чай от­жи­га­ния зер­на, ко­то­рый ста­ви­ли в укор «гру­бым ир­ланд­цам», на де­ле был про­дол­же­ни­ем ста­ро­го кельтско­го спо­со­ба, не ли­шен­но­го сво­ей прак­ти­чес­кой пользы. Та­ким об­ра­зом, на­ли­чие в кельтских мест­нос­тях дру­гих расп­рост­ра­нен­ных при­емов и на­вы­ков низ­шей культу­ры, нап­ри­мер ки­пя­че­ния в ко­же или шку­ре, как у ски­фов Ге­ро­до­та, или пос­редст­вом кам­ней, как у ас­си­но­бой­нов Се­вер­ной Аме­ри­ки, го­во­рит, по-ви­ди­мо­му, не столько о вы­рож­де­нии выс­шей ци­ви­ли­за­ции, сколько о сох­ра­не­нии ос­тат­ков низ­шей. Ир­ланд­цы и жи­те­ли Геб­ридс­ких ост­ро­вов из­дав­на на­хо­ди­лись под вли­яни­ем срав­ни­тельно вы­со­кой ци­ви­ли­за­ции, ко­то­рая тем не ме­нее все-та­ки мог­ла ос­та­вить без из­ме­не­ния мно­гое из ста­рых и гру­бых обы­ча­ев это­го на­ро­да.

    Примеры ци­ви­ли­зо­ван­ных лю­дей, ко­то­рые опус­ка­ют­ся до ди­карс­ко­го об­ра­за жиз­ни, по­па­дая в от­да­лен­ные края и пе­рес­та­вая пользо­ваться на­вы­ка­ми ци­ви­ли­за­ции или чувст­во­вать пот­реб­ность в них, предс­тав­ля­ют бо­лее оп­ре­де­лен­ное до­ка­за­тельство вы­рож­де­ния. С та­ким по­ло­же­ни­ем ве­щей больше все­го свя­за­но из­вест­ное нам са­мос­то­ятельное вы­рож­де­ние из ци­ви­ли­зо­ван­но­го сос­то­яния в ди­кое. Это слу­ча­ет­ся в сре­де сме­шан­ных на­ро­дов, уро­вень ци­ви­ли­за­ции ко­то­рых бы­ва­ет ни­же уров­ня ци­ви­ли­за­ции вы­со­ко­раз­ви­то­го на­ро­да. Это слу­ча­ет­ся иног­да при сме­ше­нии че­ло­ве­чес­ких групп, сто­ящих на раз­ных уров­нях культу­ры. Од­на­ко и здесь де­ло не до­хо­дит до пол­но­го вы­рож­де­ния. Воз­му­тив­ши­еся мат­ро­сы «Ба­ун­ти» со сво­ими по­ли­не­зий­ски­ми же­на­ми ос­но­ва­ли гру­бую, но не ди­кую об­щи­ну на ост­ро­ве Пит­кэр­не. Име­ющие зна­чи­тельную пор­ту­гальскую при­месь пле­ме­на Ост-Индии и Аф­ри­ки ве­дут жизнь ни­же ев­ро­пей­ско­го уров­ня, но все-та­ки не ди­кую. Га­учо юж­но­аме­ри­канс­ких пам­па­сов, так на­зы­ва­емые кон­ные пле­ме­на, предс­тав­ля­ющие со­бой смесь ев­ро­пей­цев и ин­дей­цев, по опи­са­ни­ям, си­дят вок­руг ог­ня на бычьих че­ре­пах, ва­рят суп в ро­гах жи­вот­ных, об­ло­жен­ных го­ря­чим пеп­лом, пи­та­ют­ся од­ним мя­сом, без рас­ти­тельной пи­щи, и ве­дут отв­ра­ти­тельную жи­вот­ную, не зна­ющую удобств, вы­ро­див­шу­юся, но все же не ди­кую жизнь. Идя дальше, мы при­хо­дим к тем слу­ча­ям, ког­да от­дельные ци­ви­ли­зо­ван­ные лю­ди по­па­да­ют в сре­ду ди­ка­рей и ус­ва­ива­ют их об­раз жиз­ни, ока­зы­вая ма­ло вли­яния на его улуч­ше­ние. Де­ти этих лю­дей мо­гут уже пря­мо по­пасть в ка­те­го­рию ди­ка­рей. Но эти слу­чаи сме­ше­ния от­нюдь не мо­гут слу­жить сви­де­тельством то­го, что низ­шая культу­ра дей­ст­ви­тельно яв­ля­ет­ся ре­зульта­том вы­рож­де­ния выс­шей. От­сю­да сле­ду­ет лишь один вы­вод, что при су­щест­во­ва­нии выс­шей и низ­шей ци­ви­ли­за­ций у двух пле­мен сме­шан­ное пле­мя мо­жет ли­бо примк­нуть к низ­шей культу­ре, ли­бо за­нять сред­нее по­ло­же­ние.

    Вырождение, ве­ро­ят­но, ска­зы­ва­ет­ся сильнее в низ­шей культу­ре, чем в выс­шей. Вар­варс­кие на­ро­ды и ди­кие ор­ды при меньшем ко­ли­чест­ве зна­ний и большей ог­ра­ни­чен­нос­ти средств, по-ви­ди­мо­му, осо­бен­но лег­ко под­вер­га­ют­ся раз­ру­ши­тельным вли­яни­ям. В Аф­ри­ке, нап­ри­мер, за пос­лед­ние сто­ле­тия, ви­ди­мо, про­изо­шел упа­док культу­ры, что, ве­ро­ят­но, в зна­чи­тельной сте­пе­ни, за­ви­се­ло от ино­зем­но­го вли­яния. Дж. Л. Уильсон, срав­ни­вая из­вест­ные по со­об­ще­ни­ям XVI и XVII вв. мо­гу­щест­вен­ные го­су­дарст­ва нег­ров За­пад­ной Аф­ри­ки с на­хо­дя­щи­ми­ся на их тер­ри­то­рии не­больши­ми об­щи­на­ми нас­то­яще­го вре­ме­ни, сох­ра­няв­ши­ми ма­ло или вов­се не сох­ра­нив­ши­ми пре­да­ний о преж­ней об­шир­ной по­ли­ти­чес­кой ор­га­ни­за­ции сво­их пред­ков, счи­та­ет, что здесь больше все­го сыг­ра­ло роль вред­ное вли­яние тор­гов­ли не­вольни­ка­ми. В Юго-Вос­точ­ной Аф­ри­ке то­же ис­чез­ла, по-ви­ди­мо­му, срав­ни­тельно вы­со­кая вар­варс­кая культу­ра, ко­то­рая, по на­шим дан­ным, сов­па­да­ет со ста­рин­ны­ми опи­са­ни­ями ко­ро­левст­ва Мо­но­мо­та­пы, а встре­ча­ющи­еся здесь за­ме­ча­тельные раз­ва­ли­ны пост­ро­ек из те­са­но­го кам­ня, сло­жен­но­го без це­мен­та, го­во­рят о преж­ней ци­ви­ли­за­ции, сто­яв­шей вы­ше культу­ры ны­неш­не­го ту­зем­но­го на­се­ле­ния.

    Патер Шарльвуа го­во­рит об иро­ке­зах про­шед­ше­го сто­ле­тия, что в ста­рин­ные вре­ме­на они уме­ли стро­ить свои хи­жи­ны луч­ше, чем дру­гие на­ро­ды, и луч­ше, чем они са­ми де­ла­ют это те­перь. Они ук­ра­ша­ли их гру­бы­ми рез­ны­ми фи­гу­ра­ми. Ког­да пос­ле раз­лич­ных войн поч­ти все их де­рев­ни бы­ли выж­же­ны, они уже не за­бо­ти­лись о во­зоб­нов­ле­нии их в преж­нем ви­де. Вы­рож­де­ние ин­дей­цев чи­ен есть из­вест­ный ис­то­ри­чес­кий факт. Прес­ле­ду­емое вра­га­ми из пле­ме­ни сиу и на­ко­нец вы­тес­нен­ное да­же из сво­ей ук­реп­лен­ной де­рев­ни, пле­мя это бы­ло по­ра­же­но в са­мом кор­не. Чис­лен­ность его уменьша­лась. Оно не от­ва­жи­ва­лось больше стро­ить пос­то­ян­ных жи­лищ, бро­си­ло зем­ле­де­лие и об­ра­ти­лось в пле­мя бро­дя­чих охот­ни­ков. Единст­вен­ным цен­ным иму­щест­вом его ос­та­ва­лись ло­ша­ди, ко­то­рых оно каж­дый год вы­ме­ни­ва­ло на за­па­сы хле­ба, бо­бов, тыкв и ев­ро­пей­ских то­ва­ров, пос­ле че­го возв­ра­ща­лось вглубь пре­рий. В Ска­лис­тых го­рах лорд Мильтон и д-р Чидль встре­ти­ли уеди­нен­ные ос­тат­ки пле­ме­ни шуш­ва­пов. Эти лю­ди не­име­ли ни ло­ша­дей, ни со­бак, ук­ры­ва­лись под гру­бы­ми вре­мен­ны­ми на­ве­са­ми из ко­ры или ро­гож, год от го­да впа­да­ли все в большую ни­ще­ту и быст­ро вы­ми­ра­ли. Это - дру­гой при­мер вы­рож­де­ния, выз­вав­ше­го дег­ра­да­цию или ис­чез­но­ве­ние мно­гих из ди­ких на­ро­дов.

    Такие пле­ме­на яв­ля­ют­ся нас­то­ящи­ми отб­ро­са­ми ди­кос­ти. Есть ос­но­ва­ние ду­мать, что ин­дей­ское пле­мя диг­гер в Се­вер­ной Аме­ри­ке и буш­ме­ны Юж­ной Аф­ри­ки - дег­ра­ди­ро­вав­шие ос­тат­ки пле­мен, не­ког­да ви­дев­ших бо­лее счаст­ли­вые дни. Пре­да­ния отс­та­лых пле­мен о луч­шей жиз­ни их пред­ков иног­да мо­гут быть дей­ст­ви­тельным вос­по­ми­на­ни­ем о не очень от­да­лен­ном прош­лом. Ал­гон­кинс­кие ин­дей­цы вспо­ми­на­ют о преж­них вре­ме­нах как о зо­ло­том ве­ке, ког­да жизнь бы­ла луч­ше, чем те­перь, ког­да у них бы­ли луч­шие за­ко­ны и на­чальни­ки и ме­нее гру­бые нра­вы. И в са­мом де­ле, нас­колько мы зна­ем их ис­то­рию, мож­но до­пус­тить, что они име­ют ос­но­ва­ние вспо­ми­нать в нес­частье дав­но ми­нув­шие счаст­ли­вые вре­ме­на. Да­же гру­бый кам­ча­дал мо­жет ут­верж­дать, что де­ла на све­те идут все ху­же и ху­же, что лю­ди все убы­ва­ют и пор­тят­ся и пи­щи ста­но­вит­ся все меньше, так как охот­ни­ки, мед­ве­ди и се­вер­ные оле­ни ухо­дят от­сю­да в иные стра­ны, где жизнь счаст­ли­вее.

    Для изу­че­ния ис­то­рии культу­ры бы­ло бы большим при­об­ре­те­ни­ем, ес­ли бы яв­ле­ния дег­ра­да­ции и отк­ло­не­ния бы­ли ис­сле­до­ва­ны на бо­лее об­шир­ном и точ­ном фак­ти­чес­ком ма­те­ри­але, чем это де­ла­лось до сих пор. Слу­чаи, на­ми при­ве­ден­ные, ве­ро­ят­но, сос­тав­ля­ют только часть из мно­жест­ва фак­тов, ко­то­рые мож­но бы­ло бы при­вес­ти для до­ка­за­тельства то­го, что вы­рож­де­ние в культу­ре бы­ло вов­се не пер­во­на­чальной при­чи­ной су­щест­во­ва­ния на све­те вар­варст­ва и ди­кос­ти, а предс­тав­ля­ло со­бой лишь по­боч­ное дей­ст­вие, про­яв­ляв­ше­еся ши­ро­ко и глу­бо­ко при об­щем раз­ви­тии ци­ви­ли­за­ции. Быть мо­жет, бы­ло бы не­бе­зос­но­ва­тельно срав­ни­вать вы­рож­де­ние культу­ры как по эф­фек­ту, так и по об­шир­но­му расп­рост­ра­не­нию с об­на­же­ни­ями в ге­оло­ги­чес­кой ис­то­рии зем­ли.

    Обсуждая от­но­ше­ния меж­ду ди­кой и ци­ви­ли­зо­ван­ной жизнью, мож­но най­ти неч­то по­учи­тельное в под­раз­де­ле­ни­ях че­ло­ве­чес­ко­го ро­да. Большой ин­те­рес предс­тав­ля­ет в этом от­но­ше­нии клас­си­фи­ка­ция язы­ков по се­мей­ст­вам. Без сом­не­ния, язык сам по се­бе еще не­дос­та­точ­ная пу­те­вод­ная нить для оп­ре­де­ле­ния про­ис­хож­де­ния на­ро­да, как сви­де­тельству­ют при­ме­ры ев­ре­ев в Анг­лии и трех чет­вер­тей нег­ри­тянс­ко­го на­се­ле­ния в Вест-Индии, го­во­ря­щих на анг­лий­ском язы­ке как на род­ном. Но все-та­ки при обык­но­вен­ных обс­то­ятельствах общ­ность язы­ка ука­зы­ва­ет, как пра­ви­ло, и на общ­ность пред­ков. Как пу­те­во­ди­тель в ис­то­рии ци­ви­ли­за­ции язык дос­тав­ля­ет еще луч­шие сви­де­тельства, чем в об­лас­ти эт­но­ло­гии, так как общ­ность язы­ка в большинст­ве слу­ча­ев пред­по­ла­га­ет и общ­ность культу­ры. Че­ло­ве­чес­кая груп­па, нас­только гос­подст­ву­ющая, что­бы сох­ра­нить или на­вя­зы­вать свой язык, обык­но­вен­но бо­лее или ме­нее сох­ра­ня­ет или на­вя­зы­ва­ет и свою ци­ви­ли­за­цию. Та­ким об­ра­зом, об­щее про­ис­хож­де­ние язы­ков ин­ду­сов, гре­ков и гер­ман­цев, без сом­не­ния, в зна­чи­тельной ме­ре за­ви­се­ло от общ­нос­ти пред­ков, но еще тес­нее оно свя­за­но с их об­щей со­ци­альной и умст­вен­ной ис­то­ри­ей, с тем, что про­фес­сор Макс Мюл­лер удач­но на­зы­ва­ет их «ду­хов­ным родст­вом». Уди­ви­тельная ус­той­чи­вость язы­ка час­то да­ет нам воз­мож­ность отк­ры­вать у пле­мен, от­да­лен­ных од­но от дру­го­го во вре­ме­ни и в прост­ранст­ве, сле­ды об­щей ци­ви­ли­за­ции.

    Каково же от­но­си­тельное по­ло­же­ние ди­ких и ци­ви­ли­зо­ван­ных пле­ме­на раз­лич­ных груп­пах че­ло­ве­чест­ва, свя­зан­ных ис­то­ри­чес­ки об­ла­да­ни­ем родст­вен­ны­ми язы­ка­ми?

    Семитическое се­мей­ст­во, к ко­то­ро­му при­над­ле­жа­ли твор­цы од­ной из древ­ней­ших из­вест­ных ци­ви­ли­за­ций ми­ра, вклю­ча­ет ара­бов, ев­ре­ев, фи­ни­ки­ян, си­рий­цев и др., имея как ста­рые, так и но­вей­шие родст­вен­ные свя­зи в Се­вер­ной Аф­ри­ке. К это­му се­мей­ст­ву при­над­ле­жит нес­колько гру­бых пле­мен, но ни од­но из них не мо­жет быть пос­тав­ле­но в раз­ряд ди­ких.

    Арийское се­мей­ст­во, не­сом­нен­но, жи­ло в Азии и Ев­ро­пе в про­дол­же­ние мно­гих ты­ся­че­ле­тий. Су­щест­ву­ют хо­ро­шо из­вест­ные и яр­кие сле­ды его вар­варс­ко­го сос­то­яния в древ­ние вре­ме­на, ко­то­рое, быть мо­жет, с на­именьши­ми из­ме­не­ни­ями сох­ра­ни­лось у изо­ли­ро­ван­ных пле­мен, оби­та­ющих в до­ли­нах Гин­ду­ку­ша и Ги­ма­ла­ев. Но и здесь так­же не из­вест­но как буд­то ни од­но­го слу­чая, что­бы ка­кое-ни­будь чис­то арий­ское пле­мя сде­ла­лось ди­ким. Цы­га­не и дру­гие низ­ко сто­ящие пле­ме­на, без сом­не­ния, от­час­ти арий­цы по кро­ви, но их низ­кое сос­то­яние не есть еще ди­кость.

    В Ин­дии су­щест­ву­ют пле­ме­на арий­ские по язы­ку, но по фи­зи­чес­ко­му сло­же­нию при­над­ле­жа­щие ско­рее к ко­рен­но­му на­се­ле­нию. Пред­ки их про­ис­хо­дят пре­иму­щест­вен­но от ко­рен­ных мест­ных пле­мен, бо­лее или ме­нее сме­шав­ших­ся с гос­подст­ву­ющи­ми ин­ду­са­ми. Не­ко­то­рые пле­ме­на, под­хо­дя­щие под эту ка­те­го­рию, как, нап­ри­мер, би­лы и ку­ли­сы в Бом­бей­ском пре­зи­дентст­ве, го­во­рят на ин­дус­ских на­ре­чи­ях, по край­ней ме­ре по сло­ва­рю, ес­ли не всег­да по грам­ма­ти­чес­ко­му стро­ению. Од­на­ко эти лю­ди по сво­ей культу­ре ни­же, чем не­ко­то­рые ин­ду­изи­ро­ван­ные груп­пы мест­но­го на­се­ле­ния, удер­жав­шие свой дра­ви­дий­ский язык, ка­ко­вы, нап­ри­мер, та­му­лы. Но все эти пле­ме­на сто­ят на бо­лее вы­со­ких сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции, чем ди­кие лес­ные пле­ме­на по­лу­ост­ро­ва, ко­то­рых мож­но счи­тать поч­ти ди­ка­ря­ми и ко­то­рые не при­над­ле­жат к арий­цам ни по кро­ви, ни по язы­ку.

    Впрочем, на Цей­ло­не мы мо­жем ви­деть за­ме­ча­тельное яв­ле­ние не­сом­нен­но ди­ких лю­дей, го­во­ря­щих на арий­ском на­ре­чии. Это - ди­кая часть пле­ме­ни вед­да, или «охот­ни­ков», ос­тат­ки ко­то­ро­го еще и те­перь оби­та­ют в ле­сис­той час­ти ост­ро­ва. Это - тем­но­ко­жий на­род с плос­ким но­сом, сла­бо­го сло­же­ния, с ма­лым че­ре­пом. Сред­ний рост у муж­чин не бо­лее пя­ти фу­тов. Эти трус­ли­вые, бе­зо­бид­ные, прос­тые лю­ди жи­вут пре­иму­щест­вен­но охо­той. Они стре­ля­ют птиц, ло­вят ры­бу, от­рав­ляя во­ду, и ис­кус­но до­бы­ва­ют ди­кий мед. У них есть лу­ки и стре­лы с же­лез­ны­ми на­ко­неч­ни­ка­ми, ко­то­рые вмес­те с охот­ничьими со­ба­ка­ми сос­тав­ля­ют их на­ибо­лее цен­ное иму­щест­во. Они жи­вут в пе­ще­рах или в ша­ла­шах из ко­ры, и у них са­мо сло­во («ру­ку­ла») для обоз­на­че­ния до­ма син­га­лезс­ко­го про­ис­хож­де­ния оз­на­ча­ет дуп­ло. Одеж­да их преж­де сос­то­яла из лос­ку­та ко­ры, но те­перь они при­ве­ши­ва­ют к по­ясу кус­ки холс­та. Об­ра­ба­ты­вать клоч­ки зем­ли они ста­ли, го­во­рят, только в не­дав­нее вре­мя. Они счи­та­ют по пальцам и до­бы­ва­ют огонь с по­мощью свер­ла са­мо­го прос­то­го уст­рой­ст­ва, ко­то­рое вер­тят ру­кой. Они очень прав­ди­вы и чест­ны. Их еди­ноб­ра­чие и суп­ру­жес­кая вер­ность сос­тав­ля­ют пол­ную про­ти­во­по­лож­ность со­вер­шен­но иным нра­вам бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных син­га­ле­зов. За­ме­ча­тельный брач­ный обы­чай у вед­да поз­во­ля­ет муж­чи­не брать за­муж млад­шую (но не стар­шую) сест­ру. Этот брак с сест­ра­ми су­щест­ву­ет и у син­га­ле­зов, но ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся у них только ко­ро­левс­кой семьей.

    Прежде оши­боч­но ут­верж­да­ли, буд­то у вед­да нет ни ре­ли­гии, ни лич­ных имен, ни язы­ка. В дей­ст­ви­тельнос­ти их ре­ли­гия со­от­ветст­ву­ет ани­миз­му гру­бей­ших пле­мен Ин­дии. Не­ко­то­рые из их имен за­ме­ча­тельны тем, что они ин­дус­ские, но не­упот­ре­би­тельны у но­вей­ших син­га­ле­зов. Их язык есть на­ре­чие син­га­лезс­ко­го язы­ка. Это, без сом­не­ния, на­хо­дит­ся в не­ко­то­рой свя­зи с обыч­ным мне­ни­ем, буд­то вед­да про­ис­хо­дят от «яккос», или де­мо­нов, то есть от ту­зем­ных пле­мен ост­ро­ва. Пре­да­ние и язык поз­во­ля­ют счи­тать ве­ро­ят­ной при­месь арий­ской кро­ви, что соп­ро­вож­да­лось при­ня­ти­ем и арий­ско­го язы­ка, но фи­зи­чес­кие приз­на­ки по­ка­зы­ва­ют, что пле­мя вед­да про­ис­хо­дит глав­ным об­ра­зом от ту­зем­но­го до­арий­ско­го ти­па.

    Татарские пле­ме­на Се­вер­ной Азии и Ев­ро­пы (ту­ранс­кое, упот­реб­ляя это сло­во в ог­ра­ни­чен­ном смыс­ле) предс­тав­ля­ют со­бой яв­ле­ние со­вер­шен­но дру­го­го ро­да. Эта ши­ро­ко расп­рост­ра­нен­ная груп­па пле­мен и на­ро­дов име­ет чле­нов, поч­ти или впол­не сто­яв­ших на уров­не ди­ка­рей в древ­ние и да­же но­вей­шие вре­ме­на, ка­ко­вы, нап­ри­мер, ос­тя­ки, тун­гу­сы, са­мо­еды, ло­па­ри, тог­да как бо­лее или ме­нее вы­со­кие раз­ря­ды культу­ры предс­тав­ле­ны мон­го­ла­ми, тур­ка­ми и венг­ра­ми. Но в этом слу­чае не мо­жет быть сом­не­ния, что ма­ло­культур­ные пле­ме­на предс­тав­ля­ют древ­ней­шее сос­то­яние та­тарс­кой ра­сы, из ко­то­ро­го, как из­вест­но, под­ня­лись бо­лее сме­шан­ные и ци­ви­ли­зо­ван­ные на­ро­ды, глав­ным об­ра­зом че­рез при­ня­тие чуж­дой культу­ры буд­дистс­ких, му­сульманс­ких и хрис­ти­анс­ких на­ро­дов, а от­час­ти бла­го­да­ря внут­рен­не­му раз­ви­тию.

    Этнология Юго-Вос­точ­ной Азии нес­колько тем­на. Од­на­ко ес­ли мож­но под­вес­ти под один раз­ряд ту­зем­ные пле­ме­на Си­ама, Бир­мы и пр., то бо­лее гру­бые пле­ме­на мож­но счи­тать предс­та­ви­те­ля­ми бо­лее древ­не­го сос­то­яния, так как выс­шая культу­ра в этой стра­не, оче­вид­но, бы­ла ино­зем­но­го, пре­иму­щест­вен­но буд­дистс­ко­го, про­ис­хож­де­ния.

    Малайская ра­са так­же за­ме­ча­тельна по то­му раз­ви­тию ци­ви­ли­за­ции, ка­кое об­на­ру­жи­ва­ет­ся у пле­мен, от­но­си­мых к этой ра­се. При срав­не­нии ди­ких пле­мен Ма­лай­ско­го по­лу­ост­ро­ва и Бор­нео с по­лу­ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми на­ро­да­ми Явы и Су­мат­ры ока­зы­ва­ет­ся, что од­на часть ра­сы предс­тав­ля­ет древ­нее ди­кое сос­то­яние, тог­да как дру­гая часть вла­де­ет ци­ви­ли­за­ци­ей, ко­то­рая, как вид­но с пер­во­го взгля­да, за­имст­во­ва­на глав­ным об­ра­зом из ин­дус­ско­го и му­сульманс­ко­го ис­точ­ни­ков. Не­ко­то­рые из лес­ных оби­та­те­лей по­лу­ост­ро­ва яв­ля­ют­ся, по-ви­ди­мо­му, предс­та­ви­те­ля­ми ма­лай­ской ра­сы, на­хо­дя­щи­ми­ся на весьма низ­ком уров­не культу­ры, хо­тя труд­но ска­зать, нас­колько та­кой уро­вень мо­жет счи­таться пер­во­на­чальным и нас­колько здесь сыг­ра­ло роль вы­рож­де­ние.

    Самое гру­бое пле­мя сре­ди них - оранг са­бим­ба, ко­то­рое не име­ет ни зем­ле­де­лия, ни ло­док и рас­ска­зы­ва­ет о се­бе за­ме­ча­тельную ис­то­рию. Это буд­то бы по­том­ки по­тер­пев­ших ко­раб­лек­ру­ше­ние ма­лай­цев из стра­ны Буд­жис. Они бы­ли до та­кой сте­пе­ни уг­не­та­емы морс­ки­ми раз­бой­ни­ка­ми, что бро­си­ли ци­ви­ли­за­цию и зем­ле­де­лие и пок­ля­лись не есть кур, ко­то­рые вы­да­ва­ли их сво­им кри­ком. Та­ким об­ра­зом, они ни­че­го не се­ют, а едят ди­кие пло­ды и рас­те­ния и вся­ких жи­вот­ных, кро­ме кур. Ес­ли этот рас­сказ ос­но­ван на фак­тах, то он предс­тав­ля­ет ин­те­рес­ный слу­чай вы­рож­де­ния. Од­на­ко воз­мож­но, что мы име­ем здесь де­ло с ми­фом: ди­ка­ри обык­но­вен­но вы­ду­мы­ва­ют ми­фы для объясне­ния ка­ких-ни­будь осо­бых обы­ча­ев. Так, нап­ри­мер, в том же краю би­ду­ан­да-кал­ланг рас­ска­зы­ва­ют, что они не об­ра­ба­ты­ва­ют зем­лю по­то­му, что их пред­ки да­ли обет не за­ни­маться зем­ле­де­ли­ем. Дру­гой гру­бый на­род Ма­лай­ско­го по­лу­ост­ро­ва, джа­кун, - прос­тое, крот­кое пле­мя, в ко­то­ром од­ни ве­дут свою ро­дос­лов­ную от па­ры бе­лых обезьян, а дру­гие объясня­ют, что они по­том­ки бе­лых лю­дей. Дей­ст­ви­тельно, есть ос­но­ва­ние пред­по­ла­гать, что джа­кун и в са­мом де­ле сме­шан­ное пле­мя, так как в их язы­ке встре­ча­ет­ся нес­колько пор­ту­гальских слов и так как име­ют­ся ука­за­ния о нес­кольких ев­ро­пей­ских вы­ход­цах, по­се­лив­ших­ся в этой стра­не.

    Полинезийцы, па­пу­асы и авст­ра­лий­цы предс­тав­ля­ют раз­лич­ные сте­пе­ни ди­кос­ти, расп­рост­ра­нен­ные каж­дая в сво­ей об­шир­ной об­лас­ти в срав­ни­тельно од­но­род­ном ви­де. На­ко­нец, дос­той­ны вни­ма­ния, хо­тя и сов­сем не­яс­ны свя­зи меж­ду ди­костью и бо­лее вы­со­ки­ми сос­то­яни­ями культу­ры в Се­вер­ной и Юж­ной Аме­ри­ке. Су­щест­ву­ет нес­колько больших линг­вис­ти­чес­ких се­мей­ств, чле­ны ко­то­рых ока­зы­ва­лись вез­де в ди­ком сос­то­янии: та­ко­вы эс­ки­мо­сы, ал­гон­ки­ны и гу­ара­ни. С дру­гой сто­ро­ны, здесь су­щест­во­ва­ли три, по-ви­ди­мо­му, не­за­ви­си­мые од­на от дру­гой об­лас­ти по­лу­ци­ви­ли­за­ции, дос­тиг­шей вы­со­ко­го вар­варс­ко­го уров­ня, имен­но: в Мек­си­ке и Цент­ральной Аме­ри­ке, в Бо­го­те и Пе­ру. В про­ме­жут­ке меж­ду этим выс­шим и низ­шим сос­то­яни­ем на­хо­ди­лись пле­ме­на, сто­яв­шие на уров­не нат­че­зов Лу­изи­аны и апа­ла­чей Фло­ри­ды. Линг­вис­ти­чес­кая связь меж­ду бо­лее пе­ре­до­вы­ми на­ро­да­ми и отс­та­лы­ми пле­ме­на­ми, ок­ру­жа­ющи­ми их, из­вест­на по не­ко­то­рым при­ме­рам, но поч­ти не су­щест­ву­ет оп­ре­де­лен­ных сви­де­тельств, ко­то­рые по­ка­зы­ва­ли бы, что выс­шая культу­ра под­ня­лась из низ­шей или низ­шая яв­ля­ет­ся вы­рож­де­ни­ем выс­шей. В из­вест­ной сте­пе­ни мог­ло слу­читься и то и дру­гое.

    Из та­ко­го об­ще­го обоз­ре­ния этой эт­но­ло­ги­чес­кой за­да­чи яс­но вид­но, что она воз­наг­ра­ди­ла бы и бо­лее близ­кое изу­че­ние, не­же­ли то, ка­кое ей бы­ло пос­вя­ще­но до сих пор. Су­дя по тем фак­там, ка­кие из­вест­ны в нас­то­ящее вре­мя, мож­но ду­мать, что ес­ли не­ко­то­рые вет­ви ка­кой-ли­бо ра­сы сво­ей культу­рой зна­чи­тельно пре­вос­хо­дят ос­тальные, то это раз­ли­чие ча­ще яв­ля­ет­ся ре­зульта­том рос­та культу­ры, чем упад­ка. Но та­кой рост го­раз­до ско­рее мо­жет быть выз­ван ино­зем­ным вли­яни­ем, чем ту­зем­ным. Ци­ви­ли­за­ция есть рас­те­ние, ко­то­рое ча­ще бы­ва­ет расп­рост­ра­ня­емо, чем раз­ви­ва­ет­ся са­мо. В от­но­ше­нии отс­та­лых пле­мен и об­ществ это ил­люст­ри­ру­ет­ся ре­зульта­та­ми об­ще­ния ев­ро­пей­цев с ди­ки­ми пле­ме­на­ми в про­дол­же­ние пос­лед­них трех или че­ты­рех сто­ле­тий. Ес­ли только та­ким пле­ме­нам уда­ва­лось пе­ре­жить этот про­цесс, они бо­лее или ме­нее ас­си­ми­ли­ро­ва­ли ев­ро­пей­скую культу­ру и приб­ли­жа­лись к ев­ро­пей­ско­му уров­ню, как бы­ло, нап­ри­мер, в По­ли­не­зии, Юж­ной Аф­ри­ке, Юж­ной Аме­ри­ке.

    Из это­го эт­но­ло­ги­чес­ко­го обоз­ре­ния ста­но­вит­ся оче­вид­ным еще дру­гое важ­ное обс­то­ятельство. Тот факт, что в про­дол­же­ние стольких ты­ся­че­ле­тий ни арий­ская, ни се­ми­ти­чес­кая ра­са не да­ли, по-ви­ди­мо­му, ни од­но­го пря­мо­го ди­ко­го отп­рыс­ка, - факт этот до­вольно убе­ди­тельно го­во­рит про­тив ве­ро­ят­нос­ти пред­по­ло­же­ния, буд­то вы­рож­де­ние до уров­ня ди­ко­го сос­то­яния, ес­ли та­кое мо­жет быть ука­за­но, мог­ло ког­да-ни­будь про­изой­ти из вы­со­ко­го уров­ня ци­ви­ли­за­ции.

    Что ка­са­ет­ся мне­ний преж­них пи­са­те­лей о древ­ней­шей ци­ви­ли­за­ции, ка­кой, бы те­ории они ни дер­жа­лись - те­ории прог­рес­са или вы­рож­де­ния, сле­ду­ет пом­нить, что фак­ты, быв­шие в их рас­по­ря­же­нии, да­ле­ко не мог­ли рав­няться да­же тем скуд­ным и не­дос­та­точ­ным дан­ным, ко­то­рые дос­туп­ны нам в нас­то­ящее вре­мя. От­но­ситься кри­ти­чес­ки к эт­но­ло­гу XVI­II в. то же, что под­вер­гать кри­ти­ке воз­зре­ния ге­оло­га то­го же ве­ка. Пи­са­тель ста­ро­го вре­ме­ни.мог быть го­раз­до та­лант­ли­вее сво­его но­вей­ше­го кри­ти­ка, но он не имел в ру­ках сов­ре­мен­но­го ма­те­ри­ала. В осо­бен­нос­ти ему не­дос­та­ва­ло ру­ко­водст­ва до­ис­то­ри­чес­кой ар­хе­оло­гии, от­де­ла ис­сле­до­ва­ния, ко­то­рый на­уч­но офор­мил­ся лишь в не­дав­ние го­ды. Су­щест­вен­но важ­но сос­та­вить се­бе яс­ное по­ня­тие об от­но­ше­нии этой но­вей­шей на­уки к преж­ней за­да­че.

    Хотя хро­но­ло­гия и счи­та­ет бо­лее или ме­нее вы­мыш­лен­ны­ми об­шир­ные ди­нас­ти­чес­кие спис­ки егип­тян ин­ду­сов и ки­тай­цев, тем не ме­нее она сог­ла­ша­ет­ся, что, по су­щест­ву­ющим па­мят­ни­кам, сле­ды срав­ни­тельно вы­со­кой ци­ви­ли­за­ции отод­ви­га­ют­ся у этих на­ро­дов на рас­сто­яние бо­лее пя­ти ты­сяч лет на­зад. Сли­чая вос­точ­ные и за­пад­ные письмен­ные сви­де­тельства, мож­но ви­деть, что ве­ли­кие ре­ли­ги­оз­ные от­де­лы арий­цев, к ко­то­рым от­но­сят­ся брах­ма­низм, ре­ли­гия За­ра­туст­ры и буд­дизм, при­над­ле­жат к пе­ри­оду от­да­лен­ной ис­то­ри­чес­кой древ­нос­ти. Ес­ли мы да­же не сов­сем сог­лас­ны с про­фес­со­ром Мак­сом Мюл­ле­ром (пре­дис­ло­вие к его пе­ре­во­ду Риг­ве­ды), что это соб­ра­ние арий­ских гим­нов «зай­мет и нав­сег­да удер­жит свое по­ло­же­ние как древ­ней­шая из книг биб­ли­оте­ки че­ло­ве­чест­ва», ес­ли мы и не счи­та­ем впол­не вер­ны­ми его вы­чис­ле­ния древ­нос­ти Риг­ве­ды в ве­ках до но­вой эры, то мы все же долж­ны сог­ла­ситься, что он не без ос­но­ва­ния от­но­сит сос­тав­ле­ние этой кни­ги к очень древ­не­му пе­ри­оду, сле­до­ва­тельно, в эти очень да­ле­кие вре­ме­на су­щест­во­ва­ла уже срав­ни­тельно вы­со­кая вар­варс­кая ци­ви­ли­за­ция. Линг­вис­ти­чес­кие до­во­ды от­но­си­тельно весьма от­да­лен­но­го по вре­ме­ни об­ще­го на­ча­ла ин­до­ев­ро­пей­ских на­ро­дов, об­ще­го в из­вест­ной сте­пе­ни фи­зи­чес­ко­му про­ис­хож­де­нию и еще бо­лее по их ци­ви­ли­за­ции, при­во­дят к то­му же ре­зульта­ту.

    То же мож­но ска­зать и от­но­си­тельно Егип­та. Вы­чис­ле­ния, по ко­то­рым древ­ность еги­петс­ких ди­нас­тий из­ме­ря­ет­ся ты­ся­че­ле­ти­ями, ко­неч­но, ос­но­ва­ны на фак­тах, хо­тя и под­ле­жат уточ­не­нию в част­нос­тях. Они во вся­ком слу­чае да­ют пра­во до­пус­кать весьма про­дол­жи­тельную хро­но­ло­гию. Уже од­но тож­дест­во двух или трех еги­петс­ких имен, упо­ми­на­емых в биб­лей­ской и ан­тич­ной ис­то­рии, го­во­рит нам о весьма от­да­лен­ной древ­нос­ти. Та­ко­вы име­на Ше­шон­ка, Псам­ме­ти­хов, обе­лис­ки ко­то­рых мож­но ви­деть в Ри­ме, Тир­га­ка­ха, ца­ря эфи­опс­ко­го, гроб кор­ми­ли­цы ко­то­ро­го на­хо­дит­ся в Фло­рен­тинс­ком му­зее, Рам­зе­са, ко­то­рый, оче­вид­но, свя­зы­ва­ет­ся с ли­ни­ей Рам­мес­си­дов, на­зы­ва­емых егип­то­ло­га­ми 19-й ди­нас­ти­ей. Еще раньше, чем воз­ник­ла ан­тич­ная культу­ра, культу­ра Егип­та дос­тиг­ла сво­ей на­ибольшей вы­со­ты. По­за­ди это­го вре­ме­ни на­хо­дит­ся ха­рак­те­ри­зу­ющий­ся нес­колько ме­нее вы­со­кой культу­рой век ца­рей пи­ра­мид[16], а еще дальше вглубь идет не­оп­ре­де­лен­ный ряд ве­ков, ко­то­рые не­об­хо­ди­мы бы­ли для соз­да­ния по­доб­ной ци­ви­ли­за­ции.

    Далее, хо­тя ни од­на часть Вет­хо­го за­ве­та не мо­жет пре­тен­до­вать на та­кую древ­ность про­ис­хож­де­ния, ко­то­рая приб­ли­жа­лась бы к древ­нос­ти ста­рей­ших еги­петс­ких иерог­ли­фи­чес­ких над­пи­сей, од­на­ко все кри­ти­ки долж­ны приз­нать сле­ду­ющее: с од­ной сто­ро­ны, ста­рей­шая из ис­то­ри­чес­ких книг да­ет сов­ре­мен­ные сви­де­тельства, до­ка­зы­ва­ющие су­щест­во­ва­ние в се­ми­ти­чес­ком ми­ре зна­чи­тельной культу­ры в та­кое вре­мя, ко­то­рое по срав­не­нию с ан­тич­ной ис­то­ри­ей ока­зы­ва­ет­ся весьма от­да­лен­ным: с дру­гой сто­ро­ны, эти кни­ги дос­тав­ля­ют сви­де­тельства, отод­ви­га­ющие на це­лые ве­ка вглубь ука­за­ния на дос­та­точ­но раз­ви­тую вар­варс­кую ци­ви­ли­за­цию.

    Итак, хро­но­ло­ги­чес­кая за­да­ча, сто­ящая пе­ред те­ори­ей раз­ви­тия, вов­се не лег­ка, в осо­бен­нос­ти ес­ли приз­нать, что на низ­ших сту­пе­нях культу­ры прог­ресс дол­жен ид­ти чрез­вы­чай­но мед­лен­но по срав­не­нию с тем, что опыт по­ка­зы­ва­ет у на­ро­дов, уже дос­та­точ­но раз­вив­ших­ся. При этих ус­ло­ви­ях, ког­да пер­вое по­яв­ле­ние сред­ней ци­ви­ли­за­ции отод­ви­га­ет­ся в от­да­лен­ную древ­ность и тре­бу­ет дли­тельно­го раз­ви­тия для со­вер­ше­ния сво­ей труд­ной ра­бо­ты в ве­ка еще бо­лее от­да­лен­ные, до­ис­то­ри­чес­кая ар­хе­оло­гия охот­но бе­рет на се­бя эту за­да­чу.

    И в са­мом де­ле, не сму­ща­ясь об­шир­ностью вре­ме­ни, не­об­хо­ди­мо­го при са­мых скром­ных тре­бо­ва­ни­ях, до­ис­то­ри­чес­кий ар­хе­олог слиш­ком скло­нен вво­дить ты­ся­че­ле­тия, по­доб­но то­му как фи­нан­сист с удо­вольстви­ем отс­чи­ты­ва­ет ты­ся­чи фун­тов сво­бод­ным и, быть мо­жет, иног­да нес­колько неб­реж­ным об­ра­зом.

    Доисторическая ар­хе­оло­гия уде­ля­ет мно­го вни­ма­ния фак­там, ко­то­рые мо­гут от­но­ситься к вы­рож­де­нию в культу­ре. Та­ко­вы ко­лос­сальные, вы­се­чен­ные из кам­ня че­ло­ве­чес­кие фи­гу­ры на ост­ро­ве Пас­хи, сде­лан­ные, быть мо­жет, пред­ка­ми ны­неш­них ост­ро­ви­тян, нас­то­ящие средст­ва ко­то­рых, од­на­ко, не­дос­та­точ­ны для вы­пол­не­ния та­ких ги­гантс­ких ра­бот. Еще бо­лее важ­ный при­мер предс­тав­ля­ют преж­ние оби­та­те­ли до­ли­ны Мис­си­си­пи. В мест­нос­тях, где ту­зем­ные пле­ме­на, из­вест­ные в нас­то­ящее вре­мя, не за­ни­ма­ют вы­со­ко­го по­ло­же­ния да­же сре­ди ди­ка­рей, преж­де жи­ло пле­мя, ко­то­ро­му эт­но­ло­ги да­ли наз­ва­ние «стро­ите­лей кур­га­нов», ос­но­вы­ва­ясь на уди­ви­тельной ве­ли­чи­не со­ору­жен­ных ими ва­лов и ог­рад, од­на груп­па ко­то­рых за­ни­ма­ет пло­щадь в че­ты­ре квад­рат­ных ми­ли. Пра­вильность квад­ра­тов и кру­гов и пов­то­ре­ние замк­ну­тых прост­ранств, оди­на­ко­вых по раз­ме­рам, воз­буж­да­ют ин­те­рес­ные воп­ро­сы от­но­си­тельно при­ме­няв­ших­ся здесь спо­со­бов пла­ни­ров­ки.

    Чтобы соз­дать по­доб­ные со­ору­же­ния, «стро­ите­ли кур­га­нов» долж­ны бы­ли сос­тав­лять мно­го­чис­лен­ное на­се­ле­ние, ко­то­рое су­щест­во­ва­ло пре­иму­щест­вен­но зем­ле­де­ли­ем, и, дей­ст­ви­тельно, мож­но еще най­ти сле­ды их древ­них по­ле­вых ра­бот. Впро­чем, в про­мыш­лен­ных ис­кус­ствах они не дос­ти­га­ли уров­ня Мек­си­ки. Так, нап­ри­мер, упот­реб­ле­ние ими ту­зем­ной ме­ди, вы­ко­ван­ной в фор­ме ре­жу­щих инст­ру­мен­тов, сход­но с тем, ка­кое встре­ча­ет­ся у не­ко­то­рых ди­ких пле­мен, жи­ву­щих дальше на се­ве­ре. Во­об­ще, су­дя по их зем­ля­ным ра­бо­там, по­лям, гли­ня­ной по­су­де, ка­мен­ным ору­ди­ям и дру­гим ос­тат­кам, они при­над­ле­жа­ли, по-ви­ди­мо­му, к тем выс­шим ди­ким или вар­варс­ким пле­ме­нам юж­ных шта­тов, ти­пом ко­то­рых, по опи­са­нию Бэрт­ра­ма, мож­но счи­тать ин­дей­ские пле­ме­на крик и чи­ро­ки. Ес­ли ка­кое-ни­будь из ди­ких бро­дя­чих охот­ничьих пле­мен, жи­ву­щих по со­седст­ву с ог­ром­ны­ми зем­ля­ны­ми ра­бо­та­ми «стро­ите­лей кур­га­нов», - по­том­ки это­го до­вольно раз­ви­то­го пле­ме­ни, то здесь про­изо­шел весьма зна­чи­тельный рег­ресс. Та­ким об­ра­зом, воп­рос ос­та­ет­ся отк­ры­тым. Мо­жет быть, в этом слу­чае сле­ды об­ра­бот­ки зем­ли мо­гут быть объясне­ны так же, как и ос­тат­ки ста­рых об­ра­бо­тан­ных тер­рас на ост­ро­ве Бор­нео, где это бы­ло де­лом ки­тай­ских ко­ло­нис­тов, по­том­ки ко­то­рых большей частью сли­лись с мас­сой на­се­ле­ния и при­ня­ли ту­зем­ные обы­чаи.

    С дру­гой сто­ро­ны, вы­во­ды, сде­лан­ные из по­верх­ност­но­го зна­комст­ва с мест­ностью, мо­гут вес­ти к оши­боч­ным зак­лю­че­ни­ям от­но­си­тельно ее оби­та­те­лей. Пу­те­шест­ву­ющий по Грен­лан­дии, при­дя к раз­ва­ли­нам ка­мен­ных пост­ро­ек в Ка­кор­то­ке, сде­лал бы не­вер­ное зак­лю­че­ние, пред­по­ло­жив, что эс­ки­мо­сы - вы­ро­див­ши­еся по­том­ки пред­ков, спо­соб­ных к та­кой ар­хи­тек­ту­ре. На са­мом де­ле раз­ва­ли­ны эти сос­тав­ля­ют ос­тат­ки церк­ви и бап­тис­те­рия[17], пост­ро­ен­ных древ­ни­ми скан­ди­навс­ки­ми по­се­лен­ца­ми.

    В об­щем за­ме­ча­тельно, как нем­но­го ар­хе­оло­гия предс­та­ви­ла яр­ких до­ка­за­тельств вы­рож­де­ния. Ее от­ри­ца­тельные сви­де­тельства го­во­рят со­вер­шен­но про­тив­ное. В ка­чест­ве при­ме­ра мож­но при­вес­ти воз­ра­же­ние сэ­ра Джо­на Лёб­бо­ка про­тив пред­по­ло­же­ния, что пле­ме­на, нез­на­ющие в нас­то­ящее вре­мя ме­тал­лур­гии и гон­чар­но­го де­ла, спер­ва вла­де­ли эти­ми ис­кус­ства­ми, но по­том ут­ра­ти­ли их. «Мы мо­жем так­же ут­верж­дать на об­щем ос­но­ва­нии, что ни в од­ной стра­не, оби­та­емой ди­ка­ря­ми, со­вер­шен­но нез­на­ко­мы­ми с ме­тал­лур­ги­ей, ни­ког­да не бы­ло най­де­но ме­тал­ли­чес­ко­го ору­жия или инст­ру­мен­тов. Еще бо­лее рез­кий при­мер предс­тав­ля­ет гли­ня­ная по­су­да. Она не лег­ко раз­ру­ша­ет­ся, и, где только она бы­ла из­вест­на, она об­на­ру­жи­ва­ет­ся в изо­би­лии, об­ла­дая дву­мя ка­чест­ва­ми, имен­но: спо­соб­ностью лег­ко раз­би­ваться и в то же вре­мя с тру­дом раз­ру­шаться, что де­ла­ет ее весьма цен­ной с ар­хе­оло­ги­чес­кой точ­ки зре­ния. Кро­ме то­го, в большинст­ве слу­ча­ев она упот­реб­ля­лась при пог­ре­бальных об­ря­дах. По­это­му весьма зна­ме­на­те­лен факт, что ни в Авст­ра­лии, ни в Но­вой Зе­лан­дии, ни на ост­ро­вах По­ли­не­зии не на­хо­ди­ли ос­тат­ков гли­ня­ной по­су­ды».

    Насколько от­лич­но дей­ст­ви­тельное по­ло­же­ние ве­щей от то­го, ка­ко­го мы мог­ли бы ожи­дать сог­лас­но об­ще­расп­рост­ра­нен­ной те­ории вы­рож­де­ния, яс­но вид­но из сар­кас­ти­чес­ких за­ме­ча­ний сэ­ра Чарл­за Лай­еля в его «Древ­нос­ти че­ло­ве­ка». Ес­ли бы, рас­суж­да­ет он, пер­во­на­чальное яд­ро че­ло­ве­чест­ва бы­ло дей­ст­ви­тельно ода­ре­но выс­ши­ми умст­вен­ны­ми спо­соб­нос­тя­ми и не­пос­редст­вен­ным зна­ни­ем, об­ла­дая од­нов­ре­мен­но та­кой же спо­соб­ной к усо­вер­шенст­во­ва­нию при­ро­дой, как и его по­томст­во, ка­ко­го бесп­ре­дельно­го пре­ус­пе­яния оно дос­тиг­ло бы! «Вмес­то гру­бей­шей гли­ня­ной по­су­ды или крем­не­вых ору­дий, до та­кой сте­пе­ни неп­ра­вильных по фор­ме, что неп­ри­выч­но­му гла­зу ка­жет­ся сом­ни­тельной са­мая воз­мож­ность ка­ко­го-ни­будь це­ле­со­об­раз­но­го их наз­на­че­ния, мы на­хо­ди­ли бы те­перь скульптур­ные фор­мы, пре­вос­хо­дя­щие по кра­со­те клас­си­чес­кие про­из­ве­де­ния Фи­дия или Прак­си­те­ля. Мы на­хо­ди­ли бы пог­ре­бен­ные се­ти же­лез­ных до­рог и элект­ри­чес­ко­го те­лег­ра­фа, из ко­то­рых луч­шие ин­же­не­ры на­ше­го вре­ме­ни мог­ли бы по­черп­нуть дра­го­цен­ные ука­за­ния. Мы на­хо­ди­ли бы аст­ро­но­ми­чес­кие инст­ру­мен­ты и мик­рос­ко­пы бо­лее со­вер­шен­но­го уст­рой­ст­ва, чем из­вест­ные в Ев­ро­пе. Мы об­на­ру­жи­ли бы и дру­гие ука­за­ния на та­кое со­вер­шенст­во в ис­кус­ствах и на­уках, ка­ко­го еще не ви­дел XIX век. Мы наш­ли бы, что тор­жест­во ге­ния изоб­ре­та­тельнос­ти бы­ло еще бо­лее блес­тя­щим в те вре­ме­на, ког­да об­ра­зо­вы­ва­лись от­ло­же­ния, от­но­си­мые те­перь к брон­зо­во­му и же­лез­но­му ве­кам. Нап­рас­но нап­ря­га­ли бы мы свое во­об­ра­же­ние, что­бы уга­дать воз­мож­ное упот­реб­ле­ние и зна­че­ние на­хо­док, ко­то­рые дош­ли бы до нас от это­го пе­ри­ода: это мог­ли бы быть ма­ши­ны для пе­ред­ви­же­ния по воз­ду­ху, для ис­сле­до­ва­ния глу­би­ны оке­ана, для ре­ше­ния ариф­ме­ти­чес­ких за­дач, иду­щих дальше пот­реб­нос­тей или да­же по­ни­ма­ния ны­неш­них ма­те­ма­ти­ков».

    Ключ к ис­сле­до­ва­нию пер­во­на­чально­го сос­то­яния че­ло­ве­ка на­хо­дит­ся в ру­ках до­ис­то­ри­чес­кой ар­хе­оло­гии. Этим клю­чом яв­ля­ет­ся са­мый факт су­щест­во­ва­ния ка­мен­но­го ве­ка, до­ка­зы­ва­ющий, что лю­ди от­да­лен­ной древ­нос­ти на­хо­ди­лись в ди­ком сос­то­янии. Со вре­ме­ни дол­го не приз­на­вав­ших­ся отк­ры­тий Бу­ше-де-Пер­та (1841 и сле­ду­ющие го­ды) от­но­си­тельно ка­мен­ных ору­дий в на­нос­ных пес­ках до­ли­ны Сом­мы на об­шир­ном прост­ранст­ве Ев­ро­пы соб­ра­но бы­ло еще мно­го до­ка­за­тельств то­го, что бо­лее гру­бый ка­мен­ный век, предс­тав­ля­емый ору­ди­ями древ­не­ка­мен­но­го (па­ле­оли­ти­чес­ко­го) ти­па, пре­об­ла­дал у ди­ких пле­мен чет­вер­тич­но­го пе­ри­ода. Эти пле­ме­на бы­ли сов­ре­мен­ни­ка­ми ма­мон­та и шерс­тис­то­го но­со­ро­га. Жи­ли они в та­кие ве­ка, ко­то­рым ге­оло­гия при­пи­сы­ва­ет древ­ность го­раз­до бо­лее от­да­лен­ную, чем та, ка­кая ус­та­нав­ли­ва­ет­ся письмен­ной ис­то­ри­ей су­щест­во­ва­нию че­ло­ве­чес­ко­го ро­да. Джон Фрэр еще в 1797 г. пи­сал о та­ких крем­не­вых ору­ди­ях, отк­ры­тых в Гокс­не (в Суф­фол­ке): «В са­мом де­ле, по­ло­же­ние, в ка­ком най­де­ны бы­ли эти ору­дия, мо­жет скло­нить нас к мыс­ли от­нес­ти их к очень от­да­лен­но­му пе­ри­оду, да­же бо­лее от­да­лен­но­му, чем ны­неш­ний мир».

    Долгое вре­мя, в про­дол­же­ние ко­то­ро­го ис­то­рия Лон­до­на ил­люст­ри­ро­ва­ла ис­то­рию че­ло­ве­чес­кой ци­ви­ли­за­ции, яв­ля­ет­ся для ме­ня од­ним из са­мых по­учи­тельных фак­тов, отк­ры­тых ар­хе­оло­ги­ей. Ар­хе­олог, рас­ко­пав поч­ву Лон­до­на лишь на нес­колько яр­дов в глу­би­ну (ярд ра­вен 1,9 мет­ра), мо­жет спус­каться от об­лом­ков, ил­люст­ри­ру­ющих на­шу но­вей­шую жизнь, до ос­тат­ков ис­кус­ства и на­уки сред­них ве­ков, до па­мят­ни­ков нор­ман­нских, сак­сонс­ких, ро­ма­но-бри­танс­ких вре­мен, до сле­дов древ­не­ка­мен­но­го ве­ка. И по до­ро­ге от Темпль-Ба­ра до Большой Се­вер­ной стан­ции он про­хо­дит око­ло мес­та, где Коньерс око­ло по­лу­то­рас­та лет то­му на­зад на­шел в на­нос­ных сло­ях ору­дие из чер­но­го крем­ня вмес­те со ске­ле­том сло­на, т. е. на­хо­див­ши­еся ря­дом ос­тат­ки лон­донс­ко­го ма­мон­та и лон­донс­ко­го ди­ка­ря.

    В пес­ча­ных от­ло­же­ни­ях Ев­ро­пы, в ла­те­ри­те Ин­дии и в дру­гих бо­лее по­верх­ност­ных сло­ях, где най­де­ны ос­тат­ки древ­не­ка­мен­но­го ве­ка, о сос­то­янии че­ло­ве­чес­кой культу­ры сви­де­тельству­ет глав­ным об­ра­зом край­няя гру­бость ка­мен­ных ору­дий, у ко­то­рых от­сутст­ву­ют да­же от­то­чен­ные края, или лез­вия. Ес­тест­вен­ное зак­лю­че­ние, что это ука­зы­ва­ет на край­не ди­кое сос­то­яние, на­хо­дит се­бе подт­верж­де­ние в пе­ще­рах Сред­ней Фран­ции. Пле­мя лю­дей, здесь оби­тав­ших и ос­та­вив­ших свои ху­до­жест­вен­ные порт­ре­ты, а так­же изоб­ра­же­ния се­вер­но­го оле­ня и ма­мон­та, сре­ди ко­то­рых они жи­ли, - это пле­мя, су­дя по ос­тат­кам ору­жия, ве­щей и пр., по-ви­ди­мо­му, ве­ло жизнь, нес­колько по­хо­жую на жизнь эс­ки­мо­сов, только еще бо­лее при­ми­тив­ную, так как у не­го не бы­ло до­маш­них жи­вот­ных. Об­лас­ти, в ко­то­рых най­де­ны ору­дия это­го пер­во­быт­но­го ти­па, ог­ра­ни­че­ны в сво­ем про­тя­же­нии.

    Новокаменный пе­ри­од, или пе­ри­од шли­фо­ван­но­го кам­ня, при­над­ле­жит к тем позд­ней­шим по вре­ме­ни и бо­лее раз­ви­тым ве­кам, ког­да про­из­водст­во ка­мен­ных ору­дий зна­чи­тельно улуч­ши­лось и ког­да об­та­чи­ва­ние и шли­фов­ка вош­ли в об­щее упот­реб­ле­ние. В про­дол­же­ние длин­но­го пе­ри­ода, ког­да гос­подст­во­ва­ло это по­ло­же­ние ве­щей, че­ло­век, по-ви­ди­мо­му, расп­рост­ра­нил­ся по все­му оби­та­емо­му прост­ранст­ву Зем­ли.

    Исследования, про­из­во­див­ши­еся в од­ной об­лас­ти све­та за дру­гой, только подт­верж­да­ли об­щее пра­ви­ло, что ка­мен­ный век (кость или ра­ко­ви­ны сос­тав­ля­ли лишь слу­чай­ную за­ме­ну кам­ня) вез­де пред­шест­ву­ет ме­тал­ли­чес­ко­му ве­ку. Да­же об­лас­ти, прос­лав­лен­ные в ис­то­рии как мес­топ­ре­бы­ва­ние древ­ней ци­ви­ли­за­ции, име­ют, по­доб­но дру­гим стра­нам, свои сле­ды бо­лее ста­ро­го ка­мен­но­го ве­ка. Ма­лая Азия, Еги­пет, Па­лес­ти­на, Ин­дия, Ки­тай дос­тав­ля­ют нам ве­щест­вен­ные па­мят­ни­ки, ис­то­ри­чес­кие из­вес­тия и пе­ре­жит­ки, сви­де­тельству­ющие, что здесь в древ­нос­ти гос­подст­во­ва­ло та­кое сос­то­яние культу­ры, ко­то­рое име­ет свою ана­ло­гию у но­вей­ших ди­ка­рей.

    Герцог Ар­гай­ль, до­пус­кая в сво­ем со­чи­не­нии «Пер­во­быт­ный че­ло­век», что ору­дия ал­лю­ви­ально­го, или на­нос­но­го, пе­ри­ода то же са­мое, что то­по­ры для льда и гру­бые но­жи при­ми­тив­ных пле­мен, оби­тав­ших в Ев­ро­пе в кон­це лед­ни­ко­во­го пе­ри­ода, при­хо­дит к зак­лю­че­нию, что «су­дить по этим ору­ди­ям о сос­то­янии че­ло­ве­ка то­го вре­ме­ни в мес­тах его пер­во­на­чально­го мес­топ­ре­бы­ва­ния бы­ло бы столь же ос­но­ва­тельно, как в на­ше вре­мя по обы­ча­ям и ис­кус­ствам эс­ки­мо­сов су­дить о ци­ви­ли­за­ции Лон­до­на или Па­ри­жа». Ус­пе­хи ар­хе­оло­гии за про­шед­шие го­ды, пос­то­ян­но под­ры­вав­шие ту поч­ву, на ко­то­рой мо­жет дер­жаться по­доб­ное суж­де­ние, ны­не со­вер­шен­но уст­ра­ни­ли его.

    Где на­хо­дит­ся те­перь та об­ласть зем­ли, на ко­то­рую мож­но ука­зать как на пер­во­на­чальную ро­ди­ну че­ло­ве­ка и ко­то­рая не сви­де­тельство­ва­ла бы гру­бы­ми ка­мен­ны­ми ору­ди­ями, пог­ре­бен­ны­ми в ее поч­ве, о ди­ком сос­то­янии ее преж­них оби­та­те­лей? Ед­ва ли най­дет­ся на све­те та­кая об­ласть, о ко­то­рой мы не мог­ли бы ска­зать на­вер­ное, что здесь не­ког­да жи­ли ди­ка­ри, и, ес­ли в этом слу­чае ка­кой-ни­будь эт­но­лог ут­верж­да­ет, что эти ди­ка­ри бы­ли по­том­ка­ми или пре­ем­ни­ка­ми ци­ви­ли­зо­ван­но­го на­ро­да, на нем ле­жит обя­зан­ность предс­та­вить до­ка­за­тельства это­го. Кро­ме то­го, брон­зо­вый и же­лез­ный ве­ка в зна­чи­тельной ме­ре от­но­сят­ся к ис­то­рии. Их от­но­ше­ние к ка­мен­но­му ве­ку, как ны­не ус­та­нов­ле­но с дос­та­точ­ной убе­ди­тельностью, до­ка­зы­ва­ет ос­но­ва­тельность суж­де­ния Лук­ре­ция, ко­то­рый, со­еди­няя опыт нас­то­яще­го с вос­по­ми­на­ни­ями и вы­во­да­ми из прош­ло­го, выс­ка­зы­ва­ет мысль, сос­тав­ля­ющую в нас­то­ящее вре­мя ос­нов­ное по­ло­же­ние ар­хе­оло­гии, а имен­но мысль о пос­ле­до­ва­тельнос­ти ка­мен­но­го, брон­зо­во­го и же­лез­но­го ве­ков:

    

    

    Во всех раз­лич­ных воп­ро­сах до­ис­то­ри­чес­кой ар­хе­оло­гии си­ла и единст­во ее до­ка­за­тельств от­но­си­тельно раз­ви­тия культу­ры яв­ля­ют­ся не­от­ра­зи­мы­ми. Ос­тат­ки, отк­ры­тые в пес­ча­ных от­ло­же­ни­ях, пе­ще­рах, ку­хон­ных отб­ро­сах, тер­ра­ма­рах[18], свай­ных жи­ли­щах, зем­ля­ных со­ору­же­ни­ях, ре­зульта­ты ис­сле­до­ва­ния по­верх­ност­ных сло­ев поч­вы во мно­гих стра­нах, срав­не­ние ге­оло­ги­чес­ких фак­тов, со­пос­тав­ле­ние ис­то­ри­чес­ких до­ку­мен­тов, дан­ных из жиз­ни сов­ре­мен­ных ди­ка­рей подк­реп­ля­ют и объясня­ют друг дру­га. Ме­га­ли­ти­чес­кие пост­рой­ки, мен­ги­ры, кром­ле­хи, дол­ме­ны и т. п.[19], из­вест­ные в Анг­лии, Фран­ции, Ал­жи­ре как па­мят­ни­ки, при­над­ле­жа­щие пле­ме­нам прош­ло­го, и ны­не еще со­ору­жа­ют­ся с оп­ре­де­лен­ным наз­на­че­ни­ем у на­ибо­лее гру­бых ту­зем­ных пле­мен Ин­дии. Древ­ние озер­ные жи­ли­ща, окай­мляв­шие бе­ре­га швей­царс­ких озер и быв­шие про­дук­том мно­го­ве­ко­во­го по­се­ле­ния на сва­ях, по­хо­жи на близ­кие к нам по вре­ме­ни по­се­ле­ния пле­мен Ост-Индии, Аф­ри­ки и Юж­ной Аме­ри­ки. Они на­сы­па­ют еще ку­чи ку­хон­ных отб­ро­сов, как в дав­но про­шед­шей скан­ди­навс­кой древ­нос­ти. Мо­гильные хол­мы, ко­то­рые еще встре­ча­ют­ся в ци­ви­ли­зо­ван­ных стра­нах, слу­жат од­нов­ре­мен­но и му­зе­ями древ­ней культу­ры, и сви­де­тельства­ми, ее ди­ко­го или вар­варс­ко­го ти­па. Не вхо­дя в дальней­шие под­роб­нос­ти о пред­ме­тах, впол­не ис­сле­до­ван­ных в но­вей­ших спе­ци­альных со­чи­не­ни­ях, дос­та­точ­но ука­зать, что до­ис­то­ри­чес­кая ар­хе­оло­гия во­об­ще да­ет пол­ное подт­верж­де­ние те­ории раз­ви­тия в культу­ре. Один из ос­но­ва­те­лей этой на­уки, поч­тен­ный про­фес­сор Свен Нильсон, весьма вер­но оце­нил ее зна­че­ние во вве­де­нии к сво­им «Пер­во­быт­ным оби­та­те­лям Скан­ди­на­вии» (1843): «Мы не смо­жем пра­вильно по­нять зна­че­ние древ­нос­тей ка­кой-ли­бо от­дельной стра­ны, ес­ли не уяс­ним се­бе, что эти древ­нос­ти сос­тав­ля­ют лишь звенья прог­рес­сив­но­го ря­да в раз­ви­тии ци­ви­ли­за­ции и что че­ло­ве­чес­кий род и преж­де и те­перь не­ук­лон­но дви­жет­ся впе­ред по пу­ти ци­ви­ли­за­ции…»

    К та­ко­му же ре­зульта­ту при­во­дит ис­сле­до­ва­ние пер­во­на­чально­го раз­ви­тия тех­ни­ки и про­мыс­лов, срав­не­ние раз­лич­ных сту­пе­ней, на ко­то­рых мы их на­хо­дим. Ог­ра­ни­чим­ся нес­кольки­ми ти­пи­чес­ки­ми под­роб­нос­тя­ми. Сре­ди раз­лич­ных сту­пе­ней в раз­ви­тии тех­ни­ки и ре­мес­ла лишь о нем­но­гих мож­но ска­зать сра­зу, на­хо­дят­ся ли они на пу­ти прог­рес­са или упад­ка. Большую часть мож­но срав­нить с лод­кой ин­дей­ца, у ко­то­рой кор­ма и нос со­вер­шен­но оди­на­ко­вы, так что, гля­дя на нее, нельзя уз­нать, в ка­кую сто­ро­ну она плы­вет. Но бы­ва­ют и та­кие фак­ты, ко­то­рые, как на­ши су­да, поз­во­ля­ют яс­но ви­деть нап­рав­ле­ние сво­его пу­ти. Они слу­жат ука­за­те­ля­ми при изу­че­нии ци­ви­ли­за­ции, и их сле­ду­ет отыс­ки­вать в каж­дой от­рас­ли ис­сле­до­ва­ния.

    Прекрасный при­мер та­ких фак­тов предс­та­вил Уол­лес. Ту­зем­цы Це­ле­бе­са, бам­бу­ко­вые до­ма ко­то­рых лег­ко нак­ло­ня­ют­ся гос­подст­ву­ющим за­пад­ным вет­ром, наш­ли, что ес­ли ук­ре­пить сте­ны до­ма нес­кольки­ми изог­ну­ты­ми ство­ла­ми де­ревьев, то он не упа­дет. По­это­му они вы­би­ра­ют са­мые изог­ну­тые де­ревья, ка­кие только мо­гут най­ти, не дой­дя до мыс­ли, что пря­мые жер­ди, вко­пан­ные нак­лон­но к сте­нам до­мов, дей­ст­во­ва­ли бы точ­но так же, под­дер­жи­вая стро­ение в вер­ти­кальном по­ло­же­нии. Они прош­ли пол­до­ро­ги к изоб­ре­те­нию то­го, что стро­ите­ли на­зы­ва­ют «под­пор­кой», но на этом и ос­та­но­ви­лись. Сле­до­ва­тельно, один взгляд на та­кой дом по­ка­зал бы, что он - не об­ра­зец вы­со­кой ар­хи­тек­ту­ры, а лишь на­по­ло­ви­ну сде­лан­ное изоб­ре­те­ние. При­ве­ден­ный факт сви­де­тельству­ет так­же о прог­рес­се, а не об упад­ке.

    В дру­гом мес­те я при­во­дил мно­го по­доб­ных при­ме­ров. Так, при­ме­не­ние ве­рев­ки для вра­ще­ния при до­бы­ва­нии ог­ня, оче­вид­но, сос­тав­ля­ет усо­вер­шенст­во­ва­ние то­го прос­то­го инст­ру­мен­та, ко­то­рый при­во­дит­ся в дви­же­ние ру­кой, и упот­реб­ле­ние ве­ре­те­на для су­че­ния ни­ток бо­лее прог­рес­сив­но по срав­не­нию с гру­бым ис­кус­ством су­че­ния их ру­ка­ми. Бы­ло бы, од­на­ко, со­вер­шен­ной не­ле­постью при­ни­мать это по­ло­же­ние в об­рат­ном ви­де и пред­по­ла­гать, что руч­ное до­бы­ва­ние ог­ня вош­ло в упот­реб­ле­ние вследст­вие то­го, что упот­реб­ле­ние ве­рев­ки при этом бы­ло ос­тав­ле­но или что лю­ди, знав­шие упот­реб­ле­ние ве­ре­те­на, от­ка­за­лись от не­го для го­раз­до бо­лее зат­руд­ни­тельно­го спо­со­ба су­че­ния ни­ток ру­ка­ми.

    Далее, по­яв­ле­ние ка­ко­го-ни­будь ис­кус­ства или на­вы­ка в от­дельной мест­нос­ти, где труд­но объяснить его за­имст­во­ва­ни­ем от­ку­да-ли­бо, осо­бен­но ес­ли это ис­кус­ство ка­са­ет­ся мест­но­го про­дук­та, оче­вид­но, до­ка­зы­ва­ет, что оно бы­ло ту­зем­ным изоб­ре­те­ни­ем. Так, нап­ри­мер, ка­кой на­род мо­жет иметь при­тя­за­ние на изоб­ре­те­ние га­ма­ка или на еще бо­лее уди­ви­тельное отк­ры­тие спо­со­ба изв­ле­кать бла­го­дат­ную кас­са­ву из ядо­ви­той ма­ни­оки, кро­ме ту­зем­ных жи­те­лей юж­но­аме­ри­канс­ких и вест-индских мест­нос­тей? Как изо­ли­ро­ван­ное об­ла­да­ние ка­ким-ни­будь ис­кус­ством до­ка­зы­ва­ет, что оно изоб­ре­те­но там, где мы его встре­ча­ем, точ­но так же от­сутст­вие где-ни­будь из­вест­но­го ис­кус­ства до­ка­зы­ва­ет, что его ни­ког­да там не бы­ло. Обя­зан­ность до­ка­за­тельства ле­жит на про­тив­ной сто­ро­не: тот, кто по­ла­га­ет, что пред­ки вос­точ­ных аф­ри­кан­цев упот­реб­ля­ли лам­пу и гон­чар­ный круг и что се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы вла­де­ли не­ког­да ис­кус­ством ва­рить пи­во из сво­его ма­иса по­доб­но мек­си­кан­цам, но за­тем эти на­вы­ки бы­ли ими ут­ра­че­ны, дол­жен, ука­зать ос­но­ва­ния для по­доб­но­го мне­ния. Я на­де­юсь, мне не нуж­но за­хо­дить так да­ле­ко, как это де­ла­ет шу­тя один из мо­их дру­зей, эт­но­лог, ут­верж­да­ющий, что су­щест­во­ва­ние ди­ких пле­мен, ко­то­рые не це­лу­ют сво­их жен­щин, есть до­ка­за­тельство в пользу пер­во­быт­нос­ти ди­ко­го сос­то­яния, по­то­му что, го­во­рит он, ес­ли бы они ког­да-ни­будь зна­ли этот обы­чай, они ни­как не мог­ли бы по­за­быть его.

    Наконец, и это глав­ное, так как опыт по­ка­зы­ва­ет, что ис­кус­ства ци­ви­ли­зо­ван­ной жиз­ни прош­ли в сво­ем раз­ви­тии ряд пос­ле­до­ва­тельных ста­дий усо­вер­шенст­во­ва­ния, мы мо­жем пред­по­ло­жить, что и пер­во­на­чальное раз­ви­тие ис­кус­ств в пе­ри­од ди­кос­ти долж­но бы­ло ид­ти тем же пу­тем. Та­ким об­ра­зом, на­хо­дя у пле­мен, сто­ящих на низ­кой ста­дии раз­ви­тия, раз­лич­ные сту­пе­ни ка­ко­го-ни­будь ис­кус­ства, мы мо­жем рас­по­ло­жить эти сту­пе­ни в ряд, по всей ве­ро­ят­нос­ти восп­ро­из­во­дя­щий их дей­ст­ви­тельную пос­ле­до­ва­тельность в ис­то­рии. Ес­ли бы ка­кое-ли­бо ис­кус­ство мож­но бы­ло прос­ле­дить у ди­ка­рей до его за­ча­точ­но­го сос­то­яния, при ко­то­ром изоб­ре­те­ние его яв­ля­лось бы по­сильным для ди­карс­ко­го ума, бу­ду­чи, нап­ри­мер, под­ра­жа­ни­ем при­ро­де, то это бы­ло бы дос­та­точ­ным ос­но­ва­ни­ем для пред­по­ло­же­ния, что мы отк­ры­ли про­ис­хож­де­ние это­го ис­кус­ства.

    Профессор Нильсон, ос­но­вы­ва­ясь на за­ме­ча­тельном сходст­ве охот­ничьих и ры­бо­лов­ных сна­ря­дов у при­ми­тив­ных пле­мен, по­ла­га­ет, что они при­ду­ма­ны бы­ли инс­тинк­тив­но, как бы по ес­тест­вен­ной не­об­хо­ди­мос­ти. Для при­ме­ра он бе­рет лук и стре­лу. При­мер этот, впро­чем, выб­ран не сов­сем удач­но. Ведь фак­ты го­во­рят нам, что это­го пред­по­ла­га­емо­го инс­тинк­та, ру­ко­во­дя­ще­го из­го­тов­ле­ни­ем лу­ка и стрел, не ока­зы­ва­ет­ся, нап­ри­мер, у ту­зем­цев Тас­ма­нии, ко­то­рым он мог бы при­нес­ти большую пользу, так же как и у авст­ра­лий­цев - у них не бы­ло лу­ка собст­вен­но­го изоб­ре­те­ния. Да­же у па­пу­асов лук, столь расп­рост­ра­нен­ный на Но­вой Гви­нее, не­из­вес­тен на Но­вой Ка­ле­до­нии и на дру­гих ост­ро­вах.

    Мне ка­жет­ся, что д-р Клемм в сво­ем рас­суж­де­нии об ору­ди­ях и ору­жии и пол­ков­ник Лэн Фокс в чте­ни­ях о вой­не пер­во­быт­ных вре­мен дер­жат­ся бо­лее ра­ци­онально­го нап­рав­ле­ния, при­пи­сы­вая пер­во­на­чальное раз­ви­тие ис­кус­ства не сле­по­му инс­тинк­ту, а вы­бо­ру, под­ра­жа­нию и пос­те­пен­но­му при­ме­не­нию и усо­вер­шенст­во­ва­нию пред­ме­тов и дей­ст­вий, ко­то­рые при­ро­да, нас­тав­ни­ца пер­во­быт­но­го че­ло­ве­ка, пре­дос­тав­ля­ет ему. Клемм прос­ле­жи­ва­ет те ста­дии прог­рес­са, ко­то­рые, по-ви­ди­мо­му, от­де­ля­ют гру­бую ду­би­ну от за­ост­рен­но­го копья или па­ли­цы, ес­тест­вен­ный ост­ро­ко­неч­ный или ок­руг­лен­ный ка­мень от ар­тис­ти­чес­ки сде­лан­но­го кель­та[20], на­ко­неч­ни­ка копья или мо­ло­та.

    Лэн Фо­ке ис­сле­ду­ет связь меж­ду раз­лич­ны­ми ти­па­ми ору­жия. Он по­ка­зы­ва­ет, как из­вест­ная фор­ма, раз она най­де­на, пов­то­ря­ет­ся в раз­лич­ных раз­ме­рах, нап­ри­мер, в на­ко­неч­ни­ках копья и стре­лы. На ос­но­ва­нии мно­жест­ва та­ких фак­тов, как упот­реб­ле­ние ог­не­зе­мельца­ми на­ко­неч­ни­ков стрел, а каф­ра­ми ас­са­га­ев в ка­чест­ве но­жа, Фо­ке ус­та­нав­ли­ва­ет, что на низ­ших сту­пе­нях тех­ни­ки од­но и то же ору­дие мо­жет слу­жить для раз­лич­ных це­лей. Лишь впос­ледст­вии и пос­те­пен­но про­ис­хо­дит спе­ци­али­за­ция ору­дий, и для оп­ре­де­лен­ных це­лей на­чи­на­ют при­ме­няться ору­дия оп­ре­де­лен­ной фор­мы. Он вы­яс­ня­ет, что в ис­то­рии упот­реб­ляв­ших­ся людьми удар­ных, ре­жу­щих и ко­лю­щих ору­дий мож­но ус­мот­реть неп­ре­рыв­ный ряд, что ука­зы­ва­ет на пос­те­пен­ное прог­рес­сив­ное раз­ви­тие от гру­бей­ших на­чальных форм до пос­лед­них усо­вер­шенст­во­ва­ний но­вей­шей тех­ни­ки. Что­бы по­ка­зать, нас­колько древ­ней­шее раз­ви­тие во­ен­но­го де­ла мог­ло за­ви­сеть от под­ра­жа­тельной спо­соб­нос­ти че­ло­ве­ка, он ука­зы­ва­ет на ана­ло­гию в спо­со­бах ве­де­ния вой­ны у жи­вот­ных и у лю­дей и от­но­сит к раз­ря­ду обо­ро­ни­тельных средств шку­ры, твер­дые пок­ро­вы, щи­ты, че­шуи; к раз­ря­ду нас­ту­па­тельных - ору­жие раз­лич­но­го ро­да, ко­лю­щее, уда­ря­ющее, зуб­ча­тое, от­рав­лен­ное и пр. и к раз­ря­ду во­ен­ных стра­та­гем - бегст­во, за­са­ды, аван­пос­ты, пред­во­ди­тельство, во­ен­ные кри­ки и т. д.

    Способ из­го­тов­ле­ния ка­мен­ных ору­дий те­перь поч­ти впол­не ясен для ар­хе­оло­гов. Для них слу­жат объектом наб­лю­де­ния и под­ра­жа­ния раз­лич­ные при­емы, упот­реб­ля­емые в этом слу­чае ны­не су­щест­ву­ющи­ми ди­ка­ря­ми. Джон Эванс, нап­ри­мер, ус­пел восп­ро­из­вес­ти са­мые тон­кие об­раз­цы ка­мен­ных ору­дий пос­редст­вом уда­ров кам­ня, на­жи­ма кус­ком оленьего ро­га, рас­пи­ли­ва­ния плас­тин­кой из крем­ня, свер­ле­ния пос­редст­вом пал­ки и пес­ка и тре­ния о по­верх­ность кам­ня. Мы мо­жем те­перь в большинст­ве слу­ча­ев с пол­ной уве­рен­ностью объяснить за­ме­ча­тельное сходст­во, ко­то­рое об­на­ру­жи­ва­ет­ся у ка­мен­ных скреб­ков, крем­не­вых но­жей, то­по­ров, на­ко­неч­ни­ков ко­пий и стрел и т. д., сходст­вом при­род­ных об­раз­цов, ма­те­ри­ала и пот­реб­нос­тей ди­кой жиз­ни.

    История ка­мен­но­го ве­ка яв­ля­ет­ся, как это яс­но вид­но, ис­то­ри­ей пос­те­пен­но­го раз­ви­тия. Пе­ре­ход от ес­тест­вен­но­го ост­ро­го кам­ня к гру­бей­ше­му, ис­кус­ствен­но сде­лан­но­му ка­мен­но­му ору­дию предс­тав­ля­ет со­бой не­за­мет­ную гра­да­цию, а да­лее от этой гру­бой сту­пе­ни мож­но прос­ле­дить са­мос­то­ятельный прог­ресс в раз­лич­ных нап­рав­ле­ни­ях, по­ка на­ко­нец это про­из­водст­во не дос­ти­га­ет уди­ви­тельно­го ху­до­жест­вен­но­го со­вер­шенст­ва в та­кие вре­ме­на, ког­да ме­талл на­чи­на­ет вы­тес­нять ка­мен­ные ору­дия. То же мож­но ска­зать и о дру­гих ору­ди­ях и про­из­водст­вах, пос­ле­до­ва­тельные ста­дии раз­ви­тия ко­то­рых мо­гут быть прос­ле­же­ны на про­тя­же­нии всей их ис­то­рии, от прос­тей­ше­го ес­тест­вен­но­го сос­то­яния до впол­не раз­ви­то­го ис­кус­ства.

    Усовершенствование па­ли­цы мож­но прос­ле­дить от са­мой прос­той ду­би­ны до ору­жия весьма изящ­ной фор­мы и резьбы. В му­зе­ях хра­нят­ся го­лы­ши, упот­реб­ляв­ши­еся вмес­то мо­ло­та, и ре­жу­щие ору­дия из кам­ня, ос­тав­лен­ные глад­ки­ми с од­ной сто­ро­ны или вы­де­лан­ные та­ким об­ра­зом, что­бы их мож­но бы­ло дер­жать ру­кой. Эти ору­дия по­ка­зы­ва­ют, что важ­ное ис­кус­ство прик­реп­ле­ния ру­ко­ят­ки бы­ло ре­зульта­том изоб­ре­те­ния, а не инс­тинк­та. Ка­мен­ный то­пор, упот­реб­ля­емый как ору­жие, прев­ра­ща­ет­ся в бо­евую се­ки­ру. Копье, т. е. за­ост­рен­ная пал­ка или жердь, за­ост­ря­лось об­жи­га­ни­ем на ог­не; дальней­шее усо­вер­шенст­во­ва­ние копья сос­то­ит в прик­реп­ле­нии к кон­цу его ост­ро­го кон­ца ро­га, кос­ти или ос­кол­ка кам­ня. Кам­ни бро­са­ли спер­ва прос­то ру­кой, а по­том пра­щой. Это прис­по­соб­ле­ние бы­ло очень расп­рост­ра­не­но у ди­ких пле­мен.

    В во­ен­ной ис­то­рии копье или пи­ка сна­ча­ла и до кон­ца упот­реб­ля­ет­ся как ко­лю­щее ору­жие. При­ме­не­ние его как ме­та­тельно­го ору­жия на­ча­лось то­же дав­но, но ед­ва ли дол­го сох­ра­ня­лось в ис­то­рии ци­ви­ли­за­ции. При та­ком упот­реб­ле­нии его большей частью бро­са­ли прос­то ру­кой, од­на­ко мно­гим ди­ким пле­ме­нам бы­ло из­вест­но при­ме­не­ние для этой це­ли пра­щи. Ко­рот­кая ве­рев­ка с пет­лей, упот­реб­ляв­ша­яся на Но­во­геб­ридс­ких ост­ро­вах, ко­то­рую ка­пи­тан Кук на­зы­ва­ет «би­кет», и ору­дие, по­хо­жее на кнут, за­ме­чен­ное на Но­вой Зе­лан­дии, то­же упот­реб­ля­ют­ся для ме­та­ния копья. Но бо­лее расп­рост­ра­нен­ным сна­ря­дом бы­ла де­ре­вян­ная ру­ко­ят­ка в 30 или 60 сан­ти­мет­ров дли­ной. Этот ме­та­тельный сна­ряд для копья из­вес­тен в са­мых се­вер­ных об­лас­тях Се­вер­ной Аме­ри­ки, у не­ко­то­рых пле­мен Юж­ной Аме­ри­ки и у авст­ра­лий­цев. Эти пос­лед­ние, как уве­ря­ют не­ко­то­рые, не мог­ли бы изоб­рес­ти его при ны­неш­нем сос­то­янии их культу­ры. Од­на­ко в дан­ном слу­чае при­хо­дит­ся иметь в ви­ду то за­ме­ча­тельное обс­то­ятельство, что это ме­та­тельное ору­дие свой­ст­вен­но иск­лю­чи­тельно ди­кос­ти, а не ци­ви­ли­за­ции. У на­ро­дов с бо­лее вы­со­кой культу­рой бли­же все­го к не­му под­хо­дил ан­тич­ный амен­тум, сос­то­яв­ший, по-ви­ди­мо­му, из дро­ти­ка с при­вя­зан­ным к не­му по­се­ре­ди­не ре­меш­ком для бро­са­ния. На­ро­ды Мек­си­ки и Сред­ней Аме­ри­ки бы­ли, как из­вест­но, са­мы­ми выс­ши­ми из на­ро­дов, упот­реб­ляв­ших это ме­та­тельное ору­жие. Су­щест­во­ва­ние его у них подт­верж­да­ет­ся изоб­ра­же­ни­ями на ми­фо­ло­ги­чес­ких кар­ти­нах; его мек­си­канс­кое наз­ва­ние «атлатль». Но мы не ви­дим, что­бы оно при­ме­ня­лось на прак­ти­ке пос­ле ис­панс­ко­го за­во­ева­ния.

    История это­го ору­дия, по-ви­ди­мо­му, пол­ностью оп­ро­вер­га­ет те­орию вы­рож­де­ния, оно предс­тав­ля­ет со­бой изоб­ре­те­ние, ко­то­рое це­ли­ком при­над­ле­жит низ­шей ци­ви­ли­за­ции и ед­ва ли спо­соб­но пе­ре­жить ее. Поч­ти то же мож­но ска­зать о ду­хо­вой тру­бе, ко­то­рая как нас­то­ящее ору­жие поч­ти ни­ког­да не встре­ча­ет­ся вы­ше уров­ня ди­ка­рей Ост-Индии и Юж­ной Аме­ри­ки, хо­тя в ви­де охот­ничьего ору­жия сох­ра­ня­ет­ся у на­ро­дов бо­лее вы­со­ко­го уров­ня. Об авст­ра­лий­ском бу­ме­ран­ге го­во­ри­ли, что он про­изо­шел от ка­кой-то ги­по­те­ти­чес­кой выс­шей культу­ры, а меж­ду тем пе­ре­ход­ные сту­пе­ни, со­еди­ня­ющие его с па­ли­цей, мож­но ви­деть в той же стра­не, тог­да как ни од­но из ци­ви­ли­зо­ван­ных об­ществ не об­ла­да­ет этим ору­жи­ем.

    Употребление пе­тель из уп­ру­гих ве­ток или гиб­ких па­ло­чек для бро­са­ния ма­леньких ме­та­тельных ору­дий и за­ме­ча­тельные элас­ти­чес­кие дро­ти­ки Па­ла­ус­ких ост­ро­вов, ко­то­рые на­тя­ги­ва­ют­ся и ле­тят вследст­вие собст­вен­ной уп­ру­гос­ти, ука­зы­ва­ют на изоб­ре­те­ния, ко­то­рые мог­ли по­вес­ти за со­бой изоб­ре­те­ние лу­ка. Стре­ла есть лишь уменьшен­ная фор­ма дро­ти­ка. Обы­чай от­рав­ле­ния стрел по об­раз­цу зме­ино­го жа­ла и уку­са яв­ля­ет­ся вы­дум­кой не ци­ви­ли­зо­ван­но­го че­ло­ве­ка, а ди­ка­ря. Это - от­ли­чи­тельная де­таль ди­карс­ко­го бы­та, от­верг­ну­тая уже на сту­пе­ни вар­варст­ва. Ис­кус­ство одур­ма­ни­вать ры­бу, из­вест­ное бо­лее вы­со­кой ци­ви­ли­за­ции, но не при­ме­ня­емое ею, свой­ст­вен­но мно­гим ди­ким пле­ме­нам, ко­то­рые лег­ко мог­ли до­ду­маться до это­го, уви­дав ка­кой-ни­будь лес­ной пруд, ку­да по­па­ли ядо­ви­тые рас­те­ния. Ис­кус­ство ста­вить за­го­род­ки для лов­ли ры­бы во вре­мя от­ли­ва, столь ха­рак­тер­ное для при­ми­тив­ных пле­мен, есть прос­тая хит­рость, име­ющая целью по­мочь при­ро­де. Это - до­гад­ка, ко­то­рая лег­ко мог­ла прий­ти в го­ло­ву ди­ка­рю, пос­то­ян­ное го­ло­да­ние ко­то­ро­го вов­се не свя­за­но с ту­по­уми­ем.

    То же про­ис­хо­ди­ло и в дру­гих об­лас­тях. До­бы­ва­ние ог­ня, ку­хон­ное ис­кус­ство, гон­чар­ное де­ло, ткац­кое ис­кус­ство мож­но прос­ле­дить по ли­ни­ям их пос­те­пен­но­го усо­вер­шенст­во­ва­ния. Му­зы­ка на­чи­на­ет­ся с пог­ре­муш­ки и ба­ра­ба­на, ко­то­рые в том или ином ви­де сох­ра­ня­ют свое мес­то на про­тя­же­нии всей ис­то­рии ци­ви­ли­за­ции, меж­ду тем как сви­рель и струн­ные инст­ру­мен­ты предс­тав­ля­ют со­бой уже позд­ней­шее дос­ти­же­ние му­зы­кально­го ис­кус­ства. То же мы ви­дим в ар­хи­тек­ту­ре и зем­ле­де­лии. Как ни слож­ны и ра­зум­ны выс­шие сту­пе­ни этих ис­кус­ств, не на­до за­бы­вать, что на­ча­лись они с прос­то­го, под­ра­жа­ния при­ро­де. Не пе­ре­чис­ляя ос­тальных про­мыс­лов ди­ка­рей, мож­но ска­зать во­об­ще, что фак­ты го­во­рят ско­рее про­тив те­ории вы­рож­де­ния, чем за нее. Они подт­верж­да­ют и час­то де­ла­ют не­об­хо­ди­мым тот же взгляд на раз­ви­тие, ка­кой на ос­но­ва­нии на­ше­го собст­вен­но­го опы­та объясня­ет на­ча­ло и прог­ресс на­ших ис­кус­ств.

    Постепенное раз­ви­тие ма­те­ри­альной культу­ры не­об­хо­ди­мо пос­то­ян­но иметь в ви­ду и при ис­сле­до­ва­нии от­но­ше­ния умст­вен­но­го сос­то­яния ди­ка­рей к мыш­ле­нию ци­ви­ли­зо­ван­ных лю­дей. Это пос­лу­жит нам на­деж­ным ру­ко­водст­вом и пре­дох­ра­нит нас от оши­бок. Мы уви­дим, что во всех про­яв­ле­ни­ях че­ло­ве­чес­ко­го ума фак­ты бу­дут за­ни­мать свои мес­та по тем же об­щим ли­ни­ям раз­ви­тия. Мне­ние, что умст­вен­ное сос­то­яние ди­ка­рей есть ре­зультат упад­ка преж­не­го вы­со­ко­го зна­ния, яв­ля­ет­ся, по-ви­ди­мо­му, столь же ма­ло­сос­то­ятельным, как и мне­ние, что ка­мен­ные то­по­ры бы­ли вы­ро­див­ши­ми­ся пре­ем­ни­ка­ми шеф­филдс­ких то­по­ров или что зем­ля­ные кур­га­ны бы­ли ис­ка­жен­ны­ми ко­пи­ями еги­петс­ких пи­ра­мид. Изу­че­ние ди­кой и ци­ви­ли­зо­ван­ной жиз­ни да­ет нам воз­мож­ность ви­деть в древ­ней ис­то­рии че­ло­ве­чес­ко­го ума вов­се не дар транс­цен­ден­тальной муд­рос­ти, а гру­бый здра­вый смысл, восп­ри­ни­ма­ющий фак­ты пов­сед­нев­ной жиз­ни и вы­ра­ба­ты­ва­ющий из них схе­мы пер­во­быт­ной фи­ло­со­фии. Ис­сле­дуя та­кие об­лас­ти, как язык, ми­фо­ло­гия, обы­чаи, ре­ли­гия, мы бу­дем пос­то­ян­но убеж­даться, что мысль ди­ка­ря на­хо­дит­ся в за­ча­точ­ном сос­то­янии, а ци­ви­ли­зо­ван­ный ум сох­ра­ня­ет до сих пор дос­та­точ­но за­мет­ные сле­ды да­ле­ко­го прош­ло­го. Вся об­шир­ная об­ласть ис­то­рии че­ло­ве­чес­кой мыс­ли и нра­вов по­ка­зы­ва­ет, что, хо­тя ци­ви­ли­за­ции при­хо­дит­ся вес­ти борьбу не только с ос­тат­ка­ми низ­ших сту­пе­ней раз­ви­тия, но и с про­яв­ле­ни­ями вы­рож­де­ния в сво­ей собст­вен­ной сфе­ре, она ока­зы­ва­ет­ся, од­на­ко, в си­лах пре­одо­ле­вать и то и дру­гое и про­дол­жать свой путь. Ис­то­рия в сво­ей об­лас­ти и эт­ног­ра­фия на сво­ем бо­лее об­шир­ном поп­ри­ще по­ка­зы­ва­ют, что уч­реж­де­ния, ко­то­рые мо­гут счи­таться на­ибо­лее удач­ны­ми, пос­те­пен­но вы­тес­ня­ют ме­нее удоб­ные и что эта неп­ре­рыв­ная борьба оп­ре­де­ля­ет об­щую рав­но­дей­ст­ву­ющую хо­да культу­ры. Я по­пы­та­юсь по­ка­зать в ми­фи­чес­ком об­ра­зе, как прог­ресс, отк­ло­не­ние и дви­же­ние на­зад в об­щем хо­де культу­ры про­ти­во­по­ла­га­ют­ся в мо­ем собст­вен­ном уме. Во­об­ра­зим се­бе, что мы ви­дим ци­ви­ли­за­цию, как она в оли­цет­во­рен­ном ви­де шест­ву­ет по ми­ру. Вот она иног­да за­дер­жи­ва­ет­ся и ос­та­нав­ли­ва­ет­ся на сво­ем пу­ти, не­ред­ко отк­ло­ня­ет­ся на та­кие бо­ко­вые до­ро­ги, ко­то­рые при­во­дят ее, утом­лен­ную, на­зад, в та­кие мес­та, где она про­хо­ди­ла уже весьма дав­но. Од­на­ко пря­мо или отк­ло­ня­ясь, она дви­жет­ся впе­ред. И ес­ли вре­мя от вре­ме­ни она пы­та­ет­ся сде­лать нес­колько ша­гов на­зад, она ско­ро на­чи­на­ет бес­по­мощ­но спо­ты­каться. По­пят­ный. путь про­ти­вен ее при­ро­де, ее но­ги уст­ро­ены не так, что­бы де­лать не­вер­ные ша­ги на­зад. И взгляд ее и дви­же­ние, уст­рем­лен­ные впе­ред, яв­ля­ют­ся вы­ра­же­ни­ем под­лин­но ти­пи­чес­ких свойств че­ло­ве­чест­ва.

    

    

    

    

    Когда ка­кой-ли­бо обы­чай, на­вык или мне­ние дос­та­точ­но расп­рост­ра­не­ны, то дей­ст­вие на них вся­ко­го ро­да вли­яний дол­го мо­жет ока­зы­ваться столь сла­бым, что они про­дол­жа­ют пе­ре­хо­дить от по­ко­ле­ния к по­ко­ле­нию. Они по­доб­ны по­то­ку, ко­то­рый, од­наж­ды про­ло­жив­ши се­бе рус­ло, про­дол­жа­ет свое те­че­ние це­лые ве­ка. Мы име­ем здесь де­ло с ус­той­чи­востью культу­ры. Тем не ме­нее весьма за­ме­ча­тельно, что пе­ре­ме­ны и пе­ре­во­ро­ты в че­ло­ве­чес­кой ис­то­рии поз­во­ля­ют стольким ма­леньким ру­чей­кам так дол­го про­дол­жать свое те­че­ние.

    В та­тарс­ких сте­пях 600 лет то­му на­зад счи­та­лось прес­туп­ле­ни­ем нас­ту­пать на по­рог и при­ка­саться к ве­рев­кам при вхо­де в па­лат­ку. Это воз­зре­ние как буд­то сох­ра­ни­лось и те­перь. За 18 сто­ле­тий до на­ше­го вре­ме­ни Ови­дий упо­ми­на­ет о на­род­ном пре­ду­беж­де­нии рим­лян про­тив бра­ков в мае, ко­то­рое он не без ос­но­ва­ния объясня­ет тем, что на этот ме­сяц при­хо­ди­лись пог­ре­бальные об­ря­ды Ле­му­ра­лий:

    

    

    Поверье, что суп­ру­жест­ва, зак­лю­чен­ные в мае, бы­ва­ют нес­част­ли­вы, жи­вет в Анг­лии и до нас­то­яще­го вре­ме­ни. Пе­ред на­ми здесь по­ра­зи­тельный при­мер то­го, как из­вест­ная идея, смысл ко­то­рой ис­чез уже мно­го ве­ков то­му на­зад, про­дол­жа­ет су­щест­во­вать только по­то­му, что она су­щест­во­ва­ла.

    Можно най­ти ты­ся­чи при­ме­ров та­ко­го ро­да, ко­то­рые сде­ла­лись, так ска­зать, пог­ра­нич­ны­ми зна­ка­ми в хо­де культу­ры. Ког­да с те­че­ни­ем вре­ме­ни про­ис­хо­дит об­щая пе­ре­ме­на в по­ло­же­нии на­ро­да, то и в из­ме­нив­шей­ся об­щест­вен­ной дей­ст­ви­тельнос­ти обык­но­вен­но при­хо­дит­ся встре­чать мно­гое, что, оче­вид­но, име­ет свои кор­ни не в но­вом по­ряд­ке ве­щей, а яв­ля­ет­ся прос­то нас­ле­ди­ем ста­ро­го. Ус­той­чи­вость пе­ре­жит­ков поз­во­ля­ет ут­верж­дать, что ци­ви­ли­за­ция на­ро­да, у ко­то­ро­го об­на­ру­жи­ва­ют­ся по­доб­ные пе­ре­жит­ки, яв­ля­ет­ся про­дук­том ка­ко­го-то бо­лее древ­не­го сос­то­яния, в ко­то­ром и сле­ду­ет ис­кать объясне­ния став­ших не­по­нят­ны­ми обы­ча­ев и воз­зре­ний. Та­ким об­ра­зом, соб­ра­ния по­доб­ных фак­тов долж­ны слу­жить пред­ме­том раз­ра­бот­ки как руд­ни­ки ис­то­ри­чес­ко­го зна­ния.

    При об­ра­ще­нии с та­ким ма­те­ри­алом не­об­хо­ди­мо ру­ко­во­диться преж­де все­го наб­лю­де­ни­ем то­го, что про­ис­хо­дит те­перь. Ис­то­рия же долж­на объяснить нам, по­че­му ста­рые обы­чаи удер­жи­ва­ют свое мес­то в обс­та­нов­ке но­вой культу­ры, ко­то­рая, ко­неч­но, ни­как не мог­ла по­ро­дить их, а долж­на бы­ла бы, нап­ро­тив, стре­миться их вы­тес­нить. Что да­ет нам не­пос­редст­вен­ное наб­лю­де­ние, по­ка­зы­ва­ет хо­тя бы сле­ду­ющий при­мер. У да­яков на Бор­нео не бы­ло обы­чая ру­бить лес, как де­ла­ем это мы, вы­ем­кой в ви­де У. Ког­да бе­лые в чис­ле про­чих нов­шеств при­нес­ли с со­бой и этот спо­соб, да­яки вы­ра­зи­ли свое не­рас­по­ло­же­ние к но­вов­ве­де­нию тем, что на­ло­жи­ли пе­ню на вся­ко­го из сво­их, кто стал ру­бить лес по ев­ро­пей­ско­му об­раз­цу. Ту­зем­ные дро­во­се­ки, од­на­ко, так хо­ро­шо по­ни­ма­ли пре­вос­ходст­во но­во­го при­ема, что ста­ли бы пользо­ваться им тай­ком, ес­ли бы бы­ли уве­ре­ны, что дру­гие бу­дут мол­чать об этом. Это бы­ло 20 лет то­му на­зад, и очень ве­ро­ят­но, что ино­зем­ный спо­соб руб­ки мог пе­рес­тать быть ос­корб­ле­ни­ем да­якс­ко­го кон­сер­ва­тиз­ма. Од­на­ко стро­гое зап­ре­ще­ние ме­ша­ло ему ут­вер­диться. Мы име­ем здесь по­ра­зи­тельный при­мер пе­ре­жит­ка, ко­то­рый дер­жит­ся в си­лу пра­де­довс­ко­го ав­то­ри­те­та, пря­мо на­пе­ре­кор здра­во­му смыс­лу.

    Такой об­раз дей­ст­вия мож­но бы­ло бы по обык­но­ве­нию и с дос­та­точ­ным ос­но­ва­ни­ем наз­вать су­еве­ри­ем. Это наз­ва­ние во­об­ще под­хо­дит к зна­чи­тельно­му чис­лу пе­ре­жит­ков, нап­ри­мер к тем, ко­то­рые мож­но соб­рать сот­ня­ми из книг о на­род­ных пре­да­ни­ях и о так на­зы­ва­емом ок­куль­тиз­ме[21]. Од­на­ко сло­во «су­еве­рие» в нас­то­ящее вре­мя име­ет смысл уко­ра. Хо­тя этот укор час­то с пол­ным ос­но­ва­ни­ем мо­жет быть от­не­сен к ос­тат­кам вы­мер­шей низ­шей культу­ры, внед­рив­шим­ся в жи­вую выс­шую культу­ру, он во мно­гих слу­ча­ях, од­на­ко, был бы слиш­ком су­ров и несп­ра­вед­лив. Для це­лей эт­ног­ра­фа во вся­ком слу­чае бы­ло бы же­ла­тельно вве­де­ние та­ко­го тер­ми­на, как «пе­ре­жи­ток». Этот тер­мин дол­жен слу­жить прос­тым обоз­на­че­ни­ем ис­то­ри­чес­ко­го фак­та, ка­ко­вым уже те­перь не мо­жет яв­ляться сло­во «су­еве­рие». К этой ка­те­го­рии фак­тов долж­но быть от­не­се­но в ка­чест­ве част­ных пе­ре­жит­ков мно­жест­во слу­ча­ев, где от ста­ро­го обы­чая сох­ра­ни­лось до­вольно мно­гое для то­го, что­бы мож­но бы­ло рас­поз­на­вать его про­ис­хож­де­ние, хо­тя сам обы­чай, при­няв но­вую фор­му, нас­только при­ме­нил­ся к но­вым обс­то­ятельствам, что про­дол­жа­ет за­ни­мать свое мес­то в си­лу сво­его собст­вен­но­го зна­че­ния.

    При та­ком взгля­де на ве­щи лишь в нем­но­гих слу­ча­ях бы­ло бы спра­вед­ли­вым на­зы­вать иг­ры де­тей в но­вей­шей Ев­ро­пе су­еве­ри­ями, хо­тя мно­гие из них предс­тав­ля­ют со­бой пе­ре­жит­ки, и иног­да за­ме­ча­тельные. Ког­да мы рас­смат­ри­ва­ем иг­ры де­тей и взрос­лых с точ­ки зре­ния эт­но­ло­ги­чес­ких вы­во­дов, ко­то­рые мо­гут быть изв­ле­че­ны из них, нас в этих иг­рах преж­де все­го по­ра­жа­ет то обс­то­ятельство, что мно­гие из них лишь шу­точ­ное под­ра­жа­ние серьезно­му жиз­нен­но­му де­лу. По­доб­но то­му как сов­ре­мен­ные де­ти иг­ра­ют в обед, вер­хо­вую ез­ду и хож­де­ние в цер­ковь, так глав­ной детс­кой за­ба­вой у ди­ка­рей бы­ва­ет под­ра­жа­ние де­лам, ко­то­ры­ми де­ти бу­дут за­ни­маться серьезно нес­кольки­ми го­да­ми позд­нее. Та­ким об­ра­зом, их иг­ры слу­жат для них нас­то­ящи­ми уро­ка­ми.

    Игры эс­ки­мос­ских де­тей зак­лю­ча­ют­ся в стрельбе в цель из ма­леньких лу­ков и в пост­рой­ке из сне­га ма­леньких хи­жин, ко­то­рые они ос­ве­ща­ют ос­тат­ка­ми све­ти­лен, вып­ро­шен­ных у ма­те­рей. У ма­леньких авст­ра­лий­ских де­тей иг­руш­ка­ми… слу­жат ми­ни­атюр­ные бу­ме­ран­ги и копья. У от­цов их сох­ра­ня­ет­ся край­не пер­во­быт­ный спо­соб до­бы­ва­ния жен пу­тем на­сильствен­но­го уво­да их из род­но­го пле­ме­ни, и вот иг­ра в «кра­жу не­вест» за­ме­че­на бы­ла в чис­ле са­мых обыч­ных игр у ту­зем­ных мальчи­ков и де­во­чек.

    Игра, од­на­ко, пе­ре­жи­ва­ет обык­но­вен­но то серьезное за­ня­тие, ко­то­ро­му она слу­жит под­ра­жа­ни­ем. Яс­ный при­мер та­ко­го пе­ре­жи­ва­ния да­ют лук и стре­ла. Мы на­хо­дим это древ­нее и ши­ро­ко расп­рост­ра­нен­ное на ста­дии ди­кос­ти ору­жие и в вар­варс­кой и в ан­тич­ной культу­ре. Мы мо­жем прос­ле­дить его вплоть до сред­не­ве­ковья. Но в нас­то­ящее вре­мя, ког­да мы смот­рим на соб­ра­ние стрел­ков или ког­да про­ез­жа­ем по де­рев­ням в ту по­ру го­да, ког­да у де­тей все­го больше в хо­ду иг­ру­шеч­ные лу­ки и стре­лы, мы ви­дим, что древ­нее ору­жие, ко­то­рое у нем­но­гих ди­ких пле­мен все еще иг­ра­ет смер­то­нос­ную роль на охо­те и в бит­ве, ста­ло прос­тым пе­ре­жит­ком, иг­руш­кой. Ар­ба­лет, срав­ни­тельно бо­лее позд­нее и мест­ное улуч­ше­ние обык­но­вен­но­го лу­ка, в прак­ти­чес­ком упот­реб­ле­нии сох­ра­нил­ся еще меньше лу­ка, но как иг­руш­ка он удер­жи­ва­ет­ся во всей Ев­ро­пе и по-ви­ди­мо­му, ос­та­ет­ся в упот­реб­ле­нии.

    По древ­нос­ти и об­шир­но­му расп­рост­ра­не­нию в раз­лич­ные эпо­хи от ди­кос­ти до ан­тич­нос­ти и сред­не­ве­ковья - на­ря­ду с лу­ком и стре­ла­ми сто­ит пра­ща. Но в сред­них ве­ках она вы­хо­дит из упот­реб­ле­ния как прак­ти­чес­кое ору­жие, и по­эты ХV в. нап­рас­но ука­зы­ва­ют на ис­кус­ство вла­деть пра­щой как на од­но из уп­раж­не­ний хо­ро­ше­го сол­да­та:

    

    

    Пример хо­зяй­ст­вен­но­го упот­реб­ле­ния ме­та­тельных ору­дий, ко­то­рые срод­ни пра­ще, в пре­де­лах ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра мож­но, по­жа­луй, най­ти только у пас­ту­хов ис­панс­кой Аме­ри­ки. Они, как рас­ска­зы­ва­ют, бро­са­ют свое лас­со или бо­ла так ис­кус­но, что мо­гут зах­ва­тить жи­вот­ное за лю­бой из ро­гов и по­вер­нуть его, как за­хо­тят. Но упот­реб­ле­ние пра­щи, это­го гру­бо­го древ­не­го ору­жия, сох­ра­ни­лось пре­иму­щест­вен­но в иг­рах мальчи­ков, ко­то­рые сно­ва яв­ля­ют­ся здесь как бы предс­та­ви­те­ля­ми древ­ней культу­ры.

    

    Так же как иг­ры на­ших де­тей сох­ра­ня­ют вос­по­ми­на­ние о пер­во­быт­ных во­ен­ных при­емах, они восп­ро­из­во­дят иног­да древ­ние эта­пы ис­то­рии культу­ры, от­но­ся­щи­еся к детс­ко­му пе­ри­оду в ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва. Анг­лий­ские де­ти, за­бав­ля­ющи­еся под­ра­жа­ни­ем кри­ку жи­вот­ных, и но­во­зе­ланд­цы, иг­ра­ющие в свою лю­би­мую иг­ру, под­ра­жая це­лым хо­ром виз­гу пи­лы или ру­бан­ка и выст­ре­лам из ружья и дру­гих ору­дий, про­из­во­дя шум, свой­ст­вен­ный раз­лич­ным инст­ру­мен­там, оди­на­ко­во при­бе­га­ют к эле­мен­ту под­ра­жа­тельнос­ти, имев­ше­му столь важ­ное зна­че­ние при об­ра­зо­ва­нии язы­ка. Ког­да мы изу­ча­ем древ­ней­шее раз­ви­тие ис­кус­ства счис­ле­ния и ви­дим, как од­но пле­мя за дру­гим учи­лось сче­ту, про­хо­дя че­рез пер­во­быт­ное счис­ле­ние по пальцам, это предс­тав­ля­ет для нас из­вест­ный эт­ног­ра­фи­чес­кий ин­те­рес, так как да­ет предс­тав­ле­ние о про­ис­хож­де­нии древ­ней­шей ну­ме­ра­ции. Но­во­зе­ландс­кая иг­ра «ти» сос­то­ит, го­во­рят, в сче­те по пальцам, при­чем один из иг­ра­ющих дол­жен наз­вать из­вест­ное чис­ло и при этом тот­час же тро­нуть со­от­ветст­ву­ющий па­лец. В са­мо­анс­кой иг­ре один из иг­ра­ющих выс­тав­ля­ет нес­колько пальцев, а его про­тив­ник дол­жен не­мед­лен­но пов­то­рить то же са­мое; в про­тив­ном слу­чае он про­иг­ры­ва­ет. Это мо­гут быть ту­зем­ные по­ли­не­зий­ские иг­ры или же иг­ры, за­имст­во­ван­ные у на­ших де­тей. В анг­лий­ской детс­кой иг­ре ре­бе­нок учит­ся го­во­рить, сколько пальцев по­ка­зы­ва­ет ему нянька, при­чем пов­то­ря­ет­ся оп­ре­де­лен­ная фор­му­ла иг­ры: «Бук, бук, сколько я под­нял ро­гов?» Иг­ра, в ко­то­рой один под­ни­ма­ет пальцы, а дру­гие долж­ны под­нять ров­но столько же, упо­ми­на­ет­ся у Струт­та. Мы мо­жем ви­деть на ули­цах ма­леньких школьни­ков, иг­ра­ющих в иг­ру уга­ды­ва­ния, ког­да один из них ста­но­вит­ся по­за­ди и под­ни­ма­ет из­вест­ное чис­ло пальцев, а дру­гой дол­жен от­га­дать, сколько имен­но. Ин­те­рес­но за­ме­тить об­шир­ное расп­рост­ра­не­ние и древ­ность этих пус­тых за­бав, о ко­то­рых мы чи­та­ем у Пет­ро­ния Ар­бит­ра, пи­са­те­ля вре­мен Не­ро­на, сле­ду­ющее: «Три­мальхи­он, что­бы не по­ка­заться рас­стро­ен­ным про­иг­ры­шем, по­це­ло­вал мальчи­ка и ве­лел ему сесть се­бе на спи­ну. Мальчик не­мед­лен­но вско­чил на не­го вер­хом и уда­рил его ру­кой по пле­чу, сме­ясь и кри­ча: «Бу­ка, бу­ка, сколько их тут?» Прос­тые счет­ные иг­ры на пальцах не нуж­но сме­ши­вать с иг­рой в сло­же­ние, где каж­дый из иг­ра­ющих выс­тав­ля­ет ру­ку. На­до наз­вать сум­му выс­тав­лен­ных пальцев; кто вер­но ска­жет это, тот вы­иг­ры­ва­ет. На де­ле каж­дый то­ро­пит­ся наз­вать сум­му пальцев преж­де, чем уви­дит ру­ку сво­его про­тив­ни­ка, так что ис­кус­ство в иг­ре сос­то­ит глав­ным об­ра­зом в быст­ром от­га­ды­ва­нии. Эта иг­ра слу­жит пос­то­ян­ной за­ба­вой в Ки­тае, где она на­зы­ва­ет­ся «уга­дай, сколько», и в Юж­ной Ев­ро­пе, где она из­вест­на в Ита­лии, нап­ри­мер, под наз­ва­ни­ем «мор­ра», а во Фран­ции - под наз­ва­ни­ем «мюр­ре». Та­кая ори­ги­нальная иг­ра ед­ва ли мог­ла быть вы­ду­ма­на дваж­ды, в Ев­ро­пе и Азии, и так как ки­тай­ское наз­ва­ние не ука­зы­ва­ет на ее древ­ность, то мы мо­жем счи­тать ве­ро­ят­ным, что пор­ту­гальские куп­цы ввез­ли ее в Ки­тай, как и в Япо­нию. У егип­тян, как по­ка­зы­ва­ют их наз­ва­ния, так­же бы­ла в упот­реб­ле­нии ка­кая-то иг­ра на пальцах, и у рим­лян бы­ла своя иг­ра «ми­ка­ре-ди­ги­тис», в ко­то­рую иг­ра­ли мяс­ни­ки со сво­ими обыч­ны­ми по­ку­па­те­ля­ми на кус­ки мя­са. Труд­но ска­зать, бы­ла ли это «мор­ра» или ка­кие-ни­будь дру­гие иг­ры.

    Когда шот­ландс­кие пар­ни бе­рут друг дру­га за хо­хол и го­во­рят: «Хо­чешь ли быть мо­им?» - они не по­доз­ре­ва­ют о ста­ром сим­во­ли­чес­ком обы­чае брать в фе­одальное под­данст­во, ко­то­рое про­дол­жа­ет­ся у них в ви­де пе­ре­жит­ка.

    Деревянное свер­ло для до­бы­ва­ния ог­ня тре­ни­ем, ко­то­рое, как из­вест­но, упот­реб­ля­лось в до­маш­нем бы­ту у мно­гих при­ми­тив­ных или древ­них пле­мен и ко­то­рое уже у но­вей­ших ин­ду­сов сох­ра­ня­ет­ся как ос­вя­щен­ный вре­ме­нем спо­соб за­жи­га­ния чис­то­го жерт­вен­но­го ог­ня, в Швей­ца­рии су­щест­ву­ет в ви­де иг­руш­ки. При его по­мо­щи де­ти за­жи­га­ют огонь в шут­ку так, как эс­ки­мо­сы де­ла­ли бы это серьезно. На Гот­лан­де еще пом­нят, как древ­нее при­но­ше­ние в жерт­ву ди­ко­го ка­ба­на в но­вей­шее вре­мя пе­реш­ло в иг­ру, в ко­то­рой мо­ло­дые пар­ни на­ря­жа­лись в мас­ка­рад­ные кос­тю­мы, чер­ни­ли и раск­ра­ши­ва­ли се­бе ли­ца. Жерт­ву изоб­ра­жал мальчик, за­вер­ну­тый в мех и пос­тав­лен­ный на ска­мей­ку, с пуч­ком со­ло­мы во рту, что долж­но бы­ло изоб­ра­жать ще­ти­ну ка­ба­на.

    Одна из не­вин­ных детс­ких игр на­ше­го вре­ме­ни име­ет стран­ную связь с бе­зоб­раз­ной сказ­кой, ко­то­рой больше ты­ся­чи лет. Во Фран­ции в нее иг­ра­ют так: де­ти ста­но­вят­ся в кру­жок, один из них за­жи­га­ет свер­ну­тую бу­маж­ку и пе­ре­да­ет ее сво­ему со­се­ду, го­во­ря «Жив, жив ку­рил­ка», а тот пе­ре­да­ет дальше, и так по все­му кру­гу. Каж­дый про­из­но­сит эти сло­ва и пе­ре­да­ет го­ря­щую бу­маж­ку как мож­но ско­рее, по­то­му что, у ко­го она по­гас­нет, тот дол­жен от­дать фант, пос­ле че­го объявля­ет­ся, что «ку­рил­ка умер». Гримм упо­ми­на­ет о по­доб­ной же иг­ре в Гер­ма­нии, где иг­ра­ют с заж­жен­ной лу­чин­кой, а Гал­ли­вель при­во­дит детс­кие сти­хи, ко­то­рые про­из­но­сят­ся при этой иг­ре в Анг­лии:

    

    

    Знакомые с цер­ков­ной ис­то­ри­ей хо­ро­шо зна­ют, что лю­би­мым по­ле­ми­чес­ким при­емом при­вер­жен­цев гос­подст­ву­ющей ве­ры бы­ло об­ви­не­ние ере­ти­чес­ких сект в том, что они со­вер­ша­ют та­инст­ва сво­ей ре­ли­гии в ви­де отв­ра­ти­тельных ор­гий. Языч­ни­ки рас­ска­зы­ва­ли эти ис­то­рии о ев­ре­ях, ев­реи - о хрис­ти­анах, а са­ми хрис­ти­ане дос­тиг­ли пе­чально­го пре­вос­ходст­ва в ис­кус­стве на­па­дать на сво­их ре­ли­ги­оз­ных про­тив­ни­ков, нравст­вен­ная жизнь ко­то­рых на са­мом де­ле не­ред­ко от­ли­ча­лась, по-ви­ди­мо­му, чрез­вы­чай­ной чис­то­той. Ма­ни­хеи в осо­бен­нос­ти бы­ли пред­ме­том та­ких на­па­док, об­ра­щен­ных по­том на сек­ту, пос­ле­до­ва­те­ли ко­то­рой счи­та­лись пре­ем­ни­ка­ми ма­ни­хе­ев. Речь идет о пав­ли­ки­анах, имя ко­то­рых сно­ва по­яв­ля­ет­ся в сред­ние ве­ка в свя­зи с име­нем ка­та­ров. Этих пос­лед­них (ка­жет­ся, вследст­вие од­но­го вы­ра­же­ния в их ре­ли­ги­оз­ных фор­му­лах) на­зы­ва­ли bo­ni ho­mi­nes («доб­рые лю­ди»), и это имя ста­ло по­том обык­но­вен­ным наз­ва­ни­ем аль­би­гой­цев[22].

    Очевидно, что древ­ние пав­ли­ки­ане воз­бу­ди­ли не­на­висть ор­то­док­сальных хрис­ти­ан тем, что вос­ста­ва­ли про­тив икон и на­зы­ва­ли их по­чи­та­те­лей идо­ло­пок­лон­ни­ка­ми. Око­ло 700 г. Ио­анн Осунс­кий, пат­ри­арх Ар­ме­нии, на­пи­сал про­тив этой сек­ты об­ли­че­ние, в нем об­ви­не­ние нас­то­яще­го ан­ти­ма­ни­хей­ско­го ти­па, но с не­ко­то­рой осо­бен­ностью, ста­вя­щей его рас­сказ в стран­ную связь с той иг­рой, о ко­то­рой мы только что го­во­ри­ли. Со­об­щая, что они бо­го­хульно на­зы­ва­ют пра­вос­лав­ных «идо­ло­пок­лон­ни­ка­ми» и что они са­ми пок­ло­ня­ют­ся солн­цу, он ут­верж­да­ет, что они, кро­ме то­го, ме­ша­ют пше­нич­ную му­ку с кровью де­тей и при­ча­ща­ют­ся этим. «Ког­да они умерщв­ля­ют са­мой му­чи­тельной смертью мальчи­ка, пер­вен­ца сво­ей ма­те­ри, они пе­реб­ра­сы­ва­ют его друг дру­гу по­оче­ред­но, и в чьих ру­ках ре­бе­нок уми­ра­ет, то­му они ока­зы­ва­ют поч­те­ние, как че­ло­ве­ку, дос­тиг­ше­му са­мо­го вы­со­ко­го дос­то­инст­ва в сек­те».

    Как объяснить сов­па­де­ние этих ужас­ных под­роб­нос­тей? Ед­ва ли эта иг­ра бы­ла на­ве­яна ле­ген­дой о пав­ли­ки­анах. На­ибо­лее ве­ро­ят­ным яв­ля­ет­ся пред­по­ло­же­ние, что иг­ра эта бы­ла так же из­вест­на де­тям VI­II сто­ле­тия, как и ны­неш­ним, и что ар­мянс­кий пат­ри­арх прос­то ис­пользо­вал ее. Он об­ви­нил пав­ли­ки­ан в том, что они всерьез про­де­лы­ва­ют над жи­вы­ми детьми то же, что ре­бя­та над сим­во­ли­чес­ким ку­рил­кой.

    Мы в сос­то­янии прос­ле­дить и еще од­ну ин­те­рес­ную груп­пу игр, уце­лев­ших как пе­ре­жи­ток та­кой об­лас­ти ди­карс­ко­го ми­ро­воз­зре­ния, ко­то­рая не­ког­да за­ни­ма­ла важ­ное мес­то, но те­перь впол­не зас­лу­жен­но приш­ла в упа­док.

    Азартные иг­ры тес­но свя­за­ны с ис­кус­ством га­да­ния, уже из­вест­ным ди­ка­рям, и от­лич­но по­ка­зы­ва­ют, как то, что при­ни­ма­лось ког­да-то всерьез, мо­жет вы­ро­диться в шу­точ­ный пе­ре­жи­ток.

    Для сов­ре­мен­но­го об­ра­зо­ван­но­го че­ло­ве­ка бро­сить жре­бии или мо­не­ту - зна­чит рас­счи­ты­вать на слу­чай, т. е. на не­из­вест­ное. Ре­ше­ние воп­ро­са пре­дос­тав­ля­ет­ся ме­ха­ни­чес­ко­му про­цес­су, ко­то­рый сам по се­бе не име­ет ни­че­го сверхъестест­вен­но­го или да­же не­обык­но­вен­но­го, но ко­то­рый так труд­но прос­ле­дить, что ник­то не мо­жет точ­но предс­ка­зать его ре­зультат. Од­на­ко мы зна­ем, что вов­се не та­ким бы­ло предс­тав­ле­ние о слу­чае, свой­ст­вен­ное древ­нос­ти. Оно име­ло ма­ло об­ще­го с ма­те­ма­ти­чес­кой те­ори­ей ве­ро­ят­нос­тей и очень мно­го об­ще­го со свя­щен­ным га­да­ни­ем и бы­ло срод­ни, ес­ли взять при­мер из бо­лее позд­них вре­мен, обы­чаю мо­равс­ких братьев из­би­рать жен для сво­их мо­ло­дых лю­дей пос­редст­вом бро­са­ния жре­бия с мо­лит­вой.

    Маори име­ли в ви­ду вов­се не сле­пой слу­чай, ког­да бро­са­ли жре­бий, что­бы най­ти во­ра сре­ди по­доз­ре­ва­емых лю­дей, как и гви­ней­ские нег­ры, ког­да они отп­рав­ля­лись к жре­цу-фе­ти­шу, ко­то­рый пот­ря­сал пуч­ком мел­ких по­ло­сок ко­жи и де­лал свя­щен­ное предс­ка­за­ние. У Го­ме­ра тол­па с под­ня­ты­ми к не­бу ру­ка­ми мо­лит­ся бо­гам, ког­да ге­рои вы­ни­ма­ют жре­бий из шап­ки Ат­ри­да Ага­мем­но­на, что­бы уз­нать, кто дол­жен ид­ти на бит­ву с Гек­то­ром, на по­мощь хо­ро­шо во­ору­жен­ным гре­кам. Мо­лясь бо­гам и об­ра­щая к ним взор, гер­манс­кий жрец или отец се­мей­ст­ва, по рас­ска­зам Та­ци­та, вы­ни­мал три жре­бия из ве­ток пло­до­во­го де­ре­ва, рас­сы­пан­ных на чис­той бе­лой одеж­де, и по их зна­кам ис­тол­ко­вы­вал от­вет бо­гов. Как в древ­ней Ита­лии ора­ку­лы да­ва­ли от­ве­ты пос­редст­вом рез­ных де­ре­вян­ных же­ребьев, так ин­ду­сы ре­ша­ли свои спо­ры, бро­сая жре­бий пе­ред хра­мом и при­зы­вая бо­гов кри­ка­ми: «Ока­жи нам спра­вед­ли­вость! Ука­жи не­вин­но­го!»

    Нецивилизованный че­ло­век ду­ма­ет, что жре­бий или кос­ти при сво­ем па­де­нии не слу­чай­но рас­по­ла­га­ют­ся со­от­ветст­вен­но то­му зна­че­нию, ка­кое он при­да­ет их по­ло­же­нию. Он не­из­мен­но скло­нен пред­по­ла­гать, что не­кие ду­хов­ные су­щест­ва па­рят над га­да­те­лем или иг­ро­ком, пе­ре­ме­ши­вая же­ребья или пе­ре­во­ра­чи­вая кос­ти, что­бы зас­та­вить их да­вать от­ве­ты. Этот взгляд креп­ко дер­жал­ся в сред­ние ве­ка, и да­же в позд­ней­шей ис­то­рии бы­ту­ет мне­ние, что азарт­ные иг­ры не об­хо­дят­ся без сверхъестест­вен­но­го вме­ша­тельства. О том, ка­кое из­ме­не­ние про­изош­ло во взгля­дах на этот воп­рос в кон­це сред­них ве­ков, не­ко­то­рое предс­тав­ле­ние да­ет из­дан­ное в 1619 г. со­чи­не­ние, ко­то­рое, по-ви­ди­мо­му, са­мо не­ма­ло со­дей­ст­во­ва­ло это­му из­ме­не­нию. Я имею в ви­ду трак­тат «О свой­ст­вах и упот­реб­ле­нии жре­би­ев», где ав­тор, То­мас Ге­тэ­кер, пу­ри­танс­кой свя­щен­ник, сре­ди про­чих воз­ра­же­ний про­тив азарт­ных игр оп­ро­вер­га­ет сле­ду­ющие, очень расп­рост­ра­нен­ные в его вре­мя: «К жре­бию мож­но об­ра­щаться только с большим бла­го­го­ве­ни­ем, по­то­му что рас­по­ло­же­ние жре­бия ис­хо­дит не­пос­редст­вен­но от бо­га… Жре­бий, как ут­верж­да­ют, есть де­ло осо­бен­но­го и не­пос­редст­вен­но­го ус­мот­ре­ния бо­жия; это - свя­щен­ный ора­кул, бо­жест­вен­ное суж­де­ние или при­го­вор: по­это­му, лег­ко­мыс­лен­но пользо­ваться им - зна­чит зло­упот­реб­лять име­нем божьим и, та­ким об­ра­зом, на­ру­шать третью за­по­ведь». Ге­тэ­кер от­вер­га­ет по­доб­ные взгля­ды как прос­тое су­еве­рие.

    Прошло, од­на­ко, до­вольно мно­го вре­ме­ни, преж­де чем это мне­ние по­лу­чи­ло расп­рост­ра­не­ние в об­ра­зо­ван­ном ми­ре. Спус­тя 40 лет Иере­мия Тэй­лор еще вы­ра­зил ста­рое по­ни­ма­ние ве­щей, выс­ка­зы­ва­ясь в пользу азарт­ных игр, ес­ли они идут не на деньги, а на ла­комст­ва. «Я слы­шал, - го­во­рит он, - от тех, ко­то­рые ис­кус­ны в этих ве­щах, что тут бы­ва­ют весьма стран­ные слу­чаи: дви­же­ния ру­ки по вдох­но­ве­нию, не­ко­то­рые при­емы во­рож­бы, пос­то­ян­ные вы­иг­ры­ши с од­ной сто­ро­ны и не­объясни­мые про­иг­ры­ши - с дру­гой. Эти стран­ные слу­чай­нос­ти вле­кут за со­бой та­кие ужас­ные дей­ст­вия, что нет ни­че­го не­ве­ро­ят­но­го в том, что бог доз­во­лил вме­ши­ваться в азарт­ные иг­ры дьяво­лу, ко­то­рый и де­ла­ет из них все дур­ное, что только мо­жет. Ес­ли же иг­ра ве­дет­ся не на деньги, он не в сос­то­янии ни­че­го сде­лать».

    Насколько жи­ву­че это мне­ние о сверхъестест­вен­ном вме­ша­тельстве в азарт­ные иг­ры, до сих пор сох­ра­ня­ющи­еся в Ев­ро­пе в ка­чест­ве пе­ре­жит­ка, от­чет­ли­во по­ка­зы­ва­ет проц­ве­та­ющая и до сих пор во­рож­ба иг­ро­ков. На­род­ное по­верье на­ше­го вре­ме­ни про­дол­жа­ет по­учать, что для уда­чи в иг­ре сле­ду­ет при­но­сить с со­бой яй­цо от страст­ной пят­ни­цы и что по­во­рот сту­ла ве­дет за со­бой и по­во­рот счастья. Ти­ро­лец зна­ет за­го­вор, при по­мо­щи ко­то­ро­го мож­но при­об­рес­ти от чер­та дар счаст­ли­вой иг­ры в кар­ты и кос­ти. На кон­ти­нен­те Ев­ро­пы еще в большом хо­ду кни­ги, ко­то­рые обе­ща­ют на­учить, ка­ким об­ра­зом уз­нать по снам счаст­ли­вый но­мер для ло­те­реи, а сербс­кий крестьянин да­же пря­чет свои ло­те­рей­ные би­ле­ты под пок­ров в ал­та­ре, что­бы они мог­ли по­лу­чить бла­гос­ло­ве­ние от свя­тых да­ров и та­ким об­ра­зом иметь луч­ший шанс на вы­иг­рыш.

    Ворожба и азарт­ные иг­ры так сход­ны меж­ду со­бой, что и в том и в дру­гом слу­чае упот­реб­ля­ют­ся в де­ло од­ни и те же ору­дия. Это вид­но из очень по­учи­тельных рас­ска­зов о по­ли­не­зий­ской ма­не­ре га­да­ния пос­редст­вом вер­че­ния ко­ко­со­во­го оре­ха. На ост­ро­вах Тон­га во вре­ме­на Ма­ри­не­ра это га­да­ние тор­жест­вен­но вы­пол­ня­лось с целью уз­нать, мо­жет ли выз­до­ро­веть больной. Пред­ва­ри­тельно гром­ко про­чи­ты­ва­лась мо­лит­ва к бо­гу - пок­ро­ви­те­лю ро­да о том, что­бы он нап­ра­вил дви­же­ние оре­ха. Пос­лед­ний за­тем пус­ка­ли, и по­ло­же­ние его при ос­та­нов­ке по­ка­зы­ва­ло во­лю бо­га. В дру­гих слу­ча­ях, ког­да ко­ко­со­вый орех за­пус­ка­ли прос­то для за­ба­вы, мо­лит­ва не чи­та­лась и ре­зульта­там не при­да­ва­лось зна­че­ния. Здесь серьезное и иг­ро­вое упот­реб­ле­ние это­го пер­во­быт­но­го волч­ка со­еди­не­ны вмес­те.

    На ост­ро­вах Са­моа, по сви­де­тельству Тер­не­ра, прав­да бо­лее позд­не­му, те же дей­ст­вия прес­ле­до­ва­ли дру­гую цель. Участ­ву­ющие си­дят круж­ком, ко­ко­со­вый орех за­пус­ка­ют в се­ре­ди­не, и от­вет ора­ку­ла счи­та­ет­ся от­но­ся­щим­ся к то­му, в чью сто­ро­ну об­ра­ще­на ниж­няя сто­ро­на оре­ха, ког­да он ос­та­нав­ли­ва­ет­ся. Не­из­вест­но, упот­реб­ля­ли ли са­мо­ан­цы в преж­нее вре­мя это га­да­ние для об­на­ру­же­ния во­ра или для че­го-ни­будь дру­го­го, но те­перь они сох­ра­ня­ют его прос­то как жре­бий и как иг­ру в фан­ты.

    В пользу то­го мне­ния, что обы­чай этот пер­во­на­чально был серьезным га­да­ни­ем, го­во­рит то обс­то­ятельство, что у но­во­зе­ланд­цев, хо­тя у них и нет ко­ко­со­вых оре­хов, еще сох­ра­ня­ют­ся сле­ды то­го вре­ме­ни, ког­да их пред­ки на тро­пи­чес­ких ост­ро­вах име­ли эти оре­хи и га­да­ли по ним. Из­вест­ное по­ли­не­зий­ское сло­во «ниу», т. е. ко­ко­со­вый орех, еще ос­та­ет­ся в упот­реб­ле­нии у ма­ори для дру­гих спо­со­бов га­да­ния, осо­бен­но для га­да­ния на па­лоч­ках. Р. Тэй­лор, у ко­то­ро­го взят этот яр­кий при­мер эт­но­ло­ги­чес­ко­го до­ка­за­тельства, при­во­дит еще дру­гой слу­чай. Спо­соб га­да­ния сос­то­ял здесь в том, что­бы сво­дить ру­ки вмес­те, по­ка пов­то­ря­лось со­от­ветст­вен­ное зак­ли­на­ние. Ес­ли пальцы про­хо­ди­ли сво­бод­но, предс­ка­за­ние счи­та­лось бла­гоп­ри­ят­ным, ес­ли за­цеп­ля­лись - дур­ным. Ког­да воп­рос шел о том, мож­но ли прой­ти по стра­не во вре­мя вой­ны, то ис­тол­ко­ва­ние бы­ло очень прос­тым. Ес­ли пальцы про­хо­ди­ли сво­бод­но, то это пред­ве­ща­ло счаст­ли­вый пе­ре­ход, ес­ли нес­колько пальцев за­дер­жи­ва­лось, то сле­до­ва­ло ждать встре­чи, ес­ли все пальцы за­дер­жи­ва­лись, то это оз­на­ча­ло не­воз­мож­ность про­хо­да.

    Подобную же связь меж­ду га­да­ни­ем и азарт­ной иг­рой мож­но прос­ле­дить и на бо­лее прос­тых пред­ме­тах. Возьмем, нап­ри­мер, обаб­ки. Они упот­реб­ля­лись в Древ­нем Ри­ме для га­да­ния, а по­том об­ра­ти­лись в гру­бые иг­ральные кос­ти. Да­же ког­да римс­кий иг­рок упот­реб­лял кос­ти для иг­ры, он дол­жен был воз­звать к бо­гам, преж­де чем бро­сить кос­ти. Пред­ме­ты по­доб­но­го ро­да час­то упот­реб­ля­ют­ся те­перь в иг­рах. Тем не ме­нее упот­реб­ле­ние их для га­да­ния вов­се не ог­ра­ни­чи­ва­лось древ­ним ми­ром. Баб­ки упо­ми­на­ют­ся еще в XVII в. в чис­ле пред­ме­тов, по ко­то­рым мо­ло­дые де­вуш­ки га­да­ли о за­му­жест­ве, а нег­ри­тянс­кие кол­ду­ны еще и те­перь упот­реб­ля­ют кос­ти как средст­во для об­на­ру­жи­ва­ния во­ров. Жре­бий слу­жит для обе­их этих це­лей оди­на­ко­во хо­ро­шо. Ки­тай­цы иг­ра­ют в кос­ти и на деньги и на ла­комст­ва, но вмес­те с тем они серьезно ищут пред­ве­ща­ний, тор­жест­вен­но вы­ни­мая жре­бии, хра­ни­мые для этой це­ли в хра­мах. У них про­фес­си­ональные га­да­те­ли всег­да си­дят на рын­ках, что­бы отк­ры­вать сво­им кли­ен­там бу­ду­щее.

    Карты до сих пор еще упот­реб­ля­ют­ся в Ев­ро­пе для га­да­ния. Древ­ние кар­ты из­вест­ные под наз­ва­ни­ем та­ро­ко­вых, как го­во­рят, пред­по­чи­та­ют­ся га­да­те­ля­ми обык­но­вен­ным кар­там, по­то­му что ко­ло­да та­ро­ко­вых карт, в ко­то­рой фи­гу­ры мно­го­чис­лен­нее и слож­нее, да­ет больший прос­тор для раз­но­об­ра­зия предс­ка­за­ний. Ис­то­рия не мо­жет ска­зать нам, ка­ко­во бы­ло пер­во­на­чальное упот­реб­ле­ние карт - для предс­ка­за­ний или для иг­ры. В этом от­но­ше­нии по­учи­тельна ис­то­рия гре­чес­ких кот­та­бос… Это га­да­ние зак­лю­ча­лось в том, что­бы вып­лес­нуть ви­но из ста­ка­на в пос­тав­лен­ную на не­ко­то­ром рас­сто­янии ме­тал­ли­чес­кую ча­шу так, что­бы не про­лить ни кап­ли. Тот, кто вып­лес­ки­вал ви­но, го­во­рил при этом вслух или в уме имя сво­ей воз­люб­лен­ной и по проз­рач­нос­ти или мут­но­му цве­ту брызг от ви­на, па­дав­ших на ме­талл, уз­на­вал, ка­кая судьба ожи­да­ет его в люб­ви. Со вре­ме­нем этот обы­чай по­те­рял свой вол­шеб­ный ха­рак­тер и сде­лал­ся прос­то иг­рой, в ко­то­рой лов­кость наг­раж­да­ет­ся при­зом. Ес­ли бы этот слу­чай был ти­пи­чен и ес­ли бы мож­но бы­ло до­ка­зать, что га­да­ние пред­шест­во­ва­ло иг­ре, то азарт­ные иг­ры мож­но бы­ло бы счи­тать пе­ре­жит­ком со­от­ветст­вен­ных спо­со­бов во­рож­бы. Шу­точ­ное га­да­ние мог­ло пе­рей­ти в серьезную азарт­ную иг­ру.

    Приискивая дру­гие при­ме­ры дол­го­веч­нос­ти не­ко­то­рых обы­ча­ев, ут­вер­див­ших­ся у че­ло­ве­чест­ва, взгля­нем на груп­пу тра­ди­ци­он­ных вы­ра­же­ний, поч­тен­ных по сво­ей древ­нос­ти, - ста­рых по­го­во­рок, предс­тав­ля­ющих осо­бен­ный ин­те­рес как пе­ре­жит­ки. Да­же тог­да, ког­да дей­ст­ви­тельное зна­че­ние этих вы­ра­же­ний ис­чез­ло из па­мя­ти лю­дей и они по­те­ря­ли вся­кий смысл или за­тем­не­ны ка­ким-ни­будь позд­ней­шим по­верх­ност­ным зна­че­ни­ем, - да­же и тог­да ста­рин­ные из­ре­че­ния про­дол­жа­ют сох­ра­нять для нас ог­ром­ный ин­те­рес. Нам при­хо­дит­ся слы­шать вы­ра­же­ние «ку­пить по­ро­сен­ка… в меш­ке», т.е. «ку­пить вещь, не ви­дя ее», от лю­дей, ко­то­рые не нас­только зна­ко­мы с анг­лий­ским язы­ком, что­бы по­ни­мать зна­че­ние сло­ва «ме­шок». Лю­ди, же­ла­ющие ска­зать, что они хо­ро­шо пом­нят что-ни­будь, ко­неч­но, не име­ют по­ня­тия о той от­ча­ян­ной бес­смыс­ли­це, ка­кую де­ла­ют они из ста­рин­но­го вы­ра­же­ния, оз­на­чав­ше­го еже­ме­сяч­ное по­ми­но­ве­ние ду­ши умер­ше­го, ко­то­рый по­это­му и ос­та­вал­ся «в уме», или в вос­по­ми­на­нии. Нас­то­ящий смысл фра­зы «се­ять свой ди­кий овес», ка­жет­ся, ут­ра­чен в ее но­вей­шем упот­реб­ле­нии. Без сом­не­ния, это не­ког­да оз­на­ча­ло, что дур­ные тра­вы раз­рос­лись бы впос­ледст­вии и что труд­но бы­ло бы ис­ко­ре­нить их. Как прит­ча го­во­рит о злом ду­хе, так о скан­ди­навс­ком Ло­ки, ви­нов­ни­ке вре­да, ют­ландс­кая пос­ло­ви­ца го­во­рит, что он се­ет овес, и наз­ва­ние «овес Ло­ки» да­ет­ся по-датс­ки ди­ко­му ов­су. Пос­ло­ви­цы, ис­точ­ни­ком ко­то­рых бы­ли ка­кой-ни­будь за­бы­тый обы­чай или ска­за­ние, ко­неч­но, осо­бен­но час­то мо­гут под­вер­гаться та­ко­му неп­ра­вильно­му упот­реб­ле­нию. Вы­ра­же­ние «не вы­ли­зан­ный де­те­ныш» о том, ко­му на­до еще при­нять за­кон­чен­ную фор­му, сде­ла­лось чис­то анг­лий­ским. Меж­ду тем лишь нем­но­гие пом­нят объясне­ние этих слов в ис­то­рии Пли­ния. Смысл его в том, что мед­ве­ди ро­дят­ся сле­пы­ми, го­лы­ми, не­ук­лю­жи­ми «кус­ка­ми мя­са» и долж­ны быть вы­ли­за­ны в фор­му.

    В этих по­го­вор­ках, яв­ля­ющи­ми­ся иног­да ос­тат­ка­ми ста­рин­ной ма­гии и ре­ли­гии, мож­но по­рой отыс­кать бо­лее глу­бо­кий смысл чем тот, ко­то­рый в них вкла­ды­ва­ет­ся те­перь, или най­ти дей­ст­ви­тельный смысл в том, что те­перь ка­жет­ся не­ле­постью.

    Каким об­ра­зом на­род­ная по­го­вор­ка мо­жет быть воп­ло­ще­ни­ем эт­ног­ра­фи­чес­ко­го вос­по­ми­на­ния, мы ви­дим яс­но из та­мульской пос­ло­ви­цы, еще и те­перь из­вест­ной в Юж­ной Ин­дии. Ес­ли один бьет дру­го­го, а тре­тий при этом кри­чит, то у та­му­лов про кри­ча­ще­го го­во­рят: «Он слов­но ко­ра­ван, ко­то­рый ест ас­са­фе­ти­ду за свою больную же­ну!» Ко­ра­ва­ны - это пле­мя в Ин­дии, а ас­са­фе­ти­да - ле­карст­вен­ное средст­во. В нас­то­ящее вре­мя ко­ра­ва­ны при­над­ле­жат к низ­шим сло­ям на­се­ле­ния в Мад­ра­се. О ко­ра­ва­не го­во­рят, что это «цы­ган, бро­дя­га, ос­ли­ный по­гон­щик, вор, что он ест крыс, жи­вет в ро­гож­ных ша­ла­шах, за­ни­ма­ет­ся во­рож­бой и во­об­ще яв­ля­ет­ся по­доз­ри­тельным че­ло­ве­ком». Пос­ло­ви­ца объясня­ет­ся тем, что ту­зем­ные жен­щи­ны во­об­ще упот­реб­ля­ют ас­са­фе­ти­ду как ук­реп­ля­ющее ле­карст­во пос­ле ро­дов, а у ко­ра­ва­нов в этом слу­чае ее ест не же­на, а муж. В дей­ст­ви­тельнос­ти это при­мер очень расп­рост­ра­нен­но­го обы­чая «ку­ва­ды»[23], ког­да пос­ле ро­дов жен­щи­ны муж ее под­вер­га­ет­ся ле­че­нию. Час­то его зас­тав­ля­ют да­же ло­житься на нес­колько дней в пос­тель. Ко­ра­ва­ны при­над­ле­жат, по-ви­ди­мо­му, к чис­лу тех пле­мен, у ко­то­рых су­щест­во­вал этот стран­ный обы­чай, а их бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ные со­се­ди та­му­лы, по­ра­жен­ные его не­ле­постью и не зная его за­бы­то­го те­перь зна­че­ния, об­ра­ти­ли его в пос­ло­ви­цу.

    Попробуем при­ме­нить тот же род эт­ног­ра­фи­чес­ко­го клю­ча к тем­ным вы­ра­же­ни­ям на­ше­го но­вей­ше­го язы­ка. Анг­лий­ское вы­ра­же­ние «шерсть со­ба­ки, ко­то­рая уку­си­ла вас» не бы­ло сна­ча­ла ни ме­та­фо­рой, ни шут­кой, а дей­ст­ви­тельным ре­цеп­том от уку­са со­ба­ки, од­ним из мно­гих при­ме­ров древ­не­го го­ме­опа­ти­чес­ко­го уче­ния: чем ушиб­ся, тем и ле­чись. Об этом упо­ми­на­ет­ся в скан­ди­навс­кой Эд­де: «Со­бачья шерсть вы­ле­чи­ва­ет от уку­са со­ба­ки». Вы­ра­же­ние «на­го­нять ве­тер упот­реб­ля­ет­ся те­перь у анг­ли­чан в юмо­рис­ти­чес­ком смыс­ле, но не­ког­да оно со­вер­шен­но серьезно обоз­на­ча­ло од­но из са­мых уст­ра­шав­ших ве­довс­ких дей­ст­вий, при­пи­сы­вав­ших­ся ког­да-то в осо­бен­нос­ти финс­ким кол­ду­нам. Анг­лий­ские мо­ря­ки еще и до сих пор не за­бы­ли сво­его стра­ха пе­ред их властью по­ве­ле­вать бу­рей. Древ­ний об­ряд ор­да­лии, сос­то­яв­ший в том, что­бы про­хо­дить че­рез огонь или пе­реп­ры­ги­вать че­рез го­ря­щий кос­тер, так креп­ко дер­жал­ся на Бри­танс­ких ост­ро­вах, что Дже­ми­сон из это­го об­ря­да вы­во­дил анг­лий­скую по­го­вор­ку «та­щить под ог­нем», оз­на­ча­ющую ис­пы­та­ние, про­вер­ку. Это объясне­ние по-ви­ди­мо­му, нис­колько не на­тя­ну­то. Еще не так дав­но од­ну ир­ланд­ку в Нью-Йор­ке су­ди­ли за то, что она уби­ла сво­его ре­бен­ка: она пос­та­ви­ла его на го­ря­щие уголья, что­бы уз­нать, дей­ст­ви­тельно ли это ее ре­бе­нок или под­ме­нен­ный.

    Английская нянька, ко­то­рая го­во­рит кап­риз­но­му ре­бен­ку: «Ты встал нын­че с пос­те­ли с ле­вой но­ги», обыч­но не зна­ет зна­че­ния этой по­го­вор­ки. Она впол­не удов­лет­во­ря­ет­ся об­ще­расп­рост­ра­нен­ным по­верьем, что встать с пос­те­ли ле­вой но­гой - зна­чит про­вес­ти дур­ной день. Это один из мно­гих при­ме­ров прос­той ас­со­ци­ации идей, со­еди­ня­ющей по­ня­тие о пра­вом и ле­вом с по­ня­ти­ем доб­ро­го и зло­го. На­ко­нец, вы­ра­же­ние «про­вес­ти чер­та» вос­хо­дит как буд­то к ря­ду из­вест­ных ле­генд, где че­ло­век зак­лю­ча­ет до­го­вор с дьяво­лом, но в пос­лед­нюю ми­ну­ту от­де­лы­ва­ет­ся от не­го ли­бо бла­го­да­ря зас­туп­ни­чест­ву свя­то­го, ли­бо пос­редст­вом ка­кой-ни­будь не­ле­пой улов­ки, вро­де то­го, что на­пе­ва­ет сло­ва Еван­ге­лия, ко­то­рое дал сло­во не чи­тать, или от­ка­зы­ва­ет­ся ис­пол­нить до­го­вор пос­ле па­де­ния листьев под тем пред­ло­гом, что леп­ные листья в церк­ви ос­та­ют­ся еще на вет­вях. Од­на из форм сред­не­ве­ко­во­го до­го­во­ра с де­мо­ном сос­то­яла в том, что за обу­че­ние уче­ни­ков сво­ему чер­но­му ис­кус­ству черт вмес­то учи­тельско­го жа­ло­ванья имел пра­во взять се­бе од­но­го из уче­ни­ков, пус­кая их всех бе­жать для спа­се­ния жиз­ни и хва­тая пос­лед­не­го, - ис­то­рия, оче­вид­но имев­шая связь е дру­гой на­род­ной пос­ло­ви­цей: «Черт бе­рет то­го, кто по­за­ди всех». Но да­же и в этой иг­ре мож­но про­вес­ти не­до­гад­ли­во­го чер­та, как го­во­рит на­род­ное по­верье в Ис­па­нии и Шот­лан­дии, в ле­ген­дах о мар­ки­зе де Вильяно и гра­фе Со­утес­ке, ко­то­рые обу­ча­лись в ма­ги­чес­ких шко­лах дьяво­ла в Са­ла­ман­ке и в Па­дуе. Лов­кий уче­ник пре­дос­тав­ля­ет нас­тав­ни­ку свою тень как са­мо­го пос­лед­не­го из бе­гу­щих, и черт дол­жен до­вольство­ваться этой не­ве­щест­вен­ной уп­ла­той, меж­ду тем как но­вый маг ос­та­ет­ся на сво­бо­де и только нав­сег­да ли­ша­ет­ся сво­ей те­ни.

    Можно, по-ви­ди­мо­му, приз­нать, что на­род­ное по­верье все­го бли­же к сво­ему ис­точ­ни­ку там, где ему при­пи­сы­ва­ет­ся бо­лее важ­ное и бо­лее воз­вы­шен­ное зна­че­ние. Та­ким об­ра­зом, ес­ли ка­кой-ни­будь ста­рин­ный стих или по­го­вор­ка в од­ном мес­те име­ет воз­вы­шен­ное зна­че­ние и от­но­сит­ся к фи­ло­со­фии или ре­ли­гии, а в дру­гих мес­тах на­хо­дит­ся на уров­не детс­кой по­го­вор­ки, тог­да есть не­ко­то­рое ос­но­ва­ние счи­тать серьезное зна­че­ние бо­лее пер­во­быт­ным, а шу­точ­ное - прос­тым пе­ре­жит­ком ста­ри­ны. Ес­ли этот до­вод и не всег­да ве­рен, то все-та­ки не сле­ду­ет со­вер­шен­но пре­неб­ре­гать им.

    В иудей­ской ре­ли­гии, нап­ри­мер, сох­ра­ня­ют­ся две по­эмы, по­ме­ща­ющи­еся обыч­но в кон­це пас­хально­го слу­жеб­ни­ка на ев­рей­ском и анг­лий­ском язы­ках. Од­на из них, из­вест­ная под наз­ва­ни­ем «Хад гад'я», на­чи­на­ет­ся сло­ва­ми: «Коз­ле­нок, коз­ле­нок, ко­то­ро­го отец мой ку­пил за две мо­не­ты». За­тем сле­ду­ет рас­сказ о том, как приш­ла кош­ка и съела коз­лен­ка, приш­ла со­ба­ка и заг­рыз­ла кош­ку, и т.д. до кон­ца. «За­тем явил­ся еди­ный свя­той - да бу­дет он бла­гос­ло­вен! - и убил ан­ге­ла смер­ти, а ан­гел смер­ти убил мяс­ни­ка, мяс­ник убил бы­ка, бык вы­пил во­ду, во­да за­ли­ла огонь, огонь сжег пал­ку, пал­ка при­би­ла со­ба­ку, со­ба­ка заг­рыз­ла кош­ку, кош­ка съела коз­лен­ка, ко­то­ро­го отец мой ку­пил за две мо­не­ты. Коз­ле­нок, коз­ле­нок!» Это со­чи­не­ние при­ни­ма­ет­ся не­ко­то­ры­ми ев­ре­ями за прит­чу, от­но­ся­щу­юся к про­шед­ше­му и бу­ду­ще­му Свя­той зем­ли. По од­но­му из объясне­ний, Па­лес­ти­на (коз­ле­нок) пож­ра­на бы­ла Ва­ви­ло­ном (кош­кой), Ва­ви­лон ра­зо­рен Пер­си­ей, Пер­сия - Гре­ци­ей, Гре­ция - Ри­мом, по­ка, на­ко­нец, тур­ки не зав­ла­де­ли стра­ной. Эдо­ми­ты (т. е. ев­ро­пей­ские на­ро­ды) из­го­нят ту­рок, ан­гел смер­ти ист­ре­бит вра­гов Из­ра­иля, и царст­во сы­нов его бу­дет вос­ста­нов­ле­но под гос­подст­вом мес­сии. Да­же и не­за­ви­си­мо от по­доб­но­го част­но­го тол­ко­ва­ния тор­жест­вен­ное окон­ча­ние по­эмы зас­тав­ля­ет ду­мать, что пе­ред на­ми, дей­ст­ви­тельно, про­из­ве­де­ние, еще сох­ра­нив­шее от­час­ти свою пер­во­на­чальную фор­му, и что оно яви­лось для вы­ра­же­ния ка­кой-ни­будь мис­ти­чес­кой идеи. Ес­ли это так, тог­да из­вест­ную в Анг­лии детс­кую сказ­ку о ста­ру­хе, ко­то­рая не мог­ла дос­тать из-за за­го­род­ки сво­его коз­лен­ка (или по­ро­сен­ка) и не хо­те­ла вер­нуться до са­мой по­лу­но­чи, долж­но счи­тать ис­ка­жен­ной пе­ре­дел­кой этой ста­рин­ной ев­рей­ской по­эмы.

    Другое про­из­ве­де­ние предс­тав­ля­ет со­бой сти­хот­вор­ную ну­ме­ра­цию и на­чи­на­ет­ся так:

    

    

    И так да­лее, все уве­ли­чи­вая, до пос­лед­не­го, сле­ду­юще­го сти­ха:

    

    

    Это - од­на из це­ло­го ря­да сти­хот­вор­ных ну­ме­ра­ций, ко­то­рые, по-ви­ди­мо­му, очень це­ни­лись у сред­не­ве­ко­вых хрис­ти­ан, так как они еще и до сих пор не сов­сем за­бы­ты в де­рев­нях. Од­на ста­рин­ная ла­тинс­кая ре­дак­ция го­во­рит: «Един есть бог» и т. д. А один из су­щест­ву­ющих еще и те­перь анг­лий­ских ва­ри­ан­тов на­чи­на­ет­ся сло­ва­ми: «Один есть со­вер­шен­но один и нав­сег­да ос­та­нет­ся один» - и про­дол­жа­ет счет до две­над­ца­ти: «две­над­цать - две­над­цать апос­то­лов». Здесь и анг­лий­ская и ев­рей­ская фор­мы име­ют или име­ли серьезный ха­рак­тер, и хо­тя воз­мож­но, что ев­реи под­ра­жа­ли хрис­ти­анам, но бо­лее серьезный ха­рак­тер ев­рей­ской по­эмы здесь сно­ва зас­тав­ля­ет ду­мать, что она по­яви­лась раньше.

    Старинные пос­ло­ви­цы, унас­ле­до­ван­ные на­шим сов­ре­мен­ным язы­ком, да­ле­ко не ли­ше­ны зна­че­ния са­ми по се­бе, по­то­му что их ост­ро­умие час­то так же све­жо и муд­рость их так же ус­той­чи­ва, как и в ста­ри­ну. Но, об­ла­дая эти­ми прак­ти­чес­ки­ми ка­чест­ва­ми, пос­ло­ви­цы по­учи­тельны так­же и по сво­ему зна­че­нию в эт­ног­ра­фии. Но сфе­ра их дей­ст­вия в ци­ви­ли­за­ции ог­ра­ни­чен­на. По-ви­ди­мо­му, их поч­ти вов­се нет у на­ибо­лее при­ми­тив­ных пле­мен. Они впер­вые по­яв­ля­ют­ся в оп­ре­де­лен­ной фор­ме лишь у не­ко­то­рых из дос­та­точ­но вы­со­ко сто­ящих ди­ка­рей. Жи­те­ли ост­ро­вов Фид­жи, еще нем­но­го лет то­му на­зад на­хо­див­ши­еся в том сос­то­янии, ко­то­рое ар­хе­оло­ги мог­ли бы наз­вать позд­ним ка­мен­ным ве­ком, име­ют нес­колько очень ха­рак­тер­ных пос­ло­виц. Они сме­ют­ся над не­дос­тат­ком со­об­ра­же­ния, го­во­ря: «На­кон­до (пле­мя) преж­де все­го сру­ба­ют мач­ту» (т. е. преж­де чем пост­ро­ят лод­ку). Ког­да ка­кой-ни­будь бед­няк за­вист­ли­во пос­мат­ри­ва­ет на вещь, ко­то­рую не мо­жет ку­пить, они го­во­рят: «Си­дит в за­тишье и выс­мат­ри­ва­ет ры­бу». Од­на из но­во­зе­ландс­ких пос­ло­виц опи­сы­ва­ет ле­ни­во­го об­жо­ру так: «Глу­бо­кое гор­ло, да мел­кая си­ла». Дру­гая го­во­рит, что ле­ни­вый час­то пользу­ет­ся ра­бо­той тру­до­лю­би­во­го: «Большие щеп­ки от креп­ко­го де­ре­ва дос­та­ют­ся ле­же­бо­ке», а третья выс­ка­зы­ва­ет ис­ти­ну, что «мож­но ви­деть кри­виз­ну стеб­ля, а кри­виз­ну серд­ца ви­деть нельзя». У ба­су­то Юж­ной Аф­ри­ки пос­ло­ви­ца «Во­да не ус­та­ет течь» при­во­дит­ся в уп­рек бол­ту­нам, пос­ло­ви­ца «Львы ры­чат, ког­да и едят» оз­на­ча­ет, что есть лю­ди, ко­то­рые ни­ког­да ни­чем не бы­ва­ют до­вольны. «Ме­сяц по­се­ва - ме­сяц го­лов­ной бо­ли» - го­во­рит­ся о тех, кто от­лы­ни­ва­ет от ра­бо­ты. «Вор ест гро­мо­вые стре­лы» - оз­на­ча­ет, что вор сам нав­ле­ка­ет на се­бя на­ка­за­ние не­ба.

    Народы За­пад­ной Аф­ри­ки столь сильны по час­ти пос­ло­виц, что ка­пи­тан Бёр­тон в пе­ри­од дож­дей разв­ле­кал­ся в Фер­нан­до-По тем, что сос­та­вил це­лый том ту­зем­ных пос­ло­виц, сот­ни ко­то­рых сто­ят на столь же вы­со­ком уров­не, как и ев­ро­пей­ские пос­ло­ви­цы. Пос­ло­ви­ца «Он ушел от ме­ча и по­пал­ся в нож­ны» так же хо­ро­ша, как и на­ши по­го­вор­ки «Со ско­во­ро­ды да в огонь» или «Из ог­ня да в по­лы­мя». Нег­ри­тянс­кая по­го­вор­ка «Тот, у ко­го только бровь слу­жит лу­ком, ни­ког­да не мо­жет убить зве­ря» ес­ли не так изящ­на, то, бе­зус­лов­но, бо­лее жи­во­пис­на, чем анг­лий­ская «Гру­бое сло­во не ло­ма­ет кос­тей». Ста­рый буд­дистс­кий афо­ризм «Че­ло­век, пре­да­ющий­ся враж­де, по­хож на то­го, кто бро­са­ет пе­пел с под­вет­рен­ной сто­ро­ны: пе­пел ле­тит на­зад и пок­ры­ва­ет его с ног до го­ло­вы» вы­ра­жен ме­нее про­за­ич­но и с большим ост­ро­уми­ем в пос­ло­ви­це нег­ров: «Пе­пел ле­тит на­зад в ли­цо то­му, кто его бро­са­ет». Ког­да кто-ни­будь ста­ра­ет­ся ула­дить де­ло в от­сутст­вие тех,, к ко­му оно пря­мо от­но­сит­ся, нег­ры ска­жут: «Вы не мо­же­те брить го­ло­ву че­ло­ве­ка, ког­да его здесь нет». В объясне­ние то­го, что нельзя ви­нить хо­зя­ина за глу­пость его слуг, они го­во­рят: «Всад­ник еще не глуп от­то­го, что ло­шадь глу­па». На­мек на неб­ла­го­дар­ность вы­ра­жа­ет­ся в пос­ло­ви­це «Меч не зна­ет го­ло­вы куз­не­ца» (ко­то­рый де­лал его) и еще сильнее в дру­гой пос­ло­ви­це: «Ког­да тык­ва спас­ла их (во вре­мя го­ло­да), они ска­за­ли: сре­жем ее, что­бы сде­лать из нее чаш­ку». Обыч­ное през­ре­ние к уму бед­ня­ка яр­ко про­яв­ля­ет­ся в из­ре­че­нии: «Ког­да пос­ло­ви­цу де­ла­ет бед­няк, она не идет да­ле­ко». В то же вре­мя са­мо упо­ми­на­ние о сос­тав­ле­нии пос­ло­виц как о ве­щи со­вер­шен­но воз­мож­ной по­ка­зы­ва­ет, что ис­кус­ство сос­тав­ле­ния пос­ло­виц у них еще жи­во. Пе­ре­ве­зен­ные в Вест-Индию аф­ри­кан­цы сох­ра­ни­ли это ис­кус­ство, как это вид­но из пос­ло­виц: «Если со­ба­ка идет по­за­ди, она - со­ба­ка, а ес­ли впе­ре­ди, она - гос­по­жа-со­ба­ка», «У каж­дой хи­жи­ны свои мос­ки­ты».

    С те­че­ни­ем ис­то­рии пос­ло­ви­ца не из­ме­ни­ла сво­его ха­рак­те­ра, с на­ча­ла до кон­ца удер­жи­вая свой точ­но оп­ре­де­лен­ный тип. Пос­ло­ви­цы и по­го­вор­ки, за­пи­сан­ные у пе­ре­до­вых на­ро­дов ми­ра, ис­чис­ля­ют­ся де­сят­ка­ми ты­сяч и име­ют свою из­вест­ную об­шир­ную ли­те­ра­ту­ру. Но хо­тя об­ласть су­щест­во­ва­ния пос­ло­виц и по­го­во­рок и прос­ти­ра­ет­ся до са­мых выс­ших уров­ней ци­ви­ли­за­ции, это ед­ва ли мож­но ска­зать от­но­си­тельно их раз­ви­тия. На уров­не ев­ро­пей­ской сред­не­ве­ко­вой культу­ры они, ко­неч­но, иг­ра­ли очень важ­ную роль в вос­пи­та­нии на­ро­да, но пе­ри­од, ког­да они соз­да­ва­лись, по-ви­ди­мо­му, при­шел уже к кон­цу. Сер­ван­тес под­нял ис­кус­ство го­во­рить пос­ло­ви­ца­ми до та­кой вы­со­ты, дальше ко­то­рой оно ни­ког­да не шло, од­на­ко не сле­ду­ет за­бы­вать, что из­ре­че­ния нес­рав­нен­но­го Сан­чо по большей час­ти бы­ли по­лу­че­ны по нас­ледст­ву. Да­же и в то вре­мя пос­ло­ви­цы бы­ли уже пе­ре­жит­ком преж­не­го об­щест­ва. В этом ви­де они про­дол­жа­ют су­щест­во­вать и в на­ше вре­мя, и мы упот­реб­ля­ем поч­ти те же ос­тат­ки пра­де­довс­кой муд­рос­ти, ко­то­рые сос­тав­ля­ли не­ис­то­щи­мый за­пас зна­ме­ни­то­го ору­же­нос­ца. В на­ше вре­мя не­лег­ко пе­ре­де­лы­вать ста­рые по­го­вор­ки или сос­тав­лять но­вые. Мы мо­жем со­би­рать ста­рые пос­ло­ви­цы и пользо­ваться ими, но сос­тав­лять но­вые бы­ло бы сла­бым без­жиз­нен­ным под­ра­жа­ни­ем, как и на­ши по­пыт­ки изоб­рес­ти но­вые ми­фы или но­вые детс­кие пес­ни.

    Загадки по­яв­ля­ют­ся в ис­то­рии ци­ви­ли­за­ции вмес­те с пос­ло­ви­ца­ми и дол­го идут ря­дом с ни­ми, но за­тем рас­хо­дят­ся по раз­лич­ным до­ро­гам. Под за­гад­кой мы ра­зу­ме­ем те пост­ро­ен­ные на ста­рин­ный лад за­да­чи, на ко­то­рые дол­жен быть дан впол­не серьезный от­вет, а вов­се не сов­ре­мен­ную, сво­дя­щу­юся обыч­но к пус­той шут­ке иг­ру слов в тра­ди­ци­он­ной фор­ме воп­ро­са и от­ве­та. Ти­пич­ным об­раз­цом мо­жет слу­жить за­гад­ка Сфин­к­са[24]. Пер­во­на­чальные за­гад­ки, ко­то­рые мож­но наз­вать ос­мыс­лен­ны­ми, воз­ник­ли у выс­ших ди­ка­рей, и по­ра их расц­ве­та при­хо­дит­ся на низ­шую и сред­нюю ста­дии ци­ви­ли­за­ции. Хо­тя раз­ви­тие та­ких за­га­док ос­та­нав­ли­ва­ет­ся на этом уров­не, но мно­гие древ­ние об­раз­чи­ки их еще удер­жи­ва­ют­ся в на­ших детс­ких сказ­ках и в сельском бы­ту.

    Вполне по­нят­но, по­че­му за­гад­ки от­но­сят­ся только к выс­шим, сту­пе­ням при­ми­тив­ной культу­ры. Что­бы сос­тав­лять их, не­об­хо­ди­мо хо­ро­шо вла­деть спо­соб­ностью отв­ле­чен­но­го срав­не­ния. Кро­ме то­го, ну­жен зна­чи­тельный за­пас зна­ний, что­бы этот про­цесс стал об­ще­дос­туп­ным и из серьезно­го пе­ре­шел в иг­ру. На­ко­нец, на бо­лее вы­со­ком уров­не культу­ры за­гад­ку на­чи­на­ют счи­тать пус­тым де­лом, ее раз­ви­тие прек­ра­ща­ет­ся, и она сох­ра­ня­ет­ся только для детс­кой иг­ры. Нес­колько при­ме­ров, выб­ран­ных из за­га­док раз­лич­ных об­ществ, от са­мых ди­ких до бо­лее культур­ных, точ­нее ука­жут то мес­то, ка­кое за­гад­ки за­ни­ма­ют в ис­то­рии че­ло­ве­чес­ко­го ума.

    Следующие об­раз­чи­ки взя­ты из кол­лек­ции за­га­док зу­лу­сов, за­пи­сан­ных вмес­те с прос­то­душ­ны­ми ту­зем­ны­ми тол­ко­ва­ни­ями, ка­са­ющи­ми­ся фи­ло­со­фии пред­ме­та. Воп­рос. «Отга­дай­те, кто те лю­ди, ко­то­рых мно­го и ко­то­рые сто­ят в ря­ду: они тан­цу­ют сва­деб­ный та­нец и оде­ты в бе­лые на­ряд­ные платья?» От­вет. «Это - зу­бы. Мы на­зы­ва­ем их людьми, сто­ящи­ми в ряд, по­то­му что зу­бы сто­ят как лю­ди, при­го­то­вив­ши­еся к сва­деб­ной пляс­ке, что­бы луч­ше ис­пол­нить ее. Ког­да мы го­во­рим, что они оде­ты в бе­лые на­ряд­ные платья, мы го­во­рим это для то­го, что­бы нельзя бы­ло тот­час по­ду­мать, что это - зу­бы, мы отв­ле­ка­ем от мыс­ли о зу­бах ука­за­ни­ем, что это лю­ди, оде­тые в бе­лые на­ряд­ные платья». Воп­рос. «Отга­дай, кто не ло­жит­ся ночью, а ло­жит­ся ут­ром и спит до за­хо­да солн­ца, по­том про­сы­па­ет­ся и ра­бо­та­ет всю ночь, от­га­дай, кто не ра­бо­та­ет днем и ко­го ник­то не ви­дит, ког­да он ра­бо­та­ет?» От­вет. «За­го­род­ка скот­но­го дво­ра. Воп­рос. «Отга­дай, кто тот че­ло­век, ко­то­ро­го лю­ди не лю­бят за его смех, по­то­му что зна­ют, что его смех большое зло и что пос­ле не­го всег­да бы­ва­ют сле­зы и кон­ча­ют­ся ра­дос­ти. Пла­чут лю­ди, пла­чут де­ревья, пла­чет тра­ва - все пла­чет в том пле­ме­ни, где он сме­ет­ся. Про ко­го го­во­рят, что сме­ял­ся че­ло­век, ко­то­рый обык­но­вен­но не сме­ет­ся?» От­вет. «Огонь. Он наз­ван «че­ло­ве­ком» за­тем, что­бы нельзя бы­ло сра­зу от­га­дать, о чем го­во­рит­ся, так как это скры­ва­ет­ся за сло­вом «че­ло­век». Лю­ди на­зы­ва­ют мно­го ве­щей, на­пе­ре­бой отыс­ки­вая зна­че­ние и за­бы­вая при­ме­ту. За­гад­ка хо­ро­ша тог­да, ког­да ее нельзя от­га­дать сра­зу».

    У ба­су­то за­гад­ки сос­тав­ля­ют не­об­хо­ди­мую часть вос­пи­та­ния и пред­ла­га­ют­ся в ви­де уп­раж­не­ния це­лой ком­па­нии ло­ма­ющих над ни­ми го­ло­ву де­тей. Воп­рос. «Зна­ете ли вы, что бро­са­ет­ся с вер­ши­ны го­ры и не раз­би­ва­ет­ся?» От­вет. «Во­до­пад». Воп­рос. «Кто хо­дит про­вор­но, без ног и без крыльев, и ко­го не мо­гут ос­та­но­вить ни го­ра, ни ре­ка, ни сте­на?» От­вет. «Го­лос». Воп­рос. «Как на­зы­ва­ют­ся де­сять де­ревьев с де­сятью плос­ки­ми ка­меш­ка­ми на­вер­ху?» От­вет. «Пальцы». Воп­рос. «Кто тот ма­ленький, не­под­виж­ный не­мой мальчик, ко­то­рый одет теп­ло днем, а ночью ос­та­ет­ся го­лым?» От­вет. «Гвоздь для ве­ша­ния ноч­но­го платья». Из Вос­точ­ной Аф­ри­ки возьмем в при­мер за­гад­ку пле­ме­ни су­ахи­ли: Воп­рос. «Моя ку­ри­ца ле­жит в тер­нов­ни­ке?» От­вет. «Ана­нас». Из За­пад­ной Аф­ри­ки за­гад­ка пле­ме­ни по­ру­ба: Воп­рос. «Длин­ная, тон­кая тор­гов­ка, ко­то­рая ни­ког­да не хо­дит на ры­нок?» От­вет. «Лод­ка» (она ос­та­нав­ли­ва­ет­ся у прис­та­ни).

    В По­ли­не­зии са­мо­анс­кие ост­ро­ви­тя­не очень лю­бят за­гад­ки. Воп­рос. «Кто че­ты­ре бра­та, ко­то­рые всег­да но­сят на се­бе сво­его от­ца?» От­вет. «Са­мо­анс­кая по­душ­ка, ко­то­рая сос­то­ит из бам­бу­ко­вых па­лок в три дюй­ма дли­ною, ле­жа­щих на че­ты­рех нож­ках». Воп­рос. «Се­дой че­ло­век сто­ит над за­бо­ром и дос­та­ет до са­мо­го не­ба?» От­вет. «Дым от тру­бы». Воп­рос. «Че­ло­век сто­ит меж­ду дву­мя про­жор­ли­вы­ми ры­ба­ми?» От­вет. «Язык». (У зу­лу­сов есть по­хо­жая на эту за­гад­ка, в ко­то­рой язык срав­ни­ва­ет­ся с че­ло­ве­ком, жи­ву­щим сре­ди сра­жа­ющих­ся неп­ри­яте­лей.) Вот ста­рые мек­си­канс­кие за­гад­ки: Воп­рос. «Что та­кое те де­сять кам­ней, ко­то­рые есть у каж­до­го?» От­вет. «Ног­ти». Воп­рос. «Что та­кое, ку­да мы вхо­дим тре­мя две­ря­ми, а вы­хо­дим од­ной?» От­вет. «Ру­баш­ка». Воп­рос. «Кто про­хо­дит че­рез до­ли­ну и та­щит за со­бой свои внут­рен­нос­ти?» От­вет. «Игол­ка».

    Эти за­гад­ки, встре­ча­ющи­еся у при­ми­тив­ных пле­мен, нис­колько не от­ли­ча­ют­ся сво­им ха­рак­те­ром от тех, ко­то­рые по­па­ли, иног­да в нес­колько под­нов­лен­ном ви­де, в детс­кие сказ­ки Ев­ро­пы. Так, ис­панс­кие де­ти еще и те­перь спра­ши­ва­ют: «Ка­кое блю­до оре­хов на день уби­ра­ют, а на ночь рас­сы­па­ют?» (Звез­ды). Анг­лий­ская пос­ло­ви­ца о щип­цах («Длин­ные но­ги, кри­вые бед­ра, ма­ленькая го­ло­ва и без глаз») нас­только пер­во­быт­на, что ее мог бы со­чи­нить ост­ро­ви­тя­нин Ти­хо­го оке­ана. Вот за­гад­ка на ту же те­му как од­на из за­га­док зу­лу­сов: «Па­сет­ся ста­до бе­лых овец на крас­ной гор­ке; они хо­дят здесь, они хо­дят там; не сто­ят ли они и те­перь?» Дру­гая весьма по­хо­жа на за­гад­ку ац­те­ков: «У ба­буш­ки Тви­четт был только один глаз и длин­ный хвост, ко­то­рый у нее раз­ве­вал­ся, и каж­дый раз, как она про­хо­ди­ла над ямой, она ос­тав­ля­ла ку­сок сво­его хвос­та в ло­вуш­ке?»

    Сочинение за­га­док до та­кой сте­пе­ни свя­за­но с ми­фо­ло­ги­чес­ким пе­ри­одом в ис­то­рии, что вся­кое по­эти­чес­кое срав­не­ние, ес­ли оно не очень тем­но и от­да­лен­но, при из­вест­ной не­большой пе­рес­та­нов­ке мо­жет стать за­гад­кой. Ин­ду­сы на­зы­ва­ют солн­це Сан­таш­ва, т. е. «еду­щий на се­ми ло­ша­дях», и та же са­мая мысль зак­лю­ча­ет­ся в ста­рой гер­манс­кой за­гад­ке, где спра­ши­ва­ет­ся: «Ка­кую по­воз­ку ве­зут семь бе­лых и семь чер­ных ло­ша­дей?» (Год, ко­то­рый ве­зут семь дней и семь но­чей не­де­ли.) Та­ко­ва же гре­чес­кая за­гад­ка о двух сест­рах. Дне и Но­чи: «Обе сест­ры, из ко­то­рых од­на по­рож­да­ет дру­гую и, в свою оче­редь, от нее ро­дит­ся».

    Такова и за­гад­ка Кле­обу­ла, за­пе­чат­лен­ная чер­та­ми пер­во­быт­ной ми­фо­ло­гии:

    

    

    Такие воп­ро­сы мож­но от­га­ды­вать те­перь так же лег­ко, как и в ста­рые вре­ме­на, и их сле­ду­ет от­ли­чать от­то­го бо­лее ред­ко­го клас­са за­га­док, для ре­ше­ния ко­то­рых нуж­но уга­ды­вать ка­кие-ни­будь нес­ход­ные со­бы­тия. Ти­пи­чес­ким при­ме­ром та­ких за­га­док слу­жит за­гад­ка Сам­со­на и од­на сход­ная с ней скан­ди­навс­кая за­гад­ка. Де­ло зак­лю­ча­ет­ся в том, что Гестр на­шел ут­ку, си­дев­шую на сво­ем гнез­де в ро­га­том че­ре­пе бы­ка, и за­тем пред­ло­жил за­гад­ку, опи­сы­ва­ющую, с при­ме­не­ни­ем чис­то нор­ман­нской ме­та­фо­ры, бы­ка, ро­га ко­то­ро­го буд­то бы уже об­ра­ще­ны в ча­ши для ви­на. Вот текст за­гад­ки: «Сильно под­рос дол­го­но­сый гусь, ра­ду­ясь сво­им птен­цам. Он соб­рал де­ре­во для пост­рой­ки жи­ли­ща. Птен­цов за­щи­ща­ли тра­вя­ные рез­цы (че­люс­ти с зу­ба­ми), а свер­ху па­рил звуч­ный со­суд для питья(рог)». Мно­гие из от­ве­тов древ­них ора­ку­лов предс­тав­ля­ют со­бой труд­нос­ти со­вер­шен­но в та­ком же ро­де. Та­ков рас­сказ о дельфий­ском ора­ку­ле, ко­то­рый ве­лел Те­ме­ну най­ти для пред­во­ди­тельства вой­ском че­ло­ве­ка с тре­мя гла­за­ми, и Те­мен ис­пол­нил это по­ве­ле­ние, встре­тив кри­во­го че­ло­ве­ка вер­хом на ло­ша­ди. Лю­бо­пыт­но, что эта идея сно­ва встре­ча­ет­ся в Скан­ди­на­вии, где Один пред­ла­га­ет ко­ро­лю Гей­дре­ку за­гад­ку: «Кто те двое, ко­то­рые по­хо­жи на су­щест­во с тре­мя гла­за­ми, де­сятью йо­га­ми и од­ним хвос­том?» И ко­роль от­ве­тил, что это - сам од­ног­ла­зый Один вер­хом на сво­ем восьми­но­гом ко­не Слей­пни­ре.

    Тесная связь уче­ния о пе­ре­жит­ках с изу­че­ни­ем нра­вов и обы­ча­ев пос­то­ян­но об­на­ру­жи­ва­ет­ся при эт­ног­ра­фи­чес­ком ис­сле­до­ва­нии. И ка­жет­ся, ед­ва ли бу­дет слиш­ком сме­лым раз нав­сег­да ска­зать, что обы­чаи, не име­ющие те­перь смыс­ла, яв­ля­ют­ся пе­ре­жит­ка­ми и что там, где эти обы­чаи впер­вые воз­ник­ли, они име­ли прак­ти­чес­кое или по край­ней ме­ре об­ря­до­вое зна­че­ние, хо­тя в нас­то­ящее вре­мя, бу­ду­чи пе­ре­не­се­ны в но­вую обс­та­нов­ку, в ко­то­рой их пер­во­на­чальный смысл уте­рян, они ста­ли не­ле­постью. Ко­неч­но, но­вые обы­чаи, вво­ди­мые в из­вест­ное вре­мя, мо­гут быть смеш­ны или дур­ны, но все-та­ки они име­ют свои мо­ти­вы, ко­то­рые мож­но рас­поз­нать. Имен­но та­кой спо­соб, зак­лю­ча­ющий­ся в об­ра­ще­нии к ка­ко­му-ни­будь за­бы­то­му зна­че­нию, ка­жет­ся, во­об­ще луч­ше все­го объясня­ет тем­ные обы­чаи, ко­то­рые не­ко­то­рым ка­за­лись про­яв­ле­ни­ем глу­пос­ти.

    Некий Цим­мер­ман, из­дав­ший в прош­лом сто­ле­тии тя­же­ло­вес­ную «Ге­ог­ра­фи­чес­кую ис­то­рию че­ло­ве­чест­ва», за­ме­ча­ет о пре­об­ла­да­нии по­доб­ных бес­смыс­лен­ных и глу­пых обы­ча­ев в раз­лич­ных да­ле­ких стра­нах сле­ду­ющее: «Если две свет­лые го­ло­вы мо­гут, каж­дая са­ма по се­бе, на­пасть на хо­ро­шее изоб­ре­те­ние или отк­ры­тие, то еще бо­лее ве­ро­ят­но, при­ни­мая во вни­ма­ние го­раз­до большее ко­ли­чест­во глуп­цов и ту­пых го­лов, что и ка­кие-ни­будь сход­ные глу­пос­ти мог­ли быть вве­де­ны в двух да­ле­ких од­на от дру­гой стра­нах. Сле­до­ва­тельно, ес­ли у двух на­ро­дов изоб­ре­та­тельные глуп­цы бы­ли людьми важ­ны­ми и вли­ятельны­ми, как это дей­ст­ви­тельно очень час­то и бы­ва­ет, тог­да оба на­ро­да при­ни­ма­ют сход­ные глу­пос­ти, и за­тем, че­рез нес­колько ве­ков, ка­кой-ни­будь ис­то­рик бу­дет изв­ле­кать от­сю­да свои до­ка­за­тельства, что один из этих на­ро­дов про­ис­хо­дит от дру­го­го».

    Строгие взгля­ды от­но­си­тельно не­ра­зум­нос­ти че­ло­ве­чест­ва бы­ли, ка­жет­ся, в большом хо­ду во вре­ме­на фран­цузс­кой ре­во­лю­ции. Лорд Чес­тер­фильд был, без сом­не­ния, че­ло­ве­ком, край­не не­по­хо­жим на упо­мя­ну­то­го гер­манс­ко­го фи­ло­со­фа, но от­но­си­тельно не­ле­пос­ти обы­ча­ев оба они сог­лас­ны меж­ду со­бой. Да­вая сво­ему сы­ну со­ве­ты от­но­си­тельно прид­вор­но­го эти­ке­та, он пи­шет сле­ду­ющее: «Нап­ри­мер, счи­та­ет­ся поч­ти­тельным кла­няться ко­ро­лю Анг­лии и не­поч­ти­тельным - кла­няться ко­ро­лю Фран­ции. От­но­си­тельно им­пе­ра­то­ра это - пра­ви­ло веж­ли­вос­ти. Вос­точ­ные мо­нар­хи тре­бу­ют, что­бы пе­ред ни­ми па­да­ли ниц всем те­лом. Это - ус­та­нов­лен­ные це­ре­мо­нии, и они долж­ны ис­пол­няться, но я сильно сом­не­ва­юсь, что­бы здра­вый смысл и ра­зум в сос­то­янии бы­ли объяснить нам, по­че­му они бы­ли ус­та­нов­ле­ны. То же са­мое встре­ча­ет­ся во всех сос­ло­ви­ях, где при­ня­ты из­вест­ные обы­чаи, ко­то­рым не­об­хо­ди­мо под­чи­няться, хо­тя ни­ка­ким об­ра­зом нельзя приз­нать их ре­зульта­том здра­во­го смыс­ла. Возьмем, нап­ри­мер, са­мый не­ле­пый и пов­се­мест­ный обы­чай пить за здо­ровье. Мо­жет ли что-ни­будь на све­те иметь меньшее зна­че­ние для здо­ровья дру­го­го че­ло­ве­ка, чем то, что я выпью ста­кан ви­на? Здра­вый смысл, ко­неч­но, ни­ког­да не объяснит это­го, од­на­ко здра­вый смысл по­ве­ле­ва­ет мне со­об­ра­зо­ваться с этим обы­ча­ем».

    Хотя и до­вольно труд­но бы­ло бы най­ти смысл в мел­ких под­роб­нос­тях прид­вор­но­го эти­ке­та, лорд Чес­тер­фильд весьма не­удач­но выс­тав­ля­ет пос­лед­ний как при­мер не­рас­су­ди­тельнос­ти че­ло­ве­чест­ва. В са­мом де­ле, ес­ли бы ко­го-ни­будь поп­ро­си­ли оп­ре­де­лить в ко­рот­ких сло­вах от­но­ше­ние на­ро­да к сво­им пра­ви­те­лям в раз­лич­ных го­су­дарст­вах, он мог бы сде­лать это, от­ве­тив, что лю­ди кла­ня­ют­ся до зем­ли ко­ро­лю си­амс­ко­му, что они ста­но­вят­ся на од­но ко­ле­но или сни­ма­ют шля­пу пе­ред ев­ро­пей­ским мо­нарх и креп­ко по­жи­ма­ют ру­ку пре­зи­ден­та Со­еди­нен­ных Шта­тов, как буд­то ру­ко­ят­ку ка­ко­го-ни­будь на­со­са. Все это - це­ре­мо­нии, по­нят­ные и в то же вре­мя име­ющие смысл. Лорд Чес­тер­фильд удач­нее выб­рал свой вто­рой при­мер, по­то­му что обы­чай пить за здо­ровье дей­ст­ви­тельно тем­но­го про­ис­хож­де­ния. Од­на­ко он тес­но свя­зан с древ­ним об­ря­дом, прак­ти­чес­ки, ко­неч­но, не­ле­пым, но ус­та­нов­лен­ным с соз­на­тельным и серьезным на­ме­ре­ни­ем, ко­то­рое не поз­во­ля­ет от­но­сить его к ка­те­го­рии бес­смыс­лиц. Это - обы­чай со­вер­шать воз­ли­яния пить на тор­жест­вен­ных пир­шест­вах в честь бо­гов и умер­ших. Та­ков ста­рин­ный нор­ман­нский обы­чай пить в честь То­ра, Оди­на и Фреи и так­же в честь ко­ро­лей при их пог­ре­бе­нии. Обы­чай этот не ис­чез с об­ра­ще­ни­ем в хрис­ти­анст­во скан­ди­навс­ких и гер­манс­ких на­ро­дов. У них про­дол­жа­ли пить в честь Хрис­та, божьей ма­те­ри и свя­тых вмес­то язы­чес­ких бо­гов и ге­ро­ев, а обы­чай пить за жи­вых и умер­ших на том же пи­ру с те­ми же воск­ли­ца­ни­ями: «Годс мин­ни! (во сла­ву бо­жию)» - дос­та­точ­но до­ка­зы­ва­ет об­щее про­ис­хож­де­ние обо­их об­ря­дов. Сло­во «мин­не» оз­на­ча­ло од­нов­ре­мен­но лю­бовь, вос­по­ми­на­ние и мысль об от­сутст­ву­ющем. Оно дол­го сох­ра­ня­лось как пе­ре­жи­ток в наз­ва­нии дней, в ко­то­рые па­мять умер­ших чест­во­ва­лась бо­гос­лу­же­ни­ем или пир­шест­ва­ми. Та­кое сви­де­тельство впол­не оп­рав­ды­ва­ет тех пи­са­те­лей, ста­рых и но­вых, ко­то­рые счи­та­ли эти це­ре­мо­ни­альные обы­чаи питья ви­на, по сво­ей сущ­нос­ти, жерт­вен­ны­ми обы­ча­ями. Что же ка­са­ет­ся обы­чая пить за здо­ровье жи­вых, то све­де­ния о нем до­хо­дят до нас из раз­лич­ных об­лас­тей, в ко­то­рых про­жи­ва­ли арий­ские на­ро­ды, от да­ле­кой древ­нос­ти. Гре­ки пи­ли на пи­рах за здо­ровье друг дру­га, и рим­ля­не пе­ре­ня­ли этот обы­чай. Го­ты кри­ча­ли «хайльс», от­ве­чая друг дру­гу на тос­ты, как это вид­но из лю­бо­пыт­ной на­чальной стро­ки в сти­хот­во­ре­нии «De­coh­vi­is bar­ba­ris» в Ла­тинс­кой ан­то­ло­гии, где упо­ми­на­ют­ся готс­кие зазд­рав­ные воск­ли­ца­ния приб­ли­зи­тельно V в., в сло­вах, от­час­ти сох­ра­нив­ших еще свой смысл для анг­лий­ско­го уха.

    Что ка­са­ет­ся нас са­мих, хо­тя ста­рое зазд­рав­ное при­ветст­вие «Будь здо­ров» («Wacs ha­el») и пе­рес­та­ло быть обык­но­вен­ным анг­лий­ским при­ветст­ви­ем, но фор­му­ла его ос­та­ет­ся, пе­рей­дя в су­щест­ви­тельное.

    Вообще мож­но пред­по­ло­жить, хо­тя и не с пол­ной уве­рен­ностью, что обы­чай пить за здо­ровье жи­вых ис­то­ри­чес­ки свя­зан с ре­ли­ги­оз­ным об­ря­дом пить в честь бо­гов и умер­ших.

    Подвергнем те­перь те­орию пе­ре­жит­ков до­вольно стро­го­му ис­пы­та­нию. Мы по­пы­та­ем­ся при PC по­мо­щи объяснить, по­че­му в рам­ках сов­ре­мен­но­го ци­ви­ли­зо­ван­но­го об­щест­ва су­щест­ву­ют на прак­ти­ке или в ка­чест­ве пре­да­ния три за­ме­ча­тельные груп­пы обы­ча­ев, ко­то­рые со­вер­шен­но не мо­гут быть объясне­ны ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми по­ня­ти­ями. Хо­тя нам не удаст­ся яс­но и впол­не объяснить их мо­ти­вы, но, во вся­ком слу­чае, бу­дет ус­пе­хом и то, ес­ли мы бу­дем в сос­то­янии от­нес­ти их про­ис­хож­де­ние к ди­кой или вар­варс­кой древ­нос­ти. Ес­ли смот­реть на эти обы­чаи с сов­ре­мен­ной прак­ти­чес­кой точ­ки зре­ния, то один из них сме­шон, ос­тальные жес­то­ки, а все во­об­ще - бес­смыс­лен­ны. Пер­вый - при­ветст­вие при чи­ханье, вто­рой - об­ряд, тре­бу­ющий при зак­лад­ке зда­ния че­ло­ве­чес­кой жерт­вы, тре­тий - пре­ду­беж­де­ние про­тив спа­се­ния уто­па­юще­го.

    При объясне­нии обы­ча­ев от­но­ся­щих­ся к чи­ханью, не­об­хо­ди­мо иметь в ви­ду воз­зре­ние, гос­подст­ву­ющее сре­ди при­ми­тив­ных об­ществ, пол­ное из­ло­же­ние ко­то­ро­го да­но бу­дет в дру­гой гла­ве. Как о ду­ше че­ло­ве­ка ду­ма­ли, что она вхо­дит и вы­хо­дит из его те­ла, так по­ла­га­ли это и о дру­гих ду­хах, в осо­бен­нос­ти о та­ких, ко­то­рые буд­то бы вхо­дят в больных, ов­ла­де­ва­ют ими и му­чат их бо­лез­ня­ми. Связь этой идеи с чи­ханьем все­го луч­ше вид­на у зу­лу­сов, ко­то­рые твер­до убеж­де­ны, что доб­рые или злые ду­хи умер­ших па­рят над людьми, де­ла­ют им доб­ро или зло, по­ка­зы­ва­ют­ся им во сне, вхо­дят в них и при­чи­ня­ют им бо­лез­ни. Вот крат­кое из­ло­же­ние ту­зем­ных сви­де­тельств, соб­ран­ных д-ром Кол­лэ­у­э­ем.

    Когда зу­лус чи­ха­ет, он го­во­рит: «Я по­лу­чил бла­гос­ло­ве­ние. Идх­ло­зи(дух пред­ков) те­перь со мной. Он при­шел ко мне. Мне на­до пос­ко­рее сла­вить его, по­то­му что это он зас­тав­ля­ет ме­ня чи­хать!» Та­ким об­ра­зом, он сла­вит ду­ши сво­их умер­ших род­ных, про­ся их о ско­те, же­нах и бла­гос­ло­ве­нии. Чи­ханье есть приз­нак, что больной выз­до­ро­ве­ет. Он бла­го­да­рит за при­ветст­вие при чи­ханье, го­во­ря: «Я при­об­рел то бла­го­по­лу­чие, ко­то­ро­го мне не­дос­та­ва­ло. Про­дол­жай­те быть ко мне бла­госк­лон­ны!» Чи­ханье на­по­ми­на­ет че­ло­ве­ку, что он дол­жен не­мед­лен­но наз­вать Итон­го (ду­ха пред­ков) сво­его на­ро­да. Имен­но Итон­го зас­тав­ля­ет че­ло­ве­ка чи­хать, что­бы по чи­ханью он мог ви­деть, что Итон­го с ним. Ес­ли че­ло­век бо­лен и не чи­ха­ет, при­хо­дя­щие к не­му спра­ши­ва­ют - чи­хал ли он, и ес­ли он не чи­хал, то на­чи­на­ют его жа­леть, го­во­ря: «Бо­лезнь тя­же­ла!» Ес­ли чи­ха­ет ре­бе­нок, ему го­во­рят: «Рас­ти!» Это - приз­нак здо­ровья. По сло­вам не­ко­то­рых ту­зем­цев чи­ханье у чер­но­ко­жих на­по­ми­на­ет че­ло­ве­ку, что Итон­го во­шел в не­го и пре­бы­ва­ет с ним. Зу­лус­ские га­да­те­ли и кол­ду­ны ста­ра­ют­ся по­ча­ще чи­хать и счи­та­ют, что это ука­зы­ва­ет на при­сутст­вие ду­хов; они прос­лав­ля­ют их, на­зы­вая: «Ма­ко­зи»(т. е. гос­по­да).

    Поучительным при­ме­ром пе­ре­хо­да по­доб­ных обы­ча­ев из од­ной ре­ли­гии в дру­гую яв­ля­ют­ся нег­ры пле­ме­ни ама­ко­за, ко­то­рые обык­но­вен­но при чи­ханье при­зы­ва­ли сво­его бо­жест­вен­но­го пред­ка Утик­со, а пос­ле сво­его об­ра­ще­ния в хрис­ти­анст­во ста­ли го­во­рить: «Спа­си­тель, воз­зри на ме­ня!» или: «Соз­да­тель не­ба и зем­ли!» По­доб­ные по­ня­тия встре­ча­ют­ся, по опи­са­ни­ям, и в дру­гих мес­тах Аф­ри­ки. Сэр То­мас Бро­ун пе­ре­да­ет из­вест­ный рас­сказ, что ког­да чи­хал ко­роль Мо­но­мо­та­пы, то воск­ли­ца­ния бла­гос­ло­ве­ния, пе­ре­да­ва­ясь из уст в ус­та, об­хо­ди­ли весь го­род. Ему, од­на­ко, сле­до­ва­ло бы упо­мя­нуть, что, по сло­вам Го­диньо, у ко­то­ро­го взят пер­во­на­чальный рас­сказ, то же де­ла­лось, ког­да ко­роль пил, каш­лял или чи­хал. Бо­лее позд­ний рас­сказ, с дру­гой сто­ро­ны кон­ти­нен­та, бли­же к на­шей те­ме. В Гви­нее в прош­лом сто­ле­тии, ког­да чи­хал на­чальник, все при­сутст­во­вав­шие ста­но­ви­лись на ко­ле­ни, це­ло­ва­ли зем­лю, хло­па­ли в ла­до­ши и же­ла­ли ему вся­ко­го счастья и бла­го­денст­вия. Ру­ко­водст­ву­ясь иной мыслью, нег­ры Ста­ро­го Ка­ла­ба­ра воск­ли­ца­ют иног­да при чи­ханье ре­бен­ка: «Прочь от те­бя!» При этом они де­ла­ют жест, буд­то отб­ра­сы­ва­ют что-ни­будь дур­ное.

    В По­ли­не­зии при­ветст­вия при чи­ханье то­же очень расп­рост­ра­не­ны. На Но­вой Зе­лан­дии при чи­ханье ре­бен­ка про­из­но­си­лось зак­ля­тие для пре­дуп­реж­де­ния зла. У са­мо­ан­цев при чи­ханье при­сутст­ву­ющие го­во­ри­ли: «Будь жив!» На ост­ро­вах Тон­га чи­ханье во вре­мя при­го­тов­ле­ний в до­ро­гу счи­та­лось са­мым дур­ным предз­на­ме­но­ва­ни­ем. Лю­бо­пыт­ный при­мер из аме­ри­канс­кой жиз­ни от­но­сит­ся к вре­ме­нам зна­ме­ни­той экс­пе­ди­ции во Фло­ри­ду Эр­нан­до де Со­то, ког­да Гу­ачой­а, ту­зем­ный на­чальник, при­шел от­дать ему ви­зит. «По­ка про­ис­хо­ди­ло все это, ка­цик Гу­ачой­а сильно чих­нул. Лю­ди, ко­то­рые приш­ли с ним и си­де­ли вдоль стен за­лы меж­ду ис­пан­ца­ми, все вдруг нак­ло­ни­ли го­ло­вы, раз­ве­ли ру­ка­ми, сно­ва сло­жи­ли их и, де­лая раз­ные дру­гие жес­ты, оз­на­чав­шие ве­ли­кое бла­го­го­ве­ние и поч­те­ние, при­ветст­во­ва­ли Гу­ачой­а, го­во­ря: «Солн­це да хра­нит те­бя, за­щи­тит те­бя, даст те­бе счастье, спа­сет те­бя» и дру­гие по­доб­ные фра­зы, ка­кие при­хо­ди­ли в го­ло­ву. Гул этих при­ветст­вий дол­го не за­ти­хал, и по это­му слу­чаю изум­лен­ный гу­бер­на­тор ска­зал соп­ро­вож­дав­шим его гос­по­дам и ка­пи­та­нам: «Не прав­да ли, весь мир оди­на­ков?» Ис­пан­цы за­ме­ти­ли, что у та­ко­го вар­варс­ко­го на­ро­да долж­но дер­жаться тех же це­ре­мо­ний или да­же еще больших, чем у на­ро­дов, ко­то­рые счи­та­ют се­бя бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми. По­это­му мож­но приз­нать та­кой спо­соб при­ветст­вия ес­тест­вен­ным для всех на­ро­дов, а вов­се не следст­ви­ем мо­ро­вой яз­вы, как это обык­но­вен­но го­во­рят».

    В Азии и Ев­ро­пе су­евер­ные предс­тав­ле­ния о чи­ханье расп­рост­ра­не­ны в об­шир­ном ря­ду пле­мен, ве­ков и стран. Сре­ди от­но­ся­щих­ся сю­да упо­ми­на­ний из клас­си­чес­ких вре­мен Гре­ции и Ри­ма на­ибо­лее ха­рак­тер­ны сле­ду­ющие: счаст­ли­вое чи­ханье Те­ле­ма­ка в Одис­сее; чи­ханье во­ина и клик прос­лав­ле­ния бо­гов, про­шед­ший по всем ря­дам войск, что Ксе­но­фонт на­зы­вал счаст­ли­вым предз­на­ме­но­ва­ни­ем. За­ме­ча­ние Арис­то­те­ля, что на­род счи­та­ет чи­ханье бо­жест­вен­ным; гре­чес­кая эпиг­рам­ма на че­ло­ве­ка с длин­ным но­сом, ко­то­рый, ког­да чи­хал, не мог ска­зать: «Спа­си, Зе­вес», по­то­му что шум от чи­ханья был слиш­ком да­лек, что­бы он мог его слы­шать; упо­ми­на­ние Пет­ро­ния Ар­бит­ра об обы­чае го­во­рить чих­нув­ше­му «Сальве» («Будь здо­ров»); воп­рос Пли­ния: «По­че­му при­ветст­ву­ем мы чи­ханье?», по по­во­ду ко­то­ро­го он за­ме­ча­ет, что да­же Ти­бе­рий, са­мый мрач­ный из лю­дей, тре­бо­вал соб­лю­де­ния это­го обы­чая. По­доб­ные обы­чаи при чи­ханье час­то наб­лю­да­лись в Вос­точ­ной Азии. У ин­ду­сов, ког­да кто-ни­будь чи­ха­ет, при­сутст­ву­ющие го­во­рят: «Жи­ви!», и тот от­ве­ча­ет: «С ва­ми!» Это дур­ное предз­на­ме­но­ва­ние, и, меж­ду про­чим, ту­ги[25] об­ра­ща­ли на не­го большое вни­ма­ние, отп­рав­ля­ясь ло­вить лю­дей для сво­их кро­ва­вых жерт­воп­ри­но­ше­ний. Оно да­же зас­тав­ля­ло их от­пус­кать зах­ва­чен­ных пут­ни­ков.

    Еврейская фор­му­ла при чи­ханье гла­сит: «То­бим ха­им!» - «Доб­рой жиз­ни!» Му­сульма­нин, чи­хая, го­во­рит: «Хва­ла Ал­ла­ху!», и друзья при­ветст­ву­ют его со­от­ветст­вен­ны­ми сло­ва­ми. Обы­чай этот пе­ре­хо­дит из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние вез­де, где расп­рост­ра­нен ис­лам. Че­рез сред­не­ве­ко­вую Ев­ро­пу он пе­ре­шел в сов­ре­мен­ную. Вот, нап­ри­мер, как смот­ре­ли на чи­ханье в сред­не­ве­ко­вой Гер­ма­нии: «Языч­ни­ки не сме­ют чи­хать, так как при этом го­во­рит­ся: «По­мо­ги бо­же!» Мы го­во­рим при чи­ханье: «По­мо­ги те­бе бог». Для Анг­лии при­ме­ром мо­гут слу­жить сле­ду­ющие сти­хи (1100 г.), из ко­то­рых вид­но, что анг­лий­ская фор­му­ла «Будьте здо­ро­вы!» упот­реб­ля­лась так­же для пре­дуп­реж­де­ния бо­лез­ни, ко­то­рая мог­ла про­изой­ти от чи­ханья:

    «Раз чих­нув­ши, лю­ди по­ла­га­ют, что им бу­дет ху­до, ес­ли вы не ска­же­те тот­час: «На здо­ровье».

    В «Пра­ви­лах веж­ли­вос­ти» (1685), пе­ре­ве­ден­ных с фран­цузс­ко­го, мы чи­та­ем: «Если его ми­лос­ти (лор­ду) слу­чит­ся чих­нуть, вы не долж­ны во весь го­лос кри­чать: «Бог да бла­гос­ло­вит вас, сэр», но, сняв шля­пу, уч­ти­во пок­ло­ниться ему и ска­зать это об­ра­ще­ние про се­бя». Из­вест­но, что ана­бап­тис­ты и ква­ке­ры отб­ро­си­ли как эти, так и дру­гие при­ветст­вия, но они ос­та­ва­лись еще в ко­дек­се анг­лий­ских хо­ро­ших ма­нер у выс­ших и низ­ших клас­сов, по край­ней ме­ре, 50 лет то­му на­зад или око­ло то­го. Да и в нас­то­ящее вре­мя они еще не за­бы­ты: мно­гие на­хо­дят са­мым ост­ро­ум­ным в рас­ска­зе о скри­па­че и его же­не то, ког­да его чи­ханье и ее сер­деч­ное «Будь здо­ров» пре­ры­ва­ют его за­ня­тия скрип­кой.

    Нет ни­че­го стран­но­го, что су­щест­во­ва­ние этих не­ле­пых обы­ча­ев в про­дол­же­нии мно­гих ве­ков бы­ло за­гад­кой для лю­боз­на­тельных ис­сле­до­ва­те­лей. В осо­бен­нос­ти муд­ри­ли над этим обы­ча­ем кро­па­те­ли ле­генд, и их по­пыт­ки по­дыс­кать ис­то­ри­чес­кие объясне­ния ос­та­ви­ли след в фи­ло­софс­ких ми­фах гре­ков, ев­ре­ев и хрис­ти­ан. В гре­чес­кой ле­ген­де Про­ме­тей мо­лит­ся о сох­ра­не­нии его ис­кус­ствен­но­го че­ло­ве­ка, ког­да тот по­дал пер­вый приз­нак жиз­ни чи­ханьем; в ев­рей­ской Иаков - о том, что­бы ду­ша не по­ки­да­ла те­ла че­ло­ве­ка, ког­да этот че­ло­век чи­ха­ет, как бы­ва­ло преж­де; в ка­то­ли­чес­кой па­па Гри­го­рий - об отв­ра­ще­нии мо­ро­вой яз­вы в те дни, ког­да воз­дух был так смер­то­но­сен, что тот, кто чи­хал, уми­рал от это­го. Сог­лас­но ле­ген­дам от этих во­об­ра­жа­емых со­бы­тий и про­изош­ли фор­му­лы, про­из­но­си­мые при чи­ханье.

    Для на­шей це­ли еще бо­лее важ­но от­ме­тить су­щест­во­ва­ние со­от­ветст­вен­но­го ря­да воз­зре­ний и обы­ча­ев, свя­зы­вав­ших­ся с зе­во­той. Зу­лу­сы счи­та­ли час­тую зе­во­ту и чи­ханье приз­на­ка­ми предс­то­ящей одер­жи­мос­ти злым ду­хом. Ин­дус при зе­во­те дол­жен сжать большой и еще ка­кой-ни­будь па­лец и нес­колько раз про­из­нес­ти имя ка­ко­го-ни­будь бо­га, нап­ри­мер Ра­мы: пре­неб­ре­же­ние к это­му об­ря­ду та­кой же большой грех, как убий­ст­во брах­ма­на. Пер­сы при­пи­сы­ва­ют зе­во­ту и чи­ханье одер­жи­мос­ти злым ду­хом. У му­сульман че­ло­век, ког­да зе­ва­ет, прик­ры­ва­ет рот ле­вой ру­кой и го­во­рит: «Аллах, ук­рой ме­ня от прок­ля­то­го са­та­ны!» Во­об­ще-то, по му­сульманс­ко­му воз­зре­нию, зе­во­ты сле­ду­ет из­бе­гать, по­то­му что дьявол име­ет при­выч­ку пры­гать в рот зе­ва­юще­го. Та­ков, ве­ро­ят­но, смысл ев­рей­ской пос­ло­ви­цы: «Не отк­ры­вай сво­их уст са­та­не». К этой же ка­те­го­рии воз­зре­ний от­но­сит­ся и рас­сказ Иоси­фа Фла­вия, ко­то­рый ви­дел, как один ев­рей, по име­ни Еле­азар, из­ле­чи­вал бес­но­ва­тых во вре­ме­на Вес­па­си­ана, вы­тас­ки­вая у них де­мо­нов че­рез нозд­ри. Он де­лал это при по­мо­щи кольца, зак­лю­чав­ше­го в се­бе ко­ре­шок, ко­то­рый имел мис­ти­чес­кую си­лу и о ко­то­ром упо­ми­на­ет Со­ло­мон. Рас­ска­зы о сек­те мес­са­ли­ан, отп­ле­вы­вав­ших­ся и смор­кав­ших­ся, что­бы выг­нать бе­сов, ко­то­рые мог­ли по­пасть в нос при ды­ха­нии, сви­де­тельства о сред­не­ве­ко­вых зак­ли­на­те­лях, из­го­няв­ших чер­тей че­рез нозд­ри больных, обы­чай, и те­перь еще соб­лю­да­емый в Ти­ро­ле, крес­титься при зе­во­те, что­бы что-ни­будь не­доб­рое не вош­ло че­рез рот, - все это зак­лю­ча­ет в се­бе по­доб­ные же воз­зре­ния.

    При срав­не­нии воз­зре­ний но­вей­ших каф­ров с воз­зре­ни­ями на­ро­дов дру­гих стран све­та мы на­тал­ки­ва­ем­ся на яс­ное предс­тав­ле­ние о том, что чи­ха­ние про­ис­хо­дит от при­сутст­вия ду­хов. По-ви­ди­мо­му, это и сос­тав­ля­ет нас­то­ящий ключ к воп­ро­су Это хо­ро­шо разъясня­ет Гэ­ли­бер­тон по по­во­ду на­род­ных кельтских по­ве­рий, по­лу­чив­ших свое вы­ра­же­ние в рас­ска­зах, из ко­то­рых сле­ду­ет, что чи­ха­ющий че­ло­век мо­жет быть ута­щен фе­ями, ес­ли только си­ла их не встре­тит про­ти­во­дей­ст­вия в ка­ком-ни­будь воск­ли­ца­нии вро­де «бог, бла­гос­ло­ви Вас». Со­от­ветст­ву­ющее это­му по­ня­тие о зе­во­те мож­но най­ти в ис­ландс­кой на­род­ной ле­ген­де, где тролль (мел­кий гор­ный дух), прев­ра­тив­шись в прек­рас­ную ко­ро­ле­ву, го­во­рит: «Ког­да я зе­ваю ма­леньким зев­ком, я - прек­рас­ная кро­шеч­ная де­вуш­ка, ког­да я зе­ваю по­лу­зев­ком, я как буд­то на­по­ло­ви­ну ста­нов­люсь трол­лем, ког­да я зе­ваю пол­ным зев­ком, я вся ста­нов­люсь трол­лем».

    Хотя су­евер­ное предс­тав­ле­ние о чи­ханье встре­ча­ет­ся да­ле­ко не пов­се­мест­но, все же его зна­чи­тельное расп­рост­ра­не­ние в выс­шей сте­пе­ни за­ме­ча­тельно. Бы­ло бы чрез­вы­чай­но ин­те­рес­но оп­ре­де­лить, в ка­кой ме­ре это расп­рост­ра­не­ние про­изош­ло в си­лу са­мо­быт­но­го раз­ви­тия в раз­лич­ных стра­нах, в ка­кой ме­ре оно - следст­вие пе­ре­хо­да от од­но­го пле­ме­ни к дру­го­му и в ка­кой ме­ре оно - пра­де­довс­кое нас­ле­дие. Здесь мы хо­тим подт­вер­дить только, что пер­во­на­чально оно бы­ло не ка­ким-то слу­чай­ным, ли­шен­ным вся­ко­го зна­че­ния обы­ча­ем, а вы­ра­же­ни­ем из­вест­но­го прин­ци­па. Со­вер­шен­но нед­вус­мыс­лен­ные сви­де­тельства ны­неш­них зу­лу­сов со­от­ветст­ву­ют тем вы­во­дам, ка­кие мож­но изв­лечь из су­еве­рий и на­род­ных по­ве­рий дру­гих пле­мен. Это поз­во­ля­ет свя­зать воз­зре­ния и обы­чаи от­но­си­тельно чи­ханья с предс­тав­ле­ни­ем древ­них и ди­ка­рей о про­ни­ка­ющих и ов­ла­де­ва­ющих ду­хах, ко­то­рые счи­та­лись доб­ры­ми или злы­ми и с ко­то­ры­ми со­об­раз­но это­му и об­ра­ща­лись. Уце­лев­шие в сов­ре­мен­ной Ев­ро­пе пе­ре­жит­ки ста­рин­ных фор­мул ка­жут­ся как бы бес­соз­на­тельным от­го­лос­ком то­го вре­ме­ни, ког­да объясне­ние чи­ханья еще не пре­дос­тав­ля­лось фи­зи­оло­гии, а пре­бы­ва­ло на «бо­гос­ловс­кой сту­пе­ни».

    В Шот­лан­дии расп­рост­ра­не­но по­верье, буд­то пик­ты, ко­то­рым мест­ная ле­ген­да при­пи­сы­ва­ет пост­рой­ки до­ис­то­ри­чес­кой древ­нос­ти, оро­ша­ли зак­лад­ку сво­их пост­ро­ек че­ло­ве­чес­кой кровью. Ле­ген­да го­во­рит, что да­же свя­тая Ко­лум­ба наш­ла не­об­хо­ди­мым за­рыть свя­то­го Ора­на жи­вым под фун­да­мен­том сво­его мо­нас­ты­ря, что­бы уми­лос­ти­вить ду­хов зем­ли, ко­то­рые раз­ру­ша­ли ночью то, что стро­илось в про­дол­же­ние дня. Уже в 1843 г. в Гер­ма­нии, ког­да в Гал­ле стро­ил­ся но­вый мост, в на­ро­де шла мол­ва, что нуж­но бы за­ло­жить ре­бен­ка в ос­но­ва­ние пост­рой­ки. Взгляд, буд­то цер­ковь, сте­на или мост нуж­да­ют­ся в че­ло­ве­чес­кой кро­ви или за­му­ро­ван­ной жерт­ве для проч­нос­ти фун­да­мен­та, не только ши­ро­ко расп­рост­ра­нен в ев­ро­пей­ских на­род­ных по­верьях, но и по­лу­чал прак­ти­чес­кое осу­ществ­ле­ние, что подт­верж­да­ет­ся мест­ны­ми хро­ни­ка­ми и пре­да­ни­ями как ис­то­ри­чес­кий факт во мно­гих стра­нах.

    Так, нап­ри­мер, ког­да нуж­но бы­ло поп­рав­лять раз­ру­шив­шу­юся пло­ти­ну в Но­га­те в 1463 г., крестьяне, сле­дуя со­ве­ту бро­сить ту­да жи­во­го че­ло­ве­ка, на­по­или, как го­во­рят, ни­ще­го пьяным и за­ры­ли его там. В тю­рингс­кой ле­ген­де го­во­рит­ся, что для то­го, что­бы сде­лать за­мок Ли­бенш­тей­н креп­ким и неп­рис­туп­ным, у ма­те­ри был куп­лен за большие деньги ее ре­бе­нок и за­ло­жен в сте­ну. В то вре­мя, как его за­му­ро­вы­ва­ли, ре­бе­нок ел пи­рог. Ког­да ка­мен­щи­ки при­ня­лись за де­ло, про­дол­жа­ет рас­сказ, он кри­чал ма­те­ри: «Ма­ма, мне еще вид­но те­бя», за­тем нем­но­го спус­тя: «Ма­ма, мне еще вид­но те­бя нем­нож­ко», а ког­да ка­мен­щи­ки за­ло­жи­ли его пос­лед­ним кам­нем, он крик­нул: «Ма­ма, те­перь мне не вид­но те­бя больше». Сте­ны Ко­пен­га­ге­на, по сло­вам ле­ген­ды, нес­колько раз об­ру­ши­ва­лись по ме­ре то­го, как их стро­или. На­ко­нец, взя­ли ма­ленькую не­вин­ную де­воч­ку, по­са­ди­ли ее за стол с ку­шаньями и иг­руш­ка­ми, и, по­ка она иг­ра­ла и ела, две­над­цать ка­мен­щи­ков сло­жи­ли над ней свод. За­тем при гро­ме му­зы­ки сте­на бы­ла возд­виг­ну­та, и с тех пор сто­яла всег­да креп­ко. Итальянская ле­ген­да го­во­рит о мос­те че­рез Ар­ту, что он пос­то­ян­но об­ру­ши­вал­ся, по­ка не за­ло­жи­ли в не­го же­ну стро­ите­ля. Она, уми­рая, про­из­нес­ла зак­ля­тие, что­бы с это­го вре­ме­ни мост дро­жал, как дро­жит Цве­точ­ный сте­бе­лек.

    Славянские князья, зак­ла­ды­вая де­ти­нец, по ста­ро­му язы­чес­ко­му обы­чаю, вы­сы­ла­ли лю­дей, что­бы схва­тить пер­во­го мальчи­ка, ко­то­рый встре­тит­ся, и зак­ла­ды­ва­ли его в сте­ну зда­ния. Сербс­кая ле­ген­да рас­ска­зы­ва­ет, как три бра­та сго­во­ри­лись пост­ро­ить кре­пость Скад­ру (Ску­та­ри), но год за го­дом «ви­ла», или ру­сал­ка, ра­зо­ря­ла ночью то, что 300 ка­мен­щи­ков возд­ви­га­ли днем. Это­го вра­га приш­лось уми­лос­ти­вить че­ло­ве­чес­кой жерт­вой. Ею долж­на бы­ла слу­жить пер­вая из трех жен, ко­то­рая при­не­сет пи­щу ра­бо­чим. Все три бра­та пок­ля­лись сох­ра­нить от сво­их жен страш­ную тай­ну, но два стар­ших из­ме­ни­ли клят­ве и пре­дос­те­рег­ли сво­их жен. Же­на млад­ше­го бра­та, ни­че­го не по­доз­ре­вая, приш­ла на пост­рой­ку, и ее за­ло­жи­ли в сте­ну. Но она умо­ли­ла ос­та­вить там от­верс­тие, что­бы ей мож­но бы­ло кор­мить грудью сво­его ре­бен­ка, и его в те­че­ние две­над­ца­ти ме­ся­цев при­но­си­ли к ней. Сербс­кие жен­щи­ны и до нас­то­яще­го вре­ме­ни хо­дят к мо­ги­ле доб­рой ма­те­ри, к ис­точ­ни­ку во­ды, стру­яще­му­ся по кре­пост­ной сте­не и по­хо­же­му от при­ме­си из­вес­ти на мо­ло­ко. На­ко­нец, есть анг­лий­ская ле­ген­да о Вор­ти­гер­не, ко­то­рый не мог окон­чить сво­ей баш­ни, по­ка кам­ни фун­да­мен­та не бы­ли смо­че­ны кровью ре­бен­ка, рож­ден­но­го ма­терью без от­ца.

    Как обык­но­вен­но бы­ва­ет в ис­то­рии жерт­воп­ри­но­ше­ний, мы и здесь стал­ки­ва­ем­ся с за­ме­ной жертв. Из­вест­ны, нап­ри­мер, пус­тые гро­бы, за­де­лан­ные в сте­нах в Гер­ма­нии; яг­не­нок, за­ры­тый под ал­та­рем в Да­нии, что­бы цер­ковь сто­яла креп­ко; че­ло­ве­чес­кое клад­би­ще, на ко­то­ром пер­вой по­хо­ро­не­на бы­ла жи­вая ло­шадь. В сов­ре­мен­ной Гре­ции оче­вид­ным ос­тат­ком это­го воз­зре­ния яв­ля­ет­ся по­верье, что пер­вый, кто прой­дет ми­мо но­во­го со­ору­же­ния пос­ле то­го, как по­ло­жен пер­вый ка­мень, ум­рет в про­дол­же­нии то­го же го­да. По­это­му ка­мен­щи­ки в ка­чест­ве за­ме­ны уби­ва­ют на этом пер­вом кам­не яг­нен­ка или чер­но­го пе­ту­ха. Гер­манс­кая ле­ген­да, ос­но­вы­ва­ясь на той же идее, рас­ска­зы­ва­ет о злом ду­хе, ме­шав­шем пост­рой­ке мос­та. Ему по­обе­ща­ли ду­шу, но об­ма­ну­ли, пус­тив пер­вым че­рез мост пе­ту­ха. Од­но гер­манс­кое на­род­ное по­верье го­во­рит, что преж­де чем вхо­дить в но­вый дом, хо­ро­шо впус­тить ту­да кош­ку или со­ба­ку.

    Все это зас­тав­ля­ет приз­нать, что мы име­ем пе­ред со­бой не только час­то пов­то­ряв­шу­юся и из­ме­няв­шу­юся ми­фо­ло­ги­чес­кую те­му, а сох­ра­нив­ше­еся в уст­ном И письмен­ном пре­да­нии вос­по­ми­на­ние о кро­ва­вом вар­варс­ком об­ря­де, ко­то­рый не только дей­ст­ви­тельно су­щест­во­вал в древ­ние вре­ме­на, но дол­го удер­жи­вал­ся и в ев­ро­пей­ской ис­то­рии. Ес­ли мы взгля­нем те­перь на ме­нее культур­ные стра­ны, мы най­дем, что этот об­ряд удер­жи­ва­ет­ся до на­ших дней и со­вер­шен­но оче­вид­но име­ет сво­ей целью ли­бо уми­лос­тив­ле­ние жерт­вой ду­хов зем­ли, ли­бо прев­ра­ще­ние ду­ши са­мой жерт­вы в пок­ро­ви­тельству­юще­го де­мо­на.

    В Аф­ри­ке, в Га­ла­ме, пе­ред глав­ны­ми во­ро­та­ми но­во­го ук­реп­лен­но­го по­се­ле­ния за­ры­ва­ли обык­но­вен­но жи­вы­ми мальчи­ка и де­воч­ку, что­бы сде­лать ук­реп­ле­ние неп­рис­туп­ным. Этот обы­чай ког­да-то ши­ро­ко при­ме­нял­ся од­ним бам­бар­рским дес­по­том. В Ве­ли­ком Бас­са­ме и Яр­ри­бе та­кие жерт­вы при­но­си­лись при зак­лад­ке до­ма или де­рев­ни. В По­ли­не­зии Эл­лис слы­шал об обы­чае, ил­люст­ра­ци­ей ко­то­ро­го был тот факт, что цент­ральная ко­лон­на од­но­го из хра­мов Ма­вы бы­ла возд­виг­ну­та над те­лом че­ло­ве­чес­кой жерт­вы. На ост­ро­ве Бор­нео у ми­ла­на­ус­ких да­яков один пу­те­шест­вен­ник был сви­де­те­лем то­го, как при со­ору­же­нии большо­го до­ма вы­ры­ли глу­бо­кую яму для пер­во­го стол­ба, ко­то­рый и был при­ве­шен над ней на ве­рев­ках. Де­вуш­ку-не­вольни­цу опус­ти­ли в яму и по дан­но­му сиг­на­лу пе­ре­ре­за­ли ве­рев­ки. Гро­мад­ный брус упал в яму и раз­да­вил де­вуш­ку нас­мерть. Это бы­ла жерт­ва ду­хам. Сен-Джон ви­дел бо­лее мяг­кую фор­му об­ря­да, ког­да на­чальник ку­опс­ких да­яков пос­та­вил око­ло сво­его до­ма вы­со­кий шест, а в при­го­тов­лен­ную для не­го яму бро­си­ли цып­лен­ка, ко­то­ро­го и дол­жен был при­да­вить этот шест.

    Более культур­ные на­ро­ды Юж­ной Азии сох­ра­ни­ли до но­во­го вре­ме­ни об­ряд жерт­воп­ри­но­ше­ния при ос­но­ва­нии до­ма. Один японс­кий рас­сказ XVII сто­ле­тия упо­ми­на­ет о по­верье, буд­то сте­на, пос­тав­лен­ная над те­лом доб­ро­вольной че­ло­ве­чес­кой жерт­вы, пре­дох­ра­ня­ет­ся этим от раз­ных нес­час­тий. По­это­му, ког­да прис­ту­па­ли к пост­рой­ке большой сте­ны, ка­кой-ни­будь нес­част­ный не­вольник пред­ла­гал сде­латься ос­но­ва­ни­ем и ло­жил­ся в при­го­тов­лен­ную яму, где на­ва­лен­ные на не­го тя­же­лые кам­ни уби­ва­ли его. Ког­да лет двад­цать то­му на­зад стро­ились во­ро­та но­во­го го­ро­да Та­вой­я, в Те­нас­се­ри­ме, Мэ­сон слы­шал от оче­вид­цев, что в каж­дую из ям, при­го­тов­лен­ных для стол­бов, бро­си­ли прес­туп­ни­ка в жерт­ву пок­ро­ви­тельству­юще­му де­мо­ну. Та­ким об­ра­зом, по­доб­ные рас­ска­зы о че­ло­ве­чес­ких жерт­вах, пог­ре­бен­ных для ду­хов-пок­ро­ви­те­лей под во­ро­та­ми Ман­да­лай­я, о ко­ро­ле­ве, утоп­лен­ной в Бир­манс­ком рву, что­бы сде­лать его проч­ным, о ге­рое, кус­ки те­ла ко­то­ро­го по­хо­ро­не­ны бы­ли под кре­постью Та­тунг, что­бы сде­лать ее неп­рис­туп­ной, - все эти рас­ска­зы предс­тав­ля­ют со­бой вос­по­ми­на­ния, в ис­то­ри­чес­кой или ми­фо­ло­ги­чес­кой фор­ме по­вест­ву­ющие о дей­ст­ви­тельно су­щест­во­вав­ших обы­ча­ях стра­ны. Да­же в анг­лий­ских вла­де­ни­ях был та­кой слу­чай. Ког­да рад­жа Са­ла-Бин стро­ил ук­реп­ле­ние Си­ал-Кот в Пенд­жа­бе, ос­но­ва­ние юго-вос­точ­но­го бас­ти­она раз­ру­ша­лось нес­колько раз. По­это­му рад­жа об­ра­тил­ся к га­да­те­лю. Пос­лед­ний убе­дил его, что бас­ти­он не бу­дет дер­жаться до тех пор, по­ка не бу­дет про­ли­та кровь единст­вен­но­го сы­на, вследст­вие че­го и был при­не­сен в жерт­ву единст­вен­ный сын од­ной вдо­вы. Все это яв­но по­ка­зы­ва­ет, что гнус­ные об­ря­ды, о ко­то­рых в Ев­ро­пе сох­ра­ни­лось раз­ве лишь смут­ное вос­по­ми­на­ние, еще ис­пол­ня­ют­ся и сох­ра­ня­ют свое древ­нее зна­че­ние в Аф­ри­ке, По­ли­не­зии и Азии у тех об­ществ, ко­то­рые яв­ля­ют­ся ес­ли не хро­но­ло­ги­чес­ки, то по сте­пе­ни сво­его раз­ви­тия предс­та­ви­те­ля­ми древ­ней­ших сту­пе­ней ци­ви­ли­за­ции.

    Вальтер Скотт рас­ска­зы­ва­ет в сво­ем «Пи­ра­те» о раз­нос­чи­ке Брей­се, ко­то­рый от­ка­зы­вал­ся по­мочь Мор­да­ун­ту спас­ти мат­ро­са, то­ну­ще­го пос­ле ко­раб­лек­ру­ше­ния. Вы­ра­жая ста­рин­ное по­верье шот­ланд­цев, Брейс ука­зы­ва­ет на оп­ро­мет­чи­вость та­ко­го пос­туп­ка. «Не с ума ли вы сош­ли? - го­во­рит раз­нос­чик, - вы, так дол­го жив­ший на Шот­ландс­ких ост­ро­вах, хо­ти­те спа­сать уто­па­юще­го? Да раз­ве вы не зна­ете, что ес­ли вы возв­ра­ти­те, ему жизнь то он на­вер­ное при­чи­нит вам ка­кой-ни­будь страш­ный вред?» Ес­ли бы это бес­че­ло­веч­ное по­верье под­ме­че­но бы­ло только в од­ной Шот­лан­дии, то мож­но бы­ло бы ду­мать, что оно ка­ко­го-ни­будь мест­но­го про­ис­хож­де­ния, ко­то­рое ны­не не под­да­ет­ся объясне­нию. Но ког­да по­доб­ные су­еве­рия встре­ча­ют­ся и у жи­те­лей ост­ро­вов С. - Кильды, и у ду­най­ских ло­доч­ни­ков, и у фран­цузс­ких и анг­лий­ских мат­ро­сов, и да­же за пре­де­ла­ми Ев­ро­пы, у ме­нее ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, то объяснить по­доб­ное сос­то­яние ве­щей уже нельзя ка­ки­ми-ли­бо мест­ны­ми вы­мыс­ла­ми. При­хо­дит­ся по­ис­кать ка­кое-ни­будь очень расп­рост­ра­нен­ное по­верье, от­но­ся­ще­еся к низ­шей культу­ре.

    Индусы не ста­нут спа­сать че­ло­ве­ка, ко­то­рый то­нет в свя­щен­ном Ган­ге, и жи­те­ли Ма­лай­ско­го ар­хи­пе­ла­га раз­де­ля­ют это жес­то­кое от­но­ше­ние к уто­па­юще­му. У при­ми­тив­ных кам­ча­да­лов это зап­ре­ще­ние име­ет са­мую за­ме­ча­тельную фор­му. Они счи­та­ют большой ошиб­кой, го­во­рит Кра­ше­нин­ни­ков, спа­сать утоп­лен­ни­ка: тот, кто спа­сет его, уто­нет пос­ле сам. Рас­сказ Штел­ле­ра еще не­обык­но­вен­нее и, ве­ро­ят­но, от­но­сит­ся только к тем слу­ча­ям, ког­да жерт­ва дей­ст­ви­тельно то­ну­ла. Он го­во­рит, что ес­ли че­ло­век как-ни­будь слу­чай­но упал в во­ду, то для не­го счи­та­лось большим гре­хом выб­раться из нее: ес­ли ему пред­наз­на­че­но бы­ло то­нуть, он де­ла­ет грех, спа­са­ясь от утоп­ле­ния. Ник­то не стал бы пус­кать его к се­бе в жи­ли­ще, го­во­рить с ним, да­вать ему пи­щу или же­ну, счи­тая его умер­шим. Ес­ли бы че­ло­век упал в во­ду да­же в при­сутст­вии дру­гих, они не ста­ли бы по­мо­гать ему вы­лез­ти из во­ды, а, нап­ро­тив, уто­пи­ли бы его. Эти ди­ка­ри из­бе­га­ли ог­не­ды­ша­щих гор, так как там жи­вут буд­то бы ду­хи ва­рят се­бе пи­щу. По той же при­чи­не они счи­та­ют гре­хом ку­паться в го­ря­чих ис­точ­ни­ках и со стра­хом ве­рят в су­щест­во­ва­ние морс­ко­го ду­ха, име­юще­го вид ры­бы, ко­то­ро­го они на­зы­ва­ют Митгк.

    Это кам­ча­дальское спи­ри­ту­алис­ти­чес­кое ве­ро­ва­ние, без сом­не­ния, сос­тав­ля­ет ключ к их по­верью от­но­си­тельно спа­се­ния уто­па­ющих. Да­же в сов­ре­мен­ной Ев­ро­пе мож­но най­ти пе­ре­жи­тый это­го ве­ро­ва­ния. В Бо­ге­мии, как го­во­рит не очень ста­рое со­об­ще­ние (1864), ры­ба­ки не от­ва­жи­ва­ют­ся вы­тас­ки­вать из во­ды уто­па­юще­го че­ло­ве­ка. Они бо­ят­ся, что­бы во­дя­ной не от­нял у них уда­чу в рыб­ной лов­ле и при пер­вом слу­чае не уто­пил бы их са­мих. Та­кое объясне­ние пре­ду­беж­де­ния про­тив спа­се­ния жертв во­дя­ных ду­хов мож­но подт­вер­дить мас­сой фак­тов, взя­тых из раз­лич­ных стран ми­ра. Так, при ис­сле­до­ва­нии обы­ча­ев жерт­воп­ри­но­ше­ний ока­зы­ва­ет­ся, что обыч­ный спо­соб при­не­се­ния жерт­вы ко­лод­цу, ре­ке, озе­ру или мо­рю сос­то­ит в том, что вещь, жи­вот­ное или лю­дей бро­са­ют в во­ду, ко­то­рая долж­на са­ма или че­рез жи­ву­ще­го в ней ду­ха зав­ла­деть ими. Что слу­чай­но уто­нув­ший че­ло­век счи­тал­ся имен­но та­кой до­бы­чей во­ды, до­ка­зы­ва­ют мно­гие по­верья ди­ких и ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов.

    У ин­дей­цев сиу Унк­тах, во­дя­ное чу­до­ви­ще, то­пит свои жерт­вы в по­то­ках или стрем­ни­нах. В Но­вой Зе­лан­дии ту­зем­цы ве­рят, буд­то ог­ром­ные сверхъестест­вен­ные прес­мы­ка­ющи­еся чу­до­ви­ща, на­зы­ва­емые Та­нив­га, жи­вут в из­ви­ли­нах рек, и об уто­нув­ших го­во­рят, что их ута­щи­ли эти чу­до­ви­ща. Си­ам­цы бо­ят­ся Пню­ка, или во­дя­но­го ду­ха, ко­то­рый схва­ты­ва­ет ку­па­ющих­ся и уно­сит их в свое жи­ли­ще. В сла­вянс­ких зем­лях это де­ла­ет всег­да То­пи­лец, ко­то­рый то­пит лю­дей. В Гер­ма­нии, ког­да кто-ни­будь то­нет, на­род вспо­ми­на­ет ре­ли­гию сво­их пред­ков и го­во­рит: «Реч­ной дух пот­ре­бо­вал свою еже­год­ную жерт­ву», или про­ще - «Ни­ке взял его».

    Совершенно оче­вид­но, что с этой точ­ки зре­ния спа­са­ние уто­па­юще­го, т. е. вы­ры­ва­ние жерт­вы из са­мых ког­тей во­дя­но­го ду­ха, - это без­рас­суд­ный вы­зов бо­жест­ву, ко­то­рый ед­ва ли мо­жет ос­таться не­отом­щен­ным. В ци­ви­ли­зо­ван­ном ми­ре гру­бое ста­рое те­оло­ги­чес­кое по­ня­тие об утоп­ле­нии дав­но за­ме­ни­лось фи­зи­чес­ким объясне­ни­ем и пре­ду­беж­де­ние про­тив спа­се­ния уто­па­ющих поч­ти или со­вер­шен­но ис­чез­ло. Но ар­ха­ичес­кие предс­тав­ле­ния, пе­ре­шед­шие в на­род­ные по­верья и по­эзию, все еще ука­зы­ва­ют на оче­вид­ную связь меж­ду пер­во­быт­ным воз­зре­ни­ем и уце­лев­шим от ста­ри­ны обы­ча­ем.

    По ме­ре то­го как со­ци­альное раз­ви­тие ми­ра идет впе­ред, са­мые важ­ные воз­зре­ния и дей­ст­вия мо­гут ма­ло-по­ма­лу ста­но­виться прос­ты­ми пе­ре­жит­ка­ми. Пер­во­на­чальное их зна­че­ние пос­те­пен­но вы­вет­ри­ва­ет­ся, каж­дое по­ко­ле­ние все меньше и меньше пом­нит его, по­ка на­ко­нец оно со­вер­шен­но не ис­че­за­ет из па­мя­ти на­ро­да. Впос­ледст­вии эт­ног­ра­фия ста­ра­ет­ся бо­лее или ме­нее ус­пеш­но вос­ста­но­вить это зна­че­ние, со­еди­няя вмес­те кру­пи­цы разб­ро­сан­ных или за­бы­тых фак­тов. Детс­кие иг­ры, на­род­ные по­го­вор­ки, не­ле­пые обы­чаи мо­гут быть не­важ­ны прак­ти­чес­ки, но с фи­ло­софс­кой точ­ки зре­ния они не ли­ше­ны зна­че­ния, так как они от­но­сят­ся к од­ной из са­мых по­учи­тельных фаз древ­ней культу­ры. Бе­зоб­раз­ные и жес­то­кие су­еве­рия ино­го че­ло­ве­ка мо­гут ока­заться ос­тат­ка­ми пер­во­быт­но­го вар­варст­ва, и при этом вос­пи­та­ние для та­ко­го че­ло­ве­ка яв­ля­ет­ся тем же, что и для шекс­пи­ровс­кой ли­си­цы, «ко­то­рая, как ее ни при­ру­чай, как ни ле­лей ее и ни обе­ре­гай, бу­дет сох­ра­нять ди­кую хит­рость сво­их пред­ков».

    

    

    

    

    При ис­сле­до­ва­нии сох­ра­не­ния ста­рых воз­зре­ний в та­ких из­ме­нив­ших­ся об­щест­вен­ных ус­ло­ви­ях, ко­то­рые не только им не со­от­ветст­ву­ют, но да­же стре­мят­ся со­вер­шен­но по­да­вить их, мно­го по­учи­тельно­го предс­тав­ля­ет ис­то­рия од­но­го из са­мых па­губ­ных заб­луж­де­ний, ка­кие ког­да-ли­бо тер­за­ли че­ло­ве­чест­во, - ис­то­рия ве­ры в ма­гию Под­хо­дя к тай­ным зна­ни­ям с эт­ног­ра­фи­чес­кой точ­ки зре­ния, я ука­жу не­ко­то­рые та­кие их от­рас­ли, ко­то­рые да­ют ма­те­ри­ал для разъясне­ния хо­да умст­вен­ной культу­ры.

    Место ма­гии в ис­то­рии, в крат­ких сло­вах, сле­ду­ющее. Она - по сво­ему ос­нов­но­му прин­ци­пу - при­над­ле­жит к са­мой низ­шей из из­вест­ных сту­пе­ней ци­ви­ли­за­ции. У при­ми­тив­ных об­ществ, ко­то­рые очень ма­ло участ­во­ва­ли в умст­вен­ном раз­ви­тии ми­ра, она сох­ра­ня­ет­ся еще во всей сво­ей си­ле. На­чи­ная от это­го уров­ня, ее мож­но прос­ле­дить и вы­ше, так как мно­гие при­емы и на­вы­ки ди­ка­рей и дальше про­дол­жа­ют сох­ра­нять свое мес­то без су­щест­вен­ных из­ме­не­ний. С те­че­ни­ем вре­ме­ни раз­ви­лись но­вые при­емы, и эта смесь ста­ро­го и но­во­го сох­ра­ни­лась у но­вей­ших культур­ных на­ро­дов. Од­на­ко за те ве­ка, ког­да пе­ре­до­вые об­щест­ва при­уча­лись под­чи­нять свои мне­ния все бо­лее и бо­лее точ­ной опыт­ной про­вер­ке, тай­но­ве­де­ние упа­ло до прос­то­го пе­ре­жит­ка, и в этом сос­то­янии большей частью мы и на­хо­дим его в на­шей сре­де.

    Новейший об­ра­зо­ван­ный мир, от­вер­гая тай­но­ве­де­ние, как през­рен­ное су­еве­рие, прак­ти­чес­ки при­шел к мне­нию, что ма­гия от­но­сит­ся к низ­ше­му уров­ню ци­ви­ли­за­ции. Весьма по­учи­тельно ви­деть, что это здра­вое суж­де­ние бес­соз­на­тельно при­ни­ма­ет­ся те­ми на­ро­да­ми, раз­ви­тие ко­то­рых не нас­только прод­ви­ну­лось впе­ред, что­бы раз­ру­шить са­мую ве­ру в кол­довст­во. В лю­бой стра­не изо­ли­ро­ван­ное или от­да­лен­ное пле­мя, уце­лев­ший ос­та­ток бо­лее древ­ней на­род­нос­ти мо­гут при­об­рес­ти ре­пу­та­цию кол­ду­нов. Та­ко­вы бир­манс­кие ту­зем­цы пле­ме­ни ла­ва, ко­то­рых счи­та­ют рас­се­ян­ны­ми ос­тат­ка­ми ка­ко­го-то древ­не­го Ци­ви­ли­зо­ван­но­го на­ро­да и ко­то­рых бо­ят­ся как лю­дей-тиг­ров. Та­ко­вы абис­синс­кие бу­да - куз­не­цы и гор­шеч­ни­ки, слы­ву­щие в сво­ем краю кол­ду­на­ми и обо­рот­ня­ми.

    Особенно лю­бо­пыт­но при этом сле­ду­ющее обс­то­ятельство. Те на­ро­ды, ко­то­рые с са­мым не­под­дельным стра­хом ве­рят в дей­ст­ви­тельность ма­ги­чес­ко­го ис­кус­ства, сплошь да ря­дом в то же вре­мя не за­ме­ча­ют фак­та, что ма­гия по су­щест­ву свой­ст­вен­на как раз пле­ме­нам ме­нее ци­ви­ли­зо­ван­ным, чем они са­ми, и что там она на сво­ем нас­то­ящем мес­те. Ма­лай­цы по­лу­ост­ро­ва, ко­то­рые при­ня­ли му­сульманс­кую ре­ли­гию и культу­ру, очень вы­со­ко­го мне­ния о ма­ги­чес­ком ис­кус­стве отс­та­лых пле­мен сво­ей стра­ны, при­над­ле­жа­щих к их же ра­се, но ос­тав­ших­ся в сво­ем древ­нем, ди­ком сос­то­янии. Ма­лай­цы име­ют собст­вен­ных ча­ро­де­ев, но счи­та­ют их ни­же кол­ду­нов, или пой­ян­гов, гру­бо­го пле­ме­ни мин­ти­ра. К пос­лед­ним они об­ра­ща­ют­ся для из­ле­че­ния бо­лез­ней и для при­чи­не­ния нес­частья и смер­ти сво­им вра­гам. И дей­ст­ви­тельно, луч­шей за­щи­той мин­ти­ра от их бо­лее сильных со­се­дей-ма­лай­цев слу­жит то, что эти пос­лед­ние ста­ра­ют­ся не ос­корб­лять их из бо­яз­ни их ма­ги­чес­ко­го мще­ния.

    Джакун - так­же гру­бое и ди­кое пле­мя лю­дей, ко­то­рых ма­лай­цы пре­зи­ра­ют как не­вер­ных и сто­ящих не нам­но­го вы­ше жи­вот­ных, но ко­то­рых в то же вре­мя страш­но бо­ят­ся. Для ма­лай­ца джа­кун ка­жет­ся сверхъестест­вен­ным су­щест­вом, ис­кус­ным в га­да­нии, кол­довст­ве и ча­ро­дей­ст­ве, спо­соб­ным де­лать зло или доб­ро по собст­вен­ной при­хо­ти, бла­гос­ло­ве­ние ко­то­ро­го при­но­сит пол­ный ус­пех, а прок­ля­тие вле­чет са­мые страш­ные пос­ледст­вия. Ма­лай­цы уве­ре­ны, что джа­кун мо­жет по­вер­нуться ли­цом к до­му вра­га на ка­ком бы то ни бы­ло рас­сто­янии и до тех пор уда­рять дву­мя па­лоч­ка­ми од­ной о дру­гую, по­ка его враг не сва­лит­ся в смер­тельной бо­лез­ни. Он ис­ку­сен в ле­че­нии тра­ва­ми и в сос­то­янии окол­до­вы­вать са­мых сви­ре­пых ди­ких зве­рей. Та­ким об­ра­зом, ма­лай­цы хо­тя и пре­зи­ра­ют джа­кун, но обыч­но удер­жи­ва­ют­ся от дур­но­го об­хож­де­ния с ни­ми.

    В Ин­дии в дав­но про­шед­шие ве­ка гос­подст­ву­ющие арий­цы опи­сы­ва­ли гру­бых Ту­зем­цев стра­ны как лю­дей, «вла­де­ющих вол­шеб­ны­ми си­ла­ми», «ме­ня­ющих свой вид по­же­ла­нию». Ин­ду­сы, на­се­ля­ющие Чо­та-Наг­пур и Синг­бум, твер­до ве­рят, что мун­да сильны в кол­довст­ве, что они спо­соб­ны прев­ра­щаться в тиг­ров и дру­гих хищ­ных зве­рей, что­бы по­жи­рать сво­их вра­гов, и что кол­довст­вом сво­им они в си­лах от­нять жизнь у че­ло­ве­ка и у зве­ря. Эта спо­соб­ность при­пи­сы­ва­ет­ся во­об­ще са­мым гру­бым и ди­ким лю­дям из это­го пле­ме­ни. В Юж­ной Ин­дии то­же ког­да-то рас­ска­зы­ва­ли об ин­ду­изи­ро­ван­ных дра­ви­дий­цах, о ка­нарс­ких суд­рах, что они жи­ли в стра­хе пе­ред де­мо­ни­чес­кой си­лой кас­ты ра­бов, сто­яв­шей ни­же их. И в на­ше вре­мя то­да и ба­да­га, из чис­ла дра­ви­дий­ских пле­мен ок­ру­га Ней­льге­ри, смер­тельно бо­ят­ся ку­рум­ба, ма­ло­культур­но­го и пре­зи­ра­емо­го пле­ме­ни, ода­рен­но­го, од­на­ко, как по­ла­га­ют, вол­шеб­ной си­лой ист­реб­лять лю­дей, жи­вот­ных и иму­щест­во.

    Северная Ев­ро­па то­же да­ет при­ме­ры по­доб­но­го ро­да. Фин­ны и ло­па­ри, низ­кий культур­ный уро­вень ко­то­рых ха­рак­те­ри­зо­вал­ся та­ким же кол­довст­вом, ка­кое проц­ве­та­ет у их си­бирс­ких ро­ди­чей, бы­ли вследст­вие это­го пред­ме­том су­евер­но­го стра­ха для сво­их скан­ди­навс­ких со­се­дей и при­тес­ни­те­лей. В сред­ние ве­ка наз­ва­ние фин­на бы­ло, а у мо­ря­ков ос­та­ет­ся и до сих пор, рав­ноз­нач­ным наз­ва­нию кол­ду­на. Лап­ландс­кие ведьмы име­ли ев­ро­пей­скую сла­ву по сво­ей си­ле в чер­ном ис­кус­стве. Уже пос­ле то­го, как фин­ны под­ня­лись по лест­ни­це культу­ры, ло­па­ри еще це­лые ве­ка сох­ра­ня­ли мно­гое из сво­их древ­них, по­лу­ди­ких обы­ча­ев, а вмес­те с тем, ко­неч­но, и свое кол­довст­во, так что да­же ода­рен­ные буд­то бы ма­ги­чес­кой спо­соб­ностью фин­ны ува­жа­ли тай­ную си­лу на­ро­да, бо­лее вар­варс­ко­го, чем они са­ми. Рюс пи­шет в на­ча­ле ны­неш­не­го сто­ле­тия: «В Фин­лян­дии есть еще кол­ду­ны, но са­мые ис­кус­ные из них ду­ма­ют, что ло­па­ри да­ле­ко пре­вос­хо­дят их. Об очень опыт­ном кол­ду­не они го­во­рят: «Это нас­то­ящий ло­парь». За кол­довс­ки­ми зна­ни­ями здеш­ние кол­ду­ны отп­рав­ля­ют­ся в Лап­лан­дию».

    Все это впол­не со­от­ветст­ву­ет сох­ра­не­нию по­доб­ных пе­ре­жит­ков у не­ве­жест­вен­ных лю­дей и в дру­гих кра­ях ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра. Мно­гие из бе­лых в Вест-Индии и Аф­ри­ке бо­ят­ся зак­ли­на­ний пле­ме­ни оби, а Ев­ро­па при­пи­сы­ва­ет кол­довс­кую си­лу пре­зи­ра­емым предс­та­ви­те­лям «прок­ля­тых пле­мен» - цы­га­нам и ка­го­там.

    Если об­ра­титься от на­ро­дов к ре­ли­ги­ям, то по­учи­тельно от­но­ше­ние про­тес­тан­тов к ка­то­ли­кам. В Шот­лан­дии бы­ло за­ме­че­но: «Здесь есть мне­ние, ко­то­ро­го дер­жат­ся мно­гие… что ка­то­ли­чес­кий свя­щен­ник мо­жет из­го­нять бе­сов и из­ле­чи­вать су­мас­шест­вие, а прес­ви­те­ри­анс­кое ду­хо­венст­во не име­ет та­кой си­лы». Бурн го­во­рит об анг­ли­канс­ком ду­хо­венст­ве, что на­род не счи­та­ет его спо­соб­ным зак­ли­нать ду­хов, и уве­ря­ет, что ник­то не мо­жет из­го­нять бе­сов, кро­ме ка­то­ли­чес­ких свя­щен­ни­ков. Эти со­об­ще­ния не­но­вы, но в Гер­ма­нии та­кое по­ло­же­ние ве­щей, ка­жет­ся, про­дол­жа­ет­ся еще и до сих пор. Про­тес­тан­ты об­ра­ща­ют­ся к ка­то­ли­чес­ким свя­щен­ни­кам и мо­на­хам за по­мощью про­тив кол­довст­ва, для изг­на­ния бе­сов, ос­вя­ще­ния трав и для оп­ре­де­ле­ния во­ров и, та­ким об­ра­зом, с бес­соз­на­тельной иро­ни­ей оце­ни­ва­ют от­но­ше­ние Ри­ма к сов­ре­мен­ной ци­ви­ли­за­ции.

    Тайноведение зиж­дет­ся на ас­со­ци­ации идей - спо­соб­нос­ти, ко­то­рая ле­жит в са­мом ос­но­ва­нии "че­ло­ве­чес­ко­го ра­зу­ма, но в не­ма­лой сте­пе­ни так­же и че­ло­ве­чес­ко­го не­ра­зу­мия. В этом ключ к по­ни­ма­нию ма­гии. Че­ло­век еще в низ­шем умст­вен­ном сос­то­янии на­учил­ся со­еди­нять в мыс­ли те ве­щи, ко­то­рые он на­хо­дил свя­зан­ны­ми меж­ду со­бой в дей­ст­ви­тельнос­ти. Од­на­ко в дальней­шем он оши­боч­но изв­ра­тил эту связь, зак­лю­чив, что ас­со­ци­ация в мыс­ли долж­на пред­по­ла­гать та­кую же связь и в дей­ст­ви­тельнос­ти. Ру­ко­во­дясь этим, он пы­тал­ся отк­ры­вать, предс­ка­зы­вать и вы­зы­вать со­бы­тия та­ки­ми спо­со­ба­ми, ко­то­рые, как мы ви­дим это те­перь, име­ли чис­то фан­тас­ти­чес­кий ха­рак­тер. Бла­го­да­ря об­шир­ной мас­се фак­тов из ди­кой, вар­варс­кой и ци­ви­ли­зо­ван­ной жиз­ни мож­но яс­но прос­ле­дить раз­ви­тие ма­ги­чес­ких ис­кус­ств, про­ис­шед­ших из та­ко­го оши­боч­но­го сме­ше­ния иде­альной свя­зи с дей­ст­ви­тельной связью, от низ­шей культу­ры, в ко­то­рой они воз­ник­ли, до выс­шей, ко­то­рая сох­ра­ни­ла их.

    Возьмем, нап­ри­мер, спо­со­бы, пос­редст­вом ко­то­рых буд­то бы мож­но на да­ле­ком рас­сто­янии ока­зы­вать вли­яние на че­ло­ве­ка, дей­ст­вуя на ка­кие-ни­будь близ­кие к не­му пред­ме­ты, на его ве­щи, платье, ко­то­рое он но­сил, и осо­бен­но на об­рез­ки его во­лос и ног­тей. Не только выс­шие и низ­шие ди­ка­ри, как авст­ра­лий­цы и по­ли­не­зий­цы, и вар­ва­ры, как на­ро­ды Гви­неи, жи­вут в смер­тельном стра­хе пе­ред этим злов­ред­ным ис­кус­ством. Не только пар­сы име­ют свои свя­щен­ные об­ря­ды пог­ре­бе­ния об­ре­зан­ных во­лос и ног­тей, что­бы де­мо­ны и кол­ду­ны не мог­ли ис­пользо­вать их во зло их хо­зя­ину. Бо­язнь выб­ра­сы­вать об­рез­ки во­лос, опа­се­ние, как бы их преж­не­му хо­зя­ину не был при­чи­нен ка­кой-ли­бо вред, еще и до сих пор не ис­чез­ли в ев­ро­пей­ских на­род­ных по­верьях. Не­мец­кий крестьянин в те­че­ние все­го вре­ме­ни - от дня рож­де­ния сво­его ре­бен­ка до его кре­ще­ния - не поз­во­ля­ет от­да­вать что-ли­бо из до­му, что­бы кол­довст­во не по­дей­ст­во­ва­ло че­рез эти ве­щи на не ок­ре­щен­но­го еще ре­бен­ка. Как кол­ду­ны нег­ров, ког­да их больной не при­шел к ним лич­но, мо­гут га­дать по его гряз­но­му платью или шап­ке, так и наш «ясно­ви­дя­щий» обыч­но го­во­рит, что сим­па­ти­чес­ки чувст­ву­ет впе­чат­ле­ния от на­хо­дя­ще­го­ся на да­ле­ком рас­сто­янии че­ло­ве­ка, ес­ли име­ет кло­чок во­лос или что-ни­будь дру­гое, что бы­ло в соп­ри­кос­но­ве­нии с этим че­ло­ве­ком.

    Простая мысль - со­еди­нить две ве­щи шнур­ком, пред­по­ла­гая, что это ус­та­но­вит связь меж­ду ни­ми или пос­лу­жит для пе­ре­да­чи вли­яния, - осу­ществ­ля­лась на све­те раз­но­об­раз­ны­ми спо­со­ба­ми. В Авст­ра­лии ту­зем­ный ле­карь при­вя­зы­ва­ет один ко­нец шнур­ка к больной час­ти те­ла па­ци­ен­та и ду­ма­ет, что со­са­ни­ем дру­го­го кон­ца он вы­тя­нет кровь для об­лег­че­ния бо­лез­ни. В Орис­се джей­порс­кая кол­дунья спус­ка­ет сквозь кры­шу сво­его вра­га клу­бок ни­ток, что­бы доб­раться до его те­ла, и по­том, взяв­ши в рот дру­гой ко­нец нит­ки, на­де­ет­ся вы­со­сать кровь это­го вра­га. Ког­да олень при­но­сит­ся в жерт­ву у вхо­да в юр­ту больно­го ос­тя­ка, па­ци­ент дер­жит в ру­ках ве­рев­ку, при­вя­зан­ную к жерт­ве, при­но­си­мой для его бла­га. Тот же прин­цип об­на­ру­жи­ва­ет­ся в ря­де при­ме­ров из гре­чес­кой ис­то­рии. Так, граж­да­не Эфе­са про­тя­ну­ли ве­рев­ку в семь ста­дий, т. е. поч­ти в 1400 мет­ров дли­ною, от стен го­ро­да к хра­му Ар­те­ми­ды, что­бы от­дать се­бя под ее за­щи­ту от на­па­де­ния Кре­за. Участ­ни­ки за­го­во­ра Ки­ло­на при­вя­за­ли к ста­туе бо­ги­ни ве­рев­ку, ког­да по­ки­да­ли свя­щен­ное убе­жи­ще, и для бе­зо­пас­нос­ти дер­жа­лись за эту ве­рев­ку, по­ка пе­ре­хо­ди­ли че­рез не­ос­вя­щен­ную зем­лю. К их нес­частью, ве­рев­ка обор­ва­лась, и они бы­ли без­жа­лост­но пре­да­ны смер­ти[26]. И в на­ше вре­мя буд­дий­ские жре­цы в тор­жест­вен­ной це­ре­мо­нии свя­зы­ва­ют се­бя с свя­щен­ны­ми пред­ме­та­ми, дер­жась за длин­ную нить, прик­реп­лен­ную к этим пред­ме­там и об­вя­зан­ную вок­руг хра­ма.

    Волшебных ис­кус­ств, пост­ро­ен­ных на прос­тои ана­ло­ги­чес­кой или сим­во­ли­чес­кой свя­зи, бы­ло на про­тя­же­нии ци­ви­ли­за­ций бес­ко­неч­ное мно­жест­во. Их об­щую те­орию лег­ко мож­но вы­ше­лу­шить из нем­но­гих ти­пи­чес­ких при­ме­ров и за­тем сме­ло при­ла­гать к об­щей мас­се.

    Австралийцы наб­лю­да­ют сле­ды на­се­ко­мо­го око­ло мо­ги­лы, что­бы знать, в ка­ком нап­рав­ле­нии ис­кать кол­ду­на, от кол­довст­ва ко­то­ро­го че­ло­век умер. Зу­лус жу­ет ку­сок де­ре­ва, что­бы этим сим­во­ли­чес­ким дей­ст­ви­ем смяг­чить серд­це че­ло­ве­ка, у ко­то­ро­го ему нуж­но ку­пить бы­ков, или серд­це жен­щи­ны, на ко­то­рой он же­ла­ет же­ниться. Оби Вос­точ­ной Аф­ри­ки за­вя­зы­ва­ет в узе­лок мо­гильный прах, кровь и кос­ти, что­бы этим свес­ти вра­га в мо­ги­лу. Конд вты­ка­ет в кор­зи­ну с ри­сом же­лез­ную стре­лу бо­га вой­ны. Ес­ли она сто­ит пря­мо, то он ду­ма­ет, что вой­на бу­дет про­дол­жаться, ес­ли же она па­да­ет, то он счи­та­ет, что и столк­но­ве­ние долж­но окон­читься. Му­чая че­ло­ве­чес­кие жерт­вы, пос­вя­щен­ные бо­ги­не Зем­ле, он ра­ду­ет­ся, ес­ли ви­дит, что они про­жи­ва­ют обильные сле­зы: это оз­на­ча­ет обильные дож­ди, ко­то­рые вы­па­дут на его зем­лю. Здесь пе­ред на­ми яр­кие при­ме­ры сим­во­ли­чес­кой ма­гии при­ми­тив­ных пле­мен, но с ни­ми мо­гут впол­не со­пер­ни­чать су­еве­рия, ко­то­рые еще дер­жат­ся в Ев­ро­пе.

    Германский крестьянин с уди­ви­тельным прос­то­ду­ши­ем уве­ря­ет, что ес­ли со­ба­ка во­ет, гля­дя в зем­лю, то это пред­ве­ща­ет смерть, ес­ли же она смот­рит вверх, - то выз­до­ров­ле­ние от бо­лез­ни. По об­ще­расп­рост­ра­нен­но­му в Ев­ро­пе по­верью в до­ме уми­ра­юще­го долж­но от­пе­реть зам­ки и отод­ви­нуть зад­виж­ки, что­бы не за­дер­жать его ду­шу. Гес­сенс­кий па­рень ду­ма­ет, что он мо­жет из­ба­виться от рек­рутст­ва, ес­ли бу­дет но­сить в кар­ма­не ша­поч­ку де­воч­ки - сим­во­ли­чес­кий спо­соб отог­нать воз­му­жа­лость. Сов­ре­мен­ные сер­бы с тан­ца­ми и пе­ни­ем во­дят ма­ленькую де­воч­ку, уб­ран­ную листьями и цве­та­ми, и вы­ли­ва­ют на нее чаш­ки во­ды, что­бы выз­вать дождь. Мо­ря­ки при шти­ле иног­да выс­вис­ты­ва­ют ве­тер, од­на­ко во­об­ще-то они не лю­бят в мо­ре свис­та, ко­то­рый под­ни­ма­ет свис­тя­щий ве­тер. Ры­бу долж­но есть от хвос­та к го­ло­ве, го­во­рит жи­тель Кор­ну­ол­ла, что­бы при­вес­ти го­ло­вы дру­гих рыб к бе­ре­гу, по­то­му что ес­ли их есть неп­ра­вильным спо­со­бом, то ры­ба по­во­ра­чи­ва­ет от бе­ре­га. Тот, кто об­ре­зал­ся но­жом, дол­жен вы­те­реть его жи­ром, и по­ка нож вы­сы­ха­ет, ра­на за­жи­вет. Это - пе­ре­жи­ток, уце­лев­ший от тех вре­мен, ког­да в фар­ма­ко­пее бы­ли расп­рост­ра­не­ны ре­цеп­ты сим­па­ти­чес­ких ма­зей.

    Как ни стран­ны эти по­ня­тия, на­до пом­нить, что они воз­ник­ли ес­тест­вен­но, по оп­ре­де­лен­но­му умст­вен­но­му за­ко­ну за­ви­сят от прин­ци­па ас­со­ци­ации идей, ме­ха­низм ко­то­рой мы мо­жем впол­не по­нять, хо­тя и от­ри­ца­ем ее прак­ти­чес­кие ре­зульта­ты. За при­ме­ром мож­но сно­ва об­ра­титься к про­ни­ца­тельно­му лор­ду Чес­тер­фильду, слиш­ком ум­но­му, что­бы по­ни­мать глу­пость. В од­ном из сво­их пи­сем он рас­ска­зы­ва­ет, что ко­роль был бо­лен и на­род ожи­дал дур­но­го ис­хо­да бо­лез­ни, по­то­му что са­мый ста­рый ле­ва Та­у­эре, поч­ти ро­вес­ник ко­ро­ля, только что умер. «Так дик и при­чуд­лив че­ло­ве­чес­кий ум», - воск­ли­ца­ет он. Но, ко­неч­но, эта мысль не бы­ла ни ди­кой, ни при­чуд­ли­вой. Она прос­то бы­ла од­ним из ар­гу­мен­тов по ана­ло­гии, не­вер­ность ко­то­рых об­ра­зо­ван­ный мир с большим тру­дом на­ко­нец на­учил­ся по­ни­мать, но ко­то­рые - и в этом нет ни­ка­ко­го пре­уве­ли­че­ния - до нас­то­яще­го вре­ме­ни сох­ра­ня­ют зна­чи­тельный вес в гла­зах че­ты­рех пя­тых че­ло­ве­чес­ко­го ро­да.

    Обзор тех вол­шеб­ных ис­кус­ств, ко­то­рые бы­ли сис­те­ма­ти­зи­ро­ва­ны в мни­мые на­уки, об­на­ру­жи­ва­ет в них тот же ос­нов­ной прин­цип. Ис­кус­ство га­да­ния и пред­ве­ща­ния по встре­чам с жи­вот­ны­ми зна­ко­мо та­ким пле­ме­нам, как ту­пи в Бра­зи­лии и да­яки на Бор­нео, а че­рез ан­тич­ную ци­ви­ли­за­цию они унас­ле­до­ва­ны и бо­лее вы­со­ко сто­ящи­ми на­ро­да­ми. Ма­ори мо­гут дать об­раз­чик пра­вил это­го пред­ве­ща­ния. Они счи­та­ют пло­хим приз­на­ком, ес­ли во вре­мя со­ве­ща­ния кри­чит со­ва, и, на­обо­рот, во­ен­ный со­вет обод­ря­ет­ся на­деж­дой на по­бе­ду, ес­ли над го­ло­ва­ми про­ле­тит яст­реб. По­лет птиц впра­во от во­ен­ной жерт­вы бла­гоп­ри­ятен, ес­ли и де­рев­ни пле­ме­ни на­хо­дят­ся в этой сто­ро­не, но ес­ли по­лет нап­рав­лен в сто­ро­ну неп­ри­яте­ля, вой­на бу­дет про­иг­ра­на. Ес­ли срав­нить это с воз­зре­ни­ями та­тар, то яс­но, что в ис­точ­ни­ке тех и дру­гих ле­жит оди­на­ко­вая мысль. У та­тар крик со­вы од­ной мел­кой по­ро­ды предс­тав­ля­ет­ся зву­ком ужа­са, хо­тя есть бе­лая со­ва, ко­то­рая при­но­сит счастье. Из всех птиц са­мая ве­щая для них - бе­лый со­кол: кал­мык кла­ня­ет­ся и бла­го­да­рит за доб­рое предз­на­ме­но­ва­ние, ког­да со­кол ле­тит от не­го впра­во, а ви­дя его на ле­вой сто­ро­не, он от­во­ра­чи­ва­ет­ся и ожи­да­ет бедст­вия. Точ­но так же для нег­ров Ста­ро­го Ка­ла­ба­ра крик большо­го зи­мо­род­ка пред­ве­ща­ет доб­ро или зло, смот­ря по то­му, спра­ва или сле­ва он слы­шен. Здесь мы име­ем оче­вид­ный сим­во­лизм пра­вой и ле­вой ру­ки, свя­зы­ва­ние бе­ды с уны­лым кри­ком со­вы и ас­со­ци­иро­ва­ние по­бе­ды со стре­ми­тельным по­ле­том яст­ре­ба. Эта ас­со­ци­ация в ста­рой Ев­ро­пе сде­ла­ла хищ­ную пти­цу для во­инов предз­на­ме­но­ва­ни­ем по­бе­ды.

    Такой же смысл ока­зы­ва­ет­ся в предз­на­ме­но­ва­ни­ях, свя­зан­ных со встре­чей жи­вот­ных и лю­дей, осо­бен­но при пер­вом вы­хо­де ут­ром. Древ­ние сла­вя­не, нап­ри­мер, счи­та­ли встре­чу с больным или со ста­ру­хой пред­вес­ти­ем не­уда­чи. Вся­кий, кто возьмет на се­бя труд вой­ти в под­роб­нос­ти это­го пред­ме­та и изу­чить ан­тич­ные, сред­не­ве­ко­вые и вос­точ­ные ко­дек­сы от­но­ся­щих­ся к это­му пра­вил, най­дет, что прин­цип пря­мо­го сим­во­лиз­ма мо­жет впол­не удов­лет­во­ри­тельно объяснить большую часть этих пра­вил. Ос­тальные мог­ли по­те­рять свой преж­ний смысл или иметь иное про­ис­хож­де­ние. На­ко­нец, не­ко­то­рые мог­ли быть при­ду­ма­ны про­из­вольно (как это - не­об­хо­ди­мо долж­но быть в зна­чи­тельной час­ти та­ких вы­ду­мок), что­бы за­пол­нить про­бе­лы сис­те­мы. Для нас, нап­ри­мер, по­нят­но, по­че­му предз­на­ме­но­ва­ние в ви­де кри­ка во­ро­ны долж­но быть раз­лич­ным с пра­вой и с ле­вой сто­ро­ны, по­че­му кор­шун оз­на­ча­ет хищ­ни­чест­во, аист - сог­ла­сие, пе­ли­кан - бла­гот­во­ре­ние, осел - тру­до­лю­бие, по­че­му сви­ре­пый при­тес­ни­тель, волк, мо­жет быть доб­рым предз­на­ме­но­ва­ни­ем, а роб­кий за­яц - дур­ным, по­че­му пче­лы, сим­вол по­кор­но­го на­ро­да, мо­гут быть бла­гоп­ри­ят­ным зна­ме­ни­ем для ко­ро­ля, а му­хи, ко­то­рые сно­ва при­ле­та­ют, сколько бы их ни гна­ли, мо­гут быть сим­во­лом до­куч­ли­вос­ти и наг­лос­ти.

    Что же ка­са­ет­ся об­ще­го прин­ци­па, ле­жа­ще­го в ос­но­ве предс­тав­ле­ния, буд­то жи­вот­ные мо­гут быть предз­на­ме­но­ва­ни­ем для тех, кто с ни­ми встре­ча­ет­ся, то здесь не мо­жет быть сом­не­ния. И не­мец­кий крестьянин, ко­то­рый го­во­рит, что встре­ча со ста­дом овец есть предз­на­ме­но­ва­ние бла­гоп­ри­ят­ное, а со ста­дом сви­ней - неб­ла­гоп­ри­ят­ное, и кор­ну­ол­лский ру­до­коп, ко­то­рый от­во­ра­чи­ва­ет­ся с ужа­сом, ес­ли встре­тит по до­ро­ге в шах­ту ста­ру­ху или кро­ли­ка, дер­жат­ся до сей по­ры воз­зре­ний, ко­то­рые яв­ля­ют­ся столь же не­под­дельны­ми ос­тат­ка­ми древ­не­го ди­ко­го сос­то­яния, как и ка­мен­ное ору­дие, вы­ры­тое из кур­га­на.

    Учение о снах, ко­то­рые при­пи­сы­ва­ют­ся мно­ги­ми пле­ме­на­ми вме­ша­тельству ду­хов, от­но­сит­ся ско­рее к ре­ли­гии, чем к ма­гии. Здесь пе­ред на­ми сно­тол­ко­ва­ние, ис­кус­ство изв­ле­кать пред­ве­ща­ния из снов, ко­то­рые рас­смат­ри­ва­ют­ся как сверхъестест­вен­ные яв­ле­ния. Нельзя выб­рать луч­шие об­раз­цы для ил­люст­ра­ции ос­нов­но­го прин­ци­па по­доб­ных мис­ти­чес­ких объясне­ний, чем при­во­ди­мые в Биб­лии под­роб­нос­ти и тол­ко­ва­ния снов Иоси­фа о сно­пах, о солн­це, лу­не и 11 звез­дах, о ви­не и кор­зи­не с хле­ба­ми, о то­щих и жир­ных ко­ро­вах, о пус­тых и пол­ных ко­лось­ях[27]. Сно­тол­ко­ва­ние, да­ющее та­кое сим­во­ли­чес­кое объясне­ние ви­ден­но­му во сне, из­вест­но и при­ми­тив­ным пле­ме­нам.

    Рассказывают, что це­лое авст­ра­лий­ское пле­мя пе­ре­се­ли­лось вследст­вие то­го, что кто-то из ту­зем­цев уви­дел во сне со­ву из­вест­ной по­ро­ды, а их муд­ре­цы объясни­ли, что этот сон пред­ве­ща­ет на­па­де­ние дру­го­го пле­ме­ни. Кам­ча­да­лы, при­да­ющие большое зна­че­ние снам, не­ко­то­рым из них при­пи­сы­ва­ют спе­ци­альное зна­че­ние. Так, нап­ри­мер, уви­деть во сне вошь или со­бак оз­на­ча­ет по­се­ще­ние рус­ско­го пут­ни­ка.

    Зулусы, уз­нав из опы­та, нас­колько оши­боч­но ожи­дать пря­мо­го и бук­вально­го ис­пол­не­ния снов, но все же про­дол­жая ве­рить в их ве­щий ха­рак­тер вда­лись в дру­гую край­ность. Ес­ли в слу­чае чьей-ни­будь бо­лез­ни они ви­дят во сне, что больной умер, что его ве­щи разб­ро­са­ны, что его хо­ро­нят с пла­чем и при­чи­та­ни­ями, то они го­во­рят: «Мы ви­де­ли его смерть во сне, ста­ло быть, он не ум­рет». Ес­ли же они ви­дят во сне сва­деб­ные тан­цы, то это приз­нак по­хо­рон. Ма­ори так­же ду­ма­ют, что ви­деть во сне родст­вен­ни­ка уми­ра­ющим - к выз­до­ров­ле­нию, а ви­деть его здо­ро­вым - к смер­ти. Та­ким об­ра­зом, оба наз­ван­ных на­ро­да, сле­дуя то­му же изв­ра­щен­но­му ло­ги­чес­ко­му пу­ти, ка­ко­го дер­жа­лись на­ши пред­ки, вы­ра­бо­та­ли ак­си­ому, сог­лас­но ко­то­рой «сны всег­да го­во­рят про­тив­ное».

    Просматривая длин­ные спис­ки пра­вил ан­тич­но­го, вос­точ­но­го и но­вей­ше­го на­род­ных сно­тол­ко­ва­ний, те­ря­ешь на­деж­ду отк­рыть пер­во­на­чальный смысл всех их ва­ри­аций. Мно­гие из них стро­ились на на­ме­ках, по­нят­ных в свое вре­мя, но тем­ных те­перь. Му­сульманс­кое тол­ко­ва­ние сна о яй­цах, как от­но­ся­ще­го­ся к жен­щи­нам, по­то­му что жен­щи­ны, по из­ре­че­нию Му­хам­ме­да, упо­доб­ля­ют­ся яй­цу, ук­ры­то­му в гнез­де, слу­жит об­раз­цом то­го, как пра­ви­ла сно­тол­ко­ва­ния мо­гут стро­иться на от­да­лен­ных ас­со­ци­аци­ях, вы­яс­не­ние ко­то­рых не­воз­мож­но, ес­ли только слу­чай­но не сох­ра­нил­ся ключ к ним. Мно­гие пра­ви­ла сно­тол­ко­ва­ния, по-ви­ди­мо­му, при­ня­ты бы­ли на­уда­чу, что­бы прос­то до­пол­нить спис­ки предз­на­ме­но­ва­ний и под­хо­дя­щих к ним сов­па­де­ний. Мож­но ли до­га­даться, по­че­му, нап­ри­мер, ви­деть во сне жа­ре­ное мя­со оз­на­ча­ет, что ви­дев­ший это бу­дет кле­вет­ни­ком, или по­че­му смех во сне пред­ве­ща­ет труд­ные обс­то­ятельства, или иг­ра на фор­те­пи­ано оз­на­ча­ет смерть родст­вен­ни­ка?

    Гораздо за­ме­ча­тельнее, од­на­ко, дру­гая сто­ро­на де­ла, а имен­но сво­е­об­раз­ная, хоть и яв­но не­ле­пая, ло­ги­ка мно­гих сно­тол­ко­ва­ний. Мож­но только пред­по­ла­гать, что тот сим­во­лизм, на ко­то­ром ос­но­ва­на ве­ра в ве­щие сны, бла­гоп­ри­ятст­во­вал сох­ра­не­нию и но­во­му сос­тав­ле­нию та­ких пра­вил сно­тол­ко­ва­ния, ко­то­рые предс­тав­ля­ли ви­ди­мый смысл. Возьмем му­сульманс­кое убеж­де­ние, что ви­деть во сне что-ни­будь бе­лое, зе­ле­ное или во­ду - хо­ро­шее предз­на­ме­но­ва­ние, а ви­деть чер­ное, крас­ное или огонь - дур­ное, что пальма оз­на­ча­ет ара­ба, а пав­лин - ко­ро­ля и что тот, кто во сне ест звез­ды, бу­дет сот­ра­пез­ни­ком ка­ко­го-ни­будь важ­но­го че­ло­ве­ка. Возьмем ан­тич­ные пра­ви­ла, ко­то­рые зак­лю­ча­ют­ся в «Сно­тол­ко­ва­нии» Ар­те­ми­до­ра, и прой­дем че­рез сред­не­ве­ко­вые трак­та­ты до тех сон­ни­ков, что еще по­ку­па­ют­ся слу­жан­ка­ми в гро­шо­вых книж­ных лав­ках на яр­мар­ках. Мы уви­дим, что древ­ние пра­ви­ла еще в зна­чи­тельной сте­пе­ни сох­ра­ня­ют­ся и что по­ло­ви­на этих пра­вил еще име­ют свой пер­во­на­чальный мис­ти­чес­кий смысл. Они пост­ро­ены на прин­ци­пе ли­бо пря­мо­го (большей частью), ли­бо об­рат­но­го тол­ко­ва­ния.

    Дурной за­пах оз­на­ча­ет неп­ри­ят­ность, а мытье рук - из­бав­ле­ние от бес­по­кой­ст­ва. Об­ни­мать кo­го-ни­будь из са­мых лю­би­мых - очень счаст­ли­вое предз­на­ме­но­ва­ние. От­ня­тые но­ги оз­на­ча­ют пу­те­шест­вие; пла­кать во сне - к ра­дос­ти, а по­те­рять во сне зуб зна­чит по­те­рять дру­га. Тот, кто ви­дел во сне, что у не­го вы­ну­ли реб­ро, вско­ре уви­дит смерть сво­ей же­ны. Го­няться за пче­ла­ми к при­бы­ли. Же­нитьба во сне оз­на­ча­ет, что умер кто-ни­будь из род­ных. Кто ви­дит мно­го кур вмес­те, тот бу­дет рев­нив и ворч­лив, а тот, ко­го прос­ле­ду­ет змея, дол­жен ос­те­ре­гаться злых жен­щин. Ви­деть во сне смерть - к счастью и дол­го­ле­тию. Пла­вать и хо­дить по во­де вброд - хо­ро­шо, лишь бы го­ло­ва бы­ла над во­дой. Ходьба во сне че­рез мост пред­ве­ща­ет, что вы ос­та­ви­те хо­ро­шее по­ло­же­ние, что­бы ис­кать луч­ше­го, а ви­деть во сне дра­ко­на оз­на­ча­ет, что вы уви­ди­те важ­но­го гос­по­ди­на, ва­ше­го на­чальни­ка или ка­ко­го-ни­будь чи­нов­ни­ка.

    Гаруспикация (га­да­ние по внут­рен­нос­тям) сре­ди ма­ло­культур­ных пле­мен свой­ст­вен­на пре­иму­щест­вен­но ма­лай­цам, по­ли­не­зий­цам и раз­лич­ным ази­атс­ким пле­ме­нам. Име­ет­ся упо­ми­на­ние о при­ме­не­нии ее в Пе­ру при ин­ках. Рас­сказ ка­пи­та­на Бёр­то­на о Цент­ральной Аф­ри­ке, по-ви­ди­мо­му, впол­не вы­яс­ня­ет ее сим­во­ли­чес­кий прин­цип. Он опи­сы­ва­ет «мган­га», или кол­ду­на, ко­то­рый уз­на­ет суд бо­жий, уби­вая и раз­ры­вая ку­ри­цу и рас­смат­ри­вая ее внут­рен­нос­ти. Ес­ли око­ло крыльев ока­зы­ва­ет­ся чер­но­та или пов­реж­де­ние, то это пред­ве­ща­ет из­ме­ну де­тей или родст­вен­ни­ков. Спин­ная кость изоб­ли­ча­ет в прес­туп­ле­нии мать или баб­ку, хвост ука­зы­ва­ет на ви­нов­ность же­ны и т.д. В Древ­нем Ри­ме, где это ис­кус­ство за­ни­ма­ло та­кое важ­ное мес­то в об­щест­вен­ных де­лах, как сви­де­тельству­ет пред­ве­ща­ние об Ав­гус­те, упот­реб­лял­ся тот же спо­соб тол­ко­ва­ния: ког­да пе­чень жертв най­де­на бы­ла сло­жен­ной вдвое, га­да­те­ли предс­ка­за­ли ему двой­ную власть. С то­го вре­ме­ни га­рус­пи­ка­ция ис­чез­ла из упот­реб­ле­ния в большей сте­пе­ни, чем все дру­гие вол­шеб­ные при­емы. Од­на­ко да­же и те­перь мож­но ука­зать ха­рак­тер­ный ос­та­ток ее в Бран­ден­бур­ге. Здеш­ние крестьяне, за­ко­лов свинью, ос­мат­ри­ва­ют ее внут­рен­нос­ти. Они счи­та­ют, что пе­ре­вер­ну­тая се­ле­зен­ка пред­ве­ща­ет и дру­гой пе­ре­во­рот, имен­но смерть в этом се­мей­ст­ве в том же го­ду.

    Рядом с га­рус­пи­ка­ци­ей мож­но пос­та­вить ис­кус­ство га­да­ния по кос­тям. Се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы, нап­ри­мер, кла­дут на огонь плос­кую кость ди­коб­ра­за и по цве­ту ее су­дят, бу­дет ли ус­пеш­на охо­та на не­го. Глав­ным при­емом яв­ля­ет­ся здесь га­да­ние по ло­па­точ­ной кос­ти, на­зы­ва­емое ска­пу­ли­ман­ти­ей, или омоп­ла­тос­ко­пи­ей. При­ем этот, свя­зан­ный с древ­ним ки­тай­ским га­да­ни­ем по трес­ку пан­ци­ря че­ре­па­хи, осо­бен­но в хо­ду в Мон­го­лии, где он су­щест­ву­ет с древ­них вре­мен и от­ку­да, быть мо­жет, он расп­рост­ра­нил­ся во все дру­гие стра­ны, где от­ме­че­но его при­ме­не­ние. Прос­той сим­во­лизм это­го га­да­ния хо­ро­шо ви­ден из обс­то­ятельно­го рас­ска­за Пал­ла­са, к ко­то­ро­му при­ло­же­ны чер­те­жи. Ло­па­точ­ную кость дер­жат на ог­не, по­ка она не раст­рес­ка­ет­ся в раз­лич­ных нап­рав­ле­ни­ях; длин­ная тре­щи­на вдоль кос­ти счи­та­ет­ся «пу­тем жиз­ни», а по­пе­реч­ные тре­щи­ны в пра­вую и ле­вую сто­ро­ны оз­на­ча­ют раз­лич­ные хо­ро­шие или дур­ные предз­на­ме­но­ва­ния. Ес­ли пред­ве­ща­ние тре­бу­ет­ся только от­но­си­тельно ка­ко­го-ни­будь оп­ре­де­лен­но­го со­бы­тия, про­дольные тре­щи­ны оз­на­ча­ют хо­ро­ший ис­ход де­ла, а по­пе­реч­ные - пре­пятст­вия. Бе­лый цвет пред­ве­ща­ет мно­го сне­га, чер­ный - уме­рен­ный ве­тер и т. д.

    Чтобы отыс­кать это ори­ги­нальное га­да­ние в но­вей­шее вре­мя в Ев­ро­пе, луч­ше все­го об­ра­титься к Анг­лии. В анг­лий­ском язы­ке су­щест­ву­ет да­же спе­ци­альное вы­ра­же­ние, ко­то­рое бук­вально оз­на­ча­ет: «чи­тать по ло­па­точ­ной кос­ти». В Ир­лан­дии Кэм­ден опи­сы­ва­ет га­да­ние, ког­да смот­рят сквозь ло­па­точ­ную кость ба­ра­на, что­бы отыс­кать тем­ное пят­но, ко­то­рое предс­ка­зы­ва­ет смерть, а Дрэй­тон в сво­ем «По­ли­альби­оне» та­ким об­ра­зом вос­пе­ва­ет это ис­кус­ство:

    

    

    Хиромантия, или пальмист­рия (га­да­ние по ла­до­ни), по-ви­ди­мо­му, очень сход­на со ска­пу­ли­ман­ти­ей, хо­тя пе­реп­ле­та­ет­ся так­же и с аст­ро­ло­ги­ей. Она проц­ве­та­ла в Древ­ней Гре­ции и Ита­лии и еще проц­ве­та­ет в Ин­дии, где сло­ва «это на­пи­са­но на ла­до­нях мо­их рук» есть обык­но­вен­ный спо­соб для вы­ра­же­ния не­из­беж­нос­ти судьбы. Хи­ро­ман­тия прос­ле­жи­ва­ет по ли­ни­ям ла­до­ни «ли­нию счастья» и «ли­нию жиз­ни», на­хо­дит при­чи­ну нес­частья в пе­ре­се­че­ни­ях ли­ний на са­тур­но­вой гор­ке, пред­ве­ща­ет пе­чаль и смерть по чер­ным пят­нам на ног­тях и, на­ко­нец, ис­то­щив средст­ва это­го ре­бя­чес­ко­го сим­во­лиз­ма, до­пол­ня­ет его сис­те­му вся­ки­ми са­мы­ми не­ле­пы­ми под­роб­нос­тя­ми. Это ис­кус­ство име­ет сво­их но­вей­ших по­чи­та­те­лей не у од­них только цы­ган, предс­ка­за­те­лей счастья, но и в сре­де так на­зы­ва­емо­го «хо­ро­ше­го об­щест­ва».

    Таким об­ра­зом, в вол­шеб­ных ис­кус­ствах час­то с пол­ной оче­вид­ностью об­на­ру­жи­ва­ет­ся пря­мая в той или иной сте­пе­ни ас­со­ци­ация идей. Так, ког­да но­во­зе­ландс­кий кол­дун ищет предз­на­ме­но­ва­ния в том, как па­да­ют его га­да­тельные па­лоч­ки (управ­ля­емые буд­то бы ду­ха­ми), он со­вер­шен­но ес­тест­вен­но счи­та­ет хо­ро­шим предз­на­ме­но­ва­ни­ем, ког­да па­лоч­ка, предс­тав­ля­ющая его собст­вен­ное пле­мя, па­да­ет на верх­ний ко­нец той па­лоч­ки, ко­то­рая предс­тав­ля­ет неп­ри­яте­ля, и на­обо­рот. Зу­лус­ские кол­ду­ны про­дол­жа­ют про­из­во­дить по­доб­ные уп­раж­не­ния со сво­ими вол­шеб­ны­ми па­лоч­ка­ми. Го­ри­зон­тальное па­де­ние па­лоч­ки оз­на­ча­ет от­ри­ца­тельный от­вет, вер­ти­кальное - ут­вер­ди­тельный. Их бро­са­ют на го­ло­ву, жи­вот или дру­гую по­ра­жен­ную часть те­ла больно­го, что­бы оп­ре­де­лить, где на­хо­дит­ся его бо­лезнь, и уз­нать, в ка­ком нап­рав­ле­нии жи­вет ле­карь, ко­то­рый мо­жет вы­ле­чить ее. Ког­да по­доб­ное ис­кус­ство в дав­нее вре­мя при­ме­ня­лось в Ста­ром Све­те, то от­ве­ты да­ва­лись пру­ти­ка­ми, ко­то­рые па­да­ли впе­ред или на­зад, впра­во или вле­во. Ра­зу­ме­ет­ся, здесь ус­мат­ри­ва­ли вме­ша­тельство де­мо­нов.

    Когда при­емы по­доб­но­го ро­да раз­ви­ва­ют­ся и ус­лож­ня­ют­ся, то сис­те­ма, ес­тест­вен­но, долж­на по­пол­няться бо­лее про­из­вольны­ми прис­по­соб­ле­ни­ями. Это яс­но об­на­ру­жи­ва­ет­ся в од­ном из га­да­тельных ис­кус­ств, упо­мя­ну­тых вы­ше, в свя­зи с азарт­ны­ми иг­ра­ми. В кар­то­ман­тии, га­да­нии по кар­там, об­на­ру­жи­ва­ет­ся ка­кой-то сво­е­об­раз­ный смысл в не­ко­то­рых пра­ви­лах, нап­ри­мер, в том, что две да­мы оз­на­ча­ют друж­бу, а че­ты­ре - сплет­ни, или что чер­вон­ный ва­лет пред­ве­ща­ет, что в се­мей­ст­ве по­явит­ся сме­лый мо­ло­дой че­ло­век, ко­то­рый бу­дет по­ле­зен. Пос­лед­нее пред­по­ло­же­ние мо­жет быть раз­ру­ше­но тем, что ва­лет вы­па­дет не ввер­ху, а вни­зу. Но ко­ло­да карт, ра­зу­ме­ет­ся, да­ет только ог­ра­ни­чен­ное чис­ло та­ких срав­ни­тельно ос­мыс­лен­ных тол­ко­ва­ний. Ос­тальное пост­ро­ено на со­вер­шен­но про­из­вольных вы­дум­ках, вро­де то­го, нап­ри­мер, что се­мер­ка бу­бен оз­на­ча­ет вы­иг­рыш в ло­те­рею, а де­вят­ка той же мас­ти - не­ожи­дан­ное пу­те­шест­вие.

    Целый на­бор га­да­тельных ору­дий поз­во­ля­ет вы­явить дру­гой прин­цип. В Юго-Вос­точ­ной Азии ка­ре­ны-сгау во вре­мя пог­ре­бальных тор­жеств ве­ша­ют брас­лет или ме­тал­ли­чес­кое кольцо на на­тя­ну­той нит­ке над мед­ной ча­шей, к ко­то­рой под­хо­дят один за дру­гим родст­вен­ни­ки умер­ше­го и уда­ря­ют по краю ча­ши кус­ком бам­бу­ка. Ког­да до ча­ши дот­ра­ги­ва­ет­ся са­мый лю­би­мый родст­вен­ник умер­ше­го, дух пос­лед­не­го от­ве­ча­ет буд­то бы зак­ру­чи­ва­ни­ем и рас­тя­ги­ва­ни­ем шнур­ка, так что кольцо долж­но отор­ваться и упасть в ча­шу или, по край­ней ме­ре, уда­риться об нее. Бли­же к Внут­рен­ней Азии, в се­ве­ро-вос­точ­ном уг­лу Ин­дии, у пле­мен бо­до и дги­маль, зак­ли­на­тель, что­бы уз­нать, ка­кое бо­жест­во вош­ло в те­ло больно­го, же­лая на­ка­зать его бо­лезнью за ка­кой-ни­будь не­чес­ти­вый пос­ту­пок, раск­ла­ды­ва­ет на зем­ле, вок­руг больно­го, 13 листьев, ко­то­рые долж­ны предс­тав­лять бо­гов, и дер­жит ма­ят­ник, при­вя­зан­ный шнур­ком к большо­му пальцу. Пред­по­ла­га­ет­ся, что при­част­ный к дан­но­му слу­чаю бог, убеж­ден­ный при­зы­ва­ни­ями зак­ли­на­те­ля отк­рыть се­бя, зас­тав­ля­ет ма­ят­ник ка­чаться по нап­рав­ле­нию к предс­тав­ля­юще­му его лис­ту.

    Эти мис­ти­чес­кие при­емы (оста­вим в сто­ро­не воп­рос, ка­ким об­ра­зом эти пле­ме­на на­учи­лись их упот­реб­ле­нию) сос­тав­ля­ют гру­бые фор­мы ан­тич­ной дак­ти­ло­ман­тии, лю­бо­пыт­ный об­ра­зец ко­то­рой мы на­хо­дим в рас­ска­зе о про­цес­се за­го­вор­щи­ков Пат­ри­ция и Ги­ла­рия, хо­тев­ших уз­нать, кто дол­жен за­мес­тить им­пе­ра­то­ра Ва­лен­та. По кра­ям круг­ло­го сто­ла рас­став­ле­ны бы­ли бук­вы ал­фа­ви­та, и с мо­лит­вой и мис­ти­чес­ки­ми об­ря­да­ми над ним под­ве­си­ли кольцо на нит­ке. Ка­ча­ние или ос­та­нов­ка кольца пе­ред из­вест­ны­ми бук­ва­ми долж­ны бы­ли слу­жить от­ве­том ора­ку­ла. Позд­нее дак­ти­ло­ман­тия в Ев­ро­пе ис­пользо­ва­лась для то­го, что­бы уз­на­вать, ко­то­рый час. Для это­го дер­жа­ли в ру­ке шну­рок с при­вя­зан­ным к не­му кольцом, ви­сев­шим внут­ри ста­ка­на, по­ка оно - без соз­на­тельной по­мо­щи дей­ст­ву­юще­го ли­ца - не на­чи­на­ло ка­чаться и от­би­вать ча­сы. Отец Шотт в сво­ей «Курьезной фи­зи­ке» (1662) с пох­вальной ос­то­рож­ностью пре­дос­те­ре­га­ет от то­го, что­бы все эти яв­ле­ния при­пи­сы­ва­лись иск­лю­чи­тельно вли­янию де­мо­нов. Ис­кус­ство это сох­ра­ни­лось у нас как пе­ре­жи­ток в детс­кой иг­ре, и хо­тя мы вов­се «не зак­ли­на­те­ли», но мо­жем на­учиться кое-че­му от ма­ленько­го инст­ру­мен­та, ко­то­рый за­ме­ча­тельно об­на­ру­жи­ва­ет дей­ст­вие са­мо­го не­чувст­ви­тельно­го дви­же­ния. На де­ле дей­ст­ву­ющее ли­цо да­ет ему сла­бые толч­ки, по­ка они не при­ве­дут к зна­чи­тельно­му ко­ле­ба­нию, как при рас­ка­чи­ва­нии цер­ков­но­го ко­ло­ко­ла лег­ки­ми, но рав­но­мер­ны­ми толч­ка­ми. В том, что ко­ле­ба­ния, хо­тя и бес­соз­на­тельно, про­из­во­дят­ся и нап­рав­ля­ют­ся ли­цом, про­из­во­дя­щим опыт, мы убеж­да­ем­ся, ес­ли оно бу­дет де­лать это с зак­ры­ты­ми гла­за­ми, опыт при этом не удаст­ся, так как нап­рав­ля­ющая си­ла бу­дет по­те­ря­на.

    Действия зна­ме­ни­то­го га­да­тельно­го жез­ла с его курьезной спо­соб­ностью вра­щаться в при­сутст­вии во­ды, ру­ды, кла­дов или во­ров свя­за­ны ли­бо c лов­ким об­ма­ном, ли­бо с бес­соз­на­тельным уп­рав­ле­ни­ем со сто­ро­ны при­ме­ня­юще­го этот жезл. Та­кой жезл еще упот­реб­ля­ет­ся на кон­ти­нен­те Ев­ро­пы, и в не­ко­то­рых мес­тах его еще пря­чут в одеж­де но­во­рож­ден­но­го, что­бы та­ким об­ра­зом ок­рес­тить жезл для большей его дей­ст­вен­нос­ти. Что­бы по­кон­чить с этой груп­пой га­да­тельных ору­дий, нуж­но упо­мя­нуть еще об од­ном из них, дей­ст­вие ко­то­ро­го оп­ре­де­ля­ет­ся так­же слу­ча­ем или уп­рав­ле­ни­ем га­да­те­ля. Это од­на из са­мых обык­но­вен­ных ан­тич­ных и сред­не­ве­ко­вых ор­да­лий, так на­зы­ва­емая кос­ци­но­ман­тия, или, как она наз­ва­на в Гу­диб­ра­се, «ора­кул ре­ше­та и нож­ниц, ко­то­рый вер­тит­ся так же вер­но, как сфе­ры». Ре­ше­то ви­сит, при­вя­зан­ное на шнур­ке или на ост­ри­ях нож­ниц, вотк­ну­тых в его края, об­ла­дая буд­то бы спо­соб­ностью по­вер­ты­ваться кру­гом, по­ка­чи­ваться или па­дать при име­ни во­ра, а так­же по­да­вать по­доб­ные зна­ки для дру­гих це­лей. Хрис­ти­анс­кий «суд бо­жий» при по­мо­щи Биб­лии и вра­ща­юще­го­ся на стерж­не клю­ча, не­ред­ко при­ме­ня­ющий­ся и ны­не, есть ва­ри­ант это­го древ­не­го об­ря­да: са­мое луч­шее средст­во отк­рыть во­ра по это­му спо­со­бу - чи­тать пса­лом 49-й. Ког­да чи­та­ет­ся стих: «Ви­дя во­ра, сог­ла­ша­ешься с ним», этот ап­па­рат дол­жен по­вер­нуться к ви­нов­но­му.

    Граф де Местр, с сво­ей обыч­ной ма­не­рой изв­ра­щать фак­ты, го­во­рит, что аст­ро­ло­гия, без сом­не­ния, свя­за­на с пер­вос­те­пен­ной важ­нос­ти ис­ти­на­ми, ко­то­рые у нас бы­ли от­верг­ну­ты как бес­по­лез­ные или опас­ные или ко­то­рых мы не мо­жем рас­поз­нать в их но­вой обо­лоч­ке; Здра­вое об­суж­де­ние пред­ме­та ско­рее оп­рав­ды­ва­ет про­ти­во­по­лож­ное мне­ние, имен­но что аст­ро­ло­гия ос­но­вы­ва­ет­ся на гру­бей­шем заб­луж­де­нии. Пос­лед­нее вы­ра­жа­ет­ся в том, что по­верх­ност­ная, су­щест­ву­ющая только в во­об­ра­же­нии ана­ло­гия оши­боч­но при­ни­ма­ет­ся за дей­ст­ви­тельную связь. По сво­ему ог­ром­но­му от­ри­ца­тельно­му вли­янию на че­ло­ве­чест­во аст­ро­ло­гия, еще не­дав­но ос­та­вав­ша­яся важ­ной ветвью фи­ло­со­фии, име­ет пра­во на са­мое вы­со­кое мес­то сре­ди тай­ных зна­ний. Она ед­ва ли от­но­сит­ся к очень низ­ким уров­ням ци­ви­ли­за­ции, хо­тя од­но из ее ос­нов­ных по­ло­же­ний о ду­шах, или оду­шев­ля­ющем ра­зу­ме не­бес­ных тел, кор­ня­ми сво­ими ухо­дит в нед­ра ди­карс­кой жиз­ни. Од­на­ко вот об­раз­чик аст­ро­ло­ги­чес­ко­го суж­де­ния ма­ори, ко­то­рый предс­тав­ля­ет со­бой неч­то по­хо­жее на то, что мож­но бы най­ти у Па­ра­цельса или Аг­рип­пы. Нет ос­но­ва­ния сом­не­ваться, что пе­ред на­ми впол­не ори­ги­нальный про­дукт ту­зем­ной мыс­ли. Ес­ли во вре­мя оса­ды но­во­зе­ландс­ко­го «па» Ве­не­ра на­хо­дит­ся близ Лу­ны, ту­зем­цы, ес­тест­вен­но, предс­тав­ля­ют се­бе оба све­ти­ла как неп­ри­яте­ля и кре­пость. Ес­ли пла­не­та сто­ит вы­ше, зна­чит, враг возьмет верх, ес­ли ни­же, тог­да оби­та­те­ли стра­ны бу­дут в сос­то­янии спра­виться с вра­гом.

    Древняя ис­то­рия аст­ро­ло­гии тем­на, но ее раз­ра­бот­ка, тща­тельная сис­те­ма­ти­за­ция, без сом­не­ния, бы­ли де­лом ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов древ­не­го и сред­не­ве­ко­во­го ми­ра. Мож­но пред­по­ла­гать, что большая часть ее за­ко­нов по­те­ря­ла свой ло­ги­чес­кий смысл или ни­ког­да его не име­ла, но про­ис­хож­де­ние мно­гих дру­гих, в зна­чи­тельной сте­пе­ни ос­но­вы­ва­ющих­ся на пря­мом сим­во­лиз­ме, еще до сих пор оче­вид­но. Та­ко­вы за­ко­ны, свя­зы­ва­ющие солн­це с зо­ло­том, ге­ли­от­ро­пом и пи­оном, с пе­ту­хом, ко­то­рые воз­ве­ща­ет день, с та­ки­ми ве­ли­ко­душ­ны­ми жи­вот­ны­ми, как лев и бык, а ме­сяц - с се­реб­ром и из­мен­чи­вым ха­ме­ле­оном, с пальмой, о ко­то­рой ду­ма­ли, что она каж­дый ме­сяц да­ет но­вые от­рост­ки. Пря­мой сим­во­лизм оче­ви­ден в глав­ном прин­ци­пе вы­чис­ле­ния го­рос­ко­пов, в по­ня­тии об «асцен­ден­те», по ко­то­ро­му часть не­ба на вос­то­ке в ми­ну­ту рож­де­ния ре­бен­ка счи­та­ет­ся свя­зан­ной с ним и про­ро­чес­кой для его пос­ле­ду­ющей жиз­ни.

    Существует сле­ду­ющий ста­рин­ный рас­сказ. Од­наж­ды, ког­да два бра­та за­бо­ле­ли оба в од­но вре­мя, врач Гип­пок­рат зак­лю­чил из это­го сов­па­де­ния, что они бы­ли близ­не­ца­ми. Аст­ро­лог По­си­до­ний, од­на­ко, ре­шил, что ско­рее они рож­де­ны оба под од­ним соз­вез­ди­ем. Мы мо­жем при­ба­вить, что и тот и дру­гой вы­вод мог бы по­ка­заться ди­ка­рю ра­зум­ным.

    Одно из са­мых лю­бо­пыт­ных аст­ро­ло­ги­чес­ких уче­ний, сох­ра­нив­шее свое мес­то и в сов­ре­мен­ных на­род­ных по­верьях, есть уче­ние о су­щест­во­ва­нии сим­па­ти­чес­кой свя­зи меж­ду рос­том и упад­ком в при­ро­де и фа­за­ми Лу­ны. В чис­ле ан­тич­ных пред­пи­са­ний мы на­хо­дим сле­ду­ющее: класть яй­ца под на­сед­ку в но­во­лу­ние, а де­ревья са­жать, ког­да ме­сяц идет на ущерб и пос­ле по­луд­ня, Ли­товс­кое пра­ви­ло от­ни­мать от гру­ди мальчи­ков во вре­мя при­бы­ли Лу­ны, а де­во­чек на ущер­бе, без сом­не­ния, для то­го, что­бы сде­лать мальчи­ков креп­ки­ми, а де­во­чек неж­ны­ми и де­ли­кат­ны­ми, впол­не сог­ла­су­ет­ся с тем, что орк­ней­ские ост­ро­ви­тя­не соп­ро­тив­ля­ют­ся бра­кам в дру­гое вре­мя, кро­ме вре­ме­ни при­бы­ва­ния Лу­ны, а дру­гие тре­бу­ют да­же. что­бы они со­вер­ша­лись во вре­мя при­ли­ва.

    Мнение, что по­го­да из­ме­ня­ет­ся вмес­те с чет­вер­тя­ми Лу­ны, и до сих пор креп­ко дер­жит­ся в Анг­лии. Ме­те­оро­ло­ги, ко­то­рые со всем усер­ди­ем ло­вят вся­кое наб­лю­де­ние, от­ве­ча­ющее фак­там, со­вер­шен­но от­вер­га­ют это мне­ние, ко­то­рое, по-ви­ди­мо­му, дей­ст­ви­тельно це­ли­ком от­но­сит­ся к на­род­ной аст­ро­ло­гии. Как рост и увя­да­ние рас­те­ний свя­зы­ва­ли с при­былью и убылью Лу­ны, точ­но так же и пе­ре­ме­ну по­го­ды ста­ли свя­зы­вать с лун­ны­ми фа­за­ми, тог­да как, по рас­суж­де­ни­ям аст­ро­ло­гов, со­вер­шен­но все рав­но - бы­ла ли пе­ре­ме­на Лу­ны дей­ст­ви­тельно, в но­во­лу­ние или пол­но­лу­ние, или во­об­ра­жа­емой, в про­ме­жу­точ­ные чет­вер­ти. Тот факт, что об­ра­зо­ван­ные лю­ди, ко­то­рым дос­туп­ны точ­ные ме­те­оро­ло­ги­чес­кие таб­ли­цы, еще ве­рят в эти при­ме­ты, сос­тав­ля­ет ин­те­рес­ный слу­чай пе­ре­жит­ка в сов­ре­мен­ной культу­ре.

    В слу­ча­ях, по­доб­ных этим, аст­ро­лог име­ет дей­ст­ви­тельную ана­ло­гию, хо­тя бы и об­ман­чи­вую, ко­то­рую он мо­жет взять в ос­но­ва­ние сво­его за­ко­на. Но большая часть его мни­мой на­уки ос­но­ва­на, по-ви­ди­мо­му, на еще бо­лее не­сос­то­ятельных и про­из­вольных ана­ло­ги­ях не ве­щей, а наз­ва­ний. Наз­ва­ния звезд и соз­вез­дий, зна­ков, обоз­на­ча­ющих об­лас­ти не­ба и вре­мен­ные пе­ри­оды, как бы они ни бы­ли про­из­вольны, сос­тав­ля­ют для аст­ро­ло­га ма­те­ри­ал, ко­то­рый он мо­жет раз­ра­ба­ты­вать и ста­вить в связь с жи­тей­ски­ми со­бы­ти­ями. Дос­та­точ­но бы­ло аст­ро­но­мам раз­де­лить ви­ди­мый на не­боск­ло­не путь Солн­ца во­об­ра­жа­емы­ми зна­ка­ми зо­ди­ака, что­бы из это­го воз­ник­ли аст­ро­ло­ги­чес­кие за­ко­ны, сог­лас­но ко­то­рым эти не­бес­ные зна­ки име­ют буд­то бы дей­ст­ви­тельное вли­яние на нас­то­ящих зем­ных ов­нов, тельцов, ра­ков, львов, дев. Ре­бе­нок, рож­ден­ный под зна­ком Льва, бу­дет му­жест­вен­ным; тот, ко­то­рый рож­ден под зна­ком Ра­ка, не­да­ле­ко пой­дет в жиз­ни; рож­ден­ный под Во­до­ле­ем, ве­ро­ят­но, дол­жен уто­нуть, и т. д.

    Около 1524 г. Ев­ро­па ожи­да­ла в мо­лит­ве и стра­хе вто­ро­го по­то­па, ко­то­рый по предс­ка­за­ни­ям, дол­жен был про­изой­ти в фев­ра­ле это­го го­да. Ког­да ро­ко­вой ме­сяц приб­ли­зил­ся, жи­те­ли приб­реж­ных мест тол­па­ми дви­ну­лись на го­ры: не­ко­то­рые из них, что­бы спас­тись от во­ды, за­пас­лись лод­ка­ми, а пре­зи­дент Ори­аль, в Ту­лу­зе, пост­ро­ил се­бе Но­ев ков­чег. По­топ этот был предс­ка­зан ве­ли­ким аст­ро­ло­гом Штеф­ле­ром, ко­то­рый, го­во­рят, пер­вый ввел предс­ка­за­ния по­го­ды, по­ме­ща­ющи­еся в на­ших ка­лен­да­рях. Его вы­во­ды име­ют то пре­иму­щест­во, что они со­вер­шен­но по­нят­ны и до сих пор: в фев­ра­ле 1524 г. три пла­не­ты долж­ны бы­ли сой­тись в во­дя­ном зна­ке Рыб.

    Достаточно бы­ло да­же то­го, что­бы аст­ро­но­мы расп­ре­де­ли­ли меж­ду пла­не­та­ми име­на из­вест­ных бо­жеств, как пла­не­ты при­об­ре­ли в си­лу это­го свой­ст­ва сво­их бо­жест­вен­ных те­зок. Так, пла­не­ту Мер­ку­рий ста­ли свя­зы­вать с пу­те­шест­ви­ями, тор­гов­лей и во­ровст­вом, Ве­не­ру - с лю­бовью, Мар­са - с вой­ной. Юпи­те­ра - с си­лой и бод­ростью. На всем Вос­то­ке аст­ро­ло­гия еще ос­та­ет­ся в пол­ном ува­же­нии. Сос­то­яние сред­не­ве­ко­вой Ев­ро­пы в этом от­но­ше­нии мо­жет от­лич­но предс­та­вить се­бе ны­неш­ний пу­те­шест­вен­ник по Пер­сии, где шах по це­лым дням ожи­да­ет за сте­на­ми сво­ей сто­ли­цы, что­бы соз­вез­дия доз­во­ли­ли ему вой­ти в нее, и где в дни, наз­на­чен­ные звез­да­ми для кро­во­пус­ка­ния, кровь бук­вально те­чет по­то­ка­ми из ла­вок ци­рюльни­ков на ули­цу. Про­фес­сор Вут­тке го­во­рит, что в Гер­ма­нии еще мно­го та­ких мест­нос­тей, где го­рос­коп ре­бен­ка тща­тельно хра­нит­ся в се­мей­ном сун­ду­ке вмес­те со сви­де­тельством о кре­ще­нии. В Анг­лии ед­ва ли мож­но най­ти та­кую сте­пень кон­сер­ва­тиз­ма, но мне са­мо­му при­хо­дит­ся жить не дальше чем в ми­ле от од­но­го аст­ро­ло­га, а не­дав­но я ви­дел серьезную за­пис­ку о го­рос­ко­пах, предс­тав­лен­ную впол­не серьезно Бри­танс­кой ас­со­ци­ации. Гру­ды «Ка­лен­да­ря Зад­ки­еля», выс­тав­ля­емые в ок­нах про­вин­ци­альных книж­ных ла­вок к рож­дест­ву, по­ка­зы­ва­ют, как мно­го ос­та­ет­ся еще сде­лать для на­род­но­го об­ра­зо­ва­ния.

    

    Чтобы дать об­раз­чик пе­ре­жит­ка аст­ро­ло­гии и в то же вре­мя зна­че­ния аст­ро­ло­ги­чес­ко­го рас­суж­де­ния, я не мо­гу сде­лать ни­че­го луч­ше­го, как при­вес­ти од­но мес­то из кни­ги, из­дан­ной в Лон­до­не в 1861 г. и озаг­лав­лен­ной «Ру­ко­водст­во к аст­ро­ло­гии, Зад­ки­еля Тао-Сце». На с. 72 пер­во­го то­ма аст­ро­лог го­во­рит сле­ду­ющее: «Не­бес­ная кар­та, по­ме­щен­ная на с. 45, на­чер­че­на бы­ла по слу­чаю арес­та мо­ло­дой де­ви­цы, об­ви­нен­ной в убий­ст­ве сво­его ма­ленько­го бра­та. Проч­тя в га­зе­тах в 24 ми­ну­ты пос­ле по­луд­ня 23 июля 1860 го­да, что мисс К. К. арес­то­ва­на по об­ви­не­нию в убий­ст­ве сво­его млад­ше­го бра­та, ав­тор по­же­лал удос­то­ве­риться, дей­ст­ви­тельно ли она ви­нов­на или нет, и по­это­му на­чер­тил кар­ту. Лу­на на­хо­ди­лась в две­над­ца­том до­ме, что, оче­вид­но, оз­на­ча­ет зак­лю­чен­но­го. Лу­на - в дви­жу­щем­ся зна­ке и про­хо­дит в 24 ча­са 14° 17', сле­до­ва­тельно дви­жет­ся весьма быст­ро. Эти приз­на­ки по­ка­зы­ва­ют, что зак­лю­чен­ный очень ско­ро дол­жен быть ос­во­бож­ден. За­тем мы наш­ли дви­жу­щий­ся знак в ро­ге две­над­ца­то­го и его уп­рав­ля­ющую пла­не­ту, +, в дви­жу­щем­ся зна­ке, что сос­тав­ля­ет вто­рое ука­за­ние на ско­рое ос­во­бож­де­ние. От­сю­да бы­ло зак­лю­че­но и объявле­но мно­гим друзьям, что зак­лю­чен­ная долж­на быть не­мед­лен­но ос­во­бож­де­на, что и слу­чи­лось на де­ле. Мы ста­ра­лись уз­нать, дей­ст­ви­тельно ли зак­лю­чен­ная бы­ла ви­нов­на в этом де­ле или нет. Най­дя Лу­ну в гу­ман­ном зна­ке Ве­сов, только что пе­ре­шед­шую ас­пект Солн­ца и Юпи­те­ра, ко­то­рые оба бы­ли на М. С., мы по­чувст­во­ва­ли уве­рен­ность в том, что она бы­ла че­ло­ве­ко­лю­би­вая, чувст­ви­тельная, дос­той­ная ува­же­ния де­вуш­ка и что со­вер­шен­но не­воз­мож­но, что­бы она мог­ла быть ви­нов­ной в по­доб­ной жес­то­кос­ти. Мы объяви­ли ее со­вер­шен­ную не­вин­ность, и так как Лу­на бы­ла в та­ком от­лич­ном ас­пек­те от де­ся­то­го до­ма, мы объясни­ли, что честь ее вско­ре долж­на быть со­вер­шен­но вос­ста­нов­ле­на». Ес­ли бы прош­ло еще нес­колько ме­ся­цев, преж­де чем аст­ро­лог про­чел ис­по­ведь нес­част­ной Конс­тан­ции Кент, мо­жет быть, он при­дал бы дру­гое зна­че­ние дви­жу­щим­ся зна­кам, вер­ным Ве­сам и ас­пек­там Солн­ца и Юпи­те­ра. И это не сос­та­ви­ло бы осо­бо­го тру­да, по­то­му что все эти фан­та­зии до­пус­ка­ют бес­ко­неч­ное раз­но­об­ра­зие объясне­ний. На та­ких тол­ко­ва­ни­ях и объясне­ни­ях бы­ла ос­но­ва­на - с на­ча­ла до кон­ца - вся ве­ли­кая на­ука звезд.

    Признавая при­ве­ден­ные здесь фак­ты дос­та­точ­но наг­ляд­ны­ми об­раз­ца­ми сим­во­ли­чес­кой ма­гии, мы мо­жем те­перь спро­сить: не­уже­ли во всей этой чу­до­вищ­ной сме­си нет ров­но ни­че­го ис­тин­но­го или цен­но­го? Прак­ти­чес­ки ока­зы­ва­ет­ся, что дей­ст­ви­тельно нет и что мир це­лые ве­ка опу­тан был сле­пой ве­рой в та­кие дей­ст­вия, ко­то­рые не сто­ят ни в ка­кой свя­зи с их пред­по­ла­га­емы­ми пос­ледст­ви­ями и ко­то­рые столь же хо­ро­шо мож­но ис­тол­ко­вы­вать в со­вер­шен­но про­ти­во­по­лож­ном смыс­ле. Пли­ний имен­но в ма­гии ви­дел уче­ние, дос­той­ное его осо­бо­го вни­ма­ния, «по той са­мой при­чи­не, что она бы­ла са­мым об­ман­чи­вым из ис­кус­ств, а меж­ду тем гос­подст­во­ва­ла в ми­ре в про­дол­же­ние стольких ве­ков». Ес­ли за­даться воп­ро­сом, ка­ким же об­ра­зом по­доб­ная сис­те­ма мог­ла дер­жаться не только не­за­ви­си­мо от ре­альных фак­тов, но да­же на­пе­ре­кор им, то от­ве­тить на это, ка­жет­ся, бу­дет нет­руд­но.

    Во-первых, не на­до за­бы­вать, что тай­но­ве­де­ние дер­жа­лось не од­ной только собст­вен­ной си­лой. Как ни нич­тож­ны бы­ли ма­ги­чес­кие при­емы, на прак­ти­ке они со­еди­ня­лись с дру­ги­ми при­ема­ми, вов­се не нич­тож­ны­ми. То, что счи­та­лось свя­щен­ным пред­ве­ща­ни­ем, на де­ле час­то бы­ва­ло ост­ро­ум­ной до­гад­кой лов­ко­го че­ло­ве­ка о про­шед­шем и бу­ду­щем. Га­да­ние слу­жит кол­ду­ну только пред­ло­гом к нас­то­яще­му рас­сле­до­ва­нию, точ­но так же как «суд бо­жий» да­ет ему не­оце­нен­ный слу­чай доп­ро­сить ви­нов­ных, чьи дро­жа­щие ру­ки и двус­мыс­лен­ная речь вы­да­ют ра­зом и их тай­ну и их пол­ную ве­ру в спо­соб­ность кол­ду­на отк­рыть эту тай­ну. Про­ро­чест­во долж­но ис­пол­ниться, и маг, все­ляя в соз­на­ние жерт­вы уве­рен­ность, что ро­ко­вые ис­кус­ства дей­ст­ву­ют про­тив нее, иног­да мог убить сво­его па­ци­ен­та этой мыслью, слов­но ма­те­ри­альным ору­жи­ем. Сов­ме­щая час­то в сво­ем ли­це жре­ца и кол­ду­на, маг име­ет на сво­ей сто­ро­не всю си­лу ре­ли­гии. Бу­ду­чи час­то че­ло­ве­ком вли­ятельным и всег­да не­раз­бор­чи­вым в средст­вах инт­ри­га­ном, он мо­жет дей­ст­во­вать и кол­довст­вом и вмес­те с тем си­лой влас­ти, зас­тав­ляя свою ле­вую ру­ку по­мо­гать пра­вой: яв­ля­ясь час­то ле­ка­рем, он мо­жет по­мо­гать сво­им про­ро­чест­вам о жиз­ни и смер­ти ле­карст­ва­ми или ядом, тог­да как лов­кие фо­ку­сы не­ма­ло со­дей­ст­ву­ют под­дер­жа­нию его сверхъестест­вен­но­го прес­ти­жа.

    Маги по про­фес­сии су­щест­во­ва­ли, на­чи­ная от са­мых древ­них из­вест­ных нам сту­пе­ней ци­ви­ли­за­ции. Они жи­ли сво­им кол­довст­вом и под­дер­жи­ва­ли ве­ру в не­го. Кто-то ска­зал, что ес­ли бы кто-ни­будь пла­тил про­фес­со­рам, что­бы они учи­ли, что сум­ма двух сто­рон тре­угольни­ка рав­на третьей, то и это уче­ние наш­ло бы сре­ди нас дос­та­точ­но пос­ле­до­ва­те­лей. Во вся­ком слу­чае, су­щест­во­ва­ние ма­гии при на­ли­чии вли­ятельной про­фес­сии, за­ин­те­ре­со­ван­ной в под­дер­жа­нии ее кре­ди­та, вов­се не за­ви­се­ло от прос­той оче­вид­нос­ти и обос­но­ван­нос­ти фак­та­ми.

    Во-вторых, что ка­са­ет­ся оче­вид­нос­ти и обос­но­ван­нос­ти оче­вид­нос­ти, то ма­гия име­ет свое на­ча­ло вов­се не в об­ма­не и, ка­жет­ся, ред­ко упот­реб­ля­лась как яв­ный об­ман. Во­об­ще кол­дун изу­ча­ет свою столь прос­лав­лен­ную древ­ним воз­рас­том про­фес­сию со­вер­шен­но доб­ро­со­вест­но и сам бо­лее или ме­нее сох­ра­ня­ет ве­ру в нее от на­ча­ла до кон­ца; яв­ля­ясь в од­но л то же вре­мя об­ман­щи­ком и об­ма­ну­тым, он со­еди­ня­ет энер­гию ве­ру­юще­го с хит­ростью ли­це­ме­ра. Ес­ли бы тай­ные зна­ния при­ду­ма­ны бы­ли прос­то с целью об­ма­на, то дос­та­точ­но бы­ло бы прос­тых не­ле­пиц, ко­то­рые впол­не от­ве­ча­ли бы це­ли, а меж­ду тем здесь мы на­хо­дим об­ра­бо­тан­ную и сис­те­ма­ти­зи­ро­ван­ную псев­до­на­уку. На де­ле - это иск­рен­няя, но оши­боч­ная сис­те­ма воз­зре­ний, вы­ра­бо­тан­ная че­ло­ве­чес­ким умом пу­тем та­ких про­цес­сов, ко­то­рые во мно­гом еще по­нят­ны для на­ше­го собст­вен­но­го ума. Это и сос­тав­ля­ет ее пер­во­на­чальную ос­но­ву. И хо­тя фак­ты сви­де­тельство­ва­ли про­тив нее, сви­де­тельства эти только не­дав­но и пос­те­пен­но ста­ли дей­ст­во­вать раз­ру­ши­тельно.

    Общий взгляд на прак­ти­чес­кое дей­ст­вие этой сис­те­мы мо­жет быть приб­ли­зи­тельно та­ков. Большая часть удач­ных слу­ча­ев долж­на быть от­не­се­на за счет ес­тест­вен­ных средств, только вы­да­ва­емых за ма­ги­чес­кие. Точ­но так же из­вест­ное чис­ло слу­ча­ев мог­ло быть удач­ным только по чис­той слу­чай­нос­ти. Зна­чи­тельно большая до­ля, од­на­ко, бы­ла тем, что на­зы­ва­ет­ся не­уда­чей, но имен­но эту часть маг по про­фес­сии и не при­ни­ма­ет в рас­чет, дей­ст­вуя глав­ным об­ра­зом при по­мо­щи сло­вес­ных увер­ток и бес­стыд­ной наг­лос­ти. Он рас­сы­па­ет­ся в двус­мыс­лен­ных фра­зах, ко­то­рые да­ют ему три или че­ты­ре шан­са про­тив од­но­го. Он в со­вер­шенст­ве уме­ет выд­ви­нуть зат­руд­ни­тельные ус­ло­вия, что­бы по­том сва­лить не­уда­чу на не­соб­лю­де­ние этих ус­ло­вий. Ес­ли вы же­ла­ете де­лать зо­ло­то, ал­хи­мик в Сред­ней Азии име­ет к ва­шим ус­лу­гам ре­цепт, но что­бы вос­пользо­ваться им, вы не долж­ны три дня ду­мать об обезьянах. Точ­но так же анг­лий­ское на­род­ное по­верье го­во­рит, что ес­ли у вас вы­па­дет рес­ни­ца и вы по­ло­жи­те ее на большой па­лец, то по­лу­чи­те все, че­го же­ла­ете, ес­ли только в ре­ши­тельную ми­ну­ту не бу­де­те ду­мать о лисьих хвос­тах. Да­лее, ес­ли что-ни­будь не сбы­ва­ет­ся или не уда­ет­ся, у кол­ду­на всег­да на­го­то­ве объясне­ние. Ес­ли ро­дит­ся дочь, ког­да он обе­щал сы­на, то это слу­ча­ет­ся по ми­лос­ти дру­го­го, враж­деб­но­го кол­ду­на, ко­то­рый прев­ра­тил мальчи­ка в де­воч­ку. Ес­ли на­ча­лась бу­ря имен­но в то вре­мя, ког­да он уст­ра­ивал хо­ро­шую по­го­ду, то он спо­кой­но тре­бу­ет се­бе большей пла­ты за но­вые, бо­лее сильные при­емы. При этом он уве­ря­ет сво­их кли­ен­тов, что они мо­гут ска­зать ему спа­си­бо за та­кую бу­рю, по­то­му что она бы­ла бы го­раз­до сильнее, ес­ли бы он не про­де­лал сво­их ма­ни­пу­ля­ций.

    Если мы да­же ос­та­вим в сто­ро­не все эти до­ба­воч­ные плут­ни и взгля­нем на доб­ро­со­вест­ных, но не­об­ра­зо­ван­ных лю­дей, уп­раж­ня­ющих­ся в тай­ных на­уках, то уви­дим, что не­уда­чи, опо­ро­чи­ва­ющие все эти при­емы в на­ших гла­зах, в их гла­зах име­ют срав­ни­тельно ма­ло ве­са. Часть этих не­удач сма­зы­ва­ет­ся элас­тич­ной фор­му­лой «чуть-чуть больше или меньше», по­доб­но то­му как про­иг­ры­ва­ющий в ло­те­рею уте­ша­ет се­бя тем, что его но­мер был меж­ду дву­мя вы­иг­рав­ши­ми, или пок­лон­ник лун­ной ме­те­оро­ло­гии с тор­жест­вом ука­зы­ва­ет, что пе­ре­ме­на по­го­ды про­изош­ла дву­мя или тре­мя дня­ми преж­де или пос­ле ка­кой-ни­будь из чет­вер­тей, так что его предс­ка­за­ние «око­ло та­кой-то чет­вер­ти Лу­ны» ока­зы­ва­ет­ся при­ло­жи­мым к че­ты­рем или шес­ти дням из се­ми. Часть ус­кольза­ет вследст­вие нес­по­соб­нос­ти к оцен­ке от­ри­ца­тельно­го сви­де­тельства; один ус­пех обыч­но пе­ре­ве­ши­ва­ет пол­дю­жи­ны не­удач. Как нем­но­го да­же те­перь та­ких лю­дей, ко­то­рые ру­ко­водст­во­ва­лись бы дос­топ­ри­ме­ча­тельным мес­том из «Но­во­го Ор­га­но­на»: «Че­ло­ве­чес­кий ра­зум, ког­да он ус­во­ил се­бе ка­кое-ни­будь по­ло­же­ние (или в си­лу об­ще­го приз­на­ния и ве­ры в это по­ло­же­ние, или в си­лу удо­вольствия, ка­кое оно дос­тав­ля­ет), ста­ра­ет­ся из все­го сос­та­вить для не­го но­вую опо­ру и подт­верж­де­ние. Хо­тя са­мые убе­ди­тельные и мно­го­чис­лен­ные при­ме­ры мо­гут про­ти­во­ре­чить это­му, он, од­на­ко, не за­ме­ча­ет их или пре­неб­ре­га­ет ими. Он ско­рее от­де­ла­ет­ся и отк­ло­нит их с неп­ре­одо­ли­мым и несп­ра­вед­ли­вым пре­ду­беж­де­ни­ем, чем по­жерт­ву­ет для них ав­то­ри­те­том сво­их пер­вых зак­лю­че­ний. Один че­ло­век, ко­то­ро­му по­ка­зы­ва­ли в хра­ме до­щеч­ки, при­би­тые по обе­ту людьми, спас­ши­ми­ся от ги­бе­ли пос­ле ко­раб­лек­ру­ше­ния, на воп­рос - приз­на­ет ли он те­перь си­лу бо­гов, очень хо­ро­шо от­ве­чал дру­гим воп­ро­сом: «Но где же изоб­ра­же­ния тех, ко­то­рые по­гиб­ли, нес­мот­ря на свои обе­ты?»

    Вообще су­щест­во­ва­ние сим­во­ли­чес­кой ма­гии в про­дол­же­ние сред­них ве­ков и в на­ши вре­ме­на предс­тав­ля­ет со­бой не­уте­ши­тельный, но не та­инст­вен­ный факт. Раз ус­та­но­вив­ше­еся мне­ние, как бы оно ни бы­ло не­вер­но, мо­жет дер­жаться ве­ка­ми, так как ве­ро­ва­ние мо­жет расп­рост­ра­няться без вся­ко­го от­но­ше­ния к его пер­во­на­чальной ра­зум­нос­ти, по­доб­но то­му как рас­те­ния расп­рост­ра­ня­ют­ся от от­рост­ков без но­вой по­сад­ки се­мян.

    История пе­ре­жит­ков вро­де тех на­род­ных по­ве­рий и тай­ных зна­ний, ка­кие мы рас­смат­ри­ва­ли, бы­ла по большей час­ти ис­то­ри­ей вы­рож­де­ния и упад­ка. По ме­ре то­го как умы лю­дей из­ме­ня­ют­ся под вли­яни­ем раз­ви­ва­ющей­ся культу­ры, ста­рые обы­чаи и мне­ния пос­те­пен­но ис­че­за­ют в но­вой, нес­вой­ст­вен­ной им ат­мос­фе­ре или' пе­ре­хо­дят в та­кое сос­то­яние, ко­то­рое больше со­от­ветст­ву­ет но­вой жиз­ни, ок­ру­жа­ющей их. Но это да­ле­ко не за­кон, не зна­ющий иск­лю­че­ний; при уз­ком взгля­де на ис­то­рию мо­жет да­же ка­заться, буд­то та­ко­го за­ко­на нет вов­се. В дей­ст­ви­тельнос­ти по­ток ци­ви­ли­за­ции стре­мит­ся впе­ред и сно­ва возв­ра­ща­ет­ся. То, что ка­жет­ся яр­ким прог­рес­сив­ным те­че­ни­ем для од­но­го ве­ка, мо­жет в дальней­шем сде­латься кру­тя­щим­ся на од­ном мес­те во­до­во­ро­том или об­ра­титься в сто­ячее гни­лое бо­ло­то. Изу­чая с бо­лее ши­ро­кой точ­ки зре­ния раз­ви­тие че­ло­ве­чес­ких воз­зре­ний, мы мо­жем иног­да прос­ле­дить прев­ра­ще­ние пас­сив­но­го пе­ре­жи­ва­ния в ак­тив­ное ожи­ва­ние. Ка­кое-ни­будь ве­ро­ва­ние или обы­чай це­лые сто­ле­тия мо­жет об­на­ру­жи­вать симп­то­мы упад­ка, как вдруг мы на­чи­на­ем за­ме­чать, что об­щест­вен­ная сре­да, вмес­то то­го что­бы по­дав­лять его, бла­гоп­ри­ятст­ву­ет его но­во­му рос­ту. Сов­сем уже уга­сав­ший пе­ре­жи­ток опять расц­ве­та­ет с та­кой си­лой, ко­то­рая час­то нас­только же уди­ви­тельна, нас­колько вред­на. Хо­тя это ожи­ва­ние не мо­жет сох­ра­ниться нав­сег­да, хо­тя при но­вом по­во­ро­те мне­ний раз­ру­ше­ние мо­жет ока­заться бес­по­щад­нее, чем преж­де, воск­рес­ший пе­ре­жи­ток мо­жет, од­на­ко, сох­ра­няться це­лые ве­ка, про­ник­нуть в са­мые внут­рен­ние тка­ни об­щест­ва и да­же сде­латься ти­пич­ным приз­на­ком и ха­рак­тер­ной чер­той сво­его вре­ме­ни.

    Писатели, ко­то­рые же­ла­ют по­ка­зать, что мы при всех сво­их заб­луж­де­ни­ях ум­нее и луч­ше на­ших пред­ков, лю­бят ос­та­нав­ли­ваться на ис­то­рии кол­довст­ва на ис­хо­де сред­них ве­ков. Они мо­гут ссы­латься на сло­ва Мар­ти­на Лю­те­ра по по­во­ду ведьм, ко­то­рые буд­то бы по­хи­ща­ли у крестьян мас­ло и яй­ца: «Я нис­колько не жа­лел бы их; я сжег бы их всех». Они мо­гут ука­зать на доб­ро­го сэ­ра Меттью Гэ­ля, ко­то­рый ве­шал ведьм в Суф­фол­ке на ос­но­ва­нии пи­са­ния и сог­лас­но­го мне­ния муд­рых лю­дей всех на­ро­дов, а так­же на ко­ро­ля Иако­ва, в при­сутст­вии ко­то­ро­го пы­та­ли д-ра Фи­ана за то, что тот с по­мощью фло­та ведьм в ре­ше­тах под­нял бу­рю, ког­да ко­ро­левс­кий ко­рабль плыл из Да­нии. В эти страш­ные вре­ме­на быть ка­ле­кой с гно­ящи­ми­ся гла­за­ми зна­чи­ло дос­та­вить 20 шил­лин­гов лю­дям, ко­то­рые за­ни­ма­лись отыс­ки­ва­ни­ем ведьм. Для жен­щи­ны иметь на те­ле то, что этим ис­ка­те­лям кол­ду­нов угод­но бы­ло на­зы­вать чер­то­вым зна­ком, зна­чи­ло с уве­рен­ностью ожи­дать смерт­но­го при­го­во­ра. Не те­рять кро­ви, или не про­ли­вать слез, или не то­нуть в пру­ду пред­ве­ща­ло, во-пер­вых, пыт­ку, а за­тем кос­тер. Ре­фор­ма­ция не из­ле­чи­ла бо­лез­ни че­ло­ве­чес­ких умов, по­то­му что в от­но­ше­нии кол­довст­ва пу­ри­та­не бы­ли не ху­же и не луч­ше инк­ви­зи­то­ров. Па­пис­ты и про­тес­тан­ты бо­ро­лись друг с дру­гом, но и те и дру­гие дей­ст­во­ва­ли про­тив ведьмы, это­го вра­га че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, ко­то­рая про­да­ла се­бя са­та­не, что­бы ез­дить вер­хом на по­ме­ле, со­сать кровь де­тей и быть при жиз­ни и пос­ле смер­ти ужас­ней­шим из всех су­ществ.

    Под вли­яни­ем на­уки на­пе­ре­кор всем су­щест­ву­ющим за­ко­нам и ав­то­ри­те­там в воз­зре­ни­ях Ев­ро­пы про­изош­ли из­ме­не­ния. К кон­цу XVII в. отв­ра­ти­тельное су­еве­рие ру­ши­лось в Анг­лии. Ри­чард Бакс­тер с фа­на­ти­чес­кой рев­ностью си­лил­ся сно­ва за­жечь кост­ры ведьм в Но­вой Анг­лии, но уси­лия его бы­ли нап­рас­ны. С каж­дым го­дом го­не­ния на ведьм ста­но­ви­лись не­на­вист­нее, и на­ко­нец они прек­ра­ти­лись без сле­да. В на­ше вре­мя, ког­да мы чи­та­ем о ведьме, сож­жен­ной в Ка­мар­го в 1860 г., мы ука­зы­ва­ем на Мек­си­ку, как на стра­ну, да­ле­ко отс­то­яв­шую от ци­ви­ли­за­ции. И ес­ли в Анг­лии еще слу­ча­ет­ся, что де­ре­венс­кие жи­те­ли по­па­да­ют под суд за дур­ное об­ра­ще­ние с ка­кой-ни­будь бед­ной ста­ру­хой, ко­то­рая, как они во­об­ра­жа­ют, от­ня­ла у ко­ро­вы мо­ло­ко или ис­пор­ти­ла уро­жай ре­пы, то мы го­во­рим об упорст­ве, с ка­ким де­ре­венс­кий ум все еще дер­жит­ся из­вест­ных не­ле­пос­тей, и кри­чим о не­об­хо­ди­мос­ти иметь больше школьных учи­те­лей.

    Как ни спра­вед­ли­во все это, эт­ног­раф дол­жен ид­ти в сво­ем ис­сле­до­ва­нии еще дальше и глуб­же, что­бы дос­той­но вы­пол­нить свою за­да­чу. Гос­подст­во ве­ры в кол­довст­во, да­вив­шей об­щест­вен­ное мне­ние, как кош­мар, от XI­II до XVII в., да­ле­ко не бы­ло про­дук­том сред­них ве­ков, а бы­ло ожи­ва­ни­ем воз­зре­ний, сох­ра­нив­ших­ся от от­да­лен­ных вре­мен пер­во­быт­ной ис­то­рии. Бо­лезнь, ко­то­рая сно­ва расп­рост­ра­ни­лась в Ев­ро­пе, у при­ми­тив­ных об­ществ бы­ла хро­ни­чес­кой бо­лезнью, дли­тельность ко­то­рой труд­но под­да­ет­ся оп­ре­де­ле­нию. Кол­довст­во - не­из­мен­ный эле­мент ди­карс­ко­го бы­та. В Авст­ра­лии и Юж­ной Аме­ри­ке есть при­ми­тив­ные пле­ме­на, ко­то­рые нас­только ве­рят в кол­довст­во, что, по их сло­вам, лю­ди ни­ког­да бы не уми­ра­ли, ес­ли бы их не за­кол­до­вы­ва­ли и не уби­ва­ли на­сильствен­но. По­доб­но авст­ра­лий­цам аф­ри­кан­цы ста­ра­ют­ся уз­нать от­но­си­тельно сво­их умер­ших, ка­кой кол­дун убил их сво­им ги­бельным ис­кус­ством, ибо кровь долж­на быть отом­ще­на кровью. От­но­си­тельно За­пад­ной Аф­ри­ки ут­верж­да­ют, что ве­ра в кол­довст­во сто­ит здесь больше жиз­ней, чем сто­ила ког­да-ни­будь тор­гов­ля не­вольни­ка­ми. В Вос­точ­ной Аф­ри­ке ка­пи­тан Бёр­тон - пу­те­шест­вен­ник, уме­ющий об­ри­со­вать в сво­их очер­ках ту­зем­ный быт нем­но­ги­ми рез­ки­ми штри­ха­ми, - за­ме­ча­ет, что от­час­ти вследст­вие рабст­ва, от­час­ти вследст­вие чер­ной ма­гии жизнь у пле­ме­ни ба­ку­ту под­вер­же­на пос­то­ян­ной опас­нос­ти и «ник­то, осо­бен­но в прек­лон­ном воз­рас­те, ни на один день не заст­ра­хо­ван от сож­же­ния». Он рас­ска­зы­ва­ет, что во вре­мя пу­те­шест­вия по тер­ри­то­рии на­ро­да ва­за­ра­мо че­рез каж­дые нес­колько миль встре­чал ку­чи зо­лы и пеп­ла. Они иног­да так рас­по­ло­же­ны, что ка­жет­ся, буд­то в од­ном мес­те сож­же­ны отец и мать, а ря­дом, где ма­ленькая куч­ка зо­лы, - их ре­бе­нок. Из­вест­но, что да­же в не­ко­то­рых ок­ру­гах Бри­танс­кой Ин­дии бы­ту­ют умо­наст­ро­ения, спо­соб­ные по­ро­дить та­кие же ужа­сы. Их мож­но по­да­вить ско­рее отк­ры­той си­лой, чем убеж­де­ни­ем.

    Мы мо­жем прос­ле­дить пе­ре­жит­ки кол­довст­ва, воз­ник­ше­го во вре­ме­на ди­кос­ти, в вар­варс­ком и древ­нем ци­ви­ли­зо­ван­ном ми­ре. Оно су­щест­во­ва­ло в Ев­ро­пе до Х в., но не очень за­мет­но. Меж­ду про­чим, за­ко­ны Рот­га­ра и Кар­ла Ве­ли­ко­го нап­рав­ле­ны как раз про­тив тех лю­дей, ко­то­рые го­то­вы бы­ли пре­да­вать смер­ти муж­чин и жен­щин по об­ви­не­нию в кол­довст­ве. В XI в. цер­ков­ное вли­яние про­ти­во­дей­ст­во­ва­ло су­евер­ным предс­тав­ле­ни­ям о кол­довст­ве. Но за­тем нас­ту­пил пе­ри­од ре­ак­ции. Со­чи­няв­ши­еся в мо­нас­ты­рях ле­ген­ды и без­зас­тен­чи­вая тор­гов­ля мни­мы­ми чу­де­са­ми по­ощ­ря­ли па­губ­ное лег­ко­ве­рие по от­но­ше­нию ко все­му сверхъестест­вен­но­му. В XI­II в., ког­да дух ре­ли­ги­оз­но­го прес­ле­до­ва­ния в сво­ем мрач­ном и жес­то­ком бе­зу­мии стал ов­ла­де­вать всей Ев­ро­пой, уче­ние о кол­довст­ве ожи­ло во всей сво­ей вар­варс­кой си­ле. Что в этом по­вин­на глав­ным об­ра­зом римс­кая цер­ковь, убе­ди­тельно до­ка­зы­ва­ют бул­лы Гри­го­рия IX и Ин­но­кен­тия VI­II и ис­то­рия свя­той ин­к­ви­зи­ции[28]. Для нас ин­те­рес к сред­не­ве­ко­во­му кол­довст­ву зак­лю­ча­ет­ся в том, что оно по­лу­ча­ет пол­ное и точ­ное объясне­ние в те­ории пе­ре­жит­ков.

    По под­роб­нос­тям тех об­ви­не­ний, ка­кие обыч­но воз­во­ди­лись на ведьм, мож­но прос­ле­дить тра­ди­цию, до­шед­шую поч­ти в не­из­мен­ном ви­де от вре­мен ди­кос­ти и вар­варст­ва. Ведьмы буд­то бы под­ни­ма­ли бу­рю сво­ими ма­ги­чес­ки­ми об­ря­да­ми, за­го­ва­ри­ва­ли от ран, на­но­си­мых ору­жи­ем, уст­ра­ива­ли сбо­ри­ща в пус­тын­ных мест­нос­тях и на вер­ши­нах гор, но­си­лись по воз­ду­ху на зве­рях, прев­ра­ща­лись в ко­шек и обо­рот­ней и ве­ли друж­бу с ду­ха­ми. Они буд­то бы име­ли сно­ше­ния с ин­ку­ба­ми и сук­ку­ба­ми[29], вты­ка­ли иг­лы, бу­лав­ки, перья и т. п. в те­ла сво­их жертв, при­чи­ня­ли бо­лез­ни, все­ляя в че­ло­ве­ка бе­сов, окол­до­вы­ва­ли сво­ими ча­ра­ми и дур­ным гла­зом, за­во­ра­жи­ва­ли изоб­ра­же­ния, пи­щу и ве­щи. Все это - прос­тые пе­ре­жит­ки дох­рис­ти­анс­ких вре­мен. «Оно возв­ра­ща­ет­ся к заб­луж­де­нию языч­ни­ков», - го­во­рит Бур­хард Вормс­ский о су­еве­рии сво­его вре­ме­ни.

    Два средст­ва, осо­бен­но час­то упот­реб­ляв­ши­еся про­тив сред­не­ве­ко­вых ведьм, мо­гут по­ка­зать, ка­кую роль в ис­то­рии ци­ви­ли­за­ции иг­ра­ет пе­ре­жи­ток. Вос­точ­ные джин­ны[30] так смер­тельно бо­ят­ся же­ле­за, что са­мо упо­ми­на­ние его слу­жит за­го­во­ром про­тив них. В ев­ро­пей­ских по­верьях точ­но так же же­ле­зо про­го­ня­ет вол­шеб­ниц и эльфов и унич­то­жа­ет их си­лу. Эти соз­да­ния яв­ля­ют­ся по­рож­де­ни­ем древ­не­го ка­мен­но­го ве­ка, и но­вый ме­талл им не­на­вис­тен и вре­ден. Ведьмы по от­но­ше­нию к же­ле­зу при­над­ле­жат к той же ка­те­го­рии, что и эль­фы[31] и до­мо­вые. Же­лез­ные ору­дия и из­де­лия дер­жат их в стра­хе. В осо­бен­нос­ти вы­би­ра­лись для этой це­ли же­лез­ные под­ко­вы, как и до сих пор сви­де­тельству­ет об этом доб­рая по­ло­ви­на две­рей в ко­нюш­нях Анг­лии.

    Одним из са­мых из­вест­ных ис­пы­та­ний для ведьм бы­ло ис­пы­та­ние пла­ва­ни­ем. Об­ви­ня­емую свя­зы­ва­ли по ру­кам и по но­гам и бро­са­ли в во­ду. Она долж­на бы­ла пой­ти ко дну, ес­ли бы­ла не­вин­на, или ос­таться на во­де, ес­ли бы­ла ви­нов­на. В пос­лед­нем слу­чае, как го­во­рит­ся в «Гу­диб­ра­се», она долж­на бы­ла быть по­ве­шен­ной только за то, что не уто­ну­ла. Ко­роль Иаков, ко­то­рый, ка­жет­ся, имел по­ня­тие о нас­то­ящем пер­во­быт­ном зна­че­нии это­го об­ря­да, го­во­рит в сво­ей «Де­мо­но­ло­гии»: «По-ви­ди­мо­му, бог ука­зал сверхъестест­вен­ный приз­нак чу­до­вищ­но­го не­чес­тия ведьм в том, что во­да долж­на от­ка­зы­ваться при­ни­мать в свое ло­но тех, кто стрях­нул с се­бя свя­щен­ную во­ду кре­ще­ния». Та­кое же ис­пы­та­ние во­дой из­вест­но и в древ­ней гер­манс­кой ис­то­рии, и его смысл в том, что сти­хия соз­на­тельно от­вер­га­ет ви­нов­но­го («если во­да при­мет его, как бы не­вин­но­го, - гла­сит сред­не­ве­ко­вая фор­му­ла, - не­вин­ные пог­ру­жа­ют­ся в во­ду, ви­нов­ные пла­ва­ют по­верх»). Уже в IX в. за­ко­ны зап­ре­ща­ли этот обы­чай как ос­та­ток су­еве­рия. На­ко­нец, то же ис­пы­та­ние во­дой мы встре­ча­ем в чис­ле рег­ла­мен­ти­ро­ван­ных су­деб­ных ис­пы­та­ний в ин­дус­ских за­ко­нах Ма­ну[32]. Ес­ли во­да не поз­во­ля­ет об­ви­ня­емо­му пла­вать по­верх, ког­да его бро­сят ту­да, его клят­ва вер­на. Так как этот древ­ний ин­дус­ский ко­декс, без сом­не­ния, был сос­тав­лен на ос­но­ва­нии ма­те­ри­алов еще бо­лее древ­не­го вре­ме­ни, то мы мо­жем с не­ко­то­рой уве­рен­ностью по­ла­гать, что это сходст­во у ев­ро­пей­ских и ази­атс­ких на­ро­дов арий­ской груп­пы ука­зы­ва­ет на воз­ник­но­ве­ние это­го ис­пы­та­ния в очень от­да­лен­ной древ­нос­ти.

    Будем на­де­яться, что ес­ли ве­ра в кол­довст­во и не­об­хо­ди­мо свя­зан­ное с нею го­не­ние еще раз по­явят­ся в ци­ви­ли­зо­ван­ном ми­ре, то они по­явят­ся в бо­лее мяг­кой фор­ме, чем преж­де, и бу­дут сдер­жи­ваться че­ло­веч­ностью и тер­пи­мостью. Тот, кто во­об­ра­жа­ет, что пос­кольку ны­не ве­ры в кол­довст­во нет, то она ис­чез­ла нав­сег­да, без вся­кой пользы чи­тал ис­то­рию. Ему еще над­ле­жит по­нять, что «ожи­ва­ние в культу­ре» не есть пус­тая пе­дан­тич­ная фра­за. В на­ше вре­мя сно­ва ожи­ла груп­па ве­ро­ва­ний и обы­ча­ев, ко­то­рые кор­ня­ми сво­ими ухо­дят в глу­би­ны то­го са­мо­го слоя древ­ней фи­ло­со­фии, где впер­вые за­ро­ди­лось кол­довст­во. Эта груп­па ве­ро­ва­ний и обы­ча­ев есть то, что обык­но­вен­но на­зы­ва­ет­ся те­перь спи­ри­тиз­мом.

    Колдовство и спи­ри­тизм су­щест­во­ва­ли це­лые ты­ся­чи лет в тес­ном со­юзе, ко­то­рый до­вольно вер­но изоб­ра­жа­ет­ся в сле­ду­ющих сти­хах XVI в., в «Интер­лю­дии» Джо­на Бэ­ля о при­ро­де. Здесь в один ряд ста­вят­ся за­во­ра­жи­ва­ние рас­те­ний и до­маш­них кур и при­ве­де­ние в дви­же­ние по воз­ду­ху стульев и по­су­ды:

    

    

    В на­ча­ле XIX в. ду­ма­ли, что кол­довст­во и ве­ра в ду­хов, при­ве­ден­ные к упад­ку од­ним и тем же умст­вен­ным дви­же­ни­ем, вы­мер­ли или поч­ти вы­мер­ли. Од­на­ко в нас­то­ящее вре­мя мы не только нас­чи­ты­ва­ем де­сят­ки ты­сяч спи­ри­тов в Аме­ри­ке и Анг­лии, но и ви­дим в чис­ле их не­ма­ло лю­дей с вы­да­ющи­ми­ся умст­вен­ны­ми спо­соб­нос­тя­ми. Я знаю, что воп­рос о так на­зы­ва­емых ма­ни­фес­та­ци­ях ду­хов - это воп­рос, тре­бу­ющий ос­но­ва­тельно­го об­суж­де­ния, ес­ли мы хо­тим дос­тиг­нуть яс­но­го по­ни­ма­ния то­го, нас­колько в этих яв­ле­ни­ях ска­зы­ва­ют­ся фак­ты, не­дос­та­точ­но оце­нен­ные и объяснен­ные на­укой, и нас­колько су­еве­рия, заб­луж­де­ния и чис­тое плу­товст­во. Та­кое ис­сле­до­ва­ние, про­из­ве­ден­ное пу­тем тща­тельно­го наб­лю­де­ния в на­уч­ном ду­хе, ве­ро­ят­но, про­ли­ло бы свет на не­ко­то­рые на­ибо­лее ин­те­рес­ные пси­хо­ло­ги­чес­кие воп­ро­сы. Хо­тя в мои на­ме­ре­ния и не вхо­дит ис­сле­до­ва­ние са­мих фак­тов спи­ри­тиз­ма, тем не ме­нее эт­ног­ра­фи­чес­кий под­ход к это­му воп­ро­су име­ет свое зна­че­ние. Он по­ка­зы­ва­ет, что но­вей­ший спи­ри­тизм в зна­чи­тельной ме­ре предс­тав­ля­ет со­бой пря­мое ожи­ва­ние воз­зре­ний, от­но­ся­щих­ся к фи­ло­со­фии ди­ка­рей и прос­то­на­род­ным по­верьям. Это - не только воп­рос о су­щест­во­ва­нии из­вест­ных яв­ле­ний ду­ха и ма­те­рии. Расп­рост­ра­не­ние спи­ри­тиз­ма сви­де­тельству­ет о том, что в свя­зи с эти­ми яв­ле­ни­ями це­лое ре­ли­ги­оз­ное уче­ние, ко­то­рое проц­ве­та­ет в низ­шей культу­ре и вы­рож­да­ет­ся в выс­шей, воск­рес­ло те­перь с пол­ной си­лой. Мир опять ки­шит ра­зум­ны­ми и мо­гу­щест­вен­ны­ми бес­те­лес­ны­ми, ду­хов­ны­ми су­щест­ва­ми. Лю­ди опять сме­ло ут­верж­да­ют, что эти бес­те­лес­ные су­щест­ва пря­мо вли­я­ют на мысль и ма­те­рию. Мы как буд­то возв­ра­ти­лись к вре­ме­нам, ког­да ес­тест­воз­на­ние еще бы­ло бес­сильно изг­нать этих ду­хов и их вли­яние из сис­те­мы при­ро­ды.

    Призраки сно­ва дос­тиг­ли то­го зна­че­ния, ка­кое они име­ли в бы­лые вре­ме­на, на­чи­ная от вре­ме­ни при­ми­тив­ных пле­мен до сред­не­ве­ко­вой Ев­ро­пы. Рас­ска­зы о при­ви­де­ни­ях, где ду­ши умер­ших хо­дят и всту­па­ют в об­ще­ние с жи­вы­ми людьми, те­перь сно­ва вос­ста­нов­ле­ны и пе­ре­да­ют­ся с но­вы­ми под­роб­нос­тя­ми, как «чер­ты из тем­ной сто­ро­ны при­ро­ды». Как в ста­ри­ну, лю­ди жи­вут те­перь в пос­то­ян­ном сно­ше­нии с ду­ша­ми умер­ших. Нек­ро­ман­тия - ре­ли­гия, и ки­тай­ский пок­лон­ник душ умер­ших мо­жет ви­деть, как ино­зем­ные вар­ва­ры пос­ле пре­бы­ва­ния в ере­си в те­че­ние нес­кольких ве­ков на­чи­на­ют сно­ва сим­па­ти­зи­ро­вать его изд­рев­ле по­чи­та­емым ве­ро­ва­ни­ям. Как кол­ду­ны вар­варс­ких пле­мен ле­жат в ле­тар­гии, или сне, в то вре­мя, ког­да их ду­ши отп­рав­ля­ют­ся в да­ле­кие странст­во­ва­ния, так точ­но и в рас­ска­зах но­вей­ших спи­ри­тов лю­ди не­ред­ко ос­та­ют­ся в бес­чувст­вен­ном сос­то­янии, по­ка их приз­ра­ки по­се­ща­ют от­да­лен­ные мес­та, где они об­ща­ют­ся с жи­вы­ми людьми и от­ку­да они при­но­сят из­вес­тия.

    Духи жи­вых и мерт­вых, ду­ши Штра­уса и Кар­ла Фог­та, так же как и уши Ав­гус­ти­на и Иеро­ни­ма, при­зы­ва­ют­ся ме­ди­ума­ми в круж­ки спи­ри­тов. Как за­ме­ча­ет д-р Бас­ти­ан, ка­кой-ни­будь зна­ме­ни­тый че­ло­век в Ев­ро­пе, чувст­вуя се­бя иног­да в ме­лан­хо­ли­чес­ком рас­по­ло­же­нии ду­ха, мо­жет уте­шаться мыслью, что его ду­ша в этот мо­мент выз­ва­на в Аме­ри­ку, что­бы при­сутст­во­вать там на за­се­да­нии спи­ри­тов. Пятьде­сят лет то­му на­зад д-р Мак­ку­лох в сво­ем «Опи­са­нии за­пад­ных ост­ро­вов Шот­лан­дии» ка­сал­ся зна­ме­ни­то­го шот­ландс­ко­го «вто­ро­го зре­ния»: «В дей­ст­ви­тельнос­ти оно ис­пы­та­ло судьбу кол­довст­ва: как только в не­го пе­рес­та­ли ве­рить, оно пе­рес­та­ло су­щест­во­вать». Од­на­ко те­перь он на­шел бы его воз­ро­див­шим­ся сре­ди еще бо­лее ши­ро­ких кру­гов об­щест­ва и при бо­лее вы­со­ком уров­не об­ра­зо­ва­ния и ма­те­ри­ально­го бла­го­сос­то­яния.

    В чис­ле вли­яний, ко­то­рые при­ве­ли к воз­рож­де­нию ве­ры в ду­хов, глав­ное мес­то, по мо­ему мне­нию, долж­но при­над­ле­жать то­му вли­янию, ка­кое име­ли на ре­ли­ги­оз­ные умы Ев­ро­пы и Аме­ри­ки край­не ани­мис­ти­чес­кие воз­зре­ния Эма­ну­эля Све­ден­бор­га[33] в про­шед­шем сто­ле­тии. Об от­но­ше­нии это­го за­ме­ча­тельно­го ду­хо­вид­ца к не­ко­то­рым по­ло­же­ни­ям спи­ри­тиз­ма мож­но су­дить по сле­ду­ющим ут­верж­де­ни­ям из «Истин­ной хрис­ти­анс­кой ре­ли­гии». Дух че­ло­ве­ка есть, сог­лас­но Све­ден­бор­гу, его ду­ша, ко­то­рая жи­вет пос­ле смер­ти в пол­ном че­ло­ве­чес­ком об­ли­ке. Од­на­ко и при жиз­ни этот дух мо­жет буд­то бы пе­ре­но­ситься из од­но­го мес­та в дру­гое, по­ка те­ло по­ко­ит­ся на од­ном мес­те, как это бы­ва­ло в не­ко­то­рых слу­ча­ях и с са­мим Све­ден­бор­гом, по его ут­верж­де­нию. «Я имел об­ще­ние, - го­во­рит он, - со все­ми мо­ими род­ны­ми и друзьями, с ко­ро­ля­ми и прин­ца­ми и с уче­ны­ми людьми пос­ле то­го, как они ос­та­ви­ли эту жизнь, и это про­дол­жа­лось в те­че­ние двад­ца­ти се­ми лет без пе­ре­ры­ва». И, пред­ви­дя, что мно­гие, чи­тав­шие его «Дос­топ­ри­ме­ча­тельные рас­ска­зы», соч­тут их вы­мыс­лом, он уве­ря­ет, что это не вы­дум­ка, а что он дей­ст­ви­тельно все это ви­дел и слы­шал, и при­том не в ка­ком-ли­бо осо­бен­ном сос­то­янии ду­ши во вре­мя сна, а в сос­то­янии пол­но­го бодрст­во­ва­ния.

    Я бу­ду го­во­рить о не­ко­то­рых уче­ни­ях но­вей­ше­го спи­ри­тиз­ма при рас­смот­ре­нии ани­миз­ма, где их нас­то­ящее мес­то. Здесь, что­бы по­ка­зать от­но­ше­ние но­вей­ших спи­ри­ти­чес­ких идей к бо­лее ста­рым, я со­би­ра­юсь рас­смот­реть эт­ног­ра­фи­чес­ки два из на­ибо­лее из­вест­ных средств об­ще­ния с ми­ром ду­хов - пос­ту­ки­ва­ние и пи­са­ние - и две из са­мых за­ме­ча­тельных «ма­ни­фес­та­ций» ду­хов - под­ня­тие на воз­дух и фо­ку­сы братьев Дэ­вен­порт.

    Эльф, ко­то­рый хо­дит вок­руг до­ма по но­чам, пос­ту­ки­вая и не да­вая по­коя, - ста­рый зна­ко­мец в ев­ро­пей­ских по­верьях. С дав­не­го вре­ме­ни не­объясни­мый шум при­пи­сы­вал­ся дей­ст­вию ду­хов, ко­то­рые ча­ще все­го при­ни­ма­лись за че­ло­ве­чес­кие ду­ши. Сов­ре­мен­ные да­яки, си­ам­цы и син­га­ле­зы, в пол­ном сог­ла­сии с эс­та­ми, ду­ма­ют, что та­кой шум и дви­же­ние про­из­во­дят­ся ду­ха­ми. Эти пос­ту­ки­ва­ния мо­гут счи­таться та­инст­вен­ны­ми, но безв­ред­ны­ми, по­доб­но тем, ко­то­рые ожи­да­ют­ся в Шва­бии и Фран­ко­нии во вре­мя рож­дест­венс­ко­го пос­та, в «но­чи ма­леньких пос­ту­ки­ва­те­лей». Они мо­гут счи­таться по­лез­ны­ми, нап­ри­мер уэльские ру­до­ко­пы ду­ма­ют, что ду­хи, стук ко­то­рых они слы­шат под зем­лей, ука­зы­ва­ют бо­га­тые жи­лы свин­ца и се­реб­ра. Они мо­гут быть прос­то до­куч­ли­вы­ми, как, нап­ри­мер, это бы­ло в IX в., ког­да злой дух му­чил це­лый при­ход, сту­ча в сте­ны, как буд­то мо­лот­ком, по­ка на­ко­нец, по­беж­ден­ный мо­леб­на­ми и свя­той во­дой, не соз­нал­ся в друж­бе с од­ним не­чес­ти­вым свя­щен­ни­ком, под платьем ко­то­ро­го он скры­вал­ся. Точ­но так же в XVII в. зна­ме­ни­тый де­мон - ба­ра­бан­щик Тэд­вор­та, вспо­ми­на­емый Глен­ви­лем, сту­чал у две­рей и вок­руг до­ма и «це­лый час кря­ду ба­ра­ба­нил зо­рю и мно­гие дру­гие во­ен­ные сиг­на­лы, как и вся­кий дру­гой ба­ра­бан­щик».

    Народное по­верье по большей час­ти счи­та­ет та­кие та­инст­вен­ные шу­мы пред­вес­ти­ем смер­ти; так как стук слу­жит сиг­на­лом или при­зы­вом как у ду­хов, так и у лю­дей. Рим­ля­не ду­ма­ли, что та­ким имен­но спо­со­бом ге­нии смер­ти воз­ве­ща­ют свое приб­ли­же­ние. Сов­ре­мен­ные на­род­ные по­верья счи­та­ют, что стук и глу­хой шум под по­лом есть предз­на­ме­но­ва­ние близ­кой смер­ти. Ду­ма­ют так­же, что уми­ра­ющие са­ми воз­ве­ща­ют друзьям о сво­ей смер­ти та­ки­ми стран­ны­ми зву­ка­ми. Анг­лий­ское по­верье от­но­си­тельно обо­их слу­ча­ев гла­сит: «Три тя­же­лых и гром­ких уда­ра в го­ло­вах у больно­го, а так­же в го­ло­вах или в дверь у ко­го-ни­будь из его род­ных есть пред­вес­тие его смер­ти». К счастью, мы име­ем хо­ро­ший спо­соб про­ве­рить сте­пень дей­ст­ви­тельно­го со­от­ветст­вия меж­ду предз­на­ме­но­ва­ни­ем и со­бы­ти­ем, не­об­хо­ди­мый для оп­ре­де­ле­ния та­ких пра­вил: не­ло­гич­ные лю­ди, ко­то­рые бы­ли спо­соб­ны (и спо­соб­ны еще и те­перь) отк­ры­вать связь меж­ду уда­ром ко­ло­туш­ки «сто­ро­жа смер­ти» и пос­ле­ду­ющей смертью в до­ме, без сом­не­ния, наш­ли бы удоб­ным дать про­ро­чес­кое тол­ко­ва­ние и вся­ким дру­гим та­инст­вен­ным сту­кам.

    Существует рас­сказ 1534 г. о ду­хе, ко­то­рый от­ве­чал на воп­ро­сы пос­ту­ки­ва­ни­ями в ка­то­ли­чес­кой церк­ви в Ор­ле­ане и тре­бо­вал уда­ле­ния из церк­ви те­ла пог­ре­бен­ной там же­ны мэ­ра - лю­те­ра­ни­на. Рас­сле­до­ва­ние, од­на­ко, по­ка­за­ло, что это бы­ла про­дел­ка фран­цис­канс­ко­го мо­на­ха. Сос­тав­ле­ние аз­бу­ки по чис­лу уда­ров - из­вест­ная улов­ка зак­лю­чен­ных в тю­рем­ных ка­ме­рах, дол­го при­во­див­шая в от­ча­яние тю­рем­щи­ков и вмес­те с тем по­ка­зы­вав­шая расп­рост­ра­не­ние гра­мот­нос­ти да­же сре­ди прес­туп­ни­ков. Ког­да в 1847 г. выз­вав­ший мно­го тол­ков стук на­чал сму­щать спо­кой­ст­вие на­се­ле­ния Ар­ка­дии в шта­те Нью-Йорк, се­мей­ст­ву Фок­сов из Ро­чес­те­ра, ос­но­ва­те­лям сов­ре­мен­но­го спи­ри­ти­чес­ко­го дви­же­ния, с од­ной сто­ро­ны, ос­та­ва­лось только вос­ста­но­вить древ­нюю ве­ру в сту­ча­щих ду­хов, ко­то­рая поч­ти сов­сем уже вош­ла в чис­ло по­те­ряв­ших си­лу су­еве­рий, а с дру­гой сто­ро­ны, к их ус­лу­гам бы­ла го­то­вая сис­те­ма об­ще­ния с ду­ха­ми.

    Система сту­ко­вой аз­бу­ки и те­перь в пол­ном хо­ду. Бес­чис­лен­ные об­раз­чи­ки «извес­тий», по­лу­чен­ных та­ким пу­тем, по­яв­ля­лись в пе­ча­ти. Ве­ро­ят­но, са­мым длин­ным из них яв­ля­ет­ся со­чи­не­ние: «Ху­ани­та, по­весть, рас­ска­зан­ная сту­ком. В пра­ви­тельствен­ной ти­пог­ра­фии, Гва­де­лу­па 1853». В за­пи­сан­ных со­об­ще­ни­ях ме­ди­умов име­на и чис­ла час­то вы­да­ют­ся за до­бы­тые при иск­лю­чи­тельных обс­то­ятельствах, меж­ду тем как склад мыс­ли, язык и про­из­но­ше­ние бы­ва­ют во всех этих слу­ча­ях со­от­ветст­вен­ны умст­вен­ным ка­чест­вам ме­ди­ума. Так как со­об­ще­ния эти большей частью яв­но бес­смыс­лен­ны, да­же в том слу­чае, ког­да «дух» на­зы­ва­ет се­бя име­нем ка­ко­го-ни­будь ве­ли­ко­го го­су­дарст­вен­но­го де­яте­ля, мо­ра­лис­та или фи­ло­со­фа про­шед­ших вре­мен, то спи­ри­ты при­ду­ма­ли те­орию, сог­лас­но ко­то­рой ша­лов­ли­вые или лжи­вые ду­хи мо­гут зас­ту­пать мес­то ду­хов выс­ше­го раз­ря­да и де­лать со­об­ще­ния от их име­ни.

    Писание ду­хов бы­ва­ет двух ро­дов, смот­ря по то­му - про­из­во­дит­ся ли оно с по­мощью ма­те­ри­ально­го инст­ру­мен­та или без не­го. Пер­во­го ро­да пи­са­ние очень упот­ре­би­тельно в Ки­тае об­ря­дам га­да­ния, оно, ве­ро­ят­но, древ­не­го про­ис­хож­де­ния. Оно на­зы­ва­ет­ся «схож­де­ни­ем с ка­ран­да­ша» и в осо­бен­нос­ти упот­реб­ля­ет­ся об­ра­зо­ван­ны­ми клас­са­ми. Ког­да ки­та­ец же­ла­ет уз­нать что-то у бо­га та­ким спо­со­бом, он по­сы­ла­ет за про­фес­си­ональным ме­ди­умом. Пе­ред изоб­ра­же­ни­ем бо­га ста­вят све­чи и ку­ре­ние и - в ви­де жерт­вы - чай или фольго­вые деньги. Впе­ре­ди, на дру­гом сто­ле, по­ме­ща­ет­ся про­дол­го­ва­тый ло­ток с су­хим пес­ком. Пи­шу­щий инст­ру­мент име­ет де­ре­вян­ную руч­ку в ви­де V, в два или три фу­та дли­ной, с де­ре­вян­ным зуб­цом, ук­реп­лен­ным на ее ост­рие. Два че­ло­ве­ка бе­рут этот инст­ру­мент, каж­дый за од­ну из но­жек, а ост­рый ко­нец ос­та­ет­ся в пес­ке. По­до­ба­ющие мо­лит­вы и зак­ли­на­ния скло­ня­ют бо­га об­на­ру­жить свое при­сутст­вие дви­же­ни­ем кон­ца инст­ру­мен­та в пес­ке. Этим пу­тем по­лу­ча­ет­ся от­вет, а за­тем ос­та­ет­ся только нес­колько зат­руд­ни­тельная и сом­ни­тельная за­да­ча ра­зоб­рать его. К ка­ко­му кру­гу воз­зре­ний от­но­сит­ся этот об­ряд, мож­но су­дить из сле­ду­юще­го: ког­да нуж­но по­хи­тить вет­ку аб­ри­ко­со­во­го де­ре­ва, что­бы сде­лать из нее пе­ро для ду­ха, на ство­ле де­ре­ва на­ца­ра­пы­ва­ет­ся оп­рав­да­тельная над­пись.

    Несмотря на раз­ли­чие меж­ду Ки­та­ем и Анг­ли­ей в ре­ли­ги­оз­ном от­но­ше­нии, ис­кус­ство спи­ри­ти­чес­ко­го пи­са­ния в обе­их стра­нах од­но и то же. Род спи­ри­ти­чес­кой до­щеч­ки, или план­шет­ки, по-ви­ди­мо­му, был из­вес­тен в Ев­ро­пе в XVII в. Инст­ру­мент, ко­то­рый мож­но те­перь ку­пить в иг­ру­шеч­ных лав­ках, сос­то­ит из сто­ли­ка в ви­де серд­ца око­ло се­ми дюй­мов дли­ны, сто­яще­го на трех под­пор­ках, из ко­то­рых две на ши­ро­ком кон­це име­ют ко­лес­ца, а третья предс­тав­ля­ет ка­ран­даш, встав­лен­ный в от­верс­тие на краю сто­ли­ка. Инст­ру­мент этот ста­вит­ся на лист бу­ма­ги, и два че­ло­ве­ка слег­ка ка­са­ют­ся его пальца­ми, ожи­дая, по­ка инст­ру­мент не нач­нет (без соз­на­тельно­го уси­лия дей­ст­ву­ющих лиц) дви­гаться и пи­сать от­ве­ты на воп­ро­сы. Не вся­кий че­ло­век мо­жет пи­сать с по­мощью ду­ха, по мо­гу­щест­вен­ный ме­ди­ум мо­жет пи­сать один. Са­ми ме­ди­умы иног­да по­ла­га­ют, что в них дей­ст­ву­ет ка­кая-то пос­то­рон­няя си­ла, сло­вом, что они одер­жи­мы ду­хом.

    Церковная ис­то­рия упо­ми­на­ет о чу­де, со­вер­шив­шем­ся при зак­ры­тии Ни­кей­ско­го со­бо­ра. Во вре­мя его за­се­да­ний умер­ли два епис­ко­па - Хри­санф и Ми­со­ний. Пос­ле зак­ры­тия со­бо­ра от­цы церк­ви от­нес­ли под­пи­сан­ные все­ми про­то­ко­лы на мо­ги­лы епис­ко­пов и ос­та­ви­ли их там с просьбой под­пи­сать. На сле­ду­ющий день про­то­ко­лы бы­ли най­де­ны под­пи­сан­ны­ми и снаб­жен­ны­ми сле­ду­ющим при­ме­ча­ни­ем: «Мы, Хри­санф и Ми­со­ний, сог­лас­ные со все­ми от­ца­ми свя­то­го все­ленс­ко­го Ни­кей­ско­го со­бо­ра, хо­тя и от­де­лен­ные от те­ла, так­же под­пи­са­ли нас­то­ящие про­то­ко­лы на­ши­ми собст­вен­ны­ми ру­ка­ми». Пи­са­ния ду­хов без пос­редст­ва ма­те­ри­ально­го ору­дия во­зоб­нов­ле­ны в пос­лед­нее вре­мя ба­ро­ном Гульденш­туб­бе. Этот пи­са­тель ста­ра­ет­ся но­вы­ми дан­ны­ми подт­вер­дить ис­тин­ность пре­да­ний всех на­ро­дов о ду­шах умер­ших, сох­ра­ня­ющих связь со сво­ими смерт­ны­ми ос­тан­ка­ми и по­се­ща­ющих те мес­та, где они жи­ли «в про­дол­же­ние сво­его зем­но­го воп­ло­ще­ния». Так, Фран­циск I по­ка­зы­ва­ет­ся глав­ным об­ра­зом в Фон­тенб­ло, а Лю­до­вик XV и Ма­рия Ан­ту­анет­та бро­дят вок­руг Три­ано­на. Ма­ло то­го, ес­ли по­ло­жить на удоб­ных мес­тах лис­ты бе­лой бу­ма­ги, ду­хи, об­ла­чен­ные в свои эфир­ные те­ла, си­лой сво­ей во­ли сос­ре­до­то­чи­ва­ют на бу­ма­ге элект­ри­чес­кие то­ки и та­ким об­ра­зом вы­зы­ва­ют по­яв­ле­ние пи­сан­ных букв. Упо­мя­ну­тый ба­рон по­ме­ща­ет в сво­ей «По­ло­жи­тельной пнев­ма­то­ло­гии» мно­го фак­си­ми­ле ду­хов, по­лу­чен­ных та­ким спо­со­бом. Юлий Це­зарь и Ав­густ буд­то бы на­де­ля­ют лю­дей сво­ими имен­ны­ми ав­тог­ра­фа­ми око­ло сво­их ста­туй в Лув­ре; Юве­нал здесь же да­рит буд­то бы за­бав­ный сти­хот­вор­ный ав­тог­раф; Эло­иза, на клад­би­ще Пер-Ла­шез, воз­ве­ща­ет ми­ру на сов­ре­мен­ном фран­цузс­ком язы­ке, что Абе­ляр и она со­еди­не­ны и счаст­ли­вы: Па­вел на­зы­ва­ет се­бя «са­мым ма­лым из апос­то­лов», а врач Гип­пок­рат по­се­тил гос­по­ди­на Гульденш­туб­бе в его квар­ти­ре в Па­ри­же и дал ему ре­цепт, ко­то­рый в нес­колько ми­нут из­ле­чил прис­туп ост­ро­го рев­ма­тиз­ма.

    Чудо под­ня­тия и па­де­ния в воз­ду­хе пол­ностью приз­на­ет­ся в ли­те­ра­ту­ре Древ­ней Ин­дии. Буд­дий­ский свя­той выс­ше­го ас­ке­ти­чес­ко­го клас­са дос­ти­га­ет си­лы, на­зы­ва­емой «со­вер­шенст­вом», вследст­вие ко­то­рой он по­лу­ча­ет спо­соб­ность под­ни­маться на воз­дух, при­во­дить в дви­же­ние зем­лю и ос­та­нав­ли­вать солн­це. Об­ла­дая этой си­лой, свя­той при­во­дит ее в дей­ст­вие сво­ей во­лей, при­чем те­ло его ста­но­вит­ся не­ве­со­мым. Буд­дий­ские ле­то­пи­си рас­ска­зы­ва­ют о чу­дес­ном под­ня­тии на воз­дух са­мо­го Га­ута­мы, точ­но так же как и дру­гих свя­тых, нап­ри­мер его пред­ка Ма­га Сам­ма­ты, ко­то­рый мог та­ким об­ра­зом си­деть на воз­ду­хе без вся­кой ви­ди­мой под­держ­ки. Счи­та­ет­ся да­же воз­мож­ным под­ни­маться и дви­гаться в воз­ду­хе и без об­ла­да­ния «со­вер­шенст­вом». Для это­го тре­бу­ет­ся только сос­то­яние вос­тор­жен­но­го экс­та­за. За­ме­ча­тельное упо­ми­на­ние об этом дей­ст­вии, вы­пол­няв­шем­ся буд­то бы ин­дий­ски­ми брах­ма­на­ми, да­ет нам от­но­ся­ща­яся к III сто­ле­тию би­ог­ра­фия Апол­ло­ния Ти­анс­ко­го. Об этих брах­ма­нах го­во­рит­ся, что они под­ни­ма­лись на воз­дух поч­ти на два лок­тя от зем­ли, и при­том не ра­ди чу­да (по­доб­ным чес­то­лю­би­ем они пре­неб­ре­га­ют), а по­то­му, что та­кое по­ло­же­ние бо­лее удоб­но для об­ря­дов пок­ло­не­ния солн­цу.

    Иноземные вол­шеб­ни­ки бра­лись восп­ро­из­вес­ти это чу­до у гре­ков во II сто­ле­тии, как сви­де­тельству­ет шут­ли­вый рас­сказ Лу­ки­ана о ги­пер­бо­рей­ском зак­ли­на­те­ле: «Ты сме­ешься над этим ис­кус­ством, - ска­зал Кле­одем, - но я ког­да-то больше те­бя не ве­рил по­доб­ным ве­щам и ду­мал, что нич­то не мог­ло бы зас­та­вить ме­ня ве­рить в них; но, ког­да я в пер­вый раз уви­дел, как ино­зем­ный вар­вар ле­та­ет, - он го­во­рил, что он был из ги­пер­бо­рей­цев, - я по­ве­рил и был по­беж­ден, нес­мот­ря на свое не­ве­рие. И что же мне бы­ло де­лать, ког­да я уви­дел, как он ле­та­ет по воз­ду­ху сре­ди бе­ло­го дня, хо­дит по во­де и сво­бод­но и мед­лен­но про­хо­дит че­рез огонь?» - «Как? - спро­сил его со­бе­сед­ник. - Ты ви­дел, как ги­пер­бо­ре­ец ле­тал и хо­дил по во­де?» - «Без вся­ко­го сом­не­ния, - от­ве­тил он, - и на нем бы­ла обувь из не­вы­де­лан­ной- ко­жи, ка­кую они обык­но­вен­но но­сят; но что тол­ко­вать о та­ких пус­тя­ках, ес­ли зна­ешь о дру­гих яв­ле­ни­ях, ко­то­рые он нам по­ка­зы­вал, ког­да он на­сы­лал лю­бовь, по­ка­зы­вал де­мо­нов, под­ни­мал мерт­вых, де­лал ви­ди­мой са­мую Ге­ка­ту[34] и сни­мал с не­ба ме­сяц?» За­тем Кле­одем про­дол­жал рас­ска­зы­вать, как вол­шеб­ник сна­ча­ла по­ло­жил че­ты­ре ми­ны для жерт­вен­ных рас­хо­дов и за­тем сде­лал из гли­ны ку­пи­до­на и зас­та­вил его ле­тать по воз­ду­ху за де­вуш­кой, ко­то­рую лю­бил Глав­ки­ас; че­рез мгно­ве­ние она уже сту­ча­лась в дверь! Со­бе­сед­ник, од­на­ко, ком­мен­ти­ру­ет рас­сказ в скеп­ти­чес­ком ду­хе. Ед­ва ли нуж­но бы­ло, го­во­рит он, тру­диться по­сы­лать за де­вуш­кой ку­сок гли­ны и ка­ко­го-то ма­га из ги­пер­бо­рей­цев, и да­же ме­сяц, ведь за 20 драхм она пош­ла бы к са­мим ги­пер­бо­рей­цам. Кро­ме то­го, на нее мож­но бы­ло, ка­жет­ся, по­дей­ст­во­вать со­вер­шен­но про­ти­во­по­лож­ным спо­со­бом, чем на ду­хов. Ес­ли эти су­щест­ва об­ра­ща­ют­ся в бегст­во, слы­ша зву­ки ме­ди или же­ле­за, то Хри­зи­де сто­ит только ус­лы­шать, где бы то ни бы­ло, звон се­реб­ра, что­бы прий­ти на не­го.

    Другой древ­ний при­мер ве­ры в чу­дес­ное под­ня­тие на воз­дух име­ет­ся в би­ог­ра­фии Ямв­ли­ха, ве­ли­ко­го не­оп­ла­то­ни­чес­ко­го мис­ти­ка. Его уче­ни­ки, го­во­рит Ев­на­пий, ска­за­ли ему, что они слы­ша­ли от его слуг, буд­то он во вре­мя мо­ле­ния бо­гам бо­лее чем на 10 лок­тей под­ни­мал­ся от зем­ли, что его те­ло и одеж­ды при­ни­ма­ли в это вре­мя прек­рас­ный зо­ло­тис­тый цвет и что по окон­ча­нии мо­лит­вы те­ло его при­ни­ма­ло преж­ний вид, пос­ле че­го он схо­дил на зем­лю и возв­ра­щал­ся к сво­им пос­ле­до­ва­те­лям. По­это­му они умо­ля­ли его: «По­че­му, о, бо­жест­вен­ный учи­тель, по­че­му ты де­ла­ешь это только для од­но­го се­бя и не поз­во­ля­ешь нам соп­ри­част­во­вать со­вер­шен­ней­шей муд­рос­ти?» Ямв­лих про­тив сво­его обык­но­ве­ния зас­ме­ял­ся и ска­зал им: «Не глуп был тот, кто об­ма­нул вас та­ким об­ра­зом, но это неп­рав­да».

    Несколько вре­ме­ни спус­тя чу­до, от ко­то­ро­го от­рек­ся не­оп­ла­то­ник, сде­ла­лось не­из­мен­ным дос­то­яни­ем ка­то­ли­чес­ких ле­генд. Так, о свя­том Ри­чар­де рас­ска­зы­ва­ет­ся, что он, в быт­ность свою ка­пел­ла­ном свя­то­го Эд­мун­да, ар­хи­епис­ко­па кен­тер­бе­рий­ско­го, од­наж­ды ти­хо от­во­рил дверь ка­пел­лы, что­бы пос­мот­реть, по­че­му ар­хи­епис­коп не при­хо­дит обе­дать, и уви­дел его вы­со­ко в воз­ду­хе, с прек­ло­нен­ны­ми ко­ле­ня­ми и воз­де­ты­ми к не­бу ру­ка­ми. Ти­хо опус­тив­шись на зем­лю и уви­дя ка­пел­ла­на, он стал жа­ло­ваться, что тот по­ме­шал его ве­ли­ко­му ду­хов­но­му вос­тор­гу и ус­лаж­де­нию. Свя­то­го Фи­лип­па Нер­ри буд­то бы ви­де­ли во вре­мя его вос­тор­жен­ных мо­литв на нес­колько фу­тов над зем­лей, при­чем ли­цо его си­яло яр­ким све­том. О свя­том Иг­на­тии Лой­оле рас­ска­зы­ва­ли, что он при та­ких же обс­то­ятельствах под­ни­мал­ся на два фу­та от зем­ли. Та­кие же ле­ген­ды о бла­го­чес­ти­вых ас­ке­тах, ко­то­рые не только ме­та­фо­ри­чес­ки, но и ма­те­ри­ально «под­ни­ма­лись над зем­лей», рас­ска­зы­ва­ют­ся в жи­ти­ях свя­то­го До­ми­ни­ка, свя­то­го Дунс­та­на, свя­той Те­ре­зы и дру­гих ме­нее из­вест­ных свя­тых.

    В XVI­II в. Дом Кальмет ут­верж­дал, что он знал бла­го­чес­ти­во­го мо­на­ха, ко­то­рый иног­да под­ни­мал­ся от зем­ли и по­дол­гу ос­та­вал­ся на воз­ду­хе, в осо­бен­нос­ти ког­да ви­дел ка­кое-ни­будь свя­щен­ное изоб­ра­же­ние или слы­шал бла­го­чес­ти­вую мо­лит­ву, и что он знал так­же мо­на­хи­ню, ко­то­рая час­то про­тив во­ли под­ни­ма­лась на из­вест­ное рас­сто­яние от зем­ли. К нес­частью, ве­ли­кий ком­мен­та­тор не при­во­дит ни­ка­ких сви­де­те­лей, ко­то­рые ви­де­ли бы мо­на­ха и мо­на­хи­ню в воз­ду­хе. Ес­ли они только са­ми ду­ма­ли, что под­ни­ма­ют­ся в воз­дух, то их рас­ска­зы мож­но бы пос­та­вить ря­дом с рас­ска­за­ми де Мест­ра о мо­ло­дом че­ло­ве­ке, ко­то­ро­му так час­то ка­за­лось, буд­то он пла­ва­ет по воз­ду­ху, что он стал ду­мать, буд­то че­ло­век не под­чи­нен за­ко­ну тя­го­те­ния. Гал­лю­ци­на­ция под­ня­тия на воз­дух и пла­ва­ния в нем не яв­ля­ет­ся чем-то иск­лю­чи­тельным, и ас­ке­ты всех ре­ли­гий в осо­бен­нос­ти под­вер­же­ны ей.

    Однако в но­вей­ших рас­ска­зах о бес­но­ва­тых под­ня­тие в воз­дух опи­сы­ва­ет­ся так, как буд­то оно про­ис­хо­дит не субъектив­но, а объектив­но. 1657 г. не­кая Джэн Брукс за­кол­до­ва­ла Ри­чар­да Джон­са, рез­во­го две­над­ца­ти­лет­не­го мальчи­ка. Ви­де­ли, как он под­ни­мал­ся на воз­дух и про­хо­дил над са­до­вой сте­ной в 3 яр­да (т. е. око­ло 2,7 мет­ра) вы­со­ты, а за­тем нес­колько раз его на­хо­ди­ли в ком­на­те, при­чем ру­ки его бы­ли рас­тя­ну­ты по пе­рек­ла­ди­не ввер­ху ком­на­ты, а те­ло на­хо­ди­лось на два или на три фу­та вы­ше по­ла. В этом по­ло­же­нии его ви­де­ли де­вять че­ло­век. По­это­му Джэн Брукс бы­ла осуж­де­на и каз­не­на в мар­те 1658 г. в Шар Ас­си­зе. Сёр­рей­ско­го бес­но­ва­то­го Ри­чар­да (1689) са­та­на под­ни­мал в воз­дух и опус­кал вниз. Ког­да на­чи­на­лись эти при­пад­ки, его вне­зап­но как буд­то сры­ва­ло или подб­ра­сы­ва­ло со сту­ла, слов­но он со­би­рал­ся ле­теть, но те, ко­то­рые дер­жа­ли его, вис­ли на его ру­ках и но­гах и креп­ко хва­та­лись за не­го. Один рас­сказ о слу­чае бес­но­ва­тос­ти в Мор­си­не, в Са­вой­е, го­во­рит, что в 1864 г. не­ви­ди­мая си­ла дер­жа­ла больно­го в про­дол­же­ние нес­кольких се­кунд или ми­нут в воз­ду­хе над клад­би­щем в при­сутст­вии ар­хи­епис­ко­па. Ны­неш­ние спи­ри­ты объявля­ют, что не­ко­то­рые из луч­ших ме­ди­умов нас­то­яще­го вре­ме­ни об­ла­да­ют этой си­лой и в са­мом де­ле со­пер­ни­ча­ют с аэрос­та­ти­чес­ки­ми чу­де­са­ми буд­дий­ской и ка­то­ли­чес­кой ле­генд. Си­ла, дей­ст­ву­ющая при этом, ес­тест­вен­но, счи­та­ет­ся си­лой ду­хов.

    Представления свя­зан­ных ме­ди­умов да­ва­лись в Анг­лии пре­иму­щест­вен­но братьями Дэ­вен­порт, ко­то­рых «спи­ри­ты во­об­ще приз­на­ют за нас­то­ящих ме­ди­умов, при­пи­сы­вая враж­деб­ное мне­ние о них, глу­бо­ко уко­ре­нив­ше­еся в умах пуб­ли­ки, вли­янию лжи­вых лон­донс­ких и мно­гих дру­гих га­зет». Ис­пол­ни­те­лей креп­ко свя­зы­ва­ли и ос­тав­ля­ли од­них в тем­ной ком­на­те, где бы­ли му­зы­кальные инст­ру­мен­ты. И вот не только из ком­на­ты слыш­ны бы­ли зву­ки му­зы­ки, но да­же сюр­ту­ки ме­ди­умов ока­зы­ва­лись сня­ты­ми и пе­ре­не­сен­ны­ми на дру­гое мес­то. При ос­мот­ре ме­ди­умов на­хо­ди­ли свя­зан­ны­ми по-преж­не­му. Ду­хи, впро­чем, мог­ли бы ос­во­бо­дить ме­ди­умов от ве­ре­вок, как бы тща­тельно ни бы­ли они свя­за­ны. Идея о сверхъестест­вен­ном раз­вя­зы­ва­нии очень ста­ра, о ней выс­ка­зы­ва­ет­ся да­же та­кой ав­то­ри­тет, как сам хит­ро­ум­ный Одис­сей в рас­ска­зе о прик­лю­че­ни­ях на ко­раб­ле фесп­ро­тий­цев:

    

    

    То же мы на­хо­дим в ис­то­рии, рас­ска­зан­ной Бе­дой Дос­то­поч­тен­ным. Не­кий Им­ма най­ден был по­лу­мерт­вым на по­ле сра­же­ния и взят в плен. Ког­да он стал выз­до­рав­ли­вать, его, что­бы пре­дуп­ре­дить по­бег, свя­за­ли, но ед­ва только свя­зы­вав­шие его уда­ли­лись, как он сно­ва был сво­бо­ден. Граф, ко­то­ро­му он при­над­ле­жал, спра­ши­вал, нет ли на нем та­ких «осво­бож­да­ющих письмен», о ка­ких рас­ска­зы­ва­ет­ся в сказ­ках. Он воз­ра­зил, что ни­че­го не зна­ет о по­доб­ных ве­щах, а ког­да он был про­дан дру­го­му гос­по­ди­ну, его все-та­ки не уда­ва­лось свя­зать. Да­юще­еся в рас­ска­зе объясне­ние этой стран­ной си­лы яв­ля­ет­ся со­вер­шен­но спи­ри­ту­алис­ти­чес­ким. Брат Им­мы ис­кал его труп, на­шел по­хо­жий на не­го, по­хо­ро­нил его и за­ка­зал по ду­ше сво­его бра­та мес­сы, вследст­вие ко­то­рых ник­то и не мог свя­зать его: он тот­час же сно­ва ос­во­бож­дал­ся от пут. На­ко­нец Им­му отос­ла­ли до­мой, в Кент, от­ку­да он исп­рав­но уп­ла­тил свой вы­куп. Его ис­то­рия, го­во­рят, по­ощ­ри­ла к бла­го­чес­тию мно­гих лю­дей, ко­то­рые по­ня­ли из нее спа­си­тельность месс как для ду­ши, так и для те­ла. В Шот­лан­дии еще в прош­лом сто­ле­тии гос­подст­во­ва­ло сле­ду­ющее по­верье. Ког­да лу­на­ти­ков при­во­ди­ли к С.-Фил­ланс­ко­му пру­ду для ку­па­ния, то на ночь их ос­тав­ля­ли в со­сед­ней церк­ви свя­зан­ны­ми. В слу­чае, ес­ли их на­хо­ди­ли ут­ром раз­вя­зан­ны­ми, мож­но бы­ло на­де­яться на выз­до­ров­ле­ние, ес­ли же на рас­све­те они ос­та­ва­лись по-преж­не­му свя­зан­ны­ми, выз­до­ров­ле­ние счи­та­лось сом­ни­тельным.

    Фокус с раз­вя­зы­ва­ни­ем, про­де­лы­ва­емый у ди­ка­рей, так по­хож на фо­кус на­ших шар­ла­та­нов, что мы, ви­дя се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­ских фо­кус­ни­ков вы­пол­ня­ющи­ми как этот, так и обык­но­вен­ный фо­кус вды­ха­ния ог­ня, не в сос­то­янии ре­шить, нас­ле­до­ва­ли ли они это от сво­их ди­ких пред­ков или за­имст­во­ва­ли от бе­лых. Глав­ное, впро­чем, не в са­мом вы­пол­не­нии фо­ку­са раз­вя­зы­ва­ния, а в том, что оно при­пи­сы­ва­лось по­мо­щи ду­хов­ных су­ществ. Это воз­зре­ние впол­не срод­ни ди­кой культу­ре. Об этом сви­де­тельству­ют эс­ки­мос­ские рас­ска­зы, от­но­ся­щи­еся к на­ча­лу XVI­II в. Кранц так опи­сы­ва­ет грен­ландс­ко­го ан­ге­ко­ка[35], отп­рав­ля­юще­го­ся в мис­ти­чес­кое пу­те­шест­вие на не­бо и в пре­ис­под­нюю. Пос­ле то­го как он по­ба­ра­ба­нил нес­колько вре­ме­ни и про­де­лал все­воз­мож­ные уди­ви­тельные крив­ля­ния, один из его уче­ни­ков свя­зал его рем­нем та­ким об­ра­зом, что го­ло­ва его ока­за­лась меж­ду ног, а ру­ки бы­ли свя­за­ны на спи­не. Все ог­ни в до­ме бы­ли по­га­ше­ны, и ок­на зак­ры­ты, по­то­му что ник­то не дол­жен был ви­деть его во вре­мя об­ще­ния с ду­хом. Ник­то не дол­жен был ше­вельнуться или да­же по­че­сать в го­ло­ве, что­бы не по­ме­шать ду­ху или, как го­во­рит мис­си­онер, что­бы ник­то не мог подс­те­речь его плу­товст­ва. На­ко­нец пос­ле стран­но­го шу­ма и пос­ле то­го, как кол­дун по­лу­чил или от­дал ви­зит торн­га­ку, или ду­ху, он сно­ва по­явил­ся раз­вя­зан­ный, но блед­ный и взвол­но­ван­ный, и от­дал от­чет о сво­их прик­лю­че­ни­ях.

    Кастрен сле­ду­ющим об­ра­зом рас­ска­зы­ва­ет о по­доб­ных же дей­ст­ви­ях си­бирс­ких ша­ма­нов: «Они ис­кус­ны, - го­во­рит он, - во вся­ко­го ро­да кол­довс­ких про­дел­ках, ко­то­ры­ми уме­ют ос­ле­пить глу­пую тол­пу и вну­шить большую ве­ру в се­бя. Од­на из са­мых обык­но­вен­ных про­де­лок у ша­ма­нов Томс­кой гу­бер­нии сос­то­ит в сле­ду­ющем фо­ку­се, ко­то­рым они удив­ля­ют рус­ских и са­мо­едов. Ша­ман са­дит­ся на вы­су­шен­ной оленьей шку­ре, ра­зост­лан­ной пос­ре­ди­не по­ла. Он да­ет при­сутст­ву­ющим свя­зать се­бе ру­ки и но­ги. Став­ни зак­ры­ва­ют­ся, и ша­ман на­чи­на­ет при­зы­вать слу­жа­щих ему ду­хов. Вне­зап­но в тем­ном прост­ранст­ве об­на­ру­жи­ва­ет­ся их та­инст­вен­ное при­сутст­вие. Раз­да­ют­ся с раз­ных сто­рон го­ло­са - и внут­ри и сна­ру­жи юр­ты, а на су­хой оленьей шку­ре слы­шит­ся рав­но­мер­ный треск и ба­ра­бан­ный бой. В ком­на­те ры­чат мед­ве­ди, ши­пят змеи, пры­га­ют бел­ки. На­ко­нец все это кон­ча­ет­ся, и при­сутст­ву­ющие с не­тер­пе­ни­ем ждут ре­зульта­та иг­ры. Про­хо­дит нес­колько ми­нут, и вот ша­ман, сво­бод­ный и раз­вя­зан­ный, вхо­дит сна­ру­жи в юр­ту. Ник­то не сом­не­ва­ет­ся в том, что ре­ве­ли, ши­пе­ли и пры­га­ли в юр­те имен­но ду­хи, что это они ос­во­бо­ди­ли ша­ма­на от ве­ре­вок и вы­ве­ли его тай­ны­ми пу­тя­ми из юр­ты».

    Отношение эт­ног­ра­фии к спи­ри­тиз­му и про­чим по­доб­ным ве­щам та­ко­во: кро­ме воп­ро­са об аб­со­лют­ной ис­тин­нос­ти или лож­нос­ти этой одер­жи­мос­ти бе­сом или об­ла­да­ния им, этих про­ри­ца­ний душ умер­ших, двой­ни­ков, это­го мис­ти­чес­ко­го об­ще­ния, дви­же­ния ме­бе­ли, этих по­ле­тов по воз­ду­ху, ос­та­ет­ся ис­то­рия ве­ры в ду­хов. Из этой ис­то­рии ока­зы­ва­ет­ся, что при­ня­тая спи­ри­та­ми те­ория о яв­ле­ни­ях ду­хов от­но­сит­ся к фи­ло­со­фии ди­ка­рей. Это оче­вид­но от­но­си­тельно та­ких ве­щей, как яв­ле­ния ду­хов и об­ла­да­ние или одер­жи­мость бе­сом, это ос­та­ет­ся вер­ным и в дру­гих слу­ча­ях. Предс­та­вим се­бе се­ве­ро­аме­ри­канс­ко­го ин­дей­ца, при­сутст­ву­юще­го на спи­ри­ти­чес­ком се­ан­се в Лон­до­не. Что ка­са­ет­ся при­сутст­вия бес­те­лес­ных ду­хов, ко­то­рое об­на­ру­жи­ва­ет­ся сту­ком, шу­мом, го­ло­са­ми и дру­ги­ми фи­зи­чес­ки­ми яв­ле­ни­ями, то для ди­ка­ря все эти про­цес­сы бы­ли бы со­вер­шен­но ес­тест­вен­ны, по­то­му что они сос­тав­ля­ют не­раз­дельную часть приз­на­ва­емой им сис­те­мы при­ро­ды. Ес­ли что и бы­ло бы для не­го стран­ным, так это вве­де­ние та­ких при­емов, как чте­ние и за­пи­сы­ва­ние, что от­но­сит­ся уже к дру­го­му, от­лич­но­му от его собст­вен­но­го, уров­ню ци­ви­ли­за­ции.

    Сравнение ди­ко­го, вар­варс­ко­го и ци­ви­ли­зо­ван­но­го спи­ри­тиз­ма при­во­дит нас к сле­ду­юще­му зак­лю­че­нию: не об­ла­да­ют ли ин­дей­ский зна­харь, та­тарс­кий нек­ро­мант, шот­ландс­кий ду­хо­ви­дец и бос­тонс­кий ме­ди­ум оди­на­ко­во ве­рой и зна­ни­ем, ко­то­рые, мо­жет быть, в выс­шей сте­пе­ни ис­тин­ны и важ­ны, но ко­то­рые тем не ме­нее отб­ро­ше­ны ве­ли­ким умст­вен­ным дви­же­ни­ем двух пос­лед­них сто­ле­тий, как не име­ющие ни­ка­кой це­ны? Но в та­ком слу­чае не есть ли то, чем мы обык­но­вен­но хва­лим­ся и что на­зы­ва­ем но­вым прос­ве­ще­ни­ем, - не есть ли это на са­мом де­ле упа­док зна­ния? Ес­ли это так, то это дей­ст­ви­тельно за­ме­ча­тельный слу­чай вы­рож­де­ния, и ди­ка­ри, ко­то­рых не­ко­то­рые эт­ног­ра­фы счи­та­ют про­дук­том вы­рож­де­ния ка­кой-то выс­шей ци­ви­ли­за­ции, впра­ве об­ра­тить это тяж­кое об­ви­не­ние про­тив сво­их об­ви­ни­те­лей и ска­зать, что они со сво­им прос­ве­ще­ни­ем са­ми спус­ти­лись вниз с бо­лее вы­со­ко­го уров­ня, ка­ким приш­лось бы приз­нать ди­карс­кую культу­ру.

    При по­доб­ном раз­нос­то­рон­нем ис­сле­до­ва­нии как ис­че­за­ющих пе­ре­жит­ков древ­ней культу­ры, так и слу­ча­ев ре­ци­ди­ва от­жив­ших, ка­за­лось, воз­зре­ний при­хо­дит­ся, воз­мож­но, по­жа­леть, что за объясне­ни­ем мы вы­нуж­де­ны об­ра­щаться к ве­щам от­жив­шим, не име­ющим зна­че­ния, пус­тым или да­же за­пе­чат­лен­ным яв­но вред­ной глу­постью. Это и на са­мом де­ле так. Дей­ст­ви­тельно, та­кие ис­сле­до­ва­ния да­ют нам пос­то­ян­ное ос­но­ва­ние быть бла­го­дар­ны­ми глуп­цам. Да­же ког­да мы лишь по­верх­ност­но ка­са­ем­ся пред­ме­та, то мы с удив­ле­ни­ем ви­дим, ка­кую зна­чи­тельную роль иг­ра­ли глу­пость, неп­рак­тич­ный кон­сер­ва­тизм и упор­ное су­еве­рие в сох­ра­не­нии для нас сле­дов ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва - сле­дов, ко­то­рые прак­ти­чес­кий ути­ли­та­ризм без заз­ре­ния со­вес­ти отб­ро­сил бы прочь. Ди­карь креп­ко, упор­но кон­сер­ва­ти­вен. Ник­то не об­ра­ща­ет­ся.с та­ким не­по­ко­ле­би­мым до­ве­ри­ем к сво­им ве­ли­ким пред­шест­вен­ни­кам в да­ле­ком прош­лом. Муд­рость пред­ков мо­жет пе­ре­ве­ши­вать для не­го са­мые оче­вид­ные до­ка­за­тельства, ко­то­рые он чер­па­ет из собст­вен­ной прак­ти­ки. Мы жа­ле­ем гру­бо­го ин­дей­ца, выс­тав­ля­юще­го про­тив на­уки и опы­та ци­ви­ли­зо­ван­ных лю­дей ав­то­ри­тет сво­их гру­бых пред­ков. Мы улы­ба­ем­ся, ког­да ки­та­ец выс­тав­ля­ет про­тив сов­ре­мен­ных но­вов­ве­де­ний зо­ло­тые пра­ви­ла Кон­фу­ция[36], ко­то­рый в свое вре­мя с та­ким же поч­ти­тельным бла­го­го­ве­ни­ем об­ра­щал­ся к еще бо­лее древ­ним муд­ре­цам, со­ве­туя сво­им уче­ни­кам сле­до­вать вре­ме­нам го­да Го, ез­дить в ко­лес­ни­це Йи­на, но­сить це­ре­мо­ни­альную шап­ку Чоу.

    Более бла­го­род­ное стрем­ле­ние раз­ви­ва­ющей­ся культу­ры, и осо­бен­но культу­ры на­уч­ной, сос­то­ит в том, что­бы по­чи­тать умер­ше­го, не уни­жа­ясь пе­ред ним, и пользо­ваться про­шед­шим, не жерт­вуя для не­го нас­то­ящим. Од­на­ко да­же и сов­ре­мен­ный ци­ви­ли­зо­ван­ный мир только на­по­ло­ви­ну вы­учил­ся это­му пра­ви­лу, и бесп­рист­раст­ное наб­лю­де­ние мо­жет по­ка­зать нам, как мно­гое из на­ших идей и обы­ча­ев су­щест­ву­ет ско­рее по­то­му, что оно ста­ро, чем по­то­му, что оно хо­ро­шо. Од­на­ко ког­да мы име­ем де­ло с вред­ны­ми су­еве­ри­ями, то, до­ка­зав, что это ве­щи, свой­ст­вен­ные ди­карс­кой культу­ре и неп­ри­ми­ри­мые с вы­со­кой культу­рой, ко­то­рая стре­мит­ся их из­жить, мы при­об­ре­та­ем убе­ди­тельный ар­гу­мент для борьбы с эти­ми су­еве­ри­ями. Уже са­ма ис­то­рия ка­ко­го-ни­будь ве­ро­ва­ния или обы­чая мо­жет воз­бу­дить сом­не­ние от­но­си­тельно его про­ис­хож­де­ния, а сом­не­ние от­но­си­тельно про­ис­хож­де­ния пе­ре­хо­дит в сом­не­ние от­но­си­тельно дос­то­вер­нос­ти и це­ле­со­об­раз­нос­ти. В зна­ме­ни­том письме д-ра Мид­дльто­на из Ри­ма при­во­дят­ся слу­чаи по­доб­но­го ро­да. Его упо­ми­на­ние об упав­шем с не­ба изоб­ра­же­нии Ди­аны Эфес­ской на­но­сит ущерб прес­ти­жу ка­лаб­рий­ско­го изоб­ра­же­ния свя­то­го До­ми­ни­ка, ко­то­рое сог­лас­но бла­го­чес­ти­вой тра­ди­ции та­ким же об­ра­зом бы­ло дос­тав­ле­но с не­ба. Он за­ме­ча­ет, что как те­перь кровь свя­то­го Яну­ария[37] ки­пит чу­дес­ным об­ра­зом без ог­ня, так точ­но сот­ни лет то­му на­зад жре­цы Гна­ции ста­ра­лись убе­дить Го­ра­ция на пу­ти его в Брун­ди­зи­ум, что в их хра­ме смо­ла ки­пит обык­но­вен­но та­ким же об­ра­зом.

    

    Так, эт­ног­ра­фы не без зло­радст­ва мо­гут иног­да на­хо­дить воз­мож­ность об­ра­щать глу­пые и вред­ные су­еве­рия в ар­гу­мент про­тив них са­мих. Кро­ме то­го, ког­да мы ста­ра­ем­ся ура­зу­меть об­щие за­ко­ны раз­ви­тия поз­на­ния, для нас вы­год­нее изу­чать эти за­ко­ны по бо­лее древ­ним ос­тат­кам прош­ло­го, не предс­тав­ля­ющим большо­го ин­те­ре­са в на­ше вре­мя. Ес­ли бы ка­кой-ни­будь мо­ра­лист или по­ли­тик от­зы­вал­ся през­ри­тельно о бесп­лод­нос­ти изу­че­ния пред­ме­тов, не име­ющих ны­не прак­ти­чес­кой важ­нос­ти, мы мог­ли бы за­ме­тить ему, что его собст­вен­ный об­раз дей­ст­вий не име­ет ни­че­го об­ще­го с на­уч­ным спо­со­бом отк­ры­вать ис­ти­ну. Да­лее, при­емы эт­ног­ра­фа по­хо­дят на при­емы ана­то­ма, ко­то­рый по воз­мож­нос­ти про­из­во­дит свои ис­сле­до­ва­ния на мерт­вых, а не на жи­вых субъектах. Ви­ви­сек­ция - труд­ное де­ло, и че­ло­ве­ко­лю­би­вый ис­сле­до­ва­тель не лю­бит при­чи­нять нап­рас­ные му­че­ния. Так, ког­да ис­сле­до­ва­тель культу­ры изу­ча­ет смысл уже за­вер­шен­ных спо­ров или разъясня­ет ис­то­рию дав­но пе­ре­жи­тых изоб­ре­те­ний, он ста­ра­ет­ся изв­лечь об­щие за­ко­ны культу­ры, ко­то­рые та­ким пу­тем час­то до­бы­ва­ют­ся лег­че и пол­нее, чем на поп­ри­ще но­вей­шей фи­ло­со­фии и по­ли­ти­ки.

    Предполагать, что за­ко­ны умст­вен­но­го раз­ви­тия бы­ли раз­лич­ны в Авст­ра­лии и Анг­лии, во вре­ме­на пе­щер­ных оби­та­те­лей и во вре­ме­на стро­ите­лей до­мов из же­ле­за, нис­колько не ос­но­ва­тельнее, чем пред­по­ла­гать, что за­ко­ны хи­ми­чес­ких со­еди­не­ний во вре­ме­на ка­мен­но­угольной фор­ма­ции бы­ли дру­гие, чем в на­ше вре­мя. То, что су­щест­во­ва­ло, бу­дет су­щест­во­вать. Мы долж­ны изу­чать ди­кие и ста­рые на­ро­ды для то­го, что­бы изу­чить за ко­ны, ко­то­рые при но­вых обс­то­ятельствах дей­ст­ву­ют хо­ро­шо или дур­но в на­шем собст­вен­ном раз­ви­тии. Ес­ли нуж­но при­вес­ти при­мер то­го пря­мо­го от­но­ше­ния, в ка­ком древ­ность и ди­кое сос­то­яние на­хо­дят­ся к на­шей но­вей­шей жиз­ни, его мож­но най­ти в при­ве­ден­ном на­ми ма­те­ри­але. Та­ким же при­ме­ром мо­жет слу­жить от­но­ше­ние ди­карс­ко­го спи­ри­тиз­ма к тем ве­ро­ва­ни­ям, ко­то­рые еще глу­бо­ко про­ни­ка­ют в на­шу ны­неш­нюю ци­ви­ли­за­цию. Тот, кто в сос­то­янии по­нять из этих слу­ча­ев и из мно­гих дру­гих, ко­то­рые бу­дут из­ло­же­ны в этой кни­ге, ка­кая пря­мая и тес­ная связь об­на­ру­жи­ва­ет­ся меж­ду но­вей­шей культу­рой и сос­то­яни­ем са­мо­го гру­бо­го ди­ка­ря, не за­хо­чет об­ви­нять ис­сле­до­ва­те­лей, уде­ля­ющих вни­ма­ние и труд изу­че­нию да­же са­мых низ­ших и нич­тож­ных фак­тов эт­ног­ра­фии, в том, что они тра­тят вре­мя на удов­лет­во­ре­ние пус­то­го лю­бо­пытст­ва.

    

    

    

    

    К чис­лу тех мне­ний, ко­то­рые по­рож­да­ют­ся не­большим за­па­сом све­де­ний и ко­то­рые долж­ны ис­че­зать при большем раз­ви­тии об­ра­зо­ва­ния, при­над­ле­жит и ве­ра в поч­ти безг­ра­нич­ную твор­чес­кую си­лу че­ло­ве­чес­ко­го во­об­ра­же­ния. Че­ло­век, по­верх­ност­но от­но­ся­щий­ся к де­лу, пу­та­ясь в ла­би­рин­те стран­ных и не­ес­тест­вен­ных вы­мыс­лов, ко­то­рые, как ему ка­жет­ся, не име­ют ни объясне­ния в при­ро­де, ни об­раз­ца в этом ма­те­ри­альном ми­ре, при­ни­ма­ет их спер­ва за ори­ги­нальные по­рож­де­ния во­об­ра­же­ния по­эта, рас­сказ­чи­ка или ду­хо­вид­ца. Но по­том, при бо­лее близ­ком зна­комст­ве с ис­точ­ни­ка­ми по­эм и ска­зок, в этих, по-ви­ди­мо­му, са­мос­то­ятельных про­из­ве­де­ни­ях ма­ло-по­ма­лу на­чи­на­ют раск­ры­ваться пе­ред ним и при­чи­на, по­ро­див­шая вы­мы­сел, и сте­пень умст­вен­но­го раз­ви­тия, ко­то­рая на­ве­ла на из­вест­ный ряд мыс­лей, и за­пас унас­ле­до­ван­ных ма­те­ри­алов, с по­мощью ко­то­рых по­эт за­ду­мал, пост­ро­ил и на­се­лил каж­дый уго­лок в ми­ре, соз­дан­ном его фан­та­зи­ей. Ес­ли, пе­ре­хо­дя к пе­ри­одам, бо­лее от­да­лен­ным от нас по вре­ме­ни, мы по­дой­дем бли­же к пер­во­быт­но­му сос­то­янию на­ше­го об­щест­ва, то об­на­ру­жим ни­ти, свя­зы­ва­ющие на­ши но­вые воз­зре­ния со ста­ры­ми. Мы мо­жем в зна­чи­тельной сте­пе­ни прос­ле­дить эти ни­ти, ве­ду­щие нас об­рат­но к то­му дей­ст­ви­тельно­му опы­ту при­ро­ды и жиз­ни, ко­то­рый сос­тав­ля­ет под­лин­ный ис­точ­ник че­ло­ве­чес­кой фан­та­зии, То, что Мэтью Ар­нолд пи­сал о мыс­лях Че­ло­ве­ка, плы­ву­ще­го по Ре­ке Вре­ме­ни, спра­вед­ли­во и для про­цес­сов соз­да­ния ми­фов.

    Ум из­ме­нит и пе­ре­ра­бо­та­ет впе­чат­ле­ния, до­бы­тые этим пу­тем, и пе­ре­даст их дру­гим умам в та­ких фор­мах, ко­то­рые мо­гут по­ка­заться но­вы­ми, стран­ны­ми и про­из­вольны­ми, но ко­то­рые тем не ме­нее предс­тав­ля­ют со­бой лишь ре­зульта­ты пе­ре­ра­бот­ки на­шим соз­на­ни­ем жиз­нен­но­го опы­та мно­гих по­ко­ле­ний лю­дей. Здесь, как и во всем су­щест­ву­ющем, мож­но ус­мот­реть связь меж­ду при­чи­ной и следст­ви­ем, связь по­нят­ную и оп­ре­де­лен­ную, от­но­си­тельно ко­то­рой зна­ние мо­жет дос­ти­гать не­об­хо­ди­мой точ­нос­ти, да­же дос­туп­ной для вы­чис­ле­ния.

    Быть мо­жет, ни на чем нельзя так хо­ро­шо изу­чить за­ко­ны во­об­ра­же­ния, как на оп­ре­де­лен­ных со­бы­ти­ях ми­фи­чес­кой ис­то­рии, в том ви­де, как они про­хо­дят че­рез все из­вест­ные пе­ри­оды ци­ви­ли­за­ции, обой­дя все фи­зи­чес­ки раз­лич­ные пле­ме­на че­ло­ве­чес­ко­го ро­да. Здесь Ма­уи, но­во­зе­ландс­кий бог солн­ца, ко­то­рый пой­мал ост­ров на свою вол­шеб­ную удоч­ку и вы­та­щил его с морс­ко­го дна, зай­мет мес­то око­ло ин­дий­ско­го Виш­ну, ко­то­рый ныр­нул в са­мую глубь оке­ана в воп­ло­ще­нии ка­ба­на, для то­го что­бы под­нять на­верх на сво­их гро­мад­ных клы­ках за­топ­лен­ную зем­лю. Там тво­рец Бай­ям, го­лос ко­то­ро­го слы­шит­ся гру­бым жи­те­лям Авст­ра­лии в рас­ка­тах гро­ма, ся­дет на прес­то­ле ря­дом с са­мим олим­пий­ским Зев­сом. На­чи­ная со сме­лых и гру­бых при­род­ных ми­фов, в ко­то­рые ди­карь об­ле­кал поз­на­ния, изв­ле­чен­ные им из его детс­ко­го со­зер­ца­ния ми­ра, эт­ног­раф мо­жет прос­ле­дить эти гру­бые про­из­ве­де­ния фан­та­зии до тех вре­мен, ког­да они бы­ли оформ­ле­ны и воп­ло­ще­ны, в комп­лекс ми­фо­ло­ги­чес­ких сис­тем, - гра­ци­оз­но-ху­до­жест­вен­ные в Гре­ции, не­ук­лю­жие и чу­до­вищ­ные в Мек­си­ке, хваст­ли­во-пре­уве­ли­чен­ные в буд­дистс­кой Азии. Он мо­жет наб­лю­дать, как ми­фо­ло­гия клас­си­чес­кой Ев­ро­пы, ког­да-то столь вер­ная при­ро­де и столь жи­вая в сво­ем неп­ре­рыв­ном дви­же­нии, по­па­ла в ру­ки ком­мен­та­то­ров, ко­то­рые об­ле­пи­ли ее ал­ле­го­ри­ей или эв­ге­ме­ри­чес­ки об­ра­ти­ли в ка­кую-то тем­ную двус­мыс­лен­ную ис­то­рию. На­ко­нец, в сре­де но­вей­шей ци­ви­ли­за­ции он уви­дит, что клас­си­чес­кие со­чи­не­ния изу­ча­ют­ся не столько ра­ди сво­его со­дер­жа­ния, сколько ра­ди сво­ей фор­мы и це­нят­ся бо­лее все­го по­то­му, что в них зак­лю­ча­ют­ся ан­тич­ные сви­де­тельства то­го, как лю­ди ду­ма­ли в бы­лые вре­ме­на. В то же вре­мя ос­тат­ки про­из­ве­де­ний, соз­дан­ных с та­ким ис­кус­ством и си­лой твор­ца­ми ми­фов прош­ло­го вре­ме­ни, долж­ны быть отыс­ки­ва­емы те­перь в от­рыв­ках фолькло­ра, в на­род­ных су­еве­ри­ях и в ста­рых, от­жи­ва­ющих ле­ген­дах, в мыс­лях и инос­ка­за­ни­ях, вы­не­сен­ных из ста­ро­го вре­ме­ни веч­ным по­то­ком по­эзии и сказ­ки, в тех или иных ста­рых воз­зре­ни­ях.

    Пользование ми­фо­ло­ги­ей как средст­вом для ис­сле­до­ва­ния ис­то­рии и за­ко­нов че­ло­ве­чес­ко­го поз­на­ния яв­ля­ет­ся на­уч­ной от­раслью, ко­то­рая ед­ва ли бы­ла из­вест­на до нас­то­яще­го сто­ле­тия. Преж­де чем прис­ту­пить к ис­сле­до­ва­ни­ям, от­но­ся­щим­ся к ней, я счи­таю по­лез­ным бро­сить бег­лый взгляд на мне­ния преж­них ис­сле­до­ва­те­лей ми­фо­ло­гии с целью по­ка­зать, че­рез ка­кие фа­зы долж­на бы­ла прой­ти ра­бо­та над ми­фа­ми, что­бы при­об­рес­ти на­уч­ное зна­че­ние.

    Важное мес­то в ис­то­рии че­ло­ве­чес­кой культу­ры за­ни­ма­ет мо­мент, ког­да за­ко­но­мер­ность яв­ле­ний при­ро­ды про­из­ве­ла та­кое впе­чат­ле­ние на че­ло­ве­ка, что его ста­ло удив­лять, по­че­му ста­рые ле­ген­ды, ко­то­рые он при­вык слу­шать с детст­ва с та­ким поч­те­ни­ем, предс­тав­ля­ли мир сов­сем не та­ким, ка­ким он ему ка­жет­ся. По­че­му, стал он се­бя спра­ши­вать, не вид­но бо­лее бо­гов, ве­ли­ка­нов и чу­до­вищ, ко­то­рые бы жи­ли та­кой чуд­ной жизнью на зем­ле, раз­ве по­ря­док ве­щей, су­щест­во­вав­ший в ста­рое вре­мя, из­ме­нил­ся? Так, ис­то­ри­ку Пав­са­нию ка­за­лось, что сильно расп­рост­ра­нив­ша­яся в ми­ре ис­пор­чен­ность бы­ла при­чи­ной то­го, что уже все идет не так, как в ста­рое вре­мя, ког­да Ли­ка­он был об­ра­щен в вол­ка, а Ни­обея - в ка­мень, ког­да лю­ди са­ди­лись, как гос­ти, за один стол с бо­га­ми или, по­доб­но Гер­ку­ле­су, са­ми об­ра­ща­лись в бо­гов. Вплоть до сов­ре­мен­нос­ти соз­на­ние то­го, что мир из­ме­ня­ет­ся, бо­лее или ме­нее об­лег­ча­ло воз­мож­ность ве­ры в древ­ние чу­дес­ные бас­ни. Впро­чем, хо­тя эта ги­по­те­за и про­дол­жа­ла час­тич­но еще твер­до дер­жаться, но ее при­ме­не­нию вско­ре бы­ли по­ло­же­ны оп­ре­де­лен­ные гра­ни­цы, по той оче­вид­ной при­чи­не, что она оди­на­ко­во оп­рав­ды­ва­ла и ложь и прав­ду и со­вер­шен­но пре­неб­ре­га­ла тем прав­до­по­до­би­ем, ко­то­рое в из­вест­ной ме­ре всег­да слу­жи­ло прег­ра­дой, от­де­ляв­шей факт от вы­мыс­ла.

    Ум гре­ков на­шел дру­гое раз­ре­ше­ние этой за­да­чи. Они, по сло­вам Гро­та, отод­ви­ну­ли ста­рые ле­ген­ды в не­оп­ре­де­лен­ное прош­лое и по­мес­ти­ли их сре­ди тех свя­щен­ных пре­да­ний бо­жест­вен­ной и ге­ро­ичес­кой древ­нос­ти, ко­то­рые мо­гут слу­жить бла­го­дар­ной те­мой для ри­то­ри­чес­ких ди­фи­рам­бов, но сви­де­тельства ко­то­рых не под­ле­жат стро­го­му ана­ли­зу. Они так­же ста­ра­лись при­дать им большее прав­до­по­до­бие. Так, нап­ри­мер, Плу­тарх, рас­ска­зы­вая сказ­ку о Те­сее[38], про­сит снис­хо­ди­тельных слу­ша­те­лей при­нять бла­госк­лон­но эту ста­рую по­весть и уве­ря­ет их, что он сам ста­рал­ся очис­тить ее (с по­мощью рас­суд­ка) для то­го, что­бы она мог­ла по­лу­чить вид ис­то­ри­чес­ко­го рас­ска­за. В бес­по­лез­ном ис­кус­стве со­об­ще­ния бас­не по­до­бия ис­то­рии древ­ние пи­са­те­ли, а вслед за ни­ми и пи­са­те­ли но­вей­ших вре­мен дер­жа­лись пре­иму­щест­вен­но сле­ду­ющих двух ме­то­дов.

    Люди в те­че­ние мно­гих ве­ков бо­лее или ме­нее соз­на­ва­ли, что меж­ду ве­рой и не­ве­ри­ем про­ле­га­ет ог­ром­ная умст­вен­ная об­ласть, в ко­то­рой дос­та­точ­но прос­то­ра для вся­ко­го ро­да ми­фи­чес­ких тол­ко­ва­ний, как вер­ных, так и не­вер­ных. До­пус­кая, что та или дру­гая ле­ген­да не есть пе­ре­да­ча дей­ст­ви­тельно­го со­бы­тия, чем она стре­мит­ся быть, эти пи­са­те­ли за это не из­го­ня­ли ее из книг или из па­мя­ти, как не име­ющую ни­ка­ко­го зна­че­ния, а до­пы­ты­ва­лись, ка­кой был ее пер­во­на­чальный смысл, из ка­ко­го древ­не­го по­вест­во­ва­ния она мог­ла пе­ре­ро­диться, та­ким об­ра­зом, ка­кое дей­ст­ви­тельное со­бы­тие или хо­дя­чее воз­зре­ние мог­ло зас­та­вить ее раз­виться до той фор­мы, в ко­то­рой она яв­ля­лась пе­ред ни­ми? Впро­чем, та­кие воп­ро­сы так же лег­ко ста­вить, как и да­вать на них бла­го­вид­ные от­ве­ты. По­том, од­на­ко, при же­ла­нии удос­то­ве­риться в вер­нос­ти этих от­ве­тов, сде­лан­ных на ско­рую ру­ку, ста­но­вит­ся оче­вид­ным, что эти за­да­чи до­пус­ка­ют бес­чис­лен­ное мно­жест­во ка­жу­щих­ся ре­ше­ний, не только раз­лич­ных меж­ду со­бой, но да­же вза­им­но не­сов­мес­ти­мых. Эта ко­рен­ная не­оп­ре­де­лен­ность умоз­ри­тельно­го тол­ко­ва­ния ми­фов хо­ро­шо объясне­на лор­дом Бэ­ко­ном в пре­дис­ло­вии к его со­чи­не­нию «Муд­рость древ­них». «Мне из­вест­но так­же, - го­во­рит он, - ка­кая из­мен­чи­вая и не­пос­то­ян­ная вещь - вы­мы­сел, ко­то­рый мож­но пе­ре­да­вать и ис­ка­жать по про­из­во­лу, и как удоб­но с по­мощью ост­ро­умия и да­ра сло­ва де­лать из не­го да­же та­кие при­ме­не­ния, ко­то­рые ни­ког­да не при­хо­ди­ли на ум пер­вым твор­цам вы­мыс­ла».

    Насколько не­об­хо­ди­ма та­кая пре­дос­то­рож­ность, вид­но из то­го же трак­та­та, ко­то­ро­му Бэ­кон пред­пос­лал это пре­дис­ло­вие. В сво­ем со­чи­не­нии он оп­ро­мет­чи­во пог­ру­жа­ет­ся в ту са­мую про­пасть, от ко­то­рой так бла­го­ра­зум­но пре­дос­те­ре­гал сво­их уче­ни­ков. Он по­доб­но мно­гим фи­ло­со­фам, жив­шим преж­де и пос­ле не­го, на­ду­мал объяснять клас­си­чес­кие ми­фы Гре­ции как мо­ральные ал­ле­го­рии. Так, по его мне­нию, ис­то­рия Мем­но­на[39] изоб­ра­жа­ет судьбу мо­ло­дых лю­дей, по­да­вав­ших большие на­деж­ды, но слиш­ком лег­ко­мыс­лен­ных. Пер­сей есть сим­во­ли­чес­кое изоб­ра­же­ние вой­ны, а на­па­де­ние его на од­ну из гор­гон, ко­то­рая не бес­смерт­на, долж­но оз­на­чать, что сле­ду­ет во­евать лишь в том слу­чае, ког­да воз­мо­жен ус­пех. Не­лег­ко уяс­нить раз­ли­чие меж­ду при­ме­не­ни­ем ми­фа и раз­ло­же­ни­ем его на ре­альные эле­мен­ты. Там, где тол­ко­ва­тель во­об­ра­жа­ет, что он со­вер­шен­но из­ме­ня­ет про­цесс соз­да­ния ми­фа, он, в сущ­нос­ти, только раз­ви­ва­ет миф да­лее в преж­нем нап­рав­ле­нии и из од­но­го ря­да идей раз­ви­ва­ет дру­гие, свя­зан­ные с пре­ды­ду­щи­ми бо­лее или ме­нее от­да­лен­ной ана­ло­ги­ей. Каж­дый из нас мог бы уп­раж­няться в этом лег­ком ис­кус­стве ал­ле­го­ри­чес­ко­го ис­тол­ко­ва­ния ми­фов со­об­раз­но сво­ей фан­та­зии. 'Если, нап­ри­мер, наш ум в нас­то­ящую ми­ну­ту бо­лее все­го за­нят по­ли­ти­чес­кой эко­но­ми­ей, мы мог­ли бы с над­ле­жа­щей важ­ностью объяснить сказ­ку о Пер­сее как ал­ле­го­ри­чес­кое изоб­ра­же­ние тор­гов­ли: сам Пер­сей предс­тав­ля­ет со­бой труд; он на­хо­дит Анд­ро­ме­ду - при­быль, ко­то­рая за­ко­ва­на в це­пи и ко­то­рую хо­чет пог­ло­тить чу­до­ви­ще - ка­пи­тал; но Пер­сей ос­во­бож­да­ет ее и уно­сит с тор­жест­вом. Вся­кий, кто сколько-ни­будь зна­ком с по­эзи­ей и мис­ти­циз­мом, зна­ет, что к по­доб­ным при­емам при­бе­га­ют час­то и охот­но. Но ког­да де­ло до­хо­дит до ра­зум­но­го ис­сле­до­ва­ния ми­фо­ло­гии, тог­да же­ла­нию до­ис­каться ос­но­вы древ­не­го вы­мыс­ла ед­ва ли по­мо­жет та­кое наг­ро­мож­де­ние над ним гру­ды но­вых вы­ду­мок.

    Тем не ме­нее ал­ле­го­рия иг­ра­ла та­кую роль в раз­ви­тии ми­фов, что ею не дол­жен пре­неб­ре­гать ни один мыс­ли­тель. Ошиб­ка ра­ци­она­лис­тов зак­лю­ча­ет­ся в том, что они при­да­ют ал­ле­го­рии слиш­ком пре­уве­ли­чен­ное зна­че­ние и при­бе­га­ют к ней как к уни­вер­сально­му средст­ву для отыс­ка­ния яс­но­го смыс­ла в тем­ных ска­за­ни­ях. То же мож­но ска­зать и о дру­гом ра­ци­она­лис­ти­чес­ком при­еме, ос­но­ван­ном так­же в из­вест­ной ме­ре на фак­тах. Не под­ле­жит ни­ка­ко­му сом­не­нию, что к би­ог­ра­фии дей­ст­ви­тельно су­щест­во­вав­ших лич­нос­тей час­то прип­ле­та­лись ми­фи­чес­кие рас­ска­зы и что эти лич­нос­ти фи­гу­ри­ру­ют да­же в та­ких сказ­ках, ко­то­рые по са­мо­му су­щест­ву сво­ему вы­мыш­ле­ны. Ник­то не усом­нит­ся ни в су­щест­во­ва­нии Со­ло­мо­на[40] вследст­вие его ска­зоч­но­го прик­лю­че­ния в До­ли­не обезьян, ни в су­щест­во­ва­нии Ат­ти­лы[41], хо­тя он фи­гу­ри­ру­ет в пес­не о Ни­бе­лун­гах. Сэр Фрэн­сис Дрейк[42] стал нис­колько не ме­нее, а, нап­ро­тив, еще бо­лее зна­ком нам из де­ре­венс­ких ска­зок, ко­то­рые рас­ска­зы­ва­ют, как он до сих пор уп­рав­ля­ет ди­кой охо­той над Дарт­му­ром и как он и те­перь еще вста­ет для пир­шест­ва, ког­да в Бек­лэндс­ком аб­батст­ве бьют в тот ба­ра­бан, ко­то­рый он про­вез с со­бой вок­руг све­та.

    Смешение фак­тов с бас­ня­ми в пре­да­ни­ях о ве­ли­ких лю­дях по­ка­зы­ва­ет, что ле­ген­ды с чу­до­вищ­ны­ми вы­мыс­ла­ми мо­гут тем не ме­нее иметь ос­но­ва­ние в ис­то­ри­чес­ких фак­тах. Но в си­лу это­го обс­то­ятельства ми­фо­ло­ги ста­ли пус­кать в ход ряд при­емов для об­ра­ще­ния ле­ген­ды в ис­то­рию. Этим они обес­смыс­ли­ли ми­фо­ло­гию, ко­то­рую хо­те­ли объяснить, и ис­ка­зи­ли ис­то­рию, ко­то­рую хо­те­ли обо­га­тить. По­ка при­ем их сос­то­ял в прос­том отб­ра­сы­ва­нии все­го сверхъестест­вен­но­го, еще мож­но бы­ло су­дить о его дос­то­вер­нос­ти, как это де­ла­ет Г. В. Кокс для объясне­ния бас­ни о Дже­ке, по­бе­ди­те­ле ис­по­ли­нов, уст­ра­няя от­ту­да ис­по­ли­нов. Они ста­ли ви­деть в ле­ген­дар­ных чу­де­сах дей­ст­ви­тельные со­бы­тия, только прик­ры­тые ме­та­фо­рой. Прос­тое ука­за­ние ре­зульта­тов та­ко­го под­хо­да яв­ля­ет­ся, по на­ше­му мне­нию, са­мой стро­гой кри­ти­кой для не­го. Да­же и в клас­си­чес­кие вре­ме­на бы­ли лю­ди, учив­шие, что Ат­лас[43] - ве­ли­кий аст­ро­ном, объяснив­ший зна­че­ние сфе­ры, и что по этой при­чи­не его изоб­ра­жа­ли с зем­ным ша­ром, по­ко­ящим­ся на его пле­чах. Низ­ве­де­ние ми­фа в сте­пень обыч­но­го фак­та дош­ло до то­го, что ут­верж­да­ли да­же, буд­то ве­ли­кий арий­ский бог Не­бо - са­мо оли­цет­во­рен­ное жи­вое не­бо, буд­то Зевс все­мо­гу­щий был ца­рем критс­ким и буд­то кри­тя­не мог­ли по­ка­зы­вать изум­лен­ным иност­ран­цам его гроб­ни­цу с на­пи­сан­ным на ней име­нем ве­ли­ко­го усоп­ше­го.

    Новейшие эв­ге­ме­рис­ты (наз­ван­ные так по име­ни Эв­ге­ме­ра из Мес­се­нии, ве­ли­ко­го учи­те­ля в этом ис­кус­стве, жив­ше­го во вре­ме­на Алек­санд­pa) частью при­ня­ли ста­рые тол­ко­ва­ния, частью же да­ле­ко опе­ре­ди­ли сво­их гре­чес­ких и римс­ких нас­тав­ни­ков в стрем­ле­нии отыс­кать в ми­фах про­за­ичес­кое прав­до­по­до­бие. Они рас­ска­зы­ва­ют нам, что Юпи­тер[44] по­ра­жа­ющий мол­ни­ями ис­по­ли­нов, был царь, по­дав­ляв­ший вос­ста­ние сво­их под­дан­ных, что зо­ло­той дождь Да­наи[45] оз­на­чал деньги, ко­то­ры­ми бы­ла под­куп­ле­на ее стра­жа. Про­ме­тей­[46] де­лал фи­гу­ры из гли­ны, от­ку­да ги­пер­бо­ли­чес­ки зак­лю­чи­ли, что он соз­дал из зем­ли муж­чи­ну и жен­щи­ну. А ког­да рас­ска­зы­ва­ли, что Де­дал[47] де­лал та­кие фи­гу­ры, ко­то­рые мог­ли хо­дить, то это зна­чи­ло, что он усо­вер­шенст­во­вал преж­ние бес­фор­мен­ные ста­туи, на­чав их де­лать с от­де­лен­ны­ми од­на от дру­гой но­га­ми. Сис­те­ма эта име­ла сво­его луч­ше­го предс­та­ви­те­ля в аб­ба­те Банье.

    Сколько бы ни бы­ло уче­нос­ти и ост­ро­умия в ста­рых сис­те­мах объясне­ния ми­фов, они, без сом­не­ния, долж­ны быть по большей час­ти ос­тав­ле­ны без вни­ма­ния не по­то­му, что их тол­ко­ва­ния не­воз­мож­но до­ка­зать, но по­то­му, что прав­до­по­до­бие в ми­фо­ло­ги­чес­кой те­ории счи­та­ет­ся те­перь та­ким неп­ри­год­ным дос­то­инст­вом, что каж­дый ис­сле­до­ва­тель иск­рен­не же­ла­ет, что­бы та­ких дос­то­инств бы­ло как мож­но меньше. Де­ло в том, что рас­ши­рив­ши­еся поз­на­ния и большая тре­бо­ва­тельность к до­ка­за­тельствам зна­чи­тельно уве­ли­чи­ли (про­тив преж­не­го).сте­пень ве­ро­ят­нос­ти, ко­то­рая не­об­хо­ди­ма для то­го, что­бы что-ли­бо бы­ло приз­на­но дос­то­вер­ным - как при объясне­нии про­ис­хож­де­ния ми­фов, так и при вся­ком на­уч­ном ис­сле­до­ва­нии. Мно­гие опи­сы­ва­ют на­ше вре­мя как вре­мя не­ве­рия. Ко­неч­но, это - вре­мя скеп­ти­циз­ма и кри­ти­ки, но скеп­ти­цизм и кри­ти­ка - не­об­хо­ди­мые ус­ло­вия для дос­ти­же­ния ра­зум­ной ве­ры. Ес­ли же по­ло­жи­тельное до­ве­рие к древ­ней­шей ис­то­рии по­ко­ле­ба­лось, это про­изош­ло не от­то­го, что уменьши­лась спо­соб­ность приз­на­вать оче­вид­но до­ка­зан­ное, но от­то­го, что уве­ли­чи­лось соз­на­ние на­ше­го не­ве­жест­ва. Мы при­вык­ли иметь те­перь де­ло с фак­та­ми из об­лас­ти ес­тест­вен­ных на­ук, с та­ки­ми фак­та­ми, ко­то­рые мож­но под­вер­гать не­од­нок­рат­ной про­вер­ке, и по­то­му чувст­ву­ем от­сутст­вие стро­гой дос­то­вер­нос­ти в ста­рых пре­да­ни­ях, ко­то­рые не до­пус­ка­ют та­кой про­вер­ки и в ко­то­рых, по об­ще­му мне­нию, встре­ча­ют­ся ут­верж­де­ния, не зас­лу­жи­ва­ющие до­ве­рия. Ис­то­ри­чес­кая кри­ти­ка стро­га и взыс­ка­тельна да­же в том слу­чае, ког­да хро­ни­ка рас­ска­зы­ва­ет о та­ких со­бы­ти­ях, ка­кие не зак­лю­ча­ют в се­бе ни­че­го прав­до­по­доб­но­го. А с той ми­ну­ты, как опи­сы­ва­емое со­бы­тие вы­хо­дит из сфе­ры обык­но­вен­но­го по­ряд­ка ве­щей, воз­ни­ка­ет веч­но пов­то­ря­ющий­ся воп­рос: что ве­ро­ят­нее - то ли, что та­кое не­обык­но­вен­ное со­бы­тие дей­ст­ви­тельно слу­чи­лось, или то, что рас­сказ дол­жен быть по­нят ина­че или счи­таться со­вер­шен­но не­вер­ным? Вследст­вие это­го, мы для рас­поз­на­ния ис­ти­ны охот­но об­ра­ща­ем­ся к ис­то­ри­чес­ким ис­точ­ни­кам в ос­тат­ках древ­нос­ти, к не­умыш­лен­ным и по­боч­ным до­ка­за­тельствам и к та­ким письмен­ным до­ку­мен­там, ко­то­рые не пред­наз­на­ча­лись быть ис­то­ри­чес­кой хро­ни­кой. Но мо­жет ли кто-ли­бо, зна­ко­мый с ге­оло­ги­ей, ска­зать, что мы слиш­ком не­до­вер­чи­вы, что­бы ве­рить чу­де­сам, ес­ли предс­тав­ля­ет­ся пол­ное ру­ча­тельство в их дос­то­вер­нос­ти? Бы­ло ли дру­гое вре­мя, ког­да за­те­ряв­ши­еся ис­то­ри­чес­кие со­бы­тия вос­ста­нав­ли­ва­лись, а зна­ко­мые уже нам исп­рав­ля­лись бо­лее тща­тельно, чем они вос­ста­нав­ли­ва­ют­ся и исп­рав­ля­ют­ся те­перь, с по­мощью це­лой ар­мии пу­те­шест­вен­ни­ков, ис­сле­до­ва­те­лей недр зем­ли, охот­ни­ков за ста­ры­ми ру­ко­пи­ся­ми и за­бы­ты­ми на­ре­чи­ями? Са­ми ми­фы, ко­то­рые бы­ли от­верг­ну­ты, как лжи­вые бас­ни, ста­но­вят­ся ис­то­ри­чес­ки­ми ис­точ­ни­ка­ми, та­ки­ми пу­тя­ми, о ко­то­рых ед­ва ли меч­та­ли их твор­цы и те, кто пе­ре­да­вал их из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние. Смысл их неп­ра­вильно по­ни­ма­ли, но он зак­лю­ча­ет­ся в них не­сом­нен­но. Вся­кая бас­ня, ког­да-ли­бо рас­ска­зы­вав­ша­яся, в свое вре­мя долж­на бы­ла иметь из­вест­ное зна­че­ние; да­же ложь, как го­во­рит ис­панс­кая пос­ло­ви­ца, есть вы­со­ко­рож­ден­ная да­ма. Вот по­че­му ста­рые ми­фы за­ня­ли над­ле­жа­щее мес­то сре­ди ис­то­ри­чес­ких фак­тов как сви­де­тельства про­цес­са раз­ви­тия мыс­ли, как вос­по­ми­на­ния о дав­но ис­чез­нув­ших ве­ро­ва­ни­ях и обы­ча­ях и да­же (в из­вест­ной ме­ре) как ма­те­ри­алы для ис­то­рии тех на­ро­дов, ко­то­рым они при­над­ле­жа­ли. От­но­сясь к ним та­ким об­ра­зом, сов­ре­мен­ный ис­то­рик, столь спо­соб­ный и склон­ный к раз­ру­ше­нию, ста­нет так­же спо­соб­ным и го­то­вым к вос­соз­да­нию.

    Разработка ми­фов бо­лее все­го нуж­да­ет­ся в ши­ро­те поз­на­ний и в зна­нии при­емов. Тол­ко­ва­ния с уз­кой точ­ки зре­ния всег­да ока­зы­ва­ют­ся не­сос­то­ятельны­ми пе­ред бо­лее ши­ро­ким воз­зре­ни­ем. Сто­ит только взгля­нуть, как Ге­ро­дот объясня­ет ис­то­рию детст­ва Ки­ра[48], ко­то­рый был по­ки­нут и вскорм­лен со­ба­кой. Он рас­ска­зы­ва­ет, что этот ре­бе­нок прос­то был вос­пи­тан же­ной пас­ту­ха, имя ко­то­рой бы­ло по­хо­же на пер­сидс­кое сло­во, обоз­на­ча­ющее со­ба­ку, от­ку­да про­изош­ла бас­ня, буд­то нас­то­ящая со­ба­ка спас­ла и вы­кор­ми­ла его. До­пус­тим, что для од­но­го слу­чая это мог­ло быть спра­вед­ли­во. Но мож­но ли до­пус­тить, что ис­то­рия Ро­му­ла и Ре­ма[49] есть так­же вос­по­ми­на­ние о дей­ст­ви­тельном со­бы­тии, предс­тав­лен­ном инос­ка­за­тельно с по­мощью со­вер­шен­но та­кой же иг­ры слов с име­нем кор­ми­ли­цы, ко­то­рое (слу­чай­но) оз­на­ча­ло так­же жи­вот­ное-сам­ку? Не­уже­ли и римс­кие близ­не­цы бы­ли так­же слу­чай­но дей­ст­ви­тельно по­ки­ну­ты и вскорм­ле­ны кор­ми­ли­цей, ко­то­рая имен­но на­зы­ва­лась Лу­па (в пе­ре­во­де с ла­тинс­ко­го - вол­чи­ца). Лек­си­кон Ламп­ри­ера, ко­то­рым мы ру­ко­водст­во­ва­лись в на­шей мо­ло­дос­ти (я ссы­ла­юсь на 16-е из­да­ние 1831 г.), весьма серьезно объясня­ет та­ким спо­со­бом про­ис­хож­де­ние зна­ме­ни­той ле­ген­ды.

    Вникая в этот воп­рос над­ле­жа­щим об­ра­зом, мы най­дем, что оба эти рас­ска­за предс­тав­ля­ют только об­раз­чи­ки весьма расп­рост­ра­нен­ной груп­пы ми­фов, сос­тав­ля­ющей лишь часть еще бо­лее об­шир­ной мас­сы пре­да­ний о по­ки­ну­тых мла­ден­цах, ко­то­рые бы­ли спа­се­ны, что­бы сде­латься по­том на­род­ны­ми ге­ро­ями. По­доб­ных при­ме­ров мно­го. Сла­вянс­кое на­род­ное пре­да­ние рас­ска­зы­ва­ет о вол­чи­це и о мед­ве­ди­це, вскор­мив­ших двух сверхъестест­вен­ных близ­не­цов: Ва­ли­го­ру, дви­гав­ше­го го­ры, и Выр­ви­ду­ба, вы­ры­вав­ше­го ду­бы с кор­ня­ми. Гер­ма­ния име­ет свою ле­ген­ду о Ди­те­ри­хе, проз­ван­ном Вольфдит­ри­хом, по име­ни сво­ей кор­ми­ли­цы-вол­чи­цы. В Ин­дии тот же эпи­зод пов­то­ря­ет­ся в сказ­ках о Са­та­ва­га­не и льви­це, о Синг-Ба­бе и тиг­ри­це. Су­щест­ву­ет так­же ле­ген­да, рас­ска­зы­ва­ющая о Бур­та-Чи­но - мальчи­ке, ко­то­рый был бро­шен в озе­ро, спа­сен вол­чи­цей и сде­лал­ся ос­но­ва­те­лем ту­рец­ко­го го­су­дарст­ва. Да­же ди­кие юра­ка­ре в Бра­зи­лии рас­ска­зы­ва­ют о сво­ем бо­жест­вен­ном ге­рое Ти­ри, ко­то­рый был вскорм­лен сам­кой ягу­ара.

    Сравнение меж­ду со­бой по­доб­ных ле­генд в дей­ст­ви­тельнос­ти об­лег­чи­ло на­уч­ное тол­ко­ва­ние ми­фов. В тех слу­ча­ях, ког­да сов­ре­мен­ная на­ука стре­ми­лась бо­лее со­зи­дать, чем раз­ру­шать, она на­хо­ди­ла, что су­щест­ву­ют груп­пы тол­ко­ва­ний ми­фов, ос­но­ва­ния ко­то­рых ста­но­вят­ся ши­ре и глуб­же по ме­ре то­го, как ста­но­вят­ся ши­ре и глуб­же до­ка­за­тельства. На­ча­ла, ко­то­рые долж­ны ле­жать в ос­но­ва­нии вер­ной сис­те­мы тол­ко­ва­ния ми­фов, на са­мом де­ле нем­но­го­чис­лен­ны и прос­ты. Расп­ре­де­ляя сход­ные ми­фы раз­лич­ных стран в ши­ро­кие од­но­род­ные груп­пы, мы по­лу­ча­ем воз­мож­ность прос­ле­дить в ми­фо­ло­гии дей­ст­вие про­цес­са во­об­ра­же­ния, по­ви­ну­юще­го­ся оп­ре­де­лен­ным за­ко­нам. Те сказ­ки, ко­то­рые, бу­ду­чи взя­ты от­дельно од­на от дру­гой, мог­ли бы воз­бу­дить только прос­тое лю­бо­пытст­во, за­ни­ма­ют свое мес­то сре­ди оп­ре­де­лен­ных и обыч­ных соз­да­ний че­ло­ве­чес­ко­го ума. В ре­зульта­те мы не­од­нок­рат­но убеж­да­ем­ся, что как «исти­на бы­ва­ет бо­лее неп­рав­до­по­доб­на, чем вы­мы­сел», так и миф мо­жет быть бо­лее од­но­об­ра­зен, чем ис­то­рия.

    Сверх то­го, на­ше­му наб­лю­де­нию дос­туп­ны не­сом­нен­ные фак­ты су­щест­во­ва­ния древ­них и но­вых на­ро­дов, так вер­но от­ра­жа­ющих то умст­вен­ное сос­то­яние, ко­то­ро­му при­над­ле­жит раз­ви­тие ми­фов, что они в од­но и то же вре­мя сох­ра­ня­ют соз­на­ние смыс­ла сво­их ста­рых ми­фов и неп­ри­нуж­ден­ную и ес­тест­вен­ную при­выч­ку со­зи­дать но­вые. Ди­кие на­ро­ды с не­за­па­мят­ных вре­мен жи­ли и еще про­дол­жа­ют жить на той сту­пе­ни умст­вен­но­го раз­ви­тия, на ко­то­рой про­ис­хо­дит обык­но­вен­но соз­да­ние ми­фов. Только вследст­вие пол­но­го не­ве­жест­ва и не­же­ла­ния уз­нать, как и ка­ко­го ро­да людьми на са­мом де­ле соз­да­ют­ся ми­фы, прос­тая фи­ло­со­фия этих пос­лед­них бы­ла скры­та под гру­да­ми му­со­ра, на­сы­пан­но­го ком­мен­та­то­ра­ми. Хо­тя сек­рет тол­ко­ва­ния ми­фов и не был ни­ког­да со­вер­шен­но ут­ра­чен, но он был за­быт. К не­му об­ра­ти­лись сно­ва, глав­ным об­ра­зом, бла­го­да­ря сов­ре­мен­ным пи­са­те­лям, ко­то­рые с гро­мад­ным упорст­вом и ис­кус­ством ис­сле­до­ва­ли древ­ний язык, по­эзию и фольклор на­ше­го собст­вен­но­го на­ро­да, на­чи­ная от братьев Гримм, соб­рав­ших де­ре­венс­кие сказ­ки, и до Мак­са Мюл­ле­ра, из­дав­ше­го Риг­ве­ду. Арий­ский язык и ли­те­ра­ту­ра отк­ры­ва­ют пе­ред на­ми не­обык­но­вен­но строй­ную и яс­ную кар­ти­ну то­го вре­ме­ни, ког­да ми­фо­ло­гия еще на­хо­ди­лась на пер­вых сту­пе­нях сво­его раз­ви­тия, предс­тав­ляя те пер­во­быт­ные за­ро­ды­ши по­эзии при­ро­ды, ко­то­рые в пос­ле­ду­ющие ве­ка бы­ли пре­уве­ли­че­ны и ис­ка­же­ны до то­го, что детс­кие вы­мыс­лы бы­ли воз­ве­де­ны в сте­пень та­инст­вен­ных су­еве­рий. Мы не на­ме­ре­ны предп­ри­ни­мать здесь спе­ци­альное ис­сле­до­ва­ние арий­ской ми­фо­ло­гии, ко­то­рая за­ни­ма­ла уже мно­гих зна­ме­ни­тых уче­ных, а хо­тим лишь срав­нить меж­ду со­бой не­ко­то­рые из са­мых за­ме­ча­тельных ми­фо­ло­ги­чес­ких про­цес­сов у раз­лич­ных че­ло­ве­чес­ких рас, имея целью оп­ре­де­лить об­щее от­но­ше­ние ми­фов ди­ка­рей к ми­фам ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. Мы не стре­мим­ся рас­смот­реть ми­фо­ло­гию все­го ми­ра и ос­тав­ля­ем в сто­ро­не мно­го весьма важ­ных сто­рон, ко­то­рые нельзя бы­ло бы обой­ти мол­ча­ни­ем в бо­лее об­щем ис­сле­до­ва­нии. Здесь изб­ра­ны по большей час­ти та­кие пред­ме­ты, ко­то­рые бла­го­да­ря точ­нос­ти сви­де­тельств и ар­гу­мен­тов, при­ла­га­емых к ним, мо­гут предс­та­вить проч­ное ос­но­ва­ние для изу­че­ния ми­фа с точ­ки зре­ния от­но­ше­ния его к об­щей эт­но­ло­ги­чес­кой за­да­че раз­ви­тия ци­ви­ли­за­ции. Глав­ный те­зис, под­дер­жи­ва­емый здесь, зак­лю­ча­ет­ся в сле­ду­ющем. Миф воз­ник в пе­ри­од ди­кос­ти, че­рез ко­то­рый прош­ло в от­да­лен­ные ве­ка все че­ло­ве­чест­во. Он ос­та­ет­ся поч­ти без из­ме­не­ния у сов­ре­мен­ных при­ми­тив­ных пле­мен, ко­то­рые меньше дру­гих отош­ли от этих пер­во­быт­ных ус­ло­вий. В то же вре­мя выс­шие и позд­ней­шие сту­пе­ни ци­ви­ли­за­ции, частью сох­ра­няя его под­лин­ные прин­ци­пы, а частью раз­ви­вая унас­ле­до­ван­ные ими ре­зульта­ты ми­фот­вор­чест­ва в фор­ме пре­да­ний пред­ков, про­дол­жа­ли от­но­ситься к не­му не только со снис­хож­де­ни­ем, но и с по­че­том.

    Происхождение и пер­во­на­чальное раз­ви­тие ми­фа долж­ны бы­ли быть про­дук­том че­ло­ве­чес­ко­го ума в его ран­нем детс­ком сос­то­янии. Прав­да, уче­ные-кри­ти­ки, при­ни­мая за изу­че­ние ми­фо­ло­гии не с над­ле­жа­щей сто­ро­ны, ред­ко при­хо­ди­ли к пра­вильной оцен­ке этих мла­ден­чес­ких идей, при­ни­мав­ших ус­лов­ную фор­му в по­эзии или пре­об­ра­зо­ван­ных в ис­то­ри­чес­кое пре­да­ние. Меж­ду тем чем бо­лее мы срав­ни­ва­ем ми­фи­чес­кие вы­мыс­лы раз­лич­ных на­ро­дов и ста­ра­ем­ся вник­нуть в об­щие идеи, ле­жа­щие в ос­но­ве их сходст­ва, тем бо­лее мы убеж­да­ем­ся в том, что и мы са­ми во вре­мя на­ше­го детст­ва на­хо­ди­лись у по­ро­га царст­ва ми­фа. Ре­бе­нок-отец бу­ду­ще­го че­ло­ве­ка, и в ми­фо­ло­гии вы­ра­же­ние это име­ет еще бо­лее глу­бо­кий смысл, чем мы обык­но­вен­но при­да­ем ему.

    Так, рас­смат­ри­вая стран­ные вы­мыс­лы и ди­кие ле­ген­ды низ­ших пле­мен, мы долж­ны приз­нать ди­ка­ря предс­та­ви­те­лем че­ло­ве­чес­кой ра­сы в пе­ри­оде ее детст­ва, 3десь эт­но­ло­гия и срав­ни­тельная ми­фо­ло­гия идут ру­ка об ру­ку, и раз­ви­тие ми­фа рас­смат­ри­ва­ют как не­из­мен­ную часть раз­ви­тия культу­ры. Ес­ли ди­кие на­ро­ды как бли­жай­шие сов­ре­мен­ные предс­та­ви­те­ли пер­во­быт­ной культу­ры про­яв­ля­ют в на­ибо­лее оп­ре­де­лен­ной и не­из­мен­ной фор­ме за­ча­точ­ные ми­фи­чес­кие идеи, ко­то­рые лишь ос­та­ет­ся прос­ле­дить в дальней­шем хо­де ци­ви­ли­за­ции, то для изу­ча­ющих этот пред­мет бу­дет на­ибо­лее ра­ци­онально на­чи­нать по ме­ре воз­мож­нос­ти с са­мо­го на­ча­ла.

    Мифология ди­ка­рей мо­жет пос­лу­жить нам ос­но­вой, а за­тем мо­гут быть предс­тав­ле­ны ми­фы бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных об­ществ, как соз­да­ния, про­ис­хо­дя­щие из то­го же ис­точ­ни­ка, хо­тя и бо­лее со­вер­шен­ные со сто­ро­ны ху­до­жест­вен­нос­ти. Та­кое от­но­ше­ние к пред­ме­ту ока­зы­ва­ет­ся удов­лет­во­ри­тельным поч­ти во всех от­рас­лях это­го ис­сле­до­ва­ния, и в осо­бен­нос­ти при изу­че­нии за­ме­ча­тельных по кра­со­те по­эти­чес­ких вы­мыс­лов, ко­то­рые мо­гут быть наз­ва­ны ми­фа­ми при­ро­ды, или при­род­ны­ми ми­фа­ми.

    Первая и глав­ная при­чи­на прев­ра­ще­ния фак­тов ежед­нев­но­го опы­та в миф есть ве­ро­ва­ние в оду­шев­ле­ние всей при­ро­ды - ве­ро­ва­ние, ко­то­рое дос­ти­га­ет выс­шей сво­ей точ­ки в оли­цет­во­ре­нии её. Это вов­се не слу­чай­ное или ги­по­те­ти­чес­кое дей­ст­вие че­ло­ве­чес­ко­го ума не­раз­рыв­но свя­за­но с тем пер­во­быт­ным умст­вен­ным сос­то­яни­ем, ког­да че­ло­век в мельчай­ших под­роб­нос­тях ок­ру­жа­юще­го его ми­ра ви­дит про­яв­ле­ния лич­ной жиз­ни и во­ли. Это уче­ние об ани­миз­ме в дру­гом мес­те бу­дет рас­смот­ре­но на­ми в его дей­ст­вии на фи­ло­со­фию и ре­ли­гию. Те­перь же мы зай­мем­ся только от­но­ше­ни­ем его к ми­фо­ло­гии. Для при­ми­тив­ных че­ло­ве­чес­ких пле­мен солн­це и звез­ды, де­ревья и ре­ки, об­ла­ка и вет­ры ста­но­вят­ся лич­ны­ми оду­шев­лен­ны­ми су­щест­ва­ми, ко­то­рые жи­вут на­по­до­бие лю­дей или жи­вот­ных и ис­пол­ня­ют пред­наз­на­чен­ные им в ми­ре функ­ции с по­мощью чле­нов, как жи­вот­ные, или ис­кус­ствен­ных ору­дий, как че­ло­век. Иног­да же ви­ди­мое че­ло­ве­чес­ким гла­зом предс­тав­ля­ет­ся лишь прос­тым ору­ди­ем для той или дру­гой це­ли или еще бес­фор­мен­ным ма­те­ри­алом, за ко­то­рым скры­ва­ет­ся ка­кое-ни­будь чу­до­вищ­ное, хо­тя и по­лу­че­ло­ве­чес­кое, су­щест­во, дей­ст­ву­ющее на них сво­ими ру­ка­ми или при­во­дя­щее их в дви­же­ние сво­им ду­но­ве­ни­ем. Ос­но­ва, на ко­то­рой пост­ро­ены по­доб­ные идеи, не мо­жет быть су­же­на до прос­то­го по­эти­чес­ко­го вы­мыс­ла или до прос­той ме­та­фо­ры. Идеи эти опи­ра­ют­ся на ши­ро­кую фи­ло­со­фию при­ро­ды, прав­да пер­во­быт­ную и гру­бую, но пол­ную мыс­ли и по­ни­ма­емую впол­не ре­ально и серьезно.

    Существование по­доб­но­го пер­во­быт­но­го предс­тав­ле­ния об оду­шев­ле­нии все­го ми­ра мы долж­ны подт­вер­дить оче­вид­ны­ми сви­де­тельства­ми, что­бы чи­та­те­ли, ма­ло зна­ко­мые с пред­ме­том, не пред­по­ло­жи­ли в ней сов­ре­мен­но­го фи­ло­софс­ко­го вы­мыс­ла или не по­ду­ма­ли бы, что та­кое воз­зре­ние, ес­ли оно дей­ст­ви­тельно вы­ра­жа­ет­ся при­ми­тив­ны­ми су­щест­ва­ми, выс­ка­зы­ва­ет­ся ими только в ви­де по­эти­чес­ко­го обо­ро­та ре­чи. Да­же в ци­ви­ли­зо­ван­ных стра­нах оно про­яв­ля­ет­ся в ран­них по­ня­ти­ях ре­бен­ка о внеш­нем ми­ре, и мы не мо­жем не за­ме­тить, как это про­ис­хо­дит. Пер­вые су­щест­ва, дос­туп­ные по­ни­ма­нию де­тей, бы­ва­ют су­щест­ва че­ло­ве­чес­кие и по пре­иму­щест­ву они са­ми. Пер­вым объясне­ни­ем все­го про­ис­хо­дя­ще­го кру­гом яв­ля­ет­ся по­это­му объясне­ние с че­ло­ве­чес­кой точ­ки зре­ния, как буд­то стулья, пал­ки и де­ре­вян­ные ло­ша­ди при­во­дят­ся в дей­ст­вие та­кой же лич­ной во­лей, ко­то­рая уп­рав­ля­ет дей­ст­ви­ями ня­нек, де­тей и ко­тят. Та­ким об­ра­зом, ре­бе­нок де­ла­ет пер­вый шаг в ми­фо­ло­гии, ста­ра­ясь, по­доб­но Ко­зет­те[50] с ее кук­лой, «предс­та­вить се­бе, что неч­то есть нек­то». Са­мый путь, ко­то­рым мы во вре­мя сво­его вос­пи­та­ния оту­ча­ем­ся от этой детс­кой те­ории, по­ка­зы­ва­ет всю сте­пень ее пер­во­быт­нос­ти. Да­же у взрос­лых ци­ви­ли­зо­ван­ных ев­ро­пей­цев, как весьма спра­вед­ли­во за­ме­ча­ет Грот, «си­ла ми­нут­но­го ув­ле­че­ния мо­жет час­то пре­одо­леть уко­ре­нив­шу­юся при­выч­ку, и да­же раз­ви­той че­ло­век в ми­ну­ту жес­то­кой бо­ли спо­со­бен уда­рить или уку­сить без­жиз­нен­ный пред­мет, при­чи­нив­ший ему эту боль».

    В та­ких слу­ча­ях ум ди­ка­ря восп­ро­из­во­дит сос­то­яние детс­ко­го ума. Ди­кий ту­зе­мец Бра­зи­лии го­тов уку­сить ка­мень, о ко­то­рый спотк­нул­ся, или стре­лу ко­то­рая его по­ра­ни­ла. Та­кое умст­вен­ное сос­то­яние мож­но прос­ле­дить на всем про­тя­же­нии ис­то­рии не только в ви­де им­пульсив­ной при­выч­ки, но и в фор­мально ус­та­нов­лен­ных за­ко­нах. Гру­бые ку­ки Юж­ной Азии весьма доб­ро­со­вест­но ис­пол­ня­ли свой нес­лож­ный за­кон мес­ти - жизнь за жизнь. Ес­ли тигр раз­ры­вал ка­ко­го-ни­будь ку­ки, се­мей­ст­во его счи­та­лось от­вер­жен­ным, по­ка ему не уда­ва­лось отомс­тить, т. е. убить и съесть это­го са­мо­го или дру­го­го тиг­ра. Ма­ло то­го, ес­ли че­ло­век по­ги­бал от па­де­ния с де­ре­ва, родст­вен­ни­ки его в ви­де воз­мез­дия сру­ба­ли де­ре­во и рас­ка­лы­ва­ли в щеп­ки. В Ко­хин­хи­не один из ца­рей не­дав­не­го вре­ме­ни выс­тав­лял к по­зор­но­му стол­бу, как и вся­ко­го дру­го­го прес­туп­ни­ка, ко­рабль, ко­то­рый не­удач­но ис­пол­нял свое наз­на­че­ние.

    И в клас­си­чес­кой древ­нос­ти бы­ва­ли слу­чаи та­ко­го ро­да, о чем сви­де­тельству­ет, нап­ри­мер, би­че­ва­ние Гел­лес­пон­та Ксерк­сом и от­ве­де­ние Гин­ды Ки­ром[51]. Но еще за­ме­ча­тельнее су­деб­ный про­цесс, со­вер­шав­ший­ся в Афи­нах. В При­та­нее су­ди­ли каж­дый не­оду­шев­лен­ный пред­мет, нап­ри­мер то­пор, ку­сок де­ре­ва или ка­мень ко­то­рый при­чи­нил ко­му-ни­будь смерть, ес­ли бы­ло до­ка­за­но, что в этом не участ­во­вал че­ло­век. Ес­ли этот ка­мень, ку­сок де­ре­ва под­вер­гал­ся осуж­де­нию, он тор­жест­вен­но выб­ра­сы­вал­ся за пре­де­лы го­ро­да. Дух это­го за­ме­ча­тельно­го су­доп­ро­из­водст­ва встре­ча­ет­ся и в ста­ром анг­лий­ском за­ко­не (унич­то­жен­ном в нас­то­ящее царст­во­ва­ние), по ко­то­ро­му не только жи­вот­ное, убив­шее че­ло­ве­ка, но и пе­ре­ехав­шее че­рез не­го ко­ле­со или убив­шее его при сво­ем па­де­нии де­ре­во от­да­ют­ся бо­гу, т. е. кон­фис­ку­ют­ся и про­да­ют­ся в пользу бед­ных, или, как го­во­рит Брак­тон, «все, при­чи­ня­ющее смерть, долж­но быть от­да­но бо­гу». Д-р Рейд, ком­мен­ти­руя этот за­кон, го­во­рит, что тут не пред­по­ла­га­лось на­ка­зы­вать бы­ка или ко­ле­со как прес­туп­ни­ков, а только «вну­шить на­ро­ду свя­щен­ное ува­же­ние к жиз­ни че­ло­ве­ка». Но этот ар­гу­мент ско­рее ука­зы­ва­ет на не­обос­но­ван­ность та­ко­го ро­да неп­ро­ду­ман­ных рас­суж­де­ний о про­ис­хож­де­нии ка­ко­го-ли­бо за­ко­на, ког­да они не подт­верж­да­ют­ся не­об­хо­ди­мым сви­де­тельством ис­то­рии и эт­ног­ра­фии.

    Это пер­во­быт­ное по­ня­тие встре­ча­ет­ся во всей сво­ей край­нос­ти и в сов­ре­мен­ных на­род­ных по­верьях. В Анг­лии из­вес­тен тро­га­тельный обы­чай «объявлять пче­лам» о смер­ти хо­зя­ина или хо­зяй­ки до­ма. В Гер­ма­нии же эта идея вы­ра­жа­ет­ся еще пол­нее: там пе­чальное из­вес­тие пе­ре­да­ет­ся не только каж­до­му улью в са­ду и каж­до­му жи­вот­но­му в хле­ве, но и каж­до­му меш­ку с хле­бом. По­ла­га­ет­ся при­кос­нуться ко всем пред­ме­там, на­хо­дя­щим­ся в до­ме, и толк­нуть их, что­бы и им бы­ло из­вест­но, что хо­зя­ина не ста­ло.

    Анимизм со­дер­жит в се­бе нес­колько докт­рин, ко­то­рые так не­ук­лон­но ве­дут к оли­цет­во­ре­нию, что ди­ка­ри и вар­ва­ры без вся­ко­го, по-ви­ди­мо­му, уси­лия при­да­ют неп­ре­рыв­ную ин­ди­ви­ду­альную жизнь яв­ле­ни­ям, ко­то­рые мы при край­нем нап­ря­же­нии на­шей фан­та­зии спо­соб­ны оли­цет­во­рять только при по­мо­щи соз­на­тельной ме­та­фо­ры. Идея о пре­об­ла­да­ющей во­ле и жиз­ни в при­ро­де, вы­хо­дя­щая да­лё­ко за пре­де­лы сов­ре­мен­но­го по­ня­тия о том же пред­ме­те, ве­ро­ва­ние в лич­ные ду­ши, оду­шев­ля­ющие да­же то, что мы на­зы­ва­ем не­оду­шев­лен­ны­ми пред­ме­та­ми, те­ория о пе­ре­се­ле­нии душ как при жиз­ни, так и пос­ле смер­ти, по­ня­тие о ми­ри­адах ду­хов­ных су­ществ, то но­ся­щих­ся в воз­ду­хе, то оби­та­ющих в де­ревьях, ска­лах или во­до­па­дах и со­об­ща­ющих, та­ким об­ра­зом, свои лич­ные свой­ст­ва этим ма­те­ри­альным пред­ме­там, - все эти идеи про­яв­ля­ют­ся в ми­фо­ло­гии в та­ких раз­но­об­раз­ных со­че­та­ни­ях, что прос­ле­дить дей­ст­вие каж­дой из них от­дельно яв­ля­ет­ся де­лом до край­нос­ти труд­ным.

    Это ани­мис­ти­чес­кое про­ис­хож­де­ние при­род­ных ми­фов про­яв­ля­ет­ся весьма яр­ко в большой кос­ми­чес­кой груп­пе ми­фов о солн­це, лу­не и звез­дах. В пер­во­быт­ной фи­ло­со­фии все­го ми­ра солн­це и лу­на ода­ре­ны жизнью и по при­ро­де сво­ей при­над­ле­жат как бы к су­щест­вам че­ло­ве­чес­ким. Обык­но­вен­но про­ти­во­по­ла­га­емые друг дру­гу как муж­чи­на и жен­щи­на, они, од­на­ко, раз­ли­ча­ют­ся от­но­си­тельно по­ла, при­пи­сы­ва­емо­го то­му или дру­го­му, так же как и в сво­их от­но­ше­ни­ях меж­ду со­бой. У пле­ме­ни мбо­ко­би в Юж­ной Аме­ри­ке лу­на иг­ра­ет роль му­жа, а солн­це - его же­ны. По пре­да­нию, же­на од­наж­ды упа­ла с не­ба и бы­ла сно­ва пос­тав­ле­на на мес­то ин­дей­цем. Од­на­ко она упа­ла вто­рич­но и зажг­ла лес, ко­то­рый вско­ре об­ра­тил­ся в мо­ре пла­ме­ни.

    В ми­фо­ло­гии ал­гон­ки­нов солн­це, на­обо­рот, выс­ту­па­ет как муж, а лу­на как же­на. Об этом сви­де­тельству­ет раз­го­вор меж­ду ни­ми и па­те­ром Ле­же­ном, од­ним из пер­вых иезу­итс­ких мис­си­оне­ров в Ка­на­де в XVII в.: «Я спро­сил у них, от­че­го про­ис­хо­дит зат­ме­ние Лу­ны и Солн­ца; они от­ве­ча­ли мне, что Лу­на зат­ме­ва­ет­ся или ка­жет­ся чер­ной от­то­го, что она дер­жит на ру­ках сво­его сы­на ко­то­рый не да­ет ви­деть ее свет. «Если у Лу­ны есть сын, ста­ло быть, она за­му­жем или бы­ла за­му­жем», - ска­зал я им. «Да, - ска­за­ли они, - ее муж - Солн­це, ко­то­рый хо­дит весь день, а она всю ночь; и ес­ли он зат­ме­ва­ет­ся или тем­не­ет, это зна­чит - он так­же бе­рет иног­да на ру­ки сво­его сы­на от Лу­ны». - «Да, но ни Лу­на, ни Солн­це не име­ют рук», - го­во­рил я им. «Ты ни­че­го не по­ни­ма­ешь: они пос­то­ян­но дер­жат пе­ред со­бой на­тя­ну­тые лу­ки - вот по­че­му не ви­дать их рук». - «В ко­го же они хо­тят стре­лять?» - «А мы по­чем зна­ем?»

    Важной в ми­фо­ло­ги­чес­ком от­но­ше­нии ле­ген­дой яв­ля­ет­ся рас­сказ ин­дей­цев от­та­ва об Иос­ко, в ко­то­ром Солн­це и Лу­на опи­сы­ва­ют­ся как 6paт и сест­ра. Два ин­дей­ца, го­во­рит­ся в ней, вско­чи­ли че­рез от­верс­тие в не­бо и очу­ти­лись в пре­лест­ной, оза­рен­ной лун­ным си­яни­ем мест­нос­ти. Тут они встре­ти­лись с вы­хо­див­шей из-за хол­ма Лу­ной, ко­то­рую они уз­на­ли с пер­во­го взгля­да. Это бы­ла по­жи­лая жен­щи­на, с блед­ным ли­цом и прив­ле­ка­тельной на­руж­ностью. Лас­ко­во го­во­ря с ни­ми, она по­ве­ла их к бра­ту сво­ему Солн­цу, ко­то­рый взял их с со­бой и со­вер­шил с ни­ми свой путь, а за­тем от­пус­тил до­мой, по­обе­щав им счаст­ли­вую жизнь. У егип­тян Ози­рис и Изи­да бы­ли в то же вре­мя солн­цем и лу­ной, бра­том и сест­рой, му­жем и же­ной. То же бы­ло и у пе­ру­ан­цев с солн­цем и лу­ной. Бра­ки ин­ков меж­ду братьями и сест­ра­ми на­хо­ди­ли, та­ким об­ра­зом, свой смысл и оп­рав­да­ние в са­мой ре­ли­гии. Ми­фы дру­гих стран, в ко­то­рых по­доб­ные от­но­ше­ния по­лов мо­гут не про­яв­ляться, вы­ра­жа­ют тем не ме­нее та­кое же жиз­нен­ное оли­цет­во­ре­ние в пос­то­ян­но пов­то­ря­ющих­ся, но веч­но све­жих рас­ска­зах о дне и но­чи. Так, мек­си­кан­цы рас­ска­зы­ва­ют, как ста­рое солн­це вы­го­ре­ло и весь мир ос­тал­ся объятым тем­но­той и как тог­да древ­ний их ге­рой бро­сил­ся в ог­ром­ное пла­мя, опус­тил­ся в под­зем­ный мрак и воз­ник на вос­то­ке, блес­тя­щий и обо­гот­во­рен­ный, в об­ра­зе То­на­тиу, или солн­ца. Пос­ле не­го бро­сил­ся ту­да же дру­гой ге­рой, но си­ла пла­ме­ни уже уменьши­лась, и он воск­рес с меньшим блес­ком и си­яни­ем в ви­де Мец­ли, или лу­ны.

    Если нам воз­ра­зят, что все это мо­жет быть не что иное, как вы­ра­зи­тельная фор­ма ре­чи, по­доб­но по­эти­чес­кой ме­та­фо­ре сов­ре­мен­но­го по­эта, то мы мо­жем при­вес­ти до­ка­за­тельства, пе­ред ко­то­ры­ми та­кие воз­ра­же­ния не мо­гут иметь си­лы. Ког­да, нап­ри­мер, але­уты ду­ма­ют, что лу­на, ес­ли кто-ни­будь ос­кор­бит ее, бу­дет бро­сать кам­ня­ми в ос­кор­би­те­ля и убьет его, или ког­да ин­дей­цы рас­ска­зы­ва­ют, что лу­на спус­ти­лась к ин­ди­ан­ке в об­ра­зе прек­рас­ной жен­щи­ны с ре­бен­ком на ру­ках и пот­ре­бо­ва­ла для се­бя та­ба­ку и ме­хо­вой одеж­ды, то мо­жет ли быть по­ня­тие о лич­ном су­щест­ве бо­лее оп­ре­де­лен­ным? Или ког­да ин­де­ец-апа­чи ука­зал на не­бо и спро­сил бе­ло­го че­ло­ве­ка: «Раз­ве вы не ве­ри­те, что бог, вот это солн­це, ви­дит, что мы де­ла­ем, и на­ка­зы­ва­ет нас, ког­да мы пос­ту­па­ет дур­но?», то воз­мож­но ли ут­верж­дать, что ди­карь в этом слу­чае имел в ви­ду ри­то­ри­чес­кое упо­доб­ле­ние?

    В Го­ме­ро­вом по­ни­ма­нии жи­во­го, лич­но­го Ге­ли­оса выс­ту­па­ет неч­то бо­лее глу­бо­кое и об­шир­ное, не­же­ли ме­та­фо­ра. Да­же и в позд­ней­шие вре­ме­на в той же Гре­ции по всей стра­не раз­дал­ся крик не­го­до­ва­ния про­тив аст­ро­но­мов, этих бо­го­хульных ма­те­ри­алис­тов, ко­то­рые от­ри­ца­ли не только бо­жест­вен­ность, но и са­мую лич­ность солн­ца и счи­та­ли его ог­ром­ным го­ря­чим ша­ром. Еще позд­нее Та­цит, рас­ска­зы­вая о Бой­окальке, за­щи­щав­шем пе­ред римс­ким ле­га­том свое пле­мя, что­бы его не изг­на­ли с за­ни­ма­емых им зе­мель, чрез­вы­чай­но яр­ко восп­ро­из­во­дит ста­рое оли­цет­во­ре­ние, вы­рож­дав­ше­еся у рим­лян в упо­доб­ле­ние, но сох­ра­нив­шее у гер­манс­кие на­ро­дов всю свою жи­ву­честь и ре­ли­ги­оз­ную си­лу. Под­няв гла­за к солн­цу и взы­вая к дру­гим не­бес­ным те­лам, го­во­рит ис­то­рик, как буд­то он счи­тал их всех при­сутст­ву­ющи­ми, гер­манс­кий вождь спро­сил их, не­уже­ли они хо­тят ви­деть под со­бой опус­тев­шую зем­лю.

    То же мы ви­дим и от­но­си­тельно звезд. Ми­фо­ло­гия ди­ка­рей бо­га­та рас­ска­за­ми о них, ко­то­рые - при всем сво­ем раз­ли­чии в дру­гих от­но­ше­ни­ях - все схо­дят­ся в том, что при­пи­сы­ва­ют им жизнь оду­шев­лен­ных су­ществ. О них го­во­рит­ся не только как о во­об­ра­жа­емых лич­нос­тях, но им при­пи­сы­ва­ет­ся лич­ная де­ятельность и иног­да да­же объясня­ет­ся, что они не­ког­да жи­ли на зем­ле. Авст­ра­лий­ские ту­зем­цы не только го­во­рят, что звез­ды в по­ясе и нож­нах Ори­она - мо­ло­дые лю­ди, справ­ля­ющие кор­ро­бо­ри, но объясня­ют так­же, что Юпи­тер, на­зы­ва­емый у них «Сто­пою дня», был вож­дем ста­рых ду­хов, той древ­ней ра­сы, ко­то­рая бы­ла пе­ре­не­се­на на не­бо до по­яв­ле­ния на зем­ле че­ло­ве­ка. Эс­ки­мо­сы не до­вольству­ют­ся тем, что на­зы­ва­ют звез­ды по­яса Ори­она «За­те­ряв­ши­ми­ся», и рас­ска­зы­ва­ют сказ­ку, в ко­то­рой они опи­сы­ва­ют­ся заб­лу­див­ши­ми­ся охот­ни­ка­ми за тю­ле­ня­ми, но со­вер­шен­но оп­ре­де­лен­но ут­верж­да­ют, что звез­ды, преж­де чем под­няться на не­бо, в древ­нос­ти бы­ли людьми и жи­вот­ны­ми. Се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы на­зы­ва­ют пле­яды «Пля­суньями», а ут­рен­нюю звез­ду - «По­да­тельни­цею дня». Как вид­но из расп­рост­ра­нен­ных у них рас­сказ наз­ва­ния эти име­ют не од­но только по­верх­ност­ное зна­че­ние.

    Так, нап­ри­мер, иова по­вест­ву­ют о звез­де, ко­то­рой один ин­де­ец пос­то­ян­но лю­бо­вал­ся в детст­ве и ко­то­рая спус­ти­лась к не­му и го­во­ри­ла с ним, ког­да од­наж­ды он был утом­лен бе­зус­пеш­ной охо­той, и по­ве­ла его на мес­то, изо­би­ло­вав­шее дичью. Бен­гальские кха­зи го­во­рят, что звез­ды бы­ли ког­да-то людьми: од­наж­ды они влез­ли на вер­хуш­ку де­ре­ва (без сом­не­ния, большое не­бес­ное де­ре­во, о ко­то­ром го­во­рит­ся в ми­фо­ло­гии столь мно­гих стран), но ос­тав­ши­еся вни­зу то­ва­ри­щи сру­би­ли ствол и ос­та­ви­ли их на­вер­ху на вет­вях. Ру­ко­во­дясь по­доб­ны­ми ди­карс­ки­ми воз­зре­ни­ями, ед­ва ли воз­мож­но сом­не­ваться от­но­си­тельно пер­во­на­чально­го зна­че­ния обыч­но­го ан­тич­но­го оли­цет­во­ре­ния звезд.

    Простое уче­ние об оду­шев­ле­нии звезд мож­но прос­ле­дить че­рез все прош­лые ве­ка и до на­ше­го вре­ме­ни. Ори­ген объясня­ет, что звез­ды - су­щест­ва оду­шев­лен­ные и ра­зум­ные, так как в дви­же­ни­ях их ви­ден та­кой по­ря­док и та­кой ра­зум, что бы­ло бы не­ле­по при­пи­сы­вать та­кую спо­соб­ность су­щест­вам не­ра­зум­ным. Пам­фи­лий, в сво­ей апо­ло­гии[52] Ори­ге­на, выс­ка­зы­ва­ет, что не­ко­то­рые смот­ре­ли на не­бес­ные све­ти­ла как на оду­шев­лен­ных и ра­зум­ных су­ществ, тог­да как дру­гие счи­та­ли их прос­ты­ми без­душ­ны­ми и бес­чувст­вен­ны­ми те­ла­ми, и по­то­му нельзя наз­вать че­ло­ве­ка ере­ти­ком за то, что он при­дер­жи­ва­ет­ся то­го или дру­го­го воз­зре­ния, так как по это­му пред­ме­ту не су­щест­ву­ет оп­ре­де­лен­ных пре­да­ний и са­ми ду­хов­ные ли­ца име­ли на этот счет раз­лич­ные мне­ния. Дос­та­точ­но упо­мя­нуть здесь о весьма из­вест­ном сред­не­ве­ко­вом уче­нии о звезд­ных ду­шах и звезд­ных ан­ге­лах - уче­нии, так тес­но свя­зан­ном с заб­луж­де­ни­ями аст­ро­ло­гии. Те­ория о ду­шах, ожив­ля­ющих звез­ды, на­хо­дит се­бе по­бор­ни­ков да­же и в на­ше вре­мя, и де Местр, гла­ва и ру­ко­во­ди­тель ре­ак­ци­он­ных фи­ло­со­фов, выс­ту­пал про­тив сов­ре­мен­ных аст­ро­но­мов, за­щи­щая древ­нее уче­ние о лич­ной во­ле в дви­же­ни­ях звезд и те­орию оду­шев­лен­нос­ти пла­нет.

    Поэзия до та­кой сте­пе­ни срод­ни­ла нас с древ­ней оду­шев­ля­ющей фи­ло­со­фи­ей при­ро­ды, что мы без осо­бен­но­го тру­да мо­жем предс­та­вить се­бе во­дя­ной смерч ог­ром­ным ве­ли­ка­ном или морс­ким чу­до­ви­щем и изоб­ра­зить его шест­вие по вол­нам оке­ана в со­от­ветст­вен­ной ме­та­фо­ре. Но там, где по­доб­ный по­эти­чес­кий обо­рот ре­чи упот­реб­ля­ет­ся ме­нее об­ра­зо­ван­ны­ми об­щест­ва­ми, в ос­но­ва­нии его всег­да ле­жит ка­кое-ни­будь оп­ре­де­лен­ное про­за­ичес­кое зна­че­ние. Так, нап­ри­мер, во­дя­ные смер­чи, так час­то по­яв­ля­ющи­еся у бе­ре­гов Япо­нии, счи­та­ют­ся у мест­ных жи­те­лей длин­нох­вос­ты­ми дра­ко­на­ми, «взле­та­ющи­ми на воз­дух плав­ным, но вмес­те с тем стре­ми­тельным дви­же­ни­ем», вследст­вие че­го их на­зы­ва­ют «татс­ма­ки», «брыз­га­ющие дра­ко­ны». Ки­тай­цы по­ла­га­ют, что во­дя­ной смерч про­из­во­дит­ся дра­ко­ном, ко­то­рый под­ни­ма­ет­ся и опус­ка­ет­ся над во­дой; и хо­тя вследст­вие туч ни­ко­му не уда­лось ви­деть од­нов­ре­мен­но его го­ло­ву и хвост, мо­ря­ки и приб­реж­ные жи­те­ли тем не ме­нее уве­ре­ны, что ви­дят это чу­до­ви­ще, ког­да оно под­ни­ма­ет­ся из мо­ря и опус­ка­ет­ся в не­го.

    В сред­не­ве­ко­вой хро­ни­ке Ио­ан­на Бром­тонс­ко­го упо­ми­на­ет­ся о чу­де, ко­то­рое со­вер­ша­ет­ся приб­ли­зи­тельно раз в ме­сяц в Са­та­лий­ском за­ли­ве на Пам­фи­лий­ском бе­ре­гу. В об­ла­ках по­яв­ля­ет­ся как буд­то большой чер­ный дра­кон, ко­то­рый опус­ка­ет го­ло­ву в вол­ны, тог­да как хвост его ка­жет­ся прик­реп­лен­ным к не­бу. Дра­кон этот втя­ги­ва­ет в се­бя вол­ны с та­кой си­лой, что мо­жет при­под­нять вмес­те с ни­ми и наг­ру­жен­ный ко­рабль, и во из­бе­жа­ние опас­нос­ти эки­паж при­нуж­ден кри­чать и шу­меть, что­бы отог­нать дра­ко­на. Впро­чем, зак­лю­ча­ет ав­тор хро­ни­ки, не­ко­то­рые го­во­рят, что это не дра­кон, а солн­це, при­тя­ги­ва­ющее во­ду, что предс­тав­ля­ет­ся бо­лее ве­ро­ят­ным.

    Мусульмане до сих пор уве­ре­ны, что во­дя­ные смер­чи про­из­во­дят­ся ис­по­линс­ки­ми де­мо­на­ми, как это опи­сы­ва­ет­ся в «Арабс­ких сказ­ках»: «Мо­ре на­ча­ло му­титься пе­ред ни­ми, и из не­го под­нял­ся чер­ный столб, воз­вы­шав­ший­ся до са­мо­го не­ба и приб­ли­жав­ший­ся к лу­гу… но тут они уви­де­ли, что то был джинн ги­гантс­ких раз­ме­ров».

    Трудность объясне­ния по­доб­ных вы­ра­же­ний зак­лю­ча­ет­ся в сом­не­ни­ях от­но­си­тельно то­го, что тут ра­зу­ме­лось всерьез и что тут при­ни­ма­лось за фан­та­зию. Но и по­доб­ные сом­не­ния вов­се не про­ти­во­ре­чат пер­во­на­чально­му ани­мис­ти­чес­ко­му зна­че­нию та­ких вы­ра­же­ний. От­но­си­тельно это­го не мо­жет быть воп­ро­са в сле­ду­ющем рас­ска­зе о «ве­ли­кой морс­кой змее», ко­то­рый расп­рост­ра­нен сре­ди од­но­го вар­варс­ко­го пле­ме­ни Вос­точ­ной Аф­ри­ки. Один из вож­дей пле­ме­ни ва­ни­ка рас­ска­зы­вал д-ру Крап­фу о большой змее, ко­то­рая иног­да выс­ту­па­ет из мо­ря, дос­та­ет до са­мо­го не­ба и по­яв­ля­ет­ся пре­иму­щест­вен­но во вре­мя сильных дож­дей. «Я го­во­рил им, - при­бав­ля­ет мис­си­онер, - что это не змея, а во­дя­ной смерч».

    Подобные это­му яв­ле­ния на су­ше по­ро­ди­ли по­доб­ную.же груп­пу ми­фов. Му­сульма­не во­об­ра­жа­ют, что кру­тя­щи­еся пес­ча­ные стол­бы, под­ни­ма­ющи­еся в пус­ты­не, про­из­во­дят­ся по­ле­том зло­го джин­на, а жи­те­ли Вос­точ­ной Аф­ри­ки прос­то на­зы­ва­ют это де­мо­ном. При со­зер­ца­нии этих чу­до­вищ­ных об­ра­зов, ве­ли­чест­вен­но пе­ред­ви­га­ющих­ся по пус­ты­не, всем пу­те­шест­вен­ни­кам яв­ля­лась мысль, что хо­ро­шо из­вест­ные опи­са­ния в «Арабс­ких сказ­ках» ос­но­ва­ны на оли­цет­во­ре­нии са­мих пес­ча­ных стол­бов в ви­де ги­гантс­ких де­мо­нов, в ко­то­рые так ес­тест­вен­но прев­ра­ща­ет их да­же и фан­та­зия сов­ре­мен­но­го че­ло­ве­ка.

    Грубые и от­да­лен­ные од­но от дру­го­го пле­ме­на схо­дят­ся в воз­зре­нии на ра­ду­гу как на жи­вое чу­до­ви­ще. Но­во­зе­ландс­кий миф, опи­сы­вая бит­ву меж­ду бу­рей и ле­сом, рас­ска­зы­ва­ет, ка­ким об­ра­зом по­яви­лась ра­ду­га, как она по­вер­ну­лась сво­ей отк­ры­той пастью к са­мо­му Та­не-Ма­гу­те, от­цу де­ревьев, и на­па­да­ла на не­го до тех пор, по­ка ствол его не рас­ко­лол­ся над­вое, а из­ло­ман­ные вет­ви не рас­сы­па­лись по зем­ле. Идея о жи­вой ра­ду­ге по­ро­ди­ла не только та­кой при­род­ный миф, но и дей­ст­ви­тельное бла­го­го­ве­ние и страх. Бир­манс­кие ка­ре­ны го­во­рят, что она - дух или де­мон. «Ра­ду­га мо­жет по­жи­рать и лю­дей… Ког­да она по­жи­ра­ет че­ло­ве­ка, он уми­ра­ет вне­зап­ной или на­сильствен­ной смертью. Все те, ко­то­рых пос­ти­га­ет тя­же­лая смерть, ко­то­рые то­нут или ли­ша­ют­ся жиз­ни вследст­вие па­де­ния, или бы­ва­ют рас­тер­за­ны ди­ки­ми зве­ря­ми, уми­ра­ют по­то­му, что ра­ду­га пож­ра­ла их «ка­ла», или. дух. На­ев­шись че­ло­ве­чи­ны, она чувст­ву­ет жаж­ду и спус­ка­ет­ся на­питься - тог­да ее ви­дят на не­бе пьющей во­ду. Вследст­вие это­го, ког­да по­ка­зы­ва­ет­ся на не­бе ра­ду­га, лю­ди го­во­рят: «Ра­ду­га приш­ла на­питься во­ды. Смот­ри­те, кто-ни­будь неп­ре­мен­но ум­рет жес­то­кой или на­сильствен­ной смертью». Иг­ра­ющим де­тям ро­ди­те­ли го­во­рят: «Ра­ду­га приш­ла пить, не иг­рай­те бо­лее, что­бы с ва­ми не слу­чи­лось ка­ко­го-ни­будь нес­частья». И ес­ли пос­ле по­яв­ле­ния ра­ду­ги с кем-ни­будь слу­ча­ет­ся ка­кое-ни­будь па­губ­ное со­бы­тие, го­во­рят, что его съела ра­ду­га».

    Идеи зу­лу­сов по­ра­зи­тельно сход­ны с эти­ми. Ра­ду­га жи­вет со зме­ей, т. е. где на­хо­дит­ся она, там на­хо­дит­ся и змея. Или же она по­хо­жа на ов­цу и жи­вет в озе­ре. Ког­да она при­ка­са­ет­ся к зем­ле, она пьет из озе­ра. Лю­ди бо­ят­ся ку­паться в большом пру­ду, го­во­ря, что в нем ра­ду­га, ко­то­рая пой­ма­ет и съест вся­ко­го, кто вой­дет в во­ду. Ког­да ра­ду­га вы­хо­дит из ре­ки или пру­да и упи­ра­ет­ся в зем­лю, она от­рав­ля­ет встре­ча­ющих­ся ей лю­дей, по­сы­лая им кож­ные бо­лез­ни. Лю­ди го­во­рят: «Ра­ду­га - это бо­лезнь. Ес­ли она кос­нет­ся че­ло­ве­ка, с ним что-ни­будь слу­чит­ся». В Да­го­мее, на­ко­нец, ра­ду­га - это Дан, не­бес­ная змея, де­ла­ющая бу­сы По­пои и нис­по­сы­ла­ющая лю­дям бла­го­по­лу­чие.

    К сфе­ре ани­миз­ма от­но­сят­ся так­же бес­ко­неч­ные сказ­ки всех на­ро­дов о ге­ни­ях, уп­рав­ля­ющих си­ла­ми при­ро­ды, о ду­хах скал, ко­лод­цев, во­до­па­дов, вул­ка­нов, об эльфах и лес­ных ним­фах, ко­то­рые иног­да дос­туп­ны че­ло­ве­чес­ко­му гла­зу, ког­да пор­ха­ют при лун­ном све­те или со­би­ра­ют­ся на сво­их вол­шеб­ных празд­нест­вах. Та­кие су­щест­ва мо­гут оли­цет­во­рять те пред­ме­ты, с ко­то­ры­ми их свя­зы­ва­ют, по­доб­но то­му как в се­ве­ро­аме­ри­канс­кой сказ­ке дух-хра­ни­тель во­до­па­дов ярост­но стре­мит­ся по сво­ему ло­жу в ви­де бур­но­го по­то­ка, ув­ле­ка­юще­го ска­лы и де­ревья в сво­ем сок­ру­ши­тельном те­че­нии, тог­да как дух, ох­ра­ня­ющий ост­ро­ва Верх­не­го озе­ра, выс­ту­па­ет в об­ра­зе ка­тя­щих­ся волн, пок­ры­тых блес­тя­щей се­реб­рис­той пе­ной. Иног­да они бы­ва­ют ду­ха­ми, ру­ко­во­дя­щи­ми при­ро­дой и при­да­ющи­ми ей си­лу, как, нап­ри­мер, дух Фу­га­му, ко­то­рый сде­лал во­до­пад Нгу­эй и до сих пор ден­но и нощ­но блуж­да­ет вбли­зи не­го, хо­тя нег­ры, рас­ска­зы­ва­ющие о его су­щест­во­ва­нии, пе­рес­та­ли ви­деть его в те­лес­ной фор­ме.

    Преобладающее у ди­ка­рей и вар­ва­ров по­верье, что бо­лез­ни при­но­сят­ся че­ло­ве­ку ин­ди­ви­ду­альны­ми, лич­ны­ми ду­ха­ми, по­ро­ди­ло по­ра­зи­тельные об­раз­цы раз­ви­тия ми­фа. Так, нап­ри­мер, ди­кий ка­рен жи­вет в пос­то­ян­ном стра­хе пе­ред «ла» су­мас­шест­вия, пе­ред «ла» эпи­леп­сии, пе­ред дру­ги­ми из се­ми злых ду­хов, ко­то­рые пос­то­ян­но ры­щут кру­гом, уг­ро­жая его жиз­ни. Нем­но­ги­ми сту­пе­ня­ми вы­ше это­го пер­во­быт­но­го сос­то­яния мыс­ли сто­ит вы­мы­сел пер­сов, ко­то­рые предс­тав­ля­ют се­бе скар­ла­ти­ну в ви­де те­лес­но­го су­щест­ва Аль.

    Это древ­нее и глу­бо­ко спи­ри­ту­алис­ти­чес­кое ве­ро­ва­ние сле­ду­ет всег­да иметь в ви­ду при чте­нии тех ужас­ных ска­за­ний, где смерть и яз­ва бро­дят в ро­ко­вом че­ло­ве­чес­ком об­ра­зе. Из­ра­ильтя­не предс­тав­ля­ли се­бе смерть и чу­му в ви­де ка­ра­юще­го ан­ге­ла, по­ра­жа­юще­го осуж­ден­ных. Ког­да в царст­во­ва­ние Юс­ти­ни­ана сви­репст­во­ва­ла мо­ро­вая яз­ва, на­род ви­дел на мо­ре мед­ные лод­ки, эки­паж ко­то­рых сос­то­ял из чер­ных без­го­ло­вых лю­дей, и всю­ду, ку­да они прис­та­ва­ли, не­мед­лен­но по­яв­ля­лась яз­ва. Ког­да чу­ма по­яви­лась в Ри­ме, свя­той Гри­го­рий уви­дел од­наж­ды по окон­ча­нии мо­лит­вы на зам­ке Ад­ри­ана ар­хан­ге­ла Ми­ха­ила с ок­ро­вав­лен­ным ме­чом. Брон­зо­вая ста­туя ар­хан­ге­ла сто­ит там и до сих пор и по­ве­ла к пе­ре­име­но­ва­нию ста­рой кре­пос­ти в за­мок св. ан­ге­ла.

    Из це­лой груп­пы рас­ска­зов, где мо­ро­вая яз­ва изоб­ра­же­на в ви­де че­ло­ве­ка, бро­дя­ще­го взад и впе­ред по стра­не, на­ибо­лее рельефным яв­ля­ет­ся, быть мо­жет, сле­ду­ющее сла­вянс­кое пре­да­ние. «Под сенью лист­вен­ни­цы си­дел рус­ский крестьянин. Солн­це жгло его, точ­но ог­нем. Он за­ме­тил вда­ли что-то дви­жу­ще­еся и, взгля­нув опять, уви­дал, что это бы­ла Де­ва-чу­ма, вы­со­кая, за­ку­тан­ная в са­ван и приб­ли­жав­ша­яся больши­ми ша­га­ми к не­му. Он хо­тел бы­ло бе­жать от ужа­са, но она схва­ти­ла его сво­ей длин­ной кост­ля­вой ру­кой. «Зна­ешь ли ты чу­му? - спро­си­ла она. - Это я. По­са­ди ме­ня к се­бе на пле­чи и не­си ме­ня по всей Ру­си, не про пус­кая ни се­ла, ни го­ро­да, мне нуж­но по­бы­вать вез­де. За се­бя са­мо­го не бой­ся - ты ос­та­нешься цел сре­ди уми­ра­ющих». Схва­тив его сво­ими длин­ны­ми ру­ка­ми, она усе­лась у не­го на спи­не. Он отп­ра­вил­ся в путь, ви­дел над со­бой страш­ную об­ра­зи­ну чу­мы, но не чувст­во­вал ни­ка­кой тя­жес­ти. Преж­де все­го он по­нес ее в го­род. Там на­хо­ди­ли они пляс­ки и ве­се­лые пес­ни, но она ма­ха­ла сво­им са­ва­ном, и ра­дость и ве­селье ис­че­за­ли. Всю­ду, ку­да ни об­ра­щал­ся взгляд нес­част­но­го, он ви­дел го­ре, слы­шал звон ко­ло­ко­лов, встре­чал пог­ре­бальные про­цес­сии, и в мо­ги­лах не бы­ло уже мес­та для по­кой­ни­ков. Он про­хо­дил дальше и у каж­дой де­рев­ни слы­шал стон уми­ра­ющих и ви­дел блед­ные ли­ца в опус­тев­ших до­мах. Но вот на при­гор­ке сто­ит его род­ная хи­жи­на: там жи­вут его же­на, ма­лые де­ти, прес­та­ре­лые ро­ди­те­ли, и серд­це его об­ли­ва­ет­ся кровью, ког­да он под­хо­дит бли­же. Тог­да он креп­ко схва­ты­ва­ет де­ву и пог­ру­жа­ет­ся с нею в вол­ны. Он по­шел ко дну, а она вып­лы­ла, -но его бес­страш­ная ду­ша по­ко­ри­ла ее, и она бе­жа­ла в да­ле­кие стра­ны за го­ры и ле­са».

    Если, од­на­ко, взгля­нуть на ми­фо­ло­гию с бо­лее ра­ци­ональной точ­ки зре­ния, ста­но­вит­ся яс­ным, что ани­мис­ти­чес­кое объясне­ние ми­фов под­да­ет­ся еще бо­лее об­шир­но­му обоб­ще­нию. Объясне­ние про­цес­сов при­ро­ды и ее из­ме­не­ний жиз­нен­ны­ми яв­ле­ни­ями, по­хо­жи­ми на жизнь со­зер­ца­юще­го ее мыс­ля­ще­го че­ло­ве­ка, сос­тав­ля­ет только часть го­раз­до бо­лее об­шир­но­го умст­вен­но­го про­цес­са. Объясне­ние это при­над­ле­жит к той ве­ли­кой те­ории ана­ло­гии, ко­то­рой мы обя­за­ны столь зна­чи­тельной частью на­ше­го по­ни­ма­ния ок­ру­жа­юще­го ми­ра. Как бы не­до­вер­чи­во ни от­но­си­лась к ней стро­гая на­ука за об­ман­чи­вые ее ре­зульта­ты, ана­ло­гия все-та­ки ос­та­ет­ся на­шим глав­ным ору­ди­ем, а на бо­лее ран­них сту­пе­нях культу­ры вли­яние ее бы­ло поч­ти безг­ра­нич­ным.

    Аналогии, ко­то­рые для нас не что иное, как вы­мы­сел, бы­ли дей­ст­ви­тельностью в гла­зах лю­дей прош­ло­го вре­ме­ни. Они мог­ли ви­деть ог­нен­ные язы­ки пла­ме­ни, по­жи­рав­ше­го свою жерт­ву. Они мог­ли ви­деть змею, ко­то­рая при взма­хе ме­ча скользи­ла по не­му от ру­ко­ят­ки до ост­рия. Они мог­ли чувст­во­вать в сво­ей ут­ро­бе жи­вое су­щест­во, ко­то­рое грыз­ло их во вре­мя му­че­ний го­ло­да. Они слы­ша­ли го­ло­са гор­ных кар­лов, от­ве­чав­ших им в ви­де эхо, и ко­лес­ни­цу не­бес­но­го бо­га, гро­мы­хав­шую по твер­ди не­бес­ной. Лю­ди, для ко­то­рых все это бы­ло жи­вые мыс­ли, не име­ли нуж­ды в школьном учи­те­ле и его пра­ви­лах ри­то­ри­ки, в его со­ве­тах ос­то­рож­но пользо­ваться ме­та­фо­рой и пос­то­ян­но за­бо­титься о том, что­бы упо­доб­ле­ния бы­ли со­дер­жа­тельны. Упо­доб­ле­ния древ­них бар­дов и ора­то­ров бы­ли со­дер­жа­тельны, по­то­му что они, по-ви­ди­мо­му, и ви­де­ли, и слы­ша­ли, и чувст­во­ва­ли их.

    То, что мы на­зы­ва­ем по­эзи­ей, бы­ло для них дей­ст­ви­тельной жизнью, а не мас­ка­ра­дом бо­гов и ге­ро­ев, пас­ту­хов и пас­ту­шек, те­ат­ральных ге­ро­инь и фи­ло­софст­ву­ющих ди­ка­рей, раз­ма­ле­ван­ных и ра­зук­ра­шен­ных перьями, как для сов­ре­мен­ных сти­хот­вор­цев. В древ­нос­ти и у на­ро­дов не­ци­ви­ли­зо­ван­ных при­ро­да изоб­ра­жа­лась с нес­рав­нен­но бо­лее глу­бо­кой соз­на­тельностью в бес­ко­неч­ных фан­тас­ти­чес­ких под­роб­нос­тях.

    Над хол­мис­той стра­ной Орис­сы по­ко­ит­ся на не­бе Пид­зу Пен­ну, бог дож­дей кон­дов, и про­пус­ка­ет дождь сквозь свое си­то. Над Пе­ру сто­ит прин­цес­са, ко­то­рая дер­жит со­суд с дож­дем, и ког­да брат ее уда­ря­ет о кув­шин, лю­ди слы­шат удар в гро­ме и ви­дят иск­ру в мол­нии. Для древ­них гре­ков ра­ду­га спус­ка­лась Зев­сом с не­ба как пур­пур­ный знак вой­ны и бу­ри, или то бы­ла са­ма Ири­да, пос­ред­ни­ца меж­ду бо­га­ми и людьми. Для жи­те­лей ост­ро­вов Ти­хо­го оке­ана это бы­ла не­бес­ная лест­ни­ца, по ко­то­рой под­ни­ма­лись и опус­ка­лись древ­ние ге­рои, а для скан­ди­на­вов то был Биф­рёст, дро­жа­щий трехц­вет­ный мост, про­тя­ну­тый с не­ба на зем­лю. В гер­манс­ком на­род­ном пре­да­нии это был мост, по ко­то­ро­му ду­ши пра­вед­ни­ков про­хо­ди­ли в рай под за­щи­той сво­их ан­ге­лов-хра­ни­те­лей. По­доб­но из­ра­ильтя­нам, на­зы­вав­шим ра­ду­гу лу­ком Иего­вы в об­ла­ках, ин­ду­сы так­же на­зы­ва­ли ее лу­ком Ра­мы, а фин­ны - лу­ком Ти­ер­ме­са Гро­мо­верж­ца, ко­то­рый уби­ва­ет ею кол­ду­нов, до­би­ва­ющих­ся смер­ти лю­дей. Кро­ме то­го, ее счи­та­ли вы­ши­тым зо­ло­том шар­фом, го­лов­ным убо­ром из перьев, вен­цом свя­то­го Бер­нар­да или сер­пом од­но­го из эс­тонс­ких бо­жеств. Но, нес­мот­ря на бес­ко­неч­ное раз­но­об­ра­зие этих ми­фи­чес­ких предс­тав­ле­ний, все они на­ве­яны при­ро­дой и пост­ро­ены на ана­ло­гии. Кто-то ска­зал о ди­ка­рях Се­вер­ной Аме­ри­ки, что «в ос­но­ва­нии вы­мыс­лов ин­дей­цев всег­да ле­жит ка­кое-ни­будь фи­зи­чес­кое и дей­ст­ви­тельное яв­ле­ние». Это из­ре­че­ние за­хо­дит слиш­ком да­ле­ко, но в из­вест­ных пре­де­лах оно впол­не спра­вед­ли­во не только по от­но­ше­нию к се­ве­ро­аме­ри­канс­ким ин­дей­цам, но и по от­но­ше­нию ко все­му че­ло­ве­чест­ву.

    Такие сходст­ва, как только что предс­тав­лен­ные, го­во­рят са­ми за се­бя. Здесь вов­се не не­об­хо­ди­мо вме­ша­тельство ре­чи. Как ни глу­бо­ко ле­жит язык в ос­но­ве на­шей умст­вен­ной жиз­ни, но пря­мое срав­не­ние пред­ме­та с пред­ме­том, дей­ст­вия с дей­ст­ви­ем ко­ре­нит­ся еще глуб­же. Мыс­ли­тельная де­ятельность твор­ца ми­фов об­на­ру­жи­ва­ет­ся да­же у глу­хо­не­мых, ко­то­рые вы­ра­ба­ты­ва­ют та­кие же ана­ло­гии при­ро­ды в сво­их, не вы­ра­жен­ных сло­ва­ми мыс­лях. Сколько раз за­ме­ча­ли в них пред­по­ло­же­ние, буд­то их ру­ко­во­ди­те­ли учи­ли их пок­ло­няться и мо­литься солн­цу, лу­не и звез­дам, как жи­вым су­щест­вам. Не­ко­то­рые из них опи­сы­ва­ли свои ран­ние по­ня­тия о не­бес­ных те­лах как ана­ло­гич­ные ок­ру­жа­ющим их пред­ме­там: од­но­му ка­за­лось, что лу­на сде­ла­на из тес­та и прик­реп­ле­на к вер­хуш­кам де­ревьев, как мра­мор­ная пли­та к сто­лу, а звез­ды вы­ре­за­ны больши­ми нож­ни­ца­ми и прик­реп­ле­ны к не­бу, дру­го­му - что лу­на - гор­ни­ло, а звез­ды - оча­ги, за­жи­га­емые жи­те­ля­ми не­ба по­доб­но то­му, как это де­ла­ет­ся у нас. Вмес­те с тем ми­фо­ло­гия че­ло­ве­чес­ко­го ро­да во­об­ще пол­на при­ме­ров та­ко­го ро­да по­ни­ма­ния при­ро­ды, и пред­по­ло­жить, что пер­во­на­чальное их про­ис­хож­де­ние ко­ре­нит­ся не глуб­же прос­то­го ме­та­фо­ри­чес­ко­го вы­ра­же­ния, зна­чи­ло бы иг­но­ри­ро­вать од­но из за­ме­ча­тельней­ших пе­ре­ход­ных сос­то­яний на­шей умст­вен­ной ис­то­рии.

    Язык, без сом­не­ния, иг­рал зна­чи­тельную роль в об­ра­зо­ва­нии ми­фа. Уже са­мый факт на­име­но­ва­ния та­ких по­ня­тий, как зи­ма и ле­то, хо­лод и жа­ра, вой­на и мир, доб­ро­де­тель и по­рок, да­вал сос­та­ви­те­лю ми­фов воз­мож­ность предс­тав­лять се­бе эти идеи в ви­де лич­ных су­ществ. Язык дей­ст­ву­ет не только в пол­ном сог­ла­сии с во­об­ра­же­ни­ем, про­дук­ты ко­то­ро­го он вы­ра­жа­ет, но он тво­рит и сам по се­бе, так что ря­дом с ми­фи­чес­ки­ми иде­ями, в ко­то­рых речь сле­до­ва­ла за во­об­ра­же­ни­ем, есть и та­кие, в ко­то­рых речь шла впе­ре­ди, а во­об­ра­же­ние сле­до­ва­ло по про­ло­жен­но­му ею пу­ти. Оба эти дей­ст­вия слиш­ком сов­па­да­ют в сво­их ре­зульта­тах, что­бы мож­но бы­ло впол­не от­де­лить их, но тем не ме­нее их сле­ду­ет раз­ли­чать, нас­колько это воз­мож­но.

    Я со сво­ей сто­ро­ны скло­нен ду­мать (в чем нес­колько рас­хо­жусь с мне­ни­ем про­фес­со­ра Мак­са Мюл­ле­ра об этом пред­ме­те), что ми­фо­ло­гия при­ми­тив­ных об­ществ опи­ра­ет­ся по пре­иму­щест­ву на ре­альную и ося­за­тельную ана­ло­гию и что раз­вер­ты­ва­ние сло­вес­ной ме­та­фо­ры в миф от­но­сит­ся к бо­лее позд­ним пе­ри­одам ци­ви­ли­за­ции. Од­ним сло­вом, я счи­таю ма­те­ри­альный миф пер­вич­ным, а сло­вес­ный миф вто­рич­ным об­ра­зо­ва­ни­ем.

    Справедливо ли это мне­ние в ис­то­ри­чес­ком от­но­ше­нии или нет, су­щест­вен­ное раз­ли­чие меж­ду ми­фом, ос­но­ван­ным на фак­те, и ми­фом, ос­но­ван­ным на сло­ве, ос­та­ет­ся тем не ме­нее дос­та­точ­но оче­вид­ным. Не­дос­та­ток ре­альнос­ти в сло­вес­ной ме­та­фо­ре в дей­ст­ви­тельнос­ти не мо­жет ук­рыться да­же при большом уси­лии во­об­ра­же­ния ожи­вить ее. Но, нес­мот­ря на это, при­выч­ка при­да­вать ре­альность все­му, что только мо­жет быть вы­ра­же­но сло­ва­ми, всег­да креп­ла и проц­ве­та­ла в ми­ре. Опи­са­тельные име­на ста­но­вят­ся име­на­ми лиц, по­ня­тие о лич­нос­ти прос­ти­ра­ет­ся до то­го, что вме­ща­ет в се­бя са­мые абст­ракт­ные по­ня­тия, к ко­то­рым только при­ло­жи­мо ка­кое-ли­бо имя, а предс­тав­ля­емые как ре­альность име­на, эпи­те­ты и ме­та­фо­ры раз­вер­ты­ва­ют­ся в миф пос­редст­вом про­цес­са, ко­то­рый так мет­ко оха­рак­те­ри­зо­ван Мак­сом Мюл­ле­ром сло­ва­ми: «бо­лезнь язы­ка». Бы­ло бы, ко­неч­но, зат­руд­ни­тельно оп­ре­де­лить в точ­нос­ти мысль, ле­жа­щую в кор­не каж­дой ми­фо­ло­ги­чес­кой идеи, но в прос­тей­ших слу­ча­ях мож­но впол­не прос­ле­дить ход ее об­ра­зо­ва­ния.

    Североамериканские пле­ме­на вы­ра­бо­та­ли оли­цет­во­ре­ния в ви­де Ни­пи­нук­хе и Пи­пу­нук­хе, двух су­ществ, при­но­ся­щих вес­ну и зи­му. Ни­пи­нук­хе при­но­сит теп­ло, птиц и зе­лень, а Пи­пу­нук­хе опус­то­ша­ет все сво­ими хо­лод­ны­ми вет­ра­ми, сво­им сне­гом и льдом. Один при­хо­дит, ког­да дру­гой ухо­дит, и они меж­ду со­бой де­лят мир. Точ­но та­кие же оли­цет­во­ре­ния сос­тав­ля­ют глав­ное со­дер­жа­ние бес­ко­неч­ных при­род­ных ме­та­фор на­шей ев­ро­пей­ской по­эзии. По по­во­ду вес­ны го­во­рят, что май по­ко­рил зи­му, от­во­рил свои во­ро­та, пос­лал письма для из­ве­ще­ния пло­дов о сво­ем при­хо­де, рас­ки­нул свою па­лат­ку и при­нес ле­сам их лет­нюю одеж­ду. При оли­цет­во­ре­нии но­чи день ока­зы­ва­ет­ся ее сы­ном, и каж­дый из них объезжа­ет мир в не­бес­ной ко­лес­ни­це. На этой ми­фо­ло­ги­чес­кой ста­дии прок­ля­тие яв­ля­ет­ся ли­цом, ви­та­ющим в прост­ранст­ве, по­ка не на­па­дет на свою жерт­ву, вре­мя и при­ро­да ре­альны­ми сущ­нос­тя­ми, а судьба и фор­ту­на лич­но рас­по­ря­жа­ют­ся на­шей жизнью. Но впос­ледст­вии мыс­ли, имев­шие не­ког­да бо­лее ре­альный смысл, ста­но­вят­ся прос­ты­ми по­эти­чес­ки­ми фор­ма­ми ре­чи.

    Стоит только срав­нить дей­ст­вие древ­не­го и сов­ре­мен­но­го оли­цет­во­ре­ния на наш собст­вен­ный ум, что­бы по­нять хо­тя бы от­час­ти то, что из­ме­ни­лось в этот про­ме­жу­ток вре­ме­ни. Мильтон мо­жет быть по­лон мыс­ли, ве­ли­чест­вен, клас­си­чес­ки по­эти­чен, ког­да рас­ска­зы­ва­ет, как Грех и Смерть си­де­ли за ог­ра­дой ада и как они пе­ре­ки­ну­ли чу­до­вищ­ный по сво­ей дли­не мост че­рез глу­бо­кую про­пасть, от­де­ляв­шую их от зем­ли. Тем не ме­нее смысл по­доб­ных опи­са­ний ка­жет­ся сов­ре­мен­но­му уму весьма нез­на­чи­тельным, и мы го­то­вы су­дить о них, как су­дим о ка­ких-ни­будь под­дельных не­апо­ли­танс­ких брон­зах: «как под­дел­ка ан­ти­ка это от­лич­но». Ста­но­вясь на точ­ку зре­ния древ­них скан­ди­на­вов, нам нет­руд­но уга­дать, что са­мые ис­кус­ные сов­ре­мен­ные под­ра­жа­ния не мо­гут иметь то­го глу­бо­ко­го зна­че­ния, ка­кое мы ви­дим в опи­са­нии Ге­лы, бо­ги­ни смер­ти, су­ро­вой, блед­ной и страш­ной, жи­ву­щей в вы­со­ком до­ме за креп­ки­ми ре­шет­ка­ми и дер­жа­щей ду­ши умер­ших в сво­их де­ся­ти ми­рах; Го­лод слу­жит ей пи­щей, Го­лод­ная смерть - но­жом, За­бо­та - ло­жем и Ни­ще­та - за­на­ве­сом. Но ког­да эти древ­ние ве­щест­вен­ные опи­са­ния пе­ре­но­сят­ся в сов­ре­мен­ную обс­та­нов­ку, дух их, нес­мот­ря на са­мое точ­ное восп­ро­из­ве­де­ние, со­вер­шен­но ме­ня­ет­ся… Так, вы­чур­ным нам ка­жет­ся юмор Чарл­за Лэ­ма, ко­то­рый, бу­ду­чи стар и не­мо­щен, пи­сал од­наж­ды сво­ему при­яте­лю: «Мо­ими ноч­ны­ми то­ва­ри­ща­ми ста­ли те­перь Ка­шель и Су­до­ро­га; мы спим втро­ем в од­ной пос­те­ли». Впро­чем, нам сле­до­ва­ло бы, по­жа­луй, не слиш­ком кри­ти­чес­ки от­нес­тись к этой шут­ке, так как она в од­но и то­же вре­мя следст­вие и вос­по­ми­на­ние прош­лой умст­вен­ной жиз­ни.

    Различие грам­ма­ти­чес­ко­го ро­да есть про­цесс, тес­но свя­зан­ный с об­ра­зо­ва­ни­ем ми­фа. Грам­ма­ти­чес­кий род бы­ва­ет дво­який. То, что мо­жет быть наз­ва­но по­ло­вым ро­дом, из­вест­но вся­ко­му, име­юще­му клас­си­чес­кое об­ра­зо­ва­ние. В ла­тинс­ком язы­ке не только ho­mo (муж­чи­на) и fe­mi­na (жен­щи­на) ес­тест­вен­но при­чис­ле­ны к мужс­ко­му и женс­ко­му ро­ду, но и та­кие сло­ва, как pes (но­га) и gla­di­us (меч) - мужс­ко­го ро­да, bi­ga (пар­ная ко­лес­ни­ца) и na­vis (лод­ка) - женс­ко­го, и то же раз­ли­чие про­ве­де­но меж­ду та­ки­ми абст­рак­ци­ями, как ho­nor (честь) и ti­des (ве­ра). Та­ким об­ра­зом, бес­по­лые пред­ме­ты и идеи клас­си­фи­ци­ру­ют­ся как мужс­кие и женс­кие, нес­мот­ря на то что был при­нят еще дру­гой, сред­ний, или «ни тот ни дру­гой» род, что мо­жет от­час­ти быть объясне­но тем, что этот пос­лед­ний род воз­ник поз­же и что ин­до­ев­ро­пей­ские язы­ки име­ли пер­во­на­чально только мужс­кой и женс­кий род, как это ос­та­лось до сих пор в ев­рей­ском язы­ке. Хо­тя не­лег­ко объяснить в част­нос­тях обык­но­ве­ние при­пи­сы­вать пол пред­ме­там, ко­то­рые его не име­ют, но ес­ли су­дить о нем по од­ной из глав­ных его идей, ос­тав­шей­ся до сих пор впол­не по­нят­ной, то оно в сво­их прин­ци­пах не предс­тав­ля­ет ни­че­го та­инст­вен­но­го.

    Язык всег­да де­ла­ет за­ме­ча­тельно мет­кое раз­ли­чие меж­ду сильным и сла­бым, су­ро­вым и мяг­ким, гру­бым и неж­ным, ког­да про­ти­во­пос­тав­ля­ет их как мужс­кое и женс­кое. Нет­руд­но по­нять да­же та­кие вы­мыс­лы, ка­кие, по опи­са­нию Пи­ет­ро дел­ла Бал­ле, су­щест­во­ва­ли у сред­не­ве­ко­вых пер­сов, ко­то­рые на прак­ти­ке раз­ли­ча­ли мужс­кое и женс­кое, т. е. сильное и неж­ное, да­же в та­ких ве­щах, как пи­ща и одеж­да, воз­дух и во­да, и ко­то­рым со­от­ветст­вен­но наз­на­ча­лось то или дру­гое при­ме­не­ние. Осо­бен­но сильно и яс­но вы­ра­жа­ют­ся в этом от­но­ше­нии да­яки на Бор­нео, ко­то­рые го­во­рят о сильном лив­не: «Уитан ачай са!» - «Муж­чи­на дождь этот!» Как ни труд­но ре­шить, нас­колько пред­ме­ты и мыс­ли клас­си­фи­ци­ро­ва­лись в ре­чи как мужс­кие и женс­кие вследст­вие то­го, что бы­ли оли­цет­во­ре­ны, и нас­колько они оли­цет­во­ря­лись в си­лу то­го, что их клас­си­фи­ци­ро­ва­ли как мужс­кие и женс­кие, но, во вся­ком слу­чае, оче­вид­но, что оба эти про­цес­са сов­па­да­ют и со­дей­ст­ву­ют друг дру­гу.

    Кроме то­го, при изу­че­нии язы­ков, ле­жа­щих вне кру­га обык­но­вен­но­го ев­ро­пей­ско­го об­ра­зо­ва­ния, ока­зы­ва­ет­ся, что те­ории грам­ма­ти­чес­ко­го ро­да сле­ду­ет уде­лять больше вни­ма­ния. В дра­ви­дий­ских язы­ках Юж­ной Ин­дии су­щест­ву­ет ин­те­рес­ное раз­ли­чие меж­ду «стар­шим ро­дом, или при­над­ле­жа­щим к выс­шей кас­те», ко­то­рый зак­лю­ча­ет в се­бе ра­зум­ных су­ществ, т. е. бо­гов и лю­дей, и «млад­шим ро­дом, или не при­над­ле­жа­щим ни к ка­кой кас­те», к ко­то­ро­му от­но­сят­ся не­ра­зум­ные пред­ме­ты, будь то жи­вые жи­вот­ные или не­оду­шев­лен­ные ве­щи. Раз­ли­чию меж­ду оду­шев­лен­ным и не­оду­шев­лен­ным ро­дом при­да­ет­ся осо­бое зна­че­ние в се­мей­ст­ве язы­ков се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев-алгон­ки­нов. У них не только все жи­вот­ные при­над­ле­жат к оду­шев­лен­но­му ро­ду, но так­же и солн­це, лу­на, звез­ды, гром и мол­ния как су­щест­ва оли­цет­во­рен­ные. Кро­ме то­го, к оду­шев­лен­но­му ро­ду при­чис­ля­ют­ся не только де­ревья и пло­ды, но и не­ко­то­рые со­вер­шен­но явст­вен­но ли­шен­ные вся­кой жиз­ни пред­ме­ты, ко­то­рые, по-ви­ди­мо­му, пользу­ют­ся этим от­ли­чи­ем вследст­вие сво­ей осо­бой свя­тос­ти или си­лы: та­ко­вы, нап­ри­мер, ка­мень, слу­жа­щий ал­та­рем при жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях ма­ни­ту, лук, пе­ро ор­ла, ко­тел, ку­ри­тельная труб­ка, ба­ра­бан и вам­пум. Там, где все жи­вот­ное счи­та­ет­ся оду­шев­лен­ным, не­ко­то­рые час­ти его те­ла, взя­тые от­дельно, мо­гут быть не­оду­шев­лен­ны­ми, как, нап­ри­мер, ру­ка или но­га, клюв или кры­ло. Но да­же и здесь из­вест­ные пред­ме­ты по из­вест­ным при­чи­нам при­чис­ля­ют­ся к оду­шев­лен­но­му ро­ду. Та­ко­вы ког­ти ор­ла и мед­ве­дя, ног­ти че­ло­ве­ка, боб­ро­вая струя и дру­гие пред­ме­ты, ко­то­рым при­пи­сы­ва­ет­ся осо­бая или мис­ти­чес­кая си­ла. Ес­ли бы ко­му-ни­будь по­ка­за­лось стран­ным, что мысль ди­ка­ря до та­кой сте­пе­ни вся наск­возь про­пи­та­на ми­фо­ло­ги­ей, пусть он об­ра­тит вни­ма­ние на зна­че­ние та­ко­го ро­да ес­тест­вен­ной грам­ма­ти­ки. По­доб­ный язык есть нас­то­ящее от­ра­же­ние це­ло­го ми­ра ми­фов.

    Есть, впро­чем, еще и дру­гой путь, где язык и ми­фо­ло­гия мо­гут дей­ст­во­вать и ре­аги­ро­вать друг на дру­га. Да­же и мы, с на­шим при­туп­лен­ным ми­фо­ло­ги­чес­ким по­ни­ма­ни­ем, не мо­жем при­дать ин­ди­ви­ду­ально­го име­ни без­жиз­нен­но­му пред­ме­ту, как, нап­ри­мер, лод­ке или ору­жию, не предс­тав­ляя се­бе в нем при этом дей­ст­вии че­го-то вро­де лич­нос­ти. У на­ро­дов, ми­фи­чес­кие идеи ко­то­рых уце­ле­ли еще в пол­ной си­ле, по­доб­ный про­цесс мо­жет про­яв­ляться тем бо­лее яр­ко. Быть мо­жет, ди­ка­ри, на­хо­дя­щи­еся на весьма низ­кой сту­пе­ни раз­ви­тия, не спо­соб­ны сво­ей ут­ва­ри или сво­им лод­кам да­вать име­на, как жи­вым су­щест­вам, но об­щест­ва, сто­ящие нес­кольки­ми сту­пе­ня­ми вы­ше, об­на­ру­жи­ва­ют этот при­ем в его пре­дельном раз­ви­тии. У зу­лу­сов, нап­ри­мер, мы на­хо­дим име­на для па­лиц: Игум­ге­ле, или Не­на­сыт­ная, У-нот­ло­ла-ма­зи­бу­ко, или Тот, кто сте­ре­жет брод. Дро­ти­ки на­зы­ва­ют­ся Им­бу­бу­зи, или Ви­нов­ник сто­нов, У-си­ло­си-лам­би­ле, или Го­лод­ный ле­опард. А так как ору­жие это упот­реб­ля­ет­ся и в до­маш­нем бы­ту, то из­вест­но­го ро­да дро­тик но­сит иног­да мир­ное имя У-сим­бе­ла-бан­та­ба­ми, т. е. Тот, кто ко­па­ет для мо­их де­тей.

    В Но­вой Зе­лан­дии су­щест­ву­ет та­кой же обы­чай. В пре­да­ни­ях ма­ори о пе­ре­се­ле­ни­ях их пред­ков го­во­рит­ся, как Нга­гуэ сде­лал из яш­мы два ост­рых то­по­ра по име­ни Ту­та­уру и Га­угау-те­ран­ги, как эти­ми то­по­ра­ми бы­ли сруб­ле­ны лод­ки Те-Ара­ва и Та­инуи и как на Те-Ара­ва бы­ло два ка­мен­ных яко­ря, ко­то­рые на­зы­ва­лись То­ка-па­ро­ре, или Ко­сой ка­мень, и Ту­те­ран­ги-га­уру, или По­хо­жий на гре­мя­щее не­бо. Эти ле­ген­ды не об­ры­ва­ют­ся в да­ле­ком прош­лом, но пе­ре­хо­дят в ис­то­ри­чес­кое пре­да­ние, дос­ти­га­ющее но­вей­ших вре­мен. Только в са­мое пос­лед­нее вре­мя, го­во­рят ма­ори, про­пал зна­ме­ни­тый то­пор Ту­та­уру, а что ка­са­ет­ся серьги по име­ни Ка­ука­ума­туа, ко­то­рая бы­ла сде­ла­на из ос­кол­ка то­го же кам­ня, то она, по их уве­ре­нию, су­щест­во­ва­ла до 1846 г., ког­да об­ла­да­тель ее Те-Ге­угеу по­гиб при об­ва­ле зем­ли. На бо­лее вы­со­ких сту­пе­нях культу­ры про­яв­ля­ет­ся тот же детс­кий обы­чай да­вать лич­ные име­на не­оду­шев­лен­ным пред­ме­там. Так, мы чи­та­ем о Ми­ёльни­ре, мо­ло­те То­ра, ко­то­рый уз­на­ют ве­ли­ка­ны, ког­да он приб­ли­жа­ет­ся, ле­тя по воз­ду­ху, о ме­че Ар­ту­ра - Экс­ка­ли­бу­ре, ко­то­рый был схва­чен ру­кой, оде­той в бе­лый бар­хат, ког­да сэр Бе­ди­вер отб­ро­сил его в озе­ро, о мо­гу­чем ме­че Си­да Ти­зо­не-Го­лов­не, ко­то­рый он пок­лял­ся по­хо­ро­нить в сво­ей гру­ди, ес­ли бы этот меч был по­беж­ден вследст­вие тру­сос­ти сво­его об­ла­да­те­ля.

    Таким об­ра­зом, воз­зре­ния мла­ден­чес­кой, пер­во­быт­ной фи­ло­со­фии, при­пи­сы­вав­шей лич­ную жизнь всей при­ро­де во­об­ще, и ран­няя ти­ра­ния сло­ва над че­ло­ве­чес­ким умом ока­зы­ва­ют­ся дву­мя ве­ли­ки­ми, ес­ли не ве­ли­чай­ши­ми, дви­га­те­ля­ми ми­фо­ло­ги­чес­ко­го раз­ви­тия. Тут дей­ст­во­ва­ли, ко­неч­но, и дру­гие при­чи­ны, ко­то­рые бу­дут ука­за­ны в свя­зи с не­ко­то­ры­ми спе­ци­альны­ми груп­па­ми ле­генд, и ес­ли бы мож­но бы­ло сос­та­вить пол­ный пе­ре­чень этих при­чин, меж­ду ни­ми ока­за­лось бы еще мно­го дру­гих ин­тел­лек­ту­альных фак­то­ров. Во вся­ком слу­чае, не­об­хо­ди­мо впол­не уяс­нить се­бе, что та­кое ис­сле­до­ва­ние про­цес­сов об­ра­зо­ва­ния ми­фа воз­мож­но только при жи­вом по­ни­ма­нии сос­то­яния че­ло­ве­чес­ко­го ума в ми­фо­ло­ги­чес­ком пе­ри­оде. Рус­ские в Си­би­ри, прис­лу­ши­ва­ясь к раз­го­во­ру гру­бых кир­ги­зов, бы­ли по­ра­же­ны бесп­ре­рыв­ным по­то­ком по­эти­чес­кой имп­ро­ви­за­ции этих вар­ва­ров и го­во­ри­ли: «Что бы эти лю­ди ни уви­де­ли, у них все вы­зы­ва­ет но­вые фан­та­зии!» Ци­ви­ли­зо­ван­ный ев­ро­пе­ец мог бы про­ти­во­пос­та­вить свою пра­вильную, выш­ко­лен­ную, про­за­ичес­кую мысль ди­кой хит­росп­ле­тен­ной по­эзии и ле­ген­де древ­не­го сос­та­ви­те­ля ми­фов. Он мог бы ска­зать, что все, по­па­дав­ше­еся на гла­за это­му пос­лед­не­му, да­ва­ло по­вод к по­рож­де­нию вы­мыс­ла. Уче­ный, за­ни­ма­ющий­ся ана­ли­зом ми­фи­чес­ко­го ми­ра и не об­ла­да­ющий спо­соб­ностью пе­ре­но­ситься в эту фан­тас­ти­чес­кую ат­мос­фе­ру, мо­жет прий­ти к столь пе­чально­му не­по­ни­ма­нию глу­би­ны и зна­че­ния это­го ми­ра, что при­мет его за прос­тую бес­смыс­лен­ную вы­дум­ку. Бо­лее вер­ный взгляд бу­дет у то­го, кто име­ет по­эти­чес­кую спо­соб­ность пе­ре­но­ситься в прош­лую жизнь на­ше­го ми­ра и, по­доб­но ак­те­ру, спо­со­бен на ми­ну­ту за­быть свою собст­вен­ную лич­ность и во­об­ра­зить се­бя тем ли­цом, ко­то­рое он изоб­ра­жа­ет. Вордс­ворт, так мет­ко наз­ван­ный Мак­сом Мюл­ле­ром «сов­ре­мен­ным древ­ним», мог пи­сать о Бу­ре и Зи­ме и о на­гом Солн­це, взби­ра­ющем­ся на не­бо, как буд­то он был од­ним из по­этов Вед во вре­мя воз­ник­но­ве­ния арий­цев и «ви­дел» сво­им мыс­лен­ным взо­ром ми­фи­чес­кие гим­ны Аг­нии или Ва­ру­не. Для пол­но­го по­ни­ма­ния ми­фа древ­не­го ми­ра нуж­ны не од­ни ар­гу­мен­ты и фак­ты, но и глу­бо­кое по­эти­чес­кое чувст­во.

    Но те из нас, ко­то­рым это ред­кое да­ро­ва­ние да­но только в нез­на­чи­тельной ме­ре, долж­ны вмес­то не­го хо­тя бы до не­ко­то­рой сте­пе­ни ру­ко­водст­во­ваться фак­та­ми. Мы ви­дим, что во вре­мя по­эти­чес­ко­го пе­ри­ода мыс­ли об­ра­зо­вав­ши­еся в уме иде­альные предс­тав­ле­ния долж­ны бы­ли иметь в гла­зах взрос­лых муж­чин и жен­щин неч­то вро­де той ре­альнос­ти, ко­то­рую они до сих пор име­ют в гла­зах де­тей. Я всег­да пом­нил, как жи­во предс­тав­лял се­бе, бу­ду­чи ре­бен­ком, что пос­редст­вом те­лес­ко­па мог бы уви­деть по все­му не­бу соз­вез­дия крас­ны­ми, жел­ты­ми, зе­ле­ны­ми, ка­ки­ми мне их только что по­ка­за­ли на не­бес­ном гло­бу­се. Мы еще лег­че ос­во­им­ся с жи­востью ми­фи­чес­ко­го вы­мыс­ла, ес­ли срав­ним его с не­нор­мальной субъектив­ностью бо­лез­нен­но­го сос­то­яния. У при­ми­тив­ных об­ществ и у на­ро­дов, сто­ящих го­раз­до вы­ше их, бо­лез­нен­ный экс­таз, выз­ван­ный со­зер­ца­ни­ем, пос­том, нар­ко­ти­чес­ки­ми ве­щест­ва­ми, воз­буж­де­ни­ем или бо­лезнью, встре­ча­ет­ся весьма час­то и пользу­ет­ся большим по­че­том имен­но сре­ди тех групп, ко­то­рых осо­бен­но близ­ко ка­са­ет­ся ми­фи­чес­кий иде­ализм, и под его вли­яни­ем прег­ра­да меж­ду ощу­ще­ни­ем и во­об­ра­же­ни­ем окон­ча­тельно ис­че­за­ет.

    В Се­вер­ной Аме­ри­ке од­на ин­дей­ская про­ро­чи­ца рас­ска­зы­ва­ла од­наж­ды ис­то­рию сво­его пер­во­го ви­де­ния. Бу­ду­чи уже жен­щи­ной, она во вре­мя пос­та и оди­но­чест­ва впа­ла в экс­таз и по при­зы­ву ду­хов взош­ла на не­бо по тро­пин­ке, ве­ду­щей к от­верс­тию в не­бе. Тут ей пос­лы­шал­ся го­лос, и, ос­та­но­вив­шись, она уви­де­ла око­ло са­мой тро­пин­ки че­ло­ве­ка, го­ло­ва ко­то­ро­го бы­ла ок­ру­же­на си­яни­ем, а грудь пок­ры­та че­ты­ре­ху­гольни­ка­ми. Он ска­зал: «Смот­ри на ме­ня, ме­ня зо­вут Блес­тя­щее го­лу­бое не­бо!» Изоб­ра­жая это ви­де­ние, она на­ри­со­ва­ла лу­че­зар­но­го ду­ха с иерог­ли­фи­чес­ки­ми ро­га­ми мо­гу­щест­ва и с блес­тя­щим си­яни­ем вок­руг го­ло­вы. Мы дос­та­точ­но зна­ко­мы с ин­дей­ской пик­тог­ра­фи­ей, что­бы предс­та­вить се­бе, ка­ким об­ра­зом в уме это­го бед­но­го, воз­буж­ден­но­го су­щест­ва за­ро­дил­ся вы­мы­сел, с под­роб­нос­тя­ми, обыч­ны­ми для язы­ка жи­во­пи­си, но как да­ле­ко нам, с на­шим хо­лод­ным ана­ли­зом, до ее глу­бо­кой ве­ры в то, что она в сво­ем ви­де­нии дей­ст­ви­тельно со­зер­ца­ла это лу­че­зар­ное су­щест­во, это­го Зев­са крас­но­ко­жих ин­дей­цев.

    И этот слу­чай вов­се не иск­лю­чи­те­лен. В нем лишь яс­но вы­ра­жа­ет­ся об­щее пра­ви­ло, что из­вест­ная идея, воп­ло­щен­ная и пу­щен­ная в ход ми­фи­чес­ким вы­мыс­лом, мо­жет сра­зу при­об­рес­ти всю оп­ре­де­лен­ность фак­та. Ес­ли да­же для пер­во­го твор­ца идея эта яв­ля­ет­ся только жи­вой фан­та­зи­ей, она, воп­ло­тив­шись в сло­во и пе­ре­хо­дя из до­ма в дом, зас­тав­ля­ет слу­ша­те­лей иск­рен­но ве­рить, что ее мож­но ви­деть в ма­те­ри­альном об­ра­зе, что ее кто-ни­будь ви­дел, что они са­ми ви­де­ли ее. Оби­та­тель Юж­ной Аф­ри­ки, предс­тав­ля­ющий се­бе сво­его бо­га с иск­рив­лен­ной но­гой, во сне и в ви­де­ни­ях всег­да ви­дит его с та­кой же но­гой. Бо­лее по­эти­чес­кое во­об­ра­же­ние при­ве­ло во вре­ме­на Та­ци­та к рас­ска­зам о да­ле­ком се­ве­ре Скан­ди­на­вии, где лю­ди мо­гут ви­деть са­мые фи­гу­ры бо­гов и лу­чи, ис­хо­дя­щие от их го­лов. В VI в. мог­ли еще ви­деть слав­но­го бо­га-Ни­ла, ког­да он, в ги­гантс­ком че­ло­ве­чес­ком об­ра­зе, выс­ту­пал по по­яс из вод сво­ей ре­ки.

    Недостаток ори­ги­нальнос­ти есть, по-ви­ди­мо­му, од­но из са­мых за­ме­ча­тельных свойств ви­де­ний мис­ти­ков. Прос­то­лю­ди­нам-ка­то­ли­кам, склон­ным к ви­де­ни­ям, до сих пор яв­ля­ют­ся в оду­хот­во­рен­ном об­ра­зе ма­дон­ны в юб­ках и ко­ро­нах, ка­ки­ми они изоб­ра­же­ны на сте­нах де­ре­венс­ких до­мов, точ­но так же как в бы­лое вре­мя мо­на­хи, под­вер­жен­ные экс­та­зу, мог­ли уз­на­вать яв­ляв­ших­ся им в ви­де­ни­ях свя­тых по при­ня­тым в жи­во­пи­си ус­лов­ным ат­ри­бу­там. Ког­да в на­род­ной мыс­ли од­наж­ды ус­та­но­вил­ся об­раз дьяво­ла с ро­га­ми, ко­пы­та­ми и хвос­том, он, ра­зу­ме­ет­ся, всег­да яв­лял­ся лю­дям в этой тра­ди­ци­он­ной фор­ме. Де­мон-са­тир свя­то­го Ан­то­ния по­лу­чил та­кую ре­альность во мне­нии лю­дей, что в XI­II в. по­явил­ся серьезный от­чет о выс­тав­лен­ной в Алек­санд­рии му­мии по­доб­но­го бе­са. Не да­лее 15 лет то­му на­зад в Тей­гн­мо­уте расп­рост­ра­нил­ся рас­сказ о бе­се, про­гу­ли­вав­шем­ся по сте­нам до­мов и ос­тав­ляв­шем на сне­гу от­пе­чат­ки сво­их дьявольских вы­вер­ну­тых на­зад ног.

    Не од­но только зре­ние при­во­дит к об­ман­чи­вой ре­али­за­ции меч­ты, гре­зы, фан­тас­ти­чес­ко­го об­ра­за. Для подт­верж­де­ния их все внеш­ние чувст­ва как буд­то всту­па­ют в за­го­вор. Ука­жем сле­ду­ющий по­ра­зи­тельный при­мер. Су­щест­ву­ет разд­ра­жа­ющая кож­ная бо­лезнь, пос­те­пен­но пок­ры­ва­ющая те­ло ли­ша­ем, точ­но по­ясом. Нет­руд­но по­нять ра­бо­ту во­об­ра­же­ния, ко­то­рое эту бо­лезнь при­пи­сы­ва­ет ка­кой-то из­ви­ва­ющей­ся змее, и я пом­ню слу­чай в Кор­ну­элльсе, где се­мей­ст­во за­бо­лев­шей де­вуш­ки с ужа­сом наб­лю­да­ло, бу­дет ли она вся опо­яса­на этим га­дом, так как на ос­но­ва­нии по­верья больной дол­жен уме­реть, ес­ли го­ло­ва и хвост змеи сой­дут­ся. Но зна­че­ние это­го фан­тас­ти­чес­ко­го предс­тав­ле­ния от­ра­жа­ет­ся еще пол­нее в со­об­щен­ном д-ром Бас­ти­аном слу­чае, ког­да один врач стра­дал чрез­вы­чай­но му­чи­тельной бо­лезнью, при­чем ему ка­за­лось, буд­то змея об­ви­лась вок­руг не­го, и эта идея дош­ла в уме его до та­кой ре­альнос­ти, что в ми­ну­ту чрез­мер­ных стра­да­ний он мог ви­деть змею и ощу­пы­вать ру­ка­ми ее твер­дую че­шую.

    Отношение бо­лез­нен­но­го во­об­ра­же­ния к ми­фу осо­бен­но яс­но об­на­ру­жи­ва­ет­ся в ис­то­рии весьма расп­рост­ра­нен­но­го ве­ро­ва­ния, про­хо­дя­ще­го че­рез ди­кий, вар­варс­кий, ан­тич­ный, вос­точ­ный и сред­не­ве­ко­вый пе­ри­оды и жи­ву­ще­го до сих пор в Ев­ро­пе. Его луч­ше все­го мож­но наз­вать уче­ни­ем об обо­рот­нях. Сог­лас­но ему не­ко­то­рые лю­ди ода­ре­ны спо­соб­ностью или об­ла­да­ют вол­шеб­ным ис­кус­ством прев­ра­щаться на вре­мя в хищ­ных зве­рей. Про­ис­хож­де­ние этой идеи вы­яс­не­но еще да­ле­ко не дос­та­точ­но. Но для нас дол­жен быть в осо­бен­нос­ти ва­жен факт ее пов­се­мест­но­го расп­рост­ра­не­ния. Сле­ду­ет за­ме­тить, од­на­ко, что по­доб­ное по­ня­тие со­вер­шен­но сов­мес­ти­мо с ани­мис­ти­чес­кой те­ори­ей, по ко­то­рой ду­ша че­ло­ве­ка мо­жет по­ки­нуть его те­ло и пе­рей­ти в ка­кое-ни­будь жи­вот­ное или пти­цу, а так­же с воз­зре­ни­ем, что че­ло­век мо­жет быть прев­ра­щен в жи­вот­ное. Обе эти идеи иг­ра­ли зна­чи­тельную роль в ве­ро­ва­ни­ях че­ло­ве­чест­ва и на сту­пе­ни ди­кос­ти и поз­же.

    Теория обо­рот­ней по су­щест­ву сво­ему есть то же, что вре­мен­ный ме­темп­си­хоз или ме­та­мор­фо­за. При раз­лич­ных ви­дах умст­вен­но­го рас­строй­ст­ва дей­ст­ви­тельно слу­ча­ет­ся, что больные бро­дят со все­ми приз­на­ка­ми стра­ха, склон­ны ку­сать и уби­вать лю­дей и да­же во­об­ра­жа­ют се­бя прев­ра­щен­ны­ми в ди­ких зве­рей. Ве­ра в воз­мож­ность по­доб­но­го прев­ра­ще­ния мог­ла быть по­бу­ди­тельной при­чи­ной к по­рож­де­нию в уме больно­го фан­та­зии, что это прев­ра­ще­ние про­ис­хо­дит с его собст­вен­ной лич­ностью. Как бы то ни бы­ло, та­кие бе­зум­ные заб­луж­де­ния су­щест­ву­ют, и вра­чи при­ла­га­ют к ним ми­фо­ло­ги­чес­кий тер­мин ли­кан­т­ро­пии[53].Ве­ра в обо­рот­ней, в лю­дей-тиг­ров и то­му по­доб­ное мо­жет, та­ким об­ра­зом, иметь сильную под­держ­ку в сви­де­тельстве тех са­мых лиц, ко­то­рые во­об­ра­жа­ют се­бя та­ки­ми су­щест­ва­ми.

    У ту­зем­цев Ин­дии, у пле­ме­ни гор гар­рау, «прев­ра­ще­ни­ем в тиг­ра» на­зы­ва­ет­ся из­вест­но­го ро­да вре­мен­ное су­мас­шест­вие, по-ви­ди­мо­му, од­но­род­ное с de­li­ri­um tre­mens, во вре­мя ко­то­ро­го че­ло­век хо­дит, как тигр, и чуж­да­ет­ся об­щест­ва. Ког­да орис­сы го­во­рят, что не­ко­то­рые из них об­ла­да­ют ис­кус­ством «мле­епа» и с по­мощью ка­ко­го-то бо­га прев­ра­ща­ют­ся в «мле­епа», т. е. тиг­ра, с целью умерщв­ле­ния вра­гов, при­чем од­на из че­ты­рех душ че­ло­ве­ка слу­жит для оду­шев­ле­ния те­ла жи­вот­но­го. Нас­то­ящие тиг­ры, го­во­рят кон­ды, уби­ва­ют до­бы­чу для бла­га че­ло­ве­ка, ко­то­рый на­хо­дит ее по­лусъеден­ной и пользу­ет­ся ею, но тиг­ры, уби­ва­ющие лю­дей, бы­ва­ют или воп­ло­ще­ни­ем гнев­ной бо­ги­ни Зем­ли, или прев­ра­щен­ны­ми людьми. Та­ким об­ра­зом, по­ня­тие о че­ло­ве­ке-тиг­ре, по­доб­но та­ким же по­ня­ти­ям при дру­гих обс­то­ятельствах, слу­жит для объясне­ния то­го фак­та, что не­ко­то­рые осо­би из ди­ких зве­рей про­яв­ля­ют осо­бен­ную враж­деб­ность к че­ло­ве­ку. В пле­ме­ни гов синг­бу­ме рас­ска­зы­ва­ет­ся (как при­мер та­ко­го же ро­да ве­ро­ва­ния), что че­ло­век по име­ни Мо­ра ви­дел, как тигр умерт­вил его же­ну. Он пос­ле­до­вал за зве­рем и при­шел к до­му че­ло­ве­ка, на­зы­вав­ше­го­ся Пу­зой. Уз­нав о слу­чив­шем­ся, родст­вен­ни­ки Пу­зы от­ве­ти­ли, что они зна­ли за ним спо­соб­ность прев­ра­щаться в тиг­ра, и по­это­му вы­ве­ли его свя­зан­ным, и Мо­ра хлад­нок­ров­но убил его. Мест­ные влас­ти на­ча­ли следст­вие, и се­мей­ст­во уби­то­го по­ка­за­ли в подт­верж­де­ние сво­его ве­ро­ва­ния, что Пу­за од­наж­ды ночью съел це­лую ко­зу, про­чем он ры­чал, как тигр, а в дру­гой раз он го­во­рил сво­им друзьям о сильном де­ла­нии съесть та­ко­го-то во­ла, и в ту же ночь этот са­мый вол был убит и съеден тиг­ром.

    В Юго-Вос­точ­ной Азии не ме­нее расп­рост­ра­не­на идея о кол­ду­нах, прев­ра­ща­ющих­ся в лю­дей-тиг­ров и ры­щу­щих в по­ис­ках до­бы­чи. На Ма­лай­ском по­лу­ост­ро­ве джа­ку­ны ве­рят, что, ког­да че­ло­век де­ла­ет­ся тиг­ром с целью отомс­тить вра­гам, прев­ра­ще­ние со­вер­ша­ет­ся в ту са­мую ми­ну­ту, ког­да он со­би­ра­ет­ся прыг­нуть, и про­ис­хо­дит на гла­зах лю­дей.

    Говоря об аби­по­нах Юж­ной Аме­ри­ки, Доб­риц­го­фер наг­ляд­но по­ка­зы­ва­ет, как жи­во воз­буж­ден­ное во­об­ра­же­ние пле­ме­ни, сто­ило только здесь при­виться по­доб­но­му ве­ро­ва­нию, мо­жет изоб­ра­жать его в ви­де дей­ст­ви­тельно­го со­бы­тия. Ког­да кол­дун, же­лая от­де­латься от вра­га, гро­зит, что прев­ра­тит­ся в тиг­ра и рас­тер­за­ет всех его соп­ле­мен­ни­ков, он на­чи­на­ет ры­чать только тог­да, ког­да на­хо­дит­ся уже на не­ко­то­ром рас­сто­янии от со­се­дей, но что­бы пос­лед­ние все-та­ки слы­ша­ли это мни­мое ры­ча­ние. «Смот­ри­те, - во­пят они, - все его те­ло уже на­чи­на­ет пок­ры­ваться тиг­ро­вы­ми пят­на­ми». «Ви­ди­те, как рас­тут его ног­ти!» - воск­ли­ца­ют по­ра­жен­ные ужа­сом жен­щи­ны, хо­тя они да­же не в сос­то­янии ви­деть об­ман­щи­ка, спря­тав­ше­го­ся в сво­ей па­лат­ке: страх предс­тав­ля­ет их сму­щен­но­му взо­ру яв­ле­ния, не су­щест­ву­ющие в дей­ст­ви­тельнос­ти. «Вы ежед­нев­но без стра­ха уби­ва­ете тиг­ров на рав­ни­не, - го­во­рил им мис­си­онер, - от­че­го же вы в го­ро­де так трус­ли­во бе­жи­те от лож­но­го, во­об­ра­жа­емо­го тиг­ра?» - «Вы, доб­рые от­цы, не по­ни­ма­ете в этих де­лах, - от­ве­ча­ли ему с улыб­кой. - Мы ни­ког­да не бо­им­ся и уби­ва­ем тиг­ров на рав­ни­не, по­то­му что ви­дим их. Ис­кус­ствен­ных тиг­ров мы бо­им­ся, по­то­му что не мо­жем ни ви­деть, ни уби­вать их».

    Колдуны, зас­тав­ляв­шие тол­пы лег­ко­вер­ных ди­ка­рей ве­рить в этот чу­до­вищ­ный об­ман, бы­ли в то же вре­мя спи­ри­ти­чес­ки­ми ме­ди­ума­ми этих пле­мен; обя­зан­ностью их бы­ло под­дер­жи­вать сно­ше­ния с ду­ха­ми умер­ших, зас­тав­ляя их яв­ляться в ви­ди­мой фор­ме или ве­дя с ни­ми внят­ные раз­го­во­ры по­за­ди за­на­вес­ки.

    Африка осо­бен­но бо­га­та ми­фа­ми о лю­дях-львах, лю­дях-ле­опар­дах, лю­дях-ги­енах. На язы­ке ка­ну­ри в Бор­ну из сло­ва «бульту» (ги­ена) сос­тав­ля­ет­ся гла­гол «бультун­дин», оз­на­ча­ющий «я прев­ра­ща­юсь в ги­ену», и ту­зем­цы ут­верж­да­ют, что су­щест­ву­ет го­род Ка­бу­ти­лоа, где каж­дый че­ло­век ода­рен этой спо­соб­ностью. Пле­мя бу­да в Абис­си­нии, за­ни­ма­юще­еся куз­неч­ным и гон­чар­ным ре­мес­ла­ми, от­лу­че­но от об­щест­ва и хрис­ти­анс­ких та­инств вследст­вие по­верья, что они об­ла­да­ют дур­ным гла­зом и спо­соб­ностью прев­ра­щаться в ги­ен.

    В «Жиз­не­опи­са­нии На­та­ни­эля Пир­са» по­ме­ще­но сви­де­тельство не­ко­его Коф­фи­на. Мо­ло­дой бу­да, его слу­га, поп­ро­сил от­пус­тить его на не­ко­то­рое вре­мя, что бы­ло ис­пол­не­но. Но ед­ва Коф­фин ус­пел обер­нуться к дру­гим слу­гам, как не­ко­то­рые из них ок­лик­ну­ли его, ука­зы­вая ему в нап­рав­ле­нии, по ко­то­ро­му по­шел мо­ло­дой бу­да: «Смот­ри­те, смот­ри­те, он об­ра­ща­ет­ся в ги­ену». Коф­фин тот­час же ог­ля­нул­ся: мо­ло­дой че­ло­век ис­чез, а на рас­сто­янии око­ло ста ша­гов от Коф­фи­на бе­жа­ла мо­ло­дая ги­ена. Это бы­ло при яр­ком днев­ном све­те, на отк­ры­той рав­ни­не, где ни де­ревья, ни кус­ты не зас­ло­ня­ли ви­да. Бу­да вер­нул­ся на сле­ду­ющее ут­ро и, как всег­да, ста­рал­ся ско­рее подт­вер­дить, чем от­ри­цать свер­шив­ше­еся чу­до. Коф­фин го­во­рит, кро­ме то­го, что лю­ди это­го пле­ме­ни всег­да но­сят ка­кую-то осо­бен­ную зо­ло­тую серьгу, ко­то­рую он час­то встре­чал в ушах ги­ен, по­пав­ших в кап­ка­ны или за­ко­ло­тых им са­мим и дру­ги­ми. Эти лю­ди воз­буж­да­ют все­об­щий ужас сво­им ис­кус­ством кол­довст­ва, и из­да­тель кни­ги по­ла­га­ет, что ори са­ми вде­ва­ют серьги в уши ги­ен для под­дер­жа­ния это­го вы­год­но­го для них су­еве­рия. Но­вей­шее со­об­ще­ние Манс­фильда Пар­кин­са по­ка­зы­ва­ет, нас­колько это ве­ро­ва­ние про­ни­зы­ва­ет спи­ри­ту­ализм абис­син­цев. Ис­те­ри­ка, ле­тар­гия, бо­лез­нен­ная не­чувст­ви­тельность к бо­ли и «одер­жи­мость бе­сом», ког­да па­ци­ент го­во­рит от име­ни все­лив­ше­го­ся в не­го ду­ха и его язы­ком, - все та­кие слу­чаи при­пи­сы­ва­ют­ся ду­хов­но­му вли­янию бу­да­сов. Пар­кинс опи­сы­ва­ет, меж­ду про­чим, слу­чай, ког­да его слу­жан­ка, бо­лезнь ко­то­рой при­пи­сы­ва­лась вли­янию од­ной из этих ги­ен, зав­ле­ка­лась ею в лес, где она долж­на бы­ла быть съеде­на. Од­наж­ды ночью око­ло де­рев­ни пос­лы­шал­ся вой и хо­хот ги­ены; жен­щи­на бы­ла свя­за­на по­ру­кам м но­гам, и ее сте­рег­ли в хи­жи­не. Вдруг при­зыв ги­ены пос­лы­шал­ся очень близ­ко, и хо­зя­ин слу­жан­ки, к сво­ему удив­ле­нию, уви­дел, что она вста­ет со­вер­шен­но раз­вя­зан­ная и пы­та­ет­ся убе­жать. По сло­вам Дю-Шалью, в стра­не ашан­го слу­чи­лась сле­ду­ющая по­учи­тельная ис­то­рия. Ему со­об­щи­ли, что ле­опард убил дво­их лю­дей и что бы­ло мно­го тол­ков об этом де­ле; но это был не прос­той ле­опард, а прев­ра­щен­ный че­ло­век. Двое из лю­дей Акон­до­го ис­чез­ли, и наш­лась од­на только кровь их. Тог­да они пос­ла­ли за зна­ме­ни­тым зна­ха­рем, ко­то­рый объявил, что ви­ной все­му был Ако­шо, пле­мян­ник и нас­лед­ник са­мо­го Акон­до­го. На­чальник приз­вал мо­ло­до­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый на его воп­рос от­ве­тил, что дей­ст­ви­тельно со­вер­шил убий­ст­ва, но это де­ла­лось не по его во­ле, а по­то­му, что он прев­ра­щал­ся в ле­опар­да, и тог­да серд­це его жаж­да­ло кро­ви. Пос­ле со­вер­ше­ния прес­туп­ле­ний он сно­ва ста­но­вил­ся че­ло­ве­ком. Акон­до­го так лю­бил мальчи­ка, что не по­ве­рил его приз­на­нию, по­ка Ако­шо не по­вел его к то­му мес­ту в ле­су, где ле­жа­ли ис­ка­ле­чен­ные те­ла обо­их лю­дей, ко­то­рых мальчик дей­ст­ви­тельно убил под вли­яни­ем сво­его бо­лез­нен­но­го во­об­ра­же­ния. Его сожг­ли на мед­лен­ном ог­не в при­сутст­вии все­го на­ро­да.

    О ев­ро­пей­ский фор­мах этих по­ве­рий, срав­ни­тельно.хо­ро­шо из­вест­ных, дос­та­точ­но упо­мя­нуть только вкрат­це. От­но­си­тельно неп­ре­рыв­нос­ти функ­ци­они­ро­ва­ния древ­не­го пре­да­ния, а так­же мно­го­чис­лен­нос­ти слу­ча­ев, ког­да больные на­хо­дят­ся в заб­луж­де­нии, во­об­ра­жая, что са­ми под­верг­лись прев­ра­ще­нию, Ев­ро­па мо­жет предс­та­вить весьма пол­ную кар­ти­ну, на­чи­ная с древ­нос­ти до но­вей­ше­го вре­ме­ни. Вер­ги­лий в «Бу­ко­ли­ках» выс­ка­зы­ва­ет об­ще­расп­рост­ра­нен­ное мне­ние, что ис­кус­ства обо­рот­ня-нек­ро­ман­та, или «ме­ди­ума» и кол­ду­на, бы­ли раз­лич­ны­ми от­рас­ля­ми од­ной и той же си­лы; он го­во­рит о Мё­ри­се, что он прев­ра­щал­ся в вол­ка, пользу­ясь для это­го ядо­ви­ты­ми тра­ва­ми, вы­зы­вал ду­ши из мо­гил и окол­до­вы­вал по­се­вы.

    Из ан­тич­ных сви­де­тельств од­ним из са­мых за­ме­ча­тельных яв­ля­ет­ся по­вест­во­ва­ние Пет­ро­ния Ар­бит­ра о прев­ра­ще­нии обо­рот­ня. В нем го­во­рит­ся о ра­не­ном вол­ке и о том, как че­ло­век, скры­вав­ший­ся в его об­ра­зе, ока­зал­ся ра­нен­ным имен­но так же. В ев­ро­пей­ских рас­ска­зах об обо­рот­нях и ведьмах идея эта встре­ча­ет­ся пос­то­ян­но, од­на­ко еще не до­ка­за­но с пол­ной убе­ди­тельностью, что она пер­во­на­чально за­ро­ди­лась у при­ми­тив­ных об­ществ. Во вре­ме­на Ав­гус­ти­на ча­ро­деи уве­ря­ли сво­их кли­ен­тов, что пос­редст­вом из­вест­ных трав они мо­гут прев­ра­щать их в вол­ков, и в срав­ни­тельно не­да­ле­ком еще вре­ме­ни упо­ми­на­ет­ся об упот­реб­ля­емой с этой целью ма­зи. Древ­нес­кан­ди­навс­кие са­ги го­во­рят о во­инах-обо­рот­нях и об «изме­ня­ющих свой вид», ко­то­рые буй­ст­во­ва­ли в при­пад­ках умо­ис­ступ­ле­ния. Дат­ча­не уз­на­ва­ли обо­рот­ня в че­ло­ве­ке, у ко­то­ро­го схо­дят­ся бро­ви, что да­ва­ло ему сходст­во с ба­боч­кой, этим из­вест­ным об­ра­зом ду­ши, го­то­вой уле­теть и вой­ти в дру­гое те­ло. В пос­лед­ний год вой­ны меж­ду шве­да­ми и рус­ски­ми жи­те­ли Кольма­ра го­во­ри­ли, что на­вод­нив­шие мест­ность вол­ки бы­ли прев­ра­щен­ные шведс­кие плен­ни­ки. От ле­ген­ды Ге­ро­до­та о нев­рах, ко­то­рые еже­год­но на нес­колько дней прев­ра­ща­лись в вол­ков, мы мо­жем прос­ле­дить ту же идею на сла­вянс­кой поч­ве, где го­во­рит­ся о ли­вонс­ких кол­ду­нах, ко­то­рые, ку­па­ясь в ре­ке, на 12 дней прев­ра­ща­лись в вол­ков. У сла­вян бы­ло сильно расп­рост­ра­не­но су­еве­рие, что вол­ки, ко­то­рые в жес­то­кие зи­мы на­па­да­ют на лю­дей, не что иное, как «вил­ко­ла­ки» - лю­ди, прев­ра­щен­ные в вол­ков пос­редст­вом кол­довст­ва. В сов­ре­мен­ной Гер­ма­нии, осо­бен­но на се­ве­ре, до сих пор еще не ис­чез­ли рас­ска­зы о волчьих по­ясах, до сих пор еще кое-где счи­та­ют, что в де­каб­ре не сле­ду­ет «го­во­рить о вол­ке», на­зы­вая его по име­ни, что­бы не рас­тер­за­ли обо­рот­ни. Анг­лий­ское сло­во «we­re­wolf», т. е. «man wolf» (че­ло­век-волк) (в за­ко­нах Кну­та - «ve­re­vulf»), от­ра­жа­ет ста­рин­ное по­верье этой стра­ны, и ес­ли в про­дол­же­ние ве­ков оно иг­ра­ло нез­на­чи­тельную роль в анг­лий­ских на­род­ных пре­да­ни­ях, то это сле­ду­ет при­пи­сать не столько не­дос­тат­ку су­еве­рия, сколько не­дос­тат­ку вол­ков. В бо­лее близ­ком к сов­ре­мен­нос­ти прес­ле­до­ва­нии ведьм мы встре­ча­ем­ся с той же иде­ей, пе­ре­не­сен­ной на дру­гое жи­вот­ное, при­ме­ром че­го мо­жет слу­жить сле­ду­ющий шот­ландс­кий рас­сказ. Не­ко­то­рые ведьмы из Тер­со дол­го прес­ле­до­ва­ли од­но­го пар­ня в об­ра­зе ко­шек, по­ка од­наж­ды ночью он не ра­зог­нал их всех шпа­гой, от­ру­бив при этом ла­пу у од­ной из них, ока­зав­шей­ся ме­нее про­вор­ной. Под­няв ла­пу, он с ужа­сом за­ме­тил, что это бы­ла женс­кая но­га, а на.дру­гой день уви­дел об­ла­да­тельни­цу ее, ста­рую ведьму с од­ной но­гой. Фран­цузс­кое наз­ва­ние обо­рот­ня то же са­мое, что и анг­лий­ское, т. е. в ста­рин­ных фор­мах «ge­rulp­hus», «ga­ro­ut», пе­ре­шед­шее те­перь в пле­оназм «lo­up­ga­rou». Во Франш-Кон­те в 1573 г. пар­ла­мент из­дал за­кон об ист­реб­ле­нии обо­рот­ней. В 1598 г. обо­ро­тень в Ан­же­ре по­ка­зал, что ру­ки и но­ги его прев­ра­ща­ют­ся в ког­ти вол­ка. В 1603 г. по де­лу Жа­на Гренье судья объявил ли­кант­ро­пию бе­зум­ным заб­луж­де­ни­ем, но не прес­туп­ле­ни­ем. В 1658 г. во фран­цузс­ком са­ти­ри­чес­ком опи­са­нии вол­шеб­ни­ка об­раз ведьмы-обо­рот­ня выс­ту­пал еще в со­вер­шен­ной пол­но­те, как вид­но, из сле­ду­юще­го от­рыв­ка: «Я обу­чаю ведьм при­ни­мать об­раз вол­ка и по­жи­рать де­тей, и ес­ли кто-ни­будь от­ре­жет у них но­гу, ко­то­рая ока­зы­ва­ет­ся че­ло­ве­чес­кой ру­кой, я по­ки­даю их и пре­даю их во власть пра­во су­дия, ес­ли они бу­дут отк­ры­ты». Да­же и в нас­то­ящее вре­мя идея эта не пе­рес­та­ла су­щест­во­вать у фран­цузс­ких крестьян. Ме­нее 10 лет то­му на­зад Бэ­ринг-Го­ульд, бу­ду­чи во Фран­ции, не мог най­ти про­во­жа­то­го, ко­то­рый сог­ла­сил­ся бы про­вес­ти его в су­мер­ки по пус­тын­но­му мес­ту, где во­дил­ся обо­ро­тень. Этот са­мый слу­чай на­вел его на мысль на­пи­сать впос­ледст­вии «Кни­гу об обо­рот­нях», мо­ног­ра­фию это­го за­ме­ча­тельно­го со­еди­не­ния ми­фа и бе­зу­мия.

    Если бы мы, су­ди­ли о ми­фах ран­них вре­мен единст­вен­но с по­мощью на­ше­го сов­ре­мен­но­го во­об­ра­же­ния, мы ока­за­лись бы нес­по­соб­ны­ми вы­яс­нить не­обы­чай­ное их вли­яние на жизнь и ве­ро­ва­ния че­ло­ве­чест­ва. Но, изу­чая ука­за­ния вро­де вы­шеп­ри­ве­ден­ных, мы по­лу­ча­ем воз­мож­ность предс­та­вить се­бе обыч­ное сос­то­яние во­об­ра­же­ния ди­ких и древ­них на­ро­дов, за­ни­мав­шее сред­нее мес­то меж­ду свой­ст­ва­ми здра­во­го и про­за­ичес­ко­го сов­ре­мен­но­го го­ро­жа­ни­на и сос­то­яни­ем буй­но­го фа­на­ти­ка или больно­го, на­хо­дя­ще­го­ся в го­ря­чеч­ном бре­ду. По­эт и в на­ше вре­мя име­ет еще мно­го об­ще­го с умст­вен­ным сос­то­яни­ем не­ци­ви­ли­зо­ван­ных пле­мен на ми­фо­ло­ги­чес­кой ста­дии мыс­ли. Фан­та­зии при­ми­тив­но­го че­ло­ве­ка мо­гут быть нез­ре­лы, уз­ки и отв­ра­ти­тельны, тог­да как бо­лее соз­на­тельные вы­мыс­лы по­эта мо­гут быть об­ле­че­ны в фор­мы по­ра­зи­тельной ар­тис­ти­чес­кой кра­со­ты, но оба они схо­дят­ся в том ощу­ще­нии ре­альнос­ти идей, ко­то­рое, к счастью или нес­частью, сов­ре­мен­ное вос­пи­та­ние пы­та­ет­ся так сильно раз­ру­шить. Из­ме­не­ние зна­че­ния од­но­го только сло­ва мо­жет ил­люст­ри­ро­вать нам ис­то­рию это­го пе­ре­хо­да от пер­во­быт­ной к сов­ре­мен­ной мыс­ли. От на­ча­ла культу­ры и по­ны­не у че­ло­ве­ка ра­бо­та­ет фан­та­зия, но где ди­карь ви­дит фан­тас­мы, ци­ви­ли­зо­ван­ный че­ло­век нас­лаж­да­ет­ся меч­та­ми.

    

    

    

    

    Установив об­щие на­ча­ла раз­ви­тия ми­фа, мы мо­жем пе­рей­ти те­перь к обоз­ре­нию груп­пы при­род­ных ми­фов, и по пре­иму­щест­ву тех из них, ко­то­рые воз­ник­ли у при­ми­тив­ных предс­та­ви­те­лей че­ло­ве­чес­ко­го ро­да.

    Наука, за­ни­ма­юща­яся ис­сле­до­ва­ни­ем при­ро­ды, разъясня­ет ее фак­ты и из­ла­га­ет ее за­ко­ны на спе­ци­альном язы­ке, яс­ном и оп­ре­де­лен­ном для опыт­но­го уче­но­го, но яв­ля­ющем­ся ка­ким-то мис­ти­чес­ким жар­го­ном для вар­ва­ров, ма­ло­культур­ных лю­дей или де­тей. Язык по­эти­чес­ко­го ми­фа - нас­колько пос­лед­ний предс­тав­ля­ет со­бой нас­то­ящую по­эзию, а не изыс­кан­ное, вы­чур­ное под­ра­жа­ние - пред­наз­на­чен для по­ни­ма­ния имен­но та­ких прос­тых, не тро­ну­тых школьным об­ра­зо­ва­ни­ем умов. По­эт со­зер­ца­ет тот же ес­тест­вен­ный мир, что и че­ло­век на­уки, но сво­ей, столь от­лич­ной ма­не­рой он стре­мит­ся об­лег­чить вся­кую зат­руд­ни­тельную мысль. Он при­да­ет ей ви­ди­мый и ося­за­емый об­раз, от­но­ся с этой целью преж­де все­го ми­ро­вое бы­тие и дви­же­ние к сфе­ре та­кой же лич­ной жиз­ни, ка­кую ощу­ща­ют в се­бе его слу­ша­те­ли. Он да­ет, та­ким об­ра­зом, ши­ро­кое при­ме­не­ние пра­ви­лу, что «че­ло­век есть ме­ри­ло всех ве­щей». Сто­ит только отыс­кать ключ к это­му ми­фи­чес­ко­му на­ре­чию, и его слож­ные и из­мен­чи­вые тер­ми­ны ста­нут проз­рач­ны­ми, и тог­да бу­дет вид­но, как ле­ген­да, рас­ска­зы­вая о вой­не, люб­ви, прес­туп­ле­нии, слу­чае и судьбе, со­об­ща­ет только все ту же веч­ную ис­то­рию обыч­ной жиз­ни ми­ра. Ми­фы, вы­ра­бо­тав­ши­еся из тех бес­ко­неч­ных ана­ло­гий меж­ду че­ло­ве­ком и при­ро­дой, ко­то­рые сос­тав­ля­ют ду­шу по­эзии, и вы­лив­ши­еся в эти ска­за­ния, все еще не ут­ра­тив­шие для нас сво­ей не­увя­да­емой жиз­ни и кра­со­ты, яв­ля­ют­ся мас­терс­ки­ми про­из­ве­де­ни­ями ис­кус­ства,.при­над­ле­жа­ще­го бо­лее к прош­ло­му, чем к нас­то­яще­му. Раз­ви­тие ми­фа бы­ло за­дер­жа­но на­укой, оно за­ми­ра­ет под тя­жестью мер И ве­сов, про­пор­ций и мо­де­лей и да­же поч­ти умер­ло уже. Оно рас­се­ка­ет­ся ны­не ана­то­ми­чес­ким но­жом уче­ных. В этом ми­ре каж­дый дол­жен сде­лать то, что мо­жет, и ес­ли в лю­дях нас­то­яще­го вре­ме­ни миф не вы­зы­ва­ет тех же чувств, ка­кие вы­зы­вал в их пред­ках, им ос­та­ет­ся, по край­ней ме­ре, воз­мож­ность ана­ли­зи­ро­вать его. Мы ви­дим ин­тел­лек­ту­альные пре­де­лы, в ко­то­рых дол­жен ос­та­ваться тот, кто сим­па­ти­зи­ру­ет ми­фу, и вне ко­то­рых дол­жен быть тот, кто же­ла­ет его ис­сле­до­вать. К счастью, мы жи­вем око­ло этой пог­ра­нич­ной чер­ты, так что мо­жем пе­рес­ту­пать за нее и в ту и в дру­гую сто­ро­ну.

    Европейский уче­ный и те­перь еще мо­жет до из­вест­ной сте­пе­ни по­ни­мать ве­ро­ва­ния гре­ков, ац­те­ков или ма­ори в их ту­зем­ные ми­фы и в то же са­мое вре­мя мо­жет срав­ни­вать и ис­тол­ко­вы­вать их без то­го тре­вож­но­го чувст­ва, с ко­то­рым под­хо­дят к ним лю­ди, для ко­то­рых эти ска­за­ния дей­ст­ви­тельная и да­же свя­щен­ная ис­то­рия. Кро­ме то­го, ес­ли бы все че­ло­ве­чес­кое об­щест­во на­хо­ди­лось на оди­на­ко­вом с на­ми уров­не культу­ры, нам труд­но бы­ло бы предс­та­вить се­бе ка­кое-ли­бо пле­мя в том умст­вен­ном сос­то­янии, ко­то­ро­му при­над­ле­жит пер­во­на­чальное раз­ви­тие при­род­но­го ми­фа, точ­но так же как нам труд­но во­об­ра­зить че­ло­ве­чест­во на та­кой ста­дии раз­ви­тия, ко­то­рая ни­же вся­кой наб­лю­дав­шей­ся до сих пор. Но раз­лич­ные сте­пе­ни ны­не су­щест­ву­ющей ци­ви­ли­за­ции сох­ра­ни­ли ме­же­вые зна­ки длин­но­го пу­ти ис­то­рии, и они це­лы еще и те­перь у мил­ли­онов ди­ка­рей и вар­ва­ров, ум ко­то­рых в гру­бой ар­ха­ичес­кой фор­ме все еще про­из­во­дит ми­фи­чес­кие предс­тав­ле­ния о при­ро­де пер­во­быт­но­го че­ло­ве­ка.

    При пер­вом зна­комст­ве с воз­зре­ни­ями но­вей­шей шко­лы ми­фо­ло­гов и иног­да да­же пос­ле дол­го­го и тща­тельно­го изу­че­ния их мно­гие не­ред­ко от­но­сят­ся по­лус­кеп­ти­чес­ки к изя­щест­ву и прос­то­те их объясне­ний и спра­ши­ва­ют - не­уже­ли все это прав­да? Не­уже­ли воз­мож­но объяснить та­кую зна­чи­тельную часть ан­тич­ной, вар­варс­кой и сред­не­ве­ко­вой ев­ро­пей­ской по­эзии все тем же изоб­ра­же­ни­ем солн­ца и не­ба, ут­рен­ней или ве­чер­ней за­ри, дня и но­чи, ле­та и зи­мы, об­ла­ков и бу­ри? Не­уже­ли столь мно­гие дей­ст­ву­ющие ли­ца пре­да­ний, нес­мот­ря на их ге­ро­ичес­ки че­ло­ве­чес­кий об­раз, мо­гут иметь ре­альное на­ча­ло в ант­ро­по­мор­фи­чес­ких ми­фах при­ро­ды? Ос­тав­ляя в сто­ро­не об­щее об­суж­де­ние этих мне­ний, мы уви­дим, что ис­сле­до­ва­ние при­род­ной ми­фо­ло­гии с сов­ре­мен­ной точ­ки зре­ния го­во­рит в пользу их, по край­ней ме­ре, от­но­си­тельно ру­ко­во­дя­ще­го на­ча­ла.

    Общее со­об­ра­же­ние, что к чис­лу пер­вич­ных ис­точ­ни­ков ми­фа сле­ду­ет от­нес­ти та­кое не­пос­редст­вен­ное по­ни­ма­ние при­ро­ды, ко­то­рое с на­ив­ностью и да­же сме­лостью вы­ра­жа­ет­ся в Ве­дах, подт­верж­да­ет­ся еще и ины­ми до­ка­за­тельства­ми. В пре­да­ни­ях ди­ких на­ро­дов об­на­ру­жи­ва­ет­ся это ми­фи­чес­кое по­ни­ма­ние внеш­не­го ми­ра, столь же пер­во­быт­ное, как и в пре­да­ни­ях дру­гих арий­цев. Они сход­ны по об­ще­му ха­рак­те­ру и в от­дельных эпи­зо­дах. В то же вре­мя сле­ду­ет яс­но соз­на­вать, что на­ли­чие та­ко­го об­ще­го на­ча­ла не мо­жет слу­жить ру­ча­тельством сходст­ва част­ных тол­ко­ва­ний, ко­то­рые не­ко­то­рые ми­фо­ло­ги го­то­вы ос­но­вать на нем, так как мно­гие из этих тол­ко­ва­ний край­не умоз­ри­тельны, а не­ко­то­рые - без­на­деж­но не­ле­пы. Дей­ст­ви­тельно, сле­ду­ет приз­нать зна­че­ние при­род­но­го ми­фа в ле­ген­дар­ной по­эзии че­ло­ве­чест­ва, но лишь нас­только, нас­колько это при­тя­за­ние под­дер­жи­ва­ет­ся ос­но­ва­тельны­ми и дос­то­вер­ны­ми до­ка­за­тельства­ми.

    Близкими и глу­бо­ки­ми ана­ло­ги­ями меж­ду жизнью при­ро­ды и жизнью че­ло­ве­ка в про­дол­же­ние ве­ков пользо­ва­лись по­эты и фи­ло­со­фы, ко­то­рые в сво­их упо­доб­ле­ни­ях тол­ко­ва­ли о све­те и тьме, о бу­ре и за­тишье, о рож­де­нии, рос­те, пе­ре­ме­не, упад­ке, раз­ру­ше­нии и во­зоб­нов­ле­нии. Но не сле­ду­ет ду­мать, что эти до бес­ко­неч­нос­ти мно­гос­то­рон­ние сов­па­де­ния мо­гут быть ка­ким-ли­бо од­нос­то­рон­ним объясне­ни­ем све­де­ны все к од­ной те­ории. К пос­пеш­ным вы­во­дам, ко­то­рые вследст­вие ви­ди­мо­го сходст­ва вы­во­дят эпи­зо­ды ми­фа из эпи­зо­дов при­ро­ды, сле­ду­ет от­но­ситься с край­ним не­до­ве­ри­ем, так как уче­ный, не име­ющий дру­го­го, бо­лее стро­го­го кри­те­рия для сво­их ми­фов о солн­це, не­бе и рас­све­те, най­дет их вез­де, где только взду­ма­ет ис­кать.

    Достаточно прос­то­го при­ме­ра, что­бы уви­деть, к че­му мо­жет при­вес­ти та­кой ме­тод. Нет та­кой ле­ген­ды, ал­ле­го­рии или детс­кой пес­ни, ко­то­рая бы­ла бы в бе­зо­пас­нос­ти от всю­ду про­ни­ка­юще­го ми­фо­ло­га-те­оре­ти­ка. По­ло­жим, он объявил бы при­тя­за­ние на детс­кую «Пес­ню о шес­ти­пен­со­вой мо­не­те». Ему нет­руд­но бы­ло бы до­ка­зать, что 24 дроз­да оз­на­ча­ют 24 ча­са су­ток, а пи­рог, в ко­то­ром они на­хо­дят­ся, - зем­лю с не­бес­ным сво­дом. Ка­кая вер­но под­ме­чен­ная чер­та при­ро­ды вид­на в том, что пти­цы на­чи­на­ют петь, ког­да вскры­ва­ет­ся пи­рог, то есть ког­да нас­ту­па­ет день? Ко­роль есть солн­це, а пе­рес­чи­ты­ва­емые им деньги - сол­неч­ные лу­чи, или зо­ло­той дождь Да­наи. Ко­ро­ле­ва есть лу­на, а ее проз­рач­ный мед - лун­ный свет. Слу­жан­ка есть рас­свет «с ро­зо­вы­ми перс­та­ми». Она вста­ет раньше солн­ца, сво­его гос­по­ди­на, и раз­ве­ши­ва­ет по не­бу его платье - об­ла­ка. А тот дрозд, ко­то­рый так тра­гич­но за­кан­чи­ва­ет сказ­ку, от­ку­сы­вая ей нос, есть час вос­хо­да солн­ца. Для подт­верж­де­ния то­го, что эта ос­вя­щен­ная вре­ме­нем по­эма дей­ст­ви­тельно сол­неч­ный миф, не­дос­та­ет только од­но­го, а имен­но: до­ка­за­тельства, ос­но­ван­но­го на ар­гу­мен­те бо­лее твер­дом, чем прос­тая ана­ло­гия. Нет­руд­но так­же ука­зать на сол­неч­ные эпи­зо­ды, оли­цет­во­рен­ные в ис­то­ри­чес­ких ха­рак­те­рах, выб­ран­ных с из­вест­ной ос­мот­ри­тельностью. Так, Кор­тес, вы­са­жи­ва­ющий­ся в Мек­си­ке и при­ня­тый ац­те­ка­ми за са­мо­го Кет­цалько­ат­ля, жре­ца солн­ца, возв­ра­ща­ет­ся с Вос­то­ка для во­зоб­нов­ле­ния сво­его царст­ва све­та и сла­вы. По­доб­но солн­цу, по­ки­да­юще­му рас­свет, он по­ки­да­ет же­ну сво­ей мо­ло­дос­ти и в бо­лее зре­лую по­ру жиз­ни из­ме­ня­ет Ма­ри­не ра­ди дру­гой не­вес­ты. По­доб­но солн­цу, блес­тя­щая, по­бе­до­нос­ная карьера его только на за­ка­те жиз­ни ом­ра­ча­ет­ся ту­ча­ми пе­ча­ли и не­ми­лос­ти.

    Даже жизнь Юлия Це­за­ря мо­жет быть под­ве­де­на под схе­му сол­неч­но­го ми­фа. В ка­кую бы стра­ну он ни яв­лял­ся, он при­хо­дит, ви­дит и по­беж­да­ет. Он по­ки­да­ет Кле­опат­ру, ус­та­нав­ли­ва­ет сол­неч­ный год, уми­ра­ет от ру­ки Бру­та, по­доб­но Зигф­ри­ду в пес­не о Ни­бе­лун­гах, уми­ра­юще­му от ру­ки Га­ге­на, и, па­дая под мно­жест­вом уда­ров, обаг­рен­ный кровью, он за­вер­ты­ва­ет­ся в то­гу, что­бы уме­реть во тьме.

    При ис­тол­ко­ва­нии ге­ро­ичес­кой ле­ген­ды на ос­но­ва­нии при­род­но­го ми­фа сле­ду­ет быть чрез­вы­чай­но ос­то­рож­ным в пользо­ва­нии ана­ло­ги­ей, и во вся­ком слу­чае здесь тре­бу­ет­ся до­ка­за­тельство бо­лее убе­ди­тельное, чем прос­тое не­яс­ное сходст­во меж­ду че­ло­ве­чес­кой и кос­ми­чес­кой жизнью. Од­на­ко та­ко­го ро­да до­ка­за­тельства выс­ту­па­ют с большой си­лой в нес­мет­ном ко­ли­чест­ве ми­фов, сом­не­ваться в зна­че­нии ко­то­рых бы­ло бы по меньшей ме­ре бес­по­лез­но: так ма­ло скры­ты в име­нах или зна­че­ни­ях обыч­ные яв­ле­ния при­ро­ды, предс­тав­ля­емые как со­бы­тия лич­ной жиз­ни. Да­же в тех слу­ча­ях, ког­да рас­сказ­чи­ки ле­генд мог­ли из­ме­нить или за­быть их пер­во­на­чальное ми­фи­чес­кое зна­че­ние, час­то за­ме­ча­ют­ся дос­та­точ­ные ос­но­ва­ния для по­пыт­ки вос­ста­нов­ле­ния его. Нес­мот­ря на ис­ка­же­ние и из­ме­не­ние, ми­фы лишь мед­лен­но ут­ра­чи­ва­ют весь смысл сво­его пер­во­на­чально­го про­ис­хож­де­ния.

    Так, нап­ри­мер, в ан­тич­ной ли­те­ра­ту­ре дос­та­точ­но хо­ро­шо сох­ра­нил­ся смысл ве­ли­ко­го сол­неч­но­го ми­фа гре­ков, и да­же Ламп­ри­ер в клас­си­чес­ком сло­ва­ре приз­на­ет, что Апол­лон, или Феб[54], «час­то отож­деств­лял­ся с солн­цем». Как дру­гой при­мер мож­но ука­зать, что гре­ки ни­ког­да не за­бы­ва­ли зна­че­ния Ар­гу­са[55] Па­ноп­тея, все­ви­дя­ще­го стог­ла­зо­го стра­жа Ио, уби­то­го Гер­ме­сом и прев­ра­щен­но­го в пав­ли­на, и Мак­ро­бий приз­на­ет в нем звез­дог­ла­зое не­бо. Ин­дий­ский Ин­д­ра[56] - Не­бо точ­но так­же на­зы­ва­ет­ся «ты­ся­чег­ла­зым». В нас­то­ящее вре­мя встре­ча­ет­ся пе­ре­жи­ток или ре­ци­див этой мыс­ли в од­ной ори­ги­нальной об­лас­ти язы­ка. В во­ровс­ком на­ре­чии Ита­лии сло­во «арго» оз­на­ча­ет не­бо, и кто бы ни был тот, кто ввел это сло­во, он дол­жен был иметь в ви­ду звезд­ное не­бо, подс­те­ре­гав­шее его, по­доб­но стог­ла­зо­му Ар­гу­су.

    Кроме то­го, эти­мо­ло­гия имен мо­жет в од­но и то же вре­мя как да­вать ми­фо­ло­гу ру­ко­во­дя­щую нить, так и пре­дох­ра­нять его. Нес­мот­ря на все ста­ра­ния ком­мен­та­то­ров, со­вер­шен­но нед­вус­мыс­лен­ное зна­че­ние слов мно­го спо­собст­во­ва­ло сох­ра­не­нию приз­на­ков точ­но­го смыс­ла в ан­тич­ной ле­ген­де. Ник­то не ос­па­ри­вал оче­вид­но­го фак­та, что Ге­ли­ос был Солн­це, а Се­ле­на - Лу­на. И от­но­си­тельно Юпи­те­ра все псев­до­ис­то­ри­чес­кие бес­смыс­ли­цы не мог­ли впол­не унич­то­жить идеи, что он был дей­ст­ви­тельно Не­бо, так как язык сох­ра­нил это по­ня­тие в та­ких вы­ра­же­ни­ях, как «sub Jove fri­gi­do» (под отк­ры­тым не­бом). Объясне­ние по­хи­ще­ния Пер­се­фо­ны[57], как при­род­но­го ми­фа о ле­те и зи­ме, дер­жит­ся не на од­ной только слу­чай­ной ана­ло­гии, но подт­верж­да­ет­ся са­ми­ми име­на­ми: Зевс, Ге­ли­ос, Де­мет­ра, т. е. Не­бо, Солн­це и Мать-зем­ля. На­ко­нец, оли­цет­во­ре­ние при­ро­ды до сих пор со­вер­шен­но оче­вид­но в ска­за­ни­ях о ми­фи­чес­ких су­щест­вах, счи­тав­ших­ся влас­ти­тельны­ми ге­ни­ями звезд или гор, де­ревьев или рек или же ге­ро­ями и ге­ро­иня­ми, дей­ст­ви­тельно прев­ра­щен­ны­ми в по­доб­ные пред­ме­ты. По­эт мо­жет и те­перь, так же как и преж­де, ви­деть Ат­ла­са, под­дер­жи­ва­юще­го не­бо на сво­их мо­гу­чих пле­чах, и пыл­ко­го Ал­фея, прес­ле­ду­юще­го девст­вен­ную Аре­ту­зу.

    При изу­че­нии при­род­ных ми­фов все­го ми­ра ед­ва ли по­лез­но ид­ти от по­ня­тий са­мых при­ми­тив­ных из че­ло­ве­чес­ких пле­мен к вы­мыс­лам бо­лее раз­ви­тых об­ществ. Во-пер­вых, на­ши све­де­ния очень скуд­ны от­но­си­тельно по­ве­рий этих скрыт­ных и ред­ко впол­не по­нят­ных для нас лю­дей, во-вто­рых, су­щест­ву­ющие у них ле­ген­ды не дос­тиг­ли еще той ху­до­жест­вен­ной и сис­те­ма­ти­чес­кой об­ра­бот­ки, ко­то­рую они при­об­ре­та­ют у на­ро­дов, сто­ящих не­пос­редст­вен­но вы­ше их в шка­ле культу­ры. Вследст­вие это­го на­ибо­лее удоб­ным бу­дет при­нять за отп­рав­ной пункт ми­фо­ло­гию се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев, ост­ро­ви­тян Ти­хо­го оке­ана или дру­гих выс­ших ди­ких пле­мен, ко­то­рые в нас­то­ящее вре­мя мо­гут слу­жить луч­ши­ми предс­та­ви­те­ля­ми древ­ней­ше­го ми­фо­ло­ги­чес­ко­го пе­ри­ода че­ло­ве­чес­кой ис­то­рии. Для на­ча­ла на­ше­го обоз­ре­ния впол­не под­хо­дит за­ме­ча­тельный по сво­ему ори­ги­нально­му со­вер­шенст­ву кос­ми­чес­кий миф Но­вой Зе­лан­дии.

    Людям, по-ви­ди­мо­му, дав­но еще и час­то при­хо­ди­ло на ум, что все­пок­ры­ва­ющее не­бо и все­по­рож­да­ющая зем­ля - это как бы отец и мать все­го ми­ра, а все жи­вые су­щест­ва - лю­ди, жи­вот­ные и рас­те­ния - их де­ти. Ниг­де эта дав­но уже рас­ска­зы­ва­юща­яся сказ­ка не предс­тав­ля­ет нам при­ро­ду в столь проз­рач­ном оли­цет­во­ре­нии и не пе­ре­да­ет нам пов­сед­нев­ную, обыч­ную жизнь ми­ра с та­кой детс­кой прос­то­той в ви­де рас­ска­за о дав­но ми­нув­ших вре­ме­нах, как ле­ген­да о «де­тях не­ба и зем­ли», за­пи­сан­ная сэ­ром Джорд­жем Грэ­ем у ма­ори в 1850 г.

    От Ран­ги, Не­ба, и Па­пы, Зем­ли, ска­за­но там, про­изош­ли все лю­ди и ве­щи, но Зем­ля и Не­бо прильну­ли друг к дру­гу, и тьма пок­ры­ва­ла их и по­рож­ден­ных ими су­ществ, по­ка на­ко­нец де­ти их не учи­ни­ли со­вет - долж­ны ли они разъеди­нить сво­их ро­ди­те­лей или убить их. Тог­да Та­не-Ма­гу­та, отец ле­сов, ска­зал сво­им пя­ти ве­ли­ким братьям: «Луч­ше раз­лу­чить их, и пусть Не­бо ста­нет вы­со­ко над на­ми, а Зем­ля ля­жет под на­ши­ми но­га­ми. Пусть Не­бо сде­ла­ет­ся нам чуж­дым, а Зем­ля ос­та­нет­ся близ­ка к нам как на­ша мать и кор­ми­ли­ца». И вос­стал Рон­го-ма-та­не, бог и отец воз­де­лан­ной пи­щи че­ло­ве­ка, и пы­тал­ся разъеди­нить Не­бо и Зем­лю. Он нап­ряг­ся, но тщет­но, и тщет­ны так­же бы­ли уси­лия Тан­га­роа, от­ца рыб и прес­мы­ка­ющих­ся, и Га­умиа-Ти­ки­ти­ки, от­ца ди­ко­рас­ту­щей пи­щи, и Ту-Ма­та­у­ен­ги, бо­га и от­ца сви­ре­пых лю­дей. Тог­да ти­хо под­нял­ся Та­не-Ма­гу­та, бог и отец ле­сов, и всту­пил в борьбу со сво­ими ро­ди­те­ля­ми, ста­ра­ясь разъеди­нить их сво­ими ру­ка­ми. «Вот он при­ос­та­но­вил­ся. Его го­ло­ва те­перь креп­ко упер­лась в Ма­терь-зем­лю, свои но­ги он под­нял вверх, упер­ся в От­ца-не­бо и нап­ряг свою спи­ну и чле­ны в мо­гу­чем уси­лии. Те­перь ра­зор­ва­ны Ран­ги и Па­па, и с пла­чем и прок­ля­ти­ями они гром­ко зас­то­на­ли… Но Та­не-Ма­гу­та не ос­та­нав­ли­ва­ет­ся; да­ле­ко, да­ле­ко под се­бя вдав­ли­ва­ет он Зем­лю, да­ле­ко, да­ле­ко над со­бой отб­ра­сы­ва­ет он Не­бо». Но Та­уги­ри-ма-теа, отец вет­ров и бурь, ни­ког­да не сог­ла­шал­ся на то, что­бы мать его отор­ва­ли от ее гос­по­ди­на, и в гру­ди его воз­ник­ло лю­тое же­ла­ние на­пасть на сво­их братьев. И вот бог бу­ри под­нял­ся и пос­ле­до­вал за сво­им от­цом в под­не­бес­ную об­ласть и пом­чал­ся к за­щи­щен­ным пе­ще­рам бесп­ре­дельно­го не­ба, под кро­вом ко­то­рых он на­шел се­бе прис­та­ни­ще и при­ют. Тог­да выш­ли его де­ти, мо­гу­чие вет­ры и буй­ные шква­лы, ту­чи тем­ные, плот­ные, ог­нен­ные, ди­ко мчав­ши­еся, с трес­ком раз­ра­жав­ши­еся, и, ок­ру­жен­ный ими, ри­нул­ся отец их на сво­его вра­га. Та­не-Ма­гу­та и его ги­гантс­кие ле­са сто­яли, ни­че­го не ве­дая и не по­доз­ре­вая, ког­да бе­ше­ный ура­ган раз­ра­зил­ся над ни­ми, с трес­ком ло­мая мо­гу­чие де­ревья и разб­ра­сы­вая по зем­ле выр­ван­ные и рас­тер­зан­ные ство­лы и сучья, от­да­вая их на съеде­ние на­се­ко­мым. Тог­да отец бурь бро­сил­ся вниз и на­чал би­че­вать во­ды, так что вол­ны под­ня­лись по­доб­но ска­лам, а Тан­га­роа, бог оке­ана и отец все­го жи­ву­ще­го в нем, в ужа­се бе­жал по сво­им мо­рям. Де­ти его, Ика­те­ре, отец рыб, и Ту-те-ве­ги­ве­ги, отец прес­мы­ка­ющих­ся, так­же бро­си­лись ис­кать се­бе бе­зо­пас­но­го мес­та. «Слу­шай, слу­шай, - кри­чал отец рыб, - да­вай скро­ем­ся в мо­ре!» Но отец прес­мы­ка­ющих­ся кри­чал ему в от­вет: «Нет, нет, луч­ше ис­кать спа­се­ния на су­ше!» И так су­щест­ва раз­де­ли­лись: ры­бы уш­ли в мо­ре, прес­мы­ка­ющи­еся ис­ка­ли спа­се­ния в ле­сах. Но морс­кой бог Тан­га­роа, взбе­шен­ный из­ме­ной де­тей сво­их, прес­мы­ка­ющих­ся, пок­лял­ся в веч­ной враж­де к бра­ту сво­ему Та­не за то, что тот при­ютил их в сво­их ле­сах. Та­не со сво­ей сто­ро­ны отп­ла­чи­ва­ет ему тем же, поз­во­ляя де­тям бра­та сво­его Ту-Ма­та­у­ен­ги, от­ца сви­ре­пых лю­дей, пос­редст­вом ло­док, ко­пий и удо­чек, сде­лан­ных из его де­ревьев и се­тей, спле­тен­ных из его во­лок­нис­тых рас­те­ний, унич­то­жать всю ры­бу, де­тей бо­га мо­рей. А бог мо­рей в гне­ве наб­ра­сы­ва­ет­ся на бо­га ле­сов, за­ли­ва­ет его лод­ки вол­на­ми мо­ря, сно­сит на­вод­не­ни­ями его де­ревья и до­ма в бесп­ре­дельный оке­ан. За­тем бог бу­ри наб­ро­сил­ся на братьев сво­их, от­цов и ро­ди­те­лей воз­де­лан­ной и ди­кой пи­щи, но Па­па, Зем­ля, схва­ти­ла их и спря­та­ла в та­кое бе­зо­пас­ное мес­то, что бог бу­ри ис­кал их тщет­но. Тог­да он на­ки­нул­ся на пос­лед­не­го из братьев, от­ца сви­ре­пых лю­дей, но его он да­же не мог и по­шат­нуть, хо­тя и нап­ря­гал всю свою мощь. Ка­кое бы­ло де­ло Ту-Ма­та­у­ен­ги до не­на­вис­ти сво­его бра­та? Это он за­ду­мал план по­ги­бе­ли сво­их ро­ди­те­лей и вы­ка­зал се­бя храб­рым и сви­ре­пым на вой­не. Его братья отс­ту­пи­ли пе­ред ужас­ным на­па­де­ни­ем бо­га бу­ри и его по­томст­ва: бог ле­сов и его де­ти бы­ли из­ло­ма­ны и раз­не­се­ны в мел­кие щеп­ки, бог мо­ря и его по­томст­во бе­жа­ли в глу­би­ну оке­ана или в бе­ре­го­вые уг­луб­ле­ния, бо­ги пи­щи наш­ли спа­се­ние в тай­ном убе­жи­ще, и только че­ло­век всег­да сто­ял от­важ­но и не­по­ко­ле­би­мо на гру­ди сво­ей Ма­те­ри-зем­ли, по­ка серд­ца Не­ба и Бу­ри не смяг­чи­лись и не утих­ла их враж­да.

    Но тог­да Ту-Ма­та­у­ен­ги, отец сви­ре­пых лю­дей, стал ду­мать, как ему отомс­тить сво­им братьям, ко­то­рые ос­та­ви­ли его без по­мо­щи во вре­мя его борьбы с бо­гом бурь. Он свил сил­ки из листьев де­ре­ва ва­на­ки, и пе­ред ним па­ли пти­цы и зве­ри, де­ти Та­не, бо­га ле­сов. Он сплел се­ти из рас­те­ния льна и ло­вил рыб, де­тей Тан­га­роа, бо­га мо­рей. Он отыс­кал под­зем­ное убе­жи­ще де­тей Рон­го-ма-та­не, слад­кий кар­то­фель и всю воз­де­лан­ную пи­щу, и де­тей Га­умиа-Ти­ки­ти­ки, ко­рень па­по­рот­ни­ка и всю ди­ко­рас­ту­щую пи­щу, вы­ко­пал их и зас­та­вил увя­дать на солн­це. Но хо­тя он взял верх над сво­ими че­тырьмя братьями, ко­то­рые все пос­лу­жи­ли ему пи­щей, ему ни­ког­да не уда­лось одо­леть пя­то­го, Та­уги­ри-ма-теа, бо­га бу­ри, ко­то­рый все еще на­сы­ла­ет на не­го ура­ган и бу­рю и ста­ра­ет­ся сгу­бить его как на мо­ре, так и на су­ше. Вследст­вие по­ры­ва гне­ва бо­га бу­ри про­тив сво­их братьев су­ша скры­лась под во­да­ми. Су­щест­ва дав­но про­шед­ших вре­мен, по­то­пив­шие та­ким об­ра­зом зем­лю, бы­ли: ли­вень-дождь, дол­го про­дол­жа­ющий­ся дождь и сви­ре­пые ура­га­ны; де­ти их бы­ли: ту­ман, тя­же­лая ро­са и лег­кая ро­са, и от­то­го только не­большая часть су­ши ос­та­лась над по­верх­ностью мо­ря. Тог­да яр­кий свет уве­ли­чил­ся в ми­ре, и су­щест­ва, ос­та­вав­ши­еся скры­ты­ми меж­ду Ран­ги и Па­па до их разъеди­не­ния, те­перь разм­но­жи­лись на зем­ле. Вплоть до нас­то­яще­го вре­ме­ни бесп­ре­дельное Не­бо всег­да ос­та­ва­лось в раз­лу­ке со сво­ей суп­ру­гой Зем­лей. Но обо­юд­ная лю­бовь их не прек­ра­ща­ет­ся; теп­лые мяг­кие вздо­хи ее лю­бя­ще­го серд­ца и по­ны­не воз­но­сят­ся к не­му, под­ни­ма­ют­ся от ле­сис­тых гор и до­лин, и лю­ди на­зы­ва­ют их ту­ма­на­ми. А бесп­ре­дельное Не­бо, тос­куя в дол­гие но­чи в раз­лу­ке со сво­ей воз­люб­лен­ной, час­то про­ли­ва­ет сле­зы на ее грудь, и лю­ди, ви­дя их, на­зы­ва­ют их кап­ля­ми ро­сы.

    Разрыв нё­ба с зем­лей - это очень расп­рост­ра­нен­ная по­ли­не­зий­ская ле­ген­да, хо­ро­шо из­вест­ная и на ост­ро­вах, ле­жа­щих к се­ве­ро-вос­то­ку. Но вы­ра­бот­ка ее в только что предс­тав­лен­ный на­ми миф, по всей ве­ро­ят­нос­ти, при­над­ле­жит Но­вой Зе­лан­дии. Нет так­же ос­но­ва­ния пред­по­ла­гать, что та осо­бая фор­ма, в ко­то­рой за­пи­сал ее анг­лий­ский гу­бер­на­тор у ма­орий­ских жре­цов и рас­сказ­чи­ков, от­но­сит­ся к от­да­лен­но­му вре­ме­ни. Нельзя при­пи­сы­вать од­ной только дав­нос­ти тот от­пе­ча­ток ар­ха­из­ма, ко­то­рый при­сущ это­му рас­ска­зу. Как не­дав­но еще упот­реб­ляв­ши­еся жи­те­ля­ми Но­вой Зе­лан­дии тес­ла из по­ли­ро­ван­но­го неф­ри­та и пла­щи из вя­за­но­го льна от­но­сят­ся к бо­лее древ­не­му ис­то­ри­чес­ко­му вре­ме­ни, чем брон­зо­вые бо­евые се­ки­ры и по­лот­ня­ные пок­ры­ва­ла древ­них егип­тян, точ­но так же и по­эти­чес­кое восп­ро­из­ве­де­ние при­ро­ды в при­род­ном ми­фе ма­ори при­над­ле­жит к той ста­дии ин­тел­лек­ту­альной ис­то­рии, ко­то­рая у гре­ков окан­чи­ва­ла сво­ей век 25 сто­ле­тий то­му на­зад. И тем не ме­нее как ука­зан­ные ору­дия ма­ори, так и фор­ма при­ве­ден­но­го ми­фа мо­гут от­но­ситься к срав­ни­тельно не­дав­не­му прош­ло­му.

    Мифический вы­мы­сел, что не­бо и зем­ля бы­ли от­цом и ма­терью все­го су­щест­ву­юще­го на све­те, ес­тест­вен­но, по­ро­дил ле­ген­ду, что в древ­ней­шие вре­ме­на они бы­ли со­еди­не­ны и только впос­ледст­вии бы­ли раз­лу­че­ны. В Ки­тае та же идея кос­ми­чес­ко­го родст­ва соп­ро­вож­да­ет­ся та­кой же ле­ген­дой о раз­лу­ке. Я не бе­русь ре­шать, су­щест­ву­ет ли тут ис­то­ри­чес­кая связь меж­ду ми­фо­ло­ги­ей По­ли­не­зии и Ки­тая, но, без сом­не­ния, древ­няя ки­тай­ская ле­ген­да о разъеди­не­нии не­ба и зем­ли в пер­во­быт­ные вре­ме­на Пу­анг-Ку име­ла, по-ви­ди­мо­му, та­кую же фор­му, как и по­ли­не­зий­ский миф. «Рас­ска­зы­ва­ют, что нек­то, по име­ни Пу­анг-Ку, отк­рыл или от­де­лил не­бо и зем­лю, ко­то­рые пер­во­на­чально бы­ли тес­но со­еди­не­ны друг с дру­гом». Что ка­са­ет­ся ми­фи­чес­ких под­роб­нос­тей рас­ска­за о «де­тях не­ба и зем­ли», то ед­ва ли в них най­дет­ся хоть од­на мысль, ко­то­рая не ос­та­лась бы до сих пор впол­не проз­рач­ной, или хоть од­но сло­во, ко­то­рое ут­ра­ти­ло бы для нас свое зна­че­ние. Гру­бые от­рыв­ки пре­да­ний, ко­то­рые от­цам на­шим ка­за­лись ос­тат­ка­ми древ­ней ис­то­рии, по спра­вед­ли­вос­ти мо­гут быть наз­ва­ны вос­по­ми­на­ни­ями прош­ло­го, ко­то­рое ни­ког­да не бы­ло нас­то­ящим. Но прос­той при­род­ный миф, ка­ким он выс­ту­па­ет пе­ред на­ми в ны­неш­нем сво­ем раз­ви­тии или в рес­тав­ра­ции из ле­ген­дар­ных ос­тат­ков, мо­жет ско­рее быть наз­ван вос­по­ми­на­ни­ем нас­то­яще­го, ко­то­рое ни­ког­да не бы­ва­ет прош­лым. Борьба бу­ри с ле­сом и оке­аном все еще про­ис­хо­дит на на­ших гла­зах. Мы все еще ви­дим по­бе­ду че­ло­ве­ка над су­щест­ва­ми, на­се­ля­ющи­ми су­шу и мо­ре. Рас­те­ния, слу­жа­щие нам пи­щей, все еще скры­ва­ют­ся в нед­рах сво­ей Ма­те­ри-зем­ли, ры­бы и прес­мы­ка­ющи­еся на­хо­дят се­бе убе­жи­ще в оке­ане и лес­ной ча­ще, а мо­гу­чие лес­ные де­ревья твер­до ук­ре­пи­лись сво­ими кор­ня­ми в поч­ве, тог­да как вет­ви их все вы­ше и вы­ше под­ни­ма­ют­ся к не­бу. И, ес­ли мы пос­тиг­ли тай­ну че­ло­ве­чес­кой мыс­ли на мла­ден­чес­кой ста­дии на­ше­го ро­да, для нас вмес­те с ди­ка­рем - до сих пор мо­жет ка­заться ре­альным лич­ное су­щест­во­ва­ние Не­ба и Зем­ли на­ших пред­ков.

    Идея о зем­ле как ма­те­ри го­раз­до про­ще и наг­ляд­нее и, без сом­не­ния, вследст­вие это­го го­раз­до бо­лее расп­рост­ра­не­на, чем идея о не­бе как от­це. У ту­зем­ных аме­ри­канс­ких пле­мен Мать-зем­ля есть од­на из ве­ли­ких ми­фо­ло­ги­чес­ких лич­нос­тей. Пе­ру­ан­цы пок­ло­ня­лись ей как Ма­ма-Ппа­че, или «Ма­те­ри-зем­ле». Ка­ра­ибы при зем­лет­ря­се­нии го­во­ри­ли, что это Мать-зем­ля пля­шет и тем по­ве­ле­ва­ет им тан­це­вать и ве­се­литься по­доб­но ей, что они и де­ла­ли. У се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев ко­ман­чи об­ра­ща­лись к зем­ле как к ма­те­ри, а к ве­ли­ко­му ду­ху как к от­цу. Рас­сказ, пе­ре­да­ва­емый Грег­гом, об­на­ру­жи­ва­ет нес­колько иное по­ня­тие о ми­фи­чес­ком родст­ве. Ге­не­рал Гар­ри­сон, приз­вав од­наж­ды Те­кум­се, вож­дя пле­ме­ни ша­уни, что­бы по­го­во­рить с ним, ска­зал ему: «По­ди сю­да, Те­кум­се, и при­сядь око­ло сво­его от­ца!» - «Ты - мой отец? - су­ро­во от­ве­тил вождь. - Нет! Вот это солн­це (ука­зы­вая на не­го) - мой отец, и зем­ля моя мать, и я ос­та­нусь на ее гру­ди», - и он сел на зем­лю. Та­ко­го же ро­да вы­мы­сел су­щест­во­вал у ац­те­ков, как вид­но из сле­ду­юще­го от­рыв­ка мо­лит­вы, с ко­то­рой мек­си­кан­цы об­ра­ща­лись к Тец­кат­ли­по­ка во вре­мя вой­ны: «Соб­ла­го­во­ли, о гос­подь, что­бы бла­го­род­ные во­ины, ко­то­рые па­дут в этой вой­не, бы­ли при­ня­ты в ми­ре и ра­дос­ти Солн­цем и Зем­лею, лю­бя­щи­ми от­цом и ма­терью все­го су­ще­го». В ми­фо­ло­гии фин­нов, эс­тов и лап­ланд­цев Мать-зем­ля есть бо­го­по­чи­та­емая лич­ность.

    И у дру­гих на­ро­дов так же да­ле­ко расп­рост­ра­нен и пус­тил та­кие же глу­бо­кие кор­ни двой­ной миф о «двух ве­ли­ких ро­ди ге­лях», как на­зы­ва­ют­ся они в Риг­ве­де. Гре­ки, на­зы­вая му­жем и же­ной Ура­на и Гею, или Зев­са и Де­мет­ру, под­ра­зу­ме­ва­ют под этим со­юз не­ба и зем­ли, и Пла­тон, го­во­ря, что зем­ля по­ро­ди­ла лю­дей, а бог был их твор­цом, по всей ве­ро­ят­нос­ти, имел в ви­ду ту же древ­нюю ми­фо­ло­ги­чес­кую мысль. Она встре­ча­ет­ся в древ­ней Ски­фии, так же как и у ки­тай­цев, ко­то­рые в Шу­кин­ге на­зы­ва­ют не­бо и зем­лю «отцом и ма­терью всех ве­щей». Ки­тай­ская фи­ло­со­фия ес­тест­вен­ным пу­тем пе­ре­ра­бо­та­ла эту идею в схе­му двух ве­ли­ких на­чал при­ро­ды, Ин и Ианг, мужс­кое и женс­кое, не­бес­ное и зем­ное, и из это­го расп­ре­де­ле­ния при­ро­ды вы­ве­ла сле­ду­ющее прак­ти­чес­кое нра­во­уче­ние: Не­бо, го­во­рят фи­ло­со­фы ди­нас­тии Сунг, по­ро­ди­ло муж­чин, а Зем­ля - жен­щин, и по­это­му жен­щи­на долж­на быть подв­ласт­на муж­чи­не, как Зем­ля Не­бу.

    Если кос­нуться бли­же расп­рост­ра­нен­ных по все­му ми­ру ми­фов о солн­це, лу­не и звез­дах, то ока­жет­ся, что пра­вильность и еди­но­об­ра­зие про­цес­сов че­ло­ве­чес­ко­го во­об­ра­же­ния преж­де все­го вы­ра­жа­ет­ся в по­верьях, от­но­ся­щих­ся к зат­ме­ни­ям. Всем из­вест­но, что эти яв­ле­ния, слу­жа­щие те­перь для нас не­ос­по­ри­мы­ми при­ме­ра­ми точ­нос­ти за­ко­нов при­ро­ды, на бо­лее низ­ких сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции предс­тав­ля­ют­ся оли­цет­во­ре­ни­ем сверхъестест­вен­но­го бедст­вия. У ту­зем­ных пле­мен Аме­ри­ки мож­но най­ти ти­пи­чес­кий ряд ми­фов, опи­сы­ва­ющих и объясня­ющих этих вест­ни­ков нес­час­тия. Чи­ки­то юж­но­го ма­те­ри­ка ду­ма­ли, что за лу­ной го­нят­ся по не­бу ог­ром­ные со­ба­ки, ко­то­рые хва­та­ют и тер­за­ют ее, по­ка свет ее не ста­но­вит­ся баг­ро­вым и туск­лым от кро­ви, стру­ящей­ся из ее ран. Ин­дей­цы, под­ни­мая страш­ный вой и плач, стре­ля­ли в не­бо, что­бы отог­нать от нее чу­до­вищ. Ка­ра­ибы, по­ла­гая, что де­мон Ма­бой­а, не­на­вист­ник вся­ко­го све­та, пы­та­ет­ся пож­рать солн­це и лу­ну, ско­пом пля­са­ли и вы­ли в те­че­ние всей но­чи, что­бы отог­нать его. Пе­ру­ан­цы предс­тав­ля­ли се­бе та­ко­го же зло­го ду­ха в об­ра­зе чу­до­вищ­но­го зве­ря, под­ни­ма­ли при зат­ме­нии лу­ны по­доб­ный же ог­лу­ши­тельный шум, стре­ля­ли, иг­ра­ли на му­зы­кальных инст­ру­мен­тах и би­ли со­бак, что­бы и их вой при­со­еди­нял­ся к это­му ужас­но­му кон­цер­ту.

    Подобные идеи не ис­чез­ли и в на­ше вре­мя. На язы­ке ту­пи сол­неч­ное зат­ме­ние вы­ра­жа­ет­ся сло­ва­ми: «Ягу­ар съел солн­це». Пол­ный смысл этой фра­зы до сих пор об­на­ру­жи­ва­ет­ся в том, что в не­ко­то­рых пле­ме­нах стре­ля­ют го­ря­щи­ми стре­ла­ми, что­бы отог­нать сви­ре­по­го зве­ря от его до­бы­чи. На се­вер­ном ма­те­ри­ке не­ко­то­рые ди­ка­ри ве­ри­ли так­же в су­щест­во­ва­ние ог­ром­ной по­жи­ра­ющей солн­це со­ба­ки, а дру­гие пус­ка­ли стре­лы в не­бо для за­щи­ты сво­их све­тил от во­об­ра­жа­емых вра­гов, на­па­дав­ших на них. Но ря­дом с эти­ми пре­об­ла­да­ющи­ми по­ня­ти­ями су­щест­ву­ют в это вре­мя и дру­гие. Ка­ра­ибы, нап­ри­мер, предс­тав­ля­ли се­бе зат­мив­шу­юся лу­ну го­лод­ной, больной или уми­ра­ющей. Пе­ру­ан­цы во­об­ра­жа­ли, что солн­це сер­дит­ся и скры­ва­ет свой лик и что больная лу­на мо­жет со­вер­шен­но по­мерк­нуть, и тог­да нас­та­нет ко­нец све­та. Гу­ро­ны счи­та­ли лу­ну больной и со­вер­ша­ли свое обыч­ное ша­ри­ва­ри[58] со стрельбой и во­ем со­бак для ее ис­це­ле­ния.

    Но от этих край­не при­ми­тив­ных по­ня­тий ту­зем­цы как Се­вер­ной, так и Юж­ной Аме­ри­ки пе­реш­ли, по-ви­ди­мо­му, к фи­ло­софс­ким ми­фам, нес­колько бо­лее под­хо­дя­щим к дей­ст­ви­тельным фак­там: так, они до­пус­ка­ют, что са­ми солн­це и лу­на мо­гут быть при­чи­на­ми сво­их зат­ме­ний. В Ку­ма­не ду­ма­ли, что суп­ру­ги - солн­це и лу­на -пос­со­ри­лись, и один из них ра­нил дру­го­го, а од­жиб­ве ста­ра­лись пре­дотв­ра­тить по­доб­ное столк­но­ве­ние страш­ным шу­мом. На­ука в сво­ем прог­рес­сив­ном хо­де прод­ви­ну­лась го­раз­до да­лее у ац­те­ков, ко­то­рые при сво­их за­ме­ча­тельных аст­ро­но­ми­чес­ких поз­на­ни­ях име­ли, ка­жет­ся, и не­ко­то­рое по­ня­тие о дей­ст­ви­тельной при­чи­не зат­ме­ний, хо­тя ос­тат­ки древ­не­го по­верья и сох­ра­ни­лись у них в вы­ра­же­нии, что солн­це и лу­на бы­ва­ют съеде­ны. Точ­но так же и в дру­гих стра­нах при низ­кой сте­пе­ни культу­ры пре­об­ла­да­ют по­доб­ные ми­фи­чес­кие предс­тав­ле­ния. На ост­ро­вах Ти­хо­го оке­ана не­ко­то­рые по­ла­га­ли, что ка­кое-то ос­корб­лен­ное бо­жест­во пог­ло­ща­ло солн­це и лу­ну, и доб­ро­вольны­ми жерт­воп­ри­но­ше­ни­ями ста­ра­лись зас­та­вить его из­верг­нуть эти све­ти­ла из сво­ей ут­ро­бы. На Су­мат­ре су­щест­ву­ет близ­кое к на­уч­но­му по­ня­тие, что зат­ме­ние про­ис­хо­дит от дей­ст­вия солн­ца и лу­ны друг на дру­га, и со­об­раз­но с этим на­род с по­мощью сво­их му­зы­кальных инст­ру­мен­тов под­ни­мал страш­ный шум, что­бы пре­дотв­ра­тить по­жи­ра­ние од­но­го из них дру­гим. В Аф­ри­ке бы­ту­ет од­нов­ре­мен­но при­ми­тив­ное предс­тав­ле­ние о чу­до­ви­ще-зат­ме­нии и бо­лее раз­ви­тое по­ня­тие о том, что сол­неч­ное зат­ме­ние про­ис­хо­дит от­то­го, что «лу­на пой­ма­ла солн­це».

    Нет при­чи­ны удив­ляться то­му, что во вре­ме­на аст­ро­но­ми­чес­ко­го не­ве­жест­ва та­кое по­ра­зи­тельное не­бес­ное яв­ле­ние, как зат­ме­ние, воз­буж­да­ло в лю­дях бо­язнь приб­ли­жа­юще­го­ся раз­ру­ше­ния ми­ра. Эта мысль и те­перь еще по­ка­жет­ся нам ре­альной, ес­ли мы прис­лу­ша­ем­ся к сло­вам про­ро­ка Ио­иля о сол­неч­ном и лун­ном зат­ме­нии: «Солн­це бу­дет об­ра­ще­но во тьму, а лу­на в кровь». Предс­тав­ле­ние о ка­ком бы то ни бы­ло яв­ле­нии при­ро­ды не пос­та­ви­ло бы его слу­ша­те­лей ли­цом к ли­цу с бо­лее страш­ной и бо­лее пе­чальной кар­ти­ной. Но те­перь, ког­да зат­ме­ние дав­но уже пе­реш­ло из об­лас­ти ми­фо­ло­гии в об­ласть на­уки, эти сло­ва сох­ра­ни­ли для нас только сла­бый отб­леск сво­его преж­не­го зна­че­ния. Впро­чем, древ­ние взгля­ды на зат­ме­ние не ут­ра­ти­ли для нас сво­его ин­те­ре­са. Прос­ле­дить их с ран­не­го пе­ри­ода до то­го вре­ме­ни, ког­да аст­ро­но­мия ста­ла за­яв­лять на не­го пра­ва, и ис­сле­до­вать воз­ник­шее по его по­во­ду столк­но­ве­ние меж­ду те­оло­ги­ей и на­укой - столк­но­ве­ние, уже не­су­щест­вен­ное для нас, но еще су­щест­вен­ное для ме­нее культур­ных на­ро­дов - зна­чит оз­на­ко­миться с та­кой гла­вой в ис­то­рии че­ло­ве­чес­ких воз­зре­ний, из ко­то­рой уче­ный, смот­ря­щий как впе­ред, так и на­зад, мо­жет по­черп­нуть важ­ные по­уче­ния.

    Есть ос­но­ва­ния пред­по­ла­гать, что все или поч­ти все ци­ви­ли­зо­ван­ные на­ро­ды на­ча­ли с ми­фа о чу­до­ви­ще-зат­ме­нии, вы­ра­жав­ше­го­ся в фор­мах столь же ди­ких, как и в Но­вом све­те. Он пре­об­ла­да­ет и до сих пор у ази­атс­ких на­ро­дов. Ин­ду­сы го­во­рят, что де­мон Ра­ху про­ник в об­щест­во бо­гов и по­лу­чил до­лю ам­ри­ты, на­пит­ка бес­смер­тия; Виш­ну от­ру­бил его бес­смерт­ную го­ло­ву, и она с то­го вре­ме­ни прес­ле­ду­ет солн­це и лу­ну. В дру­гом ва­ри­ан­те то­го же ми­фа го­во­рит­ся о двух де­мо­нах - Ра­ху и Ке­ту, ко­то­рые по­жи­ра­ют один солн­це, а дру­гой лу­ну, и, сог­лас­но кар­ти­нам обо­их зат­ме­ний, Ра­ху изоб­ра­жа­ет­ся чер­ным, а Ке­ту - крас­ным. Для изг­на­ния их на­се­ле­ние под­ни­ма­ет обыч­ное ша­ри­ва­ри. Или же Ра­ху и Ке­ту предс­тав­ля­ют со­бой го­ло­ву и те­ло рас­се­чен­но­го де­мо­на, и бла­го­да­ря этой идее чу­до­ви­ще-зат­ме­ние весьма ост­ро­ум­но приб­ли­жа­ет­ся к бо­лее прог­рес­сив­ной аст­ро­но­мии. И те­перь еще вы­зы­ва­ют ин­те­рес за­ме­ча­ния по по­во­ду раз­ног­ла­сий в воп­ро­се о зат­ме­нии, сде­лан­ные Сэ­мю­элем Дэ­ви­сом 80 лет то­му на­зад в «Ази­атс­ких ис­сле­до­ва­ни­ях»: «Из все­го объяснен­но­го оче­вид­но, что пун­ди­ты, изу­чив­шие Иотиш шаст­ру, име­ют бо­лее пра­вильные по­ня­тия о фор­ме Зем­ли и эко­но­мии Все­лен­ной, чем при­пи­сы­ва­емые ин­ду­сам во­об­ще, и что они - вмес­те с дру­ги­ми столь же не­ле­пы­ми и не­на­уч­ны­ми част­нос­тя­ми - долж­ны от­вер­гать смеш­ное ве­ро­ва­ние брах­ма­нов, что зат­ме­ния про­из­во­дят­ся чу­до­ви­щем Ра­ху. Но так как ве­ро­ва­ние это ос­но­ва­но на точ­ных и яс­ных из­ре­че­ни­ях Вед и пу­ран, бо­жест­вен­ное про­ис­хож­де­ние ко­то­рых не ос­па­ри­ва­ет­ся ни од­ним бла­го­чес­ти­вым ин­ду­сом, аст­ро­но­мы ос­то­рож­но объясня­ли не­ко­то­рым из них те мес­та этих со­чи­не­ний, ко­то­рые не сог­ла­су­ют­ся с их на­укой. Там, где при­ми­ре­ние бы­ло не­мыс­ли­мо, они по ме­ре воз­мож­нос­ти ста­ра­лись оп­рав­дать из­вест­ные по­ло­же­ния, по не­об­хо­ди­мос­ти ус­та­но­вив­ши­еся на прак­ти­ке, го­во­ря, что часть ска­зан­но­го в дру­гих шаст­рах мог­ло быть ис­тин­ным преж­де и ос­таться та­ко­вым и те­перь, но что в аст­ро­но­мии сле­ду­ет под­чи­няться пра­ви­лам аст­ро­но­мии». Труд­но най­ти бо­лее ра­зи­тельный при­мер то­го, к ка­ким пос­ледст­ви­ям при­во­дит об­ла­че­ние фи­ло­со­фии в пок­ров ре­ли­гии и до­пу­ще­ние жре­ца­ми и пе­ре­пис­чи­ка­ми воз­мож­нос­ти об­ра­щать на­уку ран­не­го пе­ри­ода ци­ви­ли­за­ции в свя­щен­ные дог­ма­ты пос­ле­ду­юще­го вре­ме­ни.

    У ази­атс­ких на­ро­дов, на­хо­дя­щих­ся под вли­яни­ем буд­диз­ма, миф, свя­зан­ный с зат­ме­ни­ем, об­на­ру­жи­ва­ет­ся в сво­их раз­лич­ных ста­ди­ях. Гру­бые мон­го­лы от­го­ня­ют Ара­хо от солн­ца или лу­ны гром­кой ди­кой му­зы­кой. Док­тор Бас­ти­ан упо­ми­на­ет о дру­гом буд­дистс­ком ска­за­нии, где Инд­ра, бог не­бес, прес­ле­ду­ет Ра­ху сво­ей гро­мо­вой стре­лой и вскры­ва­ет ему жи­вот, так что хо­тя Ра­ху и прог­ла­ты­ва­ет не­бес­ные те­ла, но они не­мед­лен­но вы­хо­дят из не­го. Бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ные на­ро­ды Юго-Вос­точ­ной Азии, приз­на­ющие де­мо­нов зат­ме­ния Ра­ху и Ке­ту, не впол­не от­ка­за­лись от сво­его ве­ро­ва­ния, не только ког­да уви­де­ли, что иност­ран­цы уме­ют предс­ка­зы­вать зат­ме­ния, но да­же и тог­да, ког­да са­ми до из­вест­ной сте­пе­ни на­учи­лись де­лать то же са­мое. У ки­тай­цев всег­да по­яв­ля­ют­ся офи­ци­альные из­ве­ще­ния о предс­то­ящем зат­ме­нии, но они тем не ме­нее встре­ча­ют зло­ве­щее чу­до­ви­ще гон­га­ми, ко­ло­кольчи­ка­ми и пред­наз­на­чен­ны­ми на этот слу­чай мо­лит­ва­ми. Пу­те­шест­вен­ни­ки прош­ло­го или по­зап­рош­ло­го сто­ле­тия рас­ска­зы­ва­ют курьезные под­роб­нос­ти об этом со­еди­не­нии ве­ро­ва­ний в дра­ко­на и в ка­лен­да­ри, ко­то­рое все­го луч­ше вы­ра­жа­ет­ся в сле­ду­ющем объясне­нии точ­нос­ти ев­ро­пей­ских предс­ка­за­ний. Эти про­ни­ца­тельные лю­ди, го­во­рят си­ам­цы, зна­ют, в ка­кое вре­мя чу­до­ви­ще обе­да­ет, и да­же мо­гут ска­зать, нас­колько оно бу­дет го­лод­но, т.к. ка­кое зат­ме­ние по­на­до­бит­ся для на­сы­ще­ния его.

    В ев­ро­пей­ской на­род­ной ми­фо­ло­гии встре­ча­ют­ся предс­тав­ле­ния о борьбе солн­ца или лу­ны с не­бес­ны­ми вра­га­ми или же о бо­лез­ни и уми­ра­нии лу­ны. Эти ос­тат­ки ста­рин­но­го ве­ро­ва­ния вы­ра­жа­ют­ся пре­иму­щест­вен­но в шу­ме, под­ни­ма­емом в за­щи­ту или для обод­ре­ния нес­част­но­го све­ти­ла. Рим­ля­не бро­са­ли в воз­дух заж­жен­ные фа­ке­лы, тру­би­ли в тру­бы и уда­ря­ли в мед­ные горш­ки и каст­рю­ли, что­бы по­мочь на­хо­дя­щей­ся в зат­руд­ни­тельном по­ло­же­нии лу­не. Та­цит, рас­ска­зы­вая ис­то­рию за­го­во­ра про­тив Ти­ве­рия, упо­ми­на­ет, как все пла­ны за­го­вор­щи­ков бы­ли раз­ру­ше­ны лу­ной, вне­зап­но за­чах­шей на яс­ном не­бе. Нап­рас­но ста­ра­лись они ра­зог­нать тьму зву­ка­ми труб и ли­тавр; ту­чи соб­ра­лись и пок­ры­ли ее всю, и зло­умыш­лен­ни­ки с го­речью уви­де­ли, что бо­ги от­вер­ну­лись от их прес­туп­ле­ния. Во вре­ме­на об­ра­ще­ния Ев­ро­пы в хрис­ти­анст­во хрис­ти­анс­кие про­по­вед­ни­ки ста­ли на­па­дать на язы­чес­кое су­еве­рие и го­во­рить, что по­ра лю­дям пе­рес­тать шу­меть и кри­чать: «По­бе­ди, лу­на!» - в же­ла­нии из­ба­вить ее от опас­нос­ти. На­ко­нец, нас­ту­пи­ло вре­мя, ког­да изоб­ра­же­ние солн­ца или лу­ны в пас­ти дра­ко­на сде­ла­лось только ста­рин­ным сим­во­лом для обоз­на­че­ния зат­ме­ния в ка­лен­да­рях. Тем не ме­нее в Анг­лии о це­ре­мо­ни­альном ша­ри­ва­ри упо­ми­на­ет­ся еще в XVII сто­ле­тии: «Во вре­мя зат­ме­ний ир­ланд­цы и вал­лий­цы бе­га­ют из сто­ро­ны в сто­ро­ну, уда­ряя в кот­лы или каст­рю­ли, ду­мая, что этот шум и су­ета при­но­сят пользу не­бес­ным све­ти­лам».

    В 1654 г. Нюрн­берг был объят ужа­сом в ожи­да­нии предс­то­яв­ше­го тог­да сол­неч­но­го зат­ме­ния. Тор­гов­ля на рын­ках ос­та­но­ви­лась, церк­ви пе­ре­пол­ни­лись ка­ющи­ми­ся, и па­мят­ни­ком это­го со­бы­тия ос­та­лась на­пе­ча­тан­ная бла­го­дарст­вен­ная мо­лит­ва все­выш­не­му за то, что он пок­рыл не­бо ту­ча­ми и ос­во­бо­дил нес­част­ных, уст­ра­шен­ных греш­ни­ков от зре­ли­ща ужас­но­го зна­ме­ния на не­бе­сах. Уже в на­ше вре­мя один пи­са­тель, изу­чав­ший фран­цузс­кую на­род­ную по­эзию, во вре­мя лун­но­го зат­ме­ния, к сво­ему удив­ле­нию, ус­лы­шал вздо­хи и воск­ли­ца­ния и пос­ле рас­спро­сов уз­нал, что бед­ная лу­на счи­та­лась до­бы­чей не­ко­его не­ве­до­мо­го чу­до­ви­ща, ста­рав­ше­го­ся пож­рать ее. Без сом­не­ния, эти пе­ре­жит­ки сох­ра­ни­лись пре­иму­щест­вен­но в не­ве­жест­вен­ной тол­пе, так как об­ра­зо­ван­ные слои За­па­да ни­ког­да не до­хо­ди­ли до та­ко­го край­не­го со­еди­не­ния су­еве­рия и скеп­ти­циз­ма. И до сих пор, ес­ли мы по­же­ла­ем со­жа­леть о том, как мед­лен­но зна­ния про­ни­ка­ют в мас­сы, мы най­дем мно­жест­во сви­де­тельств это­го. Зат­ме­ние ос­та­ва­лось зло­ве­щим предз­на­ме­но­ва­ни­ем поч­ти до на­ше­го сто­ле­тия, бу­ду­чи в сос­то­янии рас­се­ять по­ра­жен­ную ужа­сом ар­мию и на­пол­нить смя­те­ни­ем всю Ев­ро­пу че­рез ты­ся­чу лет пос­ле то­го, как Пли­ний на­пи­сал свою дос­топ­ри­ме­ча­тельную пох­ва­лу аст­ро­но­мам. Эти ве­ли­кие лю­ди, го­во­рил он, вы­ше обык­но­вен­ных смерт­ных, и, отк­рыв за­ко­ны не­бес­ных тел, они ос­во­бо­ди­ли бед­ный ум лю­дей от стра­ха пе­ред зло­ве­щи­ми предз­на­ме­но­ва­ни­ями зат­ме­ний.

    День ежед­нев­но пог­ло­ща­ет­ся ночью и ос­во­бож­да­ет­ся за­тем на рас­све­те, а от вре­ме­ни до вре­ме­ни под­вер­га­ет­ся та­ко­му же, хо­тя и бо­лее крат­ко­му, пре­бы­ва­нию в пас­ти Зат­ме­ния или Гро­зо­вой ту­чи; Ле­то по­беж­да­ет­ся и за­то­ча­ет­ся мрач­ной Зи­мой, что­бы сно­ва стать сво­бод­ным. Весьма прав­до­по­доб­но мне­ние, что эти сце­ны из ве­ли­кой дра­мы при­ро­ды - столк­но­ве­ния меж­ду све­том и тьмой, во­об­ще го­во­ря, предс­тав­ля­ют те прос­тые фак­ты, ко­то­рые во мно­гих стра­нах и ве­ках при­ни­ма­ли ми­фи­чес­кий об­раз в ви­де ле­генд о Ге­рое или Де­ве, пог­ло­щен­ных чу­до­ви­щем и за­тем из­верг­ну­тых им или ос­во­бож­ден­ных из его чре­ва. Только что при­ве­ден­ные на­ми ми­фы с аб­со­лют­ной яс­ностью по­ка­зы­ва­ют, что миф мо­жет опи­сы­вать зат­ме­ние в ви­де по­жи­ра­ния и ос­во­бож­де­ния чу­до­ви­щем лич­но­го Солн­ца или Лу­ны. Сле­ду­ющая ма­орий­ская ле­ген­да слу­жит та­ким же по­ло­жи­тельным до­ка­за­тельством то­го, что эпи­зод смер­ти Солн­ца или -Дня во вре­мя за­ка­та мо­жет дра­ма­ти­зи­ро­ваться в рас­ска­зе о лич­ном сол­неч­ном ге­рое, пог­ру­жа­ющем­ся в те­ло Но­чи.

    Мауи, кос­ми­чес­кий ге­рой Но­вой Зе­лан­дии, под ко­нец сво­ей слав­ной де­ятельнос­ти возв­ра­ща­ет­ся в стра­ну сво­его от­ца и уз­на­ет, что здесь, быть мо­жет, он бу­дет по­беж­ден, так как здесь по­се­ли­лась мо­гу­щест­вен­ная пра­ро­ди­тельни­ца его Ги­не-нуи-те-по, ве­ли­кая дочь Но­чи, ко­то­рую «вы мо­же­те ви­деть от­ра­жа­ющей­ся, ис­че­за­ющей и сно­ва по­яв­ля­ющей­ся там, где го­ри­зонт сли­ва­ет­ся с не­бом. Это ее гла­за си­я­ют там яр­ким баг­рян­цем; зу­бы ее ост­ры и твер­ды, как ос­кол­ки вул­ка­ни­чес­ко­го стек­ла; те­ло ее по­доб­но мужс­ко­му; а зрач­ки ее глаз из яш­мы; ее во­ло­сы по­доб­ны пря­дям длин­ной морс­кой тра­вы, а рот ее по­до­бен рту бар­ра­ку­ты». Ма­уи пох­ва­лил­ся сво­ими преж­ни­ми под­ви­га­ми и ска­зал: «Пой­дем без стра­ха, уз­на­ем, долж­ны ли лю­ди уми­рать или жить веч­но». Но отец его при­пом­нил дур­ное предз­на­ме­но­ва­ние: он про­пус­тил часть ус­та­нов­лен­ных мо­литв во вре­мя кре­ще­ния Ма­уи и знал по­это­му, что сын его дол­жен по­гиб­нуть. Од­на­ко он ска­зал: «О, мой пос­лед­не­рож­ден­ный, опо­ра мо­их ста­рых го­дов… будь от­ва­жен, пой­ди, по­се­ти свою ве­ли­кую пра­ро­ди­тельни­цу, ко­то­рая так сильно от­ра­жа­ет­ся там, где ок­ра­ина го­ри­зон­та схо­дит­ся с не­бом». Тог­да к Ма­уи под­ле­те­ли пти­цы, же­лая быть то­ва­ри­ща­ми в его предп­ри­ятии, и ве­че­ром отп­ра­ви­лись с ним. Они приш­ли к жи­ли­щу Ги­не-нуи-те-по и зас­та­ли ее в глу­бо­ком сне. Ма­уи зап­ре­тил пти­цам сме­яться, ког­да они уви­дят его вле­за­ющим в ста­рую по­ве­ли­тельни­цу, а ког­да он весь скро­ет­ся в ней и нач­нет вы­хо­дить из ее рта, тог­да они мо­гут сме­яться гром­ко и дол­го. За­тем Ма­уи сбро­сил свою одеж­ду, и ко­жа его бе­дер, та­ту­иро­ван­ная рез­цом Уетон­ги, бы­ла раз­ноц­вет­на и прек­рас­на, как че­шуя мак­ре­ли. Сна­ча­ла пти­цы мол­ча­ли, но ког­да он во­шел уже до по­яса, ма­ленькая ти­ва­ка­ва­ка не мог­ла до­лее сдер­жи­ваться и раз­ра­зи­лась гром­ким и ве­се­лым сме­хом; тог­да прос­ну­лась пра­ро­ди­тельни­ца Ма­уи, схва­ти­ла и креп­ко стис­ну­ла его, и он ли­шил­ся жиз­ни. Так умер Ма­уи, и смерть по­се­ти­ла мир, так как Ги­не-нуи-те-по есть бо­ги­ня и но­чи и смер­ти. Ес­ли бы Ма­уи во­шел в ее те­ло и про­ник че­рез не­го нев­ре­ди­мым, лю­ди не уми­ра­ли бы бо­лее.

    Новозеландцы ду­ма­ют, что солн­це на ночь опус­ка­ет­ся в свою пе­ще­ру, ку­па­ет­ся в Ваи-Ора-Та­не, или во­де жиз­ни, и возв­ра­ща­ет­ся на рас­све­те из под­зем­но­го ми­ра. Этим объясня­ет­ся их идея, что ес­ли бы че­ло­век точ­но так же опус­тил­ся в Аид и возв­ра­тил­ся от­ту­да, то че­ло­ве­чест­во ста­ло бы бес­смерт­ным. Дальней­шее до­ка­за­тельство то­го, что Ги­не-нуи-те-по есть бо­жест­во Но­чи, или Аид, мы ви­дим в дру­гом но­во­зе­ландс­ком ми­фе. Та­не, опус­ка­ясь к под­зем­ным те­ням, прес­ле­дуя свою же­ну, при­хо­дит к Ги­не-нуи-те-по, до­че­ри Но­чи, ко­то­рая го­во­рит ему: «Я так ска­за­ла ей: ухо­ди из это­го мес­та, так как я, Ги­не-нуи-те-по, на­хо­жусь здесь». Не­ко­то­рые ми­фы о пог­ло­ща­ющих чу­до­ви­щах поч­ти столь же яс­но об­на­ру­жи­ва­ют, что они по­рож­де­ны зна­ко­мым зре­ли­щем дня и но­чи, или све­та и тьмы. Прос­тая, не­за­мыс­ло­ва­тая ис­то­рия дня рас­ска­зы­ва­ет­ся в сказ­ке ка­ре­нов о Та-Иве, ко­то­рый ро­дил­ся край­не тще­душ­ным ре­бен­ком и отп­ра­вил­ся к Солн­цу, что­бы вы­рас­ти по­больше. Солн­це нап­рас­но ста­ра­лось из­вес­ти его дож­дем и жа­ром и за­тем вы­рас­ти­ло его столь большим, что го­ло­ва его ка­са­лась са­мо­го не­ба. Тог­да он ос­та­вил свой дом и предп­ри­нял дальнее пу­те­шест­вие. Пос­ле мно­гих быв­ших с ним прик­лю­че­ний его прог­ло­ти­ла змея, но ее раз­ру­би­ли, и Та-Ива ожил, так же как и Солн­це в буд­дий­ском ми­фе о зат­ме­нии бы­ло спа­се­но рас­се­че­ни­ем змея-де­мо­на.

    В се­ве­ро­аме­ри­канс­кой ми­фо­ло­гии од­но из глав­ных лиц есть Ма­на­бо­зо, ге­рой или бо­жест­во ал­гон­ки­нов, сол­неч­ный ха­рак­тер ко­то­ро­го прек­рас­но выс­ту­па­ет в ми­фе пле­ме­ни От­та­ва, где Ма­на­бо­зо яв­ля­ет­ся стар­шим бра­том Нинг-га-бе-ар-нонг-Ма­ни­то, ду­ха За­па­да, бо­га стра­ны умер­ших в об­лас­ти за­хо­дя­ще­го солн­ца. Сол­неч­ная при­ро­да Ма­на­бо­зо выс­ту­па­ет так­же в рас­ска­зе, где он та­щит За­пад, сво­его от­ца, че­рез го­ры и озе­ра на са­мый край све­та, хо­тя и не мог убить его. Од­наж­ды Ма­на­бо­зо, этот сол­неч­ный ге­рой, ста­ра­ясь вы­удить ца­ря рыб, был прог­ло­чен с лод­кой и про­чим. Тог­да он на­чал по­ра­жать серд­це чу­до­ви­ща сво­ей па­ли­цей, так что чуть не был выб­ро­шен им пря­мо в озе­ро, но ге­рой пос­та­вил лод­ку по­пе­рек гор­ла ры­бы и кон­чил тем, что убил ее. Ког­да мерт­вое чу­до­ви­ще бы­ло выб­ро­ше­но на бе­рег, чай­ки прок­ле­ва­ли в нем от­верс­тие, в ко­то­рое вы­шел Ма­на­бо­зо. Этот рас­сказ зна­ком из вве­де­ния к по­эме о Гай­ава­те. Дру­гой ва­ри­ант этой сказ­ки ока­зы­ва­ет­ся у пле­ме­ни од­жиб­ве, в ко­то­ром ма­ленький Мо­не­до схо­ден с но­во­зе­ландс­ким Ма­уи тем, что так­же счи­та­ет­ся Лов­цом Солн­ца; в чис­ле мно­го­чис­лен­ных его под­ви­гов рас­ска­зы­ва­ет­ся, что он был прог­ло­чен большой ры­бой, из ко­то­рой его вы­та­щи­ла его сест­ра. В Юж­ной Аф­ри­ке расп­рост­ра­не­ны ми­фы, в ко­то­рых рас­ска­зы­ва­ет­ся, по-ви­ди­мо­му, ис­то­рия ми­ра, зак­лю­чен­но­го в чу­до­ви­ще Но­чи и ос­во­бож­да­емо­го вос­хо­дя­щим Солн­цем. Пле­мя ба­су­то име­ет свой миф о ге­рое Ли­та­ола­не, ко­то­рый ро­дил­ся на свет со­вер­шен­но взрос­лым и муд­рым. Все че­ло­ве­чест­во, за иск­лю­че­ни­ем его ма­те­ри и его са­мо­го, бы­ло пож­ра­но чу­до­ви­щем. Он на­пал на это жи­вот­ное и был им прог­ло­чен це­ли­ком, но про­по­рол се­бе путь на­ру­жу и ос­во­бо­дил все на­се­ле­ние ми­ра.

    Сказки пле­ме­ни зу­лу столь же ост­ро­ум­ны и по­учи­тельны. Мать сле­ду­ет за сво­ими детьми в брю­хо ве­ли­ко­го сло­на и на­хо­дит там ле­са, го­ры и ре­ки, скот, со­бак и лю­дей, пост­ро­ив­ших свои се­ле­ния. Это опи­са­ние изоб­ра­жа­ет Аид зу­лу­сов. Ког­да прин­цес­са Ун­том­бин­де бы­ла по­хи­ще­на «опух­шим, ко­ре­нас­тым, бо­ро­да­тым чу­до­ви­щем» Изик­кук­ку­ма­де­ву, царь соб­рал свое вой­ско и на­пал на не­го. Но чу­до­ви­ще пог­ло­ти­ло лю­дей, со­бак, скот, все, за иск­лю­че­ни­ем од­но­го во­ина. Он убил чу­до­ви­ще, и из не­го выш­ли ло­ша­ди, скот, лю­ди и пос­ле всех са­ма прин­цес­са. В этих сказ­ках о вскры­тых чу­до­ви­щах изоб­ра­жа­ет­ся крик жи­вых су­ществ при вы­хо­де из тем­но­ты на днев­ной свет. «Преж­де все­го выш­ла ку­ри­ца и ска­за­ла: «Ку-ку-лу-ку! Я ви­жу свет», по­то­му что она не ви­де­ла его в про­дол­же­нии дол­го­го вре­ме­ни. Пос­ле ку­ри­цы вы­шел че­ло­век и ска­зал: «Ау! На­ко­нец я ви­жу свет!» - и так да­лее все ос­тальные». Всем из­вест­ное но­вей­шее объясне­ние ми­фов о Пер­сее и Анд­ро­ме­де или Гер­ку­ле­се и Ге­си­оне[59], при­ни­ма­емых за опи­са­ние Солн­ца, по­би­ва­юще­го Тьму, на­хо­дит­ся в из­вест­ной свя­зи с этой груп­пой ле­генд. В од­ном за­ме­ча­тельном ва­ри­ан­те это­го ми­фа рас­ска­зы­ва­ет­ся, что ког­да тро­янс­кий царь Ла­оме­дон при­ко­вал дочь свою Ге­си­ону к ска­ле в ка­чест­ве жерт­вы про­жор­ли­во­му морс­ко­му чу­до­ви­щу По­сей­до­на, Гер­ку­лес спас де­ву, прыг­нув в пол­ном во­ору­же­нии в отк­ры­тую пасть ры­бы, и вы­шел от­ту­да со­вер­шен­но без­во­ло­сым пос­ле трехд­нев­ной борьбы в чре­ве чу­до­ви­ща. Эта стран­ная ис­то­рия, име­ющая, ве­ро­ят­но, от­час­ти се­ми­ти­чес­кое про­ис­хож­де­ние, предс­тав­ля­ет пе­реп­ле­те­ние из­вест­но­го ми­фа о Ге­си­оне и Анд­ро­ме­де с ис­то­ри­ей пре­бы­ва­ния Ионы во чре­ве ки­та. Вот по­че­му гре­чес­кое изоб­ра­же­ние чу­до­ви­ща Анд­ро­ме­ды слу­жи­ло об­раз­цом в ран­нех­рис­ти­анс­ком ис­кус­стве, тог­да как Иоп­па бы­ла мес­том, где еще во вре­ме­на Пли­ния по­ка­зы­ва­ли сле­ды це­пей Анд­ро­ме­ды на ска­ле, а в Рим при­во­зи­лись ки­то­вые кос­ти в ка­чест­ве ос­тан­ков чу­до­ви­ща Анд­ро­ме­ды.

    Выяснение мес­та, за­ни­ма­емо­го при­род­ным ми­фом о че­ло­ве­ке, прог­ло­чен­ном чу­до­ви­щем, в ми­фо­ло­гии, на­чи­ная от на­ибо­лее ди­ких пле­мен до на­ро­дов вы­со­кой культу­ры, подк­реп­ля­ет по­зи­цию биб­лей­ской кри­ти­ки. Это да­ет но­вый ар­гу­мент тем кри­ти­кам, ко­то­рые, ви­дя, что кни­га Ионы[60] со­дер­жит два чу­дес­ных эпи­зо­да, при­ня­тых для внед­ре­ния двух ре­ли­ги­оз­ных по­уче­ний, не мо­гут больше счи­тать пре­тен­ду­ющим на бук­вальное по­ни­ма­ние ис­то­ри­чес­ким по­вест­во­ва­ни­ем то, что с пол­ным пра­вом мож­но рас­смат­ри­вать как на­ибо­лее раз­ра­бо­тан­ную прит­чу Вет­хо­го за­ве­та. Ес­ли бы кни­га Ионы бы­ла уте­ря­на в древ­нос­ти и те­перь най­де­на за­но­во, то вряд ли уче­ны­ми бы­ло бы при­ня­то ка­кое-ни­будь иное мне­ние.

    Понятие об Аиде как о чу­до­ви­ще, пог­ло­ща­ющем умер­ших, в дей­ст­ви­тельнос­ти не бы­ло чуж­до и хрис­ти­анс­кой мыс­ли. При­ве­дем два при­ме­ра из раз­лич­ных пе­ри­одов. В апок­ри­фи­чес­ком[61] еван­ге­лии Ни­ко­ди­ма опи­сы­ва­ет­ся со­шест­вие в Ад, при­чем этот пос­лед­ний, го­во­ря от сво­его собст­вен­но­го ли­ца, жа­лу­ет­ся на то, что чре­во его стра­да­ет, ког­да спа­си­тель нис­хо­дит ту­да и.осво­бож­да­ет свя­тых, со­дер­жав­ших­ся в нем от на­ча­ла ми­ра. А в од­ном из сред­не­ве­ко­вых изоб­ра­же­ний это­го ос­во­бож­де­ния Хрис­тос сто­ит у отк­ры­той пас­ти ог­ром­но­го ры­бо­по­доб­но­го чу­до­ви­ща, из ко­то­ро­го вы­хо­дят пер­вые предс­та­ви­те­ли че­ло­ве­чест­ва - Адам и Ева. В скан­ди­навс­кой са­ге об Эй­рик­се ми­фи­чес­кое зна­че­ние это­го че­ло­ве­ко­по­жи­ра­юще­го чу­до­ви­ща про­яв­ля­ет­ся с еще большей оп­ре­де­лен­ностью. Эй­рикс, предп­ри­няв пу­те­шест­вие в Рай, при­шел к ка­мен­но­му мос­ту, ох­ра­ня­емо­му дра­ко­ном. Вой­дя в пасть чу­до­ви­ща, он уви­дел се­бя дос­тиг­шим ми­ра бла­женст­ва. Но в дру­гой чу­дес­ной фа­бу­ле, при­над­ле­жа­щей к то­му ле­ген­дар­но­му цик­лу, ко­то­рый об­ра­зо­вал­ся вок­руг пер­во­на­чальной хрис­ти­анс­кой ис­то­рии, не сох­ра­ни­лось ни­ка­ких за­мет­ных ос­тат­ков при­род­но­го ми­фа. Свя­тая Мар­га­ре­та, дочь ан­ти­охий­ско­го свя­щен­ни­ка, бы­ла зак­лю­че­на в тем­ни­цу, где на нее на­пал дьявол в об­ра­зе дра­ко­на и пог­ло­тил ее жи­вой.

    Рассказы, при­над­ле­жа­щие к этой же груп­пе, зна­ко­мы и ев­ро­пей­ской на­род­ной по­эзии. К их чис­лу при­над­ле­жит сказ­ка о Крас­ной Ша­поч­ке, ис­ка­жен­ная в анг­лий­ском ва­ри­ан­те, но хо­ро­шо из­вест­ная ста­рым жен­щи­нам в Гер­ма­нии, ко­то­рые мо­гут рас­ска­зать о хо­ро­шенькой ма­ленькой де­воч­ке в ат­лас­ной крас­ной ша­поч­ке, вмес­те со сво­ей ба­буш­кой прог­ло­чен­ной Вол­ком и вмес­те с ней вы­шед­шей из не­го здо­ро­вой и нев­ре­ди­мой, ког­да охот­ник вскрыл спя­ще­го зве­ря. Вся­кий, кто, по­доб­но прин­цу Га­лю, спо­со­бен во­об­ра­зить се­бе, что «бла­го­дат­ное солн­це есть теп­лая прек­рас­ная де­вуш­ка, оде­тая в таф­ту ог­нен­но­го цве­та», и кто мо­жет предс­та­вить се­бе ее пог­ло­щен­ной Скел­лем, солн­це­по­жи­ра­ющим Вол­ком скан­ди­навс­кой ми­фо­ло­гии, бу­дет го­тов при­чис­лить сказ­ку о Крас­ной Ша­поч­ке к ми­фам о за­ка­те и вос­хо­де Солн­ца. В сказ­ках Грим­ма встре­ча­ет­ся дру­гой рас­сказ, в ко­то­ром труд­но не ви­деть не­ко­то­рых приз­на­ков сол­неч­но­го ми­фа. Это рас­сказ о вол­ке и се­ми коз­ля­тах, в ко­то­ром волк по­жи­ра­ет по­оче­ред­но всех коз­лят, кро­ме млад­ше­го, спря­тав­ше­го­ся в стен­ных ча­сах. Так же как в «Крас­ной Ша­поч­ке», здесь вскры­ва­ют вол­ка и на­пол­ня­ют его ка­меньями. Сказ­ка эта, по­лу­чив­шая ны­неш­нюю фор­му пос­ле изоб­ре­те­ния ча­сов, под­ра­зу­ме­ва­ет не нас­то­ящих коз­лят и вол­ка, а дни не­де­ли, пог­ло­ща­емые ночью; ина­че как объяснить се­бе фан­та­зию, что волк не на­шел млад­ше­го, по­то­му что он спря­тал­ся (как те­ку­щий день) в стен­ные ча­сы?

    В свя­зи со сказ­кой о «Крас­ной Ша­поч­ке» сле­ду­ет упо­мя­нуть и рус­скую сказ­ку о Ва­си­ли­се Прек­рас­ной. Ма­че­ха и две сест­ры Ва­си­ли­сы, зло­умыш­ляя про­тив ее жиз­ни, по­сы­ла­ют ее за ог­нем к кол­дунье Ба­бе-Яге, и опи­са­ние ее пу­те­шест­вия предс­тав­ля­ет ис­то­рию Дня в ис­тин­но ми­фо­ло­ги­чес­кой фор­ме. Идет Ва­си­ли­са и блуж­да­ет, блуж­да­ет по ле­су. Идет она и сод­ро­га­ет­ся. Вдруг пе­ред нею встал всад­ник, сам бе­лый и в бе­лой одеж­де, и конь под ним бе­лый, с бе­лой сбру­ей. День на­чи­на­ет за­ни­маться. Она идет да­лее, и пе­ред ней вста­ет дру­гой всад­ник, сам крас­ный, в крас­ной одеж­де и на крас­ном ко­не. Солн­це на­ча­ло всхо­дить. Она идет в про­дол­же­ние все­го дня и под ве­чер под­хо­дит к до­му ведьмы. Вдруг выс­ко­чил тре­тий всад­ник, сам чер­ный, в чер­ной одеж­де и на чер­ном ко­не. Он подс­ка­кал к во­ро­там Ба­бы-Яги и ис­чез, буд­то про­ва­лил­ся сквозь зем­лю. Нас­та­ла ночь. Пос­ле это­го Ва­си­ли­са спра­ши­ва­ет ведьму: «Кто та­кой был бе­лый всад­ник?» - «Это мой яс­ный День», - от­ве­ча­ет та. - «А кто был крас­ный всад­ник?» - «Это мое крас­ное Сол­ныш­ко». - «А кто чер­ный всад­ник?» - «Это моя тем­ная Ночь, все они мои вер­ные друзья». Имея в ви­ду, что сказ­ка о «Крас­ной Ша­поч­ке» при­над­ле­жит к то­му же раз­ря­ду на­род­ных ска­зок, что и сказ­ка о Ва­си­ли­се Прек­рас­ной, мы, не за­ду­мы­ва­ясь, мо­жем ис­кать в пер­вой сле­ды то­го же ар­ха­ичес­ко­го при­род­но­го ми­фа, ко­то­рый сох­ра­нил­ся в пос­лед­ней, и да­же с пол­ным соз­на­ни­ем его зна­че­ния.

    Развитие ге­ро­ичес­кой ле­ген­ды из при­род­но­го ми­фа, по-ви­ди­мо­му, име­ло мес­то у ди­ких пле­мен ост­ро­вов Ти­хо­го оке­ана и Се­вер­ной Аме­ри­ки, так же как оно про­ис­хо­ди­ло и у пред­ков клас­си­чес­ких на­ро­дов древ­не­го ми­ра. Мы не впра­ве ожи­дать точ­но­го сходст­ва и со­от­ветст­вен­ной пос­ле­до­ва­тельнос­ти эпи­зо­дов в ге­ро­ичес­ких цик­лах, но по ха­рак­тер­ным чер­там са­мих эпи­зо­дов мы мо­жем су­дить об иде­ях, ко­то­рые по­ро­ди­ли их.

    Что ка­са­ет­ся ме­нее культур­ных на­ро­дов, сто­ит только бро­сить взгляд на два цик­ла ле­генд, при­над­ле­жа­щих один По­ли­не­зии, дру­гой Се­вер­ной Аме­ри­ке, что­бы по­лу­чить по­ня­тие о раз­ли­чи­ях в об­ра­бот­ке фаз сол­неч­но­го ми­фа. Но­во­зе­ландс­кий миф о Ма­уи ос­та­ет­ся ис­то­ри­ей Дня и Но­чи, сколько бы ни при­ме­ши­ва­лось к не­му дру­гих вы­мыс­лов. Ис­то­рия рож­де­ния Солн­ца из оке­ана рас­ска­зы­ва­ет­ся сле­ду­ющим об­ра­зом. Бы­ло пять братьев, ко­то­рые все на­зы­ва­лись Ма­уи. Млад­ший Ма­уи был бро­шен в мо­ре ма­терью сво­ей Та­ран­гой и спа­сен сво­им пра­ро­ди­те­лем Та­ма-ну­ики-те-Ран­ги, Ве­ли­ким-Че­ло­ве­ком-в-Не­бе, ко­то­рый взял его к се­бе в дом и при­ве­сил к кры­ше. Да­лее предс­тав­ле­но в фан­тас­ти­чес­ком оли­цет­во­ре­нии ис­чез­но­ве­ние Но­чи на рас­све­те. Од­наж­ды ве­че­ром, возв­ра­тясь до­мой, Та­ран­га наш­ла ма­ленько­го Ма­уи в об­щест­ве братьев. Уз­нав сво­его пос­ле­ды­ша, рож­ден­но­го в ста­рос­ти, она взя­ла его спать в свою пос­тель, как обык­но­вен­но это де­ла­ла со все­ми его братьями, по­ка они бы­ли еще ма­лы. Но ма­ленько­го Ма­уи, за­ме­тив­ше­го, что мать его пос­то­ян­но вста­ет на рас­све­те и мгно­вен­но ис­че­за­ет до нас­туп­ле­ния но­чи, ох­ва­ти­ло бес­по­кой­ст­во и по­доз­ре­ние. Од­наж­ды ночью он ти­хонько встал с пос­те­ли и за­де­лал все ще­ли в де­ре­вян­ной став­не и в две­ри, так что­бы днев­ной свет не мог про­ни­кать в их жи­ли­ще. По­явил­ся сла­бый свет ут­рен­ней за­ри, по­том солн­це вста­ло и под­ня­лось вы­со­ко в не­бе, а Та­ран­га все спит, не по­доз­ре­вая, что на дво­ре уже яс­ный день. На­ко­нец она вско­чи­ла, отк­ры­ла ок­но и в ужа­се бро­си­лась бе­жать. И тог­да Ма­уи уви­дел, как она спус­ти­лась в от­верс­тие в зем­ле и там ис­чез­ла. Та­ким об­ра­зом он отк­рыл глу­бо­кую пе­ще­ру, че­рез ко­то­рую его мать ежед­нев­но опус­ка­лась под зем­лю при уда­ле­нии но­чи.

    Затем сле­ду­ет эпи­зод о по­се­ще­нии Ма­уи его пра­ро­ди­тельни­цы Му­ри-ран­га-ве­нуя на той за­пад­ной ок­ра­ине зем­ли, где ду­ши ма­ори опус­ка­ют­ся в под­зем­ное царст­во мерт­вых. По­тя­нув в се­бя воз­дух, она чу­ет его приб­ли­же­ние и хо­чет его съесть, но, обер­нув­шись кру­гом, к югу, вос­то­ку и се­ве­ру, она по­чу­яла, что он приб­ли­жа­ет­ся к ней с за­пад­ным ду­но­ве­ни­ем и приз­на­ла в нем сво­его по­том­ка. Он про­сит у нее ее чу­дот­вор­ную че­люсть. Она от­да­ет ему ее, и с по­мощью это­го ору­жия он со­вер­ша­ет свой сле­ду­ющий под­виг: ло­вит на пет­лю солн­це, Та­ма-нуи-те-Ра, Ве­ли­ко­го-Че­ло­ве­ка-Солн­це, ра­нит его и зас­тав­ля­ет ид­ти мед­лен­нее. За­тем, прик­ре­пив эту чу­дес­ную че­люсть к удоч­ке и вы­ма­зав ее сво­ей кровью для при­ман­ки, он со­вер­ша­ет свое са­мое зна­ме­ни­тое де­яние - вы­дав­ли­ва­ет из оке­ана Но­вую Зе­лан­дию, ко­то­рая и до сих пор на­зы­ва­ет­ся Те-Ика-а-Ма­уи, т. е. ры­ба Ма­уи.

    Чтобы это по­нять, нуж­но срав­нить рас­сказ с его мно­го­чис­лен­ны­ми ва­ри­ан­та­ми, расп­рост­ра­нен­ны­ми на раз­лич­ных ост­ро­вах Ти­хо­го оке­ана, и тог­да бу­дет вид­но, что это об­щий им всем миф о под­ня­тии су­ши из оке­ана. В дру­гом мес­те го­во­рит­ся, что Ма­уи по­лу­чил че­люсть от сво­его де­да Ран­ги-Ве­нуа, Не­ба-Зем­ли. Су­щест­ву­ет так­же ва­ри­ант, сог­лас­но ко­то­ро­му у Ма­уи бы­ло два сы­на, ко­то­рых он убил, ког­да они бы­ли еще мо­ло­ды, что­бы взять их че­люс­ти. Сы­новья эти долж­ны бы­ли быть Ут­ро и Ве­чер, так как он из гла­за каж­до­го из них сде­лал ут­рен­нюю и ве­чер­нюю звез­ду, а с по­мощью че­люс­ти стар­ше­го он вы­ло­вил зем­лю из пу­чи­ны. Рас­ска­зы­ва­ют, что, ког­да Ма­уи вы­ло­вил свою ры­бу, он уви­дел, что это бы­ла зем­ля, на ко­то­рой на­хо­ди­лись до­ма и кла­до­вые для за­па­сов, ла­ющие со­ба­ки, го­ря­щие кост­ры и ра­бо­та­ющие лю­ди. Кро­ме то­го, по-ви­ди­мо­му, об­ласть под во­дой, от­ку­да бы­ла под­ня­та эта зем­ля, ока­за­лась под­зем­ным ми­ром Но­чи, так как удоч­ка Ма­уи за­це­пи­ла стре­ху кров­ли до­ма Ги­не-нуи-те-по, ве­ли­кой до­че­ри Но­чи. Ког­да зем­ля под­ня­лась, на ней на­хо­дил­ся ее дом и са­ма она сто­яла око­ло не­го. В дру­гой ле­ген­де ма­ори Ма­уи хва­та­ет огонь ру­ка­ми, об­жи­га­ет­ся и вмес­те с ним бро­са­ет­ся в мо­ре.

    «Когда он пог­ру­зил­ся в вол­ны, солн­це се­ло в пер­вый раз, и тьма пок­ры­ла зем­лю. Но ког­да он за­ме­тил, что ночь ох­ва­ти­ла все, он пог­нал­ся за солн­цем и при­вел его на­зад ут­ром». Уно­ся или бро­сая огонь в мо­ре, Ма­уи восп­ла­ме­нил при этом вул­кан. В дру­гом мес­те ска­за­но, что, ког­да Ма­уи за­ту­шил все ог­ни на зем­ле, мать пос­ла­ла его за но­вым ог­нем к пра­ро­ди­тельни­це ее - Ма­гу­ике. В тон­ганс­ком ва­ри­ан­те это­го ми­фа рас­ска­зы­ва­ет­ся, как млад­ший Ма­уи отк­рыл пе­ще­ру, ве­ду­щую к Бу­ло­ту, за­пад­ной стра­не умер­ших, и как его отец, дру­гой Ма­уи, пос­лал его к еще бо­лее ста­ро­му Ма­уи, си­дя­ще­му у ве­ли­ко­го ог­ня. Они всту­па­ют в бой, и Ма­уи по­хи­ща­ет у не­го огонь для лю­дей, ос­тав­ляя вни­зу ис­ка­ле­чен­но­го ста­ро­го бо­га зем­лет­ря­се­ний. Та­ким об­ра­зом, эта груп­па ле­генд дра­ма­ти­зи­ру­ет под­ня­тие солн­ца из оке­ана, ис­чез­но­ве­ние но­чи, уга­са­ние све­та при за­ка­те солн­ца и возв­ра­ще­ние его на рас­све­те, со­шест­вие солн­ца в за­пад­ный Аид, под­зем­ный мир но­чи и смер­ти, ко­то­рый иног­да отож­деств­ля­ет­ся с об­ластью под­зем­но­го ог­ня и зем­лет­ря­се­ния. Ха­рак­тер­ные чер­ты нас­то­яще­го при­род­но­го ми­фа про­яв­ля­ют­ся во всем этом дос­та­точ­но оп­ре­де­лен­но, и умерщв­ле­ние Ма­уи пра­ро­ди­тельни­цею его - Ночью дос­той­но за­кан­чи­ва­ет его сол­неч­ное поп­ри­ще.

    Очень ин­те­рес­но сло­жен рас­сказ о сол­неч­ном за­ка­те, ко­то­рым на­чи­на­ет­ся пре­лест­ный миф се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев о Крас­ной Ле­бе­ди. Ска­за­ние это при­над­ле­жит ал­гон­ки­нам. Охот­ник из пле­ме­ни од­жиб­ве, убив мед­ве­дя, на­чал сди­рать с не­го шку­ру, как вдруг за­ме­тил крас­ный от­лив в воз­ду­хе и на всем ок­ру­жа­ющем. По­дой­дя к бе­ре­гу озе­ра, он уви­дел, что при­чи­ной то­му бы­ла чуд­ная Крас­ная Ле­бедь, перья ко­то­рой блес­те­ли на солн­це. Нап­рас­но стре­лял в нее охот­ник: пти­ца плы­ла дальше, ос­та­ва­ясь нев­ре­ди­мой и спо­кой­ной. На­ко­нец он вспом­нил, что до­ма у не­го ле­жат три вол­шеб­ные стре­лы, не­ког­да при­над­ле­жав­шие его от­цу. Пер­вая и вто­рая пу­щен­ные им стре­лы под­ле­та­ли все бли­же и бли­же, на­ко­нец третья ра­ни­ла Ле­бедь, ко­то­рая, взмах­нув крыльями, мед­лен­но по­ле­те­ла по нап­рав­ле­нию к за­хо­дя­ще­му солн­цу. С пол­ным по­ни­ма­ни­ем зна­че­ния это­го эпи­зо­да Лонг­фел­ло по­мес­тил его в од­ну из сво­их ин­дей­ских по­эм в ви­де кар­ти­ны сол­неч­но­го за­ка­та.

    

    

    Далее в этом рас­ска­зе го­во­рит­ся, как охот­ник спе­шит на за­пад вдо­гон­ку за Крас­ной Ле­бедью. Там, где он ос­та­нав­ли­вал­ся, ему го­во­ри­ли, что Ле­бедь час­то про­ле­та­ла по этим мес­там, но те, кто прес­ле­до­вал ее, ни­ког­да не возв­ра­ща­лись. Она - дочь ста­ро­го, не­ког­да скальпи­ро­ван­но­го вол­шеб­ни­ка. Охот­ник отыс­ки­ва­ет скальп[62] и возв­ра­ща­ет его ста­ри­ку, ко­то­рый пос­ле это­го под­ни­ма­ет­ся из зем­ли уже не в ви­де не­мощ­но­го стар­ца, но си­яя всем блес­ком мо­ло­дос­ти. Пе­ред ухо­дом охот­ни­ка вол­шеб­ник вы­зы­ва­ет прек­рас­ную де­ву, ко­то­рая пе­рес­та­ла быть его до­черью, а сде­ла­лась его сест­рой, и от­да­ет ее сво­ему по­бе­до­нос­но­му дру­гу. Впос­ледст­вии, по­се­лив­шись до­ма с мо­ло­дой же­ной, от­важ­ный од­жиб­ве отп­рав­ля­ет­ся пу­те­шест­во­вать и, при­дя к от­верс­тию в зем­ле, опус­ка­ет­ся ту­да и дос­ти­га­ет оби­те­ли ду­хов умер­ших. Там он ви­дит све­то­зар­ную за­пад­ную об­ласть доб­ро­де­те­ли и тем­ную ту­чу по­ро­ка. Но ду­хи со­об­ща­ют ему, что до­ма его братья враж­ду­ют меж­ду со­бой из-за об­ла­да­ния его же­ной. На­ко­нец пос­ле дол­гих странст­во­ва­ний этот крас­но­ко­жий Одис­сей возв­ра­ща­ет­ся к сво­ей вер­ной, скор­бя­щей Пе­не­ло­пе, бе­рет свой лук с вол­шеб­ны­ми стре­ла­ми и уби­ва­ет ве­ро­лом­ных пок­лон­ни­ков сво­ей же­ны. Та­ким об­ра­зом, ле­ген­ды по­ли­не­зий­ских и се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ди­ка­рей мо­гут слу­жить пол­ным подт­верж­де­ни­ем те­ории, что Одис­сей, по­се­ща­ющий Ели­сей­ские по­ля, и Ор­фей, спус­ка­ющий­ся в Аид для ос­во­бож­де­ния «да­ле­ко си­я­ющей» Эв­ри­ди­ки, обоз­на­чал са­мое солн­це, за­ка­ты­ва­юще­еся и сно­ва вы­хо­дя­щее из под­зем­но­го ми­ра.

    Там, где Ночь и Аид при­ни­ма­ют лич­ный об­раз в ми­фе, мы час­то встре­ча­ем по­ня­тие, по­доб­ное то­му, ко­то­рое так прос­то вы­ра­же­но санск­ритс­ким сло­вом, оз­на­ча­ющим ве­чер, - «рай­ани­мук­ха», т. е. «пасть, или рот, но­чи». Скан­ди­на­вы го­во­ри­ли так­же, что отк­ры­тая пасть бо­ги­ни смер­ти Ге­лы по­хо­жа на пасть бра­та ее Фен­ри­ра, вол­ка, по­жи­ра­юще­го лу­ну; а в од­ной ста­ро­гер­манс­кой по­эме опи­сы­ва­ет­ся зи­я­ющая от не­ба до зем­ли пасть Ге­лы.

    Изваяния на со­бо­рах до сих пор еще изоб­ра­жа­ют для уст­ра­ше­ния по­роч­ных лю­дей ужас­ные че­люс­ти Смер­ти или го­то­вую пог­ло­тить свои жерт­вы ши­ро­ко раск­ры­тую пасть Ге­лы. Кро­ме то­го, там, где кос­мо­ло­гия вар­варс­ких вре­мен вы­ра­бо­та­ла докт­ри­ну о не­бес­ной твер­ди, воз­вы­ша­ющей­ся над зем­лей, и о под­зем­ном ми­ре, ку­да опус­ка­ет­ся солн­це при за­ка­те и че­ло­век пос­ле смер­ти, встре­ча­ет­ся ре­альное или ме­та­фо­ри­чес­кое по­ня­тие о пор­та­лах, или во­ро­тах. Та­ко­вы опи­сы­ва­емые нег­ра­ми Зо­ло­то­го Бе­ре­га большие во­ро­та, по­ут­ру отк­ры­ва­емые Не­бом для Солн­ца. Та­ко­вы бы­ли вра­та Аида древ­них гре­ков и вра­та Ше­ол древ­них ев­ре­ев.

    Три ми­фи­чес­ких опи­са­ния, на­хо­дя­щи­еся в свя­зи с эти­ми иде­ями, встре­ча­емые у ка­ре­нов, ал­гон­ки­нов и ац­те­ков, зас­лу­жи­ва­ют осо­бен­но­го вни­ма­ния. На­ибольшей оп­ре­де­лен­ностью от­ли­ча­ют­ся опи­са­ния бир­манс­ких ка­ре­нов, у ко­то­рых за­ме­ча­ет­ся стран­ное сме­ше­ние по­ня­тий, собст­вен­но им при­над­ле­жа­щих, с иде­ями бо­лее культур­ных буд­дис­тов, с ко­то­ры­ми они при­хо­ди­ли в соп­ри­кос­но­ве­ние. Они го­во­рят, что на за­па­де ле­жат два мас­сив­ных плас­та скал, ко­то­рые пос­то­ян­но отк­ры­ва­ют­ся и зак­ры­ва­ют­ся. Меж­ду эти­ми плас­та­ми солн­це скры­ва­ет­ся при за­ка­те, но как и чем под­дер­жи­ва­ет­ся верх­ний слой - ник­то это­го не зна­ет. Идеи эти выс­ту­па­ют чрез­вы­чай­но яр­ко в опи­са­нии празд­нест­ва бгаи, во вре­мя ко­то­ро­го к при­но­си­мым в жерт­ву до­маш­ним пти­цам об­ра­ща­ют­ся со сле­ду­ющи­ми сло­ва­ми: «Ты под­ни­мешься к са­мой вер­ши­не се­ми не­бес. Ты опус­тишься к са­мо­му дну се­ми зе­мель. Ты при­дешь к Ху-те. Ты отп­ра­вишься к Та-ме. Ты прой­дешь че­рез тре­щи­ны скал, ты прой­дешь че­рез от­верс­тия про­пас­тей. Ког­да отк­ро­ют­ся и зак­ро­ют­ся за­пад­ные вра­та скал, ты прос­кользнешь меж­ду ни­ми. Ты отп­ра­вишься в под­зем­ные стра­ны, где странст­ву­ет Солн­це. Я бе­ру те­бя в ус­лу­же­ние, я взы­ваю к те­бе. Я де­лаю те­бя сво­им пос­лан­ным, я де­лаю те­бя ан­ге­лом и т. д.».

    Переходя от Бир­мы к об­лас­ти се­ве­ро­аме­ри­канс­ких озер, мы встре­ча­ем по­хо­жее опи­са­ние в от­тавс­ком рас­ска­зе об Иос­ко, о ко­то­ром мы уже упо­ми­на­ли здесь, по по­во­ду яр­ко обоз­на­чен­но­го в нем оли­цет­во­ре­ния Солн­ца и Лу­ны. Ле­ген­да эта, хо­тя и но­сит на се­бе сле­ды но­вых вли­яний в опи­са­нии ев­ро­пей­цев, их ко­раб­лей и их да­ле­ких за­морс­ких зе­мель, оче­вид­но, ос­но­ва­на на ми­фе о Дне и Но­чи. Иос­ко, по-ви­ди­мо­му, то же, что Иос­ке­га, Бе­лый че­ло­век, борьба ко­то­ро­го с его бра­том Та­вис­ка­рой, Тем­ным че­ло­ве­ком, сос­тав­ля­ет со­дер­жа­ние древ­не­го при­род­но­го ми­фа гу­ро­нов о Дне и Но­чи. Иос­ко и друзья его це­лые го­ды под­ви­га­ют­ся все да­лее на вос­ток, же­лая дой­ти до солн­ца, и на­ко­нец при­хо­дят к жи­ли­щу Ма­на­бо­зо на са­мом краю ми­ра, а за­тем, нем­но­го да­лее, к про­пас­ти, от­де­ля­ющей их от стра­ны Солн­ца и Лу­ны. До них до­но­сит­ся шум ко­леб­лю­ще­го­ся не­ба, ко­то­рое, ка­за­лось, бы­ло со­вер­шен­но близ­ко, но им приш­лось ид­ти еще дол­го, преж­де чем они дош­ли до то­го мес­та. Опус­тив­шись, не­бо сво­им дав­ле­ни­ем вы­тес­ни­ло из от­верс­тия та­кие страш­ные по­ры­вы вет­ра, что они с тру­дом удер­жа­лись на но­гах, а солн­це прош­ло близ­ко над их го­ло­ва­ми. Не­бо опус­ти­лось стре­ми­тельно, но под­ни­ма­лось мед­лен­но и пос­те­пен­но. Иос­ко и один из его дру­зей сто­яли око­ло са­мой ок­ра­ины и с большим тру­дом пе­реп­рыг­ну­ли на ту сто­ро­ну, где наш­ли опо­ру для ног. Двое дру­гих ос­та­лись на мес­те в стра­хе и не­ре­ши­мос­ти. Ког­да же до них до­нес­лись из мра­ка го­ло­са их при­яте­лей, кри­чав­ших им: «Пры­гай­те! Пры­гай­те! Не­бо приб­ли­жа­ет­ся», и ког­да они взгля­ну­ли вверх и уви­де­ли, как оно опус­ка­ет­ся, они, па­ра­ли­зо­ван­ные стра­хом, прыг­ну­ли так не­лов­ко, что ус­пе­ли ух­ва­титься за про­ти­во­по­лож­ный край только ру­ка­ми, и в это са­мое мгно­ве­ние не­бо с шу­мом уда­ри­лось о зем­лю и сбро­си­ло их в страш­ную чер­ную про­пасть.

    У ац­те­ков, на­ко­нец, в пог­ре­бальном об­ря­де встре­ча­ет­ся та­ко­го же ро­да опи­са­ние пер­вой опас­нос­ти, с ко­то­рой при­хо­дит­ся бо­роться те­ни на ее пу­ти к под­зем­ной стра­не мерт­вых, где све­тит солн­це в то вре­мя, как ночь ох­ва­ты­ва­ет зем­лю. Пе­ре­да­вая по­кой­ни­ку пер­вый из пред­ме­тов, с по­мощью ко­то­рых он бе­зо­пас­но мо­жет дос­тиг­нуть це­ли пу­те­шест­вия, ос­тав­ши­еся в жи­вых го­во­рят: «С ним ты прой­дешь меж­ду дву­мя го­ра­ми, уда­ря­ющи­ми­ся друг о дру­га». Ес­ли ос­но­вы­ваться на этой груп­пе по­ня­тий сол­неч­но­го ми­фа, так же как и на ле­ген­де о смер­ти Ма­уи, то мож­но пред­по­ло­жить, что зна­ме­ни­тый эпи­зод гре­чес­кой ле­ген­ды о слав­ном ко­раб­ле Ар­го[63], прос­кользнув­шем меж­ду Симп­ле­га­да­ми, эти­ми дву­мя ог­ром­ны­ми ска­ла­ми, пос­то­ян­но рас­хо­див­ши­ми­ся и сно­ва смы­кав­ши­ми­ся в быст­ром и сильном дви­же­нии, про­изо­шел от ка­ко­го-ни­будь вы­мыс­ла, сос­тав­ля­юще­го от­ры­вок сол­неч­но­го ми­фа. Не­уже­ли ни на чем не ос­но­ван­ная иг­ра фан­та­зии мог­ла по­ро­дить в уме по­эта мысль, столь стран­ную са­му по се­бе и име­ющую в то же вре­мя столь мно­го об­ще­го с ми­фа­ми ка­ре­нов и ац­те­ков о вра­тах Но­чи и Смер­ти? Ска­за­ние об ар­го­нав­тах име­ет еще бо­лее глу­бо­кое сов­па­де­ние с ле­ген­дой ма­ори. В обо­их рас­ска­зах ста­вит­ся за­да­ча уз­нать бу­ду­щее, но эта мысль про­ве­де­на в них со­вер­шен­но раз­лич­ны­ми пу­тя­ми. Ес­ли бы Ма­уи про­шел че­рез Ночь и возв­ра­тил­ся бы ко Дню, смерть не власт­во­ва­ла бы над че­ло­ве­чест­вом. Ес­ли бы Ар­го прос­кользнул меж­ду ска­ла­ми, путь меж­ду ни­ми ос­тал­ся бы отк­рыт на веч­ные вре­ме­на. Ар­го про­шел бла­го­по­луч­но, и ска­лы не мо­гут да­лее смы­каться над про­ез­жа­ющи­ми ко­раб­ля­ми. Ма­уи был раз­дав­лен, и че­ло­век не мо­жет уже возв­ра­щаться из Аида.

    Существует и дру­гая сол­неч­ная ме­та­фо­ра, опи­сы­ва­ющая солн­це не лич­ным су­щест­вом, а чле­ном дру­го­го, бо­лее об­шир­но­го те­ла. На Яве и Су­мат­ре оно на­зы­ва­ет­ся Ма­та-ари, на Ма­да­гас­ка­ре - Ма­зо-андро, Гла­зом дня. Сле­дя за этой мыслью в ста­дии пе­ре­хо­да ее из ме­та­фо­ры в миф, мы встре­ча­ем ее в Но­вой Зе­лан­дии, где Ма­уи при­ве­ши­ва­ет к не­бу свой собст­вен­ный глаз в ви­де солн­ца и гла­за сво­их двух сы­но­вей в ви­де ут­рен­ней и ве­чер­ней звез­ды. При­род­ный миф, вы­ра­жен­ный с та­кой яс­ностью и прос­то­той, на­шел се­бе ши­ро­кое раз­ви­тие на арий­ской поч­ве. Он сос­тав­ля­ет часть то­го мак­ро­кос­ми­чес­ко­го опи­са­ния все­лен­ной, ко­то­рое так об­ще­из­вест­но в ази­атс­ком ми­фе и ко­то­рое встре­ча­ет­ся в Ев­ро­пе в той час­ти ор­фи­чес­кой по­эмы, где Юпи­тер предс­тав­лен в од­но и то же вре­мя как влас­ти­тель ми­ра и как са­мый мир. Его си­я­ющая го­ло­ва оза­ря­ет сво­ими лу­ча­ми не­бо, по ко­то­ро­му рас­сы­па­ны его звез­до­нос­ные во­ло­сы. Во­ды шу­мя­ще­го оке­ана опо­ясы­ва­ют его свя­щен­ное те­ло - все­по­ро­див­шую зем­лю. Гла­за его - солн­це и лу­на, а ум его, дви­жу­щий и уп­рав­ля­ющий по пред­на­чер­та­нию все­ми ве­ща­ми, есть царст­вен­ный эфир, от ко­то­ро­го не ус­кольза­ет ни­ка­кой го­лос, ни­ка­кой звук.

    Там, где арий­ский тво­рец ми­фа не об­ра­ща­ет вни­ма­ния на меньшие све­ти­ла, он час­то в са­мых раз­но­об­раз­ных тер­ми­нах опи­сы­ва­ет солн­це как «глаз не­ба». В Риг­ве­де оно на­зы­ва­ет­ся «гла­зом Мит­ры, Ва­ру­ны и Аг­ни». В Зенд-Авес­те оно «яркое солн­це с быст­ры­ми ко­ня­ми, глаз Аху­ра­маз­ды», в дру­гом мес­те восх­ва­ля­ют­ся «два гла­за», по-ви­ди­мо­му солн­це и лу­на. У Ге­си­ода это «все­ви­дя­щий глаз Зев­са». Мак­ро­бий, го­во­ря о древ­нос­ти, на­зы­ва­ет солн­це «гла­зом Юпи­те­ра». Древ­ние гер­ман­цы, на­зы­вая солн­це «гла­зом Во­та­на», тем са­мым приз­на­ва­ли Во­та­на - Во­да­на - Оди­на за са­мое бо­жест­вен­ное Не­бо. Эти ми­фи­чес­кие вы­ра­же­ния при­над­ле­жат к чис­лу на­ибо­лее яс­ных. На ос­но­ва­нии со­дер­жа­щих­ся в них на­ме­ков мы мо­жем, ко­неч­но, не ут­вер­ди­тельно, а только пред­по­ло­жи­тельно пред­ло­жить тол­ко­ва­ние для двух из са­мых по­ра­зи­тельных эпи­зо­дов древ­не­го ев­ро­пей­ско­го ми­фа. Отец все­го су­ще­го. Один, го­во­рят древ­ние скан­ди­навс­кие скальды, си­дит сре­ди сво­его Эзи­ра в го­ро­де Ас­гар­де, на сво­ем вы­со­ком прес­то­ле Глидс­ки­ал­фе, от­ку­да он мо­жет ви­деть весь мир и наб­лю­дать за дей­ст­ви­ями лю­дей. Он - ста­рец, за­ку­тан­ный в ши­ро­кий плащ, и ли­цо его зас­ло­не­но большой шля­пой. У Оди­на только один глаз; же­лая на­питься в ко­лод­це Ми­ми­ра, он дол­жен был ос­та­вить у не­го в за­лог один глаз, как ска­за­но в Во­лус­пе[64].

    Нам ед­ва ли нуж­но отыс­ки­вать это чу­до в ко­лод­це муд­рос­ти Ми­ми­ра, так как лю­бой пруд по­ка­жет нам по­те­рян­ный глаз Оди­на, ес­ли мы пос­мот­рим в пол­день на от­ра­жа­юще­еся в во­де солн­це, тог­да как дру­гой не­бес­ный глаз, или нас­то­ящее солн­це, сто­ит вы­со­ко в не­бе.

    Быть мо­жет, да­же не­ко­то­рые из этих сол­неч­ных вы­мыс­лов мо­гут объяснить часть ми­фа о Пер­сее. У скан­ди­на­вов три нор­ны[65], име­на ко­то­рых - Урдр, Вер­ди­ан­ди и Скульд - бы­ло, есть и бу­дет, - и эти три де­вы, или «сест­ры ро­ка», оп­ре­де­ля­ют про­дол­жи­тельность жиз­ни лю­дей. Точ­но так же Судьбы, Пар­ки, до­че­ри не­отв­ра­ти­мой Анан­ке, де­лят меж­ду со­бой пе­ри­оды вре­ме­ни: Ла­хе­зис по­ет о про­шед­шем, Кло­то - о нас­то­ящем, Ат­ро­пос - о бу­ду­щем. Име­ем ли мы пра­во счи­тать этих ро­ко­вых сес­тер од­но­род­ны­ми с дру­ги­ми ми­фи­чес­ки­ми сест­ра­ми-три­ада­ми - грай­ями и родст­вен­ны­ми им гор­го­на­ми? Ес­ли это так, то нет­руд­но по­нять, по­че­му из трех гор­гон только од­на бы­ла смерт­ной и бес­смерт­ные ее сест­ры не мог­ли спас­ти ей жизнь, так как не­уми­ра­ющее прош­лое и бу­ду­щее не мо­гут спас­ти пос­то­ян­но уми­ра­ющее нас­то­ящее. Нет­руд­но так­же раз­га­дать, что это был за глаз, ко­то­рый грай­и пе­ре­да­ва­ли друг дру­гу. То бы­ло «око дня», солн­це, пе­ре­да­ющее прош­лое нас­то­яще­му, а нас­то­ящее бу­ду­ще­му.

    В срав­не­нии с блес­тя­щим Вла­ды­кой дня блед­ная Вла­ды­чи­ца но­чи за­ни­ма­ет в ми­фе, так же как и в при­ро­де, ме­нее важ­ное и ме­нее об­шир­ное мес­то. Сре­ди ши­ро­ко расп­рост­ра­нен­ной груп­пы ле­генд, свя­зы­ва­ющих вмес­те солн­це и лу­ну, мы ви­дим в пре­да­ни­ях два по­ра­зи­тельных при­ме­ра, в ко­то­рых по­лу­ци­ви­ли­зо­ван­ные на­ро­ды Юж­ной Аме­ри­ки опи­сы­ва­ют, ка­ким об­ра­зом они воз­вы­си­лись над уров­нем ок­ру­жа­ющих их ди­ких пле­мен. Да­же в на­ше вре­мя не­ко­то­рые пи­са­те­ли ссы­ла­лись на эти ле­ген­ды как на бла­го­дар­ные вос­по­ми­на­ния о дей­ст­ви­тельно су­щест­во­вав­ших бла­го­де­те­лях, при­нес­ших в Аме­ри­ку в дав­но про­шед­шие вре­ме­на ци­ви­ли­за­цию Ста­ро­го Све­та. Но, к счастью для ис­то­ри­чес­кой прав­ды, ми­фи­чес­кая тра­ди­ция до­но­сит до нас свои ска­за­ния, не вык­лю­чая из них тех эпи­зо­дов, ко­то­рые в гла­зах бо­лее наб­лю­да­тельно­го кри­ти­ка об­на­ру­жи­ва­ют их нас­то­ящий ха­рак­тер.

    Муиски на плос­ких воз­вы­шен­нос­тях Бо­го­ты бы­ли, сог­лас­но ле­ген­де, не­ког­да со­вер­шен­ны­ми ди­ка­ря­ми, без зем­ле­де­лия, ре­ли­гии и за­ко­нов. Но к ним явил­ся с вос­то­ка бо­ро­да­тый ста­рец Бо­чи­ка, ди­тя Солн­ца, и на­учил их об­ра­ба­ты­вать по­ля, но­сить одеж­ды, пок­ло­няться бо­гам и жить в об­щест­ве. Но у Бо­чи­ки бы­ла злая прек­рас­ная же­на Гун­та­ка, ко­то­рая лю­би­ла пор­тить и раз­ру­шать сде­лан­ное ее му­жем. По ее при­ка­за­нию ре­ки выс­ту­пи­ли из бе­ре­гов и на­вод­ни­ли всю стра­ну, и все лю­ди по­гиб­ли, за иск­лю­че­ни­ем нем­но­гих, спас­ших­ся на вы­со­ких го­рах. Бо­чи­ка рас­сер­дил­ся, прог­нал злую Гу­ита­ку с зем­ли и сде­лал из нее лу­ну, так как до то­го лу­ны не бы­ло. За­тем он ра­зор­вал ска­лы и об­ра­зо­вал мо­гу­чий во­до­пад Те­кен­да­ма для сто­ка вод по­то­па. Пос­ле осу­ше­ния зем­ли он ус­та­но­вил для спас­ших­ся лю­дей год, с его пе­ри­оди­чес­ки­ми жерт­воп­ри­но­ше­ни­ями, и пок­ло­не­ние Солн­цу. Из это­го вид­но, что лю­ди, пе­рес­ка­зы­вав­шие этот миф, не за­бы­ли, что Бо­чи­ка был не кто иной, как сам Зу­гэ, Солн­це, а Гу­ита­ка, же­на Солн­ца, Лу­на, что, впро­чем, мы мог­ли бы уга­дать и без их по­мо­щи.

    Миф о ци­ви­ли­за­ции у ин­ков схо­ден с вы­шеп­ри­ве­ден­ным по сво­ему зна­че­нию, хо­тя и раз­ли­чен по вы­мыс­лу. Лю­ди, сог­лас­но ему, бы­ли ди­ка­ря­ми, жив­ши­ми в пе­ще­рах по­доб­но ди­ким зве­рям, по­жи­рав­ши­ми сы­рые ко­ренья, пло­ды и че­ло­ве­чес­кое мя­со и прик­ры­вав­ши­ми­ся листьями и ко­рой или шку­ра­ми жи­вот­ных. Но отец наш Солн­це сжа­лил­ся над ни­ми и пос­лал им двух де­тей сво­их - Ман­ко Кка­пак и его сест­ру-же­ну Ма­ма Оэльо, ко­то­рые, вый­дя из озе­ра Ти­ти­ка­ка, да­ли не­об­ра­зо­ван­ным ор­дам за­ко­ны и прав­ле­ние, пра­ви­ла бра­ка и нравст­вен­нос­ти, зем­ле­де­лие, ис­кус­ства и на­уку. Та­ким об­ра­зом, бы­ла ос­но­ва­на ве­ли­кая Пе­ру­анс­кая им­пе­рия, и в пос­ле­ду­ющие ве­ка Ман­ко Кка­пак и его сест­ра-же­на слу­жи­ли предс­та­ви­те­ля­ми солн­ца и лу­ны как в ре­ли­гии, так и в уп­рав­ле­нии. Но, окон­чив свое де­ло на зем­ле, оба ве­ли­ких пра­ро­ди­те­ля сно­ва сде­ла­лись тем, чем они, оче­вид­но, ни­ког­да не пе­рес­та­ва­ли быть, - са­мим солн­цем и лу­ной. Та­ким об­ра­зом, на­ро­ды Бо­го­ты и Пе­ру, вспо­ми­ная вре­ме­на ди­ко­го сос­то­яния и связь сво­ей культу­ры с на­род­ной ре­ли­ги­ей, воп­ло­ща­ли свои пре­да­ния в ми­фах час­то пов­то­ря­юще­го­ся ти­па, где са­ми бо­ги в че­ло­ве­чес­ком об­ра­зе ус­та­нав­ли­ва­ли пок­ло­не­ние се­бе.

    «Непостоянная лу­на» выс­ту­па­ет в це­лой груп­пе рас­ска­зов. Авст­ра­лий­ская ле­ген­да по­вест­ву­ет, что Ми­ти­ан, Ме­сяц, был ту­зем­ный кот, ко­то­рый влю­бил­ся в чу­жую же­ну, был изг­нан и пос­то­ян­но блуж­да­ет с тех пор.

    Гималайские кха­зи го­во­рят, что ме­сяц пе­ри­оди­чес­ки влюб­ля­ет­ся в свою ма­че­ху, ко­то­рая бро­са­ет ему в ли­цо пе­пел, от­че­го про­ис­хо­дят его пят­на. Сла­вянс­кие ле­ген­ды, сле­дуя по то­му же пу­ти, со­об­ща­ют, что царь но­чи и муж солн­ца, ве­ро­лом­ный ме­сяц, лю­бит Ут­рен­нюю звез­ду и в на­ка­за­ние за это рас­ко­лот по­по­лам, ка­ким мы его и ви­дим на не­бе. При ином взгля­де на это яв­ле­ние пе­ри­одич­ность смер­ти и ожи­ва­ния ме­ся­ца вну­ши­ла лю­дям пе­чальное со­пос­тав­ле­ние его с судьбой че­ло­ве­ка в од­ном из на­ибо­лее ха­рак­тер­ных и из­вест­ных ми­фов Юж­ной Аф­ри­ки, ко­то­рый у пле­ме­ни на­мак­ва су­щест­ву­ет в сле­ду­ющем ви­де. Од­наж­ды ме­сяц пос­лал к лю­дям зай­ца и ве­лел ска­зать им: «По­доб­но то­му как я уми­раю и опять ожи­ваю, и вы бу­де­те так­же уми­рать и воск­ре­сать». Но за­яц при­шел к лю­дям и ска­зал: «По­доб­но то­му как я уми­раю и не ожи­ваю, и вы бу­де­те так­же уми­рать и не ожи­вать». За­тем за­яц вер­нул­ся к ме­ся­цу и от­чи­тал­ся в сво­их дей­ст­ви­ях, за что ме­сяц уда­рил его то­по­ром и рас­сек ему гу­бу, ко­то­рая с тех пор та­кой и ос­та­лась. А, по мне­нию не­ко­то­рых, за­яц бро­сил­ся бе­жать и про­дол­жа­ет бе­жать до сих пор. Дру­гие же го­во­рят, что он вце­пил­ся ме­ся­цу в ли­цо и ос­та­вил на нем шра­мы, ви­ди­мые еще и те­перь; го­во­рят так­же, что на­мак­ва по­то­му не едят мя­са зай­ца - пред­рас­су­док, в ко­то­ром они схо­дят­ся со мно­ги­ми дру­ги­ми на­ро­да­ми, - что он при­нес лю­дям та­кое дур­ное из­вес­тие. За­ме­ча­тельно, что на весьма от­да­лен­ных от Юж­ной Аф­ри­ки ост­ро­вах Фид­жи из­вес­тен рас­сказ, до та­кой сте­пе­ни сход­ный с этим, что труд­но не уви­деть в обо­их ва­ри­ан­тах один и тот же ори­ги­нал. Два бо­га спо­ри­ли о том, как дол­жен уми­рать че­ло­век: «Ра Ву­ла (ме­сяц) до­вольство­вал­ся тем, что че­ло­век дол­жен упо­доб­ляться ему, т. е. ис­че­зать на вре­мя, а по­том сно­ва возв­ра­щаться к жиз­ни. Ра Ка­ла­во (кры­са) не хо­тел и слы­шать о та­ком мяг­ком пред­ло­же­нии и ска­зал: «Пусть лю­ди уми­ра­ют, как кры­сы». И он взял верх». Су­дя по вре­ме­ни воз­ник­но­ве­ния этих ва­ри­ан­тов, есть ос­но­ва­ние пред­по­ло­жить, что су­щест­во­ва­ние этих ми­фов на двух про­ти­во­по­лож­ных кон­цах зем­но­го ша­ра, у гот­тен­то­тов и у фид­жий­цев, ни­как не мо­жет быть объясне­но пе­ре­не­се­ни­ем их в но­вей­шие вре­ме­на.

    Существует весьма раз­ра­бо­тан­ный пер­во­быт­ный при­род­ный миф о про­ис­хож­де­нии звезд, ко­то­рый, бес­спор­но, мо­жет слу­жить ис­то­ри­чес­кой связью для двух от­да­лен­ных друг от дру­га пле­мен. Гру­бые мин­ти­ра Ма­лай­ско­го по­лу­ост­ро­ва со­вер­шен­но уве­ре­ны в твер­дос­ти не­бес­но­го сво­да, что свой­ст­вен­но низ­шим сте­пе­ням ци­ви­ли­за­ции. По их мне­нию. не­бо - большой гор­шок, удер­жи­ва­емый над зем­лей с по­мощью ве­рев­ки, и, пор­вись как-ни­будь эта ве­рев­ка, все на зем­ле бы­ло бы раз­дав­ле­но. Лу­на - жен­щи­на, солн­це - то­же; звез­ды - де­ти лу­ны, и в бы­лое вре­мя у солн­ца их бы­ло столько же. Опа­са­ясь, что че­ло­ве­чест­во не в сос­то­янии бу­дет вы­нес­ти столько све­та и теп­ла, они ре­ши­ли, что каж­дая из них долж­на съесть сво­их собст­вен­ных де­тей. Од­на­ко лу­на не съела звез­ды, а спря­та­ла их от солн­ца, ко­то­рое, счи­тая их всех унич­то­жен­ны­ми, ист­ре­би­ло свои; но ед­ва оно ус­пе­ло сде­лать это, как лу­на вы­ве­ла свое се­мей­ст­во из убе­жи­ща. Уви­дя их, солн­це приш­ло в ярость и пог­на­лось за лу­ной, что­бы убить ее. Прес­ле­до­ва­ние это про­дол­жа­ет­ся и до сих пор, и вре­мя от вре­ме­ни солн­це под­хо­дит так близ­ко к лу­не, что мо­жет уку­сить ее, тог­да бы­ва­ет зат­ме­ние. Вся­кий мо­жет убе­диться в том, что солн­це по­еда­ет свои звез­ды на рас­све­те и что лу­на пря­чет свои, по­ка солн­це близ­ко, и вы­во­дит их только ночью, ког­да враг ее уже да­ле­ко. В то же вре­мя ока­зы­ва­ет­ся, что на се­ве­ро-вос­то­ке Ин­дии, у пле­ме­ни хо в Чо­та-Наг­пу­ре, су­щест­ву­ет миф, про­ис­хо­дя­щий, оче­вид­но, из то­го же ис­точ­ни­ка, хо­тя окон­ча­ние его нес­колько иное. Здесь солн­це рас­ка­лы­ва­ет лу­ну над­вое за ее из­ме­ну. Та­ким об­ра­зом, с тех пор она ос­та­лась рас­ко­ло­той и сно­ва срас­та­ющей­ся и ее всег­да соп­ро­вож­да­ют ее до­че­ри-звез­ды.

    От сос­то­яния ди­кос­ти до пе­ри­ода ци­ви­ли­за­ции в ми­фо­ло­гии, свя­зан­ной со звез­да­ми, мож­но прос­ле­дить пос­ле­до­ва­тельность идей, ко­то­рые, прав­да, из­ме­ня­ют­ся в сво­ем при­ме­не­нии, но ви­ди­мая связь их ниг­де не пре­ры­ва­ет­ся от на­ча­ла и до кон­ца. Ди­ка­ри смот­рят на от­дельные звез­ды как на оду­шев­лен­ные су­щест­ва, на соз­вез­дия - как на жи­вые не­бес­ные соз­да­ния, или от­дельные чле­ны их, или как на пред­ме­ты, свя­зан­ные с ни­ми, тог­да как на дру­гом кон­це шка­лы ци­ви­ли­за­ции сов­ре­мен­ные аст­ро­но­мы пользу­ют­ся та­ки­ми же древ­ни­ми вы­мыс­ла­ми для сос­тав­ле­ния карт не­бес­но­го гло­бу­са. При­ду­ман­ные ди­ка­ря­ми наз­ва­ния и ис­то­рия звезд и соз­вез­дий с пер­во­го взгля­да мо­гут по­ка­заться ре­бя­чес­ки­ми, бес­цельны­ми вы­мыс­ла­ми; од­на­ко, как всег­да бы­ва­ет при изу­че­нии при­ми­тив­ных об­ществ, чем больше мы име­ем средств вгля­ды­ваться в их мыс­ли, тем больше смыс­ла и ра­зу­ма мы в них на­хо­дим. Авст­ра­лий­ские або­ри­ге­ны го­во­рят, что звез­ды Йур­ре и Ваньел, на­зы­ва­емые у нас Кас­то­ром и Пол­лук­сом, прес­ле­ду­ют Пур­ру Кен­гу­ру (наш Ко­зе­рог) и, убив его, жа­рят на кост­ре, дым ко­то­ро­го соз­да­ет ми­раж. Они го­во­рят так­же, что Мар­по­ан-Кур­рк и Ней­лло­ан (Арктур и Ли­ра) отк­ры­ли му­равьиные яй­ца и яй­ца птиц и на­учи­ли ту­зем­цев отыс­ки­вать их и упот­реб­лять в пи­щу. В пе­ре­во­де на язык фак­тов эти прос­тые ми­фы ука­зы­ва­ют на то, что эти звез­ды бы­ли вид­ны им ле­том, на вре­мя по­яв­ле­ния му­равьиных и птичьих яиц, и так как вре­мя это обоз­на­ча­ет­ся звез­да­ми, то им и при­пи­сы­ва­ет­ся их отк­ры­тие.

    Не ме­нее проз­рач­но зна­че­ние прек­рас­но­го ал­гон­кинс­ко­го ми­фа о Твор­це ле­та. В древ­ние вре­ме­на на зем­ле ца­ри­ла веч­ная зи­ма, по­ка на­ко­нец лас­ка с по­мощью сво­их дру­зей жи­вот­ных не про­би­ла в не­бе от­верс­тие в пре­лест­ную за­об­лач­ную не­бес­ную стра­ну, от­ку­да по­ду­ли теп­лые вет­ры и ле­то спус­ти­лось на зем­лю, пос­ле че­го она отк­ры­ла клет­ки птиц и вы­пус­ти­ла их на сво­бо­ду. Но ког­да жи­те­ли не­ба уви­де­ли, что их птич­ки уле­те­ли, что их теп­лые вет­ры спус­ти­лись на зем­лю, они бро­си­лись прес­ле­до­вать лас­ку и, стре­ляя в нее сво­ими стре­ла­ми, по­па­ли на­ко­нец в единст­вен­ное у нее уяз­ви­мое мес­то на са­мом кон­чи­ке хвос­та. Так этот ге­рой умер за бла­го оби­та­те­лей зем­ли и прев­ра­тил­ся в соз­вез­дие то­го же име­ни. В оп­ре­де­лен­ное вре­мя лю­ди до сих пор ви­дят его ле­жа­щим в том ви­де, как он упал на рав­ни­нах не­ба по нап­рав­ле­нию к се­ве­ру с ро­ко­вой стре­лой в кон­це хвос­та.

    Сравнить эти рас­ска­зы ди­ка­рей с Ори­оном, прес­ле­ду­ющим сес­тер Пле­яд[66], ко­то­рые ук­ры­лись от не­го в мо­ре, с де­ва­ми, прев­ра­щен­ны­ми в звезд­ную груп­пу Ги­ад, вос­ход и за­ход ко­то­рой пред­ве­щал дождь. По­доб­ные ми­фи­чес­кие су­щест­ва по прос­то­те их зна­че­ния мог­ли бы быть при­ду­ма­ны ди­ка­ря­ми, так же как звезд­ные ми­фы ди­ка­рей мог­ли бы быть сос­тав­ле­ны древ­ни­ми гре­ка­ми. Ес­ли мы при­мем во вни­ма­ние, что авст­ра­лий­цы, спо­соб­ные вы­ду­мы­вать столь пол­ные смыс­ла ми­фы, на­хо­дят­ся еще на та­кой сте­пе­ни ди­кос­ти, что у них да­же сло­во «три» яв­ля­ет­ся сос­тав­ным чис­ли­тельным (два + один), то мы мо­жем су­дить, нас­колько глу­бо­ко в ис­то­рии культу­ры ле­жат идеи, ко­то­рые до сих пор выс­ту­па­ют на на­ших звезд­ных кар­тах в ви­де Кас­то­ра и Пол­лук­са, Арк­ту­ра и Си­ри­уса, Во­ло­па­са и Ори­она, Ар­го­са и Ко­лес­ни­цы, Ту­ка­на и Юж­но­го Крес­та. При­над­ле­жат ли эти име­на ди­ко­му или ци­ви­ли­зо­ван­но­му ми­ру, при­ня­ты ли они в древ­нос­ти или в Но­вое вре­мя в под­ра­жа­ние древ­ним, - они так сход­ны меж­ду со­бой по ха­рак­те­ру, что лю­бое пле­мя мог­ло бы пе­ре­нять их от дру­го­го. Так, не­ко­то­рые аме­ри­канс­кие пле­ме­на, как из­вест­но, при­ня­ли в свой не­бес­ный гло­бус ев­ро­пей­ские наз­ва­ния, а на­ше соз­вез­дие Царс­ко­го Ду­ба, го­во­рят, пе­реш­ло в но­вые спис­ки древ­них ин­дус­ских трак­та­тов, в ком­па­нию Се­ми Муд­ре­цов и дру­гих древ­них соз­вез­дий брах­манс­кой Ин­дии.

    Эти вы­мыс­лы так при­хот­ли­вы, что два раз­лич­ных на­ро­да ред­ко на­па­да­ют на од­но и то же имя для ка­ко­го-ни­будь соз­вез­дия. Так, нап­ри­мер, звез­ды, на­зы­ва­емые на­ми По­яс Ори­она, на Но­вой Зе­лан­дии на­зы­ва­ют­ся Лок­тем Ма­уи или Кор­мой лод­ки Та­ма­ре­ри­та, а упав­ший с нее якорь есть наш Юж­ный Крест. Большая Мед­ве­ди­ца так­же по­хо­жа на Ко­лес­ни­цу, а По­яс Ори­она мо­жет оди­на­ко­во слу­жить Ве­ре­те­ном Фриг­ги или Ма­рии, или По­со­хом Иако­ва. Тем не ме­нее ес­тест­вен­ное сов­па­де­ние встре­ча­ет­ся не­ред­ко. Семь сес­тер Пле­яд ка­жут­ся авст­ра­лий­цам де­ва­ми, тан­цу­ющи­ми кор­ро­бо­ри, се­ве­ро­аме­ри­канс­ким ин­дей­цам - пля­суньями, ло­па­рям - Груп­пою Дев. Еще бо­лее по­ра­зи­тельно сходст­во меж­ду вы­мыс­ла­ми ди­ка­рей и ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов о пе­ре­се­ка­ющем не­бо блес­тя­щем звезд­ном по­ясе. Ба­су­то на­зы­ва­ют его Пу­тем бо­гов, од­жи го­во­рят, что это Путь ду­хов, по ко­то­ро­му ду­ши под­ни­ма­ют­ся на не­бо, се­ве­ро­аме­ри­канс­кие пле­ме­на ви­дят в нем Тро­пин­ку вла­ды­ки жиз­ни, Тро­пин­ку ду­хов. До­ро­гу душ. По этой до­ро­ге ду­ши отп­рав­ля­ют­ся в заг­роб­ную стра­ну, а их би­ву­ач­ные кост­ры вид­не­ют­ся в ви­де бо­лее блес­тя­щих звезд. Эти фан­та­зии ди­ка­рей о Млеч­ном Пу­ти сход­ны с ли­товс­ким ми­фом о «До­ро­ге птиц», на кон­це ко­то­рой ду­ши пра­вед­ных, уле­та­ющих пос­ле смер­ти в ви­де птиц, жи­вут счаст­ли­во и сво­бод­но. Пи­фа­го­рей­цы ду­ма­ли, что ду­ши оби­та­ют на Млеч­ном Пу­ти, и, со слов сво­его учи­те­ля, го­во­ри­ли, что жи­ву­щие там ду­ши спус­ка­ют­ся и яв­ля­ют­ся лю­дям в ви­де снов[67]. Ма­ни­хеи же пе­ре­но­си­ли на эту Ко­лон­ну све­та чис­тые ду­ши, ко­то­рые мог­ли спус­каться на зем­лю и сно­ва возв­ра­щаться ту­да[68].

    У си­ам­цев Млеч­ный Путь - До­ро­га Бе­лых Сло­нов, у ис­пан­цев - До­ро­га Сант-Яго, у ту­рок - Путь Пи­лиг­ри­мов. Си­рий­цы, пер­сы и тур­ки на­зы­ва­ли его «Со­ло­мен­ной до­ро­гой», срав­ни­вая его, та­ким об­ра­зом, со сво­ими ули­ца­ми, усы­пан­ны­ми об­рез­ка­ми со­ло­мы, вы­па­да­ющи­ми из се­тей, в ко­то­рых ее пе­ре­во­зят. Но из всех вы­мыс­лов, от­но­ся­щих­ся к не­бес­но­му пу­ти, са­мые стран­ные встре­ча­ют­ся в Анг­лии. Про­хо­дя по ко­рот­ко­му и и зви­лис­то­му пу­ти, ве­ду­ще­му от со­бо­ра свя­то­го Пав­ла к Кэн­нон-стрит, не­вольно вспо­ми­на­ешь, как ма­ло ос­та­лось от большой До­ро­ги Вет­линг, не­ког­да ве­ду­щей че­рез Лон­дон из Дув­ра в Вал­лис. Но на не­бе, так­же как и на зем­ле, есть своя До­ро­га Вет­линг, ко­то­рую преж­де знал вся­кий анг­ли­ча­нин, хо­тя она те­перь за­бы­та да­же и в мест­ном на­ре­чии.

    Переходя от ми­фо­ло­гии не­бес­ных тел к дру­гим об­лас­тям при­род­но­го ми­фа, мы встре­тим­ся с но­вы­ми до­ка­за­тельства­ми то­го, что ко­лы­бель их на­хо­дит­ся в пре­де­лах культу­ры ди­ка­рей. Та­ко­вы ми­фы о вет­рах. Но­во­зе­ланд­цы рас­ска­зы­ва­ют, что Ма­уи мо­жет взнуз­дать или за­дер­жать в пе­ще­рах все вет­ры, за иск­лю­че­ни­ем за­пад­но­го вет­ра, пе­ще­ру ко­то­ро­го он да­же не мо­жет отыс­кать, что­бы заг­ра­дить вход в нее кам­нем, вследст­вие че­го этот ве­тер сильнее всех. Вре­мя от вре­ме­ни, впро­чем, ему поч­ти уда­ет­ся оси­лить его, и тог­да этот ве­тер пря­чет­ся в свою пе­ще­ру и за­ми­ра­ет. В клас­си­чес­кой по­эзии го­во­рит­ся об Эоле, дер­жа­щем вет­ры в за­то­че­нии в под­зе­мельях сво­ей тем­ни­цы.

    Миф о че­ты­рех вет­рах раз­ра­бо­тан у ту­зем­ных пле­мен Аме­ри­ки с та­кой строй­ностью, си­лой и кра­со­той, что в ми­фо­ло­гии це­ло­го ми­ра ед­ва ли най­дет­ся что-ли­бо по­доб­ное. Эпи­зо­ды это­го раз­де­ла на­род­ной по­эзии крас­но­ко­жих ин­дей­цев соб­ра­ны Скулькраф­том и за­тем с уди­ви­тельным вку­сом, хо­тя, к со­жа­ле­нию, не всег­да близ­ко к под­лин­ни­ку, пе­ре­да­ны в луч­шем про­из­ве­де­нии Лонг­фел­ло - в «Пес­не о Гай­ава­те». За­пад­ный ве­тер, Мед­же­ки­вис, на­зы­ва­ет­ся Ка­бей­уном, От­цом Вет­ров, вос­точ­ный ве­тер - Ва­бу­ном, юж­ный ве­тер - Ша­вон­да­зи, се­вер­ный ве­тер - Ка­би­бо­нок­ка. Но есть еще мо­гу­чий ве­тер, не при­над­ле­жа­щий к этой мис­ти­чес­кой груп­пе, это - Ма­на­бо­зо, се­ве­ро-за­пад­ный ве­тер, ко­то­рый в ми­фе предс­тав­ля­ет­ся не­за­кон­ным сы­ном Ка­бей­уна. Сви­ре­пый се­вер­ный ве­тер Ка­би­бо­нок­ка нап­рас­но ста­ра­ет­ся выг­нать из теп­ло­го, счаст­ли­во­го зим­не­го убе­жи­ща Шин­ге­би­са - мед­ли­тельную пти­цу-ныр­ка. Ле­ни­вый Ша­вон­да­зи взды­ха­ет по степ­ной де­ве с зо­ло­тис­ты­ми во­ло­са­ми, по­ка они не прев­ра­ща­ют­ся в се­реб­рис­то-бе­лые, и как только он по­ве­ет на нее, лу­го­вой оду­ван­чик тот­час же ис­че­за­ет. Че­ло­век, ес­тест­вен­но, де­лит свой го­ри­зонт на че­ты­ре час­ти, по­ме­щая их спе­ре­ди, сза­ди, спра­ва и сле­ва, и, та­ким об­ра­зом, предс­тав­ля­ет се­бе мир че­ты­ре­ху­гольни­ком, по уг­лам ко­то­ро­го расп­ре­де­ля­ют­ся вет­ры. В сво­их «Ми­фах Но­во­го Све­та» д-р Брэн­тон яс­но по­ка­зал, ка­ким об­ра­зом у ту­зем­цев Аме­ри­ки идеи эти по­рож­да­ли ле­ген­ду за ле­ген­дой о че­ты­рех братьях-ге­ро­ях, или ми­фи­чес­ких пред­ках, или бо­жест­вен­ных пок­ро­ви­те­лях че­ло­ве­чест­ва, ко­то­рые при бли­жай­шем зна­комст­ве ока­зы­ва­ют­ся че­тырьмя вет­ра­ми в лич­ных об­ра­зах.

    Гимны Вед к Ма­ру­там, бур­ным вет­рам, раз­ры­ва­ющим на час­ти лес­ных ца­рей и при­во­дя­щим в сод­ро­га­ние ска­лы, а за­тем при­ни­ма­ющим об­ра­зы но­во­рож­ден­ных де­тей, ми­фи­чес­кий об­раз мла­ден­ца Гер­ме­са в Го­ме­ро­вом гим­не и ле­ген­дар­ное рож­де­ние Бо­рея[69] от Аст­рея и Эос - Звезд­но­го Не­ба и Ут­рен­ней За­ри, - хо­тя они и бы­ли раз­ра­бо­та­ны на арий­ской поч­ве, не только впол­не по­нят­ны крас­но­ко­жим ин­дей­цам, но и рас­сказ­чи­ки их мо­гут уве­рен­но со­пер­ни­чать с арий­ца­ми. В рас­ска­зах не­мец­ко­го, фран­цузс­ко­го или анг­лий­ско­го крестьяни­на, вспо­ми­на­юще­го у сво­его оча­га о Ди­ком Охот­ни­ке, зна­че­ние это­го ве­ли­ко­го древ­не­го ми­фа о бу­ре поч­ти со­вер­шен­но ут­ра­ти­лось. Но и здесь вид­ны сле­ды древ­не­го при­род­но­го ми­фа. Как и в древ­ние вре­ме­на, бог-Не­бо, раз­ра­жа­ясь ди­кой бу­рей, го­нит ту­чи, в то вре­мя как рас­сказ­чик, ук­рыв­шись в теп­лых сте­нах сво­его до­ми­ка, бес­соз­на­тельно опи­сы­ва­ет в ле­ген­дар­ных об­ра­зах ту же са­мую «ди­кую по­го­ню бу­ри».

    Поэты и фи­ло­со­фы ди­ка­рей час­то оли­цет­во­ря­ли гром или при­чи­ну его в ми­фах о Гро­мо­вой пти­це. Се­ве­ро­аме­ри­канс­кая ле­ген­да мно­го рас­ска­зы­ва­ет об этом чу­дес­ном соз­да­нии. Это - пти­ца ве­ли­ко­го Ма­ни­ту, по­доб­но то­му, как орел был пти­цей Зев­са, час­то она яв­ля­ет­ся воп­ло­ще­ни­ем са­мо­го ве­ли­ко­го Ма­ни­ту. Ас­си­но­бой­ны не только зна­ют о ее су­щест­во­ва­нии, но да­же ут­верж­да­ют, что ви­де­ли ее. На да­ле­ком се­ве­ре рас­ска­зы­ва­ют, как она сот­во­ри­ла мир. Из всех ми­фов это­го ро­да са­мый стран­ный, быть мо­жет, расп­рост­ра­нен у пле­ме­ни Да­ко­та. Гром, го­во­рят они, - ог­ром­ная пти­ца. Ста­рая пти­ца на­чи­на­ет, а за­тем подх­ва­ты­ва­ют и про­дол­жа­ют гре­меть бес­чис­лен­ные мо­ло­дые пти­цы, от­че­го и про­ис­хо­дит про­дол­жи­тельность рас­ка­тов. Все бедст­вия, го­во­рят ин­дей­цы, про­из­во­дят­ся мо­ло­ды­ми пти­ца­ми, или гро­ма­ми, ко­то­рые, по­доб­но дур­ным юно­шам, не слу­ша­ют­ся доб­ро­го со­ве­та. Ста­рая пти­ца, или гром, доб­ра и муд­ра, не уби­ва­ет ни­ко­го и не де­ла­ет ни ма­лей­ше­го вре­да. В Цент­ральной Аме­ри­ке упо­ми­на­ет­ся о пти­це Вок, пос­лан­ни­це Гу­ра­ка­на (имя ко­то­ро­го пе­реш­ло в ев­ро­пей­ские язы­ки как ура­ган), бо­га бу­ри, гро­ма и мол­нии. У ка­ра­ибов, бра­зильцев, жи­те­лей Гар­ве­евых ост­ро­вов, у ка­ре­нов, бе­чу­анов и ба­су­то встре­ча­ют­ся ле­ген­ды о взма­хи­ва­ющей крыльями или свер­ка­ющей Пти­це-Гро­ме, в ко­то­рых, по-ви­ди­мо­му, прос­то пе­ре­но­сит­ся в об­ласть ми­фа по­ня­тие о гро­ме и мол­нии, спус­ка­ющих­ся из верх­не­го воз­душ­но­го прост­ранст­ва, из мес­топ­ре­бы­ва­ния ор­ла и кор­шу­на.

    Бог не­ба оби­та­ет в не­бес­ной об­лас­ти, и по­то­му ка­кой же об­раз мо­жет бо­лее под­хо­дить к не­му и к его пос­лан­ни­кам, как не об­раз пти­цы? Но для то­го, что­бы зем­ля мог­ла ко­ле­баться у нас под но­га­ми, тре­бу­ет­ся су­щест­во со­вер­шен­но дру­го­го ро­да. Под­дер­жи­ва­ние твер­дой зем­ли пре­дос­тав­ля­ет­ся в раз­лич­ных стра­нах раз­лич­ным чу­до­вищ­ным су­щест­вам, об­ла­да­ющим че­ло­ве­чес­ки­ми или жи­вот­ны­ми свой­ст­ва­ми, ко­то­рые вре­мя от вре­ме­ни да­ют о се­бе знать ко­ле­ба­ни­ями сво­ей но­ши вследст­вие неб­реж­нос­ти, или гне­ва, или ра­ди за­ба­вы. Пов­сю­ду, где бы­ва­ют зем­лет­ря­се­ния, мож­но встре­тить ка­кой-ли­бо ва­ри­ант ве­ли­ко­го ми­фа о «Зем­ле­держ­це». Так, в По­ли­не­зии тон­ган­цы го­во­рят, что Ма­уи дер­жит зем­лю на сво­ем расп­рос­тер­том те­ле, и ког­да он во­ро­ча­ет­ся, же­лая при­нять бо­лее удоб­ное по­ло­же­ние, про­ис­хо­дит зем­лет­ря­се­ние, вследст­вие че­го на­род кри­чит и бьет зем­лю пал­ка­ми, что­бы зас­та­вить его ле­жать спо­кой­но. Дру­гой ва­ри­ант сос­тав­ля­ет часть уже упо­мя­ну­то­го на­ми ин­те­рес­но­го ми­фа, в ко­то­ром под­зем­ная об­ласть вул­ка­ни­чес­ко­го ог­ня и зем­лет­ря­се­ния свя­за­на с под­зем­ным ми­ром, ку­да опус­ка­ет­ся на ночь солн­це. Ста­рый Ма­уи ле­жал у ог­ня в стра­не мерт­вых Бо­ло­ту, ког­да у вхо­да его пе­ще­ры по­ка­зал­ся его внук Ма­уи. Мо­ло­дой Ма­уи по­хи­тил огонь, и они всту­пи­ли в борьбу, но ста­рый Ма­уи был по­беж­ден и с тех пор, ис­ка­ле­чен­ный, спит под зем­лей, ко­то­рая ко­леб­лет­ся, ког­да он по­во­ра­чи­ва­ет­ся во сне.

    На Це­ле­бе­се рас­ска­зы­ва­ют о под­дер­жи­ва­ющем зем­лю Го­ге, ко­то­рый трет­ся о де­ре­во и этим про­из­во­дит зем­лет­ря­се­ние. Се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы го­во­рят, что зем­лет­ря­се­ние про­ис­хо­дит от дви­же­ния ве­ли­кой Че­ре­па­хи, под­дер­жи­ва­ющей мир. Че­ре­па­ха есть, по-ви­ди­мо­му, ми­фи­чес­кое изоб­ра­же­ние са­мой зем­ли, так что рас­сказ этот только вы­ра­жа­ет ми­фи­чес­ким язы­ком са­мый факт ко­ле­ба­ния зем­ли. По яс­нос­ти зна­че­ния этот рас­сказ сто­ит только на сту­пеньку ни­же рас­ска­за ка­ра­ибов, ко­то­рые во вре­мя зем­лет­ря­се­ния го­во­рят, что Мать-зем­ля пля­шет. У дру­гих ин­дей­ских пле­мен ха­рак­тер этих идей ос­та­ет­ся ма­ло из­ме­нен­ным; тлас­ка­ла­ны го­во­рят, что зем­лет­ря­се­ние про­ис­хо­дит, ког­да бо­жест­ва, под­дер­жи­ва­ющие зем­лю, ус­та­ют и для от­ды­ха на вре­мя сбра­сы­ва­ют свою но­шу. Чиб­ча го­во­рят, что бог их Чиб­ча­кум ко­леб­лет зем­лю, пе­рек­ла­ды­вая ее с од­но­го пле­ча на дру­гое.

    В культу­ре Азии этот миф по­лу­чил ши­ро­кое раз­ви­тие. Кам­ча­да­лы рас­ска­зы­ва­ют о бо­ге зем­лет­ря­се­ния Ту­иле, что он ка­та­ет­ся на са­нях под зем­лей, и ког­да со­ба­ка его стря­хи­ва­ет с се­бя снег или блох, тог­да бы­ва­ет зем­лет­ря­се­ние. Сол­неч­ный ге­рой ка­ре­нов, Та-Ива, зас­та­вил Ши-у под­дер­жи­вать зем­лю, и ког­да он дви­га­ет­ся, чувст­ву­ет­ся зем­лет­ря­се­ние. Под­дер­жи­ва­ющие мир сло­ны ин­ду­сов, под­дер­жи­ва­ющая мир ля­гуш­ка мон­гольских лам, ми­ро­вой бык му­сульман, ги­гантс­кий Омо­фор ма­ни­хей­ской кос­мо­ло­гии - все эти су­щест­ва дер­жат зем­лю на спи­не или на го­ло­ве и про­из­во­дят зем­лет­ря­се­ние, по­тя­ги­ва­ясь или во­ро­ча­ясь. В ев­ро­пей­ской ми­фо­ло­гии скан­ди­навс­кий Ло­ки, свя­зан­ный в сво­ей под­зем­ной пе­ще­ре же­лез­ны­ми це­пя­ми, кор­чит­ся, ког­да ви­ся­щая над ним змея кап­лет на не­го ядом; Про­ме­тей де­ла­ет уси­лия под зем­лею, же­лая ра­зор­вать свои око­вы; Дреб­кульс, Ко­ле­ба­тель зем­ли, этот ла­тышс­кий По­сей­дон, зас­тав­ля­ет зем­лю сод­ро­гаться под но­га­ми лю­дей.

    Среди чис­тых ми­фов во­об­ра­же­ния, к ко­то­рым при­над­ле­жит большинст­во вы­шеп­ри­ве­ден­ных, иног­да мож­но раз­ли­чить ми­фы, име­ющие вид по­пы­ток бо­лее серьезно­го объясне­ния при­род­ных яв­ле­ний без об­ра­ще­ния к ка­кой бы то ни бы­ло ме­та­фо­ре. Япон­цы по­ла­га­ют, что зем­лет­ря­се­ние про­из­во­дит­ся ог­ром­ны­ми ки­та­ми, пол­за­ющи­ми под зем­лей. На эту мысль они бы­ли, ве­ро­ят­но, на­ве­де­ны на­хо­ди­мы­ми ис­ко­па­емы­ми кос­тя­ми, име­ющи­ми вид ос­тат­ков та­ких под­зем­ных чу­до­вищ. Си­би­ря­ки точ­но так же при­пи­сы­ва­ют на­хо­ди­мые в зем­ле кос­ти и клы­ки ма­мон­тов ка­ким-то ог­ром­ным, жи­ву­щим в но­рах жи­вот­ным, и в си­лу это­го ве­ро­ва­ния приш­ли к зак­лю­че­нию, что зем­ля ко­лы­шет­ся, ког­да под ней пол­за­ют эти чу­до­ви­ща. Та­ким об­ра­зом, при ис­сле­до­ва­нии су­щест­ву­ющих где бы то ни бы­ло ми­фов, свя­зан­ных с зем­лет­ря­се­ни­ем, ока­зы­ва­ет­ся, что столь по­ра­зи­тельное сходст­во меж­ду ни­ми яв­ля­ет­ся ре­зульта­том двух про­цес­сов: пе­ре­да­чи са­мо­го яв­ле­ния ми­фо­ло­ги­чес­ким язы­ком и при­ми­тив­ной те­ории, ста­ра­ющей­ся объяснить это яв­ле­ние дей­ст­ви­тельны­ми дви­же­ни­ями под­зем­но­го жи­вот­но­го.

    Такой об­зор ми­фо­ло­ги­чес­ких предс­тав­ле­ний, свя­зан­ных с не­бом и зем­лей, солн­цем, лу­ной и звез­да­ми, вет­ром, гро­мом, зем­лет­ря­се­ни­ями, поз­во­ля­ет про­дол­жать ис­сле­до­ва­ния. По­нят­но, что, по­ка язы­ком ми­фа го­во­рит­ся о та­ких су­щест­вах, как Не­бо и Солн­це, зна­че­ние этих ми­фов не под­ле­жит ни­ка­ко­му сом­не­нию, и при­пи­сы­ва­емые этим су­щест­вам дей­ст­вия поч­ти без иск­лю­че­ния име­ют ха­рак­тер ес­тест­вен­нос­ти и це­ле­со­об­раз­нос­ти. Но ког­да яв­ле­ния при­ро­ды при­ни­ма­ют бо­лее ант­ро­по­морф­ную фор­му и отож­деств­ля­ют­ся с лич­ны­ми ге­ро­ями или бо­га­ми, а со вре­ме­нем ста­но­вят­ся цент­ра­ми, вок­руг ко­то­рых груп­пи­ру­ют­ся раз­роз­нен­ные вы­мыс­лы, тог­да пер­во­на­чальный смысл их ис­ка­жа­ет­ся и за­тем­ня­ет­ся, и най­ти его под­час ока­зы­ва­ет­ся не­воз­мож­но. Тре­бо­ва­ние пос­ле­до­ва­тельной рас­шиф­ров­ки при­род­ных ми­фов, пе­ре­шед­ших уже в то, что мож­но наз­вать их ге­ро­ичес­ким фа­зи­сом, есть од­но из са­мых вред­ных заб­луж­де­ний ми­фо­ло­гов.

    В нас­то­ящем ис­сле­до­ва­нии мы бра­ли при­род­ные ми­фы поч­ти иск­лю­чи­тельно в их впол­не яс­ном пер­во­быт­ном сос­то­янии и вклю­чи­ли в об­зор только нес­колько ле­генд, близ­ко со­от­ветст­ву­ющих им, хо­тя и ут­ра­тив­ших пер­во­на­чальную яс­ность сво­его зна­че­ния. Сис­те­ма­ти­чес­кий раз­бор воз­зре­ний Грим­ма, Гро­та, Мак­са Мюл­ле­ра, Ку­на, Шир­ре­на, Кок­са, Бре­аля, Да­сен­та, Кел­ли и дру­гих ми­фо­ло­гов не вхо­дил в мои на­ме­ре­ния. Я да­же на­роч­но опус­тил в нас­то­ящем очер­ке мно­жест­во част­нос­тей, ко­то­рые мог­ли бы пов­ре­дить яс­нос­ти об­щих об­ра­зов, и вследст­вие это­го дол­жен был ос­та­вить в сто­ро­не мно­го ин­те­рес­ных ука­за­ний, ко­то­рые, ес­ли их раз­ра­бо­тать эпи­зод за эпи­зо­дом, по­мог­ли бы ус­та­но­вить их связь с ми­фа­ми от­да­лен­ных вре­мен и стран. Мо­ей целью бы­ло выс­та­вить на пер­вый план при­род­ные ми­фы при­ми­тив­ных об­ществ, что­бы их све­жие и яс­ные ми­фо­ло­ги­чес­кие идеи мог­ли слу­жить ос­но­вой при изу­че­нии в ши­ро­ких раз­ме­рах при­род­ных ми­фов все­го ми­ра. При всем сво­ем не­со­вер­шенст­ве, при­ве­ден­ные мной до­ка­за­тельства и тол­ко­ва­ния, по-ви­ди­мо­му, спо­собст­ву­ют убеж­ден­нос­ти в ис­то­ри­чес­ком раз­ви­тии ле­генд, опи­сы­ва­ющих жизнь при­ро­ды в лич­ных об­ра­зах. То сос­то­яние ума, ко­то­рое по­рож­да­ет эти фан­тас­ти­чес­кие фик­ции, встре­ча­ет­ся в пол­ной си­ле у ди­ких на­ро­дов, пе­ре­да­ет­ся по нас­ледст­ву и раз­ви­ва­ет­ся у вар­варс­ких или по­лу­ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов и в ци­ви­ли­зо­ван­ном ми­ре, на­ко­нец, пе­ре­хо­дит все бо­лее и бо­лее из предс­тав­ля­емо­го в ви­де ре­альнос­ти ре­ли­ги­оз­но­го ми­фа в фан­тас­ти­чес­кую, аф­фек­ти­ро­ван­ную и да­же ис­кус­ствен­ную по­эзию.

    

    

    

    

    Хотя по­пыт­ка сис­те­ма­ти­зи­ро­вать и при­вес­ти к из­вест­ным за­ко­нам всю об­ласть ми­фо­ло­гии бы­ла бы в нас­то­ящее вре­мя оп­ро­мет­чи­вой и преж­дев­ре­мен­ной, но ов­ла­де­вать по час­тям од­ной от­раслью ми­фо­ло­гии за дру­гой - де­ло и по­лез­ное и воз­мож­ное. Пос­ле рас­смот­ре­ния те­ории при­род­ных ми­фов для нас бу­дет не­бе­зын­те­рес­но уло­вить и в дру­гих нап­рав­ле­ни­ях проб­лес­ки гру­бой и детс­кой мыс­ли че­ло­ве­чест­ва, вы­ра­жен­ной не абст­ракт­ны­ми уче­ни­ями, но воп­ло­щен­ной в ми­фот­вор­чес­ком вы­мыс­ле. Мы най­дем их в мас­се ле­генд, пол­ных-зна­че­ния для древ­ней­шей ис­то­рии че­ло­ве­чес­ких воз­зре­ний. Их мож­но приб­ли­зи­тельно клас­си­фи­ци­ро­вать под сле­ду­ющи­ми руб­ри­ка­ми: ми­фы фи­ло­софс­кие, или объясни­тельные; ми­фы, ос­но­ван­ные на ре­альных, но неп­ра­вильно по­ня­тых, пре­уве­ли­чен­ных или ис­ка­жен­ных опи­са­ни­ях; ми­фы, в ко­то­рых пред­по­ла­га­емые про­ис­шест­вия при­пи­сы­ва­ют­ся ле­ген­дар­ным или ис­то­ри­чес­ким лич­нос­тям; ми­фы, ос­но­ван­ные на ре­али­за­ции фан­тас­ти­чес­кой ме­та­фо­ры; ми­фы, соз­дан­ные или при­ме­нен­ные для расп­рост­ра­не­ния нравст­вен­ных, со­ци­альных или по­ли­ти­чес­ких уче­ний.

    Стремление че­ло­ве­ка уз­нать при­чи­ны, дви­га­ющие каж­дым со­бы­ти­ем, про­ис­хо­дя­щим пе­ред его гла­за­ми, при­чи­ны, по­че­му та­кое-то по­ло­же­ние ве­щей, ко­то­рое он наб­лю­да­ет, яв­ля­ет­ся та­ким-то, а не иным, не про­дукт выс­шей ци­ви­ли­за­ции, а ха­рак­тер­ная чер­та че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, про­яв­ля­юща­яся уже на са­мых низ­ких сту­пе­нях культу­ры. Уже у гру­бых ди­ка­рей наб­лю­да­ет­ся эта умст­вен­ная жаж­да, на удов­лет­во­ре­ние ко­то­рой ухо­дит большая часть то­го вре­ме­ни, ко­то­рое у них не за­ня­то вой­ной, те­лес­ны­ми уп­раж­не­ни­ями, едой или сном. Да­же у бо­то­ку­да или авст­ра­лий­ца его ежед­нев­ный опыт но­сит в се­бе за­ро­дыш на­уч­но­го мыш­ле­ния: он на­учил­ся со­вер­шать оп­ре­де­лен­ные дей­ст­вия с целью по­лу­че­ния оп­ре­де­лен­ных ре­зульта­тов, ви­деть пос­ле­до­ва­тельность дей­ст­вий и оп­ре­де­лен­ных ре­зульта­тов у дру­гих, де­лать зак­лю­че­ние от следст­вия об­рат­но к выз­вав­ше­му его дей­ст­вию и на­хо­дить подт­верж­де­ние сво­ему зак­лю­че­нию на фак­те. Уви­дев од­наж­ды сле­ды оле­ня или кен­гу­ру, ос­тав­лен­ные ими на мяг­кой поч­ве, и най­дя на дру­гой день но­вые сле­ды, по ко­то­рым он зак­лю­чил, что они при­над­ле­жат та­ко­му же жи­вот­но­му, а за­тем, отп­рав­ля­ясь по это­му сле­ду и уби­вая жи­вот­ное, ди­карь уже зна­ет, что им бы­ла вос­ста­нов­ле­на ис­то­рия прош­лых со­бы­тий пос­редст­вом зак­лю­че­ния по их ре­зульта­там. Но на ран­них ста­ди­ях поз­на­ния име­ет мес­то край­нее сме­ше­ние меж­ду со­об­ще­ни­ем о дей­ст­ви­тельных со­бы­ти­ях и фан­тас­ти­чес­ким восп­ро­из­ве­де­ни­ем их. Да­же в на­ше вре­мя по все­му све­ту расп­рост­ра­не­ны бес­ко­неч­ные ис­то­рии, вы­да­ва­емые за опи­са­ние дей­ст­ви­тельных про­ис­шест­вий, но ока­зы­ва­ющи­еся при кри­ти­чес­ком ис­сле­до­ва­нии прос­то вы­во­да­ми (и час­то со­вер­шен­но оши­боч­ны­ми) из фак­тов, подст­рек­нув­ших изоб­ре­та­тельность ка­ко­го-ни­будь лю­боз­на­тельно­го ис­сле­до­ва­те­ля.

    Так, один ав­тор в тру­де, на­пи­сан­ном лет 80 то­му на­зад, пе­ре­да­ет сле­ду­ющий рас­сказ об ан­да­манс­ких ост­ро­ви­тя­нах как ис­то­ри­чес­кий факт, ко­то­рый до­шел до его све­де­ния: «Вско­ре пос­ле то­го, как пор­ту­гальцы отк­ры­ли путь в Ин­дию вок­руг мы­са Доб­рой На­деж­ды, один из их ко­раб­лей, на ко­то­ром бы­ло нес­колько мо­зам­бикс­ких нег­ров, про­пал око­ло быв­ших до­се­ле не­оби­та­емы­ми Ан­да­манс­ких ост­ро­вов. Нег­ры ос­та­лись на ост­ро­ве и на­се­ли­ли его, а бе­лые уст­ро­или не­большую лод­ку и пе­реп­лы­ли на ней в Пе­гу». Эта курьезная ис­то­рия, ве­ро­ят­но, воз­бу­дит ин­те­рес мно­гих чи­та­те­лей, но при пер­вом соп­ри­кос­но­ве­нии с фак­та­ми она ока­зы­ва­ет­ся фи­ло­софс­ким ми­фом, ко­то­рый воз­ник вследст­вие лег­кос­ти пе­ре­хо­да от то­го, что мог­ло быть, к то­му, что бы­ло. Ост­ро­ва эти не только не бы­ли не­оби­та­емы во вре­мя пу­те­шест­вия Вас­ко да Га­мы, но за 600 лет до не­го уже су­щест­во­ва­ло опи­са­ние их чер­ных, шерс­тис­то­во­ло­сых и на­гих оби­та­те­лей. Лю­дям, удив­лен­ным при­сутст­ви­ем чер­но­го на­се­ле­ния на Ан­да­манс­ких ост­ро­вах, по­доб­ный рас­сказ мог по­ка­заться прав­до­по­доб­ным, но он, без сом­не­ния, был от­верг­нут эт­но­ло­га­ми, знав­ши­ми об об­шир­ном расп­рост­ра­не­нии нег­ро­ид­ных па­пу­асов, на са­мом де­ле столь от­лич­ных от ка­кой бы то ни бы­ло ра­сы аф­ри­канс­ких нег­ров.

    Не так дав­но мне са­мо­му слу­чи­лось на­толк­нуться на за­ме­ча­тельный миф та­ко­го ро­да. Близ Лон­до­на, на од­ном но­ле, в крас­ной гли­не бы­ло най­де­но нес­колько ис­ко­па­емых кос­тей ма­мон­та, и вско­ре пос­ле это­го в ок­рест­нос­тях расп­рост­ра­нил­ся рас­сказ приб­ли­зи­тельное сле­ду­ющей фор­ме: «Нес­колько лет то­му на­зад в этих мес­тах про­хо­ди­ли жи­вот­ные, наз­на­чав­ши­еся для зве­рин­ца Уоме­вел­ля. Один из сло­нов пал и был за­рыт в по­ле, а те­перь эти уче­ные гос­по­да наш­ли его кос­ти и во­об­ра­жа­ют, что на­па­ли на до­по­топ­но­го сло­на». Ка­за­лось поч­ти жес­то­ким раз­ру­шить этот ост­ро­ум­ный миф ука­за­ни­ем на то обс­то­ятельство, что при­об­ре­те­ние та­ко­го эк­земп­ля­ра, как жи­вой ма­монт, пре­вы­ша­ет средст­ва да­же зве­рин­ца Уом­вел­ля. Но для лю­дей, не за­ду­мы­ва­ющих­ся над мел­ки­ми от­ли­чи­ями меж­ду су­щест­ву­ющи­ми и вы­мер­ши­ми ви­да­ми сло­нов, та­ко­го ро­да ис­то­рия нас­только удов­лет­во­ри­тельно объясня­ет фак­ты, что в дру­гое вре­мя и в дру­гом мес­те по­доб­ный же рас­сказ по­явил­ся при по­доб­ных же обс­то­ятельствах. В Окс­фор­де Бёк­ленд ус­лы­шал ту же ис­то­рию зве­рин­ца Уом­вел­ля и пав­ше­го сло­на по по­во­ду най­ден­ных и там ис­ко­па­емых кос­тей.

    Подобные вы­мыс­лы встре­ча­ют­ся не­ред­ко, и на­хож­де­ние ис­ко­па­емых лег­ко на­во­дит на них. Так, нап­ри­мер, най­ден­ные в Альпах ока­ме­не­лые кос­ти бы­ли при­пи­са­ны сло­нам Ган­ни­ба­ла. Отыс­кан­ные око­ло Мон-Се­ни ока­ме­не­лые уст­рич­ные ра­ко­ви­ны на­ве­ли Вольте­ра на мысль о пи­лиг­ри­мах, иду­щих в Рим. Те же ра­ко­ви­ны, най­ден­ные на вер­ши­нах и ска­тах гор, выз­ва­ли пред­по­ло­же­ние хрис­ти­анс­ких бо­гос­ло­вов, буд­то они бы­ли за­не­се­ны ту­да вол­на­ми все­мир­но­го по­то­па. Эти те­оре­ти­чес­кие объясне­ния не под­да­ют­ся кри­ти­ке со сто­ро­ны их фи­ло­софс­ко­го смыс­ла до тех пор, по­ка дальней­шие наб­лю­де­ния не до­ка­жут их не­ос­но­ва­тельнос­ти. Вред­ное дей­ст­вие их на ис­то­ри­чес­кое соз­на­ние че­ло­ве­чест­ва на­чи­на­ет­ся только тог­да, ког­да они ве­дут к прев­рат­ным зак­лю­че­ни­ям, т. е. ког­да их вы­да­ют за сох­ра­нив­ший­ся в па­мя­ти факт.

    В свя­зи с этим мож­но вкрат­це упо­мя­нуть уче­ние о чу­де­сах, нас­колько оно спе­ци­ально ка­са­ет­ся ми­фо­ло­гии. Для ди­ка­ря чу­дес­ные ми­фи­чес­кие эпи­зо­ды и по­ра­зи­тельные, сверхъестест­вен­ные де­яния его бо­гов и ге­ро­ев яв­ля­ют­ся чу­де­са­ми в пер­во­на­чальном, об­щем смыс­ле это­го сло­ва, т. е. стран­ны­ми и по­ра­зи­тельны­ми яв­ле­ни­ями, но он не приз­на­ет их чу­де­са­ми в но­вей­шем смыс­ле, где под этим сло­вом час­то под­ра­зу­ме­ва­ет­ся на­ру­ше­ние или ан­ну­ли­ро­ва­ние приз­нан­ных за­ко­нов при­ро­ды. «Исклю­че­ние подт­верж­да­ет пра­ви­ло», сле­до­ва­тельно, приз­на­вать что бы то ни бы­ло иск­лю­че­ни­ем - зна­чит приз­на­вать пра­ви­ло, от ко­то­ро­го оно отс­ту­па­ет, но ведь ди­карь не приз­на­ет ни пра­ви­ла, ни иск­лю­че­ния. Ев­ро­пе­ец, нап­ро­тив, при­учен вос­пи­та­ни­ем к при­ме­не­нию со­вер­шен­но иных при­емов до­ка­за­тельства, и он спо­кой­но от­верг­нет ста­рые пре­да­ния, пе­ред ко­то­ры­ми бла­го­го­ве­ет ди­карь, на том прос­том ос­но­ва­нии, что они трак­ту­ют о со­бы­ти­ях со­вер­шен­но не­воз­мож­ных. Од­на­ко ме­ри­ло воз­мож­нос­ти, при­ме­ня­емое к дос­то­вер­нос­ти пре­да­ния, бес­ко­неч­но из­ме­ня­лось в раз­ви­тии культу­ры от ее ди­кой до ци­ви­ли­зо­ван­ной сту­пе­ни. Для нас важ­но то обс­то­ятельство, что эти из­ме­не­ния в об­щест­вен­ном мне­нии, дей­ст­ву­ющим обык­но­вен­но так не­от­ра­зи­мо, ос­та­ви­ли це­лый об­шир­ный раз­дел ле­генд поч­ти нет­ро­ну­тым. До­во­ды опы­та иног­да отс­ту­па­ли пе­ред без­до­ка­за­тельным уве­ре­ни­ем ре­ли­гии о сверхъестест­вен­ном вме­ша­тельстве бла­го­де­тельной и злой сил. Это ос­вя­щен­ное вре­ме­нем воз­зре­ние дош­ло до сво­его апо­гея в сред­ние ве­ка, вследст­вие че­го уче­ние ре­ли­гии о чу­де­сах сде­ла­лось как бы мос­том, по ко­то­ро­му ми­фо­ло­гия пе­ре­хо­ди­ла из низ­шей культу­ры в выс­шую. Прин­ци­пы об­ра­зо­ва­ния ми­фов, свой­ст­вен­ные умст­вен­но­му раз­ви­тию ди­ка­ря, та­ким пу­тем сох­ра­ня­ют­ся, что­бы уси­лен­но дей­ст­во­вать и в ци­ви­ли­зо­ван­ном ми­ре. Ми­фи­чес­ким эпи­зо­дам, ко­то­рые ев­ро­пей­цы от­верг­ли бы с през­ре­ни­ем, ес­ли бы они ка­са­лись бо­гов и ге­ро­ев, чти­мых ди­ка­ря­ми, нуж­но бы­ло только при­дать мест­ный ко­ло­рит в от­но­ше­нии де­та­лей, про­возг­ла­сить их чу­де­са­ми, слу­чив­ши­ми­ся в жиз­ни ка­ко­го-ни­будь сверхъестест­вен­но­го ли­ца, и за ни­ми вновь ос­та­ва­лось их преж­нее по­чет­ное мес­то в ис­то­рии.

    Из бес­чис­лен­но­го ко­ли­чест­ва при­ме­ров, до­ка­зы­ва­ющих вы­шес­ка­зан­ное, возьмем два, при­над­ле­жа­щие к раз­ря­ду ге­оло­ги­чес­ких ми­фов. Пер­вый из них всем из­вест­ная ле­ген­да о свя­том Пат­ри­ке и зме­ях. Д-р Эндрью Бурд в сво­ем опи­са­нии Ир­лан­дии и ир­ланд­цев в царст­во­ва­ние Ген­ри­ха VI­II упо­ми­на­ет о ней в сле­ду­ющих вы­ра­же­ни­ях: «Меж­ду тем в Ир­лан­дии про­ис­хо­дят по­ра­зи­тельные ве­щи, так как там нет ни со­рок, ни ядо­ви­тых га­дов. Там не ви­дать ни ехид­ны, ни змеи, ни жа­бы, ни яще­ри­цы и ни­че­го по­доб­но­го. А я ви­дел кам­ни, ко­то­рые, име­ли вид и фор­му змеи и дру­гих ядо­ви­тых га­дов. На­род в тех мес­тах го­во­рит, что кам­ни эти преж­де бы­ли га­да­ми и что они бы­ли прев­ра­ще­ны в кам­ни во­лею божьей и мо­лит­ва­ми свя­то­го Пат­ри­ка. И анг­лий­ские куп­цы из Анг­лии по­сы­ла­ют в Ир­лан­дию за зем­лей, что­бы по­сы­пать ею свои са­ды и этим унич­то­жать ядо­ви­тых га­дов и пре­пятст­во­вать их за­рож­де­нию». Раз­би­рая этот от­ры­вок, преж­де все­го сле­ду­ет от­де­лить то, что вош­ло в не­го из ино­зем­ных ми­фов и при­над­ле­жит, собст­вен­но, не Ир­лан­дии, а ост­ро­вам Сре­ди­зем­но­го мо­ря. Рас­сказ об ост­ро­ве Кри­те, зем­ля ко­то­ро­го унич­то­жа­ет ядо­ви­тых змей, име­ет­ся уже у Эли­ана, а пред­шест­вен­ни­ком ир­ландс­ко­го свя­то­го яв­ля­ет­ся, по-ви­ди­мо­му, свя­той Го­но­рат, очис­тив­ший от змей свой ост­ров (один из Ле­ринс­ких ост­ро­вов нап­ро­тив Канн). Мы име­ем пе­ред со­бой фи­ло­софс­кий миф, объясня­ющий ока­ме­не­ни­ем змей су­щест­во­ва­ние ис­ко­па­емых ам­мо­ни­тов. Это­му ми­фу при­да­ет­ся ис­то­ри­чес­кое зна­че­ние тем, что яв­ле­ние это счи­та­ет­ся чу­дом и при­пи­сы­ва­ет­ся свя­то­му Пат­ри­ку.

    Второй из этих ми­фов ва­жен по то­му ис­то­ри­чес­ко­му и ге­оло­ги­чес­ко­му сви­де­тельству, ко­то­рое слу­чай­но сох­ра­ни­лось в нем. В зна­ме­ни­тых раз­ва­ли­нах хра­ма Юпи­те­ра-Се­ра­пи­са в Поц­цу­оли, древ­нем Пу­те­оли, мра­мор­ные ко­лон­ны до по­ло­ви­ны пок­ры­ты ма­леньки­ми от­верс­ти­ями, прос­вер­лен­ны­ми ли­то­до­ма­ми. Это сви­де­тельству­ет о том, что мес­то, на ко­то­ром сто­ит храм, долж­но бы­ло не­ког­да опус­титься в мо­ре на нес­колько фу­тов, а за­тем, под­няв­шись, сно­ва стать су­шей. По­ра­зи­тельно, что ис­то­рия умал­чи­ва­ет о со­бы­ти­ях, на ко­то­рые ука­зы­ва­ет это убе­ди­тельное ге­оло­ги­чес­кое сви­де­тельство. До пос­лед­не­го вре­ме­ни не бы­ло из­вест­но ни­ка­ких до­ку­мен­тов, упо­ми­на­ющих о су­щест­во­ва­нии хра­ма в тот про­ме­жу­ток вре­ме­ни, меж­ду II и III вв., ког­да, как из­вест­но, римс­кие им­пе­ра­то­ры ук­ра­ша­ли его, и XVI в., ког­да о нем упо­ми­на­ет­ся как о раз­ва­ли­нах. В нас­то­ящее вре­мя Тё­кет ука­зал, что в апок­ри­фи­чес­ких де­яни­ях Пет­ра и Пав­ла, от­но­ся­щих­ся, по-ви­ди­мо­му, приб­ли­зи­тельно к кон­цу IX сто­ле­тия, есть од­но мес­то, ко­то­рое упо­ми­на­ет о пог­ру­же­нии хра­ма и при­пи­сы­ва­ет это чу­ду свя­то­го Пав­ла. Вот эта ле­ген­да: «И ос­та­вив Мес­си­ну, он (Па­вел) отп­лыл в Ди­дим, где про­был од­ну ночь. От­ту­да он отп­ра­вил­ся в Пон­ти­олэ (Пу­те­оли), ку­да при­был на вто­рой день. Корм­чий Ди­ос­кор, ко­то­рый при­вез Пав­ла в Си­ра­ку­зы, был пре­дан ему, по­то­му что он спас от смер­ти его сы­на. И по­то­му он ос­та­вил свой ко­рабль в Си­ра­ку­зах и пос­ле­до­вал за Пав­лом в Пон­ти­олэ. Здесь на­хо­ди­лось нес­колько уче­ни­ков Пет­ра, ко­то­рые, встре­тив Пав­ла, уп­ро­си­ли его по­быть у них. И он ук­ры­вал­ся у них не­де­лю, зная о при­ка­зе ке­са­ря (умерт­вить его). И все то­пар­хи жда­ли его, что­бы схва­тить его и убить. Но корм­чий Ди­ос­кор, бу­ду­чи так­же лы­сым, оде­тый в свое платье корм­че­го и сме­ло го­во­ря­щий, в пер­вый же день вы­шел в го­род Пон­ти­олэ. Ду­мая, что это был Па­вел, его схва­ти­ли и обезг­ла­ви­ли, а го­ло­ву его пос­ла­ли ке­са­рю… Но Па­вел, бу­ду­чи в Пон­ти­олэ и ус­лы­хав, что Ди­ос­кор каз­нен, был уд­ру­чен ве­ли­кой скорбью и, под­няв очи к не­бе­сам, ска­зал: «О все­выш­ний и все­мо­гу­щий гос­подь, ты, яв­ляв­ший мне свою бла­гость всю­ду, ку­да ни отп­рав­лял­ся я про­по­ве­до­вать уче­ние тво­его еди­но­род­но­го сы­на, гос­по­да на­ше­го Иису­са Хрис­та, нис­пош­ли на го­род этот не­бес­ную ка­ру и уда­ли из не­го всех уве­ро­вав­ших в гос­по­да и сле­ду­ющих сло­ву его». За­тем он ска­зал им: «Сле­дуй­те за мной». И он вы­шел из Пон­ти­олэ со все­ми ве­ру­ющи­ми в сло­во божье, и приш­ли они к мес­ту, на­зы­ва­емо­му Бай­и, и, взгля­нув на­верх, они все уви­де­ли, что го­род, име­ну­емый Пон­ти­олэ, опус­тил­ся в мо­ре ни­же морс­ко­го бе­ре­га поч­ти на пол­то­ра мет­ра. И так он в вос­по­ми­на­нии ос­тал­ся под во­дой до нас­то­яще­го дня… И те, кто спас­ся из пог­ло­щен­но­го мо­рем го­ро­да Пон­ти­олэ, до­нес­ли ке­са­рю в Рим, что Пон­ти­олэ был пог­ло­щен мо­рем со всем сво­им на­се­ле­ни­ем».

    Эпизоды на­род­но­го ми­фа, час­то слу­жа­щие ука­за­ни­ями на серьезные ве­ро­ва­ния то­го вре­ме­ни, к ко­то­ро­му они при­над­ле­жат, мо­гут слу­жить зна­ме­на­тельны­ми па­мят­ни­ка­ми ис­то­рии че­ло­ве­чес­кой мыс­ли. Как при­мер ми­фов, при­над­ле­жа­щих к раз­ря­ду фи­ло­софс­ких и объясни­тельных, возьмем рас­сказ из «Арабс­ких но­чей», ко­то­рый на пер­вый взгляд мо­жет по­ка­заться по­рож­де­ни­ем са­мой ди­кой фан­та­зии, но в ко­то­ром тем не ме­нее мож­но прос­ле­дить на­уч­ное на­ча­ло. Это рас­сказ о маг­нит­ной го­ре. Тре­тий Ка­лен­дер по­вест­ву­ет в сво­ем рас­ска­зе, что его ко­раб­ли од­наж­ды бы­ли за­не­се­ны встреч­ным вет­ром в не­ве­до­мое мо­ре, где на­хо­ди­лась чер­ная маг­нит­ная го­ра. Их влек­ло к ней с не­обы­чай­ной си­лой вследст­вие при­тя­же­ния гвоз­дей и же­лез­ных скреп, так что на­ко­нец все же­ле­зо уст­ре­ми­лось по нап­рав­ле­нию к го­ре, а ко­раб­ли рас­сы­па­лись в щеп­ки на при­бое. Эпи­зод этот древ­нее то­го вре­ме­ни, ког­да бы­ли из­да­ны сказ­ки «Ты­ся­чи и од­ной но­чи». В по­эме Ген­ри­ха фон Фельде­ка XII в. гер­цог Эр­нест, прип­лыв со сво­ими спут­ни­ка­ми в Кле­бер­мер, уви­дел ска­лу по име­ни Маг­нес. Их ко­рабль при­тя­ну­ло к ее ос­но­ва­нию сре­ди «мно­жест­ва су­дов», мач­ты ко­то­рых воз­вы­ша­лись вок­руг по­доб­но ле­су. Ес­ли от рас­ска­зов пе­рей­ти к серьезным опи­са­ни­ям ге­ог­ра­фов и пу­те­шест­вен­ни­ков, упо­ми­на­ющих о маг­нит­ной го­ре, то мы най­дем аль-Каз­ви­ни, ко­то­рый ве­рил, по­доб­но пред­шест­во­вав­ше­му ему Се­ра­пи­ону, что су­щест­ву­ют лод­ки, ко­то­рые и до сих пор мож­но ви­деть на Цей­ло­не, ско­ло­чен­ные и сши­тые без ме­тал­ли­чес­ких гвоз­дей для то­го, что­бы маг­нит­ная го­ра не при­тя­ги­ва­ла и не сов­ле­ка­ла их с пу­ти на мо­ре. Это фан­тас­ти­чес­кое ут­верж­де­ние встре­ча­ет­ся и у сэ­ра Джо­на Ман­де­вил­ля: «На ост­ро­ве Круз бы­ли ко­раб­ли без же­лез­ных гвоз­дей или скреп, вследст­вие ада­ман­то­вых скал, по­то­му что кру­гом в этом мес­те мо­ре бы­ло пол­но ими, так что да­же рас­сказ о том предс­тав­ля­ет­ся чу­дом. И ес­ли ко­рабль про­хо­дил ми­мо этих бе­ре­гов и имел же­лез­ные скре­пы или гвоз­ди, он не­мед­лен­но дол­жен был по­гиб­нуть. Ибо это­го ро­да ада­мант при­тя­ги­ва­ет к се­бе же­ле­зо, и он при­тя­нул бы к се­бе ко­рабль так, что он не мог бы ни­ког­да ни отор­ваться от не­го, ни уй­ти от­ту­да». Есть ос­но­ва­ние пред­по­ла­гать, что рас­ска­зы о маг­нит­ных го­рах ка­са­лись не од­них только юж­ных, но и се­вер­ных мо­рей и что с этим свой­ст­вом свя­зы­ва­ли отк­ло­не­ние маг­нит­ной стрел­ки, пред­по­ла­гая, как го­во­рит сэр Том Бро­ун, «что из этих гор и скал ис­те­ка­ла си­ла, нап­рав­ляв­шая стрел­ку к се­ве­ру».

    На ос­но­ва­нии это­го сви­де­тельства мы име­ем, я ду­маю, пол­ное пра­во пред­по­ло­жить, что ги­по­те­зы о по­ляр­ных маг­нит­ных го­рах бы­ли пер­во­на­чально при­ду­ма­ны для объясне­ния дей­ст­вия ком­па­са и что из этих ги­по­тез воз­ник­ли рас­ска­зы о го­рах, ко­то­рым при­пи­сы­ва­лось иск­лю­чи­тельное свой­ст­во при­тя­ги­вать же­ле­зо про­хо­дя­щих ко­раб­лей. Этот ар­гу­мент подт­верж­да­ет­ся еще тем, что ев­ро­пей­цы, у ко­то­рых ут­вер­ди­лось мне­ние, что стрел­ка ука­зы­ва­ет на се­вер, ес­тест­вен­но, по­ме­ща­ли свою маг­нит­ную го­ру в се­вер­ных ши­ро­тах, тог­да как вос­точ­ные на­ро­ды (опять со­вер­шен­но ес­тест­вен­но) долж­ны бы­ли ис­кать эту див­ную ска­лу на юге, так как, по их сло­вам, стрел­ка ука­зы­ва­ет имен­но на юг. Ка­ким об­ра­зом на­ро­ды, не до­шед­шие еще до идеи о двух по­лю­сах, по­ни­ма­ли маг­не­тизм, мож­но ви­деть из сле­ду­ющих ост­ро­ум­ных за­ме­ча­ний, взя­тых из эн­цик­ло­пе­дии XVII в., сос­тав­лен­ной ки­тай­ским им­пе­ра­то­ром Канг-Хи. «Я не­дав­но уз­нал, что, по мне­нию ев­ро­пей­цев, ком­пас ука­зы­ва­ет на се­вер. В древ­нос­ти же го­во­ри­ли, что он ука­зы­ва­ет на юг. Ко­то­рое из двух мне­ний спра­вед­ли­во? Так как ни те, ни дру­гие не го­во­рят, по­че­му они так по­ла­га­ют, мы не име­ем ос­но­ва­ния от­да­вать пред­поч­те­ние од­но­му мне­нию пе­ред дру­гим. Но в пользу древ­них го­во­рит их стар­шинст­во, и чем дальше я изу­чаю их, тем больше убеж­да­юсь, что они по­ни­ма­ли ме­ха­низм при­ро­ды. По ме­ре приб­ли­же­ния к се­ве­ру вся­кое дви­же­ние за­мед­ля­ет­ся и прек­ра­ща­ет­ся, и труд­но пред­по­ло­жить, что­бы от­ту­да нап­рав­ля­лось дви­же­ние маг­нит­ной стрел­ки».

    Предположить, что те­ории о родст­ве че­ло­ве­ка с низ­ши­ми мле­ко­пи­та­ющи­ми яв­ля­ют­ся лишь про­дук­том на­уки, бы­ло бы жес­то­кой ошиб­кой. Да­же на са­мых низ­ших уров­нях культу­ры лю­ди ста­ра­лись объяснить сходст­во че­ло­ве­ка с обезьяна­ми и при­хо­ди­ли к зак­лю­че­ни­ям, ко­то­рые удов­лет­во­ря­ли их умст­вен­ным зап­ро­сам и ко­то­рые мы долж­ны при­чис­лить к клас­су фи­ло­софс­ких ми­фов. Меж­ду ни­ми рас­ска­зы, ко­то­рые воп­ло­ща­ют в се­бе мысль о воз­вы­ше­нии обезьяны до че­ло­ве­ка, бо­лее или ме­нее приб­ли­жа­ющу­юся к на­уч­ной те­ории раз­ви­тия, на­хо­дят­ся ря­дом с дру­ги­ми, ко­то­рые, на­обо­рот, про­ис­хож­де­ние обезьян объясня­ют как ре­зультат вы­рож­де­ния че­ло­ве­ка.

    В ми­фо­ло­гии Цент­ральной Аме­ри­ки выс­ка­зы­ва­ет­ся мысль, что обезьяны бы­ли не­ког­да че­ло­ве­чес­ким пле­ме­нем. В Юго-Вос­точ­ной Аф­ри­ке один мис­си­онер дав­но еще за­ме­тил, что ту­зем­цы «по­ла­га­ют, буд­то обезьяны бы­ли в древ­нос­ти муж­чи­на­ми и жен­щи­на­ми, и по­это­му на­зы­ва­ют их на сво­ем язы­ке пер­вым на­ро­дом». Зу­лу­сы до сих пор рас­ска­зы­ва­ют сказ­ку об од­ном пле­ме­ни ама­фен, ко­то­рое об­ра­ти­лось в па­ви­анов. Ама­фе­ны бы­ли на­род ле­ни­вый, не лю­би­ли об­ра­ба­ты­вать зем­лю, а пред­по­чи­та­ли кор­миться у дру­гих и го­во­ри­ли: «Мы бу­дем жить не тру­дясь, ес­ли ста­нем есть то, что за­па­са­ют лю­ди, об­ра­ба­ты­ва­ющие зем­лю». Все пле­мя соб­ра­лось по при­зы­ву вож­дя из до­ма Ту­зи и, на­го­то­вив пи­щи, отп­ра­ви­лось в пус­ты­ню. Оно прик­ре­пи­ло к спи­не ру­ко­ят­ки став­ших для них бес­по­лез­ны­ми мо­тыг, ко­то­рые при­рос­ли к те­лу и при­ня­ли фор­му хвос­тов. Те­ло их пок­ры­лось шерстью, лбы на­вис­ли, и они, та­ким об­ра­зом, прев­ра­ти­лись в па­ви­анов, ко­то­рые и до сих пор на­зы­ва­ют­ся «людьми Ту­зи». Рас­сказ Кингс­лея о ве­ли­ком и слав­ном пле­ме­ни до­аса­улей­ков, ес­тест­вен­ным от­бо­ром вы­ро­див­ших­ся в го­рилл, яв­ля­ет­ся культур­ным про­ти­во­по­ло­же­ни­ем это­го ми­фа.

    Обезьяны мо­гут счи­таться прев­ра­щен­ны­ми ту­зем­ца­ми. Вот что рас­ска­зы­ва­ют о пле­ме­ни мбо­ко­би в Юж­ной Аме­ри­ке. Во вре­мя сильно­го лес­но­го по­жа­ра муж­чи­на и жен­щи­на влез­ли на де­ре­во, что­бы спас­тись от ог­нен­но­го по­то­па, но пла­мя опа­ли­ло их ли­ца, и они сде­ла­лись обезьяна­ми. Сре­ди бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов вы­мыс­лы эти встре­ча­ют­ся в ле­ген­дах му­сульман, из ко­то­рых пе­ре­да­ем сле­ду­ющую: «Близ од­но­го ев­рей­ско­го го­ро­да про­те­ка­ла ре­ка, пе­ре­пол­нен­ная ры­бой, но эти хит­рые жи­вот­ные, уз­нав нра­вы го­ро­жан, сме­ло пла­ва­ли на ви­ду в суб­бо­ту и тща­тельно скры­ва­лись в буд­ни. На­ко­нец ев­рей­ские ры­ба­ки под­да­лись ис­ку­ше­нию и отп­ра­ви­лись на лов­лю в суб­бо­ту; но они до­ро­го поп­ла­ти­лись за хо­ро­ший улов, ибо бы­ли прев­ра­ще­ны в обезьян в на­ка­за­ние за на­ру­ше­ние суб­бо­ты[70]. Впос­ледст­вии Со­ло­мон, про­ез­жая че­рез До­ли­ну Обезьян, меж­ду Иеру­са­ли­мом и Ма­ре­бом, уз­нал эту стран­ную ис­то­рию из уст их по­том­ков обезьян, жив­ших в до­мах и оде­тых, как лю­ди». В клас­си­чес­кие вре­ме­на Юпи­тер та­ким же об­ра­зом на­ка­зал ве­ро­лом­ный на­род кер­ко­пов[71]. Он от­нял у них язык, упот­реб­ляв­ший­ся лишь для лож­ных клятв, доз­во­лив им только ди­ки­ми кри­ка­ми оп­ла­ки­вать свою судьбу, и об­ра­тил их в кос­ма­тых пи­те­кузс­ких обезьян, в од­но и то же вре­мя по­хо­жих и не­по­хо­жих на лю­дей, ко­то­ры­ми они не­ког­да бы­ли.

    Мы ви­дим, что ле­ген­ды о про­ис­хож­де­нии че­ло­ве­чес­ких пле­мен от обезьян при­ла­га­ют­ся в осо­бен­нос­ти к пле­ме­нам и на­ро­дам, ко­то­рые бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми со­се­дя­ми счи­та­ют­ся низ­ши­ми и зве­ро­по­доб­ны­ми. Та­ким об­ра­зом, ту­зем­ные чер­ты у раз­бой­ничьей кас­ты ма­ра­ва­ров, в Юж­ной Ин­дии, слу­жат оп­рав­да­ни­ем их пред­по­ла­га­емо­го про­ис­хож­де­ния от обезьян Ра­мы. Та­кую же ге­не­ало­гию при­пи­сы­ва­ют ма­ло­культур­ным кат­ку­ри­ям, в чем на са­мом де­ле нис­колько не сом­не­ва­ют­ся са­ми эти ма­ло­рос­лые, смуг­лые, низ­ко­ло­бые и кур­ча­вые. Пле­мя джай­твас из Радж­пу­та­ны ве­дет свое про­ис­хож­де­ние от бо­га-обезьяны Га­ну­ма­на и до­ка­зы­ва­ет это тем, что яко­бы у их кня­зей сох­ра­нил­ся бо­лее длин­ный, чем у лю­дей, поз­во­ноч­ник, по­хо­жий на хвост. Пре­да­ние это име­ет, ве­ро­ят­но, ре­альное эт­но­ло­ги­чес­кое зна­че­ние, ука­зы­вая на то, что джай­твас не­арий­ско­го пле­ме­ни.

    Среди ди­ких пле­мен Ма­лай­ско­го по­лу­ост­ро­ва, на ко­то­рых бо­лее во­инст­вен­ные и ци­ви­ли­зо­ван­ные ма­лай­цы смот­рят как на низ­ших жи­вот­ных, сох­ра­ни­лись пре­да­ния об их про­ис­хож­де­нии от па­ры «бе­лых обезьян», ко­то­рые, вы­рас­тив сво­их де­те­ны­шей, пос­ла­ли их в до­ли­ны, где они дос­тиг­ли та­кой сте­пе­ни со­вер­шенст­ва, что сде­ла­лись людьми, те же из них, ко­то­рые вер­ну­лись об­рат­но в го­ры, ос­та­лись по-преж­не­му обезьяна­ми. Од­на буд­дий­ская ле­ген­да рас­ска­зы­ва­ет о про­ис­хож­де­нии плос­ко­но­сых, не­ук­лю­жих пле­мен Ти­бе­та от двух не­обык­но­вен­ных обезьян, прев­ра­щен­ных в лю­дей с целью за­се­лить царст­во сне­гов. Они на­учи­лись па­хать, и ког­да са­жа­ли хлеб и се­яли его, хвос­ты и шерсть их ста­ли ма­ло-по­ма­лу ис­че­зать. Они при­об­ре­ли дар ре­чи, об­ра­ти­лись в лю­дей и ста­ли оде­ваться в листья. На­се­ле­ние рос­ло, рас­ши­ря­лось воз­де­лы­ва­ние зем­ли, и на­ко­нец принц из пле­ме­ни Са­кий­а, изг­нан­ный из сво­его оте­чест­ва Ин­дии, со­еди­нил их раз­роз­нен­ные пле­ме­на в од­но царст­во.

    В этих пре­да­ни­ях раз­ви­тие обезьяны в че­ло­ве­ка счи­та­ет­ся со­вер­ша­ющим­ся в про­дол­же­ние нес­кольких по­ко­ле­ний, а у нег­ров это­го ре­зульта­та дос­ти­га­ет каж­дое от­дельное ли­цо пу­тем ме­тем­п­си­хо­за[72]. Фрё­бель го­во­рит, что нег­ры-не­вольни­ки в Со­еди­нен­ных Шта­тах ве­ри­ли, что в бу­ду­щей жиз­ни они ста­нут бе­лы­ми и сво­бод­ны­ми. Это тем ме­нее уди­ви­тельно, что та­кое же ве­ро­ва­ние ши­ро­ко расп­рост­ра­не­но меж­ду их соп­ле­мен­ни­ка­ми в За­пад­ной Аф­ри­ке.

    Но от это­го рас­ска­за тот же пу­те­шест­вен­ник пе­ре­хо­дит к дру­го­му, ко­то­рый ес­ли и не впол­не спра­вед­лив, так предс­тав­ля­ет те­орию вос­хо­дя­ще­го и нис­хо­дя­ще­го раз­ви­тия, что мог бы удов­лет­во­рить да­же буд­дистс­ко­го фи­ло­со­фа. Он го­во­рит: «Один не­мец, ко­то­ро­го я встре­тил здесь, со­об­щил мне, что меж­ду чер­ны­ми расп­рост­ра­не­но по­верье, буд­то те из них, кто был прок­лят, об­ра­ща­ют­ся в обезьян; но ес­ли бу­ду­чи обезьяна­ми, они ве­дут се­бя хо­ро­шо, то вновь воз­вы­ша­ют­ся до по­ло­же­ния нег­ров, и в кон­це кон­цов для них воз­мож­на бла­го­дать, сос­то­ящая в об­ра­ще­нии их в бе­лых, по­том кры­ла­тых и т. д.».

    Для по­ни­ма­ния этих рас­ска­зов нуж­но ос­та­вить в сто­ро­не ре­зульта­ты сов­ре­мен­ной на­уч­ной зо­оло­гии и стать на точ­ку зре­ния бо­лее эле­мен­тар­но­го сос­то­яния зна­ния. Ми­фы о че­ло­ве­чес­ком вы­рож­де­нии и раз­ви­тии име­ют го­раз­до больше об­ще­го с из­мыш­ле­ни­ями лор­да Мон­бод­до, чем с ана­то­ми­чес­ки­ми до­во­да­ми про­фес­со­ра Гекс­ли. С дру­гой сто­ро­ны, не­ци­ви­ли­зо­ван­ные лю­ди сво­бод­но при­пи­сы­ва­ют обезьянам та­кое ко­ли­чест­во че­ло­ве­чес­ких ка­честв, ко­то­рое сов­ре­мен­но­му на­ту­ра­лис­ту ка­жет­ся прос­то за­бав­ным. Вся­ко­му из­вес­тен рас­сказ о нег­рах, ут­верж­да­ющих, что обезьяны на са­мом де­ле мо­гут го­во­рить, но что они весьма рас­су­ди­тельно мол­чат, что­бы их не зас­та­ви­ли ра­бо­тать, но го­раз­до ме­нее из­вест­но то, что рас­сказ этот слу­жит пред­ме­том серьезно­го ве­ро­ва­ния в раз­лич­ных от­да­лен­ных мест­нос­тях За­пад­ной Аф­ри­ки, Ма­да­гас­ка­ра, Юж­ной Аме­ри­ки и пр., где во­дят­ся раз­лич­ные по­ро­ды обезьян. Вмес­те с этим весьма расп­рост­ра­нен дру­гой ант­ро­по­ид­ный рас­сказ, в ко­то­ром го­во­рит­ся, что большие обезьяны, вро­де го­рилл и оран­гу­тан­гов, по­хи­ща­ют жен­щин и уво­дят их в свои ле­са, по­доб­но то­му как в нас­то­ящее вре­мя апа­чи и ко­ман­чи уво­дят в свои сте­пи жен­щин Се­вер­ной Мек­си­ки.

    С дру­гой сто­ро­ны, мол­ва нас­только же ума­ли­ла че­ло­ве­ка, нас­колько воз­вы­си­ла обезьяну. Из­вест­но, что мат­ро­сы и пе­ре­се­лен­цы смот­рят на ди­ка­рей как на обезьяно­по­доб­ных жи­вот­ных и что не­ко­то­рые ант­ро­по­ло­ги ста­ра­лись ус­та­но­вить, что нез­на­чи­тельное умст­вен­ное раз­ли­чие меж­ду анг­ли­ча­ни­ном и нег­ром поч­ти тож­дест­вен­но гро­мад­ной раз­ни­це меж­ду нег­ром и го­рил­лой­[73]. Итак, нам нет­руд­но по­нять, ка­ким об­ра­зом ди­ка­ри мог­ли предс­тав­ляться прос­ты­ми обезьяна­ми лю­дям, ко­то­рые охо­ти­лись за ни­ми как за ди­ки­ми зве­ря­ми в ле­сах и слы­ша­ли в их язы­ке только род бес­смыс­лен­но­го вор­ча­ния и лая, вов­се не бу­ду­чи в сос­то­янии по­нять их культу­ру, ко­то­рая при луч­шем зна­комст­ве всег­да об­на­ру­жи­ва­ет­ся сре­ди са­мых при­ми­тив­ных че­ло­ве­чес­ких пле­мен.

    Известно, что санск­ритс­кая ле­ген­да, го­во­ря об обезьянах, сра­жав­ших­ся в вой­ске ца­ря Га­ну­ма­на, на са­мом де­ле ука­зы­ва­ет на ту­зем­цев, ко­то­рые бы­ли от­тес­не­ны арий­ски­ми за­во­ева­те­ля­ми в го­ры и за­рос­ли и по­том­ки ко­то­рых из­вест­ны нам под име­нем бхи­лов, ко­лов, сан­та­лов и дру­гих пле­мен. Ин­ду­сы до сих пор на­зы­ва­ют их «обезьяньим на­ро­дом». Од­ним из на­ибо­лее ха­рак­тер­ных отож­деств­ле­ний ди­ка­ря и обезьяны в Ин­дос­та­не яв­ля­ет­ся сле­ду­ющее опи­са­ние бун­ма­ну­са, или «че­ло­ве­ка ле­сов». «Бун­ма­нус - жи­вот­ное из ро­да обезьян. Его ли­цо очень по­хо­же на че­ло­ве­чес­кое, у не­го нет хвос­та, и он хо­дит пря­мо. Ко­жа его чер­на и слег­ка пок­ры­та во­ло­са­ми». Что это опи­са­ние от­но­сит­ся не к обезьянам, а к тем­но­ко­жим не­арий­ским ту­зем­цам стра­ны, вы­яс­ня­ет­ся да­лее при пе­ре­чис­ле­нии мест­ных на­ре­чий Ин­дос­та­на, к ко­то­рым, как ска­за­но, «мож­но при­со­еди­нить на­ре­чие бун­ма­нов, или ди­ких лес­ных лю­дей».

    На ост­ро­вах Ин­дий­ско­го ар­хи­пе­ла­га, тро­пи­чес­кие ле­са ко­то­рых изо­би­лу­ют выс­ши­ми обезьяна­ми и низ­ши­ми ди­ка­ря­ми, по­лу­ци­ви­ли­зо­ван­ные жи­те­ли сме­ши­ва­ют тех и дру­гих. В Ги­то­па­де­се со­дер­жит­ся из­вест­ная ин­дус­ская бас­ня, рас­ска­зы­ва­ющая в ви­де пре­дос­те­ре­же­ния бес­смыс­лен­ным под­ра­жа­те­лям об учас­ти обезьяны, взду­мав­шей под­ра­жать плот­ни­ку и заст­ряв­шей в ще­ли, ког­да она вы­тас­ки­ва­ла от­ту­да клин. Впос­ледст­вии эта бас­ня рас­ска­зы­ва­лась на Су­мат­ре как дей­ст­ви­тельная ис­то­рия од­но­го из ту­зем­ных ди­ка­рей ост­ро­ва. Ма­лай­цы гру­бых лес­ных жи­те­лей обык­но­вен­но на­зы­ва­ют оран­гу­тан­га­ми, т. е. «лес­ны­ми людьми». Но на Бор­нео этот тер­мин при­ла­га­ет­ся к обезьяне ми­асу, от­ку­да мы на­учи­лись на­зы­вать это жи­вот­ное оран­гу­тан­гом. Са­ми ма­лай­цы да­ют это наз­ва­ние в од­ной и той же об­лас­ти и ди­ка­рю и обезьяне. Тер­мин «че­ло­век ле­сов» расп­рост­ра­нен го­раз­до да­лее ин­дус­ских и ма­лай­ских пре­де­лов. Си­ам­цы под сло­вом «кхон­па» - «лю­ди ле­сов» - под­ра­зу­ме­ва­ют обезьян, а бра­зильцы под сло­вом «ка­уй­ари», или «лес­ные лю­ди», - од­но из ди­ких пле­мен. Сло­во «буш­мен» есть не что иное, как гол­ландс­кое про­из­но­ше­ние сло­ва «буш­ман» - «че­ло­век ле­сов или кус­тов». О взгля­де ев­ро­пей­цев на ту­зем­ные пле­ме­на Но­во­го Све­та мож­но су­дить по то­му фак­ту, что в 1537 г. па­па Па­вел III был вы­нуж­ден офи­ци­ально объявить, что эти ин­дей­цы - дей­ст­ви­тельно лю­ди[74].

    После это­го не­че­го удив­ляться, что в Юж­ной Аме­ри­ке так расп­рост­ра­не­ны рас­ска­зы об обезьянах-лю­дях и что мест­ные жи­те­ли име­ют та­кое смут­ное предс­тав­ле­ние о «ди­ка­ре», этом ди­ком кос­ма­том оби­та­те­ле ле­сов, о ко­то­ром го­во­рят, что он жи­вет на де­ревьях и иног­да по­хи­ща­ет ту­зем­ных жен­щин.

    В пор­ту­гальской ру­ко­пи­си, упо­ми­на­емой в от­че­те экс­пе­ди­ции Кас­тельно, со­об­ща­ет­ся впол­не серьезно сле­ду­ющий рас­сказ о на­ро­де, на­зы­ва­емом ку­ата: «Это мно­го­люд­ное пле­мя жи­вет на вос­ток от Жу­ру­ены, вбли­зи рек Сан-Джо­аньо и Сан-То­ме, под­хо­дя иног­да к сли­янию Жу­ру­ены и Ари­но­са. За­ме­ча­тельно, что ин­дей­цы это­го пле­ме­ни хо­дят обык­но­вен­но как чет­ве­ро­но­гие, опи­ра­ясь ру­ка­ми о зем­лю. Они низ­ко­го рос­та, и их жи­вот, грудь, ру­ки и но­ги пок­ры­ты во­ло­са­ми. Они весьма сви­ре­пы и ис­пользу­ют зу­бы в ка­чест­ве ору­жия. Они спят на зем­ле или на сучьях де­ревьев, не об­ра­ба­ты­ва­ют зем­ли, не име­ют ни­ка­кой про­мыш­лен­нос­ти и пи­та­ют­ся только пло­да­ми, ди­ки­ми ко­реньями и ры­бой». По всем приз­на­кам, ав­тор это­го рас­ска­за не име­ет ни ма­лей­ше­го по­ня­тия о том, что ку­ата, или ко­ата, есть наз­ва­ние большой чер­ной обезьяны и что он опи­сы­ва­ет на са­мом де­ле не ин­дей­ское пле­мя, а вид обезьян.

    Различные при­чи­ны мог­ли по­ро­дить дру­гую стран­ную груп­пу ле­генд, опи­сы­ва­ющих пле­ме­на лю­дей с хвос­та­ми, как у жи­вот­ных. Для тех, ко­то­рые спо­соб­ны ве­рить в од­но и то же вре­мя, что обезьяна есть род ди­ка­ря, а ди­карь - род обезьяны, лю­ди с хвос­та­ми яв­ля­ют­ся су­щест­ва­ми, под­хо­дя­щи­ми под то и дру­гое оп­ре­де­ле­ние. Так, нап­ри­мер. Ho­mo ca­uda­tus или са­тир, час­то встре­ча­ет­ся в на­род­ных по­верьях в ви­де по­лу­че­ло­ве­чес­ко­го су­щест­ва, тог­да как в ста­рин­ных ес­тест­вен­но­ис­то­ри­чес­ких со­чи­не­ни­ях мож­но най­ти опи­са­ние его, оче­вид­но, по об­раз­цу ант­ро­по­ид­ной обезьяны. В Вос­точ­ной Аф­ри­ке во­об­ра­жа­емое пле­мя дол­гох­вос­тых лю­дей име­ет так­же обезьяньи ли­ца, тог­да как в Юж­ной Аме­ри­ке co­ata ta­pu­ya, или «обезьяны-лю­ди», столь же на­ив­но опи­сы­ва­ют­ся как лю­ди с хвос­та­ми. Ев­ро­пей­ские пу­те­шест­вен­ни­ки пы­та­лись дать ра­ци­ональное объясне­ние слы­шан­ным ими в Аф­ри­ке и на Вос­то­ке рас­ска­зам о лю­дях с хвос­та­ми. Д-р Крапф, нап­ри­мер, ука­зы­ва­ет на ку­сок ко­жи, ко­то­рый пле­мя ва­кам­ба при­ве­ши­ва­ет сза­ди к по­ясу, и на этом ос­но­ва­нии за­ме­ча­ет: «Не­уди­ви­тельно, что на­род рас­ска­зы­ва­ет, буд­то во Внут­рен­ней Аф­ри­ке есть лю­ди с хвос­та­ми». Дру­гие пи­са­те­ли ука­зы­ва­ют на ви­ся­чие ци­нов­ки, или пе­ред­ни­ки, ис­кус­ствен­ные хвос­ты в ви­де хло­пу­шек для мух, ис­пользу­емые как ук­ра­ше­ния, ко­то­рые но­сив­шим их из­да­ли мог­ли при­дать вид хвос­та­тых лю­дей.

    Эти, по-ви­ди­мо­му, бес­смыс­лен­ные ми­фы час­то име­ют, од­на­ко, дей­ст­ви­тельное эт­но­ло­ги­чес­кое зна­че­ние, во вся­ком слу­чае бо­лее глу­бо­кое, не­же­ли прос­тое заб­луж­де­ние. Ис­сле­до­ва­тель, на­тал­ки­ва­ющий­ся в ка­кой-ни­будь мест­нос­ти на рас­ска­зы о лю­дях с хвос­та­ми, дол­жен отыс­ки­вать ка­кое-ли­бо пре­зи­ра­емое ту­зем­ное пле­мя, ка­ких-ни­будь от­вер­жен­ных или ере­ти­ков, жи­ву­щих око­ло или сре­ди гос­подст­ву­юще­го на­се­ле­ния, ко­то­рое смот­рит на них как на жи­вот­ных и со­об­раз­но с этим при­пи­сы­ва­ет им хвос­ты. Нес­мот­ря на то что ту­зем­ное пле­мя ми­ау-тсе, или «сы­ны поч­вы», спус­ка­ет­ся в Кан­тон для тор­гов­ли, ки­тай­цы до сих пор твер­до убеж­де­ны, что лю­ди эти, по­доб­но обезьянам, об­ла­да­ют ко­рот­ки­ми хвос­та­ми. По­лу­ци­ви­ли­зо­ван­ные ма­лай­цы опи­сы­ва­ют бо­лее ди­кие лес­ные пле­ме­на в ви­де лю­дей с хвос­та­ми. Му­сульманс­кие на­ро­ды Аф­ри­ки рас­ска­зы­ва­ют ту же ис­то­рию о на­ро­де ньям-ньям, жи­ву­щем внут­ри ма­те­ри­ка. О ка­го­тах, оби­та­ющих близ Пи­ре­не­ев, го­во­ри­ли, что они ро­дят­ся с хвос­та­ми. В Ис­па­нии до сих пор не из­жит сред­не­ве­ко­вый пред­рас­су­док, буд­то ев­реи снаб­же­ны хвос­та­ми, по­доб­но дьяво­лу. В Анг­лии бо­гос­ло­вы вос­пользо­ва­лись этим по­верьем, объявив это на­ка­за­ни­ем для зло­де­ев, ос­кор­бив­ших свя­то­го Ав­гус­ти­на и свя­то­го То­ма­са Кен­тер­бе­рий­ско­го. Горн Тук при­во­дит сле­ду­ющие вы­пис­ки из со­чи­не­ний епис­ко­па Бэ­ля, это­го рев­ност­но­го, хо­тя и нес­колько зло­языч­но­го, ре­фор­ма­то­ра: «Ио­анн Канг­рев и Алек­сандр Эс­се­бий­ский го­во­рят, что дор­сет­шир­цы ки­да­ли рыбьими хвос­та­ми в Ав­гус­ти­на, и с тех пор все они ро­дят­ся с хвос­та­ми. Но По­ли­дор рас­ска­зы­ва­ет то же са­мое о кент­цах, ко­то­рые в Стро­уде, око­ло Ро­чес­те­ра, от­ре­за­ли хвост у ло­ша­ди То­ма­са Бе­ке­та. Та­ким об­ра­зом, Анг­лия сво­ими пе­чат­ны­ми ле­ген­да­ми о хвос­тах на­ве­ки опо­зо­ре­на во всем ми­ре… Ни один анг­ли­ча­нин не мо­жет те­перь отп­ра­виться в дру­гие стра­ны по тор­го­вым де­лам или с дру­ги­ми част­ны­ми це­ля­ми, без то­го что­бы ему не ко­ло­ли гла­за тем, что у всех анг­ли­чан есть хвос­ты». Это сде­ла­лось бран­ным эпи­те­том, ко­то­рым наг­раж­да­ли друг дру­га жи­те­ли раз­лич­ных графств при спо­рах, а по­верье, что кор­ну­ол­лцы име­ют хвос­ты, су­щест­во­ва­ло в Де­во­ши­ре до са­мо­го пос­лед­не­го вре­ме­ни.

    Не ме­нее лю­бо­пыт­но сох­ра­ня­юще­еся у ди­ких пле­мен пре­да­ние, что в древ­ней­шем, или пер­во­быт­ном, сос­то­янии че­ло­век был на­де­лен хвос­том. На ост­ро­вах Фид­жи су­щест­ву­ет ле­ген­да о по­гиб­шем в ве­ли­ком по­то­пе че­ло­ве­чес­ком пле­ме­ни с со­бачьими хвос­та­ми, а тас­ма­ний­цы го­во­ри­ли, что у лю­дей пер­во­на­чально бы­ли хвос­ты и не сги­ба­лись ко­ле­ни. Один пор­ту­гальский пи­са­тель (око­ло 1600 г.) со­об­ща­ет о сле­ду­ющем обы­чае бра­зильских ту­зем­цев. Пос­ле каж­дой свадьбы отец же­ни­ха или не­вес­ты пе­ре­ре­зы­ва­ет пал­ку ост­рым крем­нем, во­об­ра­жая, что этой це­ре­мо­ни­ей он от­ре­за­ет хвос­ты бу­ду­щих вну­ков и что они вследст­вие это­го ро­дят­ся без хвос­та. Нельзя пред­по­ло­жить, что­бы слу­чай­ное про­яв­ле­ние уродст­ва в ви­де хвос­то­вид­но­го уд­ли­не­ния поз­во­ноч­ни­ка на­хо­ди­лось в свя­зи с воз­ник­но­ве­ни­ем этих рас­ска­зов о лю­дях с хвос­та­ми.

    До но­вей­ших вре­мен ант­ро­по­ло­гия со­би­ра­ла пре­да­ния об осо­бен­нос­тях чу­до­вищ­ных че­ло­ве­чес­ких пле­мен - то не­ес­тест­вен­но вы­со­ких, то чрез­мер­но ма­лых, од­ног­ла­зых, од­но­но­гих, без­го­ло­вых или без­ро­тых. Со­чи­не­ния древ­них ге­ог­ра­фов и ес­тест­во­ис­пы­та­те­лей изо­би­лу­ют опи­са­ни­ями этих стран­ных су­ществ. Та­кие пи­са­те­ли, как Иси­дор Се­вильский и Род­жер Бэ­кон, со­би­рая Их, спо­собст­во­ва­ли их об­шир­но­му расп­рост­ра­не­нию в сред­ние ве­ка, а в на­род­ных по­верьях не­ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов они сох­ра­ни­лись и до сих пор. Только око­ло на­ча­ла XIX в., ког­да мир был нас­только изу­чен, что в нем не ос­та­лось мес­та для всех этих чу­до­вищ, на­уке уда­лось изг­нать их в мир ми­фо­ло­гии. Так как мы дос­та­точ­но го­во­ри­ли о двух глав­ных ви­дах, на­се­ля­ющих этот по­ра­зи­тельный по­лу­че­ло­ве­чес­кий зве­ри­нец, то не­бе­зын­те­рес­но бу­дет взгля­нуть и на ос­тальные и по­ис­кать в них ука­за­ния на ис­точ­ни­ки ми­фи­чес­ких вы­мыс­лов.

    После до­ка­за­тельств, предс­тав­лен­ных Грим­мом, Нильсо­ном и Га­ну­шем, нельзя больше сом­не­ваться в том, что не­ко­то­рые ми­фы о ве­ли­ка­нах и кар­ли­ках свя­за­ны с пре­да­ни­ями о дей­ст­ви­тельно су­щест­во­вав­ших ту­зем­ных враж­деб­ных пле­ме­нах. Как ни труд­но ана­ли­зи­ро­вать слож­ную при­ро­ду кар­ли­ков ев­ро­пей­ских на­род­ных по­ве­рий и ре­шить, нас­колько они гно­мы, или эльфы, или то­му по­доб­ные ду­хи при­ро­ды и нас­колько они че­ло­ве­чес­кие су­щест­ва в ми­фи­чес­ком об­ра­зе, тем не ме­нее нельзя не приз­нать на­ли­чия в не­ко­то­рых та­ких ми­фах на­ме­ков на вос­по­ми­на­ния о тех или иных доб­ро­душ­ных или злоб­ных ту­зем­цах, с их сво­е­об­раз­ным язы­ком, ре­ли­ги­ей и одеж­дой. В ев­ро­пей­ском ска­зоч­ном ми­ре ве­ли­ка­ны предс­тав­ле­ны в ви­де языч­ни­ков ка­мен­но­го пе­ри­ода, ко­то­рые чуж­да­лись за­во­евав­ших стра­ну лю­дей, не­на­ви­де­ли их зем­ле­дельчес­кие за­ня­тия и звон их цер­ков­ных ко­ло­ко­лов. Страх гру­бо­го ту­зем­ца пе­ред бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ным при­шельцем, за­няв­шим его род­ную зем­лю, прек­рас­но опи­сан в сказ­ке о до­че­ри ве­ли­ка­на, ко­то­рая, уви­дев крестьяни­на, па­хав­ше­го свое по­ле, схва­ти­ла его вмес­те с плу­гом и во­лом и при­нес­ла до­мой в пе­ред­ни­ке, как иг­руш­ку. Но ее мать при­ка­за­ла от­нес­ти все это опять на мес­то, так как эти лю­ди, го­во­ри­ла она, мо­гут сде­лать гун­нам мно­го вре­да. Зна­ме­на­те­лен тот факт, что пле­ме­на ве­ли­ка­нов но­сят ис­то­ри­чес­кие име­на гун­нов или чу­ди, и сла­вя­не, ве­ро­ят­но, еще не за­бы­ли, что кар­ли­ки, о ко­то­рых упо­ми­на­ет­ся в их ле­ген­дах, счи­та­лись по­том­ка­ми ту­зем­цев, ко­то­рых древ­ние прус­сы зас­та­ли в их стра­не. Нет сом­не­ния, что древ­ние скан­ди­на­вы опи­сы­ва­ют лап­ландс­кое на­се­ле­ние, не­ког­да так ши­ро­ко расп­рост­ра­нен­ное в Се­вер­ной Ев­ро­пе, ког­да в сво­их са­гах рас­ска­зы­ва­ют о невз­рач­ных, бе­зоб­раз­ных, хит­рых и ко­вар­ных кар­ли­ках, ко­то­рые хо­ди­ли в цвет­ных шап­ках и юб­ках из оленьей шку­ры, чуж­да­лись всех лю­дей, да­же дру­жест­вен­ных нор­ман­нов, жи­ли в пе­ще­рах или в по­хо­жих на ва­лы лап­ландс­ких «гам­мах», не име­ли дру­го­го ору­жия, кро­ме стрел с на­ко­неч­ни­ка­ми из кам­ня или кос­ти, и тем не ме­нее все­ля­ли в сво­их по­бе­ди­те­лей страх и не­на­висть из-за пред­по­ла­га­емой в них спо­соб­нос­ти к кол­довст­ву.

    Мусульманские ле­ген­ды, нап­ри­мер, рас­ска­зы­ва­ют о на­ро­де го­гов и ма­го­гов, ко­то­рые чрез­вы­чай­но ма­лы рос­том, но на­де­ле­ны та­ки­ми же уша­ми, как у сло­на. Они бы­ли очень мно­го­чис­лен­ны и опус­то­ша­ли мир. Жи­ли они на Вос­то­ке, от­де­лен­ные от Пер­сии вы­со­кой го­рой с од­ним только про­хо­дом. Ког­да со­сед­ние с ни­ми на­ро­ды уз­на­ли о под­ви­гах Алек­санд­ра Ве­ли­ко­го, они зап­ла­ти­ли ему, что­бы он пост­ро­ил им сте­ну из брон­зы и же­ле­за для ог­раж­де­ния их от го­гов и ма­го­гов. Кто не уз­на­ет мон­го­лов Азии в этом ми­фи­чес­ком опи­са­нии? Про­фес­сор Нильсон ста­ра­ет­ся объяснить ог­ром­ный или кро­шеч­ный рост ле­ген­дар­ных пле­мен прос­тым пре­уве­ли­че­ни­ем дей­ст­ви­тельно­го их вы­со­ко­го или низ­ко­го рос­та. Нельзя не сог­ла­ситься, что иног­да это со­от­ветст­ву­ет дей­ст­ви­тельнос­ти. Рас­ска­зы ев­ро­пей­ских оче­вид­цев о ко­лос­сальном рос­те па­та­гон­цев, ко­то­рым они до­хо­ди­ли только до по­яса, поз­во­ля­ют раз нав­сег­да ус­та­но­вить факт, что ми­фы о ве­ли­ка­нах мо­гут воз­ник­нуть при ви­де прос­то рос­лых лю­дей. То же мож­но ска­зать по по­во­ду ле­генд о кар­ли­ках той же мест­нос­ти. Так, пу­те­шест­вен­ник Ни­вет го­во­рит о мел­ком пле­ме­ни близ Рио-де-ла-Пла­ты, что «они не так ма­лы, как их опи­сы­ва­ли».

    Тем не ме­нее груп­па ми­фов о кар­ли­ках и ве­ли­ка­нах мо­жет пре­дос­те­речь нас от слиш­ком ши­ро­ко­го расп­рост­ра­не­ния ка­ко­го-ли­бо част­но­го объясне­ния, как бы оно ни бы­ло здра­во в из­вест­ных пре­де­лах. Су­щест­ву­ет дос­та­точ­но до­ка­за­тельств в пользу то­го, что ле­ген­ды о ве­ли­ка­нах бы­ва­ют иног­да фи­ло­софс­ки­ми ми­фа­ми, объясня­ющи­ми на­хож­де­ние больших ис­ко­па­емых кос­тей.

    Приведем только один при­мер. Во вре­мя рас­ко­пок в Го, близ Пли­му­та, най­де­ны бы­ли ог­ром­ные зу­бы и че­люс­ти, ко­то­рые бы­ли при­пи­са­ны ве­ли­ка­ну Гог­ма­го­гу, в бы­лое вре­мя сра­жав­ше­му­ся в этом мес­те с эпо­ни­ми­чес­ким ге­ро­ем Кор­лу­эл­ла - Ко­ри­не­ем. То же мож­но ска­зать и о кар­ли­ках. Рас­ска­зы о них на­хо­дят­ся в лю­бо­пыт­ном со­от­но­ше­нии с уце­лев­ши­ми па­мят­ни­ка­ми ис­чез­нув­ших на­ро­дов (их гроб­ни­ца­ми и дол­ме­на­ми). В США, нап­ри­мер, ря­ды гру­бых ка­мен­ных гроб­ниц (дли­ною час­то не бо­лее по­лу­мет­ра) свя­зы­ва­ют с иде­ей о по­хо­ро­нен­ной в этом мес­те ра­се пиг­ме­ев. В Бри­та­нии дол­ме­ны счи­та­ют­ся жи­ли­ща­ми и сок­ро­вищ­ни­ца­ми кар­ли­ков, пост­ро­ив­ших их, в Ин­дии весьма расп­рост­ра­не­на ле­ген­да о до­ис­то­ри­чес­ких дол­ме­нах, буд­то бы быв­ших жи­ли­ща­ми кар­ли­ков или древ­них пиг­ме­ев, ко­то­рые, та­ким об­ра­зом, сно­ва ока­зы­ва­ют­ся здесь предс­та­ви­те­ля­ми до­ис­то­ри­чес­ких пле­мен. Но, оче­вид­но, со­вер­шен­но дру­гой смысл кро­ет­ся в рас­ска­зе дру­го­го пу­те­шест­вен­ни­ка о кос­ма­тых че­ло­ве­ко­об­раз­ных соз­да­ни­ях, оби­тав­ших в Ки­тае, ко­то­рые бы­ли не вы­ше лок­тя и не сги­ба­ли ко­лен при ходьбе; или в опи­са­нии арабс­ко­го ге­ог­ра­фа, ко­то­рый го­во­рит о жи­те­лях од­но­го из ост­ро­вов Ин­дий­ско­го оке­ана, что они бы­ли рос­том в че­ты­ре пя­ди, хо­ди­ли го­лые, име­ли ли­цо, пок­ры­тое ры­жей пу­шис­той шерстью, ла­зи­ли по де­ревьям и из­бе­га­ли лю­дей. Ес­ли бы у ко­го-ни­будь мог­ло ос­таться ка­кое-ли­бо сом­не­ние от­но­си­тельно дей­ст­ви­тельной при­ро­ды этих кар­ли­ков, то оно бы­ло бы раз­ре­ше­но сви­де­тельством Мар­ко По­ло о том, что в то вре­мя в Ост-Индии пос­то­ян­но бальза­ми­ро­ва­ли обезьян и про­да­ва­ли их в ящи­ках, а по­том раз­во­зи­ли по све­ту и по­ка­зы­ва­ли как пиг­ме­ев. Та­ким об­ра­зом, рас­ска­зы о ве­ли­ка­нах и кар­ли­ках по­рож­да­лись мно­ги­ми раз­но­род­ны­ми фак­та­ми, и в ос­но­ва­нии од­ной и той же ле­ген­ды ле­жит, быть мо­жет, иног­да нес­колько ми­фи­чес­ких эле­мен­тов, что в зна­чи­тельной сте­пе­ни зат­руд­ня­ет тол­ко­ва­ние ми­фов.

    Описания ка­ких-ли­бо стран­ных пле­мен, сос­тав­лен­ные с пол­ным убеж­де­ни­ем в их ис­тин­нос­ти, по­па­дая в ру­ки лю­дей, нез­на­ко­мых с пер­во­на­чальны­ми фак­та­ми, мо­гут быть ис­тол­ко­ва­ны со­вер­шен­но не­ле­пым об­ра­зом. Мы при­во­дим здесь не­ко­то­рые из тол­ко­ва­ний та­ко­го ро­да, и в чис­ле их нес­колько осо­бен­но на­тя­ну­тых, же­лая по­ка­зать, что нельзя впол­не до­ве­ряться это­му ме­то­ду. Тер­мин «без­но­сый» час­то по­ни­ма­ет­ся прев­рат­но, хо­тя его до­вольно умест­но при­ме­ня­ли к раз­ным плос­ко­но­сым пле­ме­нам, как, нап­ри­мер, к степ­ным оби­та­те­лям тюркс­ко­го пле­ме­ни, ко­то­рых рав­вин Ве­ни­амин Ту­дельский в XII в. опи­сы­ва­ет сле­ду­ющим об­ра­зом: «У них нет но­сов, и они ды­шат дву­мя ма­леньки­ми от­верс­ти­ями».

    Одно из очень расп­рост­ра­нен­ных ук­ра­ше­ний у ди­ка­рей сос­то­ит в уро­до­ва­нии уха, ко­то­рое они рас­тя­ги­ва­ют до гро­мад­ных раз­ме­ров, при­ве­ши­вая к ним тя­жес­ти или скру­чен­ные ве­рев­ки, так что мож­но бук­вально ска­зать, что есть лю­ди, у ко­то­рых уши ви­сят до са­мых плеч. Меж­ду тем, ес­ли бы кто-ни­будь про­чел эту фра­зу без объясне­ний, он предс­та­вил бы се­бе под этим оп­ре­де­ле­ни­ем не дей­ст­ви­тельно­го ди­ка­ря с его от­тя­ну­ты­ми в длин­ную мя­сис­тую пет­лю уша­ми, а ско­рее ка­ко­го-ни­будь из па­но­тов Пли­ния или из ин­дус­ских кар­нап­ра­ва­ра­нов, «ко­то­рым уши слу­жат одеж­дой», или же аф­ри­канс­ких кар­ли­ков, ко­то­рые упот­реб­ля­ют од­но ухо вмес­то тю­фя­ка, а дру­гое - вмес­то оде­яла. Од­на из са­мых не­ле­пых ис­то­рий по­доб­но­го ро­да рас­ска­за­на фра Пед­ро Си­мо­ном из Ка­ли­фор­нии, где об­ласть Оре­гон дей­ст­ви­тельно по­лу­чи­ла свое наз­ва­ние от ис­панс­ко­го тер­ми­на «оре­хо­нес», или «длин­но­ухие», ко­то­рым обоз­на­ча­лись жи­те­ли этой мест­нос­ти, имев­шие обык­но­ве­ние рас­тя­ги­вать свои уши раз­лич­ны­ми ук­ра­ше­ни­ями.

    Даже чис­то ме­та­фо­ри­чес­кие опи­са­ния, по­ня­тые в бук­вальном смыс­ле, мо­гут при­вес­ти к со­вер­шен­но об­ман­чи­вым зак­лю­че­ни­ям, как, нап­ри­мер, рас­сказ о ло­ша­ди, го­ло­ва ко­то­рой на­хо­ди­лась на том мес­те, где сле­до­ва­ло быть хвос­ту. Один фран­цузс­кий про­тес­тант Нимс­ко­го ок­ру­га го­во­рил мне, что эпи­тет «чер­ное гор­ло», ко­то­рым ка­то­ли­ки обоз­на­ча­ют гу­ге­но­тов, по­ни­ма­ет­ся до та­кой сте­пе­ни бук­вально, что ка­то­ли­ки иног­да зас­тав­ля­ют де­тей ере­ти­ков отк­ры­вать рот, что­бы убе­диться, что гор­ло у них та­ко­го же цве­та, как и у дру­гих лю­дей. Опи­сы­вая ди­кие пле­ме­на, предс­та­ви­те­ли бо­лее раз­ви­тых на­ро­дов час­то упот­реб­ля­ют эпи­те­ты, ко­то­рые, сто­ит только по­нять их в бук­вальном смыс­ле, прев­ра­ща­ют ска­зан­ное в са­мый ди­кий из ле­ген­дар­ных рас­ска­зов о чу­до­ви­щах.

    Так, нап­ри­мер, бир­ман­цы на­зы­ва­ют гру­бых ка­ре­нов «со­ба­ка­ми-людьми», Мар­ко По­ло опи­сы­ва­ет жи­те­лей Ан­да­манс­ких ост­ро­вов в ви­де гру­бых и ди­ких лю­до­едов с го­ло­ва­ми, как у со­бак. Эли­ан, упо­ми­на­ющий об ин­дий­ском на­ро­де с песьими го­ло­ва­ми, по всей ве­ро­ят­нос­ти, го­во­рит о ка­ком-ни­будь ди­ком пле­ме­ни. Ки­но­ке­фа­лы, го­во­рит он, проз­ва­ны так из-за их внеш­не­го ви­да, хо­тя в дру­гих от­но­ше­ни­ях они сход­ны с людьми и оде­ва­ют­ся в зве­ри­ные шку­ры. Они на­род чест­ный и ни­ко­му и не де­ла­ют вре­да. Го­во­рить они не мо­гут, но ры­чат; впро­чем, они по­ни­ма­ют речь ин­дий­цев. Бу­ду­чи очень про­вор­ны, они жи­вут охо­той, дичь на ог­не не жа­рят, а раз­ры­ва­ют ее на час­ти и су­шат на солн­це. Они дер­жат коз и овец и пьют их мо­ло­ко. В зак­лю­че­ние этот на­ту­ра­лист объясня­ет, по­че­му он при­чис­ля­ет их к не­ра­зум­ным жи­вот­ным: они не го­во­рят чле­но­раз­дельно, яс­ным че­ло­ве­чес­ким язы­ком. В этом пос­лед­нем за­ме­ча­нии впол­не вы­яс­ня­ет­ся гос­подст­ву­ющее в древ­нос­ти предс­тав­ле­ние, что вар­ва­ры не об­ла­да­ют нас­то­ящей речью, но что они или «ли­ше­ны ре­чи», или «ли­ше­ны язы­ка», или да­же ли­ше­ны рта.

    Широкой из­вест­ностью пользу­ет­ся дру­гой чу­до­вищ­ный на­род, опи­сан­ный Пли­ни­ем под име­нем блем­ми­ев, ко­то­рый счи­тал­ся без­го­ло­вым и со­от­ветст­вен­но яко­бы имел рот и гла­за на гру­ди. Это су­щест­ва, над ко­то­ры­ми власт­во­вал в Азии пер­вос­вя­щен­ник Ио­анн и ко­то­рые про­жи­ва­ли так­же в ле­сах Юж­ной Аме­ри­ки.

    В то же вре­мя в сло­ва­рях сло­вом «без­го­ло­вые» (аце­фа­лы) обоз­на­ча­ют­ся не ис­тин­но без­го­ло­вые чу­до­ви­ща, а ере­ти­ки, проз­ван­ные так по­то­му, что пер­вый их гла­ва, или ос­но­ва­тель, ос­тал­ся не­из­вест­ным. И ког­да турк­менс­кие ор­лы, не име­ющие ца­ря, го­во­рят о се­бе: «Мы на­род без го­ло­вы», то ме­та­фо­ра ста­но­вит­ся еще бо­лее яс­ной и ес­тест­вен­ной.

    Мусульманские ле­ген­ды го­во­рят о шик­ках и нес­на­сах, су­щест­вах, по­хо­жих на че­ло­ве­ка, рас­ко­ло­то­го по­по­лам, с од­ной только ру­кой, од­ной но­гой и од­ним гла­зом. Быть мо­жет, зу­лу­сы имен­но от­сю­да за­имст­во­ва­ли идею о пле­ме­ни по­лу­лю­дей, ко­то­рые в од­ной из ска­зок наш­ли в пе­ще­ре зу­лус­скую де­вуш­ку и по­ду­ма­ли спер­ва, что ви­дят пе­ред со­бой двух жен­щин, но пос­ле бо­лее тща­тельно­го ос­мот­ра ска­за­ли: «Хо­ро­шенькое соз­да­ние! За­чем только эти две но­ги!» Этот стран­ный вы­мы­сел сов­па­да­ет с ме­та­фо­рой, опи­сы­ва­ющей ди­ка­рей лишь «по­лу­людьми». Ки­тай­цы, срав­ни­вая се­бя с иноп­ле­мен­ны­ми вар­ва­ра­ми, го­во­рят: «Мы смот­рим дву­мя гла­за­ми, ла­ти­ня­не - од­ним гла­зом, а ос­тальные на­ро­ды со­вер­шен­но сле­пы». Та­кие ме­та­фо­ры, во­шед­шие у нас в пос­ло­ви­цу, бук­вально сов­па­да­ют с ле­ген­да­ми о пле­ме­нах од­ног­ла­зых лю­дей, нап­ри­мер о ди­ких, жи­ву­щих в пе­ще­рах цик­ло­пах. Сло­вес­ное сов­па­де­ние по­доб­но­го ро­да, зас­лу­жи­вая ма­ло до­ве­рия в пос­лед­них при­ве­ден­ных на­ми при­ме­рах, под ко­нец пе­ре­хо­дит в са­мую не­оп­ре­де­лен­ную фан­та­зию. Нег­ры на­зы­ва­ют ев­ро­пей­цев «длин­но­го­ло­вы­ми», упот­реб­ляя это вы­ра­же­ние в на­шем обыч­ном ме­та­фо­ри­чес­ком смыс­ле. Но сто­ит его только пе­ре­вес­ти на гре­чес­кий язык, и ра­зом явят­ся на свет мак­ро­ке­фа­лы Ге­си­ода.

    Заканчивая этот пе­ре­чень, при­ве­дем еще од­но из са­мых из­вест­ных в Ста­ром и Но­вом Све­те ска­за­ний о чу­до­вищ­ных пле­ме­нах, ко­то­рые от­ли­ча­ют­ся вы­вер­ну­ты­ми на­зад но­га­ми. И дей­ст­ви­тельно, су­щест­ву­ет на­род, имя ко­то­ро­го, столь из­вест­ное в на­уч­ной по­ле­ми­ке, го­во­рит о них как об име­ющих но­ги, об­ра­щен­ные в про­ти­во­по­лож­ную обыч­ной сто­ро­ну; они до сих пор сох­ра­ни­ли древ­нее наз­ва­ние ан­ти­по­дов.

    Перейдем к рас­смот­ре­нию но­вых групп объясни­тельных ска­за­ний, ко­то­рые воз­ник­ли вследст­вие при­су­ще­го че­ло­ве­ку стрем­ле­ния до­пы­ты­ваться при­чи­ны яв­ле­ний. Ког­да че­ло­век по сво­ему умст­вен­но­му раз­ви­тию на­хо­дит­ся еще в пе­ри­оде соз­да­ния ми­фов и его по­ра­жа­ет ка­кое-ли­бо яв­ле­ние или обы­чай, при­чи­на ко­то­рых ему не­яс­на, он при­ду­мы­ва­ет и рас­ска­зы­ва­ет сказ­ку для их объясне­ния. И ес­ли да­же сам он не убеж­ден, что это нас­то­ящая ле­ген­да, пе­ре­шед­шая к не­му от пред­ков, то соп­ле­мен­ник, ко­то­рый слы­шит ее от не­го и пов­то­ря­ет ее, не сму­ща­ет­ся этим обс­то­ятельством. На­ша за­да­ча в объясне­нии этих рас­ска­зов нет­руд­на, ког­да име­ет­ся воз­мож­ность при­ме­не­ния к ним кри­те­рия прав­до­по­до­бия. В нас­то­ящее вре­мя вся­ко­му дос­то­вер­но из­вест­но, что ас­бест, или гор­ный лен, не есть на са­мом де­ле шерсть са­ла­манд­ры, что бо­лез­нен­ный го­лод не при­чи­ня­ет­ся в дей­ст­ви­тельнос­ти яще­ри­цей или пти­цей в же­луд­ке че­ло­ве­ка, что ог­нен­ное свер­ло изоб­ре­те­но вов­се не ки­тай­ским фи­ло­со­фом, уви­дев­шим пти­цу, дол­бив­шую сучья де­ре­ва до тех пор, по­ка по­ка­за­лись ис­к­ры[75].

    Африканский на­род ва­куф объясня­ет свою нак­лон­ность к во­ровст­ву ско­та, ут­верж­дая, что Эн­гаи, т. е. Не­бо, от­дал им весь скот и что по­это­му они долж­ны уво­дить его, где бы они его ни наш­ли. Мба­ясы Юж­ной Аме­ри­ки рас­ска­зы­ва­ют, что они по­лу­чи­ли от Ка­ра­ка­ры бо­жест­вен­ное по­ве­ле­ние вес­ти вой­ну со все­ми дру­ги­ми пле­ме­на­ми, уби­вать муж­чин и прис­ва­ивать се­бе жен­щин и де­тей. Но, хо­тя та­кие объясни­тельные ле­ген­ды со­от­ветст­ву­ют по­ня­ти­ям этих ди­ка­рей, мы не мог­ли бы им ве­рить. К счастью, од­на­ко, эти ле­ген­ды час­то при­хо­дят в столк­но­ве­ние с бо­лее дос­то­вер­ны­ми ис­точ­ни­ка­ми или да­же с нас­то­ящей ис­то­ри­ей. Ки­тай­цы нап­рас­но тру­дят­ся, рас­ска­зы­вая не­ле­пую ис­то­рию о том, что ри­су­нок на щи­те че­ре­па­хи подс­ка­зал им мысль об изоб­ре­те­нии письма, по­то­му что в Ки­тае до сих пор сох­ра­ни­лись пер­во­быт­ные фор­мы письмен­ных зна­ков, предс­тав­ля­ющих со­бой прос­тые и яс­ные изоб­ра­же­ния пред­ме­тов. Од­но только прос­то­ду­шие изоб­ли­ча­ет­ся так­же в ле­ген­де, расп­рост­ра­нен­ной в За­пад­ной Шот­лан­дии, буд­то па­па од­наж­ды на­ло­жил прок­ля­тие на их зем­лю, но за­был пре­дать ему хол­мы, вследст­вие че­го на­род на­чал об­ра­ба­ты­вать их. Эта ис­то­рия рас­ска­зы­ва­ет­ся в объясне­ние тех сле­дов преж­ней об­ра­бот­ки зем­ли, ко­то­рые сох­ра­ни­лись на ди­ких скло­нах хол­мов и на­зы­ва­ет­ся «бо­роз­да­ми эльфов».

    Наиболее зат­руд­ни­те­лен ана­лиз тех объясни­тельных пре­да­ний, ко­то­рые не нас­только неп­рав­до­по­доб­ны, что­бы ос­та­вить их без вни­ма­ния, и не нас­только ве­ро­ят­ны, что­бы мож­но бы­ло при­нять их. Эт­ног­ра­фы, зна­ющие, как по всем ми­ру сре­ди при­ми­тив­ных об­ществ расп­рост­ра­нен обы­чай обе­зоб­ра­жи­вать зу­бы и как он ис­че­за­ет ма­ло-по­ма­лу лишь при выс­шем раз­ви­тии ци­ви­ли­за­ции, ес­тест­вен­но, при­пи­сы­ва­ют его ка­кой-ли­бо об­щей при­чи­не, кро­ющей­ся в при­ро­де че­ло­ве­ка на из­вест­ной сту­пе­ни его раз­ви­тия. Но эти уро­ду­ющие се­бя пле­ме­на име­ют мест­ные ле­ген­ды для объясне­ния мест­ных обы­ча­ев. Так, нап­ри­мер, бир­манс­кие пе­нон­ги и ба­то­ки Вос­точ­ной Аф­ри­ки вы­би­ва­ют свои пе­ред­ние зу­бы, но од­но из этих пле­мен го­во­рит, что де­ла­ет это для то­го, что­бы не по­хо­дить на обезьян, а дру­гое - для то­го, что­бы быть по­хо­жи­ми на бы­ка, а не на зеб­ру. Из ле­генд о та­ту­иро­ва­нии од­на из са­мых стран­ных та, ко­то­рая рас­ска­зы­ва­ет­ся для объясне­ния фак­та, по­че­му у фид­жий­цев та­ту­иру­ют­ся только жен­щи­ны, а у со­се­дей их, тон­ган­цев, - только муж­чи­ны. Го­во­рят, что один тон­га­нец, отп­ра­вив­шись с Фид­жи к сво­им со­оте­чест­вен­ни­кам, что­бы на­учить их обы­чаю, ко­то­ро­му они долж­ны бы­ли сле­до­вать, шел, пов­то­ряя в до­ро­ге пра­ви­ло, тща­тельно им за­учен­ное на­изусть: «Та­ту­ируй­те жен­щин, но не муж­чин». К нес­частью, он спотк­нул­ся о пень, пе­ре­пу­тал свой урок и до­шел до Тон­га, пов­то­ряя: «Та­ту­ируй­те муж­чин, а не жен­щин», че­му они всег­да сле­до­ва­ли с тех пор. Нас­колько та­кое объясне­ние ка­за­лось ра­зум­ным по­ли­не­зий­ско­му уму, мож­но су­дить по то­му, что у са­мо­ан­цев су­щест­ву­ет ва­ри­ант это­го рас­ска­за с дру­ги­ми под­роб­нос­тя­ми, от­но­си­мый ими к сво­ему ост­ро­ву вмес­то Тон­ганс­ких ост­ро­вов.

    Всякий чувст­ву­ет, ка­ким не­дос­тат­ком в смыс­ле ре­альнос­ти стра­да­ет рас­сказ, в ко­то­ром нельзя опе­реться на ка­кое-ли­бо собст­вен­ное имя. Этот не­дос­та­ток сле­ду­ющим об­ра­зом наг­ляд­но вы­ра­жен ис­то­ри­ком Шпрен­ге­ром в его «Жиз­не­опи­са­нии Ма­го­ме­та». Со­вер­шен­но иное впе­чат­ле­ние ис­пы­ты­ва­ешь, ког­да рас­ска­зы­ва­ет­ся, что «про­рок ска­зал Ал­ка­ме» - ес­ли да­же не зна­ешь ни­че­го дру­го­го об Ал­ка­ме, - чем ес­ли прос­то ска­за­но: «Он ска­зал ко­му-то». Это чувст­во, в ко­то­ром про­ни­ца­тельный и уче­ный кри­тик прос­то­душ­но соз­на­ет­ся, за­ро­ди­лось в умах лю­дей, сво­бод­ных от та­ко­го тон­ко­го ис­то­ри­чес­ко­го по­ни­ма­ния, с са­мых ран­них вре­мен, за­ро­ди­лось и да­ло не­ма­ло ми­фо­ло­ги­чес­ких про­дук­тов. Вот по­че­му слу­чи­лось так, что од­но из глав­ных лиц, встре­ча­емых в пре­да­ни­ях ми­ра, есть на са­мом де­ле не кто иной, как «Нек­то». Нет то­го де­ла, ко­то­ро­го не мог­ло бы со­вер­шить это чу­дес­ное су­щест­во, нет то­го об­ра­за, в ко­то­рый оно не мог­ло бы об­лечься. Его стес­ня­ет од­но только ог­ра­ни­че­ние, зак­лю­ча­юще­еся в том, что прис­во­ен­ное ему имя долж­но хо­тя бы нем­но­го со­от­ветст­во­вать предп­ри­ни­ма­емо­му им де­лу, но и от это­го он час­то от­де­лы­ва­ет­ся. В на­ше вре­мя ис­то­рия лич­нос­тей раз­ра­ба­ты­ва­ет­ся так пол­но, по­лу­чая в со­от­ветст­вии с под­роб­нос­тя­ми мес­та и вре­ме­ни вид нас­то­ящей хро­ни­ки, что мож­но уга­дать, нас­колько пол­ной она бы­ла в преж­нее вре­мя. Так, что ка­са­ет­ся раз­ва­лин древ­них пост­ро­ек, от­но­си­тельно дей­ст­ви­тельной ис­то­рии и це­ли ко­то­рых в мест­ных вос­по­ми­на­ни­ях не сох­ра­ни­лось ни­ка­ко­го дос­то­вер­но­го пре­да­ния, миф ука­зы­ва­ет и стро­ите­лей и наз­на­че­ние. В Мек­си­ке ве­ли­кий «Нек­то» при­ни­ма­ет имя Мон­те­су­мы и стро­ит во­доп­ро­вод в Тец­ку­ко. В Ира­не каж­дая древ­няя раз­ва­ли­на счи­та­ет­ся де­лом ге­ро­ичес­ко­го Ан­та­ра, в Рос­сии, го­во­рит Бас­ти­ан, - Пет­ра Ве­ли­ко­го, а в Ис­па­нии - Бо­аб­ди­ла или Кар­ла V.

    Европейское на­род­ное по­верье спо­соб­но при­пи­сать дьяво­лу вся­кое древ­нее зда­ние, по­ра­жа­ющее сво­ей мас­сив­ностью, в осо­бен­нос­ти те ка­мен­ные стро­ения, ко­то­рые ар­хе­оло­ги при­чис­ля­ют те­перь к ис­то­ри­чес­ким па­мят­ни­кам. Ру­ко­водст­ву­ясь бо­лее изящ­ной иде­ей, ин­дей­цы Се­вер­ной Аме­ри­ки по­ла­га­ют, что под­ра­жа­тельные кур­га­ны Огио - эти большие на­сы­пи, в гру­бой фор­ме изоб­ра­жа­ющие жи­вот­ных, - бы­ли в дав­нее вре­мя воз­ве­де­ны са­мим Ма­ни­ту как обе­ща­ние изо­би­лия ди­чи в заг­роб­ном ми­ре. Но­во­зе­ланд­цы рас­ска­зы­ва­ют, что ге­рой Ку­пе от­де­лил се­вер­ный ост­ров от юж­но­го и об­ра­зо­вал про­лив Ку­ка. Гре­чес­кий миф пос­та­вил у вхо­да в Сре­ди­зем­ное мо­ре двой­ные стол­бы Гер­ку­ле­са, а в ме­нее от­да­лен­ное вре­мя отк­ры­тие Гиб­рал­тарс­ко­го про­ли­ва яви­лось од­ним из мно­гих под­ви­гов Алек­санд­ра Ма­ке­донс­ко­го. Та­кое мно­жест­во од­но­тип­ных рас­ска­зов сви­де­тельству­ет о зна­че­нии пре­да­ний о лич­ных име­нах, ко­то­рые пря­мо раз­ре­ша­ют воп­рос, за­да­ва­емый в те­че­ние ве­ков че­ло­ве­чест­вом, о про­ис­хож­де­нии его об­ря­дов, за­ко­нов, обы­ча­ев и ис­кус­ств. Нет сом­не­ния, что не­ко­то­рые из этих пре­да­ний предс­тав­ля­ют дей­ст­ви­тельный факт и в тех слу­ча­ях, ког­да они ка­са­ют­ся вре­мен не слиш­ком от­да­лен­ных, мы име­ем воз­мож­ность от­ли­чить в них дей­ст­ви­тельное от во­об­ра­жа­емо­го. Но преж­де все­го сле­ду­ет ус­та­но­вить тот прин­цип, что при от­сутст­вии подт­верж­да­ющих до­ка­за­тельств в каж­дом пре­да­нии мож­но за­по­доз­рить ми­фи­чес­кое на­ча­ло, ес­ли это пре­да­ние мог­ло быть сос­тав­ле­но с умыс­лом при­уро­чить к то­му или ино­му обы­чаю или ус­та­нов­ле­нию ка­кое-ни­будь собст­вен­ное имя из то­го со­об­ра­же­ния, что кто-ни­будь дол­жен же был ввес­ти в упот­реб­ле­ние огонь, ору­жие, ук­ра­ше­ния, иг­ры, хле­бо­па­шест­во, брак или лю­бой дру­гой эле­мент ци­ви­ли­за­ции.

    Среди бес­чис­лен­ных пред­ме­тов, воз­буж­дав­ших лю­бо­пытст­во, для удов­лет­во­ре­ния ко­то­ро­го сос­тав­ля­лись объясни­тельные ми­фы, бы­ли мест­ные име­на. Ког­да пер­во­на­чальное зна­че­ние их ис­че­за­ло в на­род­ном соз­на­нии, име­на эти в пе­ри­од вар­варст­ва ока­за­лись весьма при­год­ны для сос­та­ви­те­лей ми­фов, ко­то­рые объясня­ли их на свой лад. Так, нап­ри­мер, ти­бет­цы го­во­рят, что их озе­ро Хо­мо­ри­ри по­лу­чи­ло свое наз­ва­ние вследст­вие то­го, что од­на жен­щи­на, «хо­мо», бы­ла за­ве­зе­на в во­ду яком, на ко­то­ром си­де­ла, и зак­ри­ча­ла в ужа­се: «Ри! Ри!» Ара­бы рас­ска­зы­ва­ют, что ос­но­ва­те­ли го­ро­да Сен­на­ар уви­да­ли на бе­ре­гу ре­ки за­ме­ча­тельную кра­са­ви­цу, зу­бы ко­то­рой блис­та­ли, как огонь, от­че­го они и проз­ва­ли это мес­то «Шин­нар», т. е. «огнен­ный зуб». Ар­ка­дя­не про­из­во­ди­ли наз­ва­ние го­ро­да «Tra­pe­zus» от то­го сто­ла, ко­то­рый был оп­ро­ки­нут Зев­сом, ког­да сви­ре­пый Ли­ка­он по­дал ему к обе­ду ре­бен­ка. По­доб­ные гру­бые вы­мыс­лы по сво­ей сущ­нос­ти нис­колько не от­ли­ча­ют­ся от анг­лий­ских мест­ных ле­генд, пе­ре­да­вав­ших­ся из уст в ус­та еще в не­дав­нее вре­мя.

    Так, нап­ри­мер, рас­ска­зы­ва­ют, что рим­ля­не, подъезжая к мес­ту, где те­перь сто­ит Эк­се­тер, в вос­тор­ге воск­лик­ну­ли: «Экке тер­ра!» - и это­му го­род обя­зан сво­им наз­ва­ни­ем. Не так дав­но один лю­боз­на­тельный ис­сле­до­ва­тель спра­ши­вал у жи­те­лей Фор­дингб­рид­жа, или Фар­денб­рид­жа, как го­во­рят крестьяне, - чем мож­но объяснить про­ис­хож­де­ние это­го наз­ва­ния, и по­лу­чил в от­вет, что мост (бридж), как пред­по­ла­га­ют, был пост­ро­ен в то вре­мя, ког­да за­ра­бот­ная пла­та бы­ла тик ма­ла, что ка­мен­щи­ки по­лу­ча­ли только один фар­тинг в день. Весьма из­вес­тен так­же фальмутс­кий на­род­ный рас­сказ о сквай­ре Пен­дэр­ви­се и его пи­ве. Слу­жан­ка его, из­ви­ня­ясь в том, что про­да­ва­ла это пи­во мо­ря­кам, го­во­ри­ла, что де­ла­ла это по­то­му, что «пен­ни дос­та­ют­ся им так лег­ко», от­че­го мест­ность эта бы­ла проз­ва­на Пен­ни­комк­вик. Эта бес­смыс­ли­ца бы­ла при­ду­ма­на для объясне­ния древ­не­го кор­ну­элльско­го наз­ва­ния, ко­то­рое, ве­ро­ят­но, оз­на­ча­ло - «гла­ва из­ви­лис­той до­ли­ны». Ис­кус­ство ми­фот­вор­чест­ва долж­но бы­ло пасть весьма низ­ко, что­бы вы­ро­диться в по­доб­ное.

    Нельзя от­ри­цать, что собст­вен­ные име­на ста­но­вят­ся иног­да на­ри­ца­тельны­ми. Но та­ко­го ро­да эти­мо­ло­гия долж­на быть подк­реп­ле­на сов­ре­мен­ны­ми до­ку­мен­та­ми или ка­ки­ми-ни­будь дру­ги­ми, не ме­нее сильны­ми до­ка­за­тельства­ми, так как эта фор­ма объясне­ния встре­ча­ет­ся в са­мых не­сом­нен­ных ми­фах. Рас­ска­зы­ва­ют, что в чис­ле уче­ни­ков жи­во­пис­ца Да­ви­да на­хо­дил­ся мно­го­обе­щав­ший мальчик, сын тор­гов­ца ово­ща­ми, по име­ни Шик. Юно­ша этот умер 18 лет, но Да­вид и впос­ледст­вии выс­тав­лял его сво­им уче­ни­кам как об­ра­зец ар­тис­ти­чес­кой восп­ри­им­чи­вос­ти, и от­сю­да воз­ник всем из­вест­ный тер­мин «шик». Эти­мо­ло­ги во­об­ще не стра­да­ют не­дос­тат­ком сме­лос­ти, но и они ед­ва ли ког­да-ли­бо шли дальше этой не­ле­пой ут­ки; сло­во «шик», во вся­ком слу­чае, су­щест­во­ва­ло уже в XVII в.

    Племена и на­ро­ды не­ред­ко при­ни­ма­ют име­на сво­их пред­во­ди­те­лей. Так, нап­ри­мер, мы чи­та­ем в «Пу­те­шест­ви­ях по Аф­ри­ке» о «на­ро­де Эйо» или о «на­ро­де Кам­ра­зи». Иног­да эти тер­ми­ны удер­жи­ва­ют­ся нав­сег­да, как ос­ман­ли у ту­рок, имя, ко­то­рое за­имст­во­ва­но от ве­ли­ко­го От­ма­на, или Ос­ма­на[76]. Нет­руд­но со­еди­нить по­ня­тия о родст­ве и под­чи­не­нии од­но­му вож­дю, так что кто-ни­будь по име­ни Бри­ан или Альпин мог дать свое имя кла­ну О'Бри­енс или Ма­кальпи­нес. В ка­кой ме­ре пле­мен­ные наз­ва­ния на­ро­дов, на­хо­див­ших­ся на низ­кой ста­дии раз­ви­тия, мог­ли, быть про­из­ве­де­ны от лич­ных имен их пред­во­ди­те­лей или пред­ка - воп­рос, на ко­то­рый не­лег­ко от­ве­тить с уве­рен­ностью. Зу­лу­сы и ма­ори всег­да при­над­ле­жа­ли к чис­лу пле­мен, об­ра­щав­ших большое вни­ма­ние на тра­ди­ци­он­ные ге­не­ало­гии сво­их пред­ков по кла­ну, ко­то­рые в дей­ст­ви­тельнос­ти бы­ли не только их ро­ди­ча­ми, но и бо­га­ми, и они, не­сом­нен­но, до­пус­ка­ют, что пле­мя мо­жет на­зы­ваться по име­ни умер­ше­го пред­во­ди­те­ля или пред­ка. Кафрс­кое пле­мя ама-ко­за про­из­во­дит свое имя от вож­дя У-Ко­за, а пле­ме­на ма­ори, нга­те­ва­ка­уе и нга-пу­хи - от пред­во­ди­те­лей Ва­ка­уе и Пу­хи. Вок­руг это­го ре­ально­го яд­ра на­ко­пи­лась, од­на­ко, мас­са вы­мыс­лов, скры­ва­ющих его зна­че­ние. Тво­рец ми­фа, же­лая уз­нать, ка­ким об­ра­зом та­кой-то на­род или стра­на по­лу­чи­ли свое наз­ва­ние, дол­жен был зак­лю­чить только, что оно про­изош­ло от ве­ли­ко­го пред­ка или пра­ви­те­ля, и за­тем прос­той про­цесс об­ра­ще­ния мест­но­го или на­ци­онально­го наз­ва­ния в собст­вен­ное имя сра­зу при­со­еди­нял но­вую ге­не­ало­гию к ис­то­ри­чес­ко­му пре­да­нию. В не­ко­то­рых слу­ча­ях тво­рец ми­фов да­вал во­об­ра­жа­емым пред­кам та­кое имя, ко­то­рое в грам­ма­ти­чес­ком от­но­ше­нии мог­ло слу­жить на­ча­лом для мест­ных или на­ци­ональных на­име­но­ва­ний, как час­то бы­ва­ет в дей­ст­ви­тельнос­ти, по­доб­но про­ис­хож­де­нию Це­за­рии от Це­за­ря или Бе­не­дик­ти­на от Бе­не­дик­та. Но в фик­тив­ной ге­не­ало­гии, или ис­то­рии сос­тав­ле­ния ми­фов, прос­тое, не­из­мен­ное имя на­ро­да, пле­ме­ни, стра­ны или го­ро­да час­то без осо­бых хло­пот ста­но­вит­ся име­нем эпо­ни­ми­чес­ко­го ге­роя. Не сле­ду­ет за­бы­вать пои этом, что стра­ны и на­ро­ды мо­гут оли­цет­во­ряться фан­тас­ти­чес­ким про­цес­сом, не впол­не ут­ра­тив­шим свой смысл и в сов­ре­мен­ной ре­чи. Фран­ция, нап­ри­мер, яв­ля­ет­ся в ус­тах по­ли­ти­ков су­щест­вом, име­ющим из­вест­ные мне­ния и обы­чаи, и оли­цет­во­ря­ет­ся да­же в скульпту­ре и жи­во­пи­си с раз­лич­ны­ми свой­ст­вен­ны­ми ей ат­ри­бу­та­ми. Ес­ли бы кто-ни­будь взду­мал ска­зать, что у Бри­та­нии две до­че­ри, Ка­на­да и Авст­ра­лия, и что они взя­лись уп­рав­лять до­мом ста­рой тет­ки, по име­ни Ин­дия, это бы­ло бы приз­на­но прос­тым фак­том, вы­ра­жен­ным фан­тас­ти­чес­ким язы­ком. Впро­чем, это во­об­ра­жа­емое про­ис­хож­де­ние от эпо­ни­ми­чес­ких ге­ро­ев, или пле­мен­ных пред­ков, час­то в не­ма­лой сте­пе­ни изв­ра­ща­ло ис­то­ри­чес­кую ис­ти­ну, на­пол­няя древ­ние ле­то­пи­си мас­сой фик­тив­ных ге­не­ало­гий. Тем не ме­нее, ес­ли смот­реть на них с ши­ро­кой точ­ки зре­ния, эпо­ни­ми­чес­кие вы­мыс­лы по сво­ей сущ­нос­ти ес­тест­вен­ны и не­ос­по­ри­мы и фор­мы их так пра­вильны, что в раз­ви­тии этих ми­фов пра­вильность про­цес­сов во­об­ра­же­ния вы­ра­жа­ет­ся на­ибо­лее убе­ди­тельным об­ра­зом.

    В ка­кой ме­ре пле­мен­ные наз­ва­ния при­ми­тив­ных на­ро­дов мог­ли быть про­из­ве­де­ны от лич­ных имен их пред­во­ди­те­лей или пред­ка - это воп­рос, от­но­си­тельно ко­то­ро­го нет воз­мож­нос­ти до­быть убе­ди­тельные до­ка­за­тельства.

    Многочисленность эпо­ни­ми­чес­ких пред­ков[77] древ­них гре­чес­ких пле­мен и на­ро­дов об­лег­ча­ет нам воз­мож­ность про­вер­ки их пос­редст­вом срав­не­ния, и эта про­вер­ка яв­ля­ет­ся гу­би­тельной для них. Ес­ли к ге­ро­ичес­ким ге­не­ало­ги­ям, к ко­то­рым они при­над­ле­жат, от­нес­тись как к пре­да­ни­ям, ос­но­ван­ным на дей­ст­ви­тельной ис­то­рии, то они выс­ту­па­ют пе­ред на­ми без вся­кой свя­зи и за­ви­си­мос­ти меж­ду со­бой. Но ес­ли их рас­смат­ри­вать пре­иму­щест­вен­но как мест­ные и пле­мен­ные ми­фы, та­кая не­за­ви­си­мость и бес­связ­ность ока­зы­ва­ют­ся при­су­щи­ми им приз­на­ка­ми. Грот, ко­то­рый скло­нен смот­реть на все ми­фы как на фик­ции не только не­объяснен­ные, но и не­объясни­мые, де­ла­ет иск­лю­че­ние в пользу это­го слу­чая: он приз­на­ет, что эпо­ни­ми­чес­кие пред­ки, от ко­то­рых гре­чес­кие го­ро­да и пле­ме­на ве­ли свое ле­ген­дар­ное родст­во, - не что иное, как оли­цет­во­ре­ние мест­ных и на­род­ных наз­ва­ний. Та­ким об­ра­зом, из 50 сы­но­вей Ли­ка­она[78] це­лая об­шир­ная груп­па яв­ля­ет­ся оли­цет­во­рен­ны­ми го­ро­да­ми Ар­ка­дии: Ман­ти­ней­, Фи­гал, Те­ге­ат сог­лас­но прос­той изв­ра­ща­ющей ле­ген­де на­зы­ва­ют­ся ос­но­ва­те­ля­ми Ман­ти­ней­, Фи­га­лии и Те­геи. Отец ца­ря Эака был Зевс, а мать его - Эги­на, т. е. оли­цет­во­ре­ние его собст­вен­ных вла­де­ний; го­род Ми­ке­ны имел не только пра­ро­ди­тельни­цу Ми­ке­ну, но и эпо­ни­ми­чес­ко­го пра­от­ца Ми­ке­нея. Спус­тя мно­го сто­ле­тий сред­не­ве­ко­вая Ев­ро­па, подст­ре­ка­емая блес­тя­щи­ми ге­не­ало­ги­ями, ко­то­ры­ми Рим свя­зал се­бя с Гре­ци­ей и ее бо­га­ми и ге­ро­ями, наш­ла воз­мож­ность со­пер­ни­чать с ним в хро­ни­ках Готф­ри­да Мон­мо­утс­ко­го и дру­гих, приз­на­вая ос­но­ва­те­ля­ми Па­ри­жа и Ту­ра тро­ян­цев Па­ри­са и Тур­на и свя­зы­вая Фран­цию и Бри­та­нию с Тро­янс­кой вой­ной пос­редст­вом Фран­ка, сы­на Гек­то­ра, и Бру­та, прав­ну­ка Энея.

    В «Ком­мен­та­ри­ях» Блэкс­то­на со­вер­шен­но серьезно при­во­дит­ся за­ме­ча­тельный по сво­ему со­вер­шенст­ву эпо­ни­ми­чес­ки-исто­ри­чес­кий миф о цы­га­нах, или егип­тя­нах. Ког­да сул­тан Се­лим за­во­евал в 1517 г. Еги­пет, мно­гие ту­зем­цы от­ка­за­лись по­ко­риться ту­рец­ко­му игу, вос­ста­ли под ру­ко­водст­вом не­ко­его Цин­га­не­уса, вследст­вие че­го тур­ки проз­ва­ли их цин­га­не­ес, цы­га­на­ми., Но под ко­нец, ког­да их обош­ли и от­тес­ни­ли, они ре­ши­ли рас­се­яться не­больши­ми груп­па­ми по све­ту и т. д. и т.д. Лю­бо­пыт­но наб­лю­дать, как ум Мильто­на воз­вы­ша­ет­ся, хо­тя не впол­не, над уров­нем сред­не­ве­ко­во­го хро­ни­ке­ра. В на­ча­ле сво­ей «Исто­рии Бри­та­нии» он упо­ми­на­ет об «ино­зем­ном вы­мыс­ле» о че­ты­рех ко­ро­лях - Ма­ге, Са­ронр, Дпу­иде и Бар­де. Он не приз­на­ет сы­на Неп­ту­на, ве­ли­ка­на Альби­она, по­ко­рив­ше­го ост­ров наз­вав­ше­го его сво­им име­нем. Он сме­ет­ся над че­тырьмя сы­новьями Иафе­та - Фран­ком, Ро­ма­ном, Але­ма­ном и Брит­том. Но ког­да де­ло до­хо­дит до Бру­та и тро­янс­кой ле­ген­ды о древ­ней анг­лий­ской ис­то­рии, его скеп­ти­чес­кое му­жест­во по­ки­да­ет его: «Нуж­но быть слиш­ком не­до­вер­чи­вым, что­бы от­но­ситься к этим ста­рым и прос­тым име­нам це­ло­го ря­да ко­ро­лей как к име­нам лиц, ни­ког­да в дей­ст­ви­тельнос­ти не су­щест­во­вав­ших или не со­вер­шив­ших хо­тя бы час­ти то­го, что так дол­го жи­ло в вос­по­ми­на­нии».

    Из чис­ла бо­лее древ­них на­ро­дов, приз­на­ющих ге­не­ало­гии по­доб­но­го ро­да, мож­но в ка­чест­ве при­ме­ра при­вес­ти юж­но­аме­ри­канс­кие пле­ме­на амой­пи­ра, по­ти­у­ара, кондс­кие кла­ны бас­ка и як­со и турк­менс­кие ор­ды иомут, тек­ке и ча­удор. Все они про­из­во­дят свои на­име­но­ва­ния от пред­ков или пред­во­ди­те­лей, ко­то­рые но­си­ли эти са­мые име­на. Там, где кри­ти­ке воз­мож­но кос­нуться этих ге­не­ало­гий, она час­то при­во­дит к та­ко­му ре­зульта­ту, как изг­на­ние Бру­та и его тро­ян­цев из ис­то­рии Анг­лии. Ког­да в ге­не­ало­гии ха­уса в За­пад­ной Аф­ри­ке встре­ча­ют­ся прос­тые име­на го­ро­дов, по­доб­но Ка­но и Кат­се­на, то весьма ес­тест­вен­но ви­деть оли­цет­во­ре­ние этих го­ро­дов в ми­фи­чес­ких пред­ках. Мек­си­канс­кие пре­да­ния при­пи­сы­ва­ют раз­лич­ным на­ро­дам стра­ны це­лый ряд эпо­ни­ми­чес­ких пред­ков или вож­дей. Мек­си был ос­но­ва­те­лем Мек­си­ки, Чи­чи­ме­катль - пер­вым ца­рем чи­чи­ме­ков, и т. д., до Ото­мит­ля, пред­ка ото­ми, са­мо имя ко­то­ро­го сво­им окон­ча­ни­ем го­во­рит, что оно при­ду­ма­но ац­те­ка­ми. Бра­зильцы объясня­ют раз­де­ле­ние пле­мен ту­пи и гу­ара­ни ле­ген­дой о двух пред­ках, братьях Ту­пи и Гу­ара­ни, ко­то­рые пос­со­ри­лись и ра­зош­лись в раз­ные сто­ро­ны, каж­дый со сво­ими пос­ле­до­ва­те­ля­ми. Но эпо­ни­ми­чес­кое про­ис­хож­де­ние, это­го рас­ска­за ста­но­вит­ся бо­лее ве­ро­ят­ным, так как сло­во «гу­ара­ни» вов­се не древ­нее на­род­ное имя, а прос­то обоз­на­че­ние «во­инов», ко­то­рое мис­си­оне­ры да­ли из­вест­ным пле­ме­нам. И ес­ли об­ра­тить вни­ма­ние на та­кие фак­ты, как, нап­ри­мер, то, что се­ве­ро­аме­ри­канс­кие пле­ме­на, на­зы­ва­ющи­еся по име­ни жи­вот­ных «бобр», «рак» и т. п., объясня­ют эти наз­ва­ния тем, что эти жи­вот­ные бы­ли их пред­ка­ми, кри­ти­чес­кое ис­сле­до­ва­ние выс­ка­жет­ся во­об­ще не столько в пользу дей­ст­ви­тельных пред­ков и вож­дей, ко­то­рые пе­ре­да­ли собст­вен­ные име­на сво­им пле­ме­нам, сколько за эпо­ни­ми­чес­ких пред­ков, соз­дан­ных во­об­ра­жа­емым об­рат­ным про­цес­сом та­ко­го унас­ле­до­ва­ния.

    Впрочем, при рас­смот­ре­нии эпо­ни­ми­чес­кой ле­ген­ды не сле­ду­ет ос­та­нав­ли­ваться на этой раз­ру­ши­тельной ста­дии. В са­мом де­ле, прой­дя че­рез стро­гую Кри­ти­ку, она все же сох­ра­ня­ет дей­ст­ви­тельно ис­то­ри­чес­кое Зна­че­ние, не ус­ту­па­ющее, быть мо­жет, то­му зна­че­нию, ка­кое она име­ла бы, ес­ли бы ее име­на бы­ли нас­то­ящи­ми име­на­ми древ­них вож­дей. При всех сво­их вы­мыс­лах, ошиб­ках и не­до­молв­ках ге­ро­ичес­кие ге­не­ало­гии сох­ра­ня­ют в се­бе древ­ние воз­зре­ния на на­ци­ональнос­ти, пре­да­ния о пе­ре­се­ле­ни­ях, за­во­ева­ни­ях и свя­зи вследст­вие родст­ва или ка­ких-ли­бо сно­ше­ний. Эт­но­ло­ги ста­ро­го вре­ме­ни, за­имст­вуя ми­фи­чес­кий спо­соб вы­ра­же­ния, предс­тав­ля­ли то, что они счи­та­ли дей­ст­ви­тельны­ми от­но­ше­ни­ями на­ро­дов, в ви­де оли­цет­во­ре­ний, смысл ко­то­рых лег­ко по­ни­ма­ем еще и те­перь. Гре­чес­кая ле­ген­да о братьях-близ­не­цах Да­нае и Эгап­те, ро­до­на­чальни­ках на­ро­дов да­на­ев, или го­ме­ровс­ких гре­ков, и егип­тян предс­тав­ля­ет оп­ре­де­лен­ную, хо­тя и не­сос­то­ятельную эт­но­ло­ги­чес­кую те­орию. Эпо­ни­ми­чес­кий миф об Эл­ли­не, этом оли­цет­во­ре­нии на­ро­да эл­ли­нов, предс­тав­ля­ет со­бой дпу­гоё, бо­лее ра­зум­ное эт­но­ло­ги­чес­кое сви­де­тельств в родст­ве че­ты­рех ве­ли­ких ис­то­ков гре­чес­ко­го на­ро­да. У Эл­ли­на, рас­ска­зы­ва­ет он, бы­ло три сы­на: Эол, Дор и Ксут. От пер­вых двух по­лу­чи­ли свои наз­ва­ния эолий­цы и до­рий­цы, тре­тий же имел двух сы­но­вей - Ахея и Иона, име­на ко­то­рых бы­ли унас­ле­до­ва­ны ахей­ца­ми и ионий­ца­ми. Убеж­де­ние ли­дий­цев, ми­зий­цев и ка­рий­цев в их на­ци­ональном родст­ве яс­но вы­ра­же­но и в ге­не­ало­гии Ге­ро­до­та, ко­то­рый приз­на­ет их про­ис­хож­де­ние от трех братьев - Ли­да, Ми­за и Ка­ра. Пер­сидс­кая ле­ген­да о Фе­ри­ду­не и его трех сы­новьях - Иреи, Type и Сель­ме - раз­ли­ча­ет две на­род­нос­ти, иран­цев и ту­ран­цев, т. е. пер­сов и та­тар[79].

    Народная ге­не­ало­гия аф­ган­цев так­же дос­той­на вни­ма­ния. Она зак­лю­ча­ет­ся в сле­ду­ющем: Ме­лик Та­лут (царь Са­ул) имел двух сы­но­вей - Бер­кию и Ир­мию (Бе­ре­кия и Иере­мия), ко­то­рые слу­жи­ли Да­ви­ду. Сын Бер­кии был Аф­ган, а сын Ир­мии - Уз­бек. Бла­го­да­ря ор­ли­ным но­сам аф­ган­цев и упот­реб­ле­нию у них имен, за­имст­во­ван­ных из биб­лей­ских ис­точ­ни­ков, мысль об их про­ис­хож­де­нии от ис­чез­нув­ших пле­мен Из­ра­иля име­ла мно­гих при­вер­жен­цев сре­ди ев­ро­пей­ских уче­ных вплоть до нас­то­яще­го сто­ле­тия..Та­кая ро­дос­лов­ная не что иное, как эт­но­ло­ги­чес­кая не­ле­пость, по­то­му что ис­точ­ник во­об­ра­жа­емо­го родст­ва столь раз­лич­ных по внеш­не­му ви­ду и по язы­ку аф­ган­цев и уз­бе­ков, по-ви­ди­мо­му, кро­ет­ся в их свя­зи че­рез пос­редст­во ис­ла­ма. С дру­гой сто­ро­ны, про­ис­хож­де­ние их обо­их от од­но­го об­ще­го се­ми­ти­чес­ко­го кор­ня воз­мож­но только при той бес­смыс­лен­ной под­дел­ке ис­то­рии, ко­то­рая ха­рак­тер­на для му­сульманс­ких ле­то­пи­сей.

    Гораздо бо­лее ра­зум­ная на­род­ная ро­дос­лов­ная встре­ча­ет­ся у та­тар. В XI­II в. Вильгельм Ру­исб­рук со­об­ща­ет, меж­ду про­чим, в ви­де серьезно­го ис­то­ри­чес­ко­го фак­та, что пер­во­на­чально они бы­ли проз­ва­ны тур­ка­ми от Тур­ка, стар­ше­го сы­на Иафе­та. Но по­том один из их го­су­да­рей ос­та­вил вла­де­ния сво­им сы­новьям, близ­не­цам Та­та­ру и Мон­го­лу, из-за че­го воз­ник­ло ни­ког­да не унич­то­жав­ше­еся раз­ли­чие меж­ду эти­ми дву­мя на­ро­да­ми. В ис­то­ри­чес­ком от­но­ше­нии эта ле­ген­да со­вер­шен­но не­ле­па, но она со­дер­жит бес­спор­ный, по-ви­ди­мо­му, эт­но­ло­ги­чес­кий факт, что тур­ки, мон­го­лы и та­та­ры - близ­ко­родст­вен­ные груп­пы од­но­го и то­го же кор­ня. Мож­но не сог­ла­ситься только с чрез­мер­ной пре­тен­зи­ей со сто­ро­ны ту­рок, выс­тав­ля­ющих се­бя гла­вой семьи и пред­ком мон­го­лов и та­тар. Та­ким об­ра­зом, эти ми­фо­ло­ги­чес­кие по фор­ме, но эт­но­ло­ги­чес­кие по сущ­нос­ти эпо­ни­ми­чес­кие на­род­ные ге­не­ало­гии оли­цет­во­ря­ют по­ня­тия, вер­ность и зна­че­ние ко­то­рых мож­но до­пус­кать или от­ри­цать, но нельзя не приз­нать их за оп­ре­де­лен­ные эт­но­ло­ги­чес­кие сви­де­тельства.

    Из это­го вид­но, что древ­няя эт­но­ло­гия обык­но­вен­но вы­ра­жа­ет­ся ме­та­фо­ра­ми, в ко­то­рых оли­цет­во­ря­ют­ся стра­ны и на­ро­ды, и связь меж­ду ни­ми обоз­на­ча­ет­ся тер­ми­на­ми лич­но­го родст­ва. Те­ми же осо­бен­нос­тя­ми от­ли­ча­ет­ся и за­ме­ча­тельный до­ку­мент древ­ней эт­но­ло­гии - ис­чис­ле­ние на­ро­дов в 10-й гла­ве кни­ги Бы­тие[80]. В не­ко­то­рых слу­ча­ях от кри­ти­ки тре­бу­ет­ся не­ма­ло ме­лоч­ной и труд­ной ра­бо­ты, что­бы вы­явить сре­ди этих пра­ро­ди­тельских имен те, ко­то­рые предс­тав­ля­ют лишь обоз­на­че­ния мест или на­ро­дов в лич­ной фор­ме. Но для кри­ти­ка, зна­ко­мо­го с эт­ни­чес­ки­ми ге­не­ало­ги­ями дру­гих на­ро­дов (из ко­то­рых мы уже при­во­ди­ли при­ме­ры), дос­та­точ­но од­но­го взгля­да на этот пе­ре­чень, что­бы убе­диться, что часть зак­лю­ча­ющих­ся в нем имен - име­на не дей­ст­ви­тельных лиц, а оли­цет­во­рен­ных го­ро­дов, стран и рас. Го­род Си­дон на­зы­ва­ет­ся бра­том Хе­та, от­ца хет­ти­тов, а за ни­ми по­яв­ля­ют­ся в ли­цах иеву­зи­ты и амо­ри­ты. Куш (или Эфи­опия) здесь ро­дит Немв­ро­да, Ашур (или Ас­си­рия) стро­ит Ни­не­вию и да­же двой­ст­вен­ный Миц­ра­им (или «оба Егип­та», по-ви­ди­мо­му, Верх­ний и Ниж­ний Еги­пет) яв­ля­ет­ся лич­ным сы­ном или бра­том обе­их стран и пра­ро­ди­те­лем их на­се­ле­ния. Арий­ское про­ис­хож­де­ние яс­но обоз­на­ча­ет­ся в двух оли­цет­во­ре­ни­ях: Ма­дая - ми­дя­ни­на и Ява­на - ионий­ца. А что ка­са­ет­ся се­мей­ст­ва, к ко­то­ро­му при­над­ле­жат са­ми из­ра­ильтя­не, то сто­ит только взять Ха­на­ана, от­ца Си­до­на, и пос­та­вить его как предс­та­ви­те­ля фи­ни­ки­ян на­ря­ду с Ашу­ром, Ара­пом, Эбе­ром и дру­ги­ми по­том­ка­ми Си­ма, что­бы по­лу­чить в ре­зульта­те расп­ре­де­ле­ние се­ми­ти­чес­ко­го пле­ме­ни со­об­раз­но с обыч­ной клас­си­фи­ка­ци­ей сов­ре­мен­ной срав­ни­тельной фи­ло­ло­гии.

    Переходя от тех слу­ча­ев, где ми­фо­ло­ги­чес­кая фор­ма слу­жит средст­вом для пе­ре­да­чи фи­ло­софс­ких воз­зре­ний, бро­сим бег­лый взгляд на ту об­ласть, где вы­мы­сел при­ни­ма­ет по­до­бие объясни­тельной ле­ген­ды. Сред­не­ве­ко­вые схо­лас­ти­ки спра­вед­ли­во под­вер­га­лись нас­меш­кам за обыч­ный для них спо­соб пе­ре­да­чи ме­та­фи­зи­чес­ки­ми тер­ми­на­ми прос­тых фак­тов, ко­то­рые по­том в этой на­уч­ной обо­лоч­ке тор­жест­вен­но вы­да­ва­лись ими за объясне­ние са­мих фак­тов, вро­де то­го, нап­ри­мер, что опи­ум вы­зы­ва­ет в лю­дях сон от­то­го, что об­ла­да­ет усып­ля­ющим свой­ст­вом. При­емы твор­ца ми­фов в од­ном от­но­ше­нии мо­гут быть по­яс­не­ны срав­не­ни­ем с упо­мя­ну­тым при­емом схо­лас­ти­ков. Мно­гие из при­ве­ден­ных вы­ше ле­генд по­ка­за­ли, что по­ло­ви­на всей ми­фо­ло­гии за­ня­та восп­ро­из­ве­де­ни­ем обы­ден­ных фак­тов ежед­нев­ной жиз­ни в вы­мыш­лен­ных рас­ска­зах о про­ис­хож­де­нии и при­чи­не этих фак­тов. То бы­ли ре­бя­чес­кие от­ве­ты на древ­ние как мир воп­ро­сы - от­ку­да и по­че­му - воп­ро­сы, оди­на­ко­во тре­во­жа­щие и ди­ка­ря и муд­ре­ца. Опи­са­ния эти, об­ле­чен­ные в ис­то­ри­чес­кую фор­му, так не­за­мыс­ло­ва­ты по сво­ей сущ­нос­ти, что на­ибо­лее лег­кие из них ис­тол­ко­вы­ва­ют­ся без зат­руд­не­ний.

    Когда, нап­ри­мер, са­мо­ан­цы го­во­рят, что со вре­ме­ни большой бит­вы меж­ду пла­та­на­ми и ба­на­на­ми по­беж­ден­ные опус­ти­ли го­ло­вы, тог­да как по­бе­ди­те­ли гор­до под­ня­ли свои, кто не пой­мет, что эта прос­тая ме­та­фо­ра срав­ни­ва­ет рас­те­ния, вер­ти­кально сто­ящие и по­ник­шие, с по­бе­ди­те­лем, сто­ящим сре­ди по­беж­ден­ных вра­гов. В та­ком же оче­вид­ном упо­доб­ле­нии кро­ет­ся на­ча­ло дру­гой по­ли­не­зий­ской ле­ген­ды, ко­то­рая го­во­рит, что ко­ко­со­вый орех был сот­во­рен из го­ло­вы че­ло­ве­ка, каш­тан - из его по­чек и яме - из его ног. Очень проз­ра­чен вы­мы­сел од­жиб­ве о не­бес­ном юно­ше в зе­ле­ной одеж­де, с раз­ве­ва­ющи­ми­ся перьями, ко­то­рый для бла­га че­ло­ве­чест­ва был по­беж­ден и по­хо­ро­нен ин­дей­ца­ми, но вос­стал из мо­ги­лы в ви­де ма­иса, Мон­да­ми­на, или «зер­на ду­ха». Крестьяне Но­во­го Ле­са уве­ре­ны, что мер­гель, на­хо­дя­щий­ся в об­ра­ба­ты­ва­емой ими поч­ве, до сих пор кра­сен от кро­ви их древ­них вра­гов дат­чан. На крас­ных ска­лах Ку­ко­ва про­ли­ва ма­ори ви­дят сле­ды кро­ви Ку­пе, ко­то­рый, оп­ла­ки­вая смерть сво­ей до­че­ри, из­ра­нил свой лоб об­лом­ка­ми об­си­ди­ана. На том мес­те, где Буд­да от­дал свое те­ло в пи­щу го­лод­ным де­те­ны­шам тиг­ри­цы, его кровь на веч­ные вре­ме­на ок­ра­си­ла поч­ву, де­ревья и цве­ты. Сов­ре­мен­ные ал­бан­цы до сих пор ви­дят сле­ды рез­ни в ре­ках, при­ни­ма­ющих крас­ный цвет от поч­вы, по­доб­но то­му как древ­ние гре­ки ви­де­ли кровь Адо­ни­са в лет­них вол­нах ре­ки, оро­шав­шей Биб­лос. Крас­ные на­ле­ты, пок­ры­ва­ющие реч­ные го­лы­ши, до сих пор счи­та­ют­ся корн­ва­лий­ца­ми приз­на­ком со­вер­шен­но­го в том мес­те убий­ст­ва. В Гер­ма­нии кровь Ио­ан­на Крес­ти­те­ля все еще прев­ра­ща­ет­ся в рас­те­ние в ива­нов день, и крестьяне про­дол­жа­ют отыс­ки­вать его. Крас­ный гриб - это кровь гун­нов, во вре­мя бегст­ва из­ра­нив­ших свои но­ги. В Ин­дии пу­те­шест­вен­ник мо­жет ви­деть на раз­ва­ли­нах стен Ган­га-Рад­жи сле­ды кро­ви уби­тых во вре­мя оса­ды го­ро­жан, а - что еще уди­ви­тельнее - на пли­тах церк­ви свя­то­го Де­ни­са в Кор­ну­ол­ле вид­ны пят­на кро­ви, упав­шей ту­да, в то вре­мя как го­ло­ва свя­то­го бы­ла от­се­че­на в дру­гом мес­те[81]. Вся­кое соб­ра­ние ми­фов пе­ре­пол­не­но при­ме­ра­ми по­доб­ной опи­са­тельной ме­та­фо­ры под обо­лоч­кой ис­то­рии. Но на­ше суж­де­ние о пос­то­янст­ве и в то же вре­мя раз­но­об­ра­зии то­го, что мо­жет быть наз­ва­но ми­фи­чес­ким язы­ком, подк­реп­ля­ет­ся изв­ле­че­ни­ем из его сло­ва­ря та­ких наз­ва­ний, как при­ве­ден­ные вы­ше, ко­то­рые в столь раз­но­об­раз­ной и фан­тас­ти­чес­кой фор­ме опи­сы­ва­ют по­яв­ле­ние пя­тен кро­ва­во­го цве­та.

    Самый нез­на­чи­тельный, ту­ман­ный вы­мы­сел и са­мая нес­вяз­ная ме­та­фо­ра, бу­ду­чи по­ня­ты в ре­альном смыс­ле, мо­гут счи­таться опи­са­ни­ем дей­ст­ви­тельно­го со­бы­тия. Му­сульма­не слы­ша­ли, как са­ми кам­ни хва­ли­ли Ал­ла­ха, а из­вест­ное из­ре­че­ние, что судьба че­ло­ве­ка на­пи­са­на на его че­ле, воп­ло­ще­но ими в по­верье, буд­то речь идет о швах че­ре­па, из­ви­ли­ны ко­то­рых по­хо­дят на бук­вы. Од­но из чу­дес­ных про­ис­шест­вий в жиз­ни са­мо­го Му­хам­ме­да прав­до­по­доб­но объясне­но Шпрен­ге­ром та­кой ме­та­фо­рой. Ле­ген­да го­во­рит, что ар­хан­гел Гав­ри­ил[82] вскрыл грудь про­ро­ка, вы­нул из его серд­ца чер­ный ко­мок, омыл его в во­де Зем­зе­ма и по­ло­жил на преж­нее мес­то. Оде­яние ан­ге­ла и зо­ло­той со­суд опи­са­ны со все­ми под­роб­нос­тя­ми, и Ана­сибн-Ма­лик объявля­ет, что ви­дел сам ру­бец сши­той ра­ны. Вмес­те с наз­ван­ным ис­то­ри­ком мы ре­ша­ем­ся рас­смат­ри­вать эту ле­ген­ду как ре­али­за­цию из­вест­ной ме­та­фо­ры Ко­ра­на, где Му­хам­мед го­во­рит, что бог раск­рыл его серд­це.

    Одного при­ме­ра бу­дет дос­та­точ­но для вы­яс­не­ния то­го же са­мо­го при­ема в ка­то­ли­чес­кой ле­ген­де. Мар­ко По­ло го­во­рит, что в 1225 г. ха­лиф баг­дадс­кий при­ка­зал подв­ласт­ным ему хрис­ти­анам под стра­хом смер­ти или пе­ре­хо­да в ис­лам подт­вер­дить текст свя­щен­но­го пи­са­ния, сдви­нув с мес­та го­ру. В чис­ле этих хрис­ти­ан на­хо­дил­ся баш­мач­ник, ко­то­рый, бу­ду­чи чрез­мер­но ис­ку­шен кра­со­той од­ной жен­щи­ны, выр­вал свой прес­туп­ный глаз. Этот че­ло­век при­ка­зал го­ре сой­ти с мес­та, что она и сде­ла­ла, к ве­ли­ко­му ужа­су ха­ли­фа и все­го на­ро­да, и с тех пор день, в ко­то­рый свер­ши­лось это чу­до, счи­тал­ся свя­щен­ным. В со­от­ветст­вии с ма­не­рой, об­щей для всех сред­не­ве­ко­вых пи­са­те­лей, ве­не­ци­анс­кий пу­те­шест­вен­ник пе­ре­да­ет этот рас­сказ без ма­лей­ше­го приз­на­ка сом­не­ния, тог­да как для нас он со­вер­шен­но яс­но ос­но­ван на трех сти­хах Еван­ге­лия свя­то­го Мат­фея[83]. Для сов­ре­мен­но­го че­ло­ве­ка та­кие вы­мыс­лы да­ле­ко не прив­ле­ка­тельны. И дей­ст­ви­тельно, как ог­ра­ни­чен дол­жен быть та­кой праг­ма­тик, ко­то­рый од­ним сво­им при­кос­но­ве­ни­ем де­ла­ет са­мую прек­рас­ную и свя­щен­ную мысль скуч­ной и вульгар­ной, бу­ду­чи при­нуж­ден воп­ло­тить ее в ка­кое-ли­бо ма­те­ри­альное со­бы­тие вследст­вие сво­ей пол­ной нес­по­соб­нос­ти по­нять ка­кую бы то ни бы­ло абст­ракт­ную идею. Но как бы он ни был ску­чен, мы тем не ме­нее все рав­но долж­ны по­нять его, приз­нать его об­шир­ное вли­яние на ве­ро­ва­ния че­ло­ве­чест­ва и ви­деть в нем об­ра­зец до­ве­ден­ной до край­не­го зло­упот­реб­ле­ния склон­нос­ти об­ле­кать каж­дую мысль в конк­рет­ную фор­му, в чем во все ве­ка зак­лю­чал­ся глав­ный ис­точ­ник ми­фо­ло­гии.

    Хотя ал­ле­го­рия не за­ни­ма­ет то­го вид­но­го мес­та, ко­то­рое ей час­то при­пи­сы­ва­лось в ми­фо­ло­гии, но вли­яние ее тем не ме­нее бы­ло так сильно, что его не­воз­мож­но обой­ти в этом обоз­ре­нии. Прав­да, отыс­ки­ва­ние ал­ле­го­ри­чес­ких объясне­ний.час­то за­во­ди­ло мно­гих рев­ност­ных ис­сле­до­ва­те­лей в бо­ло­то мис­ти­циз­ма. В не­ко­то­рых слу­ча­ях, од­на­ко, ал­ле­го­рия, не­сом­нен­но, упот­реб­ля­лась с ис­то­ри­чес­кой целью, как, нап­ри­мер, в апок­ри­фи­чес­кой Кни­ге Ено­ха, где ко­ро­вы и ов­цы предс­тав­ля­ют из­ра­ильтян, а вол­ки и ос­лы - ми­ди­ани­тов и егип­тян, и все эти су­щест­ва фи­гу­ри­ру­ют в псев­доп­ро­ро­чес­ком очер­ке вет­хо­за­вет­ных хро­ник.

    Что ка­са­ет­ся нравст­вен­ной ал­ле­го­рии, то она расп­рост­ра­не­на в ми­ре в нес­мет­ном изо­би­лии, хо­тя пре­де­лы ее бо­лее ог­ра­ни­че­ны, чем пред­по­ла­га­ли ми­фо­ло­ги прош­лых ве­ков. Те­перь спра­вед­ли­во счи­та­ет­ся не­ле­пым ис­тол­ко­вы­вать гре­чес­кие ле­ген­ды как нравст­вен­ные по­уче­ния, по­доб­но фи­ло­со­фу Ге­рак­ли­ту, ко­то­рый мог раз­ли­чить прит­чу о ка­ющем­ся бла­го­ра­зу­мии в рас­ска­зе об Афи­не, схва­тив­шей Ахил­ле­са в ту ми­ну­ту, как он со­би­рал­ся по­ра­зить ме­чом Ага­мем­но­на[84]. На­до за­ме­тить, впро­чем, что в оп­рав­да­ние та­ко­го спо­со­ба тол­ко­ва­ния го­во­рит то обс­то­ятельство, что мно­гие из чис­ла фан­тас­ти­чес­ких ми­фов все­го ми­ра предс­тав­ля­ют со­бой дей­ст­ви­тельные ал­ле­го­рии. Так, мож­но ви­деть не­сом­нен­ную ал­ле­го­рию в ми­фе Ге­си­ода о Пан­до­ре, ко­то­рую Зевс пос­лал к лю­дям ук­ра­шен­ной зо­ло­той по­вяз­кой и гир­лян­дой из ве­сен­них цве­тов. Она ка­за­лась дос­той­ной вос­тор­жен­ной и про­дол­жи­тельной люб­ви, но, имея чер­ную ду­шу, она упот­реб­ля­ла свои спо­соб­нос­ти для лжи, об­ма­на и слад­ких ре­чей. Не­ра­зум­ный Эпи­ме­тей, не пос­лу­шав­шись пре­дос­те­ре­же­ний бо­лее про­ни­ца­тельно­го бра­та, взял ее в же­ны. Она при­под­ня­ла крыш­ку большо­го лар­ца и вы­пус­ти­ла из не­го все зло, ко­то­рое странст­ву­ет сре­ди лю­дей, и все бо­лез­ни, ко­то­рые днем и ночью без­молв­но под­хо­дят к че­ло­ве­ку, при­но­ся ему нес­частье. За­тем она зак­ры­ла крыш­ку и за­пер­ла ту­да на­деж­ду, что­бы че­ло­ве­чест­во ос­та­ва­лось на­ве­ки без­на­деж­ным в сво­ем го­ре.

    Измененная ра­ди иной мо­ра­ли, ал­ле­го­рия эта в бо­лее позд­нем ва­ри­ан­те рас­ска­за зак­лю­ча­ет­ся в том, что ла­рец был на­пол­нен не прок­ля­ти­ями, а бла­гос­ло­ве­ни­ями. Эти пос­лед­ние бы­ли вы­пу­ще­ны и ут­ра­че­ны для лю­дей, ког­да со­суд был вскрыт из-за из­лиш­не­го лю­бо­пытст­ва, и в нем ос­та­лась од­на на­деж­да в уте­ше­ние злос­част­но­го че­ло­ве­чест­ва.

    Тем не ме­нее пер­во­быт­ный ха­рак­тер та­ких ле­генд сос­тав­ля­ет подк­лад­ку их мо­ральной обо­лоч­ки. Зевс - не ал­ле­го­ри­чес­кий вы­мы­сел, и Про­ме­тей, ес­ли только сов­ре­мен­ные ми­фо­ло­ги не су­дят о нем со­вер­шен­но прев­рат­но, име­ет зна­че­ние бо­лее глу­бо­кое, чем прит­ча. Ксе­но­фонт (пос­ле Про­ди­ка) рас­ска­зы­ва­ет ис­то­рию о Гер­ку­ле­се, ко­то­ро­му предс­то­ял вы­бор меж­ду дол­гим и труд­ным пу­тем доб­ро­де­те­ли и крат­ким и лег­ким пу­тем нас­лаж­де­ния. Но хо­тя ми­фи­чес­кий ге­рой, та­ким об­ра­зом, ис­пользу­ет­ся для нравст­вен­но­го по­уче­ния, тем не ме­нее вы­мы­сел так ма­ло со­от­ветст­ву­ет его вов­се не мо­ра­лис­ти­чес­кой при­ро­де, что ка­жет­ся уму чи­та­те­ля яв­ным про­ти­во­ре­чи­ем.

    Общее от­но­ше­ние ал­ле­го­рии к чис­то­му ми­фу луч­ше все­го вы­яс­ня­ет­ся на при­ме­ре рас­ска­зов, зна­ко­мых каж­до­му ре­бен­ку, - в бас­нях о жи­вот­ных. С на­шей обыч­ной точ­ки зре­ния ал­ле­го­рия в та­ких вы­мыс­лах предс­тав­ля­ет­ся, по-ви­ди­мо­му, ос­нов­ным мо­мен­том и по­ня­тие о нра­во­уче­нии ка­жет­ся свя­зан­ным с са­мой их сущ­ностью. Од­на­ко ис­сле­до­ва­ние с бо­лее ши­ро­кой точ­ки зре­ния по­ка­зы­ва­ет, что ал­ле­го­рия яв­ля­ет­ся как бы па­ра­зи­ти­чес­ким на­рос­том на древ­нем ство­ле ми­фа, не имев­ше­го в ви­ду ни­ка­кой мо­ра­ли. Только уси­лен­ным об­рат­ным про­цес­сом сво­ей мыс­ли но­вей­ший пи­са­тель спо­со­бен восп­ро­из­вес­ти в прит­че жи­вот­ное древ­ней бас­ни. Это и не­уди­ви­тельно, так как это су­щест­во ста­ло для не­го чу­до­ви­щем, по­нят­ным только как ка­ри­ка­ту­ра на че­ло­ве­ка, выс­тав­лен­ная с целью нравст­вен­но­го по­уче­ния или са­ти­ры.

    По по­ня­ти­ям ди­ка­рей, по­лу­че­ло­ве­чес­кое жи­вот­ное не есть фик­тив­ное су­щест­во, при­ду­ман­ное для про­по­ве­ди или нас­меш­ки, но су­щест­во чис­то ре­альное. Бас­ня о жи­вот­ных не ка­жет­ся бес­смыс­ли­цей лю­дям, при­пи­сы­ва­ющим низ­шим жи­вот­ным спо­соб­ность ре­чи и свой­ст­ва че­ло­ве­чес­кой нравст­вен­ной при­ро­ды. Ведь, по мне­нию этих лю­дей, каж­дый волк или ги­ена мо­гут ока­заться че­ло­ве­ком-ги­еной, или обо­рот­нем. Они ведь до то­го уве­ре­ны, что «ду­ша на­шей ба­буш­ки мо­жет пе­ре­се­литься в пти­цу», что вы­би­ра­ют свою пи­щу так, что­бы не съесть ка­ко­го-ни­будь пред­ка. У лю­дей этих сплошь да ря­дом су­щест­вен­ной частью ре­ли­гии мо­жет яв­ляться пок­ло­не­ние жи­вот­ным. Та­кие ве­ро­ва­ния свой­ст­вен­ны да­же и те­перь по­ло­ви­не че­ло­ве­чест­ва.

    Здесь-то и за­ро­ди­лись впер­вые рас­ска­зы о жи­вот­ных. Да­же авст­ра­лий­цы рас­ска­зы­ва­ют ори­ги­нальные сказ­ки о Кры­се, Со­ве и толс­том Чер­ном че­ло­ве­ке или о бра­те-Ко­тен­ке, ко­то­рый под­па­лил но­сы сво­их дру­зей во вре­мя их сна. У кам­ча­да­лов су­щест­ву­ет об­ра­бо­тан­ный миф о прик­лю­че­ни­ях их не­ле­по­го бо­жест­ва Кут­хи с Мы­ша­ми, ко­то­рые раз­лич­ным об­ра­зом из­де­ва­лись над ним, нап­ри­мер раск­ра­си­ли ему ли­цо, как жен­щи­не, так что он влю­бил­ся в са­мо­го се­бя, ког­да уви­дал свое изоб­ра­же­ние в во­де. Рас­ска­зы о жи­вот­ных весьма расп­рост­ра­не­ны сре­ди та­ких об­ществ, как по­ли­не­зий­цы и се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы, ко­то­рые це­нят в них ост­ро­ум­ные прик­лю­че­ния и тон­кое изоб­ра­же­ние при­вы­чек и ха­рак­те­ров дей­ст­ву­ющих лиц. Так, нап­ри­мер, в од­ной ле­ген­де плос­ко­го­ло­вых ин­дей­цев Ма­ленький Волк на­хо­дит в за­об­лач­ной стра­не сво­их де­дов Па­уков с их се­ды­ми во­ло­са­ми и длин­ны­ми крюч­ко­вид­ны­ми ног­тя­ми. Они нап­ря­ли ему нес­колько клуб­ков ни­ток, что­бы он мог спус­титься по ним на зем­лю. Ког­да он вер­нул­ся и уви­дал свою же­ну, Пест­рую Ут­ку, зах­ва­чен­ную Ста­рым Вол­ком, она в за­ме­ша­тельстве об­ра­ти­лась в бегст­во и по­это­му она и до сих пор- всег­да жи­вет и пла­ва­ет в оди­но­чест­ве.

    В Гви­нее, где бас­ни о жи­вот­ных - один из глав­ных пред­ме­тов раз­го­во­ра ту­зем­цев, сле­ду­ющая ис­то­рия мо­жет быть об­раз­цом ска­зок, ко­то­рые слу­жат объясне­ни­ем осо­бен­нос­тей жи­вот­ных. Ве­ли­кая обезьяна Эн­ге­на пред­ла­га­ла свою дочь в же­ны то­му удальцу, ко­то­рый выпьет сра­зу це­лый бо­чо­нок ро­му. Ве­ли­ча­вый Слон, гра­ци­оз­ный Ле­опард и уг­рю­мый Ка­бан отс­ту­пи­лись пос­ле пер­во­го глот­ка ог­нен­ной жид­кос­ти. Тог­да выс­ту­пил кро­шеч­ный Те­лин­га, лу­ка­вая обезьяна, ко­то­рый зап­ря­тал в вы­со­кой тра­ве ты­ся­чи сво­их то­ва­ри­щей. Вы­пив пер­вый ста­кан, он ото­шел, но вмес­то не­го по оче­ре­ди вы­хо­ди­ли дру­гие обезьяны, все по­хо­жие од­на на дру­гую, по­ка бо­чо­нок не был осу­шен. Тог­да Те­лин­га уда­лил­ся с до­черью ца­ря обезьян. Но на уз­кой тро­пин­ке Слон и Ле­опард на­па­ли на не­го и зас­та­ви­ли бе­жать, и он ук­рыл­ся на верх­них вет­вях де­ревьев, пок­ляв­шись ни­ког­да бо­лее не спус­каться на зем­лю, где он под­верг­ся та­ко­му на­си­лию и та­кой несп­ра­вед­ли­вос­ти. Вот по­че­му ма­ленькие те­лин­ги до нас­то­яще­го вре­ме­ни жи­вут на са­мых вер­хуш­ках де­ревьев.

    Такие рас­ска­зы це­лы­ми де­сят­ка­ми соб­ра­ны из пре­да­ний ди­ка­рей в их пер­во­на­чальном ви­де, ког­да в них не вхо­ди­ло еще ни­ка­ко­го нра­во­уче­ния. Впро­чем, лег­кий и ес­тест­вен­ный пе­ре­ход от рас­ска­за к прит­че со­вер­ша­ет­ся у ди­ка­рей, по-ви­ди­мо­му, на той же ста­дии ди­кос­ти. В сказ­ках гот­тен­то­тов ря­дом с ми­фом о хит­ром Ша­ка­ле, ко­то­рый раз­ны­ми шту­ка­ми вы­ма­нил у Льва луч­шую часть его до­бы­чи и на спи­не ко­то­ро­го бы­ла выж­же­на Солн­цем, ког­да он взду­мал его по­хи­тить, чер­ная по­ло­са, по­яв­ля­ет­ся нравст­вен­ное по­уче­ние о Льве, ко­то­рый во­об­ра­зил, что он муд­рее сво­ей Ма­те­ри, и был убит копьем Охот­ни­ка, по­то­му что не пос­лу­шал­ся ее, ког­да она пре­дос­те­ре­га­ла его от убий­ст­вен­но­го соз­да­ния, го­ло­ва ко­то­ро­го на од­ной ли­нии с его пле­ча­ми и грудью. Нас­то­ящая нравст­вен­ная апо­ло­гия встре­ча­ет­ся у зу­лу­сов в рас­ска­зе о зем­ле­рой­ке, ко­то­рая не пош­ла за сво­им хвос­том в тот день, ког­да вы­да­ва­лись хвос­ты, по­то­му что не лю­би­ла вы­хо­дить в дожд­ли­вую по­го­ду. Она только поп­ро­си­ла дру­гих жи­вот­ных, что­бы они зах­ва­ти­ли хвост и для нее, и вследст­вие это­го, ра­зу­ме­ет­ся, не по­лу­чи­ла его.

    Среди се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ле­генд о Ма­на­бо­зо встре­ча­ет­ся бас­ня с чис­то эзо­повс­ким юмо­ром. Ма­на­бо­зо, прев­ра­щен­ный в вол­ка, убил жир­но­го ло­ся и, бу­ду­чи очень го­ло­ден, тут же при­сел, что­бы съесть его. Но вдруг на не­го наш­ло сом­не­ние, с ко­то­рой сто­ро­ны прис­ту­пить к де­лу. Ес­ли на­чать с го­ло­вы, на­род бу­дет сме­яться и го­во­рить: он на­чал не с то­го кон­ца. Ес­ли на­чать с бо­ка, они ска­жут: он ест его бо­ком. На­ко­нец он ре­шил­ся и за­пус­тил бы­ло зу­бы в ла­ко­мый ку­со­чек, как вдруг око­ло не­го заск­ри­пе­ло де­ре­во. «Ти­ше, ти­ше! - крик­нул он де­ре­ву. - Я не мо­гу есть при та­ком шу­ме», - и, нес­мот­ря на свой го­лод, бро­сил обед и по­лез на де­ре­во, что­бы зас­та­вить его за­мол­чать, но заст­рял меж­ду дву­мя вет­вя­ми и не мог сдви­нуться с мес­та., Вот по­дош­ла стая вол­ков. «Иди­те той до­ро­гой, иди­те той до­ро­гой!» - кри­чит он им. Вол­ки по­ду­ма­ли: «Ве­ро­ят­но, он прип­ря­тал что-ни­будь здесь, ина­че он не по­со­ве­то­вал бы нам ид­ти дру­гой до­ро­гой». Они по­дош­ли, уви­де­ли ло­ся и съели его до кос­тей, в то вре­мя как Ма­на­бо­зо с за­вистью смот­рел на них. Меж­ду тем сильный по­рыв вет­ра, разд­ви­нув вет­ви, ос­во­бо­дил его, и он отп­ра­вил­ся до­мой, раз­мыш­ляя про се­бя: «Вот что зна­чит за­ни­маться пус­тя­ка­ми, ког­да име­ешь в ру­ках нас­то­ящее бла­го».

    В Ста­ром Све­те нра­во­учи­тельная бас­ня о жи­вот­ных при­над­ле­жа­ла к дос­та­точ­но поч­тен­ной древ­нос­ти, но она не сра­зу вы­тес­ни­ла прос­той и чис­тый жи­вот­ный миф. Ум ев­ро­пей­ца в те­че­ние ве­ков чер­пал уро­ки муд­рос­ти от во­рон и ли­сиц Эзо­па и в то же вре­мя нас­лаж­дал­ся ху­до­жест­вен­ны­ми, хо­тя и вов­се не на­зи­да­тельны­ми, рас­ска­за­ми о жи­вот­ных бо­лее пер­во­быт­но­го ти­па. И дей­ст­ви­тельно, соб­ра­ния Баб­рия и Фед­ра су­щест­во­ва­ли уже бо­лее ты­ся­чи лет, ког­да нас­то­ящий жи­вот­ный эпос дос­тиг сво­его пол­но­го раз­ви­тия в нес­рав­нен­ном «Рей­не­ке-Ли­се». По мне­нию Яко­ба Грим­ма, его фор­ми­ро­ва­ние мож­но прос­ле­дить до ори­ги­нально­го франкс­ко­го про­из­ве­де­ния XII в., ко­то­рое, в свою оче­редь, зак­лю­ча­ло в се­бе еще бо­лее древ­ние ма­те­ри­алы. «Рей­не­ке-Лис» - не ди­дак­ти­чес­кая по­эма (если ка­кое-ли­бо нра­во­уче­ние и встре­ча­ет­ся в ней кое-где, то оно по большей час­ти ма­ки­авел­лис­ти­чес­ко­го свой­ст­ва) и не са­ти­ра, как ед­ко она ни би­чу­ет че­ло­ве­ка во­об­ще и ду­хо­венст­во в осо­бен­нос­ти. Все су­щест­ва в ней - оли­цет­во­рен­ные ка­чест­ва. Лис оли­цет­во­ря­ет ко­варст­во, Мед­ведь - си­лу. Осел - ту­пое са­мо­до­вольство, Ов­ца - прос­то­ду­шие. Пре­лесть это­го рас­ска­за, ко­то­рым в сред­не­ве­ко­вой Ев­ро­пе нас­лаж­да­лись все клас­сы об­щест­ва, но ко­то­рый в на­ше вре­мя сде­лал­ся дос­то­яни­ем чуть ли не од­них уче­ных, зак­лю­ча­ет­ся пре­иму­щест­вен­но в ост­ро­ум­но про­ве­ден­ном со­че­та­нии свойств жи­вот­ных со свой­ст­ва­ми че­ло­ве­ка.

    Как ве­ли­ко бы­ло в сред­ние ве­ка вли­яние эпо­пеи Рей­не­ке, мож­но ви­деть из то­го, что Рей­нард, Брю­ин, Щан­тек­лер ос­та­лись име­на­ми, хо­ро­шо из­вест­ны­ми лю­дям, не име­ющим ни ма­лей­ше­го по­ня­тия о том, что они бы­ли пер­во­на­чально обоз­на­че­ни­ями ха­рак­те­ров в ве­ли­ком жи­вот­ном эпо­се. Сле­ды это­го вли­яния за­мет­ны еще бо­лее в сов­ре­мен­ном фран­цузс­ком язы­ке. Осел по­лу­чил свое наз­ва­ние «бо­дэ» от «бо­ду­ан», или «бал­ду­ин» - осел. Обык­но­вен­ные фран­цузс­кие сло­ва­ри не со­дер­жат да­же сло­ва «фу­пел», до та­кой сте­пе­ни ла­тинс­кое наз­ва­ние ли­си­цы бы­ло вы­тес­не­но из упот­реб­ле­ния франкс­ким его наз­ва­ни­ем в эпо­пее о жи­вот­ных, где лис на­зы­вал­ся Ра­гин­гар­дом, со­вет­ни­ком, что пе­реш­ло по­том в Рей­нхарт, Рей­нар, Ре­но. На­зи­да­тельные про­из­ве­де­ния, ко­то­рые Гримм през­ри­тельно на­зы­ва­ет «бас­ня­ми, раз­жи­жен­ны­ми до прос­то­го нра­во­уче­ния и ал­ле­го­рий» и «прес­ным нра­во­учи­тельным ча­ем, в чет­вер­тый раз нас­то­ян­ным на ста­рых листьях», - весьма сла­бы в эс­те­ти­чес­ком от­но­ше­нии срав­ни­тельно с под­лин­ны­ми ми­фа­ми о жи­вот­ных. Кри­ти­ки­ми­фо­ло­ги мо­гут смот­реть на них, по­доб­но то­му ре­бен­ку, ко­то­рый на­хо­дил весьма удоб­ным, что бас­ни Эзо­па пе­ча­та­ют­ся с «нра­во­уче­ни­ем», так что каж­дый мо­жет ви­деть, ко­то­рую из них мож­но про­пус­тить.

    При изу­че­нии прит­чи весьма яр­ко выс­ту­па­ет не­дос­та­ток спо­соб­нос­ти к отв­ле­че­нию, ко­то­рый всег­да имел та­кое па­губ­ное вли­яние на ве­ро­ва­вия че­ло­ве­чест­ва. Он при­во­дит к сме­ши­ва­нию ми­фа с ис­то­ри­чес­ким пре­да­ни­ем и за­тем­не­нию смыс­ла ис­то­рии, не­нуж­ным бал­лас­том бук­вально по­ни­ма­емо­го пре­да­ния. Сос­то­яние ума глу­хо­не­мой и сле­пой Ла­уры Бридж­мэн, столь по­учи­тельное для вы­яс­не­ния умст­вен­ных при­емов ма­ло­культур­ных, хо­тя и об­ла­да­ющих все­ми внеш­ни­ми чувст­ва­ми, лю­дей, вы­ра­жа­ет в край­ней фор­ме ту труд­ность, с ко­то­рой они восп­ри­ни­ма­ют ка­кой-ни­будь не­ре­альный рас­сказ. Ее ни­ка­кие мог­ли зас­та­вить ура­зу­меть, что ариф­ме­ти­чес­кие за­да­чи бы­ли вор­се не предс­тав­ле­ни­ем конк­рет­ных фак­тов, и на воп­рос учи­те­ля: «Если вы за че­ты­ре, дол­ла­ра мо­же­те ку­пить бо­чо­нок сид­ра, то сколько мо­же­те вы ку­пить за один дол­лар?» - она от­ве­ча­ла: «Я не мо­гу дать до­ро­го за сидр, по­то­му что он очень ки­сел».

    Поразительный при­мер это­го стрем­ле­ния к конк­рет­нос­ти предс­тав­ля­ют да­же лю­ди столь ци­ви­ли­зо­ван­ные, как буд­дис­ты, у ко­то­рых са­мые явст­вен­ные мо­ра­лис­ти­чес­кие бас­ни о жи­вот­ных ста­ли ис­тол­ко­вы­ваться как быль, как эпи­зо­ды свя­щен­ной ис­то­рии. Во вре­мя сво­их 550 рож­де­ний Га­ута­ма яв­лял­ся в об­ра­зе ля­гуш­ки, ры­бы, во­ро­ны, обезьяны и мно­гих дру­гих жи­вот­ных. Его пос­ле­до­ва­те­ли бы­ли так да­ле­ки от соз­на­ния ми­фи­чес­ко­го ха­рак­те­ра этих прев­ра­ще­ний, что в буд­дий­ских хра­мах сох­ра­ня­лись в ви­де ре­лик­вий шерсть, перья и кос­ти тех жи­вот­ных, в те­лах ко­то­рых оби­тал ве­ли­кий учи­тель.

    При на­ших сов­ре­мен­ных по­ня­ти­ях нра­во­уче­ние, ко­то­рое яв­ля­ет­ся са­мою целью рас­ска­за, есть приз­нак, неб­ла­гоп­ри­ят­ный для его ис­тин­нос­ти как фак­та. Но ес­ли слу­ча­лось, что да­же бас­ни о го­во­ря­щих жи­вот­ных и пти­цах по­ни­ма­лись в бук­вальном смыс­ле, то нельзя удив­ляться то­му, что са­мое оче­вид­ное нра­во­уче­ние не мог­ло спас­ти от та­ко­го же тол­ко­ва­ния прит­чи, в ко­то­рых дей­ст­во­ва­ли ли­ца, воз­мож­ные и по­хо­жие на лю­дей. Вви­ду это­го весьма по­лез­ной яв­ля­ет­ся пре­дос­то­рож­ность, с ко­то­рой в Но­вом за­ве­те каж­дая прит­ча яс­но обоз­на­че­на имен­но как прит­ча, но да­же и это ока­за­лось не­дос­та­точ­ным. М-с Джем­сон пе­ре­да­ет сле­ду­ющий лю­бо­пыт­ный факт из сво­ей жиз­ни: «Я пом­ню, что бы­ла уже не очень мо­ло­да, ког­да я не сом­не­ва­лась в су­щест­во­ва­нии бед­но­го Ла­за­ря, бо­га­ча, Ио­ан­на Крес­ти­те­ля и Иро­да, ког­да доб­рый са­ма­ря­нин был в мо­их гла­зах та­кое же дей­ст­ви­тельное ли­цо, как и лю­бой из апос­то­лов, ког­да я от все­го серд­ца жа­ле­ла не­ра­зум­ных дев, ко­то­рые за­бы­ли за­жечь свои све­тильни­ки и с ко­то­ры­ми, по мо­ему мне­нию, обош­лись слиш­ком стро­го. Та­кое же по­ня­тие о бук­вальной, фак­ти­чес­кой ис­тин­нос­ти прит­чи я с тех пор час­то встре­ча­ла у де­тей и у не­об­ра­зо­ван­ных, хо­тя и рев­ност­ных, слу­ша­те­лей и чи­та­те­лей Биб­лии. Я пом­ню, в ка­кой ужас приш­ла од­на доб­рая ста­руш­ка, ко­то­рой я ста­ра­лась объяснить нас­то­ящее зна­че­ние слов прит­чи и дать по­нять, что рас­сказ о блуд­ном сы­не вов­се не есть ис­тин­ное про­ис­шест­вие. Она ос­та­лась при сво­ем убеж­де­нии, что Хрис­тос не мог го­во­рить сво­им уче­ни­кам ни­че­го, кро­ме ис­ти­ны, и я соч­ла за луч­шее ос­та­вить ее в по­кое».

    Доказательство си­лы и упорст­ва ми­фи­чес­кой спо­соб­нос­ти, вы­ра­жа­юще­еся в пе­ре­хо­де прит­чи в псев­до­ис­то­рию, мо­жет слу­жить зак­лю­че­ни­ем это­го рас­суж­де­ния о ми­фо­ло­гии. Мы рас­смот­ре­ли в нем про­цес­сы оду­шев­ле­ния и оли­цет­во­ре­ния при­ро­ды, об­ра­зо­ва­ние ле­ген­ды пос­редст­вом пре­уве­ли­че­ния и изв­ра­ще­ния фак­тов, от­вер­де­ние ме­та­фо­ры вследст­вие лож­но по­ня­той ре­али­за­ции слов, прев­ра­ще­ние умоз­ри­тельных те­орий и еще ме­нее су­щест­вен­ных вы­мыс­лов в пред­по­ла­га­емые ис­то­ри­чес­кие со­бы­тия, пе­ре­ход ми­фа в чу­дес­ную ле­ген­ду, на­пол­не­ние то­пог­ра­фи­чес­ких и че­ло­ве­чес­ких имен фан­тас­ти­чес­ким со­дер­жа­ни­ем, при­ме­не­ние ми­фи­чес­ко­го со­бы­тия в ви­де нравст­вен­но­го при­ме­ра и неп­ре­рыв­ную крис­тал­ли­за­цию сказ­ки в ис­то­рию. Ис­сле­до­ва­ние этих слож­ных и неп­ра­вильных дей­ст­вий все бо­лее и бо­лее вы­яв­ля­ло два прин­ци­па ми­фо­ве­де­ния. Пер­вый зак­лю­ча­ет­ся в том, что ле­ген­да, бу­ду­чи клас­си­фи­ци­ру­ема в дос­та­точ­но длин­ном пос­те­пен­ном ря­ду, об­на­ру­жи­ва­ет та­кую пра­вильность раз­ви­тия, ко­то­рую ни­как нельзя объяснить бесп­ри­чин­ным вы­мыс­лом, и что воз­ник­но­ве­ние ее под­чи­не­но из­вест­ным за­ко­нам, сог­лас­но ко­то­рым каж­дый рас­сказ, как ста­рый, так и но­вый, име­ет свое оп­ре­де­лен­ное на­ча­ло и дос­та­точ­ную при­чи­ну сво­его по­яв­ле­ния. И это раз­ви­тие в дей­ст­ви­тельнос­ти так од­но­об­раз­но, что мы впра­ве смот­реть на миф как на ор­га­ни­чес­кий про­дукт че­ло­ве­чест­ва во­об­ще, про­дукт, в ко­то­ром ин­ди­ви­ду­альные, на­ци­ональные и да­же ра­со­вые от­ли­чия яв­ля­ют­ся под­чи­нен­ны­ми об­щим для все­го ми­ра свой­ст­вам че­ло­ве­чес­ко­го ума. Вто­рой прин­цип ка­са­ет­ся от­но­ше­ния ми­фа к ис­то­рии. Спра­вед­ли­во, что отыс­ки­ва­ние изу­ве­чен­ных, ис­ка­жен­ных пре­да­ний о дей­ст­ви­тельных со­бы­ти­ях, сос­тав­ляв­шее глав­ную часть преж­них ми­фо­ло­ги­чес­ких ис­сле­до­ва­ний, по-ви­ди­мо­му, ста­но­вит­ся тем бо­лее бе­зус­пеш­ным, чем бо­лее рас­ши­ря­ет­ся изу­че­ние ле­ген­ды. Да­же впле­тен­ные в са­мую ткань ми­фа от­рыв­ки под­лин­но ис­то­ри­чес­ко­го пре­да­ния по большей час­ти так ис­ка­же­ны, что не только не спо­собст­ву­ют разъясне­нию ис­то­рии, но нуж­да­ют­ся в разъясне­нии со сто­ро­ны ис­то­рии. И тем не ме­нее твор­цы и рас­сказ­чи­ки по­эти­чес­кой ле­ген­ды бес­соз­на­тельно и как бы по­ми­мо сво­ей во­ли сох­ра­ни­ли для нас мас­су ос­но­ва­тельных ис­то­ри­чес­ких сви­де­тельств. Они вла­га­ли в ми­фи­чес­кие жиз­не­опи­са­ния бо­гов и ге­ро­ев свое пра­де­довс­кое нас­ле­дие мыс­ли и ре­чи, они об­на­ру­жи­ва­ли в пост­ро­ении сво­их ле­генд ход сво­их собст­вен­ных мыс­лей, они сох­ра­ни­ли, та­ким об­ра­зом, ис­кус­ства и обы­чаи, фи­ло­со­фию и ре­ли­гию сво­его вре­ме­ни. Миф есть ис­то­рия его ав­то­ров, а не дей­ст­ву­ющих в нем лиц. Он есть вос­по­ми­на­ние о жиз­ни не сверхъестест­вен­ных ге­ро­ев, а соз­дав­ших его сво­им по­эти­чес­ким во­об­ра­же­ни­ем на­ро­дов.

    

    

    

    

    Существуют ли те­перь или су­щест­во­ва­ли ли преж­де пле­ме­на лю­дей, столь низ­кие по сво­ей культу­ре, что у них не бы­ло ни­ка­ких ре­ли­ги­оз­ных по­ня­тий? Прак­ти­чес­ки это яв­ля­ет­ся воп­ро­сом о все­общ­нос­ти ре­ли­гии, воп­ро­сом, на ко­то­рый в те­че­ние стольких сто­ле­тий от­ве­ча­ли то ут­вер­ди­тельно, то от­ри­ца­тельно и в обо­их слу­ча­ях с уве­рен­ностью, предс­тав­ля­ющей рез­кий конт­раст с бед­ностью при­во­ди­мых до­ка­за­тельств. Эт­ног­ра­фы, об­ра­ща­ясь к те­ории раз­ви­тия для объясне­ния ци­ви­ли­за­ция и рас­смат­ри­вая пре­емст­вен­ность пос­ле­до­ва­тельных сту­пе­ней культу­ры друг от дру­га, при­ня­ли бы с не­обы­чай­ным ин­те­ре­сом… вся­кое из­вес­тие о пле­ме­нах, вов­се не име­ющих ре­ли­гии. «Вот, - ска­за­ли бы они, - лю­ди, со­вер­шен­но ли­шен­ные ре­ли­гии, по­то­му что их пред­ки ее не име­ли, лю­ди, предс­тав­ля­ющие до­ре­ли­ги­оз­ное сос­то­яние че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, из ко­то­ро­го с те­че­ни­ем вре­ме­ни воз­ник­ли ус­ло­вия для раз­ви­тия ре­ли­гии». По мо­ему мне­нию, брать та­кое ос­но­ва­ние за точ­ку отп­рав­ле­ния при ис­сле­до­ва­нии раз­ви­тия ре­ли­гии не сов­сем це­ле­со­об­раз­но. Хо­тя те­оре­ти­чес­кая ни­ша го­то­ва и удоб­на, но ста­туя, ко­то­рая долж­на за­пол­нить ее, еще не за­кон­че­на. Слу­чай этот до не­ко­то­рой сте­пе­ни на­по­ми­на­ет опи­са­ния пле­мен, ко­то­рые буд­то бы су­щест­ву­ют, не имея ни­ка­ко­го язы­ка и не зная упот­реб­ле­ния ог­ня. Нич­то в при­ро­де ве­щей не го­во­рит про­тив воз­мож­нос­ти по­доб­но­го су­щест­во­ва­ния, но на са­мом де­ле та­кие пле­ме­на еще не отк­ры­ты. Точ­но так же ут­верж­де­ние, что ди­кие пле­ме­на, со­вер­шен­но чуж­дые ре­ли­ги­оз­ных по­ня­тий, бы­ли дей­ст­ви­тельно най­де­ны, не опи­ра­ет­ся на дос­та­точ­ное ко­ли­чест­во до­ка­за­тельств, ко­то­рых мы впра­ве тре­бо­вать для та­ко­го иск­лю­чи­тельно­го слу­чая: Слу­ча­ет­ся не­ред­ко, что тот же са­мый пи­са­тель, ко­то­рый в об­щих вы­ра­же­ни­ях про­возг­ла­ша­ет от­сутст­вие ре­ли­ги­оз­ных эле­мен­тов у опи­сы­ва­емых им ди­ка­рей, сам при­во­дит фак­ты, до­ка­зы­ва­ющие не­сос­то­ятельность его ут­верж­де­ний. Нап­ри­мер, д-р Ланг за­яв­ля­ет, что уро­жен­цы Авст­ра­лии не только не име­ют ни­ка­ко­го по­ня­тия о выс­шем бо­жест­ве, твор­це и су­дии и ни­ка­ко­го пред­ме­та обо­же­ния - ни идо­лов, ни хра­мов, ни жерт­воп­ри­но­ше­ний, но что «у них нет да­же ни­ка­ких приз­на­ков ре­ли­гии или ре­ли­ги­оз­ных об­ря­дов, ко­то­рые мог­ли бы от­ли­чать их от без­душ­ных жи­вот­ных». Не один пи­са­тель ссы­лал­ся по­том на эти сло­ва, упус­кая из ви­ду не­ко­то­рые под­роб­нос­ти, встре­ча­ющи­еся в той же кни­ге, меж­ду тем из этих пос­лед­них мож­но бы­ло бы уз­нать кое-что весьма зна­ме­на­тельное. Нап­ри­мер, та­кая бо­лезнь, как ос­па, от ко­то­рой иног­да стра­да­ют ту­зем­цы, при­пи­сы­ва­ет­ся ими «вли­янию Бу­диа, зло­го ду­ха, на­хо­дя­ще­го нас­лаж­де­ние в нес­частье дру­гих су­ществ». Ког­да ту­зем­цы бе­рут со­ты ди­ких пчел, они обык­но­вен­но ос­тав­ля­ют нес­колько ме­да для Буд­даи[85]. На не­ко­то­рых двух­го­дич­ных соб­ра­ни­ях квинс­лендс­ких пле­мен мо­ло­дые де­вуш­ки при­но­сят­ся в жерт­ву для уми­лос­тив­ле­ния ка­ко­го-то зло­го бо­жест­ва. На­ко­нец, по от­зы­вам дос­то­поч­тен­но­го У. Рид­лея, он, «раз­го­ва­ри­вая с ту­зем­ца­ми, всег­да встре­чал у них оп­ре­де­лен­ные пре­да­ния о сверхъестест­вен­ных су­щест­вах, Ба­ям, го­лос ко­то­рых им слы­шен в гро­ме и ко­то­рые соз­да­ли все су­щест­ву­ющее, о Дур­ра­му­лу­не, на­чальни­ке де­мо­нов, ис­точ­ни­ке бо­лез­ней, нес­час­тий и муд­рос­ти, ко­то­рый по­яв­ля­ет­ся в об­ра­зе змеи на их больших соб­ра­ни­ях». Бла­го­да­ря еди­но­душ­но­му сви­де­тельству большо­го чис­ла наб­лю­да­те­лей из­вест­но, что ту­зем­цы Авст­ра­лии бы­ли при по­яв­ле­нии ев­ро­пей­цев и ос­та­лись до сих пор на­ро­дом, ум ко­то­ро­го пе­ре­пол­нен са­мы­ми жи­вы­ми предс­тав­ле­ни­ями о ду­шах, де­мо­нах и бо­жест­вах.

    Описания Моф­фа­та, от­но­ся­щи­еся к бе­чу­анам в Аф­ри­ке, не ме­нее за­ме­ча­тельны. Он го­во­рит, что эти лю­ди ни­ког­да не слы­ха­ли о бес­смер­тии ду­ши», а меж­ду тем ра­нее у не­го со­об­ща­ет­ся, что сло­во, ко­то­рым это пле­мя обоз­на­ча­ет те­ни умер­ших, есть «ли­ри­ти». Фе­ликс де Аза­ра го­во­рит о не­вер­нос­ти ут­верж­де­ний ду­хов­ных лиц, буд­то ту­зем­ные пле­ме­на Юж­ной Аме­ри­ки име­ют ре­ли­гию. Он пря­мо объявля­ет, что у них нет ни­ка­кой ре­ли­гии. Тем не ме­нее в сво­ем со­чи­не­нии он при­во­дит фак­ты вро­де то­го, что па­яг­ва за­ры­ва­ют ору­жие и одеж­ду вмес­те с те­ла­ми умер­ших, име­ют не­ко­то­рое по­ня­тие о бу­ду­щей жиз­ни и что гу­ана ве­ру­ют в су­щест­во, наг­раж­да­ющее доб­рых и на­ка­зы­ва­ющее злых. Та­кое не­ос­мыс­лен­ное от­ри­ца­ние ре­ли­гии и чувст­ва за­кон­нос­ти у при­ми­тив­ных пле­мен этих стран впол­не оп­рав­ды­ва­ет мет­кую кпи-гкху д'Орбиньи: «Вот что он го­во­рит о всех опи­сы­ва­емых м на­ро­дах оп­ро­вер­гая свои собст­вен­ные по­ло­же­ния фак­та­ми, ко­то­рые он при­во­дит для их подт­верж­де­ния».

    Такие при­ме­ры по­ка­зы­ва­ют нас­колько оши­боч­ны бы­ва­ют суж­де­ния, ес­ли они ос­но­ва­ны на про­из­вольном ог­ра­ни­че­нии смыс­ла слов. Ланг, Moф­фат и Аза­ра - пи­са­те­ли, ко­то­рым эт­ног­ра­фия обя­за­на мно­ги­ми цен­ны­ми све­де­ни­ями о ви­ден­ных ими пле­ме­нах, но они, по-ви­ди­мо­му, не приз­на­ва­ли ре­ли­ги­ей то­го, что не по­хо­ди­ло на вы­ра­бо­тан­ную и оп­ре­де­лен­ную те­оло­гию культур­ных на­ро­дов. Они при­пи­сы­ва­ли от­сутст­вие ре­ли­гии пле­ме­нам, ве­ро­ва­ния ко­то­рых не бы­ли сход­ны с их собст­вен­ны­ми, и приб­ли­жа­лись в этом к бо­гос­ло­вам, ко­то­рые столь час­то на­зы­ва­ли ате­ис­та­ми лю­дей, ве­ро­вав­ших в дру­гие бо­жест­ва, чем они. Мы на­хо­дим та­кие от­зы­вы уже в то вре­мя, ког­да древ­ние арий­цы опи­сы­ва­ли ко­рен­ные пле­ме­на Ин­дии как «аде­ва», т. е. без­бож­ни­ков, или ког­да гре­ки при­ла­га­ли со­от­ветст­ву­ющее вы­ра­же­ние «ате­ой» к древ­ним хрис­ти­анам, ко­то­рые не ве­ри­ли в их клас­си­чес­ких бо­гов. Мы на­хо­дим их и у те­оло­гов срав­ни­тельно но­вых вре­мен, ко­то­рые про­возг­ла­ша­ли ате­ис­та­ми не ве­ру­ющих в вол­шебст­во и апос­тольскую пре­емст­вен­ность. На­ко­нец, мы то же ви­дим у сов­ре­мен­ных бо­гос­ло­вов, ко­то­рые го­то­вы, как и в прош­лом сто­ле­тии, ут­верж­дать, что на­ту­ра­лис­ты, при­дер­жи­ва­ющи­еся те­ории пос­те­пен­но­го раз­ви­тия ви­дов, долж­ны по­это­му по не­об­хо­ди­мос­ти иметь ате­ис­ти­чес­кое мне­ние. Эти фак­ты предс­тав­ля­ют со­бой при­ме­ры бо­гос­ловс­ко­го изв­ра­ще­ния, од­ним из ре­зульта­тов ко­то­ро­го яв­ля­ет­ся столь обыч­ное не­по­ни­ма­ние ре­ли­гии при­ми­тив­ных об­ществ, по­ра­жа­ющее вся­ко­го уче­но­го, дос­тиг­ше­го бо­лее вы­со­кой сте­пе­ни по­ни­ма­ния этих яв­ле­ний.

    Некоторые мис­си­оне­ры, без сом­не­ния, впол­не по­ни­ма­ют умы ди­ка­рей, с ко­то­ры­ми им при­хо­дит­ся иметь де­ло, и, в са­мом де­ле, от та­ких лю­дей, как Кранц, Доб­риц­го­фер, Шарльвуа, Эл­лис, Гар­ди, Кол­ле­у­эй, Уильсон и Уильяме, мы по­лу­чи­ли под­роб­ней­шие све­де­ния о низ­ших фа­зах ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ний. Но «ре­ли­ги­оз­ный мир» большей частью так пре­ис­пол­нен не­на­вис­ти и през­ре­ния к ве­ро­ва­ни­ям языч­ни­ков - об­шир­ные об­лас­ти ко­то­рых на зем­ном ша­ре ок­ра­ше­ны чер­ным цве­том на мис­си­онерс­ких кар­тах, - что у не­го ос­та­ет­ся ма­ло воз­мож­нос­ти по­ни­мать их. Это не долж­но иметь мес­та у тех ис­сле­до­ва­те­лей, ко­то­рые прос­то стре­мят­ся по­нять при­ро­ду и зна­че­ние низ­ших сту­пе­ней ре­ли­гии. Эти лю­ди, впол­не соз­на­ющие те не­ле­пос­ти, ко­то­рые слу­жат пред­ме­та­ми ве­ры, и ужа­сы, со­вер­ша­емые во имя этих ве­ро­ва­ний, бу­дут все-та­ки смот­реть с теп­лым учас­ти­ем на все про­яв­ля­ющи­еся у лю­дей приз­на­ки серьезно­го стрем­ле­ния най­ти ис­ти­ну при по­мо­щи то­го сла­бо­го све­та, ко­то­рый для них дос­ту­пен. По­доб­ные уче­ные бу­дут ста­раться отыс­кать - смысл в са­мых гру­бых и ре­бя­чес­ких уче­ни­ях, ко­то­рые час­то на­ибо­лее тем­ны для тех, кто от­да­ет­ся им с на­ибольшим ув­ле­че­ни­ем. Они бу­дут ис­кать ра­зум­ную мысль, по­ро­див­шую об­ря­ды, ка­жу­щи­еся те­перь бе­зу­ми­ем или гру­бым су­еве­ри­ем. Наг­ра­дой этих ис­сле­до­ва­те­лей бу­дет бо­лее ра­ци­ональное по­ни­ма­ние ве­ро­ва­ний лю­дей, с ко­то­ры­ми они жи­вут, так как че­ло­век, по­ни­ма­ющий только од­ну ре­ли­гию, по­ни­ма­ет ее на са­мом де­ле не больше, чем че­ло­век, зна­ющий один только язык, по­ни­ма­ет пос­лед­ний. Нет че­ло­ве­чес­кой ре­ли­гии, ко­то­рая сто­яла бы со­вер­шен­но от­дельно от дру­гих: мыс­ли и прин­ци­пы сов­ре­мен­но­го хрис­ти­анст­ва име­ют умст­вен­ные ни­ти да­ле­ко по­за­ди, за пре­де­ла­ми дох­рис­ти­анс­ких вре­мен, в са­мых пер­вых на­чат­ках че­ло­ве­чес­кой ци­ви­ли­за­ции и, мо­жет быть, да­же са­мо­го су­щест­во­ва­ния че­ло­ве­ка.

    Если наб­лю­да­те­ли, имев­шие удоб­ные слу­чай для изу­че­ния ре­ли­гии ди­ка­рей, от­но­си­лись иног­да столь не­ра­зум­но к фак­там, на­хо­див­шим­ся пе­ред их гла­за­ми, то пос­пеш­ные от­ри­ца­ния дру­гих, выс­ка­зы­вав­ши суж­де­ния, не ос­но­ван­ные ни на ка­ких фак­тах, не мо­гут, ко­неч­но, иметь зна­че­ния. Пу­те­шест­вен­ник XVI в. да­ет чрез­вы­чай­но ти­пи­чес­кое опи­са­ние ту­зем­цев Фло­ри­ды. «Что ка­са­ет­ся ре­ли­гии это­го на­ро­да, ко­то­рый мы встре­ти­ли, - го­во­рит он, - то за не­дос­тат­ком зна­ния их язы­ка мы не мог­ли убе­диться ни из зна­ков, ни из жес­тов, бы­ла ли у них ка­кая-ни­будь ре­ли­гия или ка­кой-ни­будь за­кон во­об­ще… Мы по­ла­га­ем, что у них нет ни­ка­кой ре­ли­гии и что они жи­вут каж­дый по сво­ему лич­но­му про­из­во­лу». Бо­лее пол­ное изу­че­ние этих фло­рид­цев по­ка­за­ло, од­на­ко, что у них бы­ла ре­ли­гия, и ус­пе­хи зна­ния оп­ро­верг­ли мно­го дру­гих пос­пеш­ных суж­де­ний в том же ро­де.

    Так, нап­ри­мер, пи­са­те­ли со­об­ща­ли обык­но­вен­но, что ту­зем­цы Ма­да­гас­ка­ра не име­ли ни­ка­ко­го по­ня­тия о бу­ду­щей жиз­ни и ни­ка­ких слов для обоз­на­че­ния ду­ши или ду­ха. Дампье, со­би­рав­ший све­де­ния о ре­ли­гии ту­зем­цев Ти­мо­ра, при­шел к вы­во­ду, что у них не бы­ло ни­ка­кой ре­ли­гии, а сэр Т. Ро, ко­то­рый вы­са­дил­ся в Сал­данья-Бэй на пу­ти ко дво­ру Ве­ли­ко­го Мо­го­ла, за­ме­тил от­но­си­тельно гот­тен­то­тов, что «они ос­та­ви­ли свою при­выч­ку во­ро­вать, но не име­ют ни­ка­ко­го по­ня­тия о бо­ге или о ре­ли­гии». В чис­ле мно­го­чис­лен­ных све­де­ний, соб­ран­ных сэ­ром Джо­ном Леб­бо­ком в до­ка­за­тельство от­сутст­вия или сла­бо­го раз­ви­тия ре­ли­гии у при­ми­тив­ных об­ществ, мож­но най­ти мно­гое, что под­ле­жит отк­ры­той кри­ти­ке с этой точ­ки зре­ния. Так, уве­ре­ния, что ту­зем­цы ост­ро­вов Са­моа не име­ют ре­ли­гии, не мо­гут ус­то­ять про­тив под­роб­но­го опи­са­ния ве­ро­ва­ний са­мо­ан­цев, сос­тав­лен­но­го дос­то­поч­тен­ным Г. Тер­не­ром. Точ­но так же ут­верж­де­ние, что ту­пи­нам­ба в Бра­зи­лии не зна­ют ни­ка­кой ре­ли­гии, не мо­жет быть при­ня­то без ка­ких-ли­бо бо­лее по­ло­жи­тельных до­ка­за­тельств, так как ре­ли­ги­оз­ные ве­ро­ва­ния и об­ря­ды пле­ме­ни ту­пи бы­ли опи­са­ны у Ле­ри, де Ла­ета и дру­гих ав­то­ров.

    Даже с большой зат­ра­той вре­ме­ни и тру­да и при пол­ном зна­нии язы­ка не всег­да лег­ко до­биться от ди­ка­рей под­роб­ных све­де­ний от­но­си­тельно их ре­ли­гии. Они ско­рее ста­ра­ют­ся скрыть от жад­но­го и през­ри­тельно­го иност­ран­ца свое пок­ло­не­ние бо­гам, и пос­лед­ние по­доб­но сво­им пок­лон­ни­кам бе­гут от ли­ца бе­ло­го че­ло­ве­ка и его бо­лее мо­гу­щест­вен­но­го бо­га. Наб­лю­де­ния Спро­та на Ван­ку­ве­ро­вом ост­ро­ве слу­жат убе­ди­тельлым при­ме­ром та­ко­го по­ло­же­ния ве­щей: «Я жил два го­да сре­ди ту­зем­цев ат, не пе­рес­та­вая ин­те­ре­со­ваться пос­то­ян­но их ре­ли­ги­оз­ны­ми ве­ро­ва­ни­ями, преж­де чем мог отк­рыть у них ка­кие-ли­бо идеи от­но­си­тельно уп­рав­ля­ющей на­ми влас­ти или бу­ду­щей жиз­ни. Бе­ре­го­вые тор­гов­цы и дру­гие ли­ца, хо­ро­шо зна­ко­мые с эти­ми людьми, го­во­ри­ли мне, что у них вов­се нет по­доб­ных идей, и это мне­ние подт­верж­да­лось раз­го­во­ра­ми со мно­ги­ми из ме­нее раз­ви­тых ди­ка­рей. Но под ко­нец мне уда­лось най­ти нуж­ную мне пу­те­вод­ную нить». Тог­да ока­за­лось, что за все вре­мя скры­ва­ли це­лую ха­рак­тер­ную сис­те­му ре­ли­ги­оз­ных уче­ний от­но­си­тельно душ и их пе­ре­се­ле­ний, от­но­си­тельно ду­хов, де­ла­ющих лю­дям доб­ро или зло, и ве­ли­ких бо­гов, сто­ящих вы­ше этих ду­хов.

    Таким об­ра­зом, да­же в тех слу­ча­ях, ког­да не най­де­но ни­ка­ких по­ло­жи­тельных ука­за­ний на ре­ли­ги­оз­ные идеи у ка­ко­го-ни­будь от­дельно­го пле­ме­ни, сле­ду­ет при­ни­мать с не­до­ве­ри­ем от­ри­ца­ния вся­ко­го наб­лю­да­те­ля, от­но­ше­ния ко­то­ро­го к раз­би­ра­емо­му пле­ме­ни не бы­ли близ­ки и дру­жест­вен­ны. Нап­ри­мер, про ан­да­манс­ких ост­ро­ви­тян один ис­сле­до­ва­тель го­во­рит, что у них нет да­же са­мых гру­бых эле­мен­тов ре­ли­ги­оз­но­го ве­ро­ва­ния. Меж­ду тем ока­зы­ва­ет­ся, что ту­зем­цы не поз­на­ко­ми­ли его да­же с гру­бой му­зы­кой, су­щест­во­вав­шей у них, так что ед­ва ли мож­но бы­ло пред­по­ло­жить со сто­ро­ны отк­ро­вен­ность от­но­си­тельно ре­ли­гии, ес­ли бы она и бы­ла у них.

    В на­ше вре­мя са­мое по­ра­зи­тельное от­ри­ца­ние ре­ли­гии ди­ких пле­мен встре­ча­ет­ся у сэ­ра Сэ­мю­эля Бе­ке­ра в от­че­те, предс­тав­лен­ном в 1866 г. Лон­донс­ко­му эт­но­ло­ги­чес­ко­му об­щест­ву. Здесь мы чи­та­ем: «Са­мые се­вер­ные пле­ме­на Бе­ло­го Ни­ла суть: дин­ка, шил­лук, ну­эр, кич, бор, али­аб и шир. Об­ще­го опи­са­ния бу­дет дос­та­точ­но для всех, иск­лю­чая пле­мя кич. У всех без иск­лю­че­ния не встре­ча­ет­ся ни­ка­ко­го по­ня­тия о выс­шем су­щест­ве. У них нет так­же ни­ка­ко­го ро­да бо­го­по­чи­та­ния или идо­ло­пок­лонст­ва. Тем­но­та их ума не ос­ве­ще­на да­же ни од­ним лу­чом су­еве­рия». Ес­ли бы этот ува­жа­емый ис­сле­до­ва­тель го­во­рил о пле­ме­ни ла­ту­ка или дру­гих пле­ме­нах, из­вест­ных эт­ног­ра­фам только из его сно­ше­ний с ни­ми, то его со­об­ще­ния мог­ли бы, по край­ней ме­ре, наз­ваться луч­ши­ми из су­щест­ву­ющих, по­ка бо­лее под­роб­ное опи­са­ние не подт­вер­ди­ло бы или не оп­ро­верг­ло их. Но, го­во­ря та­ким об­ра­зом о срав­ни­тельно хо­ро­шо из­вест­ных пле­ме­нах, нап­ри­мер дин­ка, шил­лук и ну­эр, сэр Бе­кер, по-ви­ди­мо­му, не зна­ет су­щест­во­ва­ния опуб­ли­ко­ван­ных опи­са­ний о жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях дин­ка, об их ве­ро­ва­ни­ях в доб­рых и злых ду­хов, об их доб­ром бо­жест­ве и твор­це, жи­ву­щем на не­бе, - Ден­ди­де. Точ­но так же нам хо­ро­шо из­вест­но о Не­аре, бо­жест­ве ну­эров, и твор­це у пле­ме­ни шил­лук, ко­то­рый опи­сы­ва­ет­ся по­се­ща­ющим, по­доб­но дру­гим бо­гам, свя­щен­ный лес или де­ре­во. Ка­уф­ман, Брен-Рол­ле, Ле­жан и дру­гие наб­лю­да­те­ли предс­та­ви­ли по­ло­жи­тельные све­де­ния о ре­ли­гии этих пле­мен Бе­ло­го Ни­ла на нес­колько лет раньше то­го, как сэр Бе­кер столь пос­пеш­но от­верг у них су­щест­во­ва­ние ка­кой бы то ни бы­ло ре­ли­гии.

    Первое, что предс­тав­ля­ет­ся не­об­хо­ди­мым при сис­те­ма­ти­чес­ком изу­че­нии ре­ли­гии при­ми­тив­ных об­ществ, - это оп­ре­де­ле­ние са­мой ре­ли­гии. Ес­ли в этом оп­ре­де­ле­нии тре­бо­вать для ре­ли­гии ве­ро­ва­ния в вер­хов­ное бо­жест­во или суд пос­ле смер­ти, пок­ло­не­ния идо­лам, обы­ча­ев жерт­воп­ри­но­ше­ния или дру­гих ка­ких-ли­бо бо­лее или ме­нее расп­рост­ра­нен­ных уче­ний или об­ря­дов, то, ко­неч­но, -при­дет­ся иск­лю­чить мно­гие пле­ме­на из ка­те­го­рии ре­ли­ги­оз­ных. Но столь уз­кое оп­ре­де­ле­ние име­ет тот не­дос­та­ток, что оно отож­деств­ля­ет ре­ли­гию ско­рее с част­ны­ми про­яв­ле­ни­ями ве­ро­ва­ний, чем с бо­лее глу­бо­кою мыс­лыю, ко­то­рая ле­жит в ос­но­ве их. Це­ле­со­об­раз­нее все­го бу­дет прос­то при­нять за оп­ре­де­ле­ние ми­ни­му­ма ре­ли­гии ве­ро­ва­ние в ду­хов­ных су­ществ.

    Если при­ло­жить эту мер­ку к опи­са­нию при­ми­тив­ных об­ществ в от­но­ше­нии их ре­ли­гий, по­лу­чат­ся сле­ду­ющие ре­зульта­ты. Нельзя по­ло­жи­тельно ут­верж­дать, что каж­дое из жи­ву­щих пле­мен приз­на­ет су­щест­во­ва­ние ду­хов­ных су­ществ, по­то­му что пер­во­быт­ное сос­то­яние зна­чи­тельно­го чис­ла их в этом от­но­ше­нии тем­но и вследст­вие быст­рых из­ме­не­ний или вы­ми­ра­ния пле­мен оно мо­жет ос­таться сов­сем не­из­вест­ным. Еще ме­нее ос­но­ва­тельно бы­ло бы счи­тать, что каж­дое пле­мя, упо­ми­на­емое в ис­то­рии или из­вест­ное нам по древ­ним па­мят­ни­кам, бе­зус­лов­но об­ла­да­ло при­ня­тым на­ми ми­ни­му­мом ре­ли­гии. Но, ко­неч­но, все­го не­ра­зум­нее бы­ло бы приз­на­вать та­кое за­ча­точ­ное ве­ро­ва­ние ес­тест­вен­ным или инс­тинк­тив­ным у всех че­ло­ве­чес­ких пле­мен во все вре­ме­на. В са­мом де­ле, нет ни­ка­ких фак­тов, оп­рав­ды­ва­ющих мне­ние, буд­то че­ло­век, спо­соб­ный, как из­вест­но, к столь вы­со­ко­му умст­вен­но­му раз­ви­тию, не мог воз­вы­ситься из не­ре­ли­ги­оз­но­го сос­то­яния, пред­шест­во­вав­ше­го то­му ре­ли­ги­оз­но­му уров­ню, к ко­то­ро­му он при­шел нас­то­ящее вре­мя. Же­ла­тельно бы­ло бы, впро­чем, взять ос­но­ва­ние на­ших ис­сле­до­ва­ний наб­лю­де­ние, а не умоз­ри­тельное зак­лю­че­ние. Здесь, нас­колько я мо­гу су­дить на ос­но­ва­нии гро­мад­ной мас­сы фак­тов, мы долж­ны до­пус­тить, что ве­ро­ва­ние в ду­хов­ных су­ществ об­на­ру­жи­ва­ет­ся у всех по­зи­тив­ных об­ществ, ко­то­рые уда­лось уз­нать бли­же. Све­де­ния же об от­сутст­вии та­ко­го ве­ро­ва­ния от­но­сят­ся или к древ­ним пле­ме­нам, или к бо­лее или ме­нее не­пол­но опи­сан­ным сов­ре­мен­ным на­ро­дам[86].

    Точное зна­че­ние та­ко­го по­ло­же­ния ве­щей для изу­че­ния воп­ро­са о про­ис­хож­де­нии ре­ли­гии мо­жет быть вкрат­це вы­ра­же­но в сле­ду­ющих сло­вах. Ес­ли бы бы­ло яс­но до­ка­за­но, что без­ре­ли­ги­оз­ные ди­ка­ри су­щест­ву­ют или су­щест­во­ва­ли, эти пос­лед­ние мог­ли бы слу­жить, по край­ней ме­ре, предс­та­ви­те­ля­ми то­го сос­то­яния че­ло­ве­ка, ко­то­рое пред­шест­во­ва­ло дос­ти­же­нию ре­ли­ги­оз­ной фа­зы культу­ры. Упот­реб­ле­ние по­доб­но­го ар­гу­мен­та, впро­чем, не­же­ла­тельно, так как ука­за­ния пле­мен, не зна­ющих ре­ли­гии, опи­ра­ют­ся, как мы ви­де­ли, на фак­ты, час­то лож­но по­ня­тые или всег­да ли­шен­ные до­ка­за­тельнос­ти. До­во­ды в пользу ес­тест­вен­но­го и пос­те­пен­но­го раз­ви­тия ре­ли­ги­оз­ных идей в че­ло­ве­чес­ком ро­де не те­ря­ют сво­ей си­лы, ес­ли мы от­верг­нем со­юз­ни­ка, по­ка еще слиш­ком сла­бо­го, что­бы слу­жить на­деж­ной опо­рой. Пле­ме­на, не зна­ющие ре­ли­гии, мо­жет быть, не су­щест­ву­ют в на­ши дни, но этот факт в воп­ро­се о пос­те­пен­ном раз­ви­тии ре­ли­гии зна­чит не бо­лее, чем не­воз­мож­ность най­ти в нас­то­ящее вре­мя анг­лий­ское се­ле­ние, в ко­то­ром не бы­ло бы нож­ниц, книг или спи­чек, по от­но­ше­нию к фак­ту, что бы­ло вре­мя, ког­да в стра­не не зна­ли по­доб­ных ве­щей.

    Я на­ме­рен прос­ле­дить здесь под име­нем ани­миз­ма глу­бо­ко при­су­щее че­ло­ве­ку уче­ние о ду­хов­ных су­щест­вах, ко­то­рое слу­жит воп­ло­ще­ни­ем сущ­нос­ти спи­ри­ту­алис­ти­чес­кой фи­ло­со­фии в про­ти­во­по­лож­ность ма­те­ри­алис­ти­чес­кой. Ани­мизм не предс­тав­ля­ет но­во­го тех­ни­чес­ко­го тер­ми­на, хо­тя и упот­реб­ля­ет­ся те­перь очень ред­ко[87]. Вследст­вие его осо­бо­го от­но­ше­ния к уче­нию о ду­ше он бу­дет чрез­вы­чай­но удо­бен для вы­яс­не­ния при­ня­то­го здесь воз­зре­ния на про­цесс раз­ви­тия ре­ли­ги­оз­ных идей в че­ло­ве­чес­ком ро­де. Сло­во «спи­ри­ту­ализм», хо­тя оно мо­жет упот­реб­ляться и упот­реб­ля­лось во мно­гих слу­ча­ях в очень ши­ро­ком смыс­ле, име­ет для нас тот не­дос­та­ток, что оно слу­жит для обоз­на­че­ния осо­бой сов­ре­мен­ной сек­ты, при­дер­жи­ва­ющей­ся са­мых край­них спи­ри­ту­алис­ти­чес­ких воз­зре­ний, ко­то­рые, од­на­ко, не мо­гут быть при­ня­ты за ти­пи­чес­кое вы­ра­же­ние этих взгля­дов в це­лом ми­ре. Сло­во «спи­ри­ту­ализм» в са­мом ши­ро­ком его зна­че­нии, т.е. об­щее уче­ние о ду­хов­ных су­щест­вах, за­ме­не­но у нас сло­вом «ани­мизм».

    Анимизм ха­рак­те­ри­зу­ет пле­ме­на, сто­ящие на весьма низ­ких сту­пе­нях раз­ви­тия че­ло­ве­чест­ва, он под­ни­ма­ет­ся от­сю­да без пе­ре­ры­вов, но глу­бо­ко ви­до­из­ме­ня­ет­ся при пе­ре­хо­де к вы­со­кой сов­ре­мен­ной культу­ре. Там, где от­дельные лич­нос­ти или це­лые шко­лы при­дер­жи­ва­ют­ся про­тив­ных мне­ний, пос­лед­ние мож­но обык­но­вен­но объяснить не низ­кой сте­пенью ци­ви­ли­за­ции, а позд­ней­ши­ми из­ме­не­ни­ями в хо­де ин­тел­лек­ту­ально­го раз­ви­тия, как ук­ло­не­ния от ве­ры пред­ков или как от­ри­ца­ние ее. Та­кие позд­ней­шие ук­ло­не­ния, од­на­ко, вов­се не ме­ша­ют изу­че­нию ос­нов­но­го ре­ли­ги­оз­но­го сос­то­яния че­ло­ве­чест­ва. Ани­мизм сос­тав­ля­ет в са­мом де­ле ос­но­ву фи­ло­со­фии как у ди­ка­рей, так и у ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. И хо­тя на пер­вый взгляд он предс­тав­ля­ет как бы су­хое и бед­ное оп­ре­де­ле­ние ми­ни­му­ма ре­ли­гии, мы най­дем его на прак­ти­ке впол­не дос­та­точ­ным, по­то­му что, где есть кор­ни, там обык­но­вен­но раз­ви­ва­ют­ся и вет­ви.

    Обыкновенно на­хо­дят, что те­ория ани­миз­ма рас­па­да­ет­ся на два глав­ных дог­ма­та, сос­тав­ля­ющих час­ти од­но­го цельно­го уче­ния. Пер­вый из них ка­са­ет­ся ду­ши от­дельных су­ществ, спо­соб­ной про­дол­жать су­щест­во­ва­ние пос­ле смер­ти или унич­то­же­ния те­ла. Дру­гой - ос­тальных ду­хов, под­ни­ма­ясь до вы­со­ты мо­гу­щест­вен­ных бо­гов. Ани­мист приз­на­ет, что ду­хов­ные су­щест­ва уп­рав­ля­ют яв­ле­ни­ями ма­те­ри­ально­го ми­ра и жизнью че­ло­ве­ка или вли­я­ют на них здесь и за гро­бом. Так как, да­лее, ани­мис­ты ду­ма­ют, что ду­хи со­об­ща­ют­ся с людьми и что пос­туп­ки пос­лед­них дос­тав­ля­ют им ра­дость или не­удо­вольствие, то ра­но или позд­но ве­ра в их су­щест­во­ва­ние долж­на при­вес­ти ес­тест­вен­но и, мож­но да­же ска­зать, не­из­беж­но к дей­ст­ви­тельно­му по­чи­та­нию их или же­ла­нию их уми­лос­ти­вить. Та­ким об­ра­зом, ани­мизм в его пол­ном раз­ви­тии вклю­ча­ет ве­ро­ва­ния в уп­рав­ля­ющие бо­жест­ва и под­чи­нен­ных им ду­хов, в ду­шу и в бу­ду­щую жизнь, ве­ро­ва­ния, ко­то­рые пе­ре­хо­дят на прак­ти­ке в дей­ст­ви­тельное пок­ло­не­ние.

    Весьма важ­ный эле­мент ре­ли­гии, имен­но тот нравст­вен­ный эле­мент, ко­то­рый ны­не сос­тав­ля­ет са­мую жиз­нен­ную часть ее, встре­ча­ет­ся весьма сла­бо вы­ра­жен­ным в ре­ли­гии при­ми­тив­ных пле­мен. Это не оз­на­ча­ет от­сутст­вия у них нравст­вен­но­го чувст­ва или нравст­вен­но­го иде­ала - и. то и дру­гое есть у них, хо­тя и не в фор­ме оп­ре­де­лен­ных уче­ний, а в ви­де то­го тра­ди­ци­он­но­го соз­на­ния, ко­то­рое мы на­зы­ва­ем об­щест­вен­ным мне­ни­ем и ко­то­рое оп­ре­де­ля­ет у нас доб­ро и зло. Де­ло в том, что со­еди­не­ние нравст­вен­ной и ани­мис­ти­чес­кой фи­ло­со­фии, столь тес­ное и мо­гу­щест­вен­ное в выс­шей культу­ре, по-ви­ди­мо­му, ед­ва на­чи­на­ет­ся в низ­шей. Я поч­ти не на­ме­рен ка­саться чис­то мо­рально­го ха­рак­те­ра ре­ли­гии. Я имею в ви­ду изу­чить ани­мизм на зем­ном ша­ре, нас­колько он сос­тав­ля­ет древ­нюю и но­вую фи­ло­со­фию, ко­то­рая в те­ории вы­ра­жа­ет­ся в фор­ме ве­ры, а на прак­ти­ке в фор­ме по­чи­та­ния. Пы­та­ясь об­ра­бо­тать ма­те­ри­ал для ис­сле­до­ва­ния, ко­то­рое ос­та­ва­лось до сих пор в стран­ном пре­неб­ре­же­нии, я став­лю сво­ей за­да­чей предс­та­вить со все­воз­мож­ной яс­ностью ани­мизм при­ми­тив­ных об­ществ и прос­ле­дить в об­щих чер­тах его раз­ви­тие до выс­ших сту­пе­ней ци­ви­ли­за­ции.

    Мне хо­те­лось здесь раз и нав­сег­да ус­та­но­вить два глав­ных. Прин­ци­па, ко­то­ры­ми я ру­ко­водст­ву­юсь в нас­то­ящем ис­сле­до­ва­нии. Во-пер­вых, ре­ли­ги­оз­ные уче­ния и об­ря­ды рас­смот­ре­ны здесь как час­ти ре­ли­ги­оз­ных сис­тем, соз­дан­ных че­ло­ве­чес­ким умом, не­за­ви­си­мо от сверхъестест­вен­ной по­мо­щи, или отк­ро­ве­ния, дру­ги­ми сло­ва­ми, как дальней­шие сту­пе­ни раз­ви­тия ес­тест­вен­ной ре­ли­гии. Во-вто­рых, мы бу­дем раз­би­рать связь меж­ду сход­ны­ми по­ня­ти­ями и об­ря­да­ми в ре­ли­ги­ях ди­ка­рей и ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. При рас­смот­ре­нии с не­ко­то­рой обс­то­ятельностью уче­ний и об­ря­дов при­ми­тив­ных об­ществ мне при­дет­ся по осо­бым при­чи­нам ос­та­нав­ли­ваться, на сход­ных с ни­ми уче­ни­ях и об­ря­дах на­ро­дов вы­со­кой культу­ры, од­на­ко я не став­лю сво­ей за­да­чей раз­ра­ба­ты­вать под­роб­но свя­зан­ные с этим воп­ро­сы об от­но­ше­ни­ях меж­ду раз­лич­ны­ми уче­ни­ями и ве­ро­ва­ни­ями хрис­ти­анст­ва. Та­кие воп­ро­сы сто­ят слиш­ком да­ле­ко от пря­мо­го пред­ме­та со­чи­не­ния о пер­во­быт­ной культу­ре, и по­то­му я бу­ду упо­ми­нать о них лишь в об­щих вы­ра­же­ни­ях, или ог­ра­ни­чи­ваться лишь лег­ки­ми на­ме­ка­ми, или, на­ко­нец, конс­та­ти­ро­вать их без вся­ких за­ме­ча­ний. Об­ра­зо­ван­ные чи­та­те­ли об­ла­да­ют дос­та­точ­ны­ми зна­ни­ями, что­бы по­нять их об­щее зна­че­ние в бо­гос­ло­вии, а спе­ци­альное об­суж­де­ние долж­но быть пре­дос­тав­ле­но фи­ло­со­фам и бо­гос­ло­вам по про­фес­сии.

    Первым воп­ро­сом, с ко­то­ро­го на­чи­на­ет­ся раз­ра­бот­ка на­шей проб­ле­мы, яв­ля­ет­ся уче­ние о че­ло­ве­чес­кой и дру­гих ду­шах. Раз­бор его зай­мет ос­тальную часть нас­то­ящей гла­вы. Ха­рак­тер уче­ния о ду­ше у при­ми­тив­ных об­ществ мож­но вы­яс­нить из рас­смот­ре­ния его раз­ви­тия. По-ви­ди­мо­му, мыс­ля­щих лю­дей, сто­ящих на низ­кой сту­пе­ни культу­ры, все­го бо­лее за­ни­ма­ли две груп­пы би­оло­ги­чес­ких воп­ро­сов. Они ста­ра­лись по­нять, во-пер­вых, что сос­тав­ля­ет раз­ни­цу меж­ду жи­ву­щим и мерт­вым те­лом, что сос­тав­ля­ет при­чи­ну бодрст­во­ва­ния, сна, экс­та­за, бо­лез­ни и смер­ти? Они за­да­ва­лись воп­ро­сом, во-вто­рых, что та­кое че­ло­ве­чес­кие об­ра­зы, по­яв­ля­ющи­еся в снах и ви­де­ни­ях? Ви­дя эти две груп­пы яв­ле­ний, древ­ние ди­ка­ри-фи­ло­со­фы, ве­ро­ят­но, преж­де все­го сде­ла­ли са­мо со­бой нап­ра­ши­вав­ше­еся зак­лю­че­ние, что у каж­до­го че­ло­ве­ка есть жизнь и есть приз­рак. То и дру­гое, ви­ди­мо, на­хо­дит­ся в тес­ной свя­зи с те­лом: жизнь да­ет ему воз­мож­ность чувст­во­вать, мыс­лить и дей­ст­во­вать, а приз­рак сос­тав­ля­ет его об­раз, или вто­рое «я». И то и дру­гое, та­ким об­ра­зом, от­де­ли­мо от те­ла: жизнь мо­жет уй­ти из не­го и ос­та­вить его бес­чувст­вен­ным или мерт­вым, а приз­рак по­ка­зы­ва­ет­ся лю­дям вда­ли от не­го.

    Дикарям-философам нет­руд­но бы­ло сде­лать и вто­рой шаг. Мы это ви­дим из то­го, как край­не труд­но бы­ло ци­ви­ли­зо­ван­ным лю­дям унич­то­жить это предс­тав­ле­ние. Де­ло зак­лю­ча­лось прос­то в том, что­бы со­еди­нить жизнь и приз­рак. Ес­ли то и дру­гое при­су­ще те­лу, по­че­му бы им не быть при­су­щи­ми друг дру­гу, по­че­му бы им не быть про­яв­ле­ни­ями од­ной и той же ду­ши? Сле­до­ва­тельно, их мож­но рас­смат­ри­вать как свя­зан­ные меж­ду со­бой. В ре­зульта­те и по­яв­ля­ет­ся об­ще­из­вест­ное по­ня­тие, ко­то­рое мо­жет быть наз­ва­но приз­рач­ной ду­шой, ду­хом-ду­шой. По­ня­тие о лич­ной ду­ше, или ду­хе, у при­ми­тив­ных об­ществ мо­жет быть оп­ре­де­ле­но сле­ду­ющим об­ра­зом. Ду­ша есть тон­кий, не­ве­щест­вен­ный че­ло­ве­чес­кий об­раз, по сво­ей при­ро­де неч­то вро­де па­ра, воз­ду­ха или те­ни. Она сос­тав­ля­ет при­чи­ну жиз­ни и мыс­ли в том су­щест­ве, ко­то­рое она оду­шев­ля­ет. Она не­за­ви­си­мо и не­раз­дельно вла­де­ет лич­ным соз­на­ни­ем и во­лей сво­его те­лес­но­го об­ла­да­те­ля в прош­лом и в нас­то­ящем. Она спо­соб­на по­ки­дать те­ло и пе­ре­но­ситься быст­ро с мес­та на мес­то. Большей частью не­ося­за­емая и не­ви­ди­мая, она об­на­ру­жи­ва­ет так­же фи­зи­чес­кую си­лу и яв­ля­ет­ся лю­дям спя­щим и бодрст­ву­ющим, пре­иму­щест­вен­но как фан­тасм, как приз­рак, от­де­лен­ный от те­ла, но сход­ный с ним. Она спо­соб­на вхо­дить в те­ла дру­гих лю­дей, жи­вот­ных и да­же ве­щей, ов­ла­де­вать ими и вли­ять на них.

    Хотя это оп­ре­де­ле­ние не мо­жет иметь все­об­ще­го при­ме­не­ния, оно во вся­ком слу­чае до­вольно ши­ро­ко, что­бы быть при­ня­тым за нор­му, из­ме­ня­ющу­юся в си­лу больших или меньших раз­ли­чий меж­ду от­дельны­ми на­ро­да­ми. Так как эти все­мир­но расп­рост­ра­нен­ные воз­зре­ния да­ле­ко не сос­тав­ля­ют про­из­вольных или ус­лов­ных про­дук­тов соз­на­ния, то лишь в ред­ких слу­ча­ях мож­но смот­реть на их од­но­об­ра­зие у раз­лич­ных об­ществ как на до­ка­за­тельство ка­кой бы то ни бы­ло свя­зи меж­ду ни­ми в смыс­ле мес­та про­ис­хож­де­ния. Они предс­тав­ля­ют со­бой уче­ние, на­ибо­лее от­ве­ча­ющее не­пос­редст­вен­но­му сви­де­тельству че­ло­ве­чес­ких чувств и предс­тав­ля­юще­еся пер­во­быт­ной фи­ло­со­фии впол­не ра­ци­ональным. И в са­мом де­ле, пер­во­быт­ный ани­мизм нас­только удов­лет­во­ри­тельно с из­вест­ной точ­ки зре­ния объясня­ет фак­ты, что он удер­жал свое мес­то да­же в выс­ших сло­ях культу­ры. Хо­тя клас­си­чес­кая и сред­не­ве­ко­вая фи­ло­со­фия во мно­гом из­ме­ни­ла его, а сов­ре­мен­ная фи­ло­со­фия обош­лась с ним еще бо­лее бес­по­щад­но, он сох­ра­нил так мно­го сле­дов сво­его пер­во­на­чально­го ха­рак­те­ра, что и в пси­хо­ло­гии сов­ре­мен­но­го ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра от­чет­ли­во прос­ве­чи­ва­ет нас­ле­дие пер­во­быт­ных вре­мен. Из ог­ром­ной мас­сы фак­тов, соб­ран­ных из наб­лю­де­ния за жизнью са­мых раз­но­об­раз­ных и на­ибо­лее от­да­лен­ных друг от дру­га че­ло­ве­чес­ких об­ществ, мож­но выб­рать ти­пи­чес­кие под­роб­нос­ти, поз­во­ля­ющие прос­ле­дить древ­ней­шее уче­ние о ду­ше, от­но­ше­ния от­дельных час­тей это­го уче­ния к це­ло­му и про­цес­сы отб­ра­сы­ва­ния, ви­до­из­ме­не­ния или сох­ра­не­ния этих час­тей при дальней­шем раз­ви­тии культу­ры.

    Для по­ни­ма­ния рас­хо­жих предс­тав­ле­ний о че­ло­ве­чес­кой ду­ше, или ду­хе, бу­дет по­лез­но об­ра­тить вни­ма­ние на те сло­ва, ко­то­рые най­де­ны бы­ли удоб­ны­ми для вы­ра­же­ния их. Дух, или приз­рак, яв­ля­ющий­ся спя­ще­му или ду­хо­вид­цу, име­ет вид те­ни, и, та­ким об­ра­зом, пос­лед­нее сло­во вош­ло в упот­реб­ле­ние для вы­ра­же­ния ду­ши. Так, у тас­ма­ний­цев од­но и то же сло­во обоз­на­ча­ет дух и тень. Ин­дей­цы ал­гон­кинс­ко­го пле­ме­ни на­зы­ва­ют ду­шу «отах­чук», что зна­чит «его тень». На язы­ке ки­чэ сло­во «на­туб» зна­чит и «тень» и «ду­ша». Ара­вакс­кое «уэха» зна­чит «тень», «ду­ша» и «образ». Аби­по­ны упот­реб­ля­ют сло­во «ло­акаль» для те­ни, ду­ши, отк­ли­ка и об­ра­за. Зу­лу­сы не только упот­реб­ля­ют сло­во «тун­зи» как «тень», «дух» и «ду­ша», но ду­ма­ют, что при смер­ти тень че­ло­ве­ка по­ки­да­ет из­вест­ным об­ра­зом его те­ло, что­бы сде­латься до­маш­ним ду­хом. Ба­су­то не только на­зы­ва­ют ду­шу, ос­та­ющу­юся пос­ле смер­ти, «се­ри­ти», или тенью, но ду­ма­ют, что, ког­да че­ло­век хо­дит по бе­ре­гу ре­ки, кро­ко­дил мо­жет схва­тить его тень в во­де и втя­нуть его та­ким об­ра­зом в во­ду. В Ста­ром Ка­ла­ба­ре су­щест­ву­ет та­кое же отож­деств­ле­ние ду­ха с «уклон», или «тенью», по­те­ря ко­то­рой ги­бельна для че­ло­ве­ка. Та­ким об­ра­зом, у при­ми­тив­ных об­ществ встре­ча­ют­ся не только ти­пы тех об­ще­из­вест­ных ан­тич­ных вы­ра­же­ний skia, или umb­ra, но так­же и сле­ды ос­нов­ной мыс­ли рас­ска­зов о лю­дях, по­те­ряв­ших свою тень, и те­перь еще расп­рост­ра­нен­ных у на­ро­дов Ев­ро­пы и из­вест­ных сов­ре­мен­ным чи­та­те­лям из рас­ска­за Ша­мис­со «Пе­тер Шле­миль».

    В по­ня­тие о ду­ше, или ду­хе, вкла­ды­ва­ют­ся ат­ри­бу­ты и дру­гих жиз­нен­ных про­яв­ле­ний. Так, ка­ра­ибы, свя­зы­вая пульса­цию серд­ца с ду­хов­ны­ми су­щест­ва­ми и приз­на­вая, что ду­ша че­ло­ве­ка, пред­наз­на­чен­ная для бу­ду­щей не­бес­ной жиз­ни, жи­вет в серд­це, впол­не ло­гич­но упот­реб­ля­ют од­но и то же сло­во для обоз­на­че­ния «ду­ши, жиз­ни и серд­ца». Тон­ган­цы по­ла­га­ли, что ду­ша расп­рост­ра­не­на во всем те­ле, но, глав­ным об­ра­зом, зак­лю­че­на в серд­це. В од­ном слу­чае ту­зем­цы го­во­ри­ли ев­ро­пей­цу, что че­ло­век, по­хо­ро­нен­ный нес­колько ме­ся­цев то­му на­зад, все еще ос­та­ет­ся жи­вым. «Один из них, ста­ра­ясь сде­лать для ме­ня по­нят­ным смысл сво­их слов, взял мою ру­ку и, сжи­мая ее, ска­зал: «Это ум­рет, но жизнь, ко­то­рая в вас, ни­ког­да не ум­рет» - и по­ка­зал дру­гой ру­кой на мое серд­це». Ба­су­то го­во­рят про умер­ше­го че­ло­ве­ка, что «его серд­це уш­ло», а про выз­до­рав­ли­ва­юще­го от бо­лез­ни - что «его серд­це вер­ну­лось». Это со­от­ветст­ву­ет обык­но­вен­ным в Ста­ром Све­те взгля­дам на серд­це как на глав­ный дви­га­тель жиз­ни, мыс­ли и страс­ти.

    Связь меж­ду ду­шой и кровью, приз­на­ва­емая ка­ре­на­ми и па­пу­аса­ми, яр­ко вы­ра­же­на в ев­рей­ской и арабс­кой фи­ло­со­фии. Для об­ра­зо­ван­ных сов­ре­мен­ни­ков по­ка­жет­ся очень стран­ным ве­ро­ва­ние гви­анс­ких ин­дей­цев пле­ме­ни ма­ку­зи, что хо­тя те­ло уми­ра­ет, «че­ло­век в на­ших гла­зах не уми­ра­ет, странст­ву­ет око­ло». Впро­чем, связь меж­ду жизнью че­ло­ве­ка и зрач­ком гла­за из­вест­на у ев­ро­пей­ско­го прос­то­на­родья, ко­то­рое не без ос­но­ва­ния ви­дит приз­нак кол­довст­ва или приб­ли­жа­ющей­ся смер­ти в ис­чез­но­ве­нии зрач­ко­во­го об­ра­за в по­му­тив­шем­ся гла­зе больно­го.

    Акт ды­ха­ния, столь ха­рак­тер­ный для выс­ших жи­вот­ных при жиз­ни, прек­ра­ще­ние ко­то­ро­го сов­па­да­ет так тес­но с прек­ра­ще­ни­ем этой пос­лед­ней, мно­го раз, и весьма ес­тест­вен­но, отож­деств­лял­ся с са­мой жизнью или ду­шой. Ла­ура Бридж­мен по­ка­за­ла свой­ст­вен­ным ей по­учи­тельным об­ра­зом ана­ло­гию меж­ду ре­зульта­та­ми ог­ра­ни­чен­нос­ти чувств ор­га­нов и ог­ра­ни­чен­но­го ци­ви­ли­за­ци­ей умст­вен­но­го раз­ви­тия, ког­да од­наж­ды, как бы вы­ни­мая что-то изо рта, она ска­за­ла: «Мне сни­лось, что бог взял мое ды­ха­ние на не­бо».

    Западные авст­ра­лий­цы упот­реб­ля­ют од­но и то же сло­во «ва­уг» как «ды­ха­ние, дух и ду­ша», а на язы­ке не­те­ла в Ка­ли­фор­нии «пи­утс» зна­чит: «жизнь, ды­ха­ние, ду­ша». Не­ко­то­рые грен­ланд­цы приз­на­ют в че­ло­ве­ке две ду­ши, имен­но его тень и его ды­ха­ние. Ма­лай­цы го­во­рят, что ду­ша уми­ра­юще­го че­ло­ве­ка вы­хо­дит че­рез его нозд­ри, а яван­цы упот­реб­ля­ют од­но и то же сло­во «на­уа» для обоз­на­че­ния «ды­ха­ния, жиз­ни и ду­ши».

    Каким об­ра­зом по­ня­тия о жиз­ни, серд­це, ды­ха­нии и приз­ра­ке сли­ва­ют­ся в од­ном по­ня­тии о ду­ше, или ду­хе, и вмес­те с тем, как не­оп­ре­де­лен­ны и тем­ны та­кие по­ня­тия у при­ми­тив­ных об­ществ, яс­но вид­но из от­ве­тов ту­зем­цев Ни­ка­ра­гуа на воп­ро­сы об их ре­ли­гии в 1528 г.: «Ког­да лю­ди уми­ра­ют, из их рта вы­хо­дит неч­то по­хо­жее на че­ло­ве­ка. Это су­щест­во отп­рав­ля­ет­ся к мес­ту, где на­хо­дят­ся муж­чи­ны и жен­щи­ны. Оно по­хо­же на че­ло­ве­ка, но не уми­ра­ет, а те­ло ос­та­ет­ся на зем­ле». Воп­рос. «Сох­ра­ня­ют ли те, ко­то­рые от­хо­дят ту­да, то же те­ло, то же ли­цо, те же чле­ны, как и здесь, на зем­ле?» От­вет. «Нет, ту­да идет только серд­це». Воп­рос. «Но ког­да че­ло­ве­ку вы­ре­за­ют серд­це при жерт­воп­ри­но­ше­нии плен­ных, что тог­да слу­ча­ет­ся?» От­вет. «Ухо­дит не са­мое серд­це, но то, что в те­ле да­ет лю­дям жизнь, и это по­ки­да­ет те­ло, ког­да че­ло­век уми­ра­ет». В дру­гих от­ве­тах ука­зы­ва­ет­ся, что «не серд­це под­ни­ма­ет­ся вверх, а то, что зас­тав­ля­ет лю­дей жить, т. е. ды­ха­ние, вы­хо­дя­щее изо рта».

    Понятие о ду­ше как ды­ха­нии мо­жет быть прос­ле­же­но в се­ми­ти­чес­кой и арий­ской эти­мо­ло­гии и до­ве­де­но, та­ким об­ра­зом, до глав­ных ис­точ­ни­ков ми­ро­вой фи­ло­со­фии. У ев­ре­ев «не­феш», ды­ха­ние, упот­реб­ля­ет­ся для обоз­на­че­ния «жиз­ни, ду­ши, ума жи­вот­но­го», тог­да как «ру­ах» и «не­ша­ма» предс­тав­ля­ют пе­ре­ход­ное от «ды­ха­ния» к «ду­ху». Этим вы­ра­же­ни­ям со­от­ветст­ву­ют арабс­кие «не­фе» и «рух». То же са­мое встре­ча­ет­ся в санск­ритс­ких сло­вах «атман» и «пра­на», гре­чес­ких «пси­хе» и «пнев­ма» и в ла­тинс­ких «ани­мус», «ани­ма», «спи­ри­тус». Рав­ным об­ра­зом сла­вянс­кое «дух» пе­ре­ве­ло по­ня­тие «ды­ха­ние» в по­ня­тие о «ду­ше, или ду­хе». В ди­алек­те цы­ган встре­ча­ет­ся то же сло­во «дук» со зна­че­ни­ем «ды­ха­ния, ду­ши, жиз­ни». Вы­нес­ли ли они это сло­во из Ин­дии как часть сво­его нас­ледст­ва от арий­ско­го язы­ка или ус­во­или его во вре­мя сво­их странст­во­ва­ний по сла­вянс­ким зем­лям - не­из­вест­но. Не­мец­кое «гейст» и анг­лий­ское «гост» име­ют, воз­мож­но, то же са­мое пер­во­на­чальное зна­че­ние «ды­ха­ния».

    Если бы кто-ни­будь за­хо­тел счи­тать по­доб­ные вы­ра­же­ния прос­той ме­та­фо­рой, то он дол­жен был бы убе­диться в си­ле су­щест­ву­ющей свя­зи меж­ду по­ня­ти­ями о ды­ха­нии и ду­ше на ос­но­ва­нии фак­тов са­мой неп­ре­лож­ной оче­вид­нос­ти. У се­ми­но­лов Фло­ри­ды, ког­да жен­щи­на уми­ра­ла в ро­дах, ре­бен­ка дер­жа­ли пе­ред ее ли­цом, что­бы он мог при­нять в се­бя ее уле­та­ющую ду­шу и при­об­рес­ти та­ким об­ра­зом си­лу и муд­рость для предс­то­ящей ему жиз­ни. Эти ин­дей­цы впол­не по­ня­ли бы, по­че­му при смерт­ном од­ре древ­не­го рим­ля­ни­на бли­жай­ший родст­вен­ник нак­ло­нял­ся над уми­ра­ющим, что­бы вдох­нуть в се­бя пос­лед­ний вздох его. По­доб­ное предс­тав­ле­ние сох­ра­ни­лось до на­ших вре­мен у ти­рольских крестьян, ко­то­рые до сих пор ве­рят, что ду­ша доб­ро­го че­ло­ве­ка вы­хо­дит изо рта при смер­ти в ви­де бе­ло­го об­лач­ка.

    Мы уви­дим впос­ледст­вии, что лю­ди в их слож­ных и сбив­чи­вых по­ня­ти­ях о ду­ше свя­зы­ва­ли меж­ду со­бою це­лую мас­су жиз­нен­ных про­яв­ле­ний и мыс­лей, нес­рав­нен­но бо­лее слож­ных, чем пе­ре­чис­лен­ные. Но, с дру­гой сто­ро­ны, же­лая из­бе­жать та­кой за­пу­тан­нос­ти, они иног­да пы­та­лись оп­ре­де­лить и клас­си­фи­ци­ро­вать бо­лее точ­ным об­ра­зом свои по­ня­тия, имен­но - при по­мо­щи пред­по­ло­же­ния, что в че­ло­ве­ке зак­лю­че­но мно­жест­во ду­хов и душ, или об­ра­зов, ко­то­рым при­над­ле­жат раз­лич­ные отп­рав­ле­ния. Уже у ди­ких пле­мен по­доб­ные клас­си­фи­ка­ции яв­ля­ют­ся впол­не раз­ви­ты­ми. Так, ту­зем­цы ост­ро­вов Фид­жи раз­ли­ча­ют «тем­ную ду­шу» че­ло­ве­ка, или тень, ко­то­рая идет в Аид, и его «свет­лую ду­шу», или от­ра­же­ние в во­де и зер­ка­ле, ко­то­рое ос­та­ет­ся там, где он уми­ра­ет. Мал­га­ши го­во­рят, что «сай­на», или ум, ис­че­за­ет при жиз­ни, «айна», или жизнь, прев­ра­ща­ет­ся в воз­дух, но «ма­то­атоа», или дух, но­сит­ся над мо­ги­лой. В Се­вер­ной Аме­ри­ке ду­ализм ду­ши сос­тав­ля­ет очень оп­ре­де­лен­ное ве­ро­ва­ние у ал­гон­ки­нов. Од­на ду­ша вы­хо­дит и ви­дит сны, меж­ду тем как дру­гая ос­та­ет­ся. При смер­ти од­на из двух ос­та­ет­ся при те­ле, и ей-то ос­тав­ши­еся в жи­вых при­но­сят в дар пи­щу, тог­да как дру­гая ду­ша от­ле­та­ет в стра­ну мерт­вых.

    Примеры мно­жест­вен­нос­ти душ так­же из­вест­ны. Пле­мя да­ко­та го­во­рит, что у че­ло­ве­ка че­ты­ре ду­ши: од­на ос­та­ет­ся в те­ле, дру­гая - в его се­ле­нии, третья от­ле­та­ет в воз­дух и чет­вер­тая - в стра­ну ду­хов. Ка­ре­ны раз­ли­ча­ют «ла», «ке­ла», ко­то­рые мо­гут быть оп­ре­де­ле­ны как лич­ные жиз­нен­ные ду­хи, и «тхах», предс­тав­ля­ющее от­ветст­вен­ную нравст­вен­ную ду­шу. Учет­ве­ре­ние ду­ши у кон­дов зак­лю­ча­ет­ся в сле­ду­ющем: пер­вая ду­ша пе­ре­хо­дит в бла­жен­ное сос­то­яние и возв­ра­ща­ет­ся к Бу­ра, ве­ли­ко­му бо­жест­ву; вто­рая ос­та­ет­ся сре­ди пле­ме­ни кон­дов на зем­ле и воз­рож­да­ет­ся из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние, так что при рож­де­нии каж­до­го ре­бен­ка жрец спра­ши­ва­ет, ко­то­рый из чле­нов пле­ме­ни вер­нул­ся на зем­лю; третья ду­ша отп­рав­ля­ет­ся в по­тус­то­рон­нее странст­во­ва­ние, ос­тав­ляя те­ло в без­жиз­нен­ном сос­то­янии, и эта-то ду­ша мо­жет пе­ре­хо­дить на вре­мя в тиг­ра и в на­ка­за­ние ис­пы­ты­вать раз­лич­ные стра­да­ния пос­ле смер­ти; чет­вер­тая ду­ша уми­ра­ет вмес­те с рас­па­де­ни­ем те­ла.

    Подобные клас­си­фи­ка­ции на­по­ми­на­ют клас­си­фи­ка­цию ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, нап­ри­мер трой­ст­вен­ное де­ле­ние ду­ши на тень, ма­нов[88] и дух:

    

    

    Не имея на­ме­ре­ния сле­дить за под­роб­нос­тя­ми по­доб­ных пси­хи­чес­ких под­раз­де­ле­ний до са­мой сис­те­мы об­ра­зо­ван­ных на­ро­дов, я не бу­ду раз­би­рать раз­ли­чий, ко­то­рые древ­ние егип­тя­не де­ла­ли, по-ви­ди­мо­му, в ри­ту­але смер­ти меж­ду че­ло­ве­чес­ки­ми «ба», «акх», «ка», «кна­ба», пе­ре­во­ди­мых Бер­чем как «ду­ша, ум, су­щест­во­ва­ние, тень». Не бу­ду' так­же раз­би­рать рав­винс­ко­го под­раз­де­ле­ния в об­щем смыс­ле те­лес­ной, ду­хов­ной и не­бес­ной ду­ши или от­ли­чий меж­ду эма­на­тив­ной­[89] и ге­не­ти­чес­кой ду­шой фи­ло­со­фии ин­ду­сов, или разг­ра­ни­че­ния «жиз­ни, об­ра­за и ду­ха пред­ков» меж­ду тре­мя ду­ша­ми ки­тай­цев, или, на­ко­нец, раз­ли­чий меж­ду, с од­ной сто­ро­ны, «нус», «пси­хе», «пнев­ма» и «ани­ма» и «ани­мус» - с дру­гой. Не ос­та­нов­люсь и на зна­ме­ни­тых ан­тич­ной и сред­не­ве­ко­вой те­ори­ях о рас­ти­тельной, чувст­ви­тельной и мыс­ли­тель ной ду­ше. Дос­та­точ­но бу­дет ука­зать, что по­доб­ные умоз­ре­ния вос­хо­дят к пер­во­быт­но­му сос­то­янию и что в них встре­ча­ет­ся мно­гое, что по сво­ему на­уч­но­му зна­че­нию не ус­ту­па­ет предс­тав­ле­ни­ям, пользу­ющим­ся большим ува­же­ни­ем и при бо­лее вы­со­кой культу­ре. Бы­ло бы труд­но иметь де­ло с по­доб­ной клас­си­фи­ка­ци­ей, стоя на проч­ном ло­ги­чес­ком ос­но­ва­нии. Вы­ра­же­ния, со­от­ветст­ву­ющие по­ня­ти­ям «жизнь», «ум», «ду­ша», «дух» и пр., не предс­тав­ля­ют со­бой на са­мом де­ле от­дельных сущ­нос­тей, по­доб­но раз­лич­ным фор­мам и отп­рав­ле­ни­ям од­но­го ин­ди­ви­ду­ума. Та­ким об­ра­зом, сбив­чи­вость, ко­то­рая яв­ля­ет­ся здесь в на­ших по­ня­ти­ях и язы­ке, предс­тав­ляя неч­то ти­пич­ное для мыс­ли и язы­ка все­го че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, про­ис­хо­дит не только от не­оп­ре­де­лен­нос­ти тер­ми­нов, но име­ет свое на­ча­ло в древ­ней те­ории су­щест­вен­но­го единст­ва, ле­жа­ще­го в их ос­но­ве. Эта двус­мыс­лен­ность язы­ка не бу­дет, впро­чем, иметь, как мы уви­дим, зна­че­ния для нас­то­яще­го ис­сле­до­ва­ния, так как при­во­ди­мые в нем под­роб­нос­ти от­но­си­тельно дей­ст­вия и при­ро­ды ду­хов, душ и при­ви­де­ний са­ми по се­бе оп­ре­де­ля­ют точ­ный смысл, в ко­то­ром упот­реб­ле­ны эти сло­ва.

    Древняя ани­мис­ти­чес­кая те­ория жиз­ни, рас­смат­ри­ва­ющая отп­рав­ле­ния ее как дей­ст­вие ду­ши, объясня­ет мно­гие из фи­зи­чес­ких и умст­вен­ных сос­то­яний те­ори­ей от­ле­та­ния всей ду­ши или не­ко­то­рых из сос­тав­ля­ющих ее ду­хов. Эта те­ория за­ни­ма­ет очень зна­чи­тельное и проч­ное мес­то в би­оло­гии ди­ких на­ро­дов. Юж­ные авст­ра­лий­цы го­во­рят о че­ло­ве­ке, на­хо­дя­щем­ся в бес­чувст­вен­ном или бес­соз­на­тельном сос­то­янии, что он «вильямар­ра­ба», т. е. «он без ду­ши». Мы слы­шим у ал­гон­кинс­ких ин­дей­цев в Се­вер­ной Аме­ри­ке, что бо­лезнь про­ис­хо­дит от­то­го, что «тень» больно­го от­де­ле­на от его те­ла и что выз­до­рав­ли­ва­ющий не дол­жен под­вер­гать се­бя опас­нос­тям, преж­де чем эта тень не ут­вер­ди­лась в нем проч­но. Во всех слу­ча­ях, где мы го­во­рим, что че­ло­век был бо­лен и выз­до­ро­вел, они го­во­рят, что «он умер и вер­нул­ся». Дру­гое ве­ро­ва­ние у тех же авст­ра­лий­цев объясня­ет сос­то­яние лю­дей, ле­жа­щих в ле­тар­гии: «Их ду­ши отп­ра­ви­лись к бе­ре­гам ре­ки смер­ти, но не бы­ли там при­ня­ты и вер­ну­лись ожи­вить сно­ва их те­ло».

    Туземцы Фид­жи го­во­рят, что, ес­ли кто-ни­будь ум­рет или упа­дет в об­мо­рок, его ду­ша мо­жет вер­нуться на зов. Иног­да там мож­но ви­деть смеш­ную сце­ну, ког­да рос­лый муж­чи­на ле­жит врас­тяж­ку и гром­ко кри­чит для возв­ра­ще­ния сво­ей ду­ши. По по­ня­ти­ям нег­ров се­вер­ной Гви­неи, умо­по­ме­ша­тельство про­ис­хо­дит от­то­го, что больные преж­дев­ре­мен­но по­ки­ну­ты сво­ей ду­шой, при­чем уда­ле­ние ее во вре­мя сна бы­ва­ет только вре­мен­ным. Вот по­че­му в раз­ных стра­нах возв­ра­ще­ние по­те­рян­ных душ сос­тав­ля­ет обыч­ную спе­ци­альность кол­ду­нов и жре­цов. Ин­дей­цы са­лиш на ре­ке Оре­го­не смот­рят на дух как на неч­то от­лич­ное от жиз­нен­но­го на­ча­ла и спо­соб­ное по­ки­дать те­ло на ко­рот­кое вре­мя по­ми­мо соз­на­ния больно­го. Для из­бе­жа­ния ги­бельных пос­ледст­вий Дух дол­жен, од­на­ко, вер­нуться как мож­но ско­рее. По­это­му зна­харь тор­жест­вен­ным об­ра­зом возв­ра­ща­ет его че­рез го­ло­ву па­ци­ен­та.

    Туранские или та­тарс­кие на­ро­ды Се­вер­ной Азии стро­го при­дер­жи­ва­ют­ся те­ории от­ле­та­ния ду­ши при бо­лез­ни, и у буд­дий­ских пле­мен ла­мы со­вер­ша­ют об­ряд возв­ра­ще­ния ду­ши с большой тор­жест­вен­ностью. Ког­да у че­ло­ве­ка его ра­зум­ная ду­ша по­хи­ще­на ка­ким-ни­будь де­мо­ном, у не­го ос­та­ет­ся только жи­вот­ная ду­ша, его ор­га­ны чувств и па­мять сла­бе­ют, и он на­чи­на­ет хи­реть. Тог­да-то ла­ма бе­рет­ся вы­ле­чить его и со спе­ци­альны­ми об­ря­да­ми зак­ли­на­ет зло­го де­мо­на. Ес­ли зак­ли­на­ние не при­ве­ло к це­ли, это зна­чит, что ду­ша больно­го не хо­чет или не мо­жет вер­нуться об­рат­но. Больно­го че­ло­ве­ка выс­тав­ля­ют в луч­шем на­ря­де, ук­ра­шен­но­го все­ми его дра­го­цен­нос­тя­ми. Друзья и родст­вен­ни­ки об­хо­дят триж­ды его дом, лас­ко­во при­зы­вая ду­шу по име­ни, меж­ду тем как ла­ма чи­та­ет в сво­ей кни­ге опи­са­ния адс­ких мук и опас­нос­тей, гро­зя­щих ду­ше, ко­то­рая доб­ро­вольно по­ки­да­ет те­ло. Под ко­нец все соб­ра­ние объявля­ет в один го­лос, что от­ле­тев­шая ду­ша вер­ну­лась и больной выз­до­ро­ве­ет.

    Карены в Бир­ме бе­га­ют вок­руг больно­го, же­лая пой­мать его блуж­да­ющую ду­шу, «его ба­боч­ку», как го­во­рят они, по­доб­но древ­ним гре­кам и сла­вя­нам, и на­ко­нец как бы бро­са­ют ему ее на го­ло­ву. Ве­ро­ва­ние ка­ре­нов в «ла» сос­тав­ля­ет пол­ную и впол­не оп­ре­де­лен­ную ви­та­лис­ти­чес­кую[90] сис­те­му. Это «ла», т. е. ду­ша, дух или ге­ний, мо­жет быть от­де­ле­но от те­ла, ко­то­ро­му при­над­ле­жит. Вследст­вие это­го ка­рен очень усерд­но ста­ра­ет­ся удер­жать его при се­бе, при­зы­вая его. Пред­ла­гая ему пи­щу и т. д. Ду­ша вы­хо­дит и отп­рав­ля­ет­ся бро­дить пре­иму­щест­вен­но в то вре­мя, ког­да те­ло спит. Ес­ли она бу­дет за­дер­жа­на дольше из­вест­но­го вре­ме­ни, че­ло­век за­бо­ле­ет, а ес­ли нав­сег­да, то об­ла­да­тель ее ум­рет. Ког­да ви, или зна­харь, при­зы­ва­ет­ся для возв­ра­ще­ния от­ле­тев­шей те­ни, или жиз­ни, ка­ре­на и не мо­жет возв­ра­тить ее из об­лас­ти, смер­ти, он иног­да схва­ты­ва­ет тень жи­во­го че­ло­ве­ка и пе­ре­но­сит ее в мерт­ве­ца, вследст­вие че­го нас­то­ящий об­ла­да­тель ее, ду­ша ко­то­ро­го уш­ла во вре­мя сна, дол­жен за­бо­леть и уме­реть. Ког­да же ка­рен на­чи­на­ет бо­леть, тос­ко­вать и хи­реть вследст­вие то­го, что ду­ша его от­ле­те­ла, друзья его ис­пол­ня­ют спе­ци­альный об­ряд над одеж­дой больно­го при по­мо­щи ва­ре­ной ку­ри­цы с ри­сом и зак­ли­на­ют ду­ха мо­лит­ва­ми сно­ва вер­нуться к больно­му. Об­ряд этот свя­зан, быть мо­жет, эт­но­ло­ги­чес­ки - хо­тя труд­но ска­зать, ког­да и ка­ким об­ра­зом он расп­рост­ра­нил­ся, - с об­ря­дом, сох­ра­нив­шим­ся до сих пор в Ки­тае. Ког­да ки­та­ец ле­жит при смер­ти и пред­по­ла­га­ет­ся, что его ду­ша уже выш­ла из те­ла, родст­вен­ник ве­ша­ет одеж­ду больно­го на длин­ную бам­бу­ко­вую трость, к ко­то­рой при­вя­зы­ва­ет­ся иног­да бе­лый пе­тух, а жрец в это вре­мя зак­ли­на­ет ото­шед­шую ду­шу вой­ти в одеж­ду, что­бы возв­ра­тить ее больно­му че­ло­ве­ку. Ес­ли че­рез ка­кое-то вре­мя бам­бук на­чи­на­ет мед­лен­но по­во­ра­чи­ваться в ру­ках дер­жа­ще­го, то это зна­чит, что ду­ша вош­ла в одеж­ду.

    Вера в по­доб­ное вре­мен­ное от­ле­та­ние ду­ши ска­зы­ва­ет­ся во всем ми­ре в об­ря­дах кол­ду­нов, жре­цов и да­же ны­неш­них ду­хо­вид­цев. По уве­ре­нию пос­лед­них, ду­ша отп­рав­ля­ет­ся в да­ле­кие странст­во­ва­ния. Они, по-ви­ди­мо­му, ве­рят, что ду­ша мо­жет ос­во­бож­даться на вре­мя из те­лес­ной тюрьмы. Зна­ме­ни­тый яс­но­ви­дя­щий Же­ром Кар­дан го­во­рит про се­бя, что он име­ет спо­соб­ность от­ре­шаться в лю­бое вре­мя от сво­их чувств и при­хо­дить в экс­таз. При пе­ре­хо­де в это сос­то­яние он чувст­ву­ет, буд­то что-то от­де­ля­ет­ся от не­го око­ло серд­ца, как буд­то его ду­ша от­хо­дит. Ощу­ще­ние это на­чи­на­ет­ся в моз­гу и спус­ка­ет­ся по поз­во­ноч­ни­ку. При этом он соз­на­ет, что на­хо­дит­ся вне се­бя. Для пос­вя­ще­ния авст­ра­лий­ско­го ту­зем­но­го вра­ча счи­та­ет­ся не­об­хо­ди­мым, что­бы он в те­че­ние по край­ней ме­ре двух или трех дней ос­та­вал­ся в царст­ве ду­хов. Кондс­кий жрец пе­ред сво­им пос­вя­ще­ни­ем ос­та­ет­ся от од­но­го до че­тыр­над­ца­ти дней в усып­лен­ном сос­то­янии вследст­вие то­го, что од­на из его душ от­ле­та­ет к выс­ше­му бо­жест­ву. У грен­ландс­ких ан­ге­ко­ков ду­ша по­ки­да­ет те­ло, по­се­щая до­маш­них де­мо­нов. Ту­ранс­кий ша­ман ле­жит в ле­тар­гии, по­ка его ду­ша странст­ву­ет, отыс­ки­вая муд­рость, скры­тую в стра­не ду­хов.

    Литература культур­ных на­ро­дов со­дер­жит по­доб­ные же ука­за­ния. Из ле­генд древ­ней Скан­ди­на­вии весьма ха­рак­тер­на ле­ген­да о вож­де Ин­ги­мун­де, ко­то­рый за­пер трех фин­нов в хи­жи­ну на три но­чи, что­бы они мог­ли по­се­тить Ис­лан­дию и со­об­щить ему под­роб­нос­ти о стра­не, где он хо­тел по­се­литься. Их те­ла око­че­не­ли, они отп­ра­ви­ли свои ду­ши в путь и, прос­нув­шись по про­шест­вии трех дней, предс­та­ви­ли ему опи­са­ние ви­ден­но­го. Ти­пич­ный клас­си­чес­кий слу­чай встре­ча­ет­ся в рас­ска­зе о Гер­мо­ти­ме, про­ро­чес­кая ду­ша ко­то­ро­го отп­рав­ля­лась вре­мя от вре­ме­ни для по­се­ще­ния от­да­лен­ных об­лас­тей, по­ка на­ко­нец его же­на не сожг­ла без­жиз­нен­ное те­ло на пог­ре­бальном кост­ре и бед­ная ду­ша его, вер­нув­шись, уже не наш­ла се­бе прис­та­ни­ща. Ряд ле­ген­дар­ных по­се­ще­ний ми­ра ду­хов, ко­то­рый бу­дет опи­сан в сле­ду­ющей гла­ве, при­над­ле­жит к то­му же раз­ря­ду. Ти­пич­ный при­мер спи­ри­ту­ализ­ма упо­ми­на­ет­ся у Юнг-Стил­лин­га. До его све­де­ния до­хо­ди­ли слу­чаи, ког­да больной, же­лав­ший ви­деть от­сутст­ву­ющих дру­зей, пог­ру­жал­ся в ле­тар­гию, в те­че­ние ко­то­рой яв­лял­ся от­да­лен­ным пред­ме­там сво­ей при­вя­зан­нос­ти.

    Примером та­ких же ве­ро­ва­ний у на­ше­го на­ро­да мо­жет слу­жить хо­ро­шо из­вест­ное всем по­верье, что пост­ни­ки, бодрст­ву­ющие в Ива­но­ву ночь, ви­дят, как приз­ра­ки тех, ко­то­рым суж­де­но уме­реть в те­че­ние сле­ду­юще­го го­да, под­хо­дят вмес­те со свя­щен­ни­ком к две­рям церк­ви и сту­чат­ся в нее. Эти приз­ра­ки - ду­ши, вы­шед­шие из те­ла сво­их об­ла­да­те­лей. Сон свя­щен­ни­ка бы­ва­ет в это вре­мя обык­но­вен­но очень бес­по­кой­ным, по­то­му что его ду­ша на­хо­дит­ся вне те­ла. Ес­ли при этом кто-ли­бо из об­щест­ва бодрст­ву­ющих за­сы­пал и не мог быть раз­бу­жен, дру­гие ви­де­ли, как и его ду­ша сту­ча­лась у цер­ков­ных две­рей. Сов­ре­мен­ная Ев­ро­па не­да­ле­ко уш­ла от этих древ­них ве­ро­ва­ний, так как по­доб­ные по­ня­тия не предс­тав­ля­ют­ся осо­бен­но стран­ны­ми и в на­ши дни. В язы­ке сох­ра­ни­лись сле­ды их в та­ких вы­ра­же­ни­ях, как, нап­ри­мер, «быть вне се­бя», «быть в экс­та­зе», и тот, кто го­во­рит, что его ду­ша стре­мит­ся навст­ре­чу дру­гу, при­да­ет, быть мо­жет, этой фра­зе бо­лее глу­бо­кое зна­че­ние, чем смысл прос­той ме­та­фо­ры.

    Это же уче­ние сос­тав­ля­ет од­ну из сто­рон те­ории сно­ви­де­ний, расп­рост­ра­нен­ной у ма­ло­культур­ных на­ро­дов. Не­ко­то­рые грен­ланд­цы, по за­ме­ча­нию Кран­ца, по­ла­га­ют, что ду­ша по­ки­да­ет те­ло ночью и отп­рав­ля­ет­ся охо­титься, пля­сать и по­се­щать дру­зей. Их сны, ко­то­рые у них во­об­ще час­ты и жи­вы, при­ве­ли их к та­ко­му воз­зре­нию. У се­ве­ро-аме­ри­канс­ких ин­дей­цев расп­рост­ра­не­но мне­ние, что ду­ша спя­ще­го ос­тав­ля­ет его те­ло и ищет пред­ме­тов, ко­то­рые для нее прив­ле­ка­тельны. Эти пред­ме­ты долж­ны быть неп­ре­мен­но при­об­ре­те­ны че­ло­ве­ком, ког­да он прос­нет­ся, для то­го что­бы его ду­ша не тос­ко­ва­ла или не тре­во­жи­лась и окон­ча­тельно не по­ки­ну­ла бы те­ла. Но­во­зе­ланд­цы ду­ма­ют, что ду­ша спя­ще­го по­ки­да­ет его те­ло и за­хо­дит в странст­во­ва­ни­ях да­же в об­ласть умер­ших, что­бы по­бе­се­до­вать с друзьями. Та­га­лы ост­ро­ва Лю­со­на не бу­дят спя­ще­го че­ло­ве­ка, так как пред­по­ла­га­ет­ся, что его ду­ша от­сутст­ву­ет в это вре­мя. Ка­ре­ны, ве­ро­ва­ния ко­то­рых в ски­та­ния ду­ши только что бы­ли опи­са­ны, при­ни­ма­ют сно­ви­де­ния за прик­лю­че­ния «ла» во вре­мя этих странст­во­ва­ний, пос­ле то­го как оно ос­та­ви­ло спя­щее те­ло. Они объясня­ют так­же чрез­вы­чай­но жи­во то обс­то­ятельство, что мы ви­дим во сне лю­дей и мес­та, зна­ко­мые нам в про­шед­шем. «Лей­п-пиа», - го­во­рят они, - мо­жет по­се­щать только те об­лас­ти, где те­ло уже ког­да-ни­будь бы­ло».

    За пре­де­ла­ми ди­ко­го сос­то­яния мы встре­ча­ем по­ня­тия об от­ле­та­нии ду­ши во вре­мя сна в умоз­ри­тельной фи­ло­со­фии ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, нап­ри­мер в сис­те­ме Ве­дан­ты и в Каб­ба­ле[91]. Свя­той Ав­гус­тин при­во­дит один из тех двой­ных рас­ска­зов, ко­то­рые так мет­ко ха­рак­те­ри­зу­ют те­ории по­доб­но­го ро­да. Че­ло­век, рас­ска­зы­ва­ющий Ав­гус­ти­ну, уве­ря­ет, что он ви­дел раз ночью пе­ред сном, как к не­му по­до­шел хо­ро­шо из­вест­ный ему фи­ло­соф и объяснил не­ко­то­рые мес­та из Пла­то­на, ко­то­рые от­ка­зы­вал­ся объяснить ему преж­де. Впос­ледст­вии рас­сказ­чик спро­сил это­го же фи­ло­со­фа, по­че­му он сде­лал в его до­ме то, в чем от­ка­зал ему у се­бя. «Я это­го не де­лал, - ска­зал фи­ло­соф, - но я ви­дел это во сне». «Та­ким об­ра­зом, - го­во­рит Ав­гус­тин, - бодрст­ву­юще­му явил­ся фан­тас­ти­чес­кий об­раз то­го, что дру­гой ви­дел во сне».

    В Ев­ро­пе прос­той на­род сох­ра­нил так­же ин­те­рес­ные под­роб­нос­ти этой пер­во­быт­ной те­ории сно­ви­де­ний; та­ко­во, нап­ри­мер, опа­се­ние пе­ре­вер­нуть спя­ще­го че­ло­ве­ка, что­бы от­сутст­ву­ющей ду­ше не бы­ло труд­но най­ти об­рат­ный путь. Ле­ген­да о ко­ро­ле Гунт­ра­ме - од­на из це­лой груп­пы ле­генд, ин­те­рес­ных с этой точ­ки зре­ния. Ко­роль спал в ле­су, по­ло­жив го­ло­ву на ко­ле­ни вер­но­го ору­же­нос­ца. Слу­га его ви­дел, как змея вы­полз­ла изо рта гос­по­ди­на и нап­ра­ви­лась к ручью, но не мог­ла пе­реп­лыть его. Тог­да слу­га по­ло­жил свой меч че­рез ру­чей, жи­вот­ное по­полз­ло по не­му и скры­лось в го­ре. Не­ко­то­рое вре­мя спус­тя змея вер­ну­лась и вош­ла опять в рот спя­ще­го ко­ро­ля, ко­то­рый, прос­нув­шись, рас­ска­зал, что ви­дел во сне, как он про­хо­дил по же­лез­но­му мос­ту че­рез ре­ку к го­ре, пол­ной зо­ло­та. Это од­на из тех по­учи­тельных ле­генд, ко­то­рые сох­ра­ня­ют нам, как в му­зее, па­мят­ни­ки древ­не­го умст­вен­но­го сос­то­яния на­ших пред­ков и сле­ды мыс­лей, ко­то­рые для на­ших сов­ре­мен­ных умов предс­тав­ля­ют­ся чис­той фан­та­зи­ей, но ди­ка­рю ка­жут­ся до сих пор со­вер­шен­но здра­вы­ми и ис­тин­ны­ми. Ка­ре­ны в нас­то­ящее вре­мя по­ня­ли бы впол­не каж­дое сло­во это­го рас­ска­за. У них су­щест­ву­ет по­верье, что ду­хи не мо­гут пе­ре­хо­дить че­рез во­ду, вследст­вие че­го в бир­манс­ких ле­сах про­тя­ну­ты нит­ки че­рез ручьи для про­хож­де­ния ду­хов. Столь же по­нят­но им предс­тав­ле­ние о ду­ше, вы­хо­дя­щей из те­ла в ви­де жи­вот­но­го, и, на­ко­нец, ве­ро­ва­ние, что сон есть нас­то­ящее странст­во­ва­ние ду­ши спя­ще­го.

    Впрочем, это мне­ние сос­тав­ля­ет лишь од­ну из мно­гих час­тей те­ории сно­ви­де­ний в пер­во­быт­ной пси­хо­ло­гии. Здесь я при­ве­ду и дру­гую часть ее - ве­ру в то, что че­ло­ве­чес­кие ду­ши при­хо­дят изв­не по­се­щать спя­ще­го, ко­то­рый ви­дит их во сне. Эти два предс­тав­ле­ния впол­не сов­мес­ти­мы. Се­ве­ро-аме­ри­канс­кие ин­дей­цы по­ла­га­ли, что сон есть по­се­ще­ние ду­ши спя­ще­го ду­шой то­го че­ло­ве­ка или пред­ме­та, ко­то­рый яв­ля­ет­ся во сне. С дру­гой сто­ро­ны, они смот­рят на сон как на зре­ли­ще, предс­тав­ля­юще­еся ра­зум­ной ду­ше, вы­шед­шей для странст­во­ва­ния, тог­да как чувст­ву­ющая ду­ша ос­та­лась в те­ле. По по­верьям зу­лу­сов, че­ло­ве­ка мо­жет по­се­тить- во сне тень пред­ка «итон­го», ко­то­рая при­хо­дит пре­дос­те­речь его от опас­нос­ти; точ­но так же и че­ло­век мо­жет быть взят «итон­го» во сне для по­се­ще­ния от­да­лен­ных лю­дей и ви­деть, что они в го­рес­ти. Что ка­са­ет­ся че­ло­ве­ка, впа­да­юще­го в бо­лез­нен­ное сос­то­яние ду­хо­вид­ца по про­фес­сии, приз­ра­ки пос­то­ян­но при­хо­дят го­во­рить с ним во сне, по­ка он не сде­ла­ет­ся, по мет­ко­му вы­ра­же­нию ту­зем­цев, «жи­ли­щем снов».

    На низ­шей сту­пе­ни культу­ры очень час­то ду­ма­ют, что ду­ша, по­ки­нув­шая те­ло, яв­ля­ет­ся во сне дру­го­му че­ло­ве­ку, ко­то­рый, по вы­ра­же­нию од­жиб­ве, «ви­дит ее во вре­мя сна». Эта же мысль яс­но выс­ка­зы­ва­ет­ся в ве­ро­ва­нии фид­жий­цев в то, что дух жи­во­го че­ло­ве­ка мо­жет по­ки­нуть те­ло, что­бы му­чить дру­гих во сне. То же со­дер­жит­ся в но­вей­шем рас­ска­зе о ста­рой ин­ди­ан­ке из Бри­танс­кой Ко­лум­бии, ко­то­рая пос­ла­ла про­сить зна­ха­ря отог­нать мерт­ве­цов, при­хо­дя­щих к ней каж­дую ночь. Один сов­ре­мен­ный наб­лю­да­тель опи­сы­ва­ет сос­то­яние умов нег­ров. Юж­ной Гви­неи чрез­вы­чай­но ха­рак­тер­ным и по­учи­тельным об­ра­зом. «Все их сны объясня­ют­ся по­се­ще­ни­ем душ умер­ших дру­зей. Пре­дос­те­ре­же­ния, за­ме­ча­ния и ука­за­ния, ко­то­рые они по­лу­ча­ют этим пу­тем, при­ни­ма­ют­ся ими с ве­ли­чай­шим ува­же­ни­ем и слу­жат ру­ко­водст­вом в их пос­туп­ках. При­выч­ка рас­ска­зы­вать сно­ви­де­ния, расп­рост­ра­нен­ная пов­се­мест­но, в зна­чи­тельной сте­пе­ни раз­ви­ва­ет нак­лон­ность к снам. По­это­му вре­мя сна у ди­ких ха­рак­те­ри­зу­ет­ся столь же час­тым об­ще­ни­ем с умер­ши­ми, как вре­мя бодрст­во­ва­ния - об­ще­ни­ем с жи­вы­ми. Это, без сом­не­ния, од­на из при­чин их край­не­го су­еве­рия. Во­об­ра­же­ние у них так ра­зыг­ры­ва­ет­ся, что они ед­ва мо­гут от­ли­чить сон от дей­ст­ви­тельнос­ти, мыс­ли во сне - от мыс­лей на­яву, и по­то­му они так час­то лгут - ра­зу­ме­ете бес­соз­на­тельно, - уве­ряя, что ви­де­ли ве­щи, ко­то­рые ни­ког­да не су­щест­во­ва­ли».

    Для древ­них гре­ков сно­ви­де­ния име­ли то же зна­че­ние, что и для сов­ре­мен­ных ди­ка­рей. Сон, сни­ма­ющий за­бо­ты с ду­ши, на­пал на Ахил­ле­са, ког­да он ле­жал на бе­ре­гу шу­мя­ще­го мо­ря, и тут вста­ла пе­ред ним ду­ша Пат­рок­ла[92]. Это был его рост, его пре­лест­ные гла­за, его го­лос и да­же та одеж­да, ко­то­рую он обык­но­вен­но ко­сил. Он за­го­во­рил, и Ахил­лес про­тя­нул к не­му лю­бя­щие ру­ки, но не мог его схва­тить - ду­ша ис­чез­ла под зем­лей по­доб­но па­ру. Во все ве­ка, от­де­ля­ющие нас от вре­мен Го­ме­ра, по­яв­ле­ние во сне жи­вых или умер­ших лю­дей бы­ло пред­ме­том фи­ло­софс­ко­го раз­мыш­ле­ния или су­евер­но­го стра­ха. Как приз­рак жи­ву­ще­го, так и дух умер­ше­го иг­ра­ет роль в ти­пи­чес­ком рас­ска­зе Ци­це­ро­на. Два ар­ка­дий­ца при­бы­ли вмес­те в Ме­га­ру. Один ос­та­но­вил­ся в до­ме дру­га, дру­гой в гос­ти­ни­це. Ночью пос­лед­ний явил­ся во сне сво­ему то­ва­ри­щу, умо­ляя его о по­мо­щи, по­то­му что со­дер­жа­тель гос­ти­ни­цы за­мыш­лял убить его. Спя­щий вско­чил в ужа­се, но, по­ла­гая, что ви­де­ние не име­ет ни­ка­ко­го зна­че­ния, сно­ва зас­нул. Тог­да его то­ва­рищ явил­ся к не­му во вто­рой раз, го­во­ря, что ес­ли он не хо­тел спас­ти его, то мо­жет по край­ней ме­ре отомс­тить за не­го, по­то­му что хо­зя­ин гос­ти­ни­цы убил и спря­тал его те­ло в на­воз­ную те­ле­гу, по­че­му он и про­сит дру­га прий­ти завт­ра ра­но ут­ром к го­родс­ким во­ро­там, преж­де чем те­ле­га вы­едет. По­ра­жен­ный этим вто­рым сном, пу­те­шест­вен­ник ис­пол­нил то, о чем его про­си­ли, уви­дел те­ле­гу, на­шел в ней уби­то­го, и хо­зя­ин гос­ти­ни­цы был прив­ле­чен к су­ду. «Что мо­жет быть наз­ва­но бо­лее бо­жест­вен­ным, чем этот сон?» Свя­той Ав­гус­тин раз­би­ра­ет раз­лич­ные рас­ска­зы то­го вре­ме­ни, в ко­то­рых иг­ра­ют роль приз­ра­ки лю­дей жи­ву­щих или умер­ших. Од­наж­ды он и сам иг­рал в них роль. Его уче­ник Ев­ло­гий, ри­тор в Кар­фа­ге­не, не мог ус­нуть, раз­мыш­ляя о не­ко­то­ром тем­ном мес­те в ри­то­ри­ке Ци­це­ро­на. Ав­гус­тин при­шел к не­му во сне и объяснил ему это мес­то. Но свя­той Ав­гус­тин скло­нял­ся в сто­ро­ну но­вей­шей те­ории снов и по по­во­ду при­ве­ден­но­го слу­чая го­во­рит, что здесь, ко­неч­но, яв­лял­ся только его об­раз, а не он сам; по­то­му что он был да­ле­ко за мо­рем, ни­че­го не зная и не ду­мая об этом.

    Обозревая бес­ко­неч­ные ис­то­рии о снах сход­но­го ти­па в древ­ней, сред­не­ве­ко­вой и сов­ре­мен­ной ли­те­ра­ту­ре, труд­но бы­ва­ет от­ли­чить сре­ди них прав­ди­вые от вы­мыш­лен­ных. Но в бес­чис­лен­ном мно­жест­ве рас­ска­зов о по­яв­ле­нии че­ло­ве­чес­ких приз­ра­ков во сне с целью уте­шать или му­чить спя­щих, пре­дос­те­ре­гать или из­ве­щать их о чем-ли­бо или, на­ко­нец, тре­бо­вать ис­пол­не­ния сво­их же­ла­ний, лег­ко прос­ле­дить пос­те­пен­ное раз­ви­тие предс­тав­ле­ния о приз­ра­ках, яв­ля­ющих­ся во сне, на­чи­ная от древ­не­го убеж­де­ния, что ду­ша, ос­во­бож­ден­ная от те­ла, ре­ально яв­ля­ет­ся пе­ред спя­щим, до позд­ней­ше­го мне­ния, что по­доб­ный приз­рак есть про­дукт моз­го­вой де­ятельнос­ти спя­ще­го, не­за­ви­си­мо от при­сутст­вия ка­кой бы то ни бы­ло внеш­ней объектив­ной фор­мы.

    Отношение к ви­де­ни­ям со­от­ветст­ву­ет от­но­ше­нию к снам, пос­кольку с ни­ми свя­за­ны пер­во­быт­ные те­ории о ду­ше, и эти два раз­ря­да яв­ле­ний до­пол­ня­ют и подк­реп­ля­ют друг дру­га. Да­же бодрст­ву­ющий и впол­не здо­ро­вый ди­карь не об­ла­да­ет спо­соб­ностью раз­ли­чать субъектив­ное и объектив­ное, во­об­ра­жа­емое и дей­ст­ви­тельное, тем бо­лее ес­ли ди­карь рас­стро­ен фи­зи­чес­ки и умст­вен­но. Ви­дя тог­да вок­руг се­бя приз­ра­ки че­ло­ве­чес­ких форм. он не мо­жет не ве­рить сво­им ор­га­нам чувств. Та­ким об­ра­зом, на низ­кой сту­пе­ни ци­ви­ли­за­ции лю­ди всег­да ве­рят чрез­вы­чай­но жи­во и твер­до в объектив­ность че­ло­ве­чес­ких приз­рач­ных об­ра­зов, яв­ля­ющих­ся им в бо­лез­ни или при утом­ле­нии, под вли­яни­ем умст­вен­но­го воз­буж­де­ния и при упот­реб­ле­нии нар­ко­ти­чес­ких средств. Да­лее бу­дет по­ка­за­но, что од­ной из при­чин вве­де­ния пос­тов, са­мо­ис­тя­за­ний, нар­ко­ти­за­ции и дру­гих спо­со­бов при­ве­де­ния че­ло­ве­ка в бо­лез­нен­ную эк­зальта­цию бы­ло же­ла­ние дос­та­вить па­ци­ен­ту зре­ли­ще приз­рач­ных су­ществ, от ко­то­рых он иног­да ожи­дал выс­ше­го поз­на­ния или да­же мирс­кой влас­ти.

    Человеческие при­ви­де­ния яв­ля­ют­ся глав­ны­ми из этих фан­тас­ти­чес­ких форм. Нет сом­не­ния, что иск­рен­ние ду­хо­вид­цы опи­сы­ва­ют ду­хов так, как они дей­ст­ви­тельно яв­ля­ют­ся им, тог­да как шар­ла­та­ны ис­пользу­ют су­щест­ву­ющие опи­са­ния. Нап­ри­мер, в За­пад­ной Аф­ри­ке че­ло­ве­чес­кое «кла», или ду­ша, ста­но­вит­ся пос­ле смер­ти сво­его об­ла­да­те­ля «си­за», или ду­хом, и мо­жет ос­таться при те­ле, но бы­ва­ет ви­ди­ма только кол­ду­ну. Иног­да приз­рак об­ла­да­ет ха­рак­тер­ной осо­бен­ностью не быть ви­ди­мым для всех чле­нов соб­рав­ше­го­ся об­щест­ва. Ту­зем­цы Ан­тильских ост­ро­вов ве­ри­ли, нап­ри­мер, что умер­шие яв­ля­ют­ся че­ло­ве­ку на до­ро­ге, ес­ли он идет один, но не яв­ля­ют­ся мно­гим ра­зом. Да­лее, у фин­нов ду­хи умер­ших, ви­ди­мы только для ша­ма­нов, а не для дру­гих лю­дей, ко­то­рым они яв­ля­ют­ся только во сне. Та­кой же смысл име­ет, мо­жет быть, рас­сказ о те­ни Са­му­ила, ко­то­рую ви­де­ла Аэн­дорс­кая вол­шеб­ни­ца, тог­да как Са­ул дол­жен был спро­сить, что та­кое она ви­дит[93].

    Впрочем, эта ха­рак­те­рис­ти­ка приз­ра­ка час­то ока­зы­ва­ет­ся не­сос­то­ятельной. Мы зна­ем, что и в ци­ви­ли­зо­ван­ных стра­нах дос­та­точ­но од­но­го слу­ха о ком-ни­будь ви­дев­шем приз­рак, что­бы выз­вать это ви­де­ние у нес­кольких лю­дей, на­хо­дя­щих­ся в со­от­ветст­ву­ющем сос­то­янии ду­ха. Ду­шев­ное сос­то­яние сов­ре­мен­но­го ду­хо­вид­ца, во­об­ра­же­ние ко­то­ро­го пе­ре­хо­дит вследст­вие та­ко­го лег­ко­го воз­буж­де­ния в гал­лю­ци­на­ции, сос­тав­ля­ет ско­рее пра­ви­ло, чем иск­лю­че­ние, у не­культур­ных пле­мен с не­по­мер­но раз­ви­тым во­об­ра­же­ни­ем, ум ко­то­рых мо­жет быть вы­ве­ден из обыч­но­го рав­но­ве­сия од­ним при­кос­но­ве­ни­ем, сло­вом, дви­же­ни­ем или неп­ри­выч­ным шу­мом. Впро­чем, у ди­ких пле­мен, как и у ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, унас­ле­до­вав­ших ос­тат­ки древ­них уче­ний, воз­ник­ших при сход­ных ус­ло­ви­ях, уче­ние о ви­ди­мос­ти или не­ви­ди­мос­ти приз­ра­ков, оче­вид­но, сос­та­ви­лось на ос­но­ва­нии дей­ст­ви­тельно­го опы­та. Ска­зать, что ду­ша или ду­хи долж­ны быть неп­ре­мен­но ви­ди­мы или не­ви­ди­мы, про­ти­во­ре­чи­ло бы сви­де­тельству ор­га­нов чувств че­ло­ве­ка, но ут­верж­дать или пред­по­ла­гать, по­доб­но предс­та­ви­те­лям при­ми­тив­ных об­ществ, что они ви­ди­мы иног­да для не­ко­то­рых лиц, а не всег­да и не для каж­до­го, - зна­чит да­вать фак­там объясне­ние, ко­то­рое хо­тя и не по­хо­же на на­ше сов­ре­мен­ное объясне­ние, но ока­зы­ва­ет­ся впол­не ра­зум­ным и по­нят­ным про­дук­том ран­не­го сос­то­яния на­уки.

    Не раз­би­рая зна­че­ния рас­ска­зов о так на­зы­ва­емом двой­ном зре­нии, нуж­но ска­зать, что они весьма расп­рост­ра­не­ны у ди­ких пле­мен. Нап­ри­мер, ка­пи­тан Джо­на­тан Кар­вер по­лу­чил от зна­ха­ря из пле­ме­ни кри вер­ное предс­ка­за­ние о при­бы­тии лод­ки с из­вес­ти­ями на сле­ду­ющий день, в пол­день, а Мэ­сон Бра­ун, плы­вя с дву­мя то­ва­ри­ща­ми по ре­ке Мед­но­руд­ной, встре­тил на пу­ти ин­дей­цев отыс­ки­ва­емо­го им пле­ме­ни, ко­то­рые бы­ли выс­ла­ны навст­ре­чу их зна­ха­рем. Пос­лед­ний на за­дан­ный ему воп­рос от­ве­тил, что он ви­дел плы­ву­щих иност­ран­цев и слы­шал их раз­го­вор о пу­те­шест­вии. Ана­ло­гич­ные рас­ска­зы встре­ча­ют­ся у шот­ланд­цев. Пе­нант, нап­ри­мер, слы­шал об од­ном гос­по­ди­не на Геб­ри­дах, ко­то­рый об­ла­дал весьма удоб­ным свой­ст­вом пред­ви­деть по­се­ти­те­лей за столько вре­ме­ни, что мог при­го­то­виться к их при­бы­тию. Дру­гой гос­по­дин го­во­рил д-ру Джон­со­ну, что один из его ра­бот­ни­ков предс­ка­зал возв­ра­ще­ние его на ост­ров и опи­сал ори­ги­нальную лив­рею, в ко­то­рую был одет его слу­га.

    Обыкновенно лю­ди счи­та­ют не­воз­мож­ным для че­ло­ве­ка на­хо­диться в од­но и то же вре­мя в двух мес­тах, о чем су­щест­ву­ют да­же на­род­ные по­го­вор­ки. Но это воз­зре­ние да­ле­ко не пов­се­мест­но, и сло­во «bi­lo­ca­tio»[94] при­ду­ма­но для вы­ра­же­ния чу­дес­ной спо­соб­нос­ти не­ко­то­рых свя­тых римс­кой церк­ви быть од­нов­ре­мен­но в двух мес­тах. Нап­ри­мер, свя­той Альфонс Ли­гу­орс­кий мог го­во­рить про­по­ведь в церк­ви и в то же вре­мя ис­по­ве­до­вать ка­ющих­ся на до­му. До­ве­рие к этим раз­но­об­раз­ным рас­ска­зам и объясне­ние, да­ва­емое им, впол­не сог­ла­су­ют­ся с пер­во­быт­ной ани­мис­ти­чес­кой те­ори­ей ви­де­ний. То же от­но­сит­ся к мно­го­чис­лен­но­му клас­су рас­ска­зов о двой­ном зре­нии.

    Смерть предс­тав­ля­ет со­бой факт, ко­то­рый с осо­бен­ной си­лой, хо­тя и не всег­да здра­во, на всех сту­пе­нях культу­ры на­во­дит мысль на пси­хо­ло­ги­чес­кие воп­ро­сы. По­яв­ле­ние бес­те­лес­ной ду­ши во все вре­ме­на счи­та­лось фак­том, свя­зан­ным с от­де­ле­ни­ем ду­ши от те­ла при смер­ти. Это вид­но из до­пу­ще­ния не только те­ории при­ви­де­ний, но и осо­бо­го уче­ния о «смерт­ной те­ни». Нап­ри­мер, ка­ре­ны го­во­рят, что ду­ша че­ло­ве­ка, явив­шись пос­ле смер­ти, да­ет знать об этом со­бы­тии. В Но­вой Зе­лан­дии счи­та­ет­ся дур­ным приз­на­ком ви­деть об­раз от­сутст­ву­ющей осо­бы, по­то­му что ес­ли он не­ясен и ли­ца его не вид­но, то сле­ду­ет вско­ре ожи­дать ее смер­ти. Ес­ли же ли­цо яс­но вид­но, то это зна­чит, что че­ло­век уже умер. Не­большая груп­па ма­ори (из ко­то­рых один рас­ска­зы­вал этот слу­чай) си­де­ла раз вок­руг ог­ня. Вдруг яв­ля­ет­ся двум из них об­раз их больно­го родст­вен­ни­ка, ос­тав­ше­го­ся до­ма. Они вскрик­ну­ли, при­ви­де­ние ис­чез­ло, но по возв­ра­ще­нии всех их до­мой ока­за­лось, что больной умер приб­ли­зи­тельно во вре­мя по­яв­ле­ния приз­ра­ка.

    Разбирая уче­ние о смерт­ной те­ни у культур­ных на­ро­дов, мы ви­дим его вы­ра­жен­ным осо­бен­но рез­ко в пре­да­ни­ях хрис­ти­ан, в на­род­ных ле­ген­дах и в сов­ре­мен­ном спи­ри­тиз­ме. Свя­той Ан­то­ний ви­дел буд­то бы ду­шу свя­то­го Ам­мо­ния воз­но­сив­шей­ся на не­бо сре­ди хо­ра ан­ге­лов в тот са­мый день, как свя­той пус­тын­ник умер на пя­том дне пу­ти в Нит­рий­ской пус­ты­не. Ког­да свя­той Амв­ро­сий уми­рал на­ка­ну­не свет­ло­го воск­ре­сенья, то нес­колько но­вок­ре­ще­ных де­тей ви­де­ли буд­то бы свя­то­го епис­ко­па и ука­зы­ва­ли на не­го ро­ди­те­лям, но пос­лед­ние сво­ими ме­нее чис­ты­ми гла­за­ми не мог­ли его ви­деть и т. д. В Си­ле­зии и Ти­ро­ле весьма расп­рост­ра­не­ны на­род­ные рас­ска­зы, в ко­то­рых дар ви­деть смерт­ную тень встре­ча­ет­ся до сих пор в свя­зи с та­ки­ми под­роб­нос­тя­ми, как, нап­ри­мер, по­хо­ро­ны, церк­ви, пе­рек­рест­ки, без­го­ло­вые при­ви­де­ния и осо­бен­но ка­нун Но­во­го го­да. Рас­ска­зы о двой­ном зре­нии в Се­вер­ной Анг­лии при­над­ле­жат к позд­ней­ше­му вре­ме­ни. В 1799 г. один пу­те­шест­вен­ник пи­шет о крестьянах Кир­кедб­рай­дши­ра: «Они час­то во­об­ра­жа­ют, что ви­дят об­раз уми­ра­ющих лю­дей, ко­то­рый ви­дим, од­на­ко, только для од­но­го че­ло­ве­ка, а не для всех, на­хо­дя­щих­ся вмес­те с ним. В про­дол­же­ние пос­лед­них двад­ца­ти лет труд­но бы­ло встре­тить че­ло­ве­ка, ко­то­рый в те­че­ние сво­ей жиз­ни не ви­дел бы нес­колько раз при­ви­де­ний и ду­хов». Те, кто ос­па­ри­ва­ет ис­тин­ность рас­ска­зов о двой­ном зре­нии, долж­ны пом­нить, что они от­но­сят­ся не только к об­ра­зам лю­дей, но и к та­ким при­ви­де­ни­ям, как обо­рот­ни, и еще бо­лее к фан­тас­ти­чес­ким и сим­во­ли­чес­ким зна­кам. Так, нап­ри­мер, са­ван, предс­тав­ля­ющий­ся ду­хов­ным очам на жи­вом че­ло­ве­ке, пред­ве­ща­ет его смерть - не­мед­лен­ную, ес­ли он до­хо­дит до го­ло­вы, и бо­лее да­ле­кую, ес­ли он ле­жит не вы­ше по­яса. Ви­деть иск­ру, па­да­ющую на ру­ку или грудь че­ло­ве­ка, пред­ве­ща­ет, что на ру­ках его бу­дет мерт­вый ре­бе­нок.

    Так как ду­хо­вид­цы час­то ви­дят те­ни жи­вых лю­дей и эти гал­лю­ци­на­ции не вле­кут за со­бой ни­ка­ких вы­да­ющих­ся со­бы­тий, то, ес­тест­вен­но, ста­ли пред­по­ла­гать, что по­яв­ле­ние че­ло­ве­чес­ко­го об­ра­за, или двой­ни­ка, мо­жет и не иметь ни­ка­ких пос­ледст­вий. Спи­ри­ту­алис­ти­чес­кая те­ория[95] в осо­бен­нос­ти ак­цен­ти­ру­ет та­кие слу­чаи, ког­да смерть че­ло­ве­ка сов­па­да­ет бо­лее или ме­нее по вре­ме­ни с по­яв­ле­ни­ем его приз­ра­ка ко­му-ни­будь из его дру­зей. Рас­ска­зы это­го ро­да чрез­вы­чай­но расп­рост­ра­не­ны. Нап­ри­мер, я слы­шал от од­ной да­мы, что она ви­де­ла что-то вро­де об­ра­за ле­жа­ще­го че­ло­ве­ка, в то вре­мя как ее. брат уми­рал в Мельбур­не. Она рас­ска­зы­ва­ла мне про дру­гую из­вест­ную ей да­му, ко­то­рая ви­де­ла об­раз сво­его от­ца в цер­ков­ном ок­не в ту ми­ну­ту, ког­да он уми­рал в сво­ем до­ме. Дру­гой рас­сказ прис­лан мне од­ной шот­ландс­кой да­мой, ко­то­рая 20 лет то­му на­зад вмес­те с де­вуш­кой, вед­шей под узд­цы ее по­ни, уви­де­ла хо­ро­шо из­вест­ную им фи­гу­ру не­ко­его Пе­те­ра Се­тер­лэн­да, ко­то­рый, как они зна­ли, ле­жал в это вре­мя бальным в Эдин­бур­ге. Фи­гу­ра по­вер­ну­ла за угол и ис­чез­ла, но на сле­ду­ющей не­де­ле бы­ло по­лу­че­но из­вес­тие о его вне­зап­ной смер­ти.

    Появление приз­рач­ной че­ло­ве­чес­кой ду­ши в об­ра­зе сво­ей те­лес­ной обо­лоч­ки приз­на­ет­ся в прин­ци­пе все­ми ве­ру­ющи­ми в ре­альность или объектив­ность ее в снах и ви­де­ни­ях. В са­мом де­ле, в ани­мис­ти­чес­кой фи­ло­со­фии как у ди­ка­рей, так и у ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов при­ня­то раз нав­сег­да, что ду­ши, ос­во­бож­ден­ные от сво­его те­ла, мо­гут быть уз­на­ны по сходст­ву, ко­то­рое они сох­ра­ня­ют с ним, ос­та­ют­ся ли они странст­ву­ющи­ми приз­ра­ка­ми на зем­ле или оби­та­те­ля­ми заг­роб­но­го ми­ра. Дух че­ло­ве­ка, го­во­рит Све­ден­борг, есть его ду­ша, жи­ву­щая пос­ле смер­ти в нас­то­ящем че­ло­ве­чес­ком об­ли­ке.

    Это все­мир­но расп­рост­ра­нен­ное предс­тав­ле­ние, ко­то­рое встре­ча­ет­ся в столь раз­но­об­раз­ных фор­мах на всех сту­пе­нях культу­ры, не тре­бу­ет при­ме­ров для сво­его по­яс­не­ния. Но я при­ве­ду груп­пу на­ибо­лее ори­ги­нальных ве­ро­ва­ний, ко­то­рые по­ка­жут, до ка­кой сте­пе­ни пов­се­мест­но расп­рост­ра­не­но предс­тав­ле­ние о сох­ра­не­нии ду­шой те­лес­но­го об­ра­за. Ло­ги­чес­ким следст­ви­ем по­доб­но­го ве­ро­ва­ния яв­ля­ет­ся мне­ние, что уро­до­ва­ние те­ла ока­зы­ва­ет со­от­ветст­ву­ющее вли­яние на ду­шу, и да­же весьма низ­ко сто­ящие.ди­ка­ри име­ют уже дос­та­точ­но раз­ви­тую фи­ло­со­фию, что­бы раз­вить та­кую идею. Один из ста­рин­ных ев­ро­пей­ских пу­те­шест­вен­ни­ков рас­ска­зы­ва­ет про бра­зильских ин­дей­цев, что, по их ве­ро­ва­ни­ям, «умер­шие пе­ре­хо­дят в дру­гой мир из­ра­нен­ны­ми или из­руб­лен­ны­ми, смот­ря по то­му, как они ос­та­ви­ли зем­лю». Авст­ра­лий­цы, убив вра­га, от­ре­за­ют большой па­лец от пра­вой ру­ки тру­па для то­го, что­бы, сде­лав­шись враж­деб­ным ду­хом, уби­тый не мог ме­тать сво­ей ис­ка­ле­чен­ной ру­кой приз­рач­но­го копья и бро­дил бы по све­ту злоб­ный, но безв­ред­ный. Нег­ры бо­ят­ся дол­гой бо­лез­ни пе­ред смертью, опа­са­ясь явиться в дру­гой мир сла­бы­ми и ху­ды­ми.

    Теория о вли­янии уве­чий, на­не­сен­ных те­лу, на ду­шу не мо­жет най­ти луч­ше­го при­ме­ра, чем воз­му­ти­тельный рас­сказ о вест-индском план­та­то­ре, ра­бы ко­то­ро­го на­ча­ли ис­кать в са­мо­убий­ст­ве путь из­бав­ле­ния от нас­то­ящих бедст­вий и возв­ра­ще­ния на ро­ди­ну. Бе­лый че­ло­век ока­зал­ся хит­рее их: он от­ре­зал го­ло­ву и ру­ки у тру­пов, и ос­тав­ши­еся в жи­вых убе­ди­лись, что са­ма смерть не мо­жет ос­во­бо­дить их от хо­зя­ина, ко­то­рый смог изу­ро­до­вать да­же их ду­ши в бу­ду­щей жиз­ни. Это же гру­бое и пер­во­быт­ное ве­ро­ва­ние встре­ча­ет­ся у на­ро­дов, под­няв­ших­ся го­раз­до вы­ше в сво­ем раз­ви­тии. На ки­тай­цев на­во­дит осо­бен­ный ужас на­ка­за­ние обезг­лав­ли­ва­ни­ем, по­то­му что они ве­рят, что че­ло­век, ос­тав­ля­ющий зем­лю без ка­ко­го-ни­будь чле­на, при­бу­дет в та­ком же ви­де в но­вый мир. Рас­ска­зы­ва­ют, что в не­дав­нее вре­мя один прес­туп­ник в Амое про­сил за­ме­нить эту казнь жес­то­кой смертью на крес­те и сог­лас­но сво­ей просьбе был рас­пят. Ве­ро­ва­ния эти до­хо­дят обык­но­вен­но до на­род­ных пре­да­ний ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра. Взять хо­тя бы ле­ген­ду о приз­ра­ке ске­ле­та в це­пях, по­се­щав­шем один дом в Бо­лонье. Он ука­зал до­ро­гу к са­ду, где был дей­ст­ви­тельно по­хо­ро­нен ске­лет в це­пях, и пе­рес­тал яв­ляться, ког­да ос­тан­ки умер­ше­го бы­ли пог­ре­бе­ны с долж­ным по­че­том. Ког­да граф Кор­ну­ол­лский встре­тил приз­рак сво­его дру­га Вильгельма Ру­фу­са чер­ным и на­гим, еду­щим на чер­ном коз­ле че­рез Бод­мэнс­кие бо­ло­та, он уви­дел ра­ну на его гру­ди. Спус­тя не­ко­то­рое вре­мя ста­ло из­вест­но, что в этот са­мый час ко­роль был убит стре­лой Вальте­ра Ти­рел­ля.

    При изу­че­нии при­ро­ды ду­ши, как ее по­ни­ма­ют ди­кие пле­ме­на, и при отыс­ка­нии сле­дов по­доб­ных предс­тав­ле­ний у ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов лю­бые част­нос­ти весьма важ­ны. Весьма расп­рост­ра­не­но мне­ние, что ду­ши, или ду­хи, име­ют го­лос, по­доб­но то­му как они име­ют ви­ди­мый об­раз, и, в са­мом де­ле, фак­ти­чес­кие ос­но­ва­ния для то­го и дру­го­го ве­ро­ва­ния со­вер­шен­но оди­на­ко­вы. Лю­ди, за­ме­ча­ющие, что ду­ши, яв­ля­ясь во сне или в ви­де­нии, го­во­рят с ни­ми, ес­тест­вен­но, приз­на­ют объектив­ность го­ло­са и об­ра­за ду­хов. Ве­ро­ва­ние это вы­ра­же­но в мно­го­чис­лен­ных рас­ска­зах об об­ще­нии душ с жи­вы­ми людьми, иду­щих от вре­мен ди­кос­ти до выс­шей ци­ви­ли­за­ции. Бо­лее сов­ре­мен­ное уче­ние о субъектив­нос­ти по­доб­ных яв­ле­ний приз­на­ет яв­ле­ние са­мо по се­бе, но да­ет ему со­вер­шен­но иное объясне­ние.

    Особого вни­ма­ния зас­лу­жи­ва­ет предс­тав­ле­ние о го­ло­се ду­хов как ти­хом ше­по­те или свис­те, как «ду­хе» нас­то­яще­го го­ло­са. Ал­гон­кинс­кие ин­дей­цы Се­вер­ной Аме­ри­ки во­об­ра­жа­ют, что ду­ши из­да­ют зву­ки по­доб­но сверч­кам. Но­во­зе­ландс­кие ду­ши умер­ших, при­хо­дя раз­го­ва­ри­вать с жи­ву­щи­ми, про­из­но­сят сло­ва свис­тя­щи­ми го­ло­са­ми; в По­ли­не­зии ве­рят, что раз­го­вор ду­хов по­хож на лег­кий шо­рох. До­маш­ние ду­хи у зу­лус­ских кол­ду­нов суть те­ни пред­ков, ко­то­рые го­во­рят ти­хим свис­тя­щим го­ло­сом, по­хо­жим на че­ло­ве­чес­кий свист, вследст­вие че­го они и на­зы­ва­ют­ся «ими­ло­зи», или свис­ту­ны. Эти по­ня­тия со­от­ветст­ву­ют ан­тич­но­му опи­са­нию го­ло­са ду­хов в фор­ме ше­лес­та или ти­хо­го ше­по­та.

    Верование, что ат­ри­бу­ты ду­ши или ду­ха расп­рост­ра­ня­ют­ся и на дру­гие ду­хов­ные -су­щест­ва и что спо­со­бы про­яв­ле­ния их в зна­чи­тельной сте­пе­ни ха­рак­тер­ны и для го­ло­са ме­ди­ума, мо­жет по­мочь нам свя­зать эти рас­ска­зы с обы­ча­ем кол­ду­нов шеп­тать или бор­мо­тать зак­ли­на­ния. Сю­да от­но­сит­ся при­ве­ден­ное вы­ше опи­са­ние «кол­ду­нов, ко­то­рые шеп­чут или бор­мо­чут».

    Вера в то, что сны и ви­де­ния на­яву обус­лов­ли­ва­ют­ся при­сутст­ви­ем объектив­ных ве­щей, и отож­деств­ле­ние та­ких приз­рач­ных душ с тенью или ды­ха­ни­ем зас­та­ви­ли мно­гих смот­реть на ду­шу как на су­щест­во ма­те­ри­альное. Вследст­вие это­го весьма расп­рост­ра­нен обы­чай де­лать в твер­дых пред­ме­тах от­верс­тия для про­хо­да ду­ши… Иро­ке­зы в древ­ние вре­ме­на ос­тав­ля­ли от­верс­тие в мо­ги­ле, что­бы тос­ку­ющая ду­ша мог­ла по­се­щать те­ло, а мно­гие из них де­ла­ют и до сих пор для этой це­ли от­верс­тия в гро­бах. Мальгашс­кие кол­ду­ны для из­ле­че­ния больно­го че­ло­ве­ка, по­те­ряв­ше­го свою ду­шу, про­де­лы­ва­ли от­верс­тия в пог­ре­бальном скле­пе, что­бы вы­пус­тить от­ту­да дух, ко­то­рый они ло­ви­ли за­тем в свою шап­ку и пе­ре­но­си­ли на го­ло­ву па­ци­ен­та. Ки­тай­цы ос­тав­ля­ют от­верс­тие в кров­ле для вы­хо­да ду­ши при смер­ти. На­ко­нец, во Фран­ции, Гер­ма­нии и Анг­лии до сих пор весьма расп­рост­ра­нен су­евер­ный обы­чай от­во­рять ок­но или дверь для ду­ши, от­ле­та­ющей от те­ла.

    Далее, су­щест­ву­ет по­верье, что ду­ши умер­ших мо­гут ощу­щать толч­ки и уда­ры и что их мож­но про­го­нять по­доб­но дру­гим жи­вым су­щест­вам. Нап­ри­мер, квинс­лендс­кие ту­зем­цы на еже­год­ных шу­точ­ных сос­тя­за­ни­ях бьют по воз­ду­ху, что­бы прог­нать ду­ши умер­ших, ос­та­вав­ши­еся в те­че­ние го­да сре­ди жи­вых. Се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы, за­му­чив неп­ри­яте­ля до смер­ти, бе­га­ют вок­руг не­го, ма­хая пал­ка­ми и кри­ча, что­бы прог­нать ду­ха. Из­вест­но, что они ста­вят се­ти вок­руг сво­их хи­жин, что­бы пой­мать и за­дер­жать в них ото­шед­шие ду­ши сво­их со­се­дей. По­ла­гая, что ду­ша уми­ра­юще­го вы­хо­дит че­рез кры­шу виг­ва­ма, они обык­но­вен­но бьют пал­ка­ми по сте­нам, что­бы выг­нать ее. Рас­ска­зы­ва­ют так­же, что, ког­да вдо­ва возв­ра­ща­ет­ся с по­хо­рон сво­его му­жа, за ней сле­ду­ет че­ло­век с пуч­ком прутьев, ко­то­рым он ма­шет, как му­хо­бой­кой, над ее го­ло­вой, что­бы прог­нать ду­ха ее му­жа и дать ей воз­мож­ность вый­ти сно­ва за­муж. Дви­жи­мые бо­лее де­ли­кат­ным чувст­вом, нег­ры Кон­го це­лый год пос­ле смер­ти че­ло­ве­ка из­бе­га­ют мес­ти дом, что­бы пыль не бес­по­ко­ила неж­ное су­щест­во ду­ха. Тон­кин­цы из­бе­га­ли чис­тить дом во вре­мя празд­ни­ков, ког­да ду­ши умер­ших возв­ра­ща­ют­ся в свои до­ма, что­бы по­се­тить сво­их в Но­вый год. Весьма воз­мож­но, что спе­ци­альная про­фес­сия римс­ких ме­тельщи­ков, вы­ме­тав­ших дом пос­ле по­хо­рон, воз­ник­ла в свя­зи с по­доб­ной же иде­ей. До сих пор у крестьян Гер­ма­нии су­щест­ву­ет по­верье, что не сле­ду­ет в этот день зах­ло­пы­вать за со­бой дверь, что­бы не при­ще­мить при этом ду­ши.

    Довольно расп­рост­ра­нен­ный обы­чай сы­пать зо­лу на пол, что­бы бы­ли вид­ны сле­ды ду­хов или де­мо­нов, пред­по­ла­га­ет пос­лед­них ма­те­ри­альны­ми су­щест­ва­ми. В ли­те­ра­ту­ре вре­мя от вре­ме­ни встре­ча­ют­ся ука­за­ния на то, что ду­хи име­ют вес. По­доб­ные све­де­ния от­но­сят­ся к раз­ным вре­ме­нам и ре­ги­онам, на­чи­ная от рас­ска­за кол­ду­на пле­ме­ни ба­су­то о том, как по­кой­ная ко­ро­ле­ва се­ла ему на пле­чи и как он ни­ког­да в жиз­ни не чувст­во­вал по­доб­ной тя­жес­ти, до рас­ска­за Глен­ви­ля о скот­ни­ке Да­ви­де Ген­те­ре, ко­то­рый, под­няв дух ста­рой жен­щи­ны, чувст­во­вал его на ру­ках, как буд­то это был ме­шок с пу­хом. Сю­да же от­но­сит­ся тро­га­тельное по­верье гер­манс­ких крестьян, что умер­шая мать по но­чам при­хо­дит кор­мить ре­бен­ка, ос­тав­лен­но­го ею на зем­ле, и это мож­но уз­нать по уг­луб­ле­нию, ос­та­юще­му­ся на кро­ва­ти, где она ле­жа­ла. На­ко­нец, сов­ре­мен­ное спи­ри­ту­алис­ти­чес­кое уче­ние оп­ре­де­ля­ет вес че­ло­ве­чес­кой ду­ши в 3 или 4 ун­ции [96].

    Точное опи­са­ние ве­щест­ва ду­ши мож­но най­ти у низ­ших и выс­ших рас в ви­де по­учи­тельно­го ря­да оп­ре­де­ле­ний. Че­ло­ве­чес­кая ду­ша, по мне­нию тон­ган­цев, есть бо­лее тон­кая или воз­ду­хо­об­раз­ная часть те­ла, ко­то­рая ос­тав­ля­ет его вне­зап­но в ми­ну­ту смер­ти. Это неч­то вро­де бла­го­уха­ния и эс­сен­ции цвет­ка по от­но­ше­нию к бо­лее гру­бым рас­ти­тельным во­лок­нам. Грен­ландс­кие ду­хо­вид­цы опи­сы­ва­ли ду­шу так, как она обык­но­вен­но яв­ля­лась им в ви­де­ни­ях. По их сло­вам, она блед­на и неж­на, и те, ко­то­рые ста­ра­ют­ся схва­тить ее, не чувст­ву­ют ни­че­го, по­то­му что ду­ша не име­ет ни мя­са, ни кос­тей, ни нер­вов. Ка­ра­ибы не счи­та­ют ее нас­только не­ве­щест­вен­ной, что­бы быть не­ви­ди­мой, но предс­тав­ля­ют ее как неч­то тон­кое и неж­ное, по­доб­ное прос­вет­лен­но­му те­лу.

    Переходя к культур­ным на­ро­дам, мы мо­жем ука­зать си­ам­цев как при­мер на­ро­да, ко­то­рый при­ни­ма­ет, что ду­ша сос­то­ит из тон­ко­го ве­щест­ва, не­дос­туп­но­го зре­нию и ося­за­нию или как бы свя­зан­но­го с быст­ро дви­жу­щим­ся воз­душ­ным те­лом. В клас­си­чес­ком ми­ре мож­но най­ти сле­ду­ющее мне­ние Эпи­ку­ра[97]: «Те, кто го­во­рят, что ду­ша бес­те­лес­на, го­во­рят бес­смыс­лен­ные ве­щи, по­то­му что она не мог­ла бы ни де­лать, ни чувст­во­вать что бы то ни бы­ло, ес­ли бы име­ла та­кие свой­ст­ва». Из от­цов церк­ви свя­той Ири­ней опи­сы­ва­ет ду­шу как неч­то бес­те­лес­ное в про­ти­во­по­лож­ность смерт­но­му те­лу, а Тер­тул­ли­ан упо­ми­на­ет о ви­де­нии или отк­ро­ве­нии од­ной мон­та­нистс­кой про­ро­чи­цы, ви­дев­шей ду­шу в те­лес­ном об­ра­зе тон­кой и свет­лой, воз­душ­ной и име­ющей фор­му че­ло­ве­ка[98]. Как при­мер сред­не­ве­ко­вых уче­ний мож­но ука­зать анг­лий­скую по­эму XIV в. «Угры­зе­ния со­вес­ти», в ко­то­рой опи­са­но, как ду­ша, вследст­вие большой тон­кос­ти сво­его су­щест­ва, стра­да­ет в чис­ти­ли­ще.

    Учение об эфир­нос­ти ду­ши пе­реш­ло и в бо­лее сов­ре­мен­ные по­ня­тия. Ев­ро­пей­ские крестьяне до сих пор стро­го при­дер­жи­ва­ют­ся его. Ду­ши умер­ших предс­тав­ля­ют­ся им, по сло­вам Вут­ке, как ту­ман­ные, не­уло­ви­мые ма­те­ри­альные су­щест­ва. Они име­ют те­ло, по­доб­ное на­ше­му, но дру­го­го ро­да, мо­гут есть и пить, мо­гут быть ра­не­ны и да­же уби­ты. Пер­во­быт­ное уче­ние о ду­ше ни­ког­да не бы­ло вы­ра­же­но бо­лее яс­но, чем од­ним из сов­ре­мен­ных спи­ри­ту­алис­ти­чес­ких пи­са­те­лей, ко­то­рый за­ме­ча­ет: «Ду­ша не есть не­ве­щест­вен­ное су­щест­во; нап­ро­тив, ор­га­ни­за­ция ду­ха сос­то­ит из ма­те­рии, ха­рак­те­ри­зу­ющей­ся выс­шей сте­пенью чис­то­ты и утон­чен­нос­ти».

    Дикие пле­ме­на в их пер­во­на­чальном воз­зре­нии на че­ло­ве­чес­кую ду­шу предс­тав­ля­ли ее се­бе как эфир­ное или па­ро­об­раз­ное су­щест­во, и это воз­зре­ние за­ни­ма­ло вид­ное мес­то в че­ло­ве­чес­кой мыс­ли во все ве­ка. Дей­ст­ви­тельно, позд­ней­шее ме­та­фи­зи­чес­кое по­ня­тие о не­ве­щест­вен­нос­ти ду­ши ед­ва ли мог­ло бы иметь ка­кой-ни­будь смысл для ди­ка­ря. Кро­ме то­го, нуж­но за­ме­тить, что по от­но­ше­нию к при­ро­де и дей­ст­ви­ям приз­рач­ных душ низ­шая фи­ло­со­фия сво­бод­на от мно­гих зат­руд­не­ний, ко­то­рые до на­ших дней тре­во­жи­ли ме­та­фи­зи­ков и те­оло­гов ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра. По­ла­гая, что тон­ко­го эфир­но­го су­щест­ва ду­ши дос­та­точ­но для объясне­ния ее ви­ди­мос­ти, дви­же­ний и спо­соб­нос­ти ре­чи, пер­во­быт­ные ани­мис­ты не нуж­да­лись в ка­ких-ли­бо ги­по­те­зах для по­ни­ма­ния этих про­яв­ле­ний. Та­кие ги­по­те­зы встре­ча­ют­ся, нап­ри­мер, в те­оло­ги­чес­ких те­ори­ях, ко­то­рые соб­ра­ны у Кальме, как, нап­ри­мер, те­ория, что не­ве­щест­вен­ные ду­ши име­ют свои собст­вен­ные воз­душ­ные те­ла или по­лу­ча­ют та­кие воз­душ­ные об­ра­зы вре­мен­но сверхъестест­вен­ным спо­со­бом, что­бы иметь воз­мож­ность явиться в фор­ме при­ви­де­ний. Или что ду­ши об­ла­да­ют спо­соб­ностью сгу­щать ок­ру­жа­ющий воз­дух в приз­рач­ное те­ло, ко­то­рым они оде­ва­ют­ся или из ко­то­ро­го де­ла­ют зву­ко­вые сна­ря­ды. Сис­те­ма­ти­чес­кие шко­лы бо­лее раз­ви­той фи­ло­со­фии соз­да­ли транс­цен­ден­тальные оп­ре­де­ле­ния не­ве­щест­вен­ной ду­ши, по-ви­ди­мо­му, пу­тем отв­ле­че­ния от пер­во­быт­но­го по­ня­тия об эфир­но-ма­те­ри­альной ду­ше, прев­ра­тив та­ким об­ра­зом пос­лед­нюю из фи­зи­чес­кой сущ­нос­ти в ме­та­фи­зи­чес­кую.

    Душа, или дух, по­ки­да­ющий те­ло при смер­ти, спо­соб­на по сво­ей во­ле ос­та­ваться у мо­ги­лы, странст­во­вать по зем­ле, ле­тать в воз­ду­хе или отп­рав­ляться в нас­то­ящую оби­тель ду­хов - в заг­роб­ный мир. Ос­нов­ные предс­тав­ле­ния пер­во­быт­ной пси­хо­ло­гии о бу­ду­щей жиз­ни бу­дут ра­зоб­ра­ны в сле­ду­ющих гла­вах, но и для нас­то­ящей мо­ей це­ли - рас­смот­ре­ния уче­ния о ду­ше во­об­ще - бу­дет не­бес­по­лез­но кос­нуться не­ко­то­рых сто­рон это­го пред­ме­та. Лю­ди не ос­та­нав­ли­ва­ют­ся на убеж­де­нии, что смерть возв­ра­ща­ет ду­шу к сво­бод­но­му и де­ятельно­му су­щест­во­ва­нию. Они со­вер­шен­но ло­гич­но ста­ра­ют­ся по­мочь при­ро­де, уби­вая лю­дей, что­бы ос­во­бо­дить их ду­ши для слу­же­ния ду­хам. Та­ким об­ра­зом, воз­ни­ка­ет один из на­ибо­лее расп­рост­ра­нен­ных, оп­ре­де­лен­ных и по­нят­ных об­ря­дов ани­мис­ти­чес­кой ре­ли­гии - обы­чай пог­ре­бальных че­ло­ве­чес­ких жерт­воп­ри­но­ше­ний на пользу умер­ше­го. Ког­да знат­ный че­ло­век уми­ра­ет и ду­ша его от­ле­та­ет в по­ла­га­юще­еся ей мес­то, ка­ко­во бы и где бы оно ни бы­ло, то, сог­лас­но со­вер­шен­но ло­гич­но­му зак­лю­че­нию пер­во­быт­ной фи­ло­со­фии, ду­ши его слуг, ра­бов или жен, уби­тых при его пог­ре­бе­нии, долж­ны сле­до­вать за гос­по­ди­ном и про­дол­жать свою служ­бу ему в бу­ду­щей жиз­ни. Эти ло­ги­чес­кие вы­во­ды не­ред­ко зас­тав­ля­ют при­но­сить в жерт­ву пос­то­рон­них лю­дей для об­ра­ще­ния их в то же ду­хов­ное рабст­во. Из эт­ног­ра­фи­чес­ко­го ма­те­ри­ала вид­но, что этот об­ряд не слиш­ком рез­ко вы­ра­жен на са­мой низ­шей сту­пе­ни культу­ры, но, воз­ни­кая при дальней­шем раз­ви­тии ди­ка­рей, по­лу­ча­ет зна­чи­тельное раз­ви­тие в пе­ри­од вар­варст­ва и за­тем про­дол­жа­ет су­щест­во­вать или вы­рож­да­ет­ся в пе­ре­жи­ток.

    Весьма яр­кое опи­са­ние жес­то­ких обы­ча­ев, к ко­то­рым ве­дет та­кое воз­зре­ние, встре­ча­ет­ся в рас­ска­зах о пле­ме­нах Ин­дий­ско­го ар­хи­пе­ла­га. Вот опи­са­ние по­хо­рон знат­ных лю­дей у ди­ких ка­янов на ост­ро­ве Бор­нео: «У них в обы­чае уби­вать ра­бов, что­бы они мог­ли сле­до­вать за гос­по­ди­ном и слу­жить ему. Пе­ред тем как убить их, родст­вен­ни­ки знат­но­го по­кой­ни­ка обс­ту­па­ют ра­бов, убеж­дая их слу­жить усерд­но гос­по­ди­ну, за ко­то­рым они пос­ле­ду­ют, уха­жи­вать за ним и рас­ти­рать его те­ло, ког­да он бу­дет бо­лен, не от­хо­дить от не­го и ис­пол­нять все его при­ка­за­ния. За­тем родст­вен­ни­цы по­кой­но­го бе­рут копье и на­но­сят жерт­вам лег­кие ра­ны, пос­ле че­го муж­чи­ны за­ка­лы­ва­ют их до смер­ти». Кро­ме то­го, у ида­анов су­щест­ву­ет убеж­де­ние, «что все, ко­го они убьют в этой жиз­ни, бу­дут слу­жить им в ка­чест­ве не­вольни­ков пос­ле смер­ти». Это по­ня­тие о заг­роб­ной пользе унич­то­же­ния лю­дей край­не ме­ша­ет сно­ше­ни­ям с ни­ми, по­то­му что они ру­ко­водст­ву­ют­ся при убий­ст­ве бо­лее чем вре­мен­ны­ми рас­че­та­ми или местью. На том же ос­но­ва­нии они по­ку­па­ют не­вольни­ка, осуж­ден­но­го на смерть, за чет­верт­ную це­ну, что­бы иметь пра­во каз­нить его собст­вен­но­руч­но. С этим же по­ня­ти­ем свя­зан вар­варс­кий обы­чай «охо­ты за го­ло­ва­ми», быв­ший столь расп­рост­ра­нен­ным у да­яков до вре­ме­ни рад­жи Бру­ка. Они по­ла­га­ли, что об­ла­да­тель каж­дой го­ло­вы, ко­то­рую они мог­ли до­быть, бу­дет слу­жить им в бу­ду­щем ми­ре, где по­ло­же­ние че­ло­ве­ка бу­дет оп­ре­де­ляться чис­лом го­лов, на­хо­див­ших­ся в его влас­ти в этой жиз­ни. Они обык­но­вен­но но­си­ли тра­ур по умер­ше­му, по­ка не ус­пе­ва­ли дос­тать го­ло­ву, дру­ги­ми сло­ва­ми, по­ка не ус­пе­ва­ли снаб­дить его ра­бом в «жи­ли­ще душ». Отец, по­те­ряв­ший сы­на, дол­жен вый­ти и убить пер­во­го встреч­но­го ему че­ло­ве­ка в ви­де пог­ре­бально­го об­ря­да. Мо­ло­дой че­ло­век не име­ет пра­ва же­ниться, по­ка не до­бу­дет се­бе го­ло­вы, а у не­ко­то­рых пле­мен в обы­чае хо­ро­нить вмес­те с умер­шим пер­вую до­бы­тую им го­ло­ву, копье, одеж­ду, рис и бе­тель. Под­ка­ра­ули­вать лю­дей и уби­вать их из-за го­ло­вы сде­ла­лось на­ци­ональной за­ба­вой у да­яков. По их вы­ра­же­нию, «бе­лые чи­та­ют кни­ги, мы же вмес­то то­го охо­тим­ся за го­ло­ва­ми».

    Из всех по­доб­ных обы­ча­ев на ма­те­ри­ках Ти­хо­го оке­ана са­мые отв­ра­ти­тельные гнез­дят­ся на ост­ро­вах Фид­жи. До са­мых не­дав­них вре­мен глав­ная часть це­ре­мо­нии пог­ре­бе­ния знат­но­го че­ло­ве­ка зак­лю­ча­лась в уду­ше­нии жен, дру­зей и ра­бов с целью дос­та­вить умер­ше­му слуг в ми­ре ду­хов. Обык­но­вен­но пер­вой жерт­вой ока­зы­ва­лась же­на по­кой­но­го или же­ны, ес­ли их бы­ло нес­колько. Их тру­пы на­ма­зы­ва­ли мас­лом, как для празд­нест­ва, пок­ры­ва­ли но­вы­ми бах­ром­ча­ты­ми по­яса­ми, уби­ра­ли им го­ло­вы, кра­си­ли ли­ца жел­той и крас­ной крас­кой и кла­ли те­ла воз­ле умер­ше­го во­ина. Приб­ли­жен­ные и низ­шие слу­ги так­же де­ла­лись жерт­вой это­го обы­чая, и эти тру­пы име­ли зна­че­ние «тра­вы для выс­тил­ки мо­ги­лы». Ког­да Ра Мби­ти; гор­дость Со­мо­со­мо, по­гиб на мо­ре, его 17 жен бы­ли уби­ты: При по­лу­че­нии из­вес­тия об ист­реб­ле­нии пле­ме­ни на­ме­на в 1839 г. ту­зем­цы за­ду­ши­ли 80 жен­щин, что­бы отп­ра­вить их вслед за ду­ша­ми по­гиб­ших му­жей.

    Подобные жерт­вы со­вер­ша­лись под вли­яни­ем то­го же гне­та об­щест­вен­но­го мне­ния, ко­то­рый под­дер­жи­вал обы­чай сжи­га­ния вдов в сов­ре­мен­ной Ин­дии. Для убеж­де­ния вдо­вы в Фид­жи со­би­ра­лись все родст­вен­ни­ки с уг­ро­за­ми и мольба­ми. Она впол­не по­ни­ма­ла, что жизнь сде­ла­ет­ся для нее му­че­ни­ем, что она бу­дет от­вер­жен­ным, през­рен­ным су­щест­вом: ти­ра­ни­чес­кий обы­чай, бо­роться про­тив ко­то­ро­го у ди­ка­рей так же труд­но, как и в ци­ви­ли­зо­ван­ном ми­ре, тре­бо­вал ее смер­ти. По­это­му она не только не соп­ро­тив­ля­лась, но да­же же­ла­ла смер­ти и ожи­дав­шей ее но­вой жиз­ни. Преж­де чем об­щест­вен­ное мне­ние дос­тиг­ло бо­лее раз­ви­то­го сос­то­яния, мис­си­оне­рам час­то при­хо­ди­лось тра­тить со­вер­шен­но нап­рас­но все свои уси­лия, что­бы из­ба­вить от ве­рев­ки жен, ко­то­рых они мог­ли спас­ти, но ко­то­рые упор­но от­ка­зы­ва­лись от жиз­ни. Мысль, что ка­кой-ни­будь на­чальник отой­дет без спут­ни­ков в дру­гой мир, бы­ла нас­только про­тив­на уму фид­жий­цев, что про­ти­во­дей­ст­вие мис­си­оне­ров это­му лю­би­мо­му обы­чаю бы­ло од­ной из при­чин их отв­ра­ще­ния к хрис­ти­анст­ву. Мно­гие из но­ми­нальных хрис­ти­ан, в слу­чае ког­да ко­го-ли­бо из их пред­во­ди­те­лей нас­ти­га­ла смер­тельная стре­ла из за­са­ды, ра­до­ва­лись, ес­ли в это же вре­мя слу­чай­но ли­шал­ся жиз­ни ка­кой-ли­бо мо­ло­дой че­ло­век, ко­то­рый та­ким об­ра­зом де­лал­ся то­ва­ри­щем для ду­ха уби­то­го вож­дя.

    В Аме­ри­ке пог­ре­бальные при­но­ше­ния лю­дей в жерт­ву име­ют весьма ха­рак­тер­ную осо­бен­ность. Хо­ро­шим при­ме­ром их мо­гут слу­жить обы­чаи пле­ме­ни оса­го, чле­ны ко­то­ро­го иног­да вты­ка­ли в мо­гильный холм шест со скальпом уби­то­го неп­ри­яте­ля. Они ду­ма­ли, что ду­ша уби­то­го неп­ри­яте­ля, скальп ко­то­ро­го ве­шал­ся над мо­ги­лой по­кой­но­го, ста­но­ви­лась под­чи­нен­ной в дру­гом ми­ре ду­ху по­хо­ро­нен­но­го во­ина. От­сю­да пос­лед­ней и луч­шей ус­лу­гой, ка­кую мож­но бы­ло ока­зать умер­ше­му родст­вен­ни­ку, счи­та­лось умерщв­ле­ние вра­га и при­не­се­ние его скальпа, что де­ла­ло его буд­то бы ра­бом по­кой­ни­ка. Сходст­во это­го по­ня­тия с только что опи­сан­ным у да­яков по­ра­зи­тельно. С этой же целью ка­ра­ибы уби­ва­ют на мо­ги­ле гос­по­ди­на всех его ра­бов, ко­то­рых мо­гут схва­тить. У ди­ка­рей, сто­ящих на бо­лее вы­со­кой сту­пе­ни со­ци­ально­го и по­ли­ти­чес­ко­го раз­ви­тия, эти обы­чаи не только не ис­чез­ли, но да­же уси­ли­лись. Мы ви­дим это в воз­му­ти­тельных жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях во­инов, ра­бов и жен, ко­то­рых по­сы­ла­ли на тот свет про­дол­жать их преж­нюю служ­бу при пог­ре­бе­нии вож­дей или ца­рей в Цент­ральной Аме­ри­ке, Мек­си­ке, Бо­го­те и Пе­ру.

    Интересный конт­раст с эти­ми обы­ча­ями срав­ни­тельно раз­ви­тых аме­ри­канс­ких пле­мен предс­тав­ля­ют обы­чаи не­ко­то­рых бо­лее гру­бых пле­мен Се­ве­ро-За­пад­ной Аме­ри­ки. Пле­мя ква­ки­утль, нап­ри­мер, на са­мом де­ле не при­но­сит вдов в жерт­ву, но зас­тав­ля­ет их класть го­ло­ву на труп му­жа в то вре­мя, как его сжи­га­ют, и жен­щи­ну вы­ни­ма­ют из пла­ме­ни ско­рее мерт­вую, чем жи­вую. Ес­ли она при­дет в се­бя, то со­би­ра­ет пе­пел му­жа и сох­ра­ня­ет его в те­че­ние трех лет, в про­дол­же­ние ко­то­рых ма­лей­шее заб­ве­ние или ос­лаб­ле­ние ее го­ря сде­ла­ло бы ее от­вер­жен­ной об­щест­вом. Это по­хо­же на смяг­чен­ный ос­та­ток древ­не­го обы­чая дей­ст­ви­тельно­го сжи­га­ния вдо­вы.

    В не­ко­то­рых час­тях За­пад­ной, Цент­ральной и Вос­точ­ной Аф­ри­ки встре­ча­ют­ся по­хо­рон­ные це­ре­мо­нии, так­же кон­ча­ющи­еся смертью. Име­ют­ся са­мые ужас­ные опи­са­ния по­доб­ных це­ре­мо­ний. Пред­во­ди­те­ли пле­ме­ни ва­до пог­ре­ба­ют­ся в нег­лу­бо­кой яме в си­дя­чем по­ло­же­нии, и вмес­те с тру­пом хо­ро­нят жи­вы­ми не­вольни­ка и не­вольни­цу, пер­во­го с то­по­ром в ру­ке, что­бы ру­бить дро­ва для сво­его гос­по­ди­на в царст­ве мерт­вых, а не­вольни­цу - си­дя­щей на скамье, с го­ло­вой умер­ше­го на ко­ле­нях. Пред­во­ди­те­ли пле­ме­ни уни­ам­ве­зи пог­ре­ба­ют­ся в мо­ги­ле со сво­да­ми в си­дя­чем по­ло­же­нии на низ­кой скамье, с лу­ком в пра­вой ру­ке и с большим кув­ши­ном ту­зем­но­го пи­ва. С ни­ми за­ры­ва­ют жи­вы­ми трех не­вольниц, и об­ряд кон­ча­ет­ся вы­ли­ва­ни­ем пи­ва на холм, на­сы­пан­ный над сво­да­ми. Та же идея, ко­то­рая в Гви­нее по­ро­ди­ла обы­чай по­сы­лать с уми­ра­ющи­ми из­вес­тия умер­шим, раз­ви­лась в стра­не ашан­ти и в Да­го­мее в чу­до­вищ­ную сис­те­му бой­ни лю­дей. Ко­роль да­го­мей­ский дол­жен вой­ти в стра­ну смер­ти с ду­хов­ным дво­ром, сот­ня­ми жен, ев­ну­хов, пев­цов, ба­ра­бан­щи­ков и сол­дат. И это еще не все. Ка­пи­тан Бёр­тон сле­ду­ющим об­ра­зом опи­сы­ва­ет еже­год­ные по­ми­нальные це­ре­мо­нии: «Они пе­ри­оди­чес­ки снаб­жа­ют по­кой­но­го мо­нар­ха но­вы­ми слу­га­ми в ми­ре те­ней, и эти кро­ва­вые сце­ны сос­тав­ля­ют, к нес­частью, вы­ра­же­ние лож­но по­ня­той, но впол­не иск­рен­ней сы­нов­ней люб­ви».

    Эта еже­год­ная бой­ня, кро­ме то­го, до­пол­ня­ет­ся поч­ти ежед­нев­ны­ми убий­ст­ва­ми: «Все, что де­ла­ет ко­роль, не иск­лю­чая пос­лед­них ме­ло­чей, долж­но быть со­об­ща­емо его от­цу в царст­во те­ней. Жерт­вой вы­би­ра­ет­ся обык­но­вен­но во­ен­ноп­лен­ный: ему со­об­ща­ют по­ру­че­ние, за­тем по­ят до опьяне­ния ро­мом, и он отп­рав­ля­ет­ся в мир умер­ших в на­илуч­шем рас­по­ло­же­нии ду­ха». По­доб­ные же рас­ска­зы су­щест­ву­ют от­но­си­тельно Кон­го и Ан­го­лы в юж­ных час­тях Аф­ри­ки. Здесь так­же уби­ва­ют лю­би­мых жен по­кой­но­го, что­бы они мог­ли соп­ро­вож­дать му­жа в дру­гую жизнь; этот обы­чай сох­ра­ня­ет­ся до сих пор у пле­ме­ни хе­ва в Зам­бе­зи, а преж­де су­щест­во­вал и у пле­ме­ни ма­ра­ви, тог­да как пог­ре­бальные жерт­воп­ри­но­ше­ния слуг сос­тав­ля­ют уже прош­лое у пле­мен ба­рот­се и зу­лу. Од­на­ко и здесь не за­бы­ли еще то­го вре­ме­ни, ког­да слуг и приб­ли­жен­ных вож­дя бро­са­ли в кос­тер, где сжи­га­лось его те­ло, что­бы они сле­до­ва­ли за гос­по­ди­ном, при­го­тов­ля­ли ему все нуж­ное и до­бы­ва­ли ему пи­щу.

    Если мы об­ра­тим­ся к пре­да­ни­ям Азии и Ев­ро­пы, то уви­дим, что в древ­ние вре­ме­на жерт­воп­ри­но­ше­ние слуг бы­ло весьма расп­рост­ра­не­но на обо­их ма­те­ри­ках, а на Вос­то­ке сле­ды это­го обы­чая встре­ча­лись поч­ти до на­ших дней. Два му­сульма­ни­на, пу­те­шест­во­вав­шие в Юж­ной Азии в IX в., рас­ска­зы­ва­ют, что при вступ­ле­нии не­ко­то­рых ца­рей на прес­тол при­го­тов­ля­ет­ся большое ко­ли­чест­во ва­ре­но­го ри­са, ко­то­рый по­еда­ет­ся 300 или 400 че­ло­век, вы­зы­ва­ющих­ся доб­ро­вольно на эту тра­пе­зу и обя­зу­ющих­ся за это от­дать се­бя на сож­же­ние при смер­ти мо­нар­ха. Это­му со­от­ветст­ву­ет рас­сказ Мар­ко По­ло XI­II в. об Юж­ной Ин­дии: при смер­ти ма­ла­барс­ко­го ко­ро­ля его кон­ные те­лох­ра­ни­те­ли бро­са­ют­ся в огонь, ког­да сжи­га­ет­ся труп, что­бы слу­жить гос­по­ди­ну в бу­ду­щем ми­ре. Су­дя по опи­са­ни­ям, этот обы­чай гос­подст­во­вал еще в XVII в. в Япо­нии, где при смер­ти бла­го­род­ных лиц от 10 до 30 его слуг умерщв­ля­ли се­бя пос­редст­вом ха­ра­ки­ри. Они еще при жиз­ни тор­жест­вен­ным об­ря­дом сов­мест­но­го питья ви­на обя­зы­ва­лись от­дать свои те­ла гос­по­ди­ну при его смер­ти. Сов­ре­мен­ные пе­ре­жит­ки по­доб­ных по­хо­рон­ных жерт­воп­ри­но­ше­ний в Япо­нии зак­лю­ча­ют­ся в том, что вмес­то жи­вых лю­дей отп­рав­ля­ют вмес­те с тру­пом изоб­ра­же­ния их из гли­ны. У осе­тин на Кав­ка­зе до сих пор сох­ра­ни­лись ос­тат­ки при­но­ше­ния вдов в жерт­ву. Вдо­ва по­кой­ни­ка и его вер­хо­вая ло­шадь три ра­за об­во­дят­ся вок­руг мо­ги­лы, и ник­то не мо­жет же­ниться на этой вдо­ве или ез­дить на этой ло­ша­ди.

    В Ки­тае ле­ген­ды сох­ра­ня­ют еще вос­по­ми­на­ние о древ­них че­ло­ве­чес­ких жерт­вах при пог­ре­бе­нии. Брат Чин-янга, уче­ни­ка Кон­фу­ция, умер. Его вдо­ва и до­моп­ра­ви­тель по­же­ла­ли схо­ро­нить вмес­те с ним нес­кольких жи­вых лю­дей, ко­то­рые слу­жи­ли бы ему в заг­роб­ном ми­ре. На это муд­рец ска­зал, что «нас­то­ящи­ми жерт­ва­ми бы­ли бы же­на и уп­ра­ви­тель», но так как это не впол­не сог­ла­со­ва­лось с их взгля­да­ми, то де­ло ос­тав­ле­но бы­ло без пос­ледст­вий, т. е- по­кой­ник был по­хо­ро­нен без сви­ты. Этот рас­сказ по­ка­зы­ва­ет, по край­ней ме­ре, что об­ряд су­щест­во­вал и смысл его не ут­ра­тил­ся в Древ­нем Ки­тае. Са­мо­убий­ст­во вдов, же­ла­ющих сле­до­вать за­му­жем, весьма расп­рост­ра­нен­ный обы­чай в сов­ре­мен­ном Ки­тае и иног­да со­вер­ша­ет­ся да­же пуб­лич­но. Кро­ме то­го, там есть обы­чай снаб­жать умер­ших но­сильщи­ка­ми па­лан­ки­нов и зон­ти­ков и по­сы­лать вер­хо­вых для из­ве­ще­ния влас­тей в царст­ве те­ней о при­бы­тии по­кой­ни­ка. Хо­тя эти но­сильщи­ки и пос­лы де­ла­ют­ся из бу­ма­ги и сжи­га­ют­ся, но обы­чай, оче­вид­но, вы­ра­жа­ет со­бой ос­та­ток бо­лее кро­ва­вой дей­ст­ви­тельнос­ти.

    Арийцы да­ют по­ра­зи­тельные при­ме­ры об­ря­да пог­ре­бальных че­ло­ве­чес­ких жерт­воп­ри­но­ше­ний, при­том в са­мой жес­то­кой фор­ме. Пре­да­ния о них сох­ра­ни­лись как в ис­то­рии, так и в ми­фах, ко­то­рые пе­ре­да­ют не ме­нее вер­но нра­вы прош­ло­го. Рас­сказ о тро­янс­ких плен­ни­ках, по­вер­жен­ных вмес­те с ло­шадьми и со­ба­ка­ми на пог­ре­бальный кос­тер Пат­рок­ла, об Эвад­не, бро­са­ющей­ся на кос­тер му­жа, и рас­сказ Пав­са­ния о са­мо­убий­ст­ве трех мес­сенс­ких вдов слу­жат па­мят­ни­ка­ми этих об­ря­дов у гре­ков. В скан­ди­навс­ких ми­фах Бальдр сжи­га­ет­ся со сво­им па­жом, ло­шадью и сед­лом, Брун­гильда ло­жит­ся на кос­тер воз­ле лю­би­мо­го ею Си­гур­да, муж­чи­ны и де­вуш­ки сле­ду­ют за ни­ми в под­зем­ное цар­с­т­во[99]. Гал­лы во вре­ме­на Це­за­ря сжи­га­ли при тор­жест­вен­ных по­хо­ро­нах все, что бы­ло до­ро­го по­кой­но­му, - жи­вот­ных, лю­би­мых его ра­бов и кли­ен­тов. Древ­ние рас­ска­зы о сла­вянс­ком язы­чест­ве опи­сы­ва­ют сжи­га­ние умер­ших с одеж­дой и ору­жи­ем, с ло­шадьми и со­ба­ка­ми, с вер­ны­ми слу­га­ми и же­на­ми. По сло­вам свя­то­го Бо­ни­фа­ция, вен­ды так стро­го соб­лю­да­ют суп­ру­жес­кие обе­ты, что же­ны час­то от­ка­зы­ва­ют­ся пе­ре­жи­вать му­жей. Ве­ли­ким ува­же­ни­ем пользу­ет­ся жен­щи­на, уби­ва­ющая се­бя собст­вен­но­руч­но, что­бы быть сож­жен­ной на од­ном кост­ре со сво­им му­жем. Этот арий­ский об­ряд при­но­ше­ния вдов в жерт­ву име­ет не только эт­ног­ра­фи­чес­кий и ар­хе­оло­ги­чес­кий ин­те­рес, но за­ни­ма­ет за­мет­ное мес­то в нра­вах нас­то­яще­го вре­ме­ни. В Ин­дии вдо­ва ин­ду­са бра­минс­кой или кшат­рий­ской кас­ты сжи­га­лась на пог­ре­бальном кост­ре сво­его суп­ру­га как «са­ти», т. е. «доб­рая же­на». Этот обы­чай, о ко­то­ром упо­ми­на­ет­ся в клас­си­чес­кие и сред­не­ве­ко­вые вре­ме­на, был в пол­ной си­ле в на­ча­ле нас­то­яще­го сто­ле­тия. Час­то умер­ший муж брал с со­бой мно­гих жен. Не­ко­то­рые шли доб­ро­вольно и ве­се­ло к но­вой жиз­ни. Мно­гих при­во­ди­ли к это­му си­ла обы­чая, страх по­зо­ра, убеж­де­ния семьи, обе­ща­ния и уг­ро­зы жре­цов и, на­ко­нец, на­си­лие. Ког­да анг­лий­ски­ми за­ко­на­ми этот обы­чай был зап­ре­щен, жре­цы край­не про­ти­ви­лись это­му, ут­верж­дая, что Ве­да пред­пи­сы­ва­ет этот обы­чай и тре­бу­ет, что­бы чу­же­зем­ные влас­ти­те­ли ува­жа­ли его. Но на са­мом де­ле, как до­ка­зал про­фес­сор Уил­сон, они изв­ра­ща­ли смысл свя­щен­ной Ве­ды для под­дер­жа­ния об­ря­да, уко­ре­нив­ше­го­ся из-за про­дол­жи­тельно­го су­еве­рия, но от­нюдь не пред­пи­сан­но­го ин­ду­истс­кой ве­рой.

    Древние пог­ре­бальные об­ря­ды брах­ма­нов бы­ли под­роб­но опи­са­ны на ос­но­ва­нии санск­ритс­ких ис­точ­ни­ков про­фес­со­ром Мак­сом Мюл­ле­ром. Вдо­ва долж­на быть по­ло­же­на на не заж­жен­ный еще кос­тер вмес­те с тру­пом сво­его му­жа, а ес­ли он был во­ин, то с ним кла­дет­ся и его лук. Но за­тем зять, или усы­нов­лен­ный при­емыш, или ста­рый слу­га долж­ны свес­ти вдо­ву об­рат­но, го­во­ря при этом: «Встань, жен­щи­на, вер­нись в мир жиз­ни; ты ус­ну­ла воз­ле то­го, от ко­то­ро­го жизнь отош­ла; при­ди к нам - ты ис­пол­ни­ла долг же­ны пе­ред му­жем, ко­то­рый не­ког­да взял твою ру­ку и сде­лал те­бя ма­терью!» Что же ка­са­ет­ся лу­ка, то его ло­ма­ют и бро­са­ют сно­ва на кос­тер. Ору­дия жерт­воп­ри­но­ше­ний, при­над­ле­жав­шие по­кой­ни­ку, долж­ны быть так­же по­ло­же­ны на кос­тер и сож­же­ны. До­пус­кая, что позд­ней­ший об­ряд сжи­га­ния вдов есть отк­ло­не­ние от пер­во­на­чально­го брах­манс­ко­го ус­та­ва, мы име­ем, од­на­ко, не­ко­то­рое ос­но­ва­ние рас­смат­ри­вать этот обы­чай не как со­вер­шен­но но­вое изоб­ре­те­ние позд­ней­ше­го ин­ду­истс­ко­го ду­хо­венст­ва, а как воз­рож­де­ние древ­них арий­ских об­ря­дов, от­но­ся­щих­ся к пе­ри­оду, еще бо­лее древ­не­му, чем Ве­да. Древ­няя це­ре­мо­ния в ее пер­во­на­чальной фор­ме, ве­ро­ят­но, сос­то­яла в дей­ст­ви­тельном сжи­га­нии вдо­вы вмес­те с умер­шим му­жем и уже позд­нее под вли­яни­ем бо­лее гу­ман­ных обы­ча­ев бы­ла за­ме­не­на только внеш­ней фор­мальностью. В пользу это­го взгля­да го­во­рит су­щест­во­ва­ние древ­не­го и стро­го­го зап­ре­ще­ния при­но­сить в жерт­ву жен - зап­ре­ще­ния, ко­то­рое, оче­вид­но, нап­рав­ле­но про­тив су­щест­во­вав­ше­го обы­чая. За­кон брах­ма­нов го­во­рит, что «сле­до­вать за умер­шим му­жем зап­ре­ще­но. От­но­си­тельно дру­гих каст этот за­кон мо­жет и не быть соб­лю­да­ем». Воз­зре­ние на сжи­га­ние вдов у ин­ду­сов как на пе­ре­жи­ток и возв­ра­ще­ние древ­не­го обы­чая ка­жет­ся мне впол­не сог­лас­ным с об­щей эт­ног­ра­фи­чес­кой сто­ро­ной воп­ро­са.

    Жертвоприношение вдов встре­ча­ет­ся в раз­лич­ных час­тях све­та на низ­кой сту­пе­ни ци­ви­ли­за­ции, и с этим впол­не сог­ла­су­ет­ся пред­по­ло­же­ние, что этот обы­чай су­щест­во­вал и у арий­цев в их пер­во­быт­ном и вар­варс­ком сос­то­янии. Та­ким об­ра­зом, гос­подст­во об­ря­да сжи­га­ния жен, по­доб­но­го то­му же об­ря­ду у сов­ре­мен­ных ин­ду­сов, у древ­них арий­ских на­ро­дов, по­се­лив­ших­ся в Ев­ро­пе, - у гре­ков, скан­ди­на­вов, гер­ман­цев и сла­вян - мо­жет быть объясне­но пря­мым унас­ле­до­ва­ни­ем его от их об­ще­го древ­не­го кор­ня. Ес­ли эта те­ория вер­на, то от­сю­да сле­до­ва­ло бы, что, нес­мот­ря на древ­ность пред­пи­са­ний Вед, пос­лед­ние в этом воп­ро­се предс­тав­ля­ют ре­фор­му и ре­ак­цию на еще бо­лее от­да­лен­ный и ди­кий обы­чай дей­ст­ви­тельно­го сжи­га­ния вдов, ко­то­рый они зап­ре­ща­ли на де­ле, но под­дер­жи­ва­ли в сим­во­ли­чес­кой фор­ме. Ис­то­рия ре­ли­гий слиш­ком яс­но по­ка­зы­ва­ет, что че­ло­ве­чес­кий род воп­ре­ки ре­фор­мам скло­нен возв­ра­щаться к ди­ким и тем­ным по­ряд­кам прош­ло­го. Бу­ду­чи сильнее и упор­нее ав­то­ри­те­та са­мой Ве­ды, отв­ра­ти­тельный обы­чай сжи­га­ния вдов мог пе­ре­жить по­пыт­ку унич­то­же­ния его в ран­ние брах­манс­кие вре­ме­на; и анг­лий­ские пра­ви­те­ли, унич­то­жая его, ист­реб­ля­ли, быть мо­жет, ос­тат­ки не только вы­ро­див­ших­ся ин­дус­ских ве­ро­ва­ний, но нес­рав­нен­но бо­лее да­ле­кие сле­ды вар­варст­ва, из ко­то­ро­го раз­ви­лась арий­ская ци­ви­ли­за­ция.

    Переходя те­перь от рас­смот­ре­ния ду­ши че­ло­ве­ка к ду­шам жи­вот­ных, мы долж­ны преж­де все­го оз­на­ко­миться с предс­тав­ле­ни­ем ди­ка­ря о при­ро­де этих душ - предс­тав­ле­ни­ем, ко­то­рое весьма от­ли­ча­ет­ся от воз­зре­ний ци­ви­ли­зо­ван­но­го че­ло­ве­ка. Это раз­ли­чие вы­яс­ня­ет­ся рез­че все­го из сле­ду­юще­го за­ме­ча­тельно­го ря­да воз­зре­ний, свой­ст­вен­ных ди­ким пле­ме­нам. Ди­карь со­вер­шен­но серьезно го­во­рит о мерт­вых и жи­вых жи­вот­ных как о мерт­вых и жи­вых лю­дях, при­но­сит им да­ры и про­сит у них про­ще­ния, ког­да дол­жен уби­вать их или охо­титься на них. Се­ве­ро­аме­ри­канс­кий ин­де­ец го­во­рит с ло­шадью, как с ра­зум­ным су­щест­вом. Не­ко­то­рые из них ща­дят гре­му­чую змею, бо­ясь мес­ти ее ду­ха. Дру­гие поч­ти­тельно кла­ня­ют­ся ей, как дру­гу из ми­ра ду­хов, на­сы­па­ют ей на го­ло­ву ще­пот­ку та­ба­ку в ви­де да­ра, за­тем ло­вят за хвост, уби­ва­ют с уди­ви­тельною лов­костью и уно­сят ко­жу как тро­фей. Ес­ли ин­дей­ца рас­тер­за­ет мед­ведь, это зна­чит, что жи­вот­ное на­па­ло на не­го на­ме­рен­но, в гне­ве, мо­жет быть же­лая отомс­тить за оби­ду, на­не­сен­ную дру­го­му мед­ве­дю. Ког­да мед­ве­дя убьют, у не­го про­сят про­ще­ния и да­же ста­ра­ют­ся заг­ла­дить оби­ду, ку­ря с ним труб­ку ми­ра. Она встав­ля­ет­ся ему в пасть, на нее ду­ют и в то же вре­мя про­сят ду­ха мед­ве­дя не мстить.

    В Аф­ри­ке каф­ры, охо­тясь за сло­ном, про­сят его не раз­да­вить и не убить охот­ни­ков. Ког­да же он убит, на­чи­на­ют уве­рять его, что уби­ли его не на­роч­но. За­тем они хо­ро­нят его хо­бот, по­то­му что слон, по их по­ня­ти­ям, ве­ли­кий вождь и его хо­бот есть его ру­ка, ко­то­рой он мо­жет на­нес­ти ве­ли­кий вред. Пле­мя кон­го да­же мстит за по­доб­ное убий­ст­во мни­мым на­па­де­ни­ем на охот­ни­ков, со­вер­шив­ших прес­туп­ле­ние.

    Такие обы­чаи весьма расп­рост­ра­не­ны меж­ду при­ми­тив­ны­ми ази­атс­ки­ми пле­ме­на­ми. В Кам­бод­же про­сят про­ще­ния у уби­тых жи­вот­ных. Ай­ну на Иес­со, убив мед­ве­дя, об­ра­ща­ют­ся к не­му со зна­ка­ми по­чес­тей и по­ви­но­ве­ния и за­тем уже вскры­ва­ют его труп. Ко­ря­ки, убив мед­ве­дя или вол­ка, сни­ма­ют с не­го ко­жу, на­де­ва­ют ее на од­но­го из охот­ни­ков и пля­шут вок­руг не­го с пес­ня­ми, в ко­то­рых уве­ря­ют зве­ря, что это ви­на не их, а ка­ко­го-ни­будь рус­ско­го. Но ес­ли уби­та ли­си­ца, то они бе­рут ее ко­жу, за­вер­ты­ва­ют труп в се­но и, сме­ясь, со­ве­ту­ют ей отп­ра­виться к сво­им и рас­ска­зать, как хо­ро­шо ее при­ня­ли и как ей да­ли да­же но­вую одеж­ду вмес­то ста­рой. Са­мо­еды из­ви­ня­ют­ся пе­ред уби­тым мед­ве­дем, го­во­ря ему, что его уби­ли рус­ские и что его вскро­ет рус­ский нож. Гольды са­жа­ют уби­то­го мед­ве­дя, на­зы­ва­ют его гос­по­ди­ном и ока­зы­ва­ют ему шу­точ­ные по­чес­ти, а ес­ли пой­ма­ют жи­вым, то дер­жат в клет­ке, от­карм­ли­ва­ют, ве­ли­чая сы­ном и бра­том, по­том уби­ва­ют и едят на празд­ни­ках. На Бор­нео да­яки, пой­мав ал­ли­га­то­ра на ба­гор, об­ра­ща­ют­ся к не­му с неж­ны­ми и поч­ти­тельны­ми ре­ча­ми, по­ка не зах­ва­тят его ног, а за­тем нас­меш­ли­во на­зы­ва­ют его рад­жой и де­душ­кой. Та­ким об­ра­зом, мы ви­дим, что, ког­да ди­карь по­бе­дит свой страх, он все еще сох­ра­ня­ет в иро­ни­чес­кой фор­ме поч­те­ние, имев­шее сво­им ис­точ­ни­ком са­мый иск­рен­ний ужас. До сих пор нор­вежс­кий охот­ник го­во­рит с ужа­сом, что мед­ведь, на­пав­ший на че­ло­ве­ка, «не хрис­ти­анс­кий мед­ведь».

    Понятие о прин­ци­пи­альном раз­ли­чии меж­ду че­ло­ве­ком и жи­вот­ным, столь расп­рост­ра­нен­ное в ци­ви­ли­зо­ван­ном ми­ре, ед­ва ли мо­жет сло­житься у при­ми­тив­ных об­ществ. Лю­ди, ко­то­рым кри­ки зве­рей и птиц ка­жут­ся по­хо­жи­ми на че­ло­ве­чес­кую речь, а их пос­туп­ки так же ру­ко­во­ди­мы­ми мыс­ля­ми, как и у че­ло­ве­ка, со­вер­шен­но ло­гич­но до­пус­ка­ют су­щест­во­ва­ние ду­ши у зве­рей, птиц и прес­мы­ка­ющих­ся на­рав­не с людьми. При­ми­тив­ная пси­хо­ло­гия долж­на по не­об­хо­ди­мос­ти приз­на­вать в жи­вот­ных те же ха­рак­тер­ные осо­бен­нос­ти, ко­то­рые при­пи­сы­ва­ют­ся ею че­ло­ве­чес­кой ду­ше, имен­но: жизнь и смерть, во­лю, суж­де­ние и спо­соб­ность ви­деть приз­ра­ки в ви­де­ни­ях и во сне. Что ка­са­ет­ся лю­дей, ди­ка­рей и ци­ви­ли­зо­ван­ных, ко­то­рые ве­рят в пе­ре­се­ле­ние душ, то они не только по­ла­га­ют, что жи­вот­ное мо­жет иметь ду­шу, но ду­ма­ют, что эта ду­ша мог­ла жить преж­де в че­ло­ве­чес­ком су­щест­ве, так что жи­вот­ное мо­жет в дей­ст­ви­тельнос­ти ока­заться их пред­ком или не­ког­да лю­би­мым дру­гом. Це­лый ряд фак­тов, сто­ящих, как до­рож­ные стол­бы, на пу­ти ци­ви­ли­за­ции, да­ет нам воз­мож­ность прос­ле­дить от са­мо­го на­ча­ла ис­то­рию этих предс­тав­ле­ний о ду­ше жи­вот­ных как при жиз­ни пос­лед­них, так и пос­ле их смер­ти.

    Североамериканские ин­дей­цы ве­ри­ли, что каж­дое жи­вот­ное име­ет свою ду­шу и каж­дая ду­ша - бу­ду­щую жизнь. Ду­ша ка­надс­кой со­ба­ки отп­рав­ля­лась, по убеж­де­нию ту­зем­цев, слу­жить сво­ему хо­зя­ину в дру­гой мир. У пле­ме­ни сиу при­ви­ле­гия иметь че­ты­ре ду­ши не ог­ра­ни­чи­ва­лась лишь че­ло­ве­ком, но расп­рост­ра­ня­лась и на мед­ве­дя, на­ибо­лее че­ло­веч­но­го из жи­вот­ных. Грен­ланд­цы ду­ма­ли, что ду­шу больно­го че­ло­ве­ка кол­дун мо­жет за­ме­нить све­жей, здо­ро­вой ду­шой зай­ца, оле­ня или ре­бен­ка. На Ма­да­гас­ка­ре го­ва зна­ют, что ду­ши жи­вот­ных и лю­дей, жи­ву­щие на большой го­ре на юге, на­зы­ва­емой Ам­бонд­ром­бе, вы­хо­дят по вре­ме­нам бро­дить меж­ду мо­ги­ла­ми или мес­та­ми каз­ни прес­туп­ни­ков. Кам­ча­да­лы ве­рят, что каж­дое жи­вое су­щест­во, да­же са­мая ма­ленькая мош­ка, бу­дет жить вновь в под­зем­ном ми­ре. В Ас­са­ме ку­ки по­ла­га­ют, что ду­ша каж­до­го жи­вот­но­го, уби­то­го ими на охо­те или для пи­ра, бу­дет при­над­ле­жать им в бу­ду­щей жиз­ни, по­доб­но то­му как неп­ри­ятель, уби­тый ими на вой­не, бу­дет их ра­бом. Ка­ре­ны при­ла­га­ют уче­ние о ду­хах, или лич­ных приз­ра­ках, мо­гу­щих вы­хо­дить из те­ла и под­вер­гаться опас­нос­тям, оди­на­ко­во к лю­дям и к жи­вот­ным. Зу­лу­сы го­во­рят, что уби­тый ими ро­га­тый скот ожи­вет и ста­нет собст­вен­ностью жи­ву­щих в под­зем­ном ми­ре. Ког­да си­амс­кий мяс­ник, на­пе­ре­кор пред­пи­са­ни­ям буд­диз­ма, уби­ва­ет бы­ка, преж­де чем ре­зать его, он име­ет, по край­ней ме­ре, воз­мож­ность уп­ра­ши­вать его дух най­ти бо­лее счаст­ли­вое мес­то пре­бы­ва­ния.

    В свя­зи с уче­ни­ем о пе­ре­се­ле­нии душ фи­ло­со­фия Пи­фа­го­ра и Пла­то­на при­пи­сы­ва­ет низ­шим жи­вот­ным бес­смерт­ные ду­ши, тог­да как дру­гие ан­тич­ные воз­зре­ния приз­на­ют в жи­вот­ных только низ­ший раз­ряд ду­ши - «ани­ма», а не че­ло­ве­чес­кий - «ани­мус». Так, Юве­нал го­во­рит: «При про­ис­хож­де­нии та­ко­вых об­щий тво­рец дал им только ду­ши, а нам так­же и дух». Спо­ры от­но­си­тельно пси­хо­ло­гии жи­вот­ных тя­ну­лись че­рез все сред­ние ве­ка до на­ших дней и ко­ле­ба­лись меж­ду дву­мя край­нос­тя­ми: с од­ной сто­ро­ны, сто­яла те­ория Де­кар­та, сво­див­шая жи­вот­ных на сте­пень ма­шин, с дру­гой - то, что Альджер на­зы­ва­ет «ве­рой, что жи­вот­ные име­ют не­ве­щест­вен­ную и бес­смерт­ную ду­шу». Из но­вей­ших фи­ло­со­фов мож­но ука­зать Уэс­ли, ко­то­рый ду­мал, что в бу­ду­щей жиз­ни и жи­вот­ные под­ни­мут­ся вы­ше их пер­во­на­чально­го фи­зи­чес­ко­го и умст­вен­но­го сос­то­яния; «их ужас­ная на­руж­ность за­ме­нит­ся пер­во­быт­ной кра­со­той», и да­же мо­жет слу­читься, что они ста­нут, по­доб­но лю­дям, су­щест­ва­ми, спо­соб­ны­ми к ре­ли­гии. До­во­ды Ада­ма Клэр­ка в пользу бу­ду­щей жиз­ни жи­вот­ных ос­но­ва­ны на отв­ле­чен­ном чувст­ве спра­вед­ли­вос­ти: так как они не сог­ре­ши­ли, а меж­ду тем раз­де­ля­ют стра­да­ния гре­хов­но­го че­ло­ве­ка и не мо­гут нас­лаж­даться в нас­то­ящем пред­наз­на­чен­ным им бла­женст­вом, то впол­не ра­зум­но ожи­дать бла­жен­но­го сос­то­яния их в бу­ду­щей жиз­ни.

    Несмотря на то что пер­во­быт­ное ве­ро­ва­ние в ду­ши жи­вот­ных все еще удер­жи­ва­ет­ся до не­ко­то­рой сте­пе­ни в серьезной фи­ло­со­фии, от­но­ше­ние об­ра­зо­ван­но­го об­щест­ва к воп­ро­су, име­ют ли жи­вот­ные ду­ши, уже це­лые ве­ка кло­нит­ся в сто­ро­ну скеп­ти­циз­ма и от­ри­ца­ния. Уче­ние это пер­во­на­чально вхо­ди­ло в сос­тав ре­альной, хо­тя и не­раз­ви­той на­уки. Те­перь оно сде­ла­лось пред­ме­том тех лег­ких умоз­ри­тельных бе­сед, ко­то­рые до сих пор иг­ра­ют вид­ную роль в об­ра­зо­ван­ном об­щест­ве. Са­ми сто­рон­ни­ки это­го уче­ния за­щи­ща­ют его с тай­ным соз­на­ни­ем, что, в сущ­нос­ти, это лишь сен­ти­мен­тальная не­ле­пость.

    Если пер­во­быт­ная пси­хо­ло­гия при­пи­сы­ва­ет жи­вот­ным ду­шу на­рав­не с людьми, ло­ги­чес­ким пос­ледст­ви­ем та­ко­го воз­зре­ния долж­но быть то, что пле­ме­на, уби­ва­ющие жен и не­вольни­ков для то­го, что­бы их ду­ши мог­ли про­дол­жать свои обя­зан­нос­ти при умер­шем, долж­ны так­же уби­вать жи­вот­ных, что­бы и они мог­ли про­дол­жать свою служ­бу по­кой­но­му хо­зя­ину. Ло­шадь во­ина из пле­ме­ни па­уни уби­ва­ет­ся на его мо­ги­ле, что­бы быть го­то­вой, ког­да он взду­ма­ет сесть на нее, а у ко­ман­чей вмес­те с умер­шим хо­ро­нят его лю­би­мых ло­ша­дей, лю­би­мое ору­жие и труб­ку, что­бы они мог­ли слу­жить ему в да­ле­ких бла­жен­ных мес­тах охо­ты. В Юж­ной Аме­ри­ке не только су­щест­ву­ют та­кие же обы­чаи, но они до­хо­дят на прак­ти­ке до весьма гу­би­тельных край­нос­тей. Па­та­гонс­кие пле­ме­на, го­во­рит д'0рбиньи, ве­рят в заг­роб­ную жизнь, где их ожи­да­ет пол­ное бла­женст­во. На этом ос­но­ва­нии они хо­ро­нят с по­кой­ни­ком его ору­жие и ук­ра­ше­ния и да­же уби­ва­ют на его мо­ги­ле всех при­над­ле­жав­ших ему жи­вот­ных, что­бы он мог най­ти их в стра­не бла­женст­ва. Та­кой обы­чая слу­жит неп­ре­одо­ли­мым пре­пятст­ви­ем для вся­ко­го прог­рес­са ци­ви­ли­за­ции, ме­шая им на­ко­пить иму­щест­во и выб­рать пос­то­ян­ное мес­то жи­тельства. Из­би­тые те­перь сло­ва По­пе ука­зы­ва­ют нас­то­ящую при­чи­ну, по­че­му со­ба­ку ин­дей­ца за­ры­ва­ют с ним в мо­ги­лу. В Се­вер­ной же Аме­ри­ке ду­ху со­ба­ки предс­то­ит в бу­ду­щем еще и дру­гая обя­зан­ность. У эс­ки­мо­сов, по опи­са­нию Кран­ца, кла­дут го­ло­ву со­ба­ки в мо­ги­лу ре­бен­ка, что­бы ду­ша со­ба­ки, всег­да уме­ющей най­ти свой дом, мог­ла вес­ти бес­по­мощ­но­го ре­бен­ка к стра­не ду­хов. Ка­пи­тан Скорс­би на­шел на Джем­со­но­вой зем­ле че­реп со­ба­ки в ма­ленькой мо­ги­ле, ве­ро­ят­но детс­кой.

    С дру­гой сто­ро­ны, в от­да­лен­ных об­лас­тях ац­те­ков од­ним из глав­ных об­ря­дов при пог­ре­бе­нии бы­ло умерщв­ле­ние ту­зем­ной со­ба­ки. Ее сжи­га­ли или за­ры­ва­ли вмес­те с тру­пом с бу­маж­ной ве­рев­кой на шее, и обя­зан­ность ее зак­лю­ча­лась в том, что­бы пе­ре­вес­ти умер­ше­го че­рез глу­бо­кие во­ды Хи­ух­на­ху­апан по пу­ти к стра­не мерт­вых. У бу­рят лю­би­мую ло­шадь умер­ше­го при­во­ди­ли к мо­ги­ле осед­лан­ной, уби­ва­ли и за­ры­ва­ли, что­бы она мог­ла слу­жить хо­зя­ину. В Тон­ки­не су­щест­во­вал обы­чай то­пить при пог­ре­бе­нии кня­зей да­же ди­ких жи­вот­ных, что­бы они мог­ли слу­жить им в бу­ду­щем ми­ре. Сре­ди се­ми­тов при­мер та­ко­го же обы­чая мож­но най­ти у ара­бов, ко­то­рые уби­ва­ли на мо­ги­ле верб­лю­да, что­бы дух умер­ше­го че­ло­ве­ка мог ез­дить на нем.

    Этот обы­чай был сильно расп­рост­ра­нен меж­ду ев­ро­пей­ски­ми на­ро­да­ми. Так, во­инов снаб­жа­ли при смер­ти ло­шадьми и по­по­на­ми, со­ба­ка­ми и со­ко­ла­ми. Опи­са­ние обы­ча­ев это­го ро­да, встре­ча­юще­еся в хро­ни­ках и ле­ген­дах, подт­верж­да­ет­ся в на­ше вре­мя на­ход­ка­ми при раз­ры­ва­нии клад­бищ древ­них вар­варс­ких вре­мен. Нас­колько яс­но вы­ра­жа­ют­ся в ле­ген­дах ос­тат­ки ве­ро­ва­ний ди­ка­рей, мож­но ви­деть из ли­вонс­ко­го ска­за­ния XIV в., ко­то­рое опи­сы­ва­ет, как муж­чи­ны и жен­щи­ны, ра­бы, ов­цы, бы­ки и раз­лич­ные пред­ме­ты сжи­га­лись с по­кой­ни­ком, ко­то­рый дол­жен был прий­ти в об­ласть веч­ной жиз­ни и най­ти здесь вмес­те со сво­ими ра­ба­ми и до­маш­ни­ми жи­вот­ны­ми мес­то бла­женст­ва и бес­смер­тия. Эти обы­чаи, как час­то слу­ча­ет­ся, мож­но прос­ле­дить по их пе­ре­жит­кам. Мон­го­лы, ко­то­рые преж­де уби­ва­ли верб­лю­дов и ло­ша­дей при пог­ре­бе­нии их хо­зя­ина, за­ме­ни­ли те­перь эту фор­му жерт­воп­ри­но­ше­ния при­не­се­ни­ем до­маш­них жи­вот­ных в дар ла­мам. Ин­ду­сы при­но­сят в дар брах­ма­нам чер­ную ко­ро­ву, что­бы обес­пе­чить пе­ре­ход ду­ши че­рез Вай­та­ра­ни, ре­ку смер­ти, и час­то при смер­ти хва­та­ют­ся за хвост ко­ро­вы, как буд­то хо­тят пе­реп­лыть ре­ку, как де­ла­ют это пас­ту­хи.

    В чис­ле ве­ро­ва­ний Се­вер­ной Ев­ро­пы упо­ми­на­ет­ся, что че­ло­век, от­дав­ший ко­ро­ву бед­но­му, най­дет ко­ро­ву на том све­те, что­бы пе­реб­раться на ней че­рез мост смер­ти, а обы­чай вес­ти ко­ро­ву в пог­ре­бальной про­цес­сии, го­во­рят, удер­жал­ся до нас­то­яще­го вре­ме­ни. Ве­ро­ят­но, все эти обы­чаи срод­ни друг дру­гу, бу­ду­чи свя­за­ны с древ­ни­ми пог­ре­бальны­ми жерт­воп­ри­но­ше­ни­ями. Еще бо­лее по­ра­зи­те­лен пе­ре­жи­ток обы­чая уби­вать ло­шадь во­ина у его мо­ги­лы. Сент-Фуа еще дав­но предс­та­вил серьезное до­ка­за­тельство су­щест­во­ва­ния это­го обы­чая во Фран­ции. Опи­сы­вая, как при пог­ре­бе­нии Кар­ла VI ве­ли за гро­бом его ло­шадь и чет­ве­ро прид­вор­ных, все в чер­ной одеж­де, с об­на­жен­ны­ми го­ло­ва­ми, дер­жа­ли уг­лы чеп­ра­ка, он при­по­ми­на­ет по это­му слу­чаю обы­чай уби­вать и хо­ро­нить ло­ша­дей и слуг при пог­ре­бе­нии дох­рис­ти­анс­ких ко­ро­лей. Что­бы это сбли­же­ние не по­ка­за­лось чи­та­те­лю стран­ным, он го­во­рит о ве­щах и ло­ша­дях, прис­лан­ных в дар Па­ри­жу в 1329 г., о ло­ша­дях, ко­то­рых Эду­ард III по­да­рил для по­хо­рон ко­ро­ля Ио­ан­на в Лон­до­не, и о пог­ре­бальной це­ре­мо­нии Берт­ра­на Дю­геск­ле­на в Сен-Де­ни в 1389 г., ког­да ло­ша­ди бы­ли при­не­се­ны в жерт­ву, при­чем епис­коп Ок­серс­кий сна­ча­ла воз­ло­жил ру­ки на их го­ло­вы, за­тем они бы­ли уби­ты. В Гер­ма­нии нас­то­ящие жерт­воп­ри­но­ше­ния со­вер­ша­лись поч­ти на па­мя­ти лю­дей, жи­ву­щих до на­ше­го вре­ме­ни. Ка­ва­ле­рий­ский ге­не­рал граф Фри­де­рик Ка­зи­мир Бо­ос фон Вальдек был по­хо­ро­нен в Три­ре в 1781 г. сог­лас­но об­ря­дам Тев­тонс­ко­го ор­де­на. Ло­шадь его ве­ли за гро­бом, и, ког­да пос­лед­ний опус­ти­ли в мо­ги­лу, ло­шадь уби­ли и за­ры­ли вмес­те с ним. Это, быть мо­жет, пос­лед­ний слу­чай по­доб­но­го жерт­воп­ри­но­ше­ния, со­вер­шен­но­го тор­жест­вен­ным об­ра­зом в Ев­ро­пе. Но обы­чай вес­ти при по­хо­ро­нах во­ен­ных лю­дей их осед­лан­ных и взнуз­дан­ных ло­ша­дей сох­ра­нил­ся и до сих пор как ос­та­ток су­ро­во­го ре­ли­ги­оз­но­го об­ря­да, ис­чез­нув­ше­го на­ве­ки.

    Так как рас­те­ния раз­де­ля­ют с жи­вот­ны­ми яв­ле­ния жиз­ни и смер­ти, здо­ровья и бо­лез­ни, то до­вольно ес­тест­вен­но бы­ло при­пи­сать им так­же не­ко­то­рый род ду­ши. И дей­ст­ви­тельно, по­ня­тие о рас­ти­тельной ду­ше, оди­на­ко­во свой­ст­вен­ной и рас­те­ни­ям и бо­лее вы­со­ким ор­га­низ­мам, на­де­лен­ным, сверх то­го, жи­вот­ной ду­шой, бы­ло весьма расп­рост­ра­не­но в фи­ло­со­фии сред­них ве­ков и до сих пор не сов­сем еще за­бы­то на­ту­ра­лис­та­ми. Но на низ­ших сту­пе­нях культу­ры - по край­ней ме­ре в очень об­шир­ной об­лас­ти зем­но­го ша­ра - ду­ша рас­те­ний отож­деств­ля­лась в бо­лее сильной сте­пе­ни с ду­шой жи­вот­ных. Жи­те­ли ост­ро­вов То­ва­ри­щест­ва при­пи­сы­ва­ли, по-ви­ди­мо­му, бес­смерт­ную ду­шу, или ду­ха, не только лю­дям, но и рас­те­ни­ям и жи­вот­ным. Да­яки на ост­ро­ве Бор­нео не только по­ла­га­ют, что лю­ди и жи­вот­ные об­ла­да­ют жиз­нен­ным на­ча­лом, уда­ле­ние ко­то­ро­го от те­ла при­чи­ня­ет бо­лезнь, а иног­да и смерть, но они при­пи­сы­ва­ют да­же ри­су «ду­шу ри­са» и со­вер­ша­ют осо­бые тор­жест­ва для удер­жи­ва­ния этой ду­ши у се­бя, что­бы жат­ва бы­ла удач­на. Ка­ре­ны го­во­рят, что рас­те­ние, по­доб­но лю­дям и жи­вот­ным, име­ет свое «ла»; и здесь дух пло­хо рас­ту­ще­го ри­са при­зы­ва­ет­ся об­рат­но по­доб­но че­ло­ве­чес­ко­му ду­ху, по­ки­нув­ше­му те­ло во вре­мя бо­лез­ни. Их зак­ли­на­ния при этой це­ре­мо­нии бы­ли за­пи­са­ны, и я при­во­жу часть их: «О при­ди, ду­ша ри­са! Вер­нись на по­ле, вер­нись к ри­су!… При­ди с за­па­да, при­ди с вос­то­ка! Из гор­ла пти­цы, изо рта обезьяны, из хо­бо­та сло­на!… Из всех хлеб­ных ам­ба­ров! О, ду­ша ри­са, вер­нись к ри­су!»

    Есть ос­но­ва­ние ду­мать, что уче­ние о ду­шах рас­те­ний име­ет глу­бо­кие кор­ни в Юго-Вос­точ­ной Азии, но что оно в зна­чи­тельной сте­пе­ни бы­ло вы­тес­не­но вли­яни­ем буд­диз­ма. Из книг буд­дис­тов ока­зы­ва­ет­ся, что во вре­мя воз­ник­но­ве­ния их ре­ли­ги­оз­но­го уче­ния су­щест­во­ва­ло мно­го спо­ров о том, име­ют ли де­ревья ду­шу и поз­во­ли­тельно ли по за­ко­ну ру­бить их. Пра­во­вер­ный буд­дизм выс­ка­зал­ся про­тив су­щест­во­ва­ния дре­вес­ных душ и, сле­до­ва­тельно, про­тив опа­се­ния на­но­сить им вред. Он приз­нал, что де­ревья не име­ют ни ума, ни чувст­ву­юще­го на­ча­ла, хо­тя и до­пус­тил, что не­ко­то­рые ду­хи жи­вут в те­ле де­рев и го­во­рят от­ту­да. Буд­дис­ты рас­ска­зы­ва­ют так­же про од­ну ере­ти­чес­кую сек­ту, ко­то­рая сох­ра­ня­ла древ­нее ве­ро­ва­ние в дей­ст­ви­тельную, оду­шев­лен­ную жизнь де­ревьев, и в свя­зи с этим мож­но при­пом­нить нес­колько сом­ни­тельное опи­са­ние Мар­ко По­ло не­ко­то­рых пра­во­вер­ных ин­дий­цев, не хо­тев­ших рвать зе­ле­ную тра­ву из-за по­доб­но­го убеж­де­ния. Сю­да же от­но­сят­ся и не­ко­то­рые дру­гие опи­са­ния позд­ней­ших пу­те­шест­вен­ни­ков.

    Вообще го­во­ря, воп­рос о ду­шах рас­те­ний весьма те­мен, вследст­вие то­го что при­ми­тив­ные об­щест­ва не име­ют оп­ре­де­лен­ных мне­ний по это­му по­во­ду, а нам слиш­ком труд­но прос­ле­дить их. В этом слу­чае нам не­дос­та­ет та­ких ука­за­ний, ка­кие мы наш­ли в пог­ре­бальных це­ре­мо­ни­ях, этих дра­го­цен­ных ис­точ­ни­ках для мно­гих от­де­лов древ­ней пси­хо­ло­гии, так как ди­ка­ри не счи­та­ли нуж­ным по­сы­лать рас­те­ния на служ­бу умер­ше­му. Впро­чем, мы еще встре­тим­ся с дву­мя груп­па­ми фак­тов, близ­ко от­но­ся­щих­ся к это­му пред­ме­ту. С од­ной сто­ро­ны, уче­ние о пе­ре­се­ле­нии душ приз­на­ет в ши­ро­ких масш­та­бах воз­мож­ность пе­ре­хо­да че­ло­ве­чес­ких душ в де­ревья и да­же мел­кие рас­те­ния, с дру­гой - ве­ро­ва­ние в дре­вес­ных ду­хов и обы­чай по­чи­та­ния де­ревьев пред­по­ла­га­ют уже предс­тав­ле­ния, бо­лее или ме­нее сов­па­да­ющие с по­ня­ти­ем о дре­вес­ной ду­ше, ког­да, нап­ри­мер, клас­си­чес­кая га­мад­ри­ада уми­ра­ет вмес­те со сво­им де­ре­вом или ког­да та­лен в Юго-Вос­точ­ной Азии, по­ла­гая, что в каж­дом де­ре­ве жи­вет де­мон, или дух, об­ра­ща­ет­ся к не­му с мо­лит­ва­ми, преж­де чем на­чи­на­ет ру­бить его.

    В этих пре­де­лах не­ко­то­рые под­роб­нос­ти при­ми­тив­ной ани­мис­ти­чес­кой фи­ло­со­фии не со­вер­шен­но еще чуж­ды да­же сов­ре­мен­но­му уче­но­му. Пер­во­быт­ный взгляд на ду­ши лю­дей и жи­вот­ных, ко­то­рый мы встре­ча­ем в ве­ро­ва­ни­ях или дей­ст­ви­ях лю­дей, сто­ящих на низ­шей и сред­ней сту­пе­ни культу­ры, так еще бли­зок сов­ре­мен­ной ци­ви­ли­зо­ван­ной мыс­ли, что да­же те, кто счи­та­ет это уче­ние лож­ным и об­ря­ды, от­но­ся­щи­еся к не­му, смеш­ны­ми, мо­гут тем не ме­нее по­ни­мать, что эти ве­щи в са­мом де­ле мог­ли быть пред­ме­том са­мо­го стро­го­го и серьезно­го убеж­де­ния. Са­мое по­ня­тие об от­дельной ду­ше, или ду­хе, как при­чи­не жиз­ни рас­те­ний не до та­кой сте­пе­ни про­ти­во­ре­чит на­шим обыч­ным по­ня­ти­ям, что­бы мы не мог­ли по­ни­мать его. Но те­ория душ в низ­шей культу­ре идет дальше этих пре­де­лов и при­ни­ма­ет фор­му, край­не стран­ную для сов­ре­мен­но­го ума. Не­ко­то­рые из раз­ви­тых ди­ких об­ществ с со­вер­шен­ной оп­ре­де­лен­ностью ве­рят (а дру­гие ди­кие и вар­варс­кие об­щест­ва бо­лее или ме­нее приб­ли­жа­ют­ся к ним в этом от­но­ше­нии) в су­щест­во­ва­ние от­дельной ду­ши, или ду­ха, в пал­ке, кам­не, ору­жии, лод­ке, пи­ще, одеж­де, ук­ра­ше­ни­ях и дру­гих пред­ме­тах, ко­то­рые ка­жут­ся нам не только не­оду­шев­лен­ны­ми, но да­же без­жиз­нен­ны­ми.

    Впрочем, как бы стран­ны ни ка­за­лись нам по­доб­ные предс­тав­ле­ния на пер­вый взгляд, ес­ли мы сде­ла­ем не­большое уси­лие над со­бой, что­бы стать на точ­ку зре­ния не­ци­ви­ли­зо­ван­но­го пле­ме­ни, и бу­дем смот­реть на те­орию душ их гла­за­ми, то ед­ва ли мы най­дем ее со­вер­шен­но не­ра­зум­ной. При раз­бо­ре про­ис­хож­де­ния ми­фов я уже при­вел не­ко­то­рые ука­за­ния о пер­во­быт­ном сос­то­янии ума, в ко­то­ром лич­ность и жизнь при­пи­сы­ва­ют­ся не только лю­дям и жи­вот­ным, но и ве­щам. Я по­ка­зал, что пред­ме­ты, без­жиз­нен­ные с на­шей точ­ки зре­ния, нап­ри­мер ре­ки, кам­ни, де­ревья, ору­жие и т. д., счи­та­ют­ся у ди­ка­рей жи­вы­ми ра­зум­ны­ми су­щест­ва­ми, с ко­то­ры­ми они го­во­рят, ко­то­рых по­чи­та­ют и да­же на­ка­зы­ва­ют за при­чи­нен­ное ими зло.

    Юм, «Естест­вен­ная ис­то­рия ре­ли­гии» ко­то­ро­го, быть мо­жет, больше вся­ко­го дру­го­го со­чи­не­ния пос­лу­жи­ла ис­точ­ни­ком сов­ре­мен­ных взгля­дов от­но­си­тельно раз­ви­тия ре­ли­гии, де­ла­ет ин­те­рес­ное за­ме­ча­ние о вли­янии этой оли­цет­во­ря­ющей ста­дии мыс­ли. У лю­дей пов­се­мест­но су­щест­ву­ет склон­ность счи­тать все су­щест­ва по­доб­ны­ми им са­мим и пе­ре­но­сить на каж­дый пред­мет те ка­чест­ва, с ко­то­ры­ми они близ­ко зна­ко­мы и ко­то­рые они впол­не соз­на­ют… Не­из­вест­ные при­чи­ны, пос­то­ян­но за­ни­ма­ющие их мыс­ли и всег­да предс­тав­ля­ющи­еся в од­ном и том же ви­де, пред­по­ла­га­ют­ся все впол­не од­но­род­ны­ми. Еще не­дав­но мы при­пи­сы­ва­ли им мысль, ра­зум и страсть, а иног­да да­же чле­ны и об­ра­зы лю­дей, что­бы уси­лить их сходст­во с на­ми. Огюст Конт пы­тал­ся да­же под­вес­ти по­доб­ное сос­то­яние ума под стро­гое оп­ре­де­ле­ние. Он наз­вал его сос­то­яни­ем «чис­то­го фе­ти­шиз­ма, ха­рак­те­ри­зу­юще­го­ся сво­бод­ным и не­пос­редст­вен­ным при­ме­не­ни­ем на­шей врож­ден­ной склон­нос­ти ви­деть во всех внеш­них пред­ме­тах, ес­тест­вен­ных и ис­кус­ствен­ных, су­щест­ва, оду­шев­лен­ные жизнью, ана­ло­гич­ной с на­шей по сво­ему су­щест­ву, но из­ме­ня­ющей­ся по си­ле».

    Наше по­ни­ма­ние низ­ших сту­пе­ней культу­ры за­ви­сит в зна­чи­тельной сте­пе­ни от пол­но­ты, с ко­то­рой мы мо­жем оце­нить эти пер­во­быт­ные детс­кие предс­тав­ле­ния, и в этом от­но­ше­нии луч­шим ру­ко­во­ди­те­лем для нас мо­жет слу­жить вос­по­ми­на­ние о на­шем собст­вен­ном детст­ве. Кто при­пом­нит, что и для не­го пал­ки, стулья и иг­руш­ки бы­ли жи­вы­ми, тот лег­ко пой­мет, как детс­кая фи­ло­со­фия че­ло­ве­чес­ко­го ро­да мог­ла ожи­вот­во­рять ве­щи, ко­то­рые сов­ре­мен­ная на­ука приз­на­ет без­жиз­нен­ны­ми пред­ме­та­ми. Та­ким об­ра­зом, од­на, и са­мая глав­ная, часть низ­ше­го ани­мис­ти­чес­ко­го уче­ния по от­но­ше­нию к ду­ше пред­ме­тов ста­но­вит­ся по­нят­ной.

    Для пол­но­го по­ни­ма­ния это­го уче­ния не­об­хо­ди­мо предс­тав­ле­ние о ду­ше не только как о жиз­ни, но и в фор­ме приз­ра­ка, или при­ви­де­ния. Впро­чем, раз­ви­тие этой мыс­ли не предс­тав­ля­ет большо­го зат­руд­не­ния, по­то­му что фак­ты, да­ва­емые сна­ми и ви­де­ни­ями, при­ло­жи­мы к ду­хам пред­ме­тов со­вер­шен­но так же, как и к че­ло­ве­чес­ким приз­ра­кам. Каж­дый, кто бы­вал в ли­хо­рад­ке, каж­дый, ви­дев­ший ког­да-ли­бо сон, ви­дел приз­ра­ки пред­ме­тов на­рав­не с приз­ра­ка­ми лю­дей. Как же мо­жем мы об­ви­нять ди­ка­ря в бе­зу­мии, ког­да он кла­дет в ос­но­ву сво­их фи­ло­софс­ких и ре­ли­ги­оз­ных предс­тав­ле­ний сви­де­тельство сво­их собст­вен­ных чувств? По­ня­тие это от­чет­ли­во вы­ра­жа­ет­ся в его рас­ска­зах о ду­хах, ко­то­рые ни­ког­да не яв­ля­ют­ся на­ги­ми, но всег­да оде­ты­ми и да­же во­ору­жен­ны­ми. Оче­вид­но, долж­на су­щест­во­вать ду­ша и для одеж­ды и для ору­жия, ес­ли дух че­ло­ве­ка яв­ля­ет­ся вмес­те с ни­ми. В са­мом де­ле, воз­зре­ния ди­ка­рей выс­ту­па­ют да­же в до­вольно вы­год­ном све­те, ес­ли мы срав­ним их край­не ани­мис­ти­чес­кое раз­ви­тие с на­род­ны­ми су­еве­ри­ями ци­ви­ли­зо­ван­ных стран от­но­си­тельно ду­хов и при­ро­ды че­ло­ве­чес­кой ду­ши.

    Одна из ха­рак­тер­ных черт рас­ска­зов о ду­хах в ци­ви­ли­зо­ван­ном и ди­ком ми­ре зак­лю­ча­ет­ся в том, что те­ни умер­ших всег­да яв­ля­ют­ся оде­ты­ми, и при­том в ту са­мую одеж­ду, ко­то­рую но­си­ли при жиз­ни. Слух и зре­ние оди­на­ко­во сви­де­тельству­ют в пользу су­щест­во­ва­ния приз­ра­ков ве­щей: звук це­пей у при­ви­де­ний и шо­рох их одеж­ды упо­ми­на­ют­ся пов­сю­ду в ли­те­ра­ту­ре, от­но­ся­щей­ся к это­му пред­ме­ту. Мы встре­ча­ем впол­не точ­ное опи­са­ние всех ат­ри­бу­тов при­ви­де­ния как в рас­ска­зах ди­ка­рей, по по­ня­ти­ям ко­то­рых дух и его одеж­да предс­тав­ля­ют- неч­то ре­альное и объектив­ное, так и в сов­ре­мен­ной на­уч­ной те­ории, по ко­то­рой и дух и его одеж­да суть про­дук­ты чис­то субъектив­ные и во­об­ра­жа­емые. Но у не­об­ра­зо­ван­но­го че­ло­ве­ка на­ше­го вре­ме­ни, ко­то­рый не зна­ет о приз­ра­ках ве­щей или от­вер­га­ет их, сох­ра­ни­лось ве­ро­ва­ние лишь в приз­ра­ки лю­дей. Мы на­хо­дим здесь сме­шан­ное по­ня­тие, ко­то­ро­му не­дос­та­ет ни ло­ги­ки ве­ро­ва­ний ди­ка­ря, ни ло­ги­ки те­орий ци­ви­ли­зо­ван­но­го фи­ло­со­фа.

    Из при­ми­тив­ных че­ло­ве­чес­ких об­ществ три сох­ра­ни­ли с осо­бен­ной яс­ностью и оп­ре­де­лен­ностью ве­ру в ду­шу пред­ме­тов. Это - ал­гон­кинс­кие пле­ме­на, за­ни­ма­ющие об­шир­ное прост­ранст­во в Се­вер­ной Аме­ри­ке, ту­зем­цы ост­ро­вов Фид­жи и ка­ре­ны в Бир­ме. Ин­дей­цы Се­вер­ной Аме­ри­ки, по опи­са­нию- па­те­ра Шарльвуа, счи­та­ют ду­шу тенью или оду­шев­лен­ным об­ра­зом те­ла, и, как ло­ги­чес­кое следст­вие это­го убеж­де­ния, все на све­те яв­ля­ет­ся в их гла­зах оду­шев­лен­ным. Это­му мис­си­оне­ру осо­бен­но мно­го при­хо­ди­лось го­во­рить с ал­гон­ки­на­ми, а у од­но­го из их пле­мен - од­жиб­ве - Ки­тинг на­шел да­же убеж­де­ние, что ду­ша­ми об­ла­да­ют не только лю­ди и жи­вот­ные, но и не­ор­га­ни­чес­кие пред­ме­ты, как, нап­ри­мер, кот­лы и т. п. В той же мест­нос­ти, по опи­са­нию па­те­ра Ле­же­на, в XVII в. су­щест­во­ва­ло ве­ро­ва­ние, что ду­ши не только лю­дей и жи­вот­ных, но и то­по­ров и кот­лов долж­ны пе­ре­хо­дить че­рез во­ду на пу­ти к Ве­ли­ко­му Се­ле­нию, где са­дит­ся солн­це.

    Интересное сов­па­де­ние с этой стран­ной иде­ей име­ют, по опи­са­нию Ма­ри­не­ра, ве­ро­ва­ния фид­жий­цев: «Если уми­ра­ет жи­вот­ное или рас­те­ние, ду­ша его не­мед­лен­но отп­рав­ля­ет­ся к Бо­ло­ту. Ес­ли ка­мень или дру­гая ка­кая-ни­будь вещь бу­дут раз­ло­ма­ны, то наг­ра­дой им слу­жит так­же бес­смер­тие. Да­же ис­кус­ствен­ные пред­ме­ты ждет та же судьба, что и лю­дей, сви­ней и клуб­ни ям­са. Ес­ли то­пор или нож ста­нут не­год­ны­ми вследст­вие дол­го­го упот­реб­ле­ния или из­ло­ма­ют­ся, их ду­ши не­мед­лен­но от­ле­та­ют для слу­же­ния бо­гам. Ес­ли дом бу­дет раз­ру­шен ка­ким бы то ни бы­ло пу­тем, бес­смерт­ная часть его на­хо­дит веч­ное мес­то на рав­ни­нах Бо­ло­ту. В подт­верж­де­ние это­го уче­ния фид­жий­цы по­ка­зы­ва­ют вам на од­ном из сво­их ост­ро­вов род ес­тест­вен­но­го ко­лод­ца, или глу­бо­кой ямы в зем­ле. На дне это­го ко­лод­ца бе­жит ру­чей, в ко­то­ром они ви­дят ду­ши муж­чин и жен­щин, рас­те­ний и жи­вот­ных, па­лок и кам­ней, ло­док и до­мов и все­воз­мож­ной ут­ва­ри это­го брен­но­го ми­ра пла­ва­ющи­ми или пе­ре­ме­шан­ны­ми как по­па­ло на сво­ем пу­ти к стра­не бес­смер­тия». Це­лым по­ко­ле­ни­ем позд­нее дос­то­поч­тен­ный Т. Уильяме, за­ме­тив, что не все фид­жий­цы ве­рят в отп­рав­ле­ние жи­вот­ных или не­оду­шев­лен­ных пред­ме­тов в стра­ну ду­хов Мбу­лу, тем не ме­нее подт­верж­да­ет древ­нее пре­да­ние об этом: «Лю­ди, ко­то­рые буд­то бы ви­де­ли ду­ши ло­док, до­мов, рас­те­ний, горш­ков и дру­гих ве­щей пла­ва­ющи­ми с про­чи­ми ос­тат­ка­ми это­го брен­но­го ми­ра в по­то­ке Ко­ванд­ра, не­су­щем их в стра­ну бес­смер­тия, ра­зу­ме­ет­ся, ве­рят это­му. Точ­но так же ве­рят в это пре­да­ние и лю­ди, ви­дев­шие сле­ды ног, ос­тав­лен­ные у то­го же ко­лод­ца ду­ха­ми со­бак, сви­ней и т. д.». Ве­ро­ва­ния ка­ре­нов опи­са­ны Е. Б. Крос­сом в сле­ду­ющих сло­вах: «Каж­до­му пред­ме­ту при­пи­сы­ва­ют свою «ке­лах». То­по­ры и но­жи, де­ревья и рас­те­ния - все име­ют осо­бую «ке­лах». Ка­рен со сво­им то­по­ром и ре­за­ком мо­жет про­дол­жать стро­ить дом, сре­зать рис и за­ни­маться обыч­ны­ми де­ла­ми пос­ле смер­ти так же, как и при жиз­ни».

    Подобно то­му как мно­гие пле­ме­на со­вер­ша­ют пог­ре­бальные жерт­воп­ри­но­ше­ния лю­дей и жи­вот­ных, что­бы отп­рав­лять их ду­ши на служ­бу умер­ше­му, пле­ме­на, при­дер­жи­ва­ющи­еся ве­ры в ду­шу пред­ме­тов, впол­не ре­зон­но, со сво­ей точ­ки зре­ния, при­но­сят в жерт­ву ве­щи, что­бы пе­ре­дать их по­кой­ни­ку. У ал­гон­кинс­ких пле­мен при­но­ше­ние ве­щей в дар умер­ше­му бы­ло обыч­ным об­ря­дом. Мы чи­та­ем, нап­ри­мер, что труп во­ина хо­ро­нят обык­но­вен­но с ружьем, па­ли­цей, труб­кой и крас­кой, ко­то­рую они упот­реб­ля­ют на вой­не. Точ­но так же жен­щин хо­ро­нят с до­маш­ней ут­варью и рем­нем для но­ше­ния веч­ной но­ши, ко­то­рой об­ре­ме­не­на ее тя­гост­ная жизнь. Цель по­доб­ных жерт­воп­ри­но­ше­ний - пе­ре­да­ча ду­ши, или приз­ра­ка, пред­ме­та во вла­де­ние по­кой­ни­ка - яс­но вид­на из опи­са­ния па­те­ра Лал­ле­ма­на еще в 1623 г. Ин­дей­цы, пог­ре­бая кот­лы, ме­ха и т. д. вмес­те с те­ла­ми умер­ших, го­во­ри­ли, что те­ла этих пред­ме­тов ос­та­ют­ся, но ду­ши их от­хо­дят к умер­шим, ко­то­рым они преж­де слу­жи­ли.

    Представление это наг­ляд­но вы­ра­же­но в сле­ду­ющем пре­да­нии, или ми­фе, од­жиб­ве. Гит­ши-Га­узи­ни был вождь, жив­ший на бе­ре­гах Верх­не­го озе­ра. Од­наж­ды пос­ле нес­кольких дней бо­лез­ни он, по-ви­ди­мо­му, умер. Он был ис­кус­ным охот­ни­ком и вы­ра­жал же­ла­ние, что­бы пос­ле его смер­ти его прек­рас­ное ружье бы­ло по­хо­ро­не­но вмес­те с ним. Но так как не­ко­то­рые из дру­зей не счи­та­ли его дей­ст­ви­тельно умер­шим, то его те­ло ос­та­ва­лось не пог­ре­бен­ным. Вдо­ва не от­хо­ди­ла от не­го че­ты­ре дня. На пя­тый он вер­нул­ся к жиз­ни и рас­ска­зал сле­ду­ющее. Его дух, го­во­рил он, странст­во­вал пос­ле смер­ти по ши­ро­кой до­ро­ге умер­ших к стра­не бла­женст­ва, че­рез об­шир­ные лу­га, пок­ры­тые рос­кош­ной тра­вой, и ве­ли­ко­леп­ные ро­щи, где пе­ли хо­ры бес­чис­лен­ных птиц. На­ко­нец, с вер­ши­ны хол­ма он уви­дал го­род мерт­вых, ле­жа­щий вда­ли в ту­ма­не, сквозь ко­то­рый бы­ли ви­ди­мы да­ле­кие озе­ра и ре­ки. Он встре­чал ста­да кра­си­вых оле­ней, ло­сей и дру­гой ди­чи, ко­то­рая без вся­ко­го стра­ха бро­ди­ла воз­ле до­ро­ги. Но у не­го не бы­ло ружья, и, при­пом­нив, как он про­сил сво­их дру­зей по­ло­жить с ним ружье в мо­ги­лу, он вер­нул­ся до­мой, что­бы взять его. Тут он встре­тил­ся ли­цом к ли­цу с це­лы­ми ве­ре­ни­ца­ми муж­чин, жен­щин и де­тей, иду­щих к го­ро­ду мерт­вых. Они бы­ли наг­ру­же­ны ружьями, труб­ка­ми, до­маш­ней ут­варью, съестны­ми при­па­са­ми и дру­ги­ми пред­ме­та­ми. Жен­щи­ны нес­ли кор­зи­ны и раск­ра­шен­ные вес­ла, а мальчи­ки дер­жа­ли в ру­ках ра­зук­ра­шен­ные па­ли­цы и свои лу­ки и стре­лы, по­дар­ки дру­зей. От­ка­зав­шись от ружья, ко­то­рое пред­ло­жил ему слиш­ком тя­же­ло наг­ру­жен­ный пу­те­шест­вен­ник, дух Гит­ши-Га­узи­ни вер­нул­ся до­мой за сво­им собст­вен­ным и на­ко­нец дос­тиг сво­его жи­ли­ща. Но здесь его взор был по­ра­жен ви­дом гро­мад­но­го кост­ра, и, най­дя, что пла­мя зак­ры­ва­ет ему путь со всех сто­рон, он от­ча­ян­ным прыж­ком прор­вал­ся сквозь огонь и прос­нул­ся от за­бытья. Окон­чив свой рас­сказ, Гит­ши-Га­узи­ни дал слу­ша­те­лям сле­ду­ющий со­вет: не пог­ре­бать столько груз­ных ве­щей с умер­ши­ми, по­то­му что это за­дер­жи­ва­ет их пу­те­шест­вие к стра­не по­коя. Поч­ти каж­дая встре­чен­ная им ду­ша горько жа­ло­ва­лась на свою но­шу. Бы­ло бы ра­зум­нее, го­во­рил он, класть в мо­ги­лу только та­кие ве­щи, ко­то­рые осо­бен­но бы­ли до­ро­ги умер­ше­му или ко­то­рые он про­сил по­хо­ро­нить вмес­те с ним.

    Столь же оп­ре­де­лен­ную цель име­ют фид­жий­цы, ког­да они умер­ше­му на­чальни­ку, вы­ма­зан­но­му мас­лом, раск­ра­шен­но­му и ра­зо­де­то­му, как при жиз­ни, кла­дут тя­же­лую па­ли­цу воз­ле пра­вой ру­ки, в ко­то­рой он дер­жит один или нес­колько ве­ли­ко­леп­но ук­ра­шен­ных и весьма цен­ных «ки­то­вых зу­бов». Па­ли­ца долж­на слу­жить за­щи­той от неп­ри­яте­лей, ожи­да­ющих его ду­шу на пу­ти в Мбу­лу, что­бы убить и съесть ее. Рас­ска­зы­ва­ют, что один фид­жи­ец, взяв­ший па­ли­цу из мо­ги­лы то­ва­ри­ща, от­ве­тил на за­ме­ча­ние сто­яв­ше­го тут же мис­си­оне­ра: «Ду­ша па­ли­цы уже уш­ла вмес­те с ним». Наз­на­че­ние «ки­то­вых зу­бов» сле­ду­ющее: по до­ро­ге в стра­ну умер­ших воз­ле уеди­нен­ной го­ры Та­ки­ве­ле­явы сто­ит приз­рач­ный пан­дус, и ду­ша умер­ше­го че­ло­ве­ка долж­на бро­сить ду­шу «ки­то­во­го зу­ба» в это де­ре­во. По­пав в не­го, она долж­на взой­ти на холм и ожи­дать по­яв­ле­ния душ его уби­тых жен. Пог­ре­бальные об­ря­ды ка­ре­нов за­кан­чи­ва­ют опи­сы­ва­емую груп­пу. У них сох­ра­ни­лись еще, по-ви­ди­мо­му, ос­тат­ки нас­то­ящих жерт­воп­ри­но­ше­ний лю­дей и жи­вот­ных. Так, у мо­ги­лы важ­но­го ли­ца при­вя­зы­ва­ют­ся не­вольник и ло­шадь, ко­то­рые при этом всег­да убе­га­ют, пос­ле че­го не­вольник ста­но­вит­ся сво­бод­ным. Кро­ме то­го, у них пов­се­мест­но расп­рост­ра­нен обы­чай класть съестные при­па­сы, ут­варь и ору­жие, цен­ные зо­ло­тые и се­реб­ря­ные ук­ра­ше­ния воз­ле по­кой­ни­ка.

    Приношение ка­ко­го-ли­бо иму­щест­ва в дар умер­ше­му предс­тав­ля­ет со­бой один из са­мых расп­рост­ра­нен­ных ре­ли­ги­оз­ных обы­ча­ев на зем­ном ша­ре. Но име­ем ли мы на этом ос­но­ва­нии пра­во пред­по­ло­жить, что все лю­ди, от­да­ющие или унич­то­жа­ющие ка­кие-ли­бо ве­щи при пог­ре­бальных це­ре­мо­ни­ях, ве­рят, что пред­ме­ты об­ла­да­ют ду­шой, ко­то­рая пе­ре­хо­дит к умер­ше­му? Я ду­маю, что нет. Из­вест­но по­ло­жи­тельно, что су­щест­ву­ют на­ро­ды, не приз­на­ющие по­доб­ной те­ории и меж­ду тем при­но­ся­щие да­ры умер­шим. Чувст­во при­вя­зан­нос­ти к умер­ше­му или сим­во­лизм, отв­ра­ще­ние к вос­по­ми­на­нию о смер­ти, ко­то­рое зас­тав­ля­ет ос­тав­ших­ся в жи­вых унич­то­жать все, что мо­жет на­по­ми­нать о смер­ти близ­ко­го, же­ла­ние не ка­саться иму­щест­ва умёр­ше­го че­ло­ве­ка, мысль, что странст­ву­ющий дух мо­жет на­хо­дить удо­вольствие или пользу в этих да­рах, ос­тав­лен­ных для не­го, - все это сос­тав­ля­ет ве­ро­ят­ные или дей­ст­ви­тельные по­бу­ди­тельные при­чи­ны этих об­ря­дов. Но, до­пус­кая все это, мы тем не ме­нее име­ем ос­но­ва­ния зак­лю­чить, что мно­гие на­ро­ды, у ко­то­рых уче­ние о пред­мет­ных ду­шах не ус­та­нов­ле­но с та­кой яс­ностью, как у ал­гон­ки­нов, фид­жий­цев и ка­ре­нов, приз­на­ют его, од­на­ко, с большей или меньшей оп­ре­де­лен­ностью.

    Мне этот взгляд предс­тав­ля­ет­ся бо­лее обос­но­ван­ным с тех пор, как я уз­нал, что Альджер, аме­ри­канс­кий ис­сле­до­ва­тель, при­дер­жи­ва­ет­ся его, хо­тя и с не­ко­то­ры­ми ог­ра­ни­че­ни­ями. В сво­ем со­чи­не­нии «Кри­ти­чес­кая ис­то­рия уче­ния о бу­ду­щей жиз­ни» он ра­зоб­рал эт­ног­ра­фи­чес­кий ма­те­ри­ал об этом пред­ме­те с за­ме­ча­тельным зна­ни­ем и про­ни­ца­тельностью. «Ум вар­ва­ров, - пи­шет он, - по-ви­ди­мо­му, на­хо­дит­ся во­об­ще под вли­яни­ем мыс­ли, что каж­дый пред­мет име­ет ду­шу по­доб­но че­ло­ве­ку… Обы­чай хо­ро­нить или сжи­гать пред­ме­ты вмес­те с умер­ши­ми людьми воз­ник, ве­ро­ят­но, по край­ней ме­ре в не­ко­то­рых слу­ча­ях, из пред­по­ло­же­ния, что каж­дая вещь име­ет свою тень». Да­лее по­лез­но рас­смот­реть вкрат­це пред­мет пог­ре­бальных при­но­ше­ний по от­но­ше­нию его к это­му ин­те­рес­но­му воп­ро­су пер­во­быт­ной пси­хо­ло­гии.

    Общий об­зор пог­ре­бальных жерт­воп­ри­но­ше­ний на зем­ном ша­ре яс­но дол­жен по­ка­зать, что од­на из на­ибо­лее обыч­ных по­бу­ди­тельных при­чин в этом слу­чае есть бо­лее или ме­нее оп­ре­де­лен­ное же­ла­ние дос­та­вить удо­вольствие умер­ше­му. Та­кое же­ла­ние по­рож­да­ет­ся ли­бо лю­бовью к по­кой­ни­ку, ли­бо бо­язнью прог­не­вить его. Ка­ким об­ра­зом по­доб­ное же­ла­ние мог­ло при­нять эту прак­ти­чес­кую фор­му, мы мо­жем уга­дать до не­ко­то­рой сте­пе­ни по­то­му, что нам не чуж­до еще то сос­то­яние ума, из ко­то­ро­го пог­ре­бальные жерт­воп­ри­но­ше­ния ес­тест­вен­но мог­ли воз­ник­нуть. Че­ло­век, прав­да, умер, но мож­но еще предс­та­вить се­бе его жи­вым, взять его хо­лод­ную ру­ку, го­во­рить с ним, пос­та­вить его стул у сто­ла, по­ло­жить с ним в гроб пол­ные зна­че­ния су­ве­ни­ры, бро­сить цве­ты на его гроб, класть вен­ки им­мор­те­лей на его мо­ги­лу. Сид мо­жет быть по­са­жен на Ба­би­еку и со сво­им ме­чом Ти­зо­ной в ру­ках сто­ять в бою пе­ред не­вер­ны­ми, как при жиз­ни. Обед умер­ше­го ко­ро­ля мо­жет быть по­дан ему по обы­чаю, хо­тя ка­мер­гер дол­жен объявить, что се­год­ня ко­роль не же­ла­ет ку­шать. Детс­кое иг­но­ри­ро­ва­ние смер­ти, детс­кое же­ла­ние уве­рить се­бя, что умер­шие мо­гут про­дол­жать дей­ст­во­вать, как и преж­де, долж­ны бы­ли зас­та­вить ди­ка­рей хо­ро­нить вмес­те с по­кой­ным родст­вен­ни­ком ору­жие, одеж­ду и ук­ра­ше­ния, слу­жив­шие ему при жиз­ни, за­бо­титься о его пи­ще, класть си­га­ру в его рот пе­ред окон­ча­тельным пог­ре­бе­ни­ем, класть иг­руш­ки в гроб ре­бен­ка.

    Еще один шаг - и ра­зум дол­жен был воз­вес­ти эту сле­пую фан­та­зию в сте­пень ло­ги­чес­ко­го суж­де­ния. По­ло­жим, че­ло­век умер и его ду­ша выш­ла из не­го. В та­ком слу­чае, что­бы снаб­дить от­ле­тев­шую ду­шу пи­щей, одеж­дой или ору­жи­ем, их нуж­но бу­дет сжечь или схо­ро­нить вмес­те с тру­пом. Все, что слу­ча­ет­ся с че­ло­ве­ком, мо­жет, по мне­нию ди­ка­рей, слу­читься и с пред­ме­том, ле­жа­щим око­ло не­го и раз­де­ля­ющим его судьбу, хо­тя са­мый спо­соб, ко­то­рым со­вер­ша­ет­ся пе­ре­да­ча, мо­жет ос­та­ваться для не­го не­яс­ным. Воз­мож­но, что обы­чай пог­ре­бальных жерт­воп­ри­но­ше­ний у че­ло­ве­ка ос­но­вы­вал­ся в пер­вое вре­мя на не­яс­ных по­ня­ти­ях и предс­тав­ле­ни­ях, вро­де только что пе­ре­чис­лен­ных и не пе­ре­шед­ших еще в бо­лее оп­ре­де­лен­ную и раз­ра­бо­тан­ную фи­ло­софс­кую те­орию.

    Существуют, од­на­ко, две большие груп­пы слу­ча­ев пог­ре­бальных жерт­воп­ри­но­ше­ний, ко­то­рые так ло­гич­но ве­дут к предс­тав­ле­нию о ду­шах, или ду­хах, пред­ме­тов или зак­лю­ча­ют его в се­бе, что лю­ди, ис­пол­ня­ющие эти об­ря­ды, неп­ре­мен­но долж­ны от­ве­чать в этом смыс­ле на ка­те­го­ри­чес­кий воп­рос от­но­си­тельно их зна­че­ния. Пер­вая груп­па ка­са­ет­ся слу­ча­ев, где в жерт­ву при­но­сят­ся лю­ди и жи­вот­ные с целью отп­ра­вить их ду­ши в дру­гой мир и вмес­те с тем, ра­зу­ме­ет­ся, при­но­сят­ся в дар и не­оду­шев­лен­ные пред­ме­ты. Вто­рая груп­па име­ет от­но­ше­ние к слу­ча­ям, где ду­хи при­но­си­мых в жерт­ву наз­на­ча­ют­ся имен­но для пе­ре­хо­да во вла­де­ние че­ло­ве­чес­ко­го приз­ра­ка.

    Караибы, по­ла­гая, что пос­ле смер­ти ду­ша че­ло­ве­ка отп­рав­ля­ет­ся в царст­во мерт­вых, при­но­си­ли в жерт­ву не­вольни­ков на мо­ги­ле вож­дя, что­бы они мог­ли слу­жить ему в но­вой жиз­ни, и для этой же це­ли хо­ро­ни­ли вмес­те с ним ору­жие и со­бак. Гви­ней­ские нег­ры при по­хо­ро­нах знат­но­го че­ло­ве­ка уби­ва­ли нес­кольких жен и не­вольни­ков, что­бы они мог­ли слу­жить ему в дру­гом ми­ре, и кла­ли ему в гроб с той же целью луч­шие одеж­ды, зо­ло­тые фе­ти­ши, ко­рал­лы, бу­сы и дру­гие дра­го­цен­нос­ти. Ког­да но­во­зе­ландс­ко­му вож­дю при его смер­ти при­но­си­ли в жерт­ву не­вольни­ков и оп­ла­ки­ва­ющее его се­мей­ст­во да­ва­ло лю­би­мой же­не ве­рев­ку, на ко­то­рой она долж­на бы­ла по­ве­ситься в ле­су, что­бы со­еди­ниться со сво­им му­жем, в этих слу­ча­ях труд­но отыс­кать дру­гую по­бу­ди­тельную при­чи­ну, кро­ме той, ко­то­рая зас­тав­ля­ла в то же вре­мя снаб­жать умер­ше­го ору­жи­ем. Точ­но так же нельзя умст­вен­но разг­ра­ни­чить те це­ли, ко­то­рые зас­тав­ля­ли тун­гу­сов хо­ро­нить вмес­те с умер­шим его ло­шадь, лук и стре­лы, при­над­леж­нос­ти ку­ре­ния и ут­варь.

    В ти­пи­чес­ком опи­са­нии по­хо­рон­ных об­ря­дов древ­них скифс­ких вож­дей, ко­то­рое мы встре­ча­ем у Ге­ро­до­та, раз­но­об­раз­ное со­дер­жа­ние мо­гильно­го кур­га­на -за­ду­шен­ные же­на и до­маш­ние слу­ги, ло­ша­ди, лю­би­мые ве­щи, зо­ло­тая по­су­да - слу­жит крас­но­ре­чи­вым вы­ра­же­ни­ем той мыс­ли, ко­то­рая по­ве­ла к вар­варс­ко­му обы­чаю при­но­сить в жерт­ву умер­ше­му жи­вых су­ществ и ве­щи[100]. Так, в древ­ней Ев­ро­пе во­ин со сво­им ме­чом и копьем, ло­шадью и сед­лом, охот­ник с со­ба­ка­ми, со­ко­ла­ми, с лу­ком и стре­ла­ми, жен­щи­на в празд­нич­ном на­ря­де и зо­ло­тых ук­ра­ше­ни­ях за­ры­ва­лись вмес­те в мо­гильном кур­га­не. Об­щее наз­на­че­ние их бес­спор­но ус­та­нов­ле­но ар­хе­оло­ги­ей.

    Что ка­са­ет­ся ве­щей, при­но­си­мых в дар умер­шим, то лю­ди, при­но­ся­щие их, от­да­ют се­бе са­мый яс­ный от­чет в их судьбе. Нес­мот­ря на то что пред­ме­ты гни­ют в мо­ги­ле или сго­ра­ют на кост­ре, они тем не ме­нее пос­ту­па­ют во вла­де­ние ду­ши умер­ше­го, ко­то­рой пред­наз­на­че­ны. При­чем не са­ми ве­щест­вен­ные пред­ме­ты, а их приз­рач­ные об­ра­зы, ко­то­рые и уно­сят­ся ду­ша­ми умер­ших при их да­ле­ком заг­роб­ном странст­во­ва­нии или слу­жат им в ми­ре ду­хов. По­это­му приз­ра­ки умер­ших яв­ля­ют­ся иног­да жи­вым вмес­те с ве­ща­ми, ко­то­рые они по­лу­чи­ли в дар, или с просьбой дать им ка­кую-ни­будь вещь, в ко­то­рой им бы­ло от­ка­за­но. Авст­ра­ли­ец бе­рет свое ору­жие в рай. Тас­ма­ни­ей, у ко­то­ро­го спро­си­ли, по­че­му копье за­ры­ва­ет­ся в мо­ги­лу умер­ше­го, от­ве­чал: «Что­бы сра­жаться, ког­да он ус­нет». Мно­гие грен­ланд­цы по­ла­га­ли, что ка­як, стре­лы и ору­жие, по­ло­жен­ные в мо­ги­лу муж­чи­ны, но­жик и швей­ные при­над­леж­нос­ти, по­ло­жен­ные в мо­ги­лу жен­щи­ны, бу­дут слу­жить им в бу­ду­щем ми­ре. Ору­дия, пог­ре­ба­емые вмес­те с умер­ши­ми сиу, долж­ны слу­жить им для под­дер­жа­ния жиз­ни на том све­те, а крас­ка, ко­то­рую кла­ли в гроб умер­ше­го иро­ке­за, пред­наз­на­ча­лась для то­го, что­бы он мог явиться в дру­гой мир в при­лич­ном ви­де.

    Фляжка ац­те­ка по­на­до­бит­ся ему во вре­мя пу­те­шест­вия в Микт­лан, стра­ну умер­ших. Сжи­га­емые одеж­ды, кор­зи­ны и во­ен­ные при­над­леж­нос­ти долж­ны соп­ро­вож­дать по­кой­ни­ка и до не­ко­то­рой сте­пе­ни за­щи­щать его от хо­лод­но­го вет­ра. Ац­те­ки ве­ри­ли, что при­но­ше­ния те­ни умер­ше­го во­ина до­хо­ди­ли до нее в не­бес­ных до­ли­нах. У древ­них пе­ру­ан­цев же­ны умер­ше­го прин­ца долж­ны бы­ли по­ве­ситься, что­бы про­дол­жать свои обя­зан­нос­ти за гро­бом. Кро­ме то­го, мно­гие из его слуг пог­ре­ба­лись обык­но­вен­но на его по­лях или лю­би­мых мес­тах от­ды­ха, что­бы ду­ша его, про­хо­дя по этим мес­там, мог­ла взять с со­бой их ду­ши для бу­ду­щей служ­бы. В со­от­ветст­вии с эти­ми стро­го ани­мис­ти­чес­ки­ми предс­тав­ле­ни­ями пе­ру­ан­цы объясня­ли, что к при­но­ше­нию в жерт­ву умер­ше­му раз­лич­ных ве­щей их по­буж­да­ло сле­ду­ющее обс­то­ятельство: «они ви­де­ли или ду­ма­ли, что ви­де­ли дав­но умер­ших лю­дей, ук­ра­шен­ных те­ми пред­ме­та­ми, ко­то­рые бы­ли по­хо­ро­не­ны вмес­те с ни­ми, и в соп­ро­вож­де­нии их жен, за­ры­тых жи­вы­ми в зем­лю».

    Столь же оп­ре­де­лен­ные предс­тав­ле­ния о ду­ше, или приз­ра­ке, пред­ме­тов встре­ча­ют­ся в но­вей­шем опи­са­нии Ма­да­гас­ка­ра, где так­же в мо­ги­лу за­ры­ва­ют­ся ве­щи, ко­то­рые долж­ны слу­жить умер­шим. Ког­да умер царь Ра­да­ма, рас­ска­зы­ва­ли и твер­до ве­ри­ли, что его дух по­яв­лял­ся ночью в са­ду его за­го­род­ной ре­зи­ден­ции оде­тым в один из мун­ди­ров, по­хо­ро­нен­ных с ним, и вер­хом на од­ной из луч­ших ло­ша­дей, уби­тых у его мо­ги­лы.

    Туранские пле­ме­на в Се­вер­ной Азии приз­на­ют, что при пог­ре­бальных це­ре­мо­ни­ях при­но­сят в дар ло­ша­дей, са­ни, одеж­ду, то­по­ры, кот­лы, кре­мень, ог­ни­во и трут, мя­со и мас­ло с целью снаб­дить умер­ше­го за­па­са­ми для его пу­те­шест­вия в стра­ну душ и пре­бы­ва­ния там. У эс­тов в Се­вер­ной Ев­ро­пе умер­ших снаб­жа­ют для их заг­роб­но­го пу­те­шест­вия игол­ка­ми и нит­ка­ми, щет­кой для во­лос, мы­лом, хле­бом, вод­кой и деньга­ми; ес­ли умер ре­бе­нок, ему кла­дут в гроб иг­руш­ки. До сих пор сох­ра­ни­лось еще столь жи­вое соз­на­ние прак­ти­чес­ко­го зна­че­ния по­доб­ных об­ря­дов, что род­ным слу­ча­ет­ся иног­да ви­деть во сне ду­ши умер­ших, уп­ре­ка­ющих их, что они не да­ли им с со­бой все­го нуж­но­го и ос­та­ви­ли их в нуж­де. Пе­ре­хо­дя от этих оев­ро­пе­ив­ших­ся те­перь та­тар к ди­ким на­ро­дам Вос­точ­но­го ар­хи­пе­ла­га, мы встре­ча­ем у пле­ме­ни оранг­би­нуа на Сам­ба­ве чрез­вы­чай­но лю­бо­пыт­ный за­кон нас­ледст­ва. Не только каж­дый из ос­тав­ших­ся в жи­вых родст­вен­ни­ков - отец, мать, сын, брат и т. д. - бе­рет при­чи­та­ющу­юся ему часть ос­тав­ше­го­ся иму­щест­ва, но по­кой­ник так­же по­лу­ча­ет из­вест­ную до­лю, ко­то­рая пе­ре­да­ет­ся ему та­ким об­ра­зом, что при­над­ле­жа­щих ему жи­вот­ных съеда­ют на по­хо­рон­ном обе­де, сжи­га­ют все, что мож­но сжечь, и ос­тальное за­ры­ва­ют.

    В Ко­хин­хи­не прос­той на­род не хо­чет от­ме­чать свой празд­ник умер­ших в один день с выс­ши­ми клас­са­ми по весьма ра­зум­ной при­чи­не, а имен­но из опа­се­ния, что арис­ток­ра­ти­чес­кие ду­ши от­ни­мут у душ слуг при­но­ше­ния, по­лу­чен­ные ими. Ту­зем­цы пус­ка­ют в ход все средст­ва, что­бы с бе­зум­ной рос­кошью празд­но­вать свои ди­кие пог­ре­бальные жерт­воп­ри­но­ше­ния.

    Вот под­роб­нос­ти, за­имст­во­ван­ные:из рас­ска­за, на­пе­ча­тан­но­го в 1849 г. о пог­ре­бе­нии умер­ше­го не­за­дол­го до то­го ко­хин­хинс­ко­го ко­ро­ля. «Ког­да те­ло Тьентри по­ло­жи­ли в гроб, вмес­те с ним по­ло­жи­ли и мно­жест­во пред­ме­тов, ко­то­рые долж­ны бы­ли слу­жить ему в дру­гом ми­ре: ко­ро­ну, чал­мы, все­воз­мож­ные одеж­ды, зо­ло­то, се­реб­ро и дру­гие дра­го­цен­ные ве­щи, рис и съестные при­па­сы». Раз­лич­ные блю­да с ку­шаньями бы­ли пос­тав­ле­ны воз­ле гро­ба, и на кус­ке шел­ко­вой ма­те­рии бы­ло вы­ши­то шерстью изоб­ра­же­ние жи­ли­ща од­ной из душ умер­ше­го. В мо­гильном скле­пе, со­ору­жен­ном из кам­ня, бы­ли за­пер­ты его без­дет­ные вдо­вы, что­бы ох­ра­нять его те­ло и «при­го­тов­лять ежед­нев­но пи­щу и все, что мог­ло быть нуж­но умер­ше­му в дру­гой жиз­ни». Ког­да гроб пос­та­ви­ли в склеп, то по­за­ди это­го зда­ния на большом кост­ре сожг­ли гру­ды ло­док, сто­ли­ков и всех пред­ме­тов, слу­жив­ших при об­ря­де по­хо­рон; «кро­ме то­го, все пред­ме­ты, ко­то­рые ко­роль упот­реб­лял при жиз­ни: шах­мат­ную дос­ку, му­зы­кальные инст­ру­мен­ты, ве­ера, ящи­ки, зон­ти­ки, ков­ры, се­ти, эки­па­жи и т. д., и, на­ко­нец, ло­шадь и сло­на из де­ре­ва и кар­то­на». «В те­че­ние нес­кольких ме­ся­цев пос­ле пог­ре­бе­ния дваж­ды со­ору­жа­ли в ле­су око­ло па­го­ды ве­ли­ко­леп­ные двор­цы из де­ре­ва, бо­га­то уб­ран­ные и во всех от­но­ше­ни­ях сход­ные с двор­цом, в ко­то­ром жил по­кой­ный мо­нарх; в каж­дом из этих зда­ний бы­ло по 20 ком­нат. Бы­ло при­ло­же­но ста­ра­ние, что­бы все в них со­от­ветст­во­ва­ло наз­на­че­нию двор­ца; за­тем они бы­ли сож­же­ны с большим тор­жест­вом, и, та­ким об­ра­зом, гро­мад­ные бо­гатст­ва бы­ли от­да­ны в жерт­ву пла­ме­ни из-за не­ле­по­го ве­ро­ва­ния, что они бу­дут слу­жить по­кой­но­му в дру­гом ми­ре.

    Хотя у бе­ду­инов су­щест­ву­ет обы­чай ук­ра­шать умер­ших чал­ма­ми, по­яса­ми и саб­ля­ми, но во­об­ще-то у се­ми­тов обы­чай по­хо­рон­ных жерт­воп­ри­но­ше­ний в честь умер­ших да­ле­ко не так за­ме­тен. Иезе­ки­иль, опи­сы­вая пог­ре­бальные об­ря­ды и по­ни­мая впол­не их зна­че­ние, за­ме­ча­ет, что они при­ня­ты у языч­ни­ков, но не у из­ра­ильтян. «Пав­шие во­ины из не­об­ре­зан­ных отош­ли в царст­во те­ней с ору­жи­ем в ру­ках, и под го­ло­вы их по­ло­жи­ли меч». На­обо­рот, у арий­цев по­доб­ные пог­ре­бальные жерт­воп­ри­но­ше­ния бы­ли весьма расп­рост­ра­не­ны и из­вест­ны с дав­не­го вре­ме­ни, и да­же ди­ка­ри не мо­гут прев­зой­ти их ни в жи­во­пис­нос­ти об­ря­дов, ни в оп­ре­де­лен­нос­ти це­ли. По­че­му имен­но ору­дия жерт­воп­ри­но­ше­ния брах­ма­на долж­ны быть сож­же­ны на его пог­ре­бальном кост­ре, вид­но из сле­ду­ющих слов Ве­ды, про­из­но­си­мых при це­ре­мо­нии: «Ког­да он при­дет в но­вую жизнь, он бу­дет вер­но ис­пол­нять служ­бу бо­гов». Лу­ки­ан сар­кас­ти­чес­ки, но, по-ви­ди­мо­му, вер­но опи­сы­ва­ет гре­чес­кие пог­ре­бальные це­ре­мо­нии и упо­ми­на­ет о жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях ло­ша­дей, не­вольниц и ви­но­чер­пи­ев, о сож­жен­ных или пог­ре­бен­ных одеж­дах и ук­ра­ше­ни­ях, наз­на­чен­ных для упот­реб­ле­ния в бу­ду­щей жиз­ни, о съестных при­па­сах и на­пит­ках, ко­то­рые при­но­сят­ся на мо­ги­лу для пи­щи бес­те­лес­ным те­ням в Аиде, о ве­ли­ко­леп­ных одеж­дах и гир­лян­дах, ко­то­рые долж­ны за­щи­щать их от хо­ло­да во вре­мя до­ро­ги и не дать им предс­тать на­ги­ми пе­ред Цер­бе­ром. Для Цер­бе­ра пред­наз­на­чал­ся ме­до­вый пи­рог, по­ло­жен­ный в гроб, а мо­не­та, ко­то­рую кла­ли в рот умер­ше­му, долж­на бы­ла слу­жить пла­той Ха­ро­ну[101]. Только в Гер­ми­оне, в Ар­го­ли­де, су­щест­во­ва­ло ве­ро­ва­ние в крат­кость пу­ти к царст­ву те­ней, и по­то­му там умер­ше­му не кла­ли в рот мо­не­ты для расп­ла­ты с уг­рю­мым пе­ре­воз­чи­ком. Осу­ществ­ле­ние по­доб­ных идей мож­но ви­деть из ис­то­рии Евк­ра­та, умер­шая же­на ко­то­ро­го яви­лась ему ночью тре­бо­вать од­ну из сво­их зо­ло­тых сан­да­лий, ко­то­рая упа­ла под сун­дук и не бы­ла сож­же­на вмес­те с про­чей ее одеж­дой. То же вид­но в рас­ска­зе о Пе­ри­анд­ре, умер­шая же­на ко­то­ро­го Ме­лис­са не хо­те­ла от­ве­чать че­рез ора­ку­ла на его воп­ро­сы. Она бы­ла на­гая и дро­жа­ла от хо­ло­да, по­то­му что одеж­да, схо­ро­нен­ная вмес­те с ней, не бы­ла сож­же­на и, та­ким об­ра­зом, не мог­ла при­но­сить ей ни­ка­кой пользы. Пос­ле это­го сна Пе­ри­андр от­нял у ко­ринфс­ких жен­щин их луч­шие на­ря­ды, сжег их в ог­ром­ной яме, соп­ро­во­див эту про­це­ду­ру мо­лит­ва­ми, и тог­да по­лу­чил же­ла­емый от­вет.

    Верования древ­них гал­лов в бу­ду­щую жизнь зас­тав­ля­ли их сжи­гать и пог­ре­бать с умер­ши­ми ве­щи, при­год­ные жи­ву­щим. Нет ни­че­го не­ве­ро­ят­но­го в рас­ска­зах о том, что они отк­ла­ды­ва­ли до бу­ду­щей жиз­ни уп­ла­ту дол­гов, по­то­му что да­же в но­вей­шие вре­ме­на япон­цы да­ют деньги взай­мы для возв­ра­ще­ния с ог­ром­ны­ми про­цен­та­ми на том све­те. Ду­ши умер­ших нор­ман­нов бра­ли с со­бой сво­их слуг и ло­ша­дей, лод­ки и деньги, платье и ору­жие. Та­ким об­ра­зом, так же как при жиз­ни, они пос­ле смер­ти пу­те­шест­во­ва­ли по длин­но­му, тем­но­му «адско­му пу­ти». Но­ги по­кой­но­го бы­ли обу­ты в хельско для труд­но­го пу­те­шест­вия; а ког­да ко­роль Га­ральд был убит в бит­ве при Бра­вал­ле, то во­ен­ная ко­лес­ни­ца, на ко­то­рой ле­жал его труп, бы­ла за­ко­па­на в об­шир­ный мо­гильный холм вмес­те с уби­той ло­шадью. Кро­ме то­го, ко­роль Гринг по­жерт­во­вал свое собст­вен­ное сед­ло, что­бы пав­ший во­ин мог въехать в Вал­га­лу не только в ко­лес­ни­це, но и вер­хом, ес­ли по­же­ла­ет. На­ко­нец, в ли­товс­ких и древ­неп­рус­ских зем­лях, где арий­ское язы­чест­во дер­жа­лось так креп­ко и дол­го, мы встре­ча­ем опи­са­ния пог­ре­бальных жерт­воп­ри­но­ше­ний лю­дей, жи­вот­ных и ве­щей да­же пос­ле сред­них ве­ков. По­доб­но то­му как они по­ла­га­ли, что лю­ди со вре­ме­нем воск­рес­нут в том же ви­де, как жи­ли на зем­ле - бед­ны­ми и бо­га­ты­ми, дво­ря­на­ми и крестьяна­ми, «они ве­ри­ли, что и сож­жен­ные ве­щи воск­рес­нут вмес­те с ни­ми и бу­дут по-преж­не­му слу­жить им». Сре­ди это­го на­ро­да жил Крив-Кри­вей­то, ве­ли­кий жрец, дом ко­то­ро­го сто­ял на вы­со­кой кру­той го­ре Анафьелас. Ду­ши всех умер­ших долж­ны бы­ли взоб­раться на эту го­ру, вследст­вие че­го вмес­те с по­кой­ни­ком обык­но­вен­но сжи­га­лись ког­ти мед­ве­дя или ры­си, что­бы об­лег­чить им эту труд­ную за­да­чу. Все ду­ши долж­ны бы­ли прой­ти че­рез дом Кри­ва, и он мог опи­сать ос­тав­шим­ся в жи­вых родст­вен­ни­кам одеж­ду, ло­ша­дей и ору­жие, с ко­то­ры­ми он их ви­дел, и да­же по­ка­зы­вал, для большей до­ка­за­тельнос­ти, сде­лан­ные копьем или дру­гим ору­жи­ем зна­ки про­хо­див­шей ми­мо ду­ши.

    Такие при­ме­ры пог­ре­бальных об­ря­дов по­ка­зы­ва­ют, что од­ни и те же обы­чаи и в зна­чи­тельной сте­пе­ни од­ни и те же по­буж­де­ния су­щест­во­ва­ли в пер­во­быт­ном ди­ком сос­то­янии че­ло­ве­ка, пе­ре­жи­ли вар­варс­кие ве­ка и сох­ра­ни­лись да­же при выс­шем раз­ви­тии ци­ви­ли­за­ции. Ес­ли бы мож­но бы­ло по­лу­чить от всех этих об­ществ пря­мой от­вет на воп­рос, ве­рят ли они в ду­ши всех пред­ме­тов во­об­ще, на­чи­ная от че­ло­ве­ка и жи­вот­но­го до ко­пий, одежд, па­лок и кам­ней, мы, ве­ро­ят­но, встре­ти­ли бы в большинст­ве слу­ча­ев та­кое же приз­на­ние впол­не раз­ви­то­го ани­миз­ма, ка­кое на­хо­дим в Се­вер­ной Аме­ри­ке, По­ли­не­зии и Бир­ме. Но так как по­доб­ное пря­мое сви­де­тельство не­воз­мож­но, то мы име­ем по край­ней ме­ре пра­во пред­по­ло­жить, что низ­шая культу­ра, - име­ющая на прак­ти­ке де­ло с пред­мет­ны­ми ду­ша­ми, близ­ка к приз­на­нию их су­щест­во­ва­ния.

    Прежде чем мы ос­та­вим раз­бор пог­ре­бальных жерт­воп­ри­но­ше­ний для пе­ре­да­чи умер­шим, мы долж­ны прос­ле­дить этот обы­чай до его со­вер­шен­но­го ис­чез­но­ве­ния. Он не мог ис­чез­нуть вне­зап­но, но дол­жен был ос­та­вить сле­ды, бо­лее или ме­нее ос­лаб­лен­ные по фор­ме и из­ме­нен­ные по зна­че­нию. Ка­но­ви­ты на Бор­нео уве­ря­ют, что иму­щест­во умер­ше­го че­ло­ве­ка долж­но быть пу­ще­но по во­де, что­бы слу­жить ему в бу­ду­щем ми­ре, и да­же кла­дут все цен­ные ве­щи у его гро­ба, но на са­мом де­ле отп­рав­ля­ют в ут­лом чел­но­ке только нес­колько ста­рых ве­щей, ко­то­рых, по их мне­нию, не сто­ит прис­ва­ивать се­бе. В Се­вер­ной Аме­ри­ке пог­ре­бальные жерт­воп­ри­но­ше­ния у вин­не­ба­го ог­ра­ни­чи­ва­ют­ся труб­кой и та­ба­ком, ко­то­рые пог­ре­ба­ют­ся вмес­те с умер­ши­ми, а иног­да па­ли­цей, ко­то­рую кла­дут в мо­ги­лу во­ина, тог­да как при­не­сен­ные да­ры раск­ла­ды­ва­ют­ся на мо­ги­ле и тот­час же на­расх­ват раз­би­ра­ют­ся при­сутст­ву­ющи­ми. Сан­та­лы в Бен­га­лии ста­вят два со­су­да - один для ри­са, дру­гой для во­ды - на ло­же умер­ше­го вмес­те с нес­кольки­ми ру­пи­ями для уми­лос­тив­ле­ния де­мо­нов у вхо­да в царст­во те­ней, но, ког­да пог­ре­бальный кос­тер го­тов, все эти ве­щи бе­рут­ся на­зад.

    Обычай за­ме­нять до­ро­гие при­но­ше­ния ими­та­ци­ями, не име­ющи­ми ни­ка­кой це­ны, прев­ра­тил­ся в Ки­тае в из­го­тов­ле­ние раз­лич­ных эмб­лем. Так, нап­ри­мер, лю­ди и ло­ша­ди, отп­рав­ля­емые для слу­же­ния умер­ше­му, де­ла­ют­ся из бу­ма­ги, рав­но как и платье и деньги, при­но­си­мые в дар. Ис­панс­кие дол­ла­ры из кар­то­на, пок­ры­то­го фольгой, лис­ты фольги, изоб­ра­жа­ющие се­реб­ря­ную мо­не­ту, а ес­ли они ок­ра­ше­ны в жел­тый цвет - то зо­ло­тую, про­да­ют­ся та­ки­ми мас­са­ми, что эта под­дел­ка ста­но­вит­ся де­лом весьма серьезным. Из­го­тов­ле­ние та­ких мо­нет сос­тав­ля­ет за­ня­тие ты­сяч жен­щин и де­тей в каж­дом ки­тай­ском го­ро­де. По­доб­ным же об­ра­зом це­лые тю­ки раз­лич­ных ве­щей по­ру­ча­ют­ся по­кой­ни­ку для пе­ре­да­чи друзьям, умер­шим ра­нее его. Кра­си­вые, рос­кош­но уб­ран­ные до­ми­ки из бу­ма­ги сжи­га­ют­ся для умер­ше­го ки­тай­ца, что­бы он мог жить в них по­том, вмес­те с тем сжи­га­ют­ся и бу­маж­ные клю­чи, что­бы он мог от­пе­реть бу­маж­ные зам­ки бу­маж­ных ящи­ков, в ко­то­рых по­ло­же­ны сверт­ки зо­ло­той и се­реб­ря­ной бу­ма­ги, дол­женст­ву­ющие прев­ра­титься на том све­те в хо­дя­чие зо­ло­тые и се­реб­ря­ные мо­не­ты. Эта мысль не ме­ша­ет, од­на­ко, за­бот­ли­вым родст­вен­ни­кам, ос­тав­шим­ся в жи­вых, со­би­рать их зо­лу для до­бы­ва­ния из нее оло­ва в этом ми­ре.

    Далее, ког­да сов­ре­мен­ный ин­дус при­но­сит сво­им умер­шим ро­ди­те­лям в дар пи­ро­ги, цве­ты и бе­тель, он кла­дет пу­чок шерс­ти на пи­ро­ги и, на­зы­вая умер­ше­го по име­ни, го­во­рит: «При­ми бла­госк­лон­но эту одеж­ду, сде­лан­ную из шерс­ти». По­доб­ные фак­ты при­да­ют сим­во­ли­чес­кое зна­че­ние прак­ти­чес­ки бес­по­лез­ным жерт­воп­ри­но­ше­ни­ям, ко­то­рые сэр Лёб­бок со­би­ра­ет в од­ну груп­пу, - ма­леньким мо­де­лям ка­яков и ко­пий в эс­ки­мос­ских мо­ги­лах, мо­де­лям раз­лич­ных ве­щей в еги­петс­ких гроб­ни­цах и под­дельным, ни на что не год­ным ук­ра­ше­ни­ям, на­хо­ди­мым в эт­рус­ских мо­ги­лах.

    Подобно то­му как уро­жен­цы Бор­нео, сде­лав­шись му­сульма­на­ми, все еще при­дер­жи­ва­лись обы­чая в знак ува­же­ния к не­му за­ры­вать съестные при­па­сы на до­ро­гу умер­ше­му, так и обы­чай хо­ро­нить раз­лич­ные ве­щи вмес­те с умер­ши­ми сох­ра­нил­ся в хрис­ти­анс­кой Ев­ро­пе. Гре­ки да­ва­ли умер­ше­му обол для Ха­ро­на, древ­ние прус­сы снаб­жа­ли сво­их по­кой­ни­ков кар­ман­ны­ми деньга­ми для по­куп­ки ла­комств во вре­мя труд­но­го пу­ти, и точ­но так же до сих пор не­мец­кие крестьяне за­ры­ва­ют по­кой­ни­ка, по­ло­жив ему в рот или в ру­ку мел­кую мо­не­ту. Из опи­са­ний явст­ву­ет, что в прос­том на­ро­де ос­тальных час­тей Ев­ро­пы все еще су­щест­ву­ет обы­чай снаб­жать умер­ше­го деньга­ми. Хрис­ти­анс­кие пог­ре­бальные при­но­ше­ния это­го ро­да сос­то­ят из без­де­лок, и цель, с ко­то­рой они при­но­сят­ся, не сов­сем яс­на. Древ­ние хрис­ти­ане сох­ра­ня­ли язы­чес­кий обы­чай класть в гроб та­кие пред­ме­ты, как ту­алет­ные при­над­леж­нос­ти и детс­кие иг­руш­ки. Сов­ре­мен­ные гре­ки кла­дут вес­ло на гроб мо­ря­ка и дру­гие эмб­ле­мы со­от­ветст­вен­но за­ня­тию умер­ше­го. Изящ­ный ан­тич­ный обы­чай осы­пать умер­ше­го цве­та­ми до сих пор удер­жал­ся в Ев­ро­пе. Ка­ко­ва бы ни бы­ла мысль, ле­жав­шая в ос­но­ве этих тро­га­тельных об­ря­дов, она, оче­вид­но, бе­рет свое на­ча­ло в дох­рис­ти­анс­ких ве­ках. Из­ме­не­ние преж­не­го зна­че­ния жерт­воп­ри­но­ше­ний яс­но вид­но у ин­ду­сов, у ко­то­рых они те­перь слу­жат пред­ме­том эксп­лу­ата­ции со сто­ро­ны жре­цов. Тот, кто даст во­ды или обувь брах­ма­ну, най­дет во­ду для сво­его ос­ве­же­ния и не­об­хо­ди­мую обувь на пу­ти в бу­ду­щий мир. Ес­ли же он от­даст дом, то по­лу­чит на том све­те дво­рец. Мы на­хо­дим ин­те­рес­ное от­но­ше­ние к это­му по­верью в тех ве­ро­ва­ни­ях на­ше­го прос­то­на­родья, ко­то­рые предс­тав­ля­ют пе­ре­ход от язы­чест­ва к хрис­ти­анст­ву. Древ­няя пог­ре­бальная песнь се­ве­ра го­во­рит, по­доб­но ка­кой-ни­будь ди­кой или вар­варс­кой ле­ген­де, о пе­ре­хо­де че­рез мост Смер­ти и страш­ном пу­те­шест­вии к заг­роб­но­му ми­ру. Но хо­тя но­ги бесп­лот­но­го пу­те­шест­вен­ни­ка все еще обу­ты в древ­ние хельско нор­ман­нов, он при­об­ре­та­ет их уже не пос­редст­вом пог­ре­бальных жерт­воп­ри­но­ше­ний, а бла­го­да­ря ми­ло­серд­ным пос­туп­кам, со­вер­шен­ным им при жиз­ни.

    Кто из чи­та­те­лей, не бу­ду­чи зна­ком с древ­ним уче­ни­ем о при­но­ше­ни­ях для умер­ших, мо­жет по­нять зна­че­ние сле­дов это­го обы­чая, до сих пор ко­ре­ня­щих­ся в па­мя­ти прос­то­го на­ро­да? Сох­ра­нив­ши­еся здесь ос­тат­ки древ­них пог­ре­бальных це­ре­мо­ний мо­гут лиш­ний раз пре­дос­те­речь от по­пы­ток объясне­ния ос­тат­ков древ­них предс­тав­ле­ний с точ­ки зре­ния сов­ре­мен­ных предс­тав­ле­ний.

    Таким об­ра­зом, мы рас­смот­ре­ли во­об­ще те­орию ду­хов, или душ, раз­лич­ных пред­ме­тов, и те­перь нам ос­та­ет­ся ука­зать то, что для об­ра­зо­ван­ных лю­дей мо­жет ка­заться на­ибо­лее серьезным, - имен­но близ­кое от­но­ше­ние этой те­ории к од­но­му из на­ибо­лее важ­ных уче­ний в фи­ло­со­фии ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. Мыс­ли­тель-ди­карь, хо­тя и мно­го за­ни­ма­ясь яв­ле­ни­ями жиз­ни, сна, бо­лез­ни и смер­ти, смот­рел, по-ви­ди­мо­му, на обыч­ные мыс­ли­тельные про­цес­сы как на де­ло, по­нят­ное са­мо по се­бе. Ему ед­ва ли при­хо­ди­ло ког­да-ни­будь в го­ло­ву ду­мать о ме­ха­низ­ме мыш­ле­ния. Ме­та­фи­зи­ка - на­ука, при­ни­ма­ющая яс­ные очер­та­ния лишь при срав­ни­тельно вы­со­ком уров­не умст­вен­ной культу­ры. Ме­та­фи­зи­чес­кая фи­ло­со­фия мыс­ли пре­по­да­ва­емая в сов­ре­мен­ных ауди­то­ри­ях, име­ет свое ис­то­ри­чес­кое на­ча­ло в умоз­ри­тельной пси­хо­ло­гии клас­си­чес­кой Гре­ции[102].

    Одно из уче­ний, име­ющее для нас осо­бен­ный ин­те­рес, свя­за­но с име­нем Де­мок­ри­та, аб­дерс­ко­го фи­ло­со­фа, жив­ше­го в V в. до н. э. Ког­да Де­мок­рит пос­та­вил ве­ли­кий воп­рос ме­та­фи­зи­ки: «Ка­ким об­ра­зом мы ви­дим внеш­ние пред­ме­ты?» - и на­чал этим, как за­ме­ча­ет Льюис, но­вую эру в ис­то­рии фи­ло­со­фии, в от­вет на не­го он дал те­орию мыш­ле­ния. Он объяснил факт восп­ри­ятия, выд­ви­нув ут­верж­де­ние, что все пред­ме­ты ис­пус­ка­ют из се­бя об­ра­зы, ко­то­рые со­от­ветст­вен­но оформ­ля­ют ок­ру­жа­ющий воз­дух, вхо­дят за­тем в восп­ри­ни­ма­ющую ду­шу и та­ким об­ра­зом восп­ри­ни­ма­ют­ся. Ес­ли до­пус­тить, что Де­мок­рит дей­ст­ви­тельно был ро­до­на­чальни­ком этой зна­ме­ни­той те­ории идей, то, спра­ши­ва­ет­ся, нас­колько его мож­но счи­тать ее твор­цом? В ис­то­рии фи­ло­со­фии при­ня­то при­пи­сы­вать изоб­ре­те­ние вся­ко­го уче­ния той фи­ло­софс­кой шко­ле, ко­то­рая про­по­ве­до­ва­ла его. А меж­ду тем при­ве­ден­ное ни­же сви­де­тельство по­ка­зы­ва­ет, что эта те­ория есть собст­вен­но древ­нее уче­ние о пред­мет­ных ду­шах, при­ло­жен­ное лишь к но­вой це­ли как ме­тод объясне­ния мыс­ли­тельных про­цес­сов.

    Сходство меж­ду ни­ми не прос­тая слу­чай­ность, по­то­му что на этой точ­ке соп­ри­кос­но­ве­ния клас­си­чес­кой ре­ли­гии с клас­си­чес­кой фи­ло­со­фи­ей мож­но до сих пор еще най­ти сле­ды ис­то­ри­чес­кой пре­емст­вен­нос­ти. Ска­зать, что Де­мок­рит был древ­ний грек,- зна­чит приз­нать в то же вре­мя, что он с детст­ва нас­мот­рел­ся на пог­ре­бальные це­ре­мо­нии сво­ей стра­ны, на по­хо­рон­ные при­но­ше­ния одеж­ды, дра­го­цен­нос­тей, де­нег, пи­щи и питья - сло­вом, на об­ря­ды, ко­то­рые, по объясне­нию ма­те­ри или няньки, со­вер­ша­лись для то­го, что­бы приз­рач­ные те­ни этих пред­ме­тов мог­ли пе­рей­ти во вла­де­ние по­доб­ных же те­ней, или душ умер­ших лю­дей. Та­ким об­ра­зом, Де­мок­рит, отыс­ки­вая от­вет на ве­ли­кий воп­рос о при­ро­де мыш­ле­ния, на­шел его, прос­то пе­ре­лив в ме­та­фи­зи­чес­кую фор­му унас­ле­до­ван­ное от ди­ка­рей уче­ние пер­во­быт­но­го ани­миз­ма. Это предс­тав­ле­ние о приз­ра­ках, или ду­шах пред­ме­тов, лишь ви­до­из­ме­нен­ное в фи­ло­софс­кую те­орию восп­ри­ятия, мог­ло бы сос­та­вить его уче­ние об иде­ях. Но здесь мы не ви­дим еще той тес­ной свя­зи, ка­кая су­щест­ву­ет меж­ду уче­ни­ем ди­ких о странст­ву­ющих пред­мет­ных ду­шах и эпи­ку­рей­ской фи­ло­со­фи­ей. Лук­ре­ций дей­ст­ви­тельно стро­ит нас­то­ящую те­орию приз­рач­ных об­ра­зов пред­ме­тов и объясня­ет ею как сно­ви­де­ния лю­дей, так и об­ра­зы, предс­тав­ля­ющи­еся им при раз­мыш­ле­нии. Вот как неп­ре­рыв­на пос­ле­до­ва­тельность фи­ло­софс­ко­го мыш­ле­ния от пер­во­быт­но­го до раз­ви­то­го сос­то­яния мыс­ли. Та­ко­вы ус­лу­ги, ко­то­рым обя­за­на фи­ло­со­фия ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов пер­во­быт­но­му ани­миз­му[103].

    Учение об иде­ях, раз­вив­ше­еся та­ким об­ра­зом в ан­тич­ном ми­ре, ко­неч­но, не сох­ра­ни­лось не­из­мен­ным, прой­дя ряд ме­та­фи­зи­чес­ких школ, оно под­верг­лось прев­ра­ще­ни­ям, по­доб­но уче­нию о са­мой ду­ше. Идеи, воз­ве­ден­ные в абст­ракт­ную фор­му, при­ла­гав­ши­еся за­тем не к од­ним только ви­ди­мым ка­чест­вам пред­ме­тов, ста­ли на­ко­нец прос­тым обоз­на­че­ни­ем объектов мыш­ле­ния. Но и до сих пор древ­няя те­ория не сов­сем еще вы­мер­ла. Мно­гоз­на­ча­щее вы­ра­же­ние «идея» (ви­ди­мая фор­ма) все еще сох­ра­ня­ет свой пер­во­быт­ный смысл. В ме­та­фи­зи­ке до сих пор еще раз­би­ра­ет­ся и оп­ро­вер­га­ет­ся древ­нее предс­тав­ле­ние об иде­ях как о ре­альных об­ра­зах и за­ме­ня­ет­ся за­тем бо­лее отв­ле­чен­ны­ми предс­тав­ле­ни­ями. Не ме­нее по­ра­зи­тельно, что Дю­гальд Стю­арт мог най­ти в со­чи­не­ни­ях Иса­ака Ньюто­на сле­ду­ющее приз­на­ние: «Не есть ли чувст­ви­ли­ще жи­вот­но­го то мес­то, где на­хо­дит­ся чувст­ву­ющая субс­тан­ция и к ко­то­ро­му при­но­сят­ся нер­ва­ми и моз­гом чувст­вен­ные ви­ды пред­ме­тов, с тем что­бы они мог­ли быть соз­на­ва­емы оби­та­ющим здесь умом?» Да­лее, пер­во­быт­ную те­орию идей подт­верж­да­ет док­тор Рейд, но в то же вре­мя он го­во­рит, что, по его мне­нию, «она не име­ет проч­ных ос­но­ва­ний, хо­тя и при­ня­та поч­ти все­ми фи­ло­со­фа­ми… Те­ория, по ко­то­рой мы восп­ри­ни­ма­ем внеш­ние пред­ме­ты не не­пос­редст­вен­но, а че­рез пос­редст­во из­вест­ных об­ра­зов, при­но­си­мых на­ши­ми ор­га­на­ми чувств, есть, по-ви­ди­мо­му, са­мая древ­няя из всех фи­ло­софс­ких ги­по­тез о восп­ри­ятии, ко­то­рая сох­ра­ни­ла лишь с не­больши­ми из­ме­не­ни­ями свою си­лу до нас­то­яще­го вре­ме­ни». До­пус­тив да­же, что док­тор Рейд пре­уве­ли­чил жи­ву­честь предс­тав­ле­ния об иде­ях как о ре­альных об­ра­зах пред­ме­тов, все-та­ки нельзя от­ри­цать, что это предс­тав­ле­ние жи­вет еще в сов­ре­мен­ных умах и что лю­ди, го­во­ря об иде­ях, час­то ду­ма­ют при этом, в фор­ме не­яс­но осоз­нан­ной ме­та­фо­ры, о чувст­вен­ных об­ра­зах. Од­на из са­мых ост­ро­ум­ных фраз, ска­зан­ных ког­да-ли­бо от­но­си­тельно идей или ду­хов, есть воз­ра­же­ние епис­ко­па Берк­ли Гал­лею, уп­ре­кав­ше­му его в иде­ализ­ме. Епис­коп то­же наз­вал ма­те­ма­ти­ка иде­алис­том, а его «ко­неч­ные при­чи­ны» - приз­на­ка­ми от­сутст­ву­ющих ве­ли­чин, по­явив­ших­ся при ис­чез­но­ве­нии выз­вав­ших их ус­ло­вий.

    Нам ос­та­ет­ся те­перь под­вес­ти итог все­му ска­зан­но­му на­ми от­но­си­тельно уче­ния о ду­ше в раз­лич­ных фа­зах его раз­ви­тия. Прос­ле­жи­вая это на пос­ле­до­ва­тельных сту­пе­нях ис­то­рии ре­ально­го че­ло­ве­чес­ко­го мыш­ле­ния, я по­ла­гаю, что фак­ты луч­ше все­го сог­ла­су­ют­ся с те­ори­ей раз­ви­тия это­го уче­ния в сле­ду­ющей фор­ме. На низ­ших из­вест­ных нам сту­пе­нях культу­ры мы встре­ча­ем глу­бо­ко уко­ре­нив­ше­еся предс­тав­ле­ние о приз­рач­ной ду­ше, ко­то­рая ожив­ля­ет че­ло­ве­ка, по­ка она в его те­ле, и ко­то­рая яв­ля­ет­ся нам во сне или ви­де­ни­ях, ког­да по­ки­да­ет пос­лед­нее. Нет при­чин по­ла­гать, что та­кое ве­ро­ва­ние бы­ло за­имст­во­ва­но ди­ка­ря­ми от культур­ных на­ро­дов при соп­ри­кос­но­ве­нии с ни­ми, или ви­деть в нем ос­тат­ки бо­лее вы­со­кой культу­ры, от ко­то­рой ди­кие пле­ме­на по­ни­зи­лись до их нас­то­яще­го сос­то­яния. В са­мом де­ле, все, что мы опи­са­ли как пер­во­на­чальную ани­мис­ти­чес­кую те­орию, свой­ст­вен­но всем ди­ка­рям без иск­лю­че­ния. Они при­дер­жи­ва­лись ее, по-ви­ди­мо­му, на ос­но­ва­нии по­ка­за­ний сво­их собст­вен­ных чувств и ис­тол­ко­вы­ва­ли эти по­ка­за­ния на­ибо­лее ра­зум­ным для них спо­со­бом. До сих пор еще иног­да при­хо­дит­ся слы­шать мне­ние, что уче­ния ди­ка­рей и их об­ря­ды, от­но­ся­щи­еся к ду­шам, предс­тав­ля­ют со­бой ос­тат­ки вы­со­кой ре­ли­ги­оз­ной культу­ры, гос­подст­во­вав­шей в пер­во­быт­ном об­щест­ве. Их счи­та­ют сле­да­ми от­да­лен­ной ре­ли­гии пред­ков, сох­ра­нив­ши­ми­ся в изв­ра­щен­ной и уни­жен­ной фор­ме пле­ме­на­ми, вы­ро­див­ши­ми­ся из бо­лее бла­го­род­но­го сос­то­яния.

    Подобное объясне­ние не­большо­го чис­ла фак­тов, вы­де­лен­ных из их об­щей свя­зи с це­лым, мо­жет по­ка­заться не­ко­то­рым умам очень прав­до­по­доб­ным. Но бо­лее ши­ро­кий взгляд на пред­мет ед­ва ли мо­жет ос­та­вить мес­то для по­доб­ных мне­ний. Ани­мизм ди­ка­рей яв­ля­ет­ся, ес­ли мож­но так ска­зать, сам по се­бе и для се­бя. Он сам со­бой объясня­ет свое про­ис­хож­де­ние. На­обо­рот, ани­мизм ци­ви­ли­зо­ван­ных лю­дей, как бо­лее прис­по­соб­лен­ный к ус­пе­хам на­уки, в зна­чи­тельной сте­пе­ни мо­жет быть объясня­ем только как раз­ви­тый про­дукт бо­лее древ­ней и гру­бой сис­те­мы. Уче­ния и об­ря­ды при­ми­тив­ных об­ществ предс­тав­ля­ют, сог­лас­но с их фи­ло­софс­ки­ми взгля­да­ми, ре­зульта­ты пря­мой фи­зи­чес­кой оче­вид­нос­ти и в то же вре­мя ак­ты прак­ти­чес­ко­го смыс­ла. Уче­ния и об­ря­ды ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов предс­тав­ля­ют со­бой ос­тат­ки ста­ро­го сре­ди но­во­го, ви­до­из­ме­не­ния ста­ро­го ра­ди прис­по­соб­ле­ния его к но­во­му и отб­ра­сы­ва­ние ста­ро­го, не­сов­мес­ти­мо­го с но­вым.

    Бросим те­перь бег­лый взгляд на об­щее от­но­ше­ние уче­ния о ду­ше у ди­ких пле­мен к уче­нию о том же у вар­ва­ров и ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. У ди­ка­рей об­щее по­ня­тие о ду­шах вы­ра­бо­та­но с за­ме­ча­тельной ши­ро­той и пос­ле­до­ва­тельностью. Ду­ши приз­на­ют­ся у жи­вот­ных вследст­вие ес­тест­вен­но­го рас­ши­ре­ния уче­ния о ду­ше че­ло­ве­ка. Ду­ши де­ревьев и рас­те­ний сле­ду­ют по осо­бо­му и нес­колько не­оп­ре­де­лен­но­му пу­ти. На­ко­нец, ду­ши не­оду­шев­лен­ных пред­ме­тов до­во­дят всю те­орию до край­них пре­де­лов. От­сю­да, ис­сле­дуя раз­ви­тие че­ло­ве­чес­кой мыс­ли от сос­то­яния ди­ка­ря до жиз­ни вар­ва­ра и ци­ви­ли­зо­ван­но­го че­ло­ве­ка, мы на­хо­дим эту те­орию бо­лее сог­лас­ной с по­ло­жи­тельным зна­ни­ем, но обо­соб­лен­ной и ме­нее пол­ной и пос­ле­до­ва­тельной. Да­ле­ко уже в пре­де­лах ци­ви­ли­за­ции че­ло­век все еще дей­ст­ву­ет, как буд­то на­по­ло­ви­ну ве­руя в ду­ши, или в дух, пред­ме­тов, а меж­ду тем его зна­ния в об­лас­ти фи­зи­чес­ких на­ук сто­ят уже нес­рав­нен­но вы­ше этой гру­бой фи­ло­со­фии.

    Что ка­са­ет­ся уче­ния о ду­шах рас­те­ний, то до нас дош­ли от­ры­воч­ные све­де­ния об ис­то­рии его ис­чез­но­ве­ния в Азии. В на­ше вре­мя и в на­шей стра­не мож­но ви­деть пос­те­пен­ное унич­то­же­ние по­ня­тия о ду­шах жи­вот­ных. Ани­мизм в са­мом де­ле, по-ви­ди­мо­му, по­ки­да­ет свои аван­пос­ты и сос­ре­до­то­чи­ва­ет­ся в пер­во­на­чальной и глав­ной по­зи­ции - в уче­нии о че­ло­ве­чес­кой ду­ше. Пос­лед­нее под­вер­га­лось чрез­вы­чай­но раз­но­об­раз­ным ви­до­из­ме­не­ни­ям в хо­де раз­ви­тия культу­ры. Оно пе­ре­жи­ло поч­ти пол­ную ут­ра­ту од­но­го из на­ибо­лее важ­ных сво­их ар­гу­мен­тов - ве­ру в объектив­ную ре­альность при­ви­де­ний и ду­хов, ви­ди­мых во сне и на­яву. Ду­ша ут­ра­ти­ла свою эфир­ную субс­тан­цию и сде­ла­лась не­ве­щест­вен­ной сущ­ностью, «тенью приз­ра­ка». Уче­ние о ду­ше от­де­ли­лось от об­лас­ти би­оло­гии и пси­хо­ло­гии, ко­то­рые изу­ча­ют в нас­то­ящее вре­мя яв­ле­ния жиз­ни и мыс­ли, чувст­ва и ума, по­буж­де­ний и во­ли на поч­ве чис­то­го опы­та. Те­перь воз­ник ин­тел­лек­ту­альный про­дукт, са­мое су­щест­во­ва­ние ко­то­ро­го име­ет уже глу­бо­кое зна­че­ние, - «пси­хо­ло­гия», не име­ющая ни­ка­ко­го от­но­ше­ния к «ду­ше». В сов­ре­мен­ном мыш­ле­нии ду­ше от­во­дит­ся мес­то лишь в ме­та­фи­зи­ке и ре­ли­гии, и здесь ее спе­ци­альное наз­на­че­ние - слу­жить ин­тел­лек­ту­альной ос­но­вой ре­ли­ги­оз­но­му уче­нию о бу­ду­щей жиз­ни.

    Таковы из­ме­не­ния, ко­то­рым под­вер­га­лось ос­нов­ное ани­мис­ти­чес­кое ве­ро­ва­ние в пос­ле­до­ва­тельные пе­ри­оды ми­ро­вой культу­ры. Оче­вид­но, впро­чем, что, нес­мот­ря на эти глу­бо­кие из­ме­не­ния, по­ня­тие о че­ло­ве­чес­кой ду­ше, по су­щест­ву, сох­ра­ни­лось не­из­мен­ным от фи­ло­со­фии ди­ка­рей-мыс­ли­те­лей до уче­ния сов­ре­мен­ных про­фес­со­ров бо­гос­ло­вия: во все вре­ме­на она оп­ре­де­ля­лась как ожив­ля­ющая, от­де­ли­мая и бес­смерт­ная сущ­ность, как при­чи­на ин­ди­ви­ду­ально­го су­щест­во­ва­ния. Уче­ние о ду­ше сос­тав­ля­ет глав­ную часть сис­те­мы ре­ли­ги­оз­ной фи­ло­со­фии, ко­то­рая свя­зы­ва­ет неп­ре­рыв­ной умст­вен­ной нитью ди­ко­го пок­лон­ни­ка фе­ти­шей с ци­ви­ли­зо­ван­ным хрис­ти­ани­ном. Не­сог­ла­сия, раз­де­лив­шие ве­ли­кие ре­ли­гии ми­ра на не­тер­пи­мые и враж­деб­ные сек­ты, по большей час­ти по­верх­ност­ны в срав­не­нии с тем, что от­де­ля­ет ани­мизм от ма­те­ри­ализ­ма.

    

    

    

    

    Проследив, та­ким об­ра­зом, на­чи­ная от са­мых низ­ших уров­ни культу­ры, расп­рост­ра­нен­ные в че­ло­ве­чест­ве по­ня­тия о ду­шах, ду­хах и приз­ра­ках лю­дей, жи­вот­ных, рас­те­ний и не­оду­шев­лен­ных пред­ме­тов, мы мо­жем прис­ту­пить те­перь к ис­сле­до­ва­нию од­но­го из важ­ней­ших уче­ний ре­ли­гии - ве­ро­ва­ния в про­дол­же­ние су­щест­во­ва­ния ду­ши за гро­бом. Здесь бу­дет умест­но еще раз на­пом­нить чи­та­те­лю, что уче­ние о бу­ду­щей жиз­ни в том ви­де, в ка­ком оно су­щест­ву­ет у при­ми­тив­ных об­ществ, есть не что иное, как не­из­беж­ный вы­вод из ани­миз­ма ди­ка­рей. Факт, что при­ми­тив­ные пле­ме­на смот­рят на об­ра­зы умер­ших, яв­ля­ющи­еся во сне в ви­де­ни­ях, как на их ду­ши, ос­та­ющи­еся в жи­вых, не только объясня­ет пов­се­мест­ное ве­ро­ва­ние ди­ка­рей в. про­дол­же­ние су­щест­во­ва­ния ду­ши пос­ле смер­ти те­ла, но в то же вре­мя да­ет ключ ко мно­гим из их умоз­ре­ний от­но­си­тельно ха­рак­те­ра это­го су­щест­во­ва­ния, умоз­ре­ний, дос­та­точ­но ра­ци­ональных с точ­ки зре­ния ди­ка­ря, хо­тя и не­ле­пых для сов­ре­мен­но­го, ра­чи­тельно из­ме­нен­но­го ми­ро­со­зер­ца­ния.

    Верование в бу­ду­щую жизнь рас­па­да­ет­ся на два глав­ных от­де­ла. Оба эти уче­ния, тес­но свя­зан­ные меж­ду со­бой и да­же пе­ре­хо­дя­щие друг (Дру­га, оди­на­ко­во расп­рост­ра­не­ны по все­му ми­ру. Оба они при­над­ле­жат к са­мой от­да­лен­ной древ­нос­ти. Оба име­ют глу­бо­кие кор­ни в са­мых низ­ших сло­ях че­ло­ве­чес­кой культу­ры, дос­туп­ных на­ше­му ис­сле­до­ва­нию, оба так­же пе­реш­ли в сов­ре­мен­ный мир, но при ус­ло­ви­ях до чрез­вы­чай­нос­ти раз­лич­ных. Од­но из них есть уче­ние о пе­ре­се­ле­нии душ. Воз­ник­нув на са­мых низ­ших сту­пе­нях и расп­рост­ра­нив­шись в об­шир­ных ре­ли­ги­оз­ных об­щи­нах Азии, оно за­ня­ло вид­ное мес­то в ис­то­рия и да­же те­перь чрез­вы­чай­но расп­рост­ра­не­но, но в нас­то­ящее вре­мя оно, по-ви­ди­мо­му, ос­та­но­ви­лось в сво­ем раз­ви­тии и не дви­нет­ся да­лее. Бо­лее об­ра­зо­ван­ный мир от­верг это древ­нее ве­ро­ва­ние, и те­перь в Ев­ро­пе сох­ра­ня­ют­ся лишь вы­ро­див­ши­еся ос­тат­ки его.

    Совершенно иной яв­ля­ет­ся ис­то­рия дру­го­го уче­ния - о са­мос­то­ятельном су­щест­во­ва­нии лич­ной ду­ши пос­ле смер­ти те­ла. Пе­ре­хо­дя из од­ной ста­дии в дру­гую со­от­ветст­вен­но раз­ви­тию че­ло­ве­чест­ва, из­ме­ня­ясь и об­нов­ля­ясь в те­че­ние сво­его длин­но­го пу­ти у раз­ных на­ро­дов, это очень важ­ное уче­ние мо­жет быть прос­ле­же­но, на­чи­ная от его гру­бых и пер­во­быт­ных про­яв­ле­ний у ди­ка­рей до его ут­верж­де­ния в нед­рах но­вей­ших ре­ли­гий. В пос­лед­них ве­ра в бу­ду­щую жизнь яв­ля­ет­ся сти­му­лом к доб­ру, на­деж­дой, под­дер­жи­ва­ющей че­ло­ве­ка в стра­да­ни­ях и пе­ред стра­хом смер­ти, от­ве­том на веч­ный воп­рос о столь не­рав­но­мер­ном расп­ре­де­ле­нии счастья и нес­частья в нас­то­ящем ми­ре, от­ве­том в ви­де ожи­да­ния дру­го­го ми­ра, где бу­дут ула­же­ны все несп­ра­вед­ли­вос­ти.

    При ис­сле­до­ва­нии уче­ния о пе­ре­се­ле­нии душ преж­де все­го бу­дет по­лез­но оп­ре­де­лить мес­то его у при­ми­тив­ных пле­мен и за­тем прос­ле­дить его раз­ви­тие на выс­ших сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции. Ве­ра во вре­мен­ное пе­ре­се­ле­ние душ в ма­те­ри­альные пред­ме­ты, на­чи­ная с че­ло­ве­чес­ко­го те­ла и до кус­ков де­ре­ва или кам­ня, сос­тав­ля­ет су­щест­вен­ную часть при­ми­тив­ной фи­ло­со­фии. Но оно не име­ет от­но­ше­ния к по­ня­тию о про­дол­же­нии су­щест­во­ва­ния ду­ши пос­ле смер­ти, и его удоб­но бу­дет рас­смот­реть в дру­гом мес­те в свя­зи с та­ки­ми те­ма­ми, как бес­но­ва­тость и фе­ти­шизм. Те­перь нас за­ни­ма­ет по пре­иму­щест­ву ус­той­чи­вое сос­то­яние ду­ши, де­ла­ющее ее спо­соб­ной к пос­ле­до­ва­тельным су­щест­во­ва­ни­ям в пос­ле­до­ва­тельных фор­мах.

    Постоянный пе­ре­ход, но­вое рож­де­ние, вто­рич­ное воп­ло­ще­ние че­ло­ве­чес­кой ду­ши в те­ле дру­го­го че­ло­ве­ка про­ис­хо­дит буд­то бы та­ким об­ра­зом, что ду­ша умер­ше­го че­ло­ве­ка ожив­ля­ет со­бою ре­бен­ка. Се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы ал­гон­ки­ны хо­ро­нят умер­ших де­тей воз­ле до­ро­ги, что­бы их ду­ши мог­ли пе­рей­ти в про­хо­дя­щих ми­мо ма­те­рей и та­ким об­ра­зом ро­диться вновь. В Се­ве­ро-За­пад­ной Аме­ри­ке у та­кул­ли мы на­хо­дим не­пос­редст­вен­ное пе­ре­не­се­ние ду­ши ле­ка­рем, ко­то­рый воз­ла­га­ет ру­ки на грудь уми­ра­юще­го или умер­ше­го, за­тем прос­ти­ра­ет их над го­ло­вой родст­вен­ни­ка и ду­ет че­рез них. Пер­вый ре­бе­нок, рож­да­ющий­ся у это­го пре­ем­ни­ка от­ле­тев­шей ду­ши, оду­шев­ля­ет­ся ею и по­лу­ча­ет имя и об­щест­вен­ное по­ло­же­ние по­кой­ни­ка. Ин­дей­цы пле­ме­ни нут­ка, же­лая объяснить су­щест­во­ва­ние ка­ко­го-ли­бо от­да­лен­но­го пле­ме­ни, го­во­ря­ще­го на их язы­ке, уве­ря­ли, что лю­ди это­го пле­ме­ни - ду­ши их по­кой­ни­ков. В Грен­лан­дии, где жес­то­кий обы­чай ос­тав­лять вдов и си­рот на про­из­вол судьбы или да­же от­ни­мать у них иму­щест­во гро­зил унич­то­же­ни­ем все­го пле­ме­ни, бес­по­мощ­ная вдо­ва долж­на бы­ла убе­дить ка­ко­го-ни­будь от­ца се­мей­ст­ва, что ду­ша од­но­го из его умер­ших де­тей пе­реш­ла в од­но­го из ее жи­вых де­тей, или, на­обо­рот, она та­ким об­ра­зом при­об­ре­та­ла но­во­го родст­вен­ни­ка и пок­ро­ви­те­ля.

    Обыкновенно по­ла­га­ют, что в де­тей пе­ре­се­ля­ют­ся ду­ши пред­ков или род­ных, и это, с точ­ки зре­ния ди­ка­рей, объясня­ет об­щее сходст­во меж­ду ро­ди­те­ля­ми и детьми и да­же бо­лее ред­кие яв­ле­ния ата­виз­ма. В Се­ве­ро-За­пад­ной Аме­ри­ке у ко­ло­шей мать ви­дит во сне умер­ше­го родст­вен­ни­ка, ду­ша ко­то­ро­го же­ла­ет со­об­щить ре­бен­ку о его сходст­ве с ее преж­ним об­ла­да­те­лем. На ост­ро­ве Ван­ку­вер в 1860 г. один юно­ша пользо­вал­ся большим по­че­том у ин­дей­цев, по­то­му что имел на бед­ре знак, по­доб­ный шра­му от ог­нест­рельной ра­ны. От­сю­да зак­лю­чи­ли, что ка­кой-то вождь, умер­ший че­ты­ре по­ко­ле­ния то­му на­зад и по­лу­чив­ший та­кую ра­ну, вер­нул­ся в сре­ду сво­их. В Ста­ром Ка­ла­ба­ре мать, по­те­ряв­шая ре­бен­ка, ду­ма­ет при ви­де сво­его сле­ду­юще­го но­во­рож­ден­но­го, что умер­шее ди­тя вновь вер­ну­лось к ней. Пле­мя ва­ни­ка по­ла­га­ет, что ду­ша умер­ше­го пред­ка ожив­ля­ет ре­бен­ка и что в этом при­чи­на его сходст­ва с от­цом или ма­терью. В Гви­нее ре­бе­нок, име­ющий рез­кое фи­зи­чес­кое или ду­хов­ное сходст­во с умер­шим родст­вен­ни­ком, нас­ле­ду­ет, по об­ще­му убеж­де­нию, его ду­шу. Иору­ба, при­ветст­вуя но­во­рож­ден­ное ди­тя сло­ва­ми: «Ты вер­нул­ся», ищут ка­кие-ни­будь при­ме­ты, что­бы уз­нать, ду­ша ко­то­ро­го из пред­ков вер­ну­лась в его об­ра­зе. У кон­дов в Орис­се рож­де­ние ре­бен­ка празд­ну­ет­ся пир­шест­вом в седьмой день. При этом жрец га­да­ет, бро­сая ри­со­вые зер­на в чаш­ку во­ды, и на ос­но­ва­нии раз­лич­ных наб­лю­де­ний над ре­бен­ком оп­ре­де­ля­ет, кто имен­но из пред­ков вер­нул­ся на зем­лю. За­тем ре­бе­нок, по край­ней ме­ре у се­вер­ных пле­мен, по­лу­ча­ет имя это­го пред­ка. В Ев­ро­пе у ло­па­рей пов­то­ря­ет­ся по­учи­тельная ани­мис­ти­чес­кая идея, только что рас­смот­рен­ная на ма­те­ри­алах Аме­ри­ки. Бу­ду­щая мать слы­шит во сне имя сво­его ре­бен­ка, по большей час­ти от са­мо­го ду­ха пред­ка, го­то­во­го воп­ло­титься в нем.

    Вообще во­зоб­нов­ле­ние ста­рин­ных се­мей­ных имен че­рез на­име­но­ва­ние ими но­во­рож­ден­ных де­тей у при­ми­тив­ных об­ществ всег­да скры­ва­ет в се­бе по­доб­ную же мысль: При­ве­дем только два при­ме­ра из раз­лич­ных час­тей све­та. Но­во­зе­ландс­кий жрец чи­та­ет ре­бен­ку длин­ный ряд имен пред­ков и ос­та­нав­ли­ва­ет­ся на том, ко­то­рое вы­бе­рет ре­бе­нок, да­ющий об этом знать кри­ком или чи­ханьем, а ма­ри в Рос­сии тряс­ли ког­да-то ре­бен­ка, по­ка он не зак­ри­чит, и за­тем пов­то­ря­ли име­на, по­ка он не вы­би­рал од­но из них, пе­рес­тав кри­чать.

    Верование в воз­рож­де­ние ото­шед­шей ду­ши в дру­гом че­ло­ве­чес­ком об­ра­зе, по­буж­дав­шее за­пад­но­аф­ри­канс­ких нег­ров, на­хо­див­ших­ся в рабст­ве вда­ли от ро­ди­ны, к са­мо­убий­ст­ву в на­деж­де воск­рес­нуть вновь на ро­ди­не, раз­ви­ва­ет­ся у не­ко­то­рых при­ми­тив­ных об­ществ в оп­ре­де­лен­ное уче­ние о зем­ном воск­ре­се­нии. Од­ной из форм это­го уче­ния яв­ля­ет­ся те­ория тем­но­ко­жих пле­мен о по­яв­ле­нии на зем­ле бе­лых. Же­лая най­ти ка­кое-ли­бо ра­зум­ное объясне­ние по­яв­ле­нию, меж­ду ни­ми че­ло­ве­чес­ких су­ществ стран­но­го для них ви­да, бу­ду­чи по­ра­же­ны их блед­ны­ми как тень ли­ца­ми и поч­ти сверхъестест­вен­ным мо­гу­щест­вом, эти пле­ме­на ре­ши­ли, что ду­ши их по­кой­ни­ков вер­ну­лись на зем­лю в этой стран­ной фор­ме.

    Австралийцы вы­ра­зи­ли это уче­ние в прос­том зак­ли­на­нии: «Исчез­ни, чер­ный че­ло­век, встань, бе­лый че­ло­век!.» Авст­ра­лий­ский ту­зе­мец, по­ве­шен­ный бе­лы­ми, в Мельбур­не, вы­ра­зил в пос­лед­ние ми­ну­ты убеж­де­ние, что он вер­нет­ся на зем­лю бе­лым че­ло­ве­ком и бу­дет иметь мно­жест­во шес­ти­пен­со­вых мо­нет. Ве­ро­ва­ние это расп­рост­ра­ни­лось меж­ду ту­зем­ца­ми с са­мо­го на­ча­ла их от­но­ше­ний с ев­ро­пей­ца­ми, и, ос­но­вы­ва­ясь на нем, они большей частью смот­ре­ли на анг­ли­чан как на сво­их умер­ших, родст­вен­ни­ков, вер­нув­ших­ся на ро­ди­ну вследст­вие сво­ей при­вя­зан­нос­ти к ней при жиз­ни. Дей­ст­ви­тельное или во­об­ра­жа­емое сходст­во до­вер­ша­ло иног­да ил­лю­зию, как, нап­ри­мер, в слу­чае сэ­ра Джорд­жа Грея, ко­то­ро­го со сле­за­ми об­ни­ма­ла ста­рая жен­щи­на, уви­дев­шая в нем сво­его умер­ше­го сы­на, или в слу­чае со ссыльным, ко­то­ро­го приз­на­ли за умер­ше­го родст­вен­ни­ка и ко­то­ро­му от­да­ли зем­лю, сос­тав­ляв­шую буд­то бы его собст­вен­ность в его преж­ней жиз­ни. По­доб­ные же ве­ро­ва­ния встре­ча­ют­ся и к се­ве­ру на Тор­ре­со­вых ост­ро­вах и до Но­вой Ка­ле­до­нии, где ту­зем­цы ви­де­ли в бе­лых ду­хов умер­ших, при­но­ся­щих с со­бой бо­лез­ни, и объясня­ли этим свою склон­ность уби­вать бе­лых. В Аф­ри­ке у за­пад­ных нег­ров встре­ча­ет­ся ве­ро­ва­ние, что они воз­ро­дят­ся бе­лы­ми, а ба­ри на Бе­лом Ни­ле, ко­то­рые ве­рят в воск­ре­се­ние мерт­вых на зем­ле, ви­де­ли в пер­вых по­пав­ших к ним бе­лых ду­ши умер­ших, сно­ва вер­нув­ши­еся в их сре­ду.

    Так как ди­карь не про­во­дит оп­ре­де­лен­ной пог­ра­нич­ной чер­ты меж­ду ду­ша­ми лю­дей и жи­вот­ных, то он мо­жет без зат­руд­не­ния до­пус­тить пе­ре­ход че­ло­ве­чес­ких душ в те­ла низ­ших жи­вот­ных. Ряд при­ме­ров из сре­ды ту­зем­ных пле­мен Аме­ри­ки мо­жет яс­но по­ка­зать пу­ти, ка­ки­ми вы­ра­ба­ты­ва­ют­ся по­доб­ные идеи. Ат ост­ро­ва Ван­ку­вер счи­та­ют ду­шу жи­во­го че­ло­ве­ка спо­соб­ной вхо­дить в те­ло дру­гих лю­дей и жи­вот­ных и сво­бод­но вы­хо­дить от­ту­да, точ­но из обык­но­вен­но­го жи­ли­ща. В преж­ние вре­ме­на, го­во­рят они, лю­ди жи­ли в фор­ме птиц, зве­рей и рыб или в те­лах этих пос­лед­них на­хо­ди­лись ду­ши ин­дей­цев. Не­ко­то­рые ду­ма­ют, что пос­ле смер­ти они опять вой­дут в те­ла жи­вот­ных, в ко­то­рых по­ме­ща­лись в этом преж­нем сос­то­янии. В дру­гой об­лас­ти Се­ве­ро-За­пад­ной Аме­ри­ки мы встре­ча­ем ин­дей­цев, ко­то­рые ве­рят, что ду­ши умер­ших пе­ре­хо­дят в мед­ве­дей, и пу­те­шест­вен­ни­ки слы­ша­ли, как од­но пле­мя умо­ля­ло по­ща­дить жизнь ста­рой се­дой мед­ве­ди­цы со смор­щен­ной мор­дой, по­то­му что ви­де­ло в пос­лед­ней восп­ре­ем­ни­цу ду­ши ка­кой-то пра­ба­буш­ки, имев­шей сходст­во с этим жи­вот­ным. У эс­ки­мо­сов один пу­те­шест­вен­ник ви­дел вдо­ву, ко­то­рая пи­та­лась иск­лю­чи­тельно пти­ца­ми и не хо­те­ла дот­ро­нуться до мор­жо­во­го мя­са, по­то­му что кол­дун уве­рил ее, что ду­ша ее по­кой­но­го му­жа пе­ре­се­ли­лась в мор­жа. Мы зна­ем да­лее, что се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы по­уга­тан из­бе­га­ют тре­во­жить не­ко­то­рых мел­ких лес­ных птиц, восп­ри­няв­ших, как они счи­та­ют, ду­ши их вож­дей. По ве­ро­ва­нию гу­ро­нов, ду­ши прев­ра­ща­ют­ся в гор­лиц пос­ле пог­ре­бе­ния кос­тей по­кой­ни­ков на празд­ни­ке в честь умер­ших. У иро­ке­зов су­щест­ву­ет тро­га­тельный обы­чай вы­пус­кать на во­лю пти­цу в день по­хо­рон, что­бы она мог­ла унес­ти с со­бой ду­шу.

    В Мек­си­ке тлас­ка­ла­ны по­ла­га­ли, что пос­ле смер­ти ду­ши бла­го­род­ных бу­дут жить в ве­ли­ко­леп­ных пев­чих пти­цах, тог­да как ду­ши пле­бе­ев пе­рей­дут в ла­сок, жу­ков и то­му по­доб­ных су­ществ. В Бра­зи­лии ин­дей­цы исанн го­во­рят, что ду­ши храб­рых прев­ра­тят­ся в прек­рас­ных птиц, ко­то­рые бу­дут пи­таться вкус­ны­ми пло­да­ми, тог­да как ду­ши тру­сов пе­рей­дут в прес­мы­ка­ющих­ся. У аби­по­нов су­щест­ву­ет по­верье о не­ко­то­рых мел­ких ут­ках, ле­та­ющих ста­ями по но­чам с пе­чальным свис­том. Ту­зем­ное во­об­ра­же­ние ви­дит в них неч­то об­щее с ду­ша­ми умер­ших, а в По­па­яне не уби­ва­ют го­лу­бей, счи­тая их оби­та­ли­щем душ умер­ших лю­дей. Уче­ние о пе­ре­се­ле­нии душ умер­ших в жи­вот­ных приз­на­ет­ся и в Юж­ной Аме­ри­ке; так, один мис­си­онер слы­шал, как чи­ри­канс­кая жен­щи­на в За­пад­ной Бра­зи­лии го­во­ри­ла при ви­де ли­си­цы: «Не ду­ша ли это мо­ей умер­шей до­че­ри?»

    В Аф­ри­ке пле­мя ма­ра­ви ду­ма­ет, су­дя по рас­ска­зам пу­те­шест­вен­ни­ков, что ду­ши злых прев­ра­ща­ют­ся в ша­ка­лов, а ду­ши доб­рых - в змей. Зу­лу­сы, по­ла­гая, что че­ло­век мо­жет прев­ра­титься в осу или яще­ри­цу, ве­рят в прев­ра­ще­ние умер­ших лю­дей в змей, т. е. та­ких жи­вот­ных, ко­то­рые бла­го­да­ря сво­ему свой­ст­ву ме­нять ко­жу так час­то иг­ра­ли роль в предс­тав­ле­ни­ях о воск­ре­се­нии и бес­смер­тии. В чрез­вы­чай­ном по­че­те на­хо­дят­ся там не­ко­то­рые безв­ред­ные зе­ле­ные или бу­рые змеи, ко­то­рые ти­хо и бес­страш­но за­пол­за­ют в до­ма; их при­ни­ма­ют за «ама­тон­го», или пред­ков. Умер­ше­го че­ло­ве­ка, прев­ра­тив­ше­го­ся в змею, по их мне­нию, мож­но уз­нать дво­яким об­ра­зом: ес­ли змея од­ног­ла­зая или име­ет ру­бец или дру­гой знак на те­ле, то она есть «итон­го» че­ло­ве­ка, от­ли­чав­ше­го­ся та­ки­ми же осо­бен­нос­тя­ми при жиз­ни, ес­ли же на ней нет ни­ка­ких осо­бых зна­ков, то «итон­го» яв­ля­ет­ся во сне в об­ра­зе че­ло­ве­ка и отк­ры­ва­ет та­ким об­ра­зом лич­ность змеи.

    В Гви­нее по­ла­га­ют, что обезьяны, оби­та­ющие вбли­зи клад­би­ща, вме­ща­ют в се­бе ду­ши умер­ших. В не­ко­то­рых мест­нос­тях обезьяны, кро­ко­ди­лы и змеи, при­ни­ма­емые за прев­ра­щен­ных лю­дей, счи­та­ют­ся свя­щен­ны­ми. Не­об­хо­ди­мо пом­нить, что та­ко­го ро­да по­ня­тия мо­гут сос­тав­лять в пси­хо­ло­гии ди­ка­рей лишь часть об­шир­но­го уче­ния о бу­ду­щей жиз­ни ду­ши. Как наг­ляд­ный при­мер это­го возьмем ве­ро­ва­ния нег­ров Зо­ло­то­го Бе­ре­га. Они счи­та­ют, что «кла», или «кра», жиз­нен­ная ду­ша, ста­но­вит­ся при смер­ти «си­за», или ду­хом, ко­то­рый мо­жет ос­та­ваться в до­ме при те­ле, му­чить жи­вых и при­чи­нять бо­лез­ни, по­ка не от­ле­тит или не бу­дет отог­нан зак­ли­на­ни­ями кол­ду­на к бе­ре­гам ре­ки Вольты, где ду­хи жи­вут и стро­ят се­бе жи­ли­ща. Но, нес­мот­ря на это, они мо­гут возв­ра­щаться и на са­мом де­ле возв­ра­ща­ют­ся из стра­ны ду­хов. Они спо­соб­ны воз­рож­даться вновь в те­ле но­во­рож­ден­ных де­тей, и ду­ша бед­ня­ка мо­жет, та­ким об­ра­зом, сде­латься бо­га­той. Мно­гие возв­ра­ща­ют­ся на зем­лю в об­ра­зе не лю­дей, а жи­вот­ных. Для аф­ри­канс­кой ма­те­ри, оп­ла­ки­ва­ющей свое ди­тя, большим уте­ше­ни­ем слу­жат сло­ва: «Он при­дет опять».

    На бо­лее вы­со­ких сту­пе­нях культу­ры уче­ние о вто­рич­ном воп­ло­ще­нии душ выс­ту­па­ет в пол­ном и мно­гос­то­рон­нем раз­ви­тии. Уче­ние о пе­ре­се­ле­нии душ, по-ви­ди­мо­му, не бы­ло при­ня­то древ­ни­ми арий­ца­ми, но оно наш­ло се­бе мес­то в фи­ло­со­фии ин­ду­сов, при­ла­ди­лось к ней и сос­тав­ля­ет су­щест­вен­ную сос­тав­ную часть этой сис­те­мы, об­щей брах­ма­низ­му и буд­диз­му. Сог­лас­но этой сис­те­ме пос­ле­до­ва­тельные рож­де­ния или су­щест­во­ва­ния долж­ны нес­ти на се­бе вли­яние ре­зульта­тов про­шед­шей и слу­жить под­го­тов­кой к пос­ле­ду­ющей жиз­ни. Для ин­ду­са те­ло есть лишь вре­мен­ное вмес­ти­ли­ще ду­ши, ко­то­рая, бу­ду­чи «за­ко­ва­на в це­пи сво­их пос­туп­ков» и «по­жи­ная пло­ды про­шед­ших дей­ст­вий», то воз­вы­ша­ет­ся, то по­ни­жа­ет­ся в длин­ной це­пи воп­ло­ще­ний в рас­те­ние, в жи­вот­ное, в че­ло­ве­ка, в бо­жест­во.

    Таким об­ра­зом, все су­щест­ва раз­ли­ча­ют­ся меж­ду со­бой вре­мен­но, но все они родст­вен­ны че­ло­ве­ку. Обезьяна, слон или чер­вяк мог­ли быть не­ког­да людьми и сно­ва мо­гут при­нять че­ло­ве­чес­кий об­раз. Че­рез раз­лич­ные те­ла про­хо­дят греш­ные ду­ши, ко­то­рых страс­ти низ­верг­ли из пер­во­быт­ной чис­то­ты в гру­бое су­щест­во. Мир, в ко­то­ром они не­сут зас­лу­жен­ную ка­ру за свои гре­хи во вре­мя преж­них су­щест­во­ва­ний, предс­тав­ля­ет со­бой ко­лос­сальное чис­ти­ли­ще, и са­ма жизнь - не что иное, как дол­гий и труд­ный про­цесс раз­ви­тия зла в доб­ро. В кни­ге Ма­ну ус­та­нов­ле­ны за­ко­ны, не­ко­то­рым ду­ши, об­ла­да­ющие доб­ры­ми ка­чест­ва­ми, при­об­ре­та­ют бо­жест­вен­ную при­ро­ду, тог­да как ду­ши, ко­то­рые уп­рав­ля­ют­ся только сво­ими страс­тя­ми, при­ни­ма­ют вновь че­ло­ве­чес­кий об­раз и, на­ко­нец, ду­ши, пог­ру­жен­ные во мрак зла, по­ни­жа­ют­ся до сте­пе­ни жи­вот­ных. Та­ким об­ра­зом, ряд пе­ре­се­ле­ний ду­ши идет в нис­хо­дя­щем по­ряд­ке от бо­гов и свя­тых, че­рез ря­ды выс­ших ас­ке­тов, брах­ма­нов, нимф, ца­рей и ми­нист­ров к ак­те­рам, пьяни­цам, пти­цам, пля­су­нам, мо­шен­ни­кам, сло­нам, ло­ша­дям, суд­рам, вар­ва­рам, ди­ким зве­рям, зме­ям, чер­вям, на­се­ко­мым и не­оду­шев­лен­ным пред­ме­там.

    Хотя от­но­ше­ние меж­ду прес­туп­ле­ни­ем в од­ной жиз­ни и на­ка­за­ни­ем в дру­гой по большей час­ти тем­но, в ко­дек­се ис­ку­пи­тельно­го странст­во­ва­ния душ мож­но, од­на­ко, ус­мот­реть стрем­ле­ние к со­от­ветст­вию меж­ду гре­хом и воз­мез­ди­ем, а так­же на­ме­ре­ние на­ка­зать греш­ни­ка его же собст­вен­ным гре­хом. В на­ка­за­ние за прес­туп­ле­ния, со­вер­шен­ные в преж­ней жиз­ни, лю­дям по­сы­ла­ют­ся вся­кие уродст­ва. Че­ло­век, во­ро­вав­ший пи­щу, бу­дет стра­дать от нес­ва­ре­ния же­луд­ка, кле­вет­ник бу­дет иметь гни­лое ды­ха­ние, ко­нок­рад бу­дет хро­мать. В на­ка­за­ние за свои де­ла лю­ди бу­дут воз­рож­даться иди­ота­ми, сле­пы­ми, глу­хи­ми, не­мы­ми, уро­да­ми и бу­дут пред­ме­том през­ре­ния для доб­ро­де­тельных лю­дей. Ис­ку­пив свое прес­туп­ле­ние в адс­ких му­ках, убий­ца брах­ма­на мо­жет пе­рей­ти в ди­кое жи­вот­ное или па­рию. Тот, кто пре­лю­бо­де­яни­ем обес­чес­тил сво­его ду­хов­но­го от­ца, сто раз воз­ро­дит­ся в ви­де тра­вы, кус­та, прес­мы­ка­юще­го­ся, пти­цы, пи­та­ющей­ся па­далью, хищ­но­го зве­ря. Жес­то­кие лю­ди сде­ла­ют­ся кро­во­жад­ны­ми жи­вот­ны­ми. Во­ру­ющие хлеб и мя­со прев­ра­тят­ся в крыс и кор­шу­нов. Вор, ук­рав­ший цвет­ную одеж­ду, ово­щи или бла­го­во­ния, сде­ла­ет­ся со­от­ветст­вен­но крас­ной ку­ро­пат­кой, пав­ли­ном или вы­ху­холью. Сло­вом, «смот­ря по ду­шев­но­му наст­ро­ению, в ко­то­ром че­ло­век со­вер­ша­ет тот или дру­гой пос­ту­пок, он пож­нет пло­ды это­го в об­ра­зе су­щест­ва, на­де­лен­но­го те­ми или дру­ги­ми ка­чест­ва­ми».

    Допущение то­го, что рас­те­ния мо­гут слу­жить вмес­ти­ли­щем странст­ву­ющей ду­ши, впол­не разъясня­ет по­ня­тие о ду­шах рас­те­ний. Пос­лед­няя идея хо­ро­шо зна­ко­ма при­ми­тив­ным пле­ме­нам в тех час­тях зем­но­го ша­ра, ко­то­рые на­хо­ди­лись под бо­лее или ме­нее сильным ин­ду­истс­ким вли­яни­ем. Так, нап­ри­мер, у да­яков на ост­ро­ве Бор­нео мож­но слы­шать о че­ло­ве­чес­ких ду­шах, все­лив­ших­ся в ство­лы де­ревьев. Они жи­вут, но по­те­ря­ли свою ин­ди­ви­ду­альность и чувст­ви­тельность. Сан­та­лы в Бен­га­лии по­ла­га­ют, что жес­то­ко­сер­дые муж­чи­ны и без­дет­ные жен­щи­ны веч­но по­еда­ют­ся чер­вя­ми и зме­ями, тог­да как доб­рые ду­ши вхо­дят в пло­до­вые де­ревья. Но ос­та­ет­ся не­яс­ным, нас­колько при­ве­ден­ные воз­зре­ния мож­но счи­тать не­за­ви­си­мы­ми от ин­ду­истс­ких идей о пе­ре­се­ле­нии душ.в рас­те­ния? Лю­бо­пыт­ное объясне­ние раз­ви­тия воз­зре­ний ин­ду­сов на ду­шу рас­те­ний встре­ча­ет­ся в од­ном со­чи­не­нии, от­но­ся­щем­ся к XVII в. В нем го­во­рит­ся, что не­ко­то­рые брах­ма­ны Ко­ро­ман­дельско­го бе­ре­га едят пло­ды, но ста­ра­тельно из­бе­га­ют вы­ры­вать рас­те­ние с кор­ня­ми, что­бы не пот­ре­во­жить ду­ши. Впро­чем, по сви­де­тельству то­го же ав­то­ра, лишь нем­но­гие стро­го при­дер­жи­ва­ют­ся это­го пра­ви­ла. Отс­ту­па­ющие же от не­го по­ла­га­ют, что ду­ши, жи­ву­щие в кор­нях и тра­вах, зак­лю­че­ны в слиш­ком низ­кие и през­рен­ные те­ла и, сле­до­ва­тельно, вы­иг­ры­ва­ют, бу­ду­чи вы­тес­не­ны от­ту­да, так как по­лу­ча­ют воз­мож­ность пе­рей­ти в те­ла лю­дей и жи­вот­ных. Кро­ме то­го, уче­ние брах­ма­нов о пе­ре­се­ле­нии душ в не­оду­шев­лен­ные пред­ме­ты име­ет так­же не­ко­то­рое от­но­ше­ние к те­ори­ям ди­ка­рей о пред­мет­ных ду­шах.

    

    

    Но при­ни­ма­ют ли буд­дис­ты впол­не ин­ду­истс­кое уче­ние о пе­ре­хо­де вся­кой ин­ди­ви­ду­альной ду­ши от од­но­го рож­де­ния к дру­го­му или раз­ви­ва­ют до ме­та­фи­зи­чес­ких тон­кос­тей по­ня­тие о про­дол­же­нии су­щест­во­ва­ния лич­нос­ти, они в лю­бом слу­чае с сис­те­ма­тич­ностью и пос­ле­до­ва­тельностью счи­та­ют, что жизнью че­ло­ве­ка в преж­ние су­щест­во­ва­ния оп­ре­де­ля­ет­ся его нас­то­ящее сос­то­яние и что судьбы его бу­ду­щих жиз­ней за­ви­сят от то­го, бу­дет ли он на­кап­ли­вать доб­ро­де­те­ли или по­ро­ки в нас­то­ящей. Па­мять, прав­да, обык­но­вен­но от­ка­зы­ва­ет­ся сох­ра­нять вос­по­ми­на­ние о прош­лых рож­де­ни­ях, но, как из­вест­но, она не сох­ра­ня­ет и све­де­ний о на­ча­ле на­шей нас­то­ящей жиз­ни. В слу­чае ца­ря Бим­са­ры, но­ги ко­то­ро­го бы­ли обож­же­ны и на­тер­ты солью по при­ка­за­нию его жес­то­ко­го сы­на, что­бы от­нять у не­го воз­мож­ность хо­дить, мож­но спро­сить: за что столь свя­той че­ло­век тер­пел по­доб­ные му­ки? За то, что в од­ной из сво­их преж­них жиз­ней он про­шел близ да­го­бы, не сняв ту­фель, и хо­дил по ков­ру жре­ца, не вы­мыв ног. Че­ло­век мо­жет на не­ко­то­рое вре­мя стать счаст­ли­вым за свои зас­лу­ги в преж­них сос­то­яни­ях, но ес­ли он не бу­дет про­дол­жать при­дер­жи­ваться доб­рых пра­вил, то в сле­ду­ющий раз он ро­дит­ся на свет в ви­де ка­ко­го-ни­будь зве­ря, а за­тем в ви­де пре­ты, или низ­ше­го ду­ха. Гор­дец мо­жет воз­ро­диться уро­дом с толс­ты­ми гу­ба­ми, де­мо­ном или чер­вя­ком Буд­дистс­кая те­ория «дей­ст­вий (кар­ма)», по ко­то­рой участь всех чувст­ву­ющих су­ществ оп­ре­де­ля­ет­ся не при­суж­да­емым ей на­ка­за­ни­ем или наг­ра­дой, но ро­ко­вой связью при­чи­ны с пос­ледст­ви­ем, при­чем нас­то­ящее всег­да яв­ля­ет­ся ре­зульта­том про­шед­ше­го че­рез пос­редст­во неп­ре­рыв­но­го ря­да при­чин и дей­ст­вий, предс­тав­ля­ет со­бой од­ну из са­мых за­ме­ча­тельных форм раз­ви­тия нравст­вен­ной фи­ло­со­фии.

    Буддизм, по­доб­но брах­ма­низ­му, от ко­то­ро­го он от­де­лил­ся, обык­но­вен­но приз­на­вал пе­ре­се­ле­ния душ меж­ду че­ло­ве­чес­ки­ми и по­лу­бо­жест­вен­ны­ми су­щест­ва­ми и жи­вот­ны­ми, а в иск­лю­чи­тельных слу­ча­ях до­пус­кал да­же дег­ра­да­цию их до сте­пе­ни рас­те­ния или ве­щи. Как ум буд­дис­тов вы­ра­бо­тал уче­ние о ме­темп­си­хо­зе, или пе­ре­се­ле­нии душ, мож­но ви­деть в бес­ко­неч­ных ле­ген­дах о прев­ра­ще­ни­ях са­мо­го Га­ута­мы[104], про­шед­ше­го 550 рож­де­ний, пре­тер­пев­ше­го стра­да­ния и нуж­ду в те­че­ние бес­чис­лен­ных ве­ков, что­бы при­об­рес­ти та­ким об­ра­зом воз­мож­ность ос­во­бо­дить чувст­ву­ющие су­щест­ва от стра­да­ний, при­су­щих все­му жи­ву­ще­му. Че­ты­ре ра­за он яв­лял­ся в ви­де Ма­га-Бра­мы, 20 раз в ви­де ду­ха (де­ва) Сек­ры и мно­го раз Про­хо­дил че­рез сос­то­яния от­шельни­ка, ца­ря, бо­га­ча, ра­ба, гор­шеч­ни­ка, иг­ро­ка, ле­ка­ря зме­иных уку­сов, обезьяны, сло­на, бы­ка, змеи, бе­ка­са, ры­бы, ля­гуш­ки и дре­вес­но­го ду­ха. Ког­да, на­ко­нец, он сде­лал­ся выс­шим Буд­дой, его ра­зум, по­доб­но со­су­ду, пе­ре­пол­нен­но­му ме­дом, на­пол­нил­ся амб­ро­зи­ей ис­ти­ны, и он про­возг­ла­сил свою по­бе­ду над жизнью.

    В ан­тич­ной ли­те­ра­ту­ре про древ­них егип­тян рас­ска­зы­ва­ет­ся, что они при­ни­ма­ли уче­ние о пе­ре­се­ле­нии душ или в фор­ме пос­ле­до­ва­тельных воп­ло­ще­ний бес­смерт­ной ду­ши в те­ла зем­ных, во­дя­ных и воз­душ­ных су­ществ и об­рат­но в че­ло­ве­ка, или как следст­вие бо­лее, прос­то­го за­ко­на воз­мез­дия за пос­туп­ки, по ко­то­ро­му, нап­ри­мер, злые лю­ди возв­ра­ща­ют­ся на зем­лю в ви­де не­чис­тых жи­вот­ных. Изоб­ра­же­ния и иерог­ли­фи­чес­кие из­ре­че­ния «Кни­ги мерт­вых», прав­да, не да­ют нам не­об­хо­ди­мо­го подт­верж­де­ния этих пред­по­ло­же­ний, так как да­же мис­ти­чес­кие прев­ра­ще­ния ду­ши не мо­гут еще на­зы­ваться пе­ре­се­ле­ни­ями. Оче­вид­но, по­это­му центр, от­ку­да уче­ние о мо­ральном ме­темп­си­хо­зе мог­ло пе­рей­ти в древ­ние ре­ли­гии, на­до ис­кать ни­как не в Егип­те.

    В гре­чес­кой фи­ло­со­фии предс­та­ви­те­ля­ми этих воз­зре­ний яв­ля­ют­ся ве­ли­кие фи­ло­со­фы. Пла­то­ну из­вест­но ми­фи­чес­кое уче­ние о воп­ло­ще­нии душ в фор­мах, со­от­ветст­ву­ющих ка­чест­вам, при­об­ре­тен­ным в нас­то­ящей жиз­ни, на­чи­ная от те­ла фи­ло­со­фа или влюб­лен­но­го и кон­чая ти­ра­на­ми и узур­па­то­ра­ми, да­лее, о ду­шах, пе­ре­се­ля­ющих­ся в жи­вот­ных и под­ни­ма­ющих­ся вновь до че­ло­ве­чес­ко­го дос­то­инст­ва, смот­ря по жиз­ни, ко­то­рую они ве­ли, о пти­цах, в ко­то­рых жи­вут лег­ко­мыс­лен­ные ду­ши, об уст­ри­цах, не­су­щих в изг­на­нии на­ка­за­ние за глу­бо­кое не­ве­жест­во. Пи­фа­гор на са­мом се­бе де­монст­ри­ру­ет при­мер сво­его уче­ния о пе­ре­се­ле­нии душ: он уз­на­ет в хра­ме Ге­ры мес­то, где ви­сел щит, при­над­ле­жав­ший ему не­ког­да, ког­да он был Ев­фор­бом, ко­то­ро­го Ме­не­лай убил при оса­де Трои. Позд­нее он был Гер­мо­ти­мом, кла­зо­менс­ким про­ро­ком, пог­ре­бе­ние ко­то­ро­го бы­ло преж­дев­ре­мен­но отп­разд­но­ва­но, ког­да его ду­ша лишь на вре­мя по­ки­ну­ла те­ло. Пос­ле это­го, как рас­ска­зы­ва­ет Лу­ки­ан, его про­ро­чес­кая ду­ша пе­ре­се­ли­лась в пе­ту­ха. Ми­килл про­сит это­го пе­ту­ха рас­ска­зать ему про Трою, «про­ис­хо­ди­ло ли там все так, как опи­сал Го­мер?» Но пе­тух от­ве­ча­ет: «Как мог я это знать, о, Ми­килл? Во вре­мя этих со­бы­тий я был верб­лю­дом в Бакт­рии».

    В позд­ней­шей ев­рей­ской фи­ло­со­фии уче­ние о пе­ре­се­ле­нии душ, «гил­гул», или пе­ред­ви­же­нии их, при­ня­ли каб­ба­лис­ты и под­дер­жи­ва­ли его пос­редст­вом то­го ха­рак­тер­но­го ме­то­да тол­ко­ва­ния Биб­лии, о ко­то­ром по­лез­но вспо­ми­нать вре­мя от вре­ме­ни для пре­дос­те­ре­же­ния мис­ти­чес­ких тол­ко­ва­те­лей на­ших дней. Ду­ша Ада­ма пе­реш­ла в Да­ви­да[105] и пе­рей­дет в мес­сию; в са­мом де­ле, не встре­ча­ют­ся ли заг­лав­ные бук­вы их имен в име­ни Ада­ма и не го­во­рит ли Иезе­ки­иль: «Слу­га мой Да­вид бу­дет их ца­рем во­ве­ки»? Ду­ша Ка­ина пе­ре­хо­дит в Иофо­ра, а ду­ша Аве­ля - в Мо­исея, и по­то­му-то Иофор от­да­ет свою дочь в же­ны Мо­исею. Ду­ши пе­ре­се­ля­ют­ся в жи­вот­ных, птиц и га­дов: не есть ли Ях­ве «царь ду­хов вся­кой пло­ти»? Тот, кто со­вер­шил хоть один грех при всех доб­рых де­лах, дол­жен прев­ра­титься в жи­вот­ное. Ду­ша то­го, кто по­даст ев­рею не­чис­тую пи­щу, пе­ре­се­лит­ся в лист, го­ни­мый вет­ром в раз­ные сто­ро­ны, «по­то­му что вы бу­де­те по­доб­ны ду­бу с увя­да­ющи­ми листьями». Ес­ли же кто сквер­нос­ло­вит - ду­ша его пе­рей­дет в не­мой ка­мень, по­доб­но На­ва­лу: «И он стал кам­нем». В хрис­ти­анст­ве на­ибо­лее за­ме­ча­тельны­ми предс­та­ви­те­ля­ми уче­ния о пе­ре­се­ле­нии душ яв­ля­ют­ся ма­ни­хеи. Мы слы­шим от них, что ду­ши греш­ни­ков пе­ре­хо­дят в ди­ких зве­рей, тем бо­лее отв­ра­ти­тельных, чем греш­нее ду­ши. Тот, кто убьет кры­су или ку­ри­цу, сам сде­ла­ет­ся кры­сой или ку­ри­цей. Ду­ши мо­гут пе­рей­ти в рас­те­ния, ко­то­рые по­это­му име­ют не только жизнь, но и смысл. Ду­ши жне­цов пе­ре­хо­дят в бо­бы и яч­мень, что­бы быть в свою оче­редь сре­зан­ны­ми, по­че­му изб­ран­ные и ста­ра­лись объяснить хле­бу, ко­то­рый они ели, что не они жа­ли пше­ни­цу, из ко­то­рой он ис­пе­чен. Ду­ши пос­ле­до­ва­те­лей ду­хов­но низ­кой об­щи­ны, жи­ву­щей в бра­ке, долж­ны пе­рей­ти в ды­ни и огур­цы, что­бы очис­титься пос­ле съеде­ния их и стать изб­ран­ны­ми. Впро­чем, эти под­роб­нос­ти дош­ли до нас от про­тив­ни­ков ма­ни­хе­ев, по­это­му ос­та­ет­ся не­ре­шен­ным, нас­колько пос­лед­ние дей­ст­ви­тельно и серьезно ве­ри­ли по­доб­ным ве­щам. Од­на­ко, до­пус­кая пре­уве­ли­че­ния и несп­ра­вед­ли­вос­ти, мы все-та­ки име­ем пра­во счи­тать эти опи­са­ния ос­но­ван­ны­ми на фак­тах. По-ви­ди­мо­му, ма­ни­хей­ская сек­та, со­еди­нив уче­ния Зо­ро­аст­ра, Буд­ды и Хрис­та в од­но транс­цен­ден­тальное ас­ке­ти­чес­кое ве­ро­ва­ние, при­ня­ла ин­дус­скую те­орию на­ка­за­ния и очи­ще­ния душ пу­тем пе­ре­се­ле­ния в жи­вот­ных и рас­те­ния.

    В позд­ней­шие вре­ме­на уче­ние о пе­ре­се­ле­нии душ мно­гок­рат­но упо­ми­на­ет­ся в от­но­ше­нии од­ной из об­лас­тей Юго-За­пад­ной Азии. Вильгельм Рей­сб­рук го­во­рит, что по­ня­тие о пос­то­ян­ном пе­ре­се­ле­нии душ из од­но­го те­ла в дру­гое бы­ло расп­рост­ра­не­но у сред­не­ве­ко­вых нес­то­ри­ан­цев. Он так­же упо­ми­на­ет о до­вольно смыш­ле­ном ду­хов­ном ли­це из их чис­ла, ко­то­рый го­во­рил с ним о ду­шах жи­вот­ных и спра­ши­вал, най­дут ли они се­бе та­кое убе­жи­ще, где бы им не­нуж­но бы­ло ра­бо­тать пос­ле смер­ти. Рав­вин Ве­ни­амин Ту­дельский упо­ми­на­ет в XII в. о дру­зах Гер­монс­кой го­ры: «Они го­во­рят, что ду­ша доб­ро­де­тельно­го че­ло­ве­ка пе­ре­хо­дит в те­ло но­во­рож­ден­но­го мла­ден­ца, тог­да как ду­ши греш­ни­ков пе­ре­се­ля­ют­ся в со­бак или в дру­гих жи­вот­ных». По­доб­ные предс­тав­ле­ния, по-ви­ди­мо­му, еще до сих пор не ис­чез­ли у предс­та­ви­те­лей пле­ме­ни дру­зов. На­са­иры так­же ви­дят в пе­ре­се­ле­нии душ средст­во воз­мез­дия и очи­ще­ния. Не­ве­ру­ющие, по их мне­нию, долж­ны прев­ра­титься в верб­лю­дов, ос­лов, со­бак, овец; не­по­кор­ные на­са­иры - в ев­ре­ев, сун­ни­тов или хрис­ти­ан. Ду­ши же вер­ных пе­ре­хо­дят в но­вые те­ла в сво­ем на­ро­де. Для пос­лед­них дос­та­точ­но нес­колько пе­ре­мен «со­ро­чек» (т. е. тел), что­бы дос­тиг­нуть рая или сде­латься звез­да­ми. При­ме­ры по­доб­ных ве­ро­ва­ний в пре­де­лах сов­ре­мен­ной хрис­ти­анс­кой Ев­ро­пы встре­ча­ют­ся у бол­гар, ко­то­рые по­ла­га­ют, что тур­ки, ни­ког­да не ев­шие сви­ни­ны, прев­ра­ща­ют­ся пос­ле сво­ей смер­ти в ка­ба­нов. Об­щест­во, од­наж­ды соб­рав­ше­еся есть жа­ре­но­го ка­ба­на, долж­но бы­ло от­ка­заться от это­го, по­то­му что ку­шанье брыз­ну­ло слю­ной в огонь, а в ушах его ока­за­лись лос­кут­ки бу­маж­ной ма­те­рии, в ко­то­рых зна­ющие лю­ди не­мед­лен­но уз­на­ли ос­тат­ки преж­ней чал­мы. Впро­чем, та­кие слу­чаи сос­тав­ля­ют иск­лю­че­ние: пе­ре­се­ле­ние душ ни­ког­да не при­над­ле­жа­ло к чис­лу важ­ней­ших хрис­ти­анс­ких уче­ний, хо­тя оно и не бы­ло чуж­до сред­не­ве­ко­вой схо­лас­ти­ке, и да­же в но­вей­шее вре­мя экс­цент­рич­ные те­оло­ги то там, то здесь под­дер­жи­ва­ли его. Впро­чем, бы­ло бы уди­ви­тельно, ес­ли бы де­ло бы­ло ина­че. М^ час­то наб­лю­да­ли в ис­то­рии ве­ро­ва­ний, как предс­тав­ле­ния лю­дей древ­ней­шей культу­ры вы­рож­да­ют­ся, прев­ра­ща­ясь в пе­ре­жи­ток, и за­тем вре­мя от вре­ме­ни вновь ожи­ва­ют. Ес­ли ду­ши не странст­ву­ют, то уче­ния мо­гут пе­ре­се­ляться: так, уче­ние о ме­темп­си­хо­зе, ко­чуя в те­че­ние ве­ков, наш­ло се­бе на­ко­нец прис­та­ни­ще в умах Фурье и Сом-Дже­нин­са.

    Таким об­ра­зом, мы прос­ле­ди­ли древ­нее уче­ние о пе­ре­се­ле­нии душ на всех его ста­ди­ях в ци­ви­ли­за­ции все­го ми­ра. Мы ви­де­ли его рас­се­ян­ным меж­ду ту­зем­ны­ми пле­ме­на­ми Аме­ри­ки и Аф­ри­ки, уко­ре­нив­шим­ся у ази­атс­ких на­ро­дов, прев­ра­щен­ным у ин­ду­сов в сис­те­му нравст­вен­ной фи­ло­со­фии. Мы мо­жем спро­сить те­перь: что же бы­ло пер­во­на­чальным ис­точ­ни­ком и сти­му­лом к раз­ви­тию уче­ния о пе­ре­се­ле­нии душ? Этот воп­рос мо­жет быть до не­ко­то­рой сте­пе­ни раз­ре­шен, хо­тя и не­дос­та­точ­но для пол­но­го объясне­ния его.

    Учение о возв­ра­ще­нии душ пред­ков, пе­ре­да­ющих та­ким об­ра­зом умст­вен­ное и фи­зи­чес­кое сходст­во с со­бой сво­им по­том­кам и родст­вен­ни­кам, бы­ло уже упо­мя­ну­то на­ми как сос­тав­ля­ющее са­мо по се­бе весьма ра­зум­ную фи­ло­софс­кую ги­по­те­зу для объясне­ния родст­вен­но­го сходст­ва, пе­ре­хо­дя­ще­го из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние. Но как мог­ла ро­диться мысль, что че­ло­ве­чес­кие ду­ши спо­соб­ны все­ляться в те­ла зве­рей и птиц? Ди­ка­ри, как уже бы­ло по­ка­за­но вы­ше, не без ра­зум­но­го ос­но­ва­ния при­ни­ма­ют, что жи­вот­ные об­ла­да­ют ду­ша­ми, сход­ны­ми с их собст­вен­ны­ми ду­ша­ми, и в этом сос­то­янии умст­вен­но­го раз­ви­тия пе­ре­се­ле­ние че­ло­ве­чес­кой ду­ши в те­ло жи­вот­но­го яв­ля­ет­ся, по край­ней ме­ре, воз­мож­ным. Но эта точ­ка зре­ния са­ма по се­бе еще не на­во­дит на по­доб­ную мысль.

    Взгляд, выс­ка­зан­ный на­ми в од­ной из пре­ды­ду­щих глав от­но­си­тельно про­ис­хож­де­ния по­ня­тия о ду­ше во­об­ще, мо­жет по­мочь нам и в этом слу­чае. По­доб­но то­му как пер­вое предс­тав­ле­ние о ду­ше долж­но бы­ло быть предс­тав­ле­ни­ем о ду­ше че­ло­ве­ка, ко­то­рое за­тем по ана­ло­гии расп­рост­ра­ни­лось на ду­ши жи­вот­ных, рас­те­ний и т. д., так и пер­во­на­чальное предс­тав­ле­ние о пе­ре­се­ле­нии душ зак­лю­ча­лось в пря­мом и ло­гич­ном зак­лю­че­нии, что че­ло­ве­чес­кие ду­ши воз­рож­да­ют­ся в но­вых че­ло­ве­чес­ких те­лах, при­чем они уз­на­ют­ся по се­мей­но­му сходст­ву в пос­ле­ду­ющих по­ко­ле­ни­ях. За­тем эта мысль бы­ла рас­ши­ре­на до сте­пе­ни воз­рож­де­ния ду­ши в об­ра­зе жи­вот­ных и т. д. У ди­ка­рей су­щест­ву­ет нес­колько чет­ко оп­ре­де­лен­ных по­ня­тий, ко­то­рые впол­не со­от­ветст­ву­ют та­ко­му воз­зре­нию. По­лу­че­ло­ве­чес­кие чер­ты, дей­ст­вия и ха­рак­те­ры жи­вот­ных сос­тав­ля­ют пред­мет вни­ма­тельно­го наб­лю­де­ния для ди­ка­рей, так же как и для де­тей. Жи­вот­ное предс­тав­ля­ет ис­тин­ное воп­ло­ще­ние об­ще­из­вест­ных че­ло­ве­чес­ких свойств: та­кие наз­ва­ния, как, нап­ри­мер, лев, мед­ведь, ли­си­ца, со­ва, по­пу­гай, ехид­на, чер­вяк, упот­реб­ля­емые как эпи­тет, со­еди­ня­ют в од­ном сло­ве ха­рак­тер­ную чер­ту це­лой че­ло­ве­чес­кой жиз­ни. В со­от­ветст­вии с этим при раз­бо­ре част­нос­тей уче­ния о пе­ре­се­ле­нии душ у ди­ка­рей мы ви­дим, что жи­вот­ные час­то предс­тав­ля­ют оче­вид­ное сходст­во по ха­рак­те­ру с те­ми че­ло­ве­чес­ки­ми су­щест­ва­ми, ду­ши ко­то­рых буд­то бы пе­реш­ли в них. Та­ким об­ра­зом, вы­мы­сел ди­ка­ря-фи­ло­со­фа о пе­ре­се­ле­нии душ мог слу­жить в не­ко­то­ром ро­де объясне­ни­ем сходст­ва меж­ду жи­вот­ным и че­ло­ве­ком.

    Эта мысль выс­ту­па­ет еще рез­че в уче­ни­ях бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, пе­ре­ра­бо­тав­ших предс­тав­ле­ние о пе­ре­се­ле­нии душ в нравст­вен­ное уче­ние о воз­мез­дии. Здесь со­от­ветст­вие в вы­бо­ре жи­вот­ных так же оче­вид­но для сов­ре­мен­но­го кри­ти­ка, как оно долж­но бы­ло быть по­нят­но для древ­не­го по­ня­тия ме­темп­си­хо­за. Мо­жет быть, са­мо наг­ляд­ное восп­ро­из­ве­де­ние сос­то­яния, в ко­то­ром соз­да­ва­лось те­оло­ги­чес­кое уче­ние ме­темп­си­хо­за в от­да­лен­ной древ­нос­ти, мы на­хо­дим в про­из­ве­де­ни­ях сов­ре­мен­но­го мис­ти­ка. В ду­хов­ном ми­ре, го­во­рит Эм­ма­ну­ил Све­ден­борг, лю­ди, ко­то­рые отк­ры­ли дос­туп к се­бе дьяво­лу и ус­во­или при­ро­ду жи­вот­ных, сде­лав­шись ли­си­ца­ми по хит­рос­ти и т. д., яв­ля­ют­ся в об­ра­зе тех са­мых жи­вот­ных, с ко­то­ры­ми они сход­ны по ха­рак­те­ру. На­ко­нец, од­на из са­мых за­ме­ча­тельных сто­рон уче­ния о пе­ре­се­ле­нии душ - его бли­зость к идее, име­ющей глу­бо­кие кор­ни в ис­то­рии фи­ло­со­фии, а имен­но к идее эво­лю­ции ор­га­ни­чес­кой жиз­ни от рас­те­ний до низ­ших жи­вот­ных и да­лее, че­рез выс­ших жи­вот­ных до че­ло­ве­ка, не го­во­ря уже о сверхъестест­вен­ных су­щест­вах, пе­ре­но­сит­ся те­ори­ей пе­ре­се­ле­ния душ в сфе­ру пос­ле­до­ва­тельных рас­ти­тельных и жи­вот­ных жиз­ней од­но­го и то­го же су­щест­ва.

    Здесь бу­дет умест­но ска­зать нес­колько слов о пред­ме­те, ко­то­рый не сле­ду­ет упус­кать из ви­ду, так как он со­еди­ня­ет две глав­ные вет­ви уче­ния о бу­ду­щей жиз­ни. К со­жа­ле­нию, о нем труд­но го­во­рить в оп­ре­де­лен­ных вы­ра­же­ни­ях и тем бо­лее труд­но прос­ле­дить его ис­то­ри­чес­ки, срав­ни­вая меж­ду со­бой воз­зре­ния при­ми­тив­ных и ци­ви­ли­зо­ван­ных об­ществ. Я имею в ви­ду уче­ние о те­лес­ном об­нов­ле­нии, или воск­ре­се­нии. Для при­ми­тив­ных об­ществ не ка­жет­ся не­об­хо­ди­мым, что­бы пе­ре­жи­ва­ющая те­ло ду­ша бы­ла снаб­же­на но­вым те­лом, по­то­му что она в их во­об­ра­же­нии по су­щест­ву сво­ему есть неч­то тон­кое и воз­душ­ное, спо­соб­ное к са­мос­то­ятельной жиз­ни, по­доб­но лю­бым те­лес­ным су­щест­вам. Опи­са­ния заг­роб­но­го ми­ра у ди­ка­рей час­то предс­тав­ля­ют со­бой столь точ­ное восп­ро­из­ве­де­ние их нас­то­ящей жиз­ни, что но, по-ви­ди­мо­му, вер­но опи­сы­ва­ет гре­чес­кие пог­ре­бальные це­ре­мо­нии и упо­ми­на­ет о жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях ло­ша­дей, не­вольниц и ви­но­чер­пи­ев, иног­да бы­ва­ет труд­но ре­шить, при­пи­сы­ва­ют ли они умер­шим та­кие же те­ла, как и жи­вым, или нет. Не­большо­го же чис­ла фак­тов это­го ро­да ед­ва ли дос­та­точ­но, что­бы при­нять или от­верг­нуть су­щест­во­ва­ние у при­ми­тив­ных пле­мен оп­ре­де­лен­но­го предс­тав­ле­ния о те­лес­ном воск­ре­се­нии.

    Далее, нуж­но об­ра­тить вни­ма­ние на обы­чай, столь об­щий и при­ми­тив­ным и бо­лее раз­ви­тым об­щест­вам, сох­ра­нять ос­тан­ки умер­ших, на­чи­ная с ку­соч­ков кос­тей до це­лых му­ми­фи­ци­ро­ван­ных тел. Всем из­вест­но, нас­колько расп­рост­ра­не­но ве­ро­ва­ние, что от­ле­тев­шие ду­ши час­то бы­ва­ют склон­ны по­се­щать свои те­лес­ные ос­тан­ки, как это вид­но в об­ще­из­вест­ных изоб­ра­же­ни­ях еги­петс­ких пог­ре­бальных об­ря­дов. Но сох­ра­не­ние этих ос­тан­ков, да­же ис­хо­дя из идеи о пос­то­ян­ной свя­зи меж­ду те­лом и ду­шой, тем не ме­нее не обус­лов­ли­ва­ет­ся еще иде­ей о те­лес­ном воск­ре­се­нии. При раз­бо­ре тес­но свя­зан­но­го с ней уче­ния о ме­темп­си­хо­зе я опи­сал те­орию пе­ре­се­ле­ния душ в но­вое че­ло­ве­чес­кое те­ло как неч­то подт­верж­да­ющее мысль о те­лес­ном воск­ре­се­нии на зем­ле. С той же точ­ки зре­ния те­лес­ное воск­ре­се­ние на не­бе или в царст­ве те­ней, в сущ­нос­ти, предс­тав­ля­ет со­бой пе­ре­се­ле­ние ду­ши.

    Это яс­но вы­ра­же­но у тех ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, в ре­ли­гии ко­то­рых оба уче­ния при­ни­ма­ют сра­зу бо­лее оп­ре­де­лен­ную фор­му и прак­ти­чес­кое зна­че­ние. В Риг­ве­де встре­ча­ют­ся мес­та­ми яс­ные ука­за­ния на те­лес­ное воск­ре­се­ние: об умер­ших го­во­рит­ся как о прос­вет­лен­ных су­щест­вах, об­ле­чен­ных в свое те­ло. Здесь же бла­го­чес­ти­вым лю­дям обе­ща­ет­ся, что они воз­ро­дят­ся в но­вом ми­ре со сво­им те­лом. В брах­ма­низ­ме и буд­диз­ме воз­рож­де­ние душ в те­лес­ной обо­лоч­ке для жиз­ни на не­бе или в аду предс­тав­ля­ет со­бой только как бы част­ный слу­чай пе­ре­се­ле­ния душ. Воп­рос о древ­нем иранс­ком уче­нии о воск­ре­се­нии, ко­то­рое, по мне­нию не­ко­то­рых, свя­за­но с позд­ней­шим ев­рей­ским уче­ни­ем, весьма те­мен. В ран­нем хрис­ти­анст­ве кон­цеп­ция о те­лес­ном воск­ре­се­нии раз­ра­бо­та­на с осо­бой си­лой и пол­но­той в уче­нии апос­то­ла Пав­ла. Для точ­но­го разъясне­ния это­го уче­ния в том ви­де, как оно предс­тав­ля­лось умам позд­ней­ших бо­гос­ло­вов, весьма по­учи­тельно при­вес­ти сле­ду­ющее за­ме­ча­тельное мес­то из Ори­ге­на, где он го­во­рит «о те­лес­ном ве­щест­ве, ко­то­рое, ка­кое бы оно ни за­ни­ма­ло мес­то, всег­да слу­жит ду­ше, те­перь, прав­да, лишь те­лес­ным об­ра­зом, но за­то бо­лее тон­ким и чис­тым, что на­зы­ва­ет­ся, ду­хов­ным об­ра­зом».

    Остановившись на -этих ме­та­фи­зи­чес­ких уче­ни­ях те­оло­гии ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра, мы зай­мем­ся те­перь ря­дом ве­ро­ва­ний, бо­лее важ­ных по сво­ему прак­ти­чес­ко­му зна­че­нию и бо­лее оп­ре­де­лен­ных в по­ни­ма­нии ди­ка­рей. Мож­но сме­ло до­пус­тить, что не­ког­да су­щест­во­ва­ли, а мо­жет быть, су­щест­ву­ют и те­перь при­ми­тив­ные об­щест­ва, со­вер­шен­но ли­шен­ные ка­ко­го бы то ни бы­ло предс­тав­ле­ния о бу­ду­щей жиз­ни. Тем не ме­нее ос­то­рож­ные эт­ног­ра­фы долж­ны с не­до­ве­ри­ем от­но­ситься к опи­са­ни­ям по­доб­ных пле­мен, по­то­му что ди­карь, го­во­ря об умер­ших, что они уже не жи­вут бо­лее, мо­жет быть, хо­чет только ска­зать, что они умер­ли. Ес­ли спро­сить жи­те­ля Вос­точ­ной Аф­ри­ки, что ста­лось с его пог­ре­бен­ны­ми пред­ка­ми, «древ­ни­ми людьми», он от­ве­тит: «Они кон­чи­лись», а меж­ду тем он твер­до ве­рит в то, что их ду­ши про­дол­жа­ют жить. В од­ном опи­са­нии ре­ли­ги­оз­ных предс­тав­ле­ний зу­лу­сов, сос­тав­лен­ном со слов ту­зем­ца, при­во­дят­ся сло­ва Ун­ку­лун­ку­лу, «древ­не­го-древ­не­го ста­ри­ка», ко­то­рый ска­зал, что лю­ди «долж­ны уми­рать нав­сег­да» и что он поз­во­лил им уме­реть, что­бы ни­ког­да не вста­вать. При на­шем под­роб­ном зна­комст­ве с ре­ли­ги­ей зу­лу­сов, ду­ши ко­то­рых не только про­дол­жа­ют жить в под­зем­ном ми­ре, но да­же ста­но­вят­ся бо­жест­ва­ми для жи­ву­щих, мы в сос­то­янии по­нять под­лин­ный смысл этих слов. Без та­ких све­де­ний мы мог­ли бы уви­деть в них от­ри­ца­ние су­щест­во­ва­ния ду­ши пос­ле смер­ти.

    Это же за­ме­ча­ние мо­жет быть при­ло­же­но к од­но­му из са­мых по­ло­жи­тельных от­ри­ца­ний бу­ду­щей жиз­ни, ко­то­рое только мож­но най­ти у ди­ких пле­мен, имен­но к по­эме пле­ме­ни дин­ка, на Бе­лом Ни­ле, от­но­ся­щей­ся к Ден­ди­ду, твор­цу:

    

    

    Нужно, од­на­ко, за­ме­тить, что близ­кие со­се­ди этих дин­ка, ба­ри, ве­рят, что мерт­вые возв­ра­ща­ют­ся для но­вой жиз­ни на зем­ле. По­это­му воз­ни­ка­ет воп­рос: от­ри­ца­ет ли по­эма дин­ка только ве­ро­ва­ние в те­лес­ное воск­ре­се­ние или и ве­ро­ва­ние в не­уми­ра­ющую приз­рач­ную ду­шу? Мис­си­онер Ка­уф­ман го­во­рит, что дин­ка не ве­рят в бес­смер­тие ду­ши, что они ви­дят в ней только «ды­ха­ние» и что со смертью для них все кон­ча­ет­ся. Про­ти­во­по­лож­ное за­яв­ле­ние Врен-Рол­ле зас­тав­ля­ет ду­мать, что они ве­рят в заг­роб­ную жизнь. Но как тот, так и дру­гой ав­тор ос­тав­ля­ют не­ре­шен­ным воп­рос, приз­на­ет ли это пле­мя су­щест­во­ва­ние ду­ши, жи­ву­щей пос­ле смер­ти че­ло­ве­ка.

    Рассматривая ре­ли­гии при­ми­тив­ных об­ществ как од­но це­лое, мы во вся­ком слу­чае не оши­бем­ся, ес­ли при­мем ве­ру в бу­ду­щую жизнь ду­ши за один из их глав­ных и об­щих эле­мен­тов. Но здесь не­об­хо­ди­мо разъяснить, ог­ра­ни­чить и точ­но оп­ре­де­лить этот круг идей, что­бы не дать се­бя вов­лечь сов­ре­мен­ны­ми бо­гос­ловс­ки­ми по­ня­ти­ями в оши­боч­ное ис­тол­ко­ва­ние пер­во­быт­ных ве­ро­ва­ний. При та­ких ис­сле­до­ва­ни­ях нуж­но из­бе­гать вы­ра­же­ния «бес­смер­тие ду­ши», по­то­му что оно мо­жет на­вес­ти на лож­ный путь. Сом­ни­тельно, что­бы мыш­ле­ние ди­ка­ря ус­во­ило се­бе во­об­ще от­чет­ли­вое предс­тав­ле­ние о бес­смер­тии; в са­мом де­ле, про­шед­шее и бу­ду­щее быст­ро ста­но­вят­ся тем­ны­ми, как только ум ди­ка­ря от­ры­ва­ет­ся от нас­то­яще­го, что­бы раз­мыш­лять о них. Ме­ра ме­ся­цев и лет те­ря­ет­ся да­же в уз­ких пре­де­лах от­дельной че­ло­ве­чес­кой жиз­ни, и предс­тав­ле­ния жи­ву­ще­го о ду­ше умер­ше­го блед­не­ют и ис­че­за­ют по ме­ре то­го, как у пер­во­го сгла­жи­ва­ют­ся впе­чат­ле­ния, под­дер­жи­вав­шие эти вос­по­ми­на­ния. Да­же у пле­мен, твер­до при­дер­жи­ва­ющих­ся уче­ния о том, что ду­ша пе­ре­жи­ва­ет те­ло, предс­тав­ле­ния об этом не­оди­на­ко­вы. В ди­кой, как и в ци­ви­ли­зо­ван­ной, жиз­ни ог­ра­ни­чен­ные и бес­печ­ные на­ту­ры не ду­ма­ют о бу­ду­щем ми­ре, пос­кольку они счи­та­ют его слиш­ком от­да­лен­ным, а скеп­ти­чес­кие умы от­вер­га­ют его как ни на чем не ос­но­ван­ное су­еве­рие или не вду­мы­ва­ют­ся в по­лез­ность на­деж­ды, зак­лю­ча­ющей­ся в этой идее. Кро­ме то­го, бес­смер­тие да­ле­ко не при­ни­ма­ет­ся за удел, об­щий для всех лю­дей: це­лые слои оп­ре­де­лен­но иск­лю­ча­ют­ся из не­го.

    На ост­ро­вах Тон­га бу­ду­щая жизнь бы­ла при­ви­ле­ги­ей од­ной кас­ты. По ве­ро­ва­нию ту­зем­цев, их пред­во­ди­те­ли и выс­шие клас­сы пе­ре­хо­ди­ли в бо­жест­вен­ном прос­вет­ле­нии в стра­ну бла­женст­ва Бо­ло­ту, а низ­шие клас­сы бы­ли на­де­ле­ны только та­ки­ми ду­ша­ми, ко­то­рые уми­ра­ли вмес­те с те­ла­ми. И хо­тя не­ко­то­рые из чле­нов это­го клас­са име­ли сме­лость тре­бо­вать мес­та в раю на­ря­ду с изб­ран­ны­ми, но на­род во­об­ще бла­го­душ­но сог­ла­шал­ся на унич­то­же­ние сво­их пле­бей­ских душ. В Ни­ка­ра­гуа на­род ве­рил, что ду­ши доб­рых лю­дей пос­ле смер­ти бу­дут жить бо­га­ми, а ду­ши злых долж­ны уме­реть вмес­те с те­лом и угас­нуть нав­сег­да в тех слу­ча­ях, ког­да лю­ди ве­ри­ли, что ду­ша пе­ре­жи­ва­ет те­ло, мы встре­ча­ем­ся с фак­та­ми, до­ка­зы­ва­ющи­ми, что они при­ни­ма­ли ду­шу за смерт­ные су­щест­во, под­вер­жен­ное, по­доб­но те­лу, раз­лич­ным опас­нос­тям и/смер­ти. Грен­ланд­цы со­бо­лез­ну­ют о бед­ных ду­шах, ко­то­рые зи­мой или в бу­рю долж­ны пе­ре­хо­дить че­рез страш­ную го­ру, от­ку­да спус­ка­ют­ся в дру­гой мир: здесь, счи­та­ли они, ду­ше мо­жет быть на­не­сен вред, от­че­го она ум­рет вто­рой смертью, пос­ле ко­то­рой ни­че­го не ос­та­ет­ся. Фид­жий­цы го­во­рят о бит­ве, ко­то­рую ду­ша умер­ше­го во­ина долж­на вы­дер­жать с ду­ше­убий­цей Са­му и его братьями. Для этой-то бит­вы по­кой­но­го при пог­ре­бе­нии снаб­жа­ют па­ли­цей. Ес­ли он ос­та­нет­ся по­бе­ди­те­лем, для не­го отк­ры­ва­ет­ся до­ро­га к су­ди­ли­щу Нден­геи, ока­жет­ся ра­не­ным - дол­жен бу­дет веч­но бро­дить в го­рах, уби­то­го же в по­един­ке Са­му и его братья сва­рят и съедят. А ду­ши не­же­на­тых фид­жий­цев не до­жи­ва­ют да­же до это­го по­един­ка; они тщет­но пы­та­ют­ся прок­расться при от­ли­ве че­рез ри­фы ми­мо ска­лы, где си­дит Нан­га­нан­га, ист­ре­би­тель не­же­на­тых душ. Он хо­хо­чет над их бес­по­лез­ны­ми уси­ли­ями и спра­ши­ва­ет, не ду­ма­ют ли они, что ни­ког­да не бу­дет при­ли­ва? Возв­ра­ща­ющи­еся вол­ны при­би­ва­ют дро­жа­щие ду­ши к бе­ре­гу, и Нан­га­нан­га раз­би­ва­ет их вдре­без­ги на большом чер­ном кам­не, как ку­сок гни­ло­го де­ре­ва. Та­ко­вы же рас­ска­зы гви­ней­ских нег­ров о жиз­ни и смер­ти душ, по­ки­нув­ших те­ла. Или ве­ли­кий жрец, пе­ред ко­то­рым они долж­ны предс­тать пос­ле смер­ти, бу­дет су­дить их, по­сы­лая доб­рых с ми­ром в стра­ну бла­женст­ва и уби­вая злых во вто­рой раз па­ли­цей, ле­жа­щей всег­да на­го­то­ве пе­ред его жи­ли­щем. Или же ото­шед­шие ду­ши долж­ны быть су­ди­мы сво­им бо­жест­вом у ре­ки смер­ти. Ес­ли они соб­лю­да­ли празд­ни­ки, клят­вы и воз­дер­жи­ва­лись от зап­ре­щен­ных яств, то оно от­сы­ла­ет их лас­ко­во в счаст­ли­вую стра­ну. Ес­ли же они гре­ши­ли, то бог бро­са­ет их в ре­ку, то­пит и пог­ру­жа­ет в веч­ное заб­ве­ние. Да­же обык­но­вен­ная во­да мо­жет по­то­пить ду­шу нег­ра, ес­ли ве­рить рас­ска­зу мис­си­оне­ра Ка­вац­ца о вдо­вах в Ма­там­бе, ко­то­рые пог­ру­жа­ют­ся в ре­ки и пру­ды, что­бы уто­пить ду­ши сво­их умер­ших му­жей, не же­ла­ющие по­ки­дать их. Пос­ле этой це­ре­мо­нии они мо­гут сно­ва вый­ти за­муж. От­сю­да вид­но, что по­ня­тие о ду­шах, под­вер­га­ющих­ся унич­то­же­нию пос­ле смер­ти или уми­ра­ющих вто­рич­ной смертью, - и до сих пор не чуж­дое умоз­ри­тельной те­оло­гии - бы­ло из­вест­но и низ­шей культу­ре.

    Согласно фи­ло­софс­ким воз­зре­ни­ям при­ми­тив­ных об­ществ ду­шу мож­но оп­ре­де­лить как эфир­ное су­щест­во, пе­ре­жи­ва­ющее те­ло. Это по­ня­тие бы­ло пер­во­на­чальным и по­ве­ло к бо­лее транс­цен­ден­тальной те­ории о не­ве­щест­вен­ной и бес­смерт­ной ду­ше, - те­ории, ко­то­рая вхо­дит в сос­тав ре­ли­гии культур­ных на­ро­дов. Нам предс­то­ит глав­ным об­ра­зом прос­ле­дить по­ня­тия об эфир­ной пе­ре­жи­ва­ющей те­ло ду­ше, свой­ст­вен­ные ран­ней культу­ре, в ре­ли­гии ди­ка­рей, вар­ва­ров и на­род­ных ска­за­ни­ях ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра. Что ду­шу сле­ду­ет рас­смат­ри­вать как неч­то ос­та­юще­еся пос­ле смер­ти, не тре­бу­ет дальней­ших по­яс­не­ний. Убе­ди­тельным до­во­дом в пользу это­го яв­ля­ет­ся для ди­ка­ря са­мый прос­той опыт: его друг или враг умер, и, нес­мот­ря на это, он во сне или на­яву ви­дит его приз­рак, предс­тав­ля­ющий­ся ему нас­то­ящим объектив­ным су­щест­вом, в ко­то­рое пе­ре­хо­дит лич­ность, так же как и сходст­во. Эта мысль о про­дол­же­нии су­щест­во­ва­ния ду­ши отк­ры­ва­ет, од­на­ко, только путь в бо­лее слож­ную об­ласть ве­ро­ва­ний. Ес­ли взять в глав­ных чер­тах уче­ния, ко­то­рые, по­рознь или взя­тые вмес­те, ри­су­ют предс­тав­ле­ния о бу­ду­щей жиз­ни у раз­лич­ных пле­мен, то мы на­хо­дим там сле­ду­ющее: 1) уче­ние о приз­ра­ках, ос­та­ющих­ся на оп­ре­де­лен­ных мес­тах, странст­ву­ющих или возв­ра­ща­ющих­ся; 2) уче­ние о ду­шах, жи­ву­щих на зем­ле, над или под зем­лей в ми­ре ду­хов, где жизнь есть ско­лок с зем­ной жиз­ни, или дос­ти­га­ет прос­вет­лен­но­го сос­то­яния, или же яв­ля­ет со­бой со­вер­шен­но об­рат­ные ус­ло­вия и, на­ко­нец, 3) уче­ние о раз­ли­чии меж­ду бла­женст­вом и стра­да­ни­ем ото­шед­ших душ, по­ня­тие о воз­мез­дии, ко­то­рое оп­ре­де­ля­ет­ся су­дом пос­ле смер­ти.

    «Все до­во­ды ра­зу­ма про­тив это­го, но вся ве­ра за это», - го­во­рил д-р Джон­сон по по­во­ду яв­ле­ния приз­ра­ков умер­ших. Ве­ро­ва­ние, что приз­рач­ные ду­ши умер­ших дер­жат­ся по со­седст­ву с жи­вы­ми, име­ет кор­ни в низ­ших сло­ях культу­ры ди­ка­рей, про­хо­дит че­рез пе­ри­од вар­варст­ва и сох­ра­ня­ет­ся с пол­ной си­лой и глу­би­ной в ци­ви­ли­за­ции. Ос­но­вы­ва­ясь на це­лых ми­ри­адах опи­са­ний пу­те­шест­вен­ни­ков, мис­си­оне­ров, ис­то­ри­ков, те­оло­гов, спи­ри­тов, мож­но счи­тать все­об­щим весьма расп­рост­ра­нен­ное и са­мо по се­бе ес­тест­вен­ное предс­тав­ле­ние о том, что мес­топ­ре­бы­ва­ние ото­шед­шей ду­ши ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся пре­иму­щест­вен­но мес­том, где про­тек­ла ее зем­ная жизнь, и тем, где пог­ре­бе­но ее те­ло.

    В Се­вер­ной Аме­ри­ке чи­ка­за­вы ве­ри­ли, что ду­хи умер­ших на­хо­ди­ли удо­вольствие вра­щаться в сре­де жи­вых, сох­ра­няя свою те­лес­ную фор­му. Але­уты ду­ма­ли, что ду­ши умер­ших не­ви­ди­мо бро­дят меж­ду родст­вен­ни­ка­ми и соп­ро­вож­да­ют их в пу­те­шест­ви­ях по су­ше и мо­рю. В Аф­ри­ке по­ла­га­ют, что ду­ши умер­ших пре­бы­ва­ют в сре­де жи­вых, едят и пьют вмес­те с ни­ми. Ки­тай­цы ока­зы­ва­ют по­чес­ти родст­вен­ным ду­хам, жи­ву­щим в по­ко­ях пред­ков. Так, в Ев­ро­пе и Аме­ри­ке для мно­жест­ва лю­дей мир еще по­лон приз­рач­ных об­ра­зов - ду­хов умер­ших, ко­то­рые в пол­ночь са­дят­ся про­тив мис­ти­ка у его ка­ми­на, сту­чат и пи­шут в круж­ках спи­ри­тов и выг­ля­ды­ва­ют из-за плеч мо­ло­дых де­ву­шек, ког­да они до­во­дят друг дру­га до ис­те­ри­ки рас­ска­за­ми о при­ви­де­ни­ях.

    Почти во всей об­шир­ной об­лас­ти ани­мис­ти­чес­ких ве­ро­ва­ний мы ви­дим, что жи­вые гос­теп­ри­им­но уго­ща­ют мерт­вых. Это по­чи­та­ние те­ней, од­но из са­мых глу­бо­ких и сильных ве­ро­ва­ний все­го ми­ра, приз­на­ет с ува­же­ни­ем, сме­шан­ным со стра­хом, су­щест­во­ва­ние ду­хов пред­ков, ко­то­рые, об­ла­дая доб­рой или злой во­лей, по­яв­ля­ют­ся сре­ди лю­дей. Тем не ме­нее жизнь и смерть пло­хо ужи­ва­ют­ся меж­ду со­бой, и, на­чи­ная с са­мых ди­ких вре­мен, мы встре­ча­ем мно­го спо­со­бов, ко­то­ры­ми жи­ву­щие пы­та­лись ос­во­бо­диться от до­маш­них ду­хов.

    Хотя не­ле­пый обы­чай ди­ка­рей по­ки­дать дом, в ко­то­ром жил умер­ший, мо­жет иметь и дру­гие ос­но­ва­ния, нап­ри­мер страх и отв­ра­ще­ние пе­ред ве­ща­ми, при­над­ле­жав­ши­ми по­кой­но­му, тем не ме­нее мы встре­ча­ем слу­чаи, ког­да по­ки­да­емое мес­то, по-ви­ди­мо­му, прос­то пре­дос­тав­ля­ет­ся в пользо­ва­ние ду­ху. В Ста­ром Ка­ла­ба­ре обы­чай тре­бо­вал, что­бы сын пос­ле смер­ти от­ца ос­та­вил дом в за­пус­те­нии, но пос­ле двух лет имел пра­во пе­рест­ро­ить его, так как к это­му вре­ме­ни дух уже счи­та­ет­ся от­ле­тев­шим. Гот­тен­то­ты по­ки­да­ли дом по­кой­ни­ка и из­бе­га­ли вхо­дить в не­го, бо­ясь встре­тить там приз­рак умер­ше­го. Яку­ты да­ва­ли хи­жи­не, в ко­то­рой кто-ли­бо умер, раз­ва­литься, счи­тая ее оби­та­ли­щем де­мо­нов. Ка­ре­ны ра­зо­ря­ли да­же це­лые де­рев­ни, что­бы из­ба­виться от опас­но­го со­седст­ва ото­шед­ших душ. По­доб­ные обы­чаи ис­че­за­ют, од­на­ко, за пре­де­ла­ми вар­варст­ва, и лишь сла­бые пе­ре­жит­ки этих ста­рых предс­тав­ле­ний пе­ре­хо­дят в но­вей­шую ци­ви­ли­за­цию; и те­перь еще иног­да дом, по­се­ща­емый приз­ра­ка­ми, ос­тав­ля­ет­ся на раз­ру­ше­ние, бу­ду­чи пре­дос­тав­лен приз­рач­но­му жильцу, ко­то­рый не мо­жет под­дер­жи­вать его.

    Впрочем, и в са­мой низ­шей культу­ре мы уже на­хо­дим, что жи­вые от­би­ва­ют свою собст­вен­ность у ду­хов, а на нес­колько бо­лее вы­со­ких сту­пе­нях ее хо­зя­ин до­вольно бес­це­ре­мон­но очи­ща­ет свой дом от неп­ро­ше­ных гос­тей. Грен­ланд­цы вы­но­си­ли по­кой­ни­ков не че­рез дверь, а че­рез ок­но хи­жи­ны, при­чем ста­ру­ха, ма­хая заж­жен­ной лу­чи­ной, долж­на бы­ла кри­чать: «Пик­лер-рук­пок!», что зна­чит: «Здесь нет ни­че­го для те­бя». Гот­тен­то­ты вы­но­си­ли по­кой­ни­ков из хи­жи­ны че­рез на­роч­но про­де­лан­ное от­верс­тие, что­бы ли­шить ду­ха воз­мож­нос­ти най­ти до­ро­гу об­рат­но. Си­ам­цы с той же целью про­де­лы­ва­ют от­верс­тие в сте­не до­ма, что­бы про­нес­ти че­рез не­го те­ло по­кой­ни­ка, и за­тем бе­гом об­но­сят его триж­ды вок­руг до­ма. Чу­ва­ши бро­са­ют рас­ка­лен­ный док­рас­на ка­мень вслед по­кой­ни­ку, что­бы заг­ра­дить этим ду­ше путь к возв­ра­ще­нию. Бран­ден­бургс­кие крестьяне вы­ли­ва­ют на по­рог до­ма вед­ро во­ды вслед за по­кой­ни­ком, что­бы от­нять у ду­ха воз­мож­ность вой­ти в дом. На­ко­нец, в По­ме­ра­нии лю­ди пос­ле пог­ре­бе­ния ос­тав­ля­ют у мо­ги­лы со­ло­му с по­хо­рон­ных дрог, что­бы бро­дя­щая ду­ша мог­ла от­дох­нуть здесь и не име­ла нуж­ды возв­ра­щаться до­мой.

    В древ­нем и сред­не­ве­ко­вом ми­ре лю­ди обык­но­вен­но при­бе­га­ли не­за­ви­си­мо от по­доб­ных мер так­же и к сверхъестест­вен­ной по­мо­щи, при­зы­вая ду­хов­ных лиц для ус­по­ко­ения или изг­на­ния неп­ро­ше­ных гос­тей, и эта спе­ци­альность зак­ли­на­те­лей ду­хов не за­бы­та еще и те­перь. До сих пор у мно­гих на­ро­дов гос­подст­ву­ет мне­ние, что ду­ши, по­ки­нув­шие те­ло, в осо­бен­нос­ти вследст­вие преж­дев­ре­мен­ной или на­сильствен­ной смер­ти, - это вред­ные и злоб­ные су­щест­ва. Эти ду­ши, как.за­ме­ча­ет Мей­нерс в сво­ей «Исто­рии ре­ли­гий», бы­ли на­сильствен­но изг­на­ны из те­ла и пе­ре­нес­ли в но­вую жизнь страст­ную жаж­ду мес­ти. Че­ло­ве­чест­во весьма ес­тест­вен­но приз­на­ет, что ес­ли ду­шам умер­ших неп­ре­мен­но суж­де­но ос­та­ваться на зем­ле, то на­ибо­лее при­лич­ным мес­том для них долж­ны быть не жи­ли­ща жи­вых, а мес­та упо­ко­ения мерт­вых.

    Вообще для низ­шей ани­мис­ти­чес­кой фи­ло­со­фии ед­ва ли мо­жет ка­заться ве­ро­ят­ным, что­бы связь меж­ду те­лом и ду­шой бы­ла окон­ча­тельно рас­торг­ну­та смертью. Раз­лич­ные нуж­ды мо­гут на­ру­шать же­лан­ный по­кой ду­ши, и не­дос­та­ток при­лич­но­го пог­ре­бе­ния сос­тав­ля­ет од­ну из глав­ных при­чин ее бес­по­кой­но­го сос­то­яния. От­сю­да очень расп­рост­ра­нен­ное убеж­де­ние, что та­кие ду­ши бро­дят по зем­ле. Для не­ко­то­рых авст­ра­лий­ских пле­мен «ингна», или злые ду­хи, име­ющие че­ло­ве­чес­кий об­раз, но с длин­ны­ми хвос­та­ми и длин­ны­ми за­ост­рен­ны­ми уша­ми, предс­тав­ля­ют со­бой по большей час­ти ду­ши умер­ших ту­зем­цев, те­ла ко­то­рых ос­та­лись не­пог­ре­бен­ны­ми или смерть ко­то­рых ос­та­лась не­отом­щен­ной род­ны­ми. Вот по­че­му эти ду­ши долж­ны бро­дить по зем­ле вбли­зи мес­та сво­ей смер­ти, и единст­вен­ная от­ра­да их - вре­дить жи­вым. На Но­вой Зе­лан­дии су­щест­ву­ет по­верье, что ду­ши умер­ших лю­бят на­хо­диться око­ло сво­их тел и что ду­шам лю­дей, ос­тав­лен­ных без пог­ре­бе­ния или уби­тых на вой­не и за­тем съеден­ных, при­хо­дит­ся бро­дить по зем­ле. Возв­ра­ще­ние по­доб­ных злоб­ных ду­хов в ог­ра­ду свя­щен­но­го клад­би­ща сос­тав­ля­ет обя­зан­ность жре­ца и цель его зак­ли­на­ний. У иро­ке­зов Се­вер­ной Аме­ри­ки дух так­же ос­та­ет­ся не­ко­то­рое вре­мя воз­ле те­ла. «Они ве­рят, что ес­ли пог­ре­бальные об­ря­ды не со­вер­ше­ны как по­ла­га­ет­ся, ду­ша умер­ше­го бро­дит не­ко­то­рое вре­мя по зем­ле и ис­пы­ты­ва­ет большие му­ки. От­сю­да вы­те­ка­ет край­няя за­бот­ли­вость их от­но­си­тельно пог­ре­бе­ния тел уби­тых на вой­не». Бра­зильские пле­ме­на по­ла­га­ют, что странст­ву­ющие те­ни умер­ших не на­хо­дят по­коя, по­ка те­ло ос­та­ет­ся не­пог­ре­бен­ным. В ту­ранс­ких об­лас­тях Се­вер­ной Азии ду­ма­ют, что ду­ши умер­ших, ли­шен­ные пог­ре­бе­ния в зем­ле, бро­дят пре­иму­щест­вен­но там, где ле­жит их прах. В Юж­ной Азии встре­ча­ют­ся по­доб­ные же ве­ро­ва­ния. Ка­ре­ны го­во­рят, что ду­хи, странст­ву­ющие по зем­ле, это не ду­ши тех лю­дей, ко­то­рые идут в Плу, стра­ну мерт­вых, а ду­ши мла­ден­цев, умер­ших на­сильствен­ной смертью. Это так­же ду­ши злых лю­дей, или та­ких, ко­то­рые по ка­ко­му-ни­будь слу­чаю ос­та­лись не­пог­ре­бен­ны­ми или не­сож­жен­ны­ми. Си­ам­цы ви­дят неч­то враж­деб­ное в ду­шах умер­ших на­сильствен­ной смертью или не пог­ре­бен­ных с при­лич­ны­ми об­ря­да­ми; эти ду­ши жаж­дут мес­ти и по­то­му на­во­дят ужас на сво­их близ­ких.

    Никогда в ми­ре по­доб­ные предс­тав­ле­ния не име­ли большей си­лы, чем в клас­си­чес­кой древ­нос­ти, где счи­та­лось свя­щен­ней­шей обя­зан­ностью от­дать те­лу долж­ные пог­ре­бальные по­чес­ти, что­бы те­ни умер­ших не бро­ди­ли со сто­на­ми у врат Аида или не тес­ни­лись пе­чальной тол­пой по бе­ре­гам Ахе­ро­на[106]. Авст­ра­ли­ец или ка­рен по­нял бы всю си­лу страш­но­го об­ви­не­ния про­тив афинс­ких пол­ко­вод­цев, по­ки­нув­ших те­ла сво­их уби­тых в морс­ком сра­же­нии при Ар­ги­нус­ских ост­ро­вах. В сред­не­ве­ко­вой Ев­ро­пе клас­си­чес­кие рас­ска­зы о ду­хах, тре­во­жа­щих жи­вых, по­ка их не ус­по­ко­ят пог­ре­бальны­ми об­ря­да­ми, пе­реш­ли мес­та­ми в позд­ней­шие ле­ген­ды, в ко­то­рых бед­ный стран­ник про­сит хрис­ти­анс­ко­го пог­ре­бе­ния в ос­вя­щен­ной зем­ле.

    Было бы из­лиш­ним при­во­дить здесь раз­но­об­раз­но оформ­лен­ные част­нос­ти сле­ду­юще­го об­ще­го все­му ми­ру по­верья: ког­да те­ло пог­ре­бе­но, по­ло­же­но на под­мост­ки, сож­же­но или во­об­ще на­путст­во­ва­но Сог­лас­но об­ря­дам стра­ны, дух сле­ду­ет за смерт­ны­ми ос­тан­ка­ми.

    У по­ли­не­зий­цев или аме­ри­канс­ких ин­дей­цев ду­ша ос­та­ет­ся воз­ле клад­би­ща. Она жи­вет на вет­вях и ра­дост­но прис­лу­ши­ва­ет­ся к пе­нию птиц на де­ревьях, к ко­то­рым си­бирс­кие пле­ме­на при­ве­ши­ва­ют сво­их по­кой­ни­ков. Она не от­хо­дит от гро­ба на вы­со­ком по­мос­те у са­мо­едов, час­то по­се­ща­ет мес­та пог­ре­бе­ния или сож­же­ния у да­яков, жи­вет в ма­леньком ша­ла­ше над мо­ги­лой мал­га­ша или в пе­ру­анс­ком кир­пич­ном до­ми­ке. Ду­ша опус­ка­ет­ся в римс­кую гроб­ни­цу, она возв­ра­ща­ет­ся для су­да в те­ло ев­ре­ев и му­сульман. Она жи­вет в фор­ме бо­го­по­доб­но­го ду­ха пред­ков, в пог­ре­бальных скле­пах древ­не­ан­тич­но­го и но­вей­ше­го ази­атс­ко­го ми­ра. Она удер­жи­ва­ет­ся гро­мад­ной ка­мен­ной на­сыпью над гро­бом Ан­та­ра, что бы его мо­гу­чий дух не смог выс­во­бо­диться от­ту­да, или же­лез­ны­ми гвоз­дя­ми, ко­то­ры­ми че­ре­ми­сы прик­реп­ля­ют те­ло в гро­бу, или, на­ко­нец, ко­лом, ко­то­рый вби­ва­ют в те­ло са­мо­убий­цы на пе­рек­рест­ке до­рог. И че­рез все из­ме­не­ния ре­ли­ги­оз­ных по­ня­тий, от са­мо­го на­ча­ла вплоть до сов­ре­мен­ной ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва, бро­дя­щие ду­хи умер­ших де­ла­ют из клад­би­ща в пол­ночь мес­то, где лю­ди ко­че­не­ют от ужа­са.

    Не же­лая ка­саться здесь об­щей ос­но­вы пог­ре­бальных об­ря­дов в че­ло­ве­чес­ком ро­де, из мно­го­об­раз­ных де­та­лей ко­то­рых лишь не­большая часть пря­мо от­но­сит­ся к на­ше­му пред­ме­ту, мы ос­та­но­вим­ся на од­ном из мно­го­чис­лен­ных обы­ча­ев, ко­то­рый как нельзя бо­лее при­го­ден для изу­че­ния ани­мис­ти­чес­кой ре­ли­гии. С од­ной сто­ро­ны, он ука­зы­ва­ет на ве­ро­ва­ние в при­сутст­вие бес­те­лес­ных душ меж­ду жи­вы­ми, а с дру­гой сто­ро­ны, его яс­но мож­но прос­ле­дить в эт­ног­ра­фи­чес­кой пос­ле­до­ва­тельнос­ти от низ­шей до выс­шей культу­ры. Я го­во­рю о празд­нест­вах в честь умер­ших.

    В чис­ле пог­ре­бальных при­но­ше­ний, опи­сан­ных в пре­ды­ду­щей гла­ве, цель ко­то­рых, по-ви­ди­мо­му, сос­то­ит в том, что­бы от­ле­тев­шая ду­ша мог­ла взять с со­бой эти при­но­ше­ния или пе­рес­лать их по­кой­но­му в его да­ле­кое ду­хов­ное жи­ли­ще, пос­то­ян­но встре­ча­ют­ся съестные при­па­сы и на­пит­ки. Но в ос­но­ве празд­ни­ков в честь умер­ших, о ко­то­рых мы бу­дем го­во­рить те­перь, ле­жит дру­гая мысль. Здесь съестные при­па­сы долж­ны быть, так ска­зать, пот­реб­ле­ны на мес­те. Они выс­тав­ля­ют­ся в ка­ком-ни­будь при­лич­ном мес­те воз­ле мо­гил или жи­лых до­мов, и ту­да-то при­хо­дят на­сы­щаться ду­ши умер­ших.

    В Се­вер­ной Аме­ри­ке у ал­гон­ки­нов, ко­то­рые ве­рят, что од­на из двух че­ло­ве­чес­ких душ ос­та­ет­ся при те­ле пос­ле смер­ти, при­па­сы, при­но­си­мые к мо­ги­ле, пред­наз­на­ча­лись для уго­ще­ния этой ду­ши. Не­ко­то­рые пле­ме­на при­но­сят пред­кам в дар часть са­мой вкус­ной сво­ей пи­щи. Ин­де­ец, упав­ший слу­чай­но в огонь, убеж­ден, что его толк­ну­ли в пла­мя ду­хи пред­ков за пре­неб­ре­же­ние к этим обя­зан­нос­тям. Во­об­ра­же­ние гу­ро­нов бы­ло на пол­не­но предс­тав­ле­ни­ями, столь же близ­ки­ми к жиз­ни, как и упо­мя­ну­тые вы­ше. По их мне­нию, ду­ша по­кой­ни­ка в че­ло­ве­чес­ком об­ра­зе шла впе­ре­ди гро­ба, не­со­мо­го на клад­би­ще, и долж­на бы­ла ос­та­ваться там до ве­ли­ко­го пир­шест­ва умер­ших. В ожи­да­нии пос­лед­не­го ду­ша бро­дит по се­ле­нию и по­еда­ет ос­тат­ки в кот­лах и горш­ках. Вследст­вие это­го не­ко­то­рые из ту­зем­цев не дот­ра­ги­ва­ют­ся до этих ос­тат­ков.

    На Ма­да­гас­ка­ре в изящ­ной верх­ней ком­нат­ке мав­зо­лея ко­ро­ля Ра­да мы бы­ли пос­тав­ле­ны стол и два сту­ла, бу­тыл­ка ви­на, бу­тыл­ка во­ды и два ста­ка­на для то­го, что­бы, сог­лас­но по­верьям большинст­ва ту­зем­цев, ду­ша по­кой­но­го мо­нар­ха, по­се­тив ког­да-ни­будь мес­то упо­ко­ения сво­его те­ла и встре­тив­шись с ду­хом сво­его от­ца, мог­ла раз­де­лить с ним то, что он лю­бил при жиз­ни. Ва­ни­ка в Вос­точ­ной Аф­ри­ке ста­вят скор­лу­пу ко­ко­со­во­го оре­ха, пол­ную ри­са и тем­бо, у мо­ги­лы для те­ни, ко­то­рая не мо­жет су­щест­во­вать без пи­щи и питья. В За­пад­ной Аф­ри­ке эфик ва­рят пи­щу и ос­тав­ля­ют ее на сто­ле в ма­леньком ша­ла­ше, или «чер­то­вом до­ми­ке», воз­ле мо­ги­лы: сю­да при­хо­дят есть не только дух умер­ше­го, но и ду­хи ра­бов, при­не­сен­ных в жерт­ву при его пог­ре­бе­нии. Да­лее к югу, в об­лас­ти Кон­го, су­щест­ву­ет, су­дя по опи­са­ни­ям, обы­чай про­де­лы­вать от­верс­тие в мо­ги­ле ко рту или го­ло­ве тру­па, и че­рез это от­верс­тие по­кой­ни­ку отп­рав­ля­ют еже­ме­сяч­но за­па­сы пи­щи и питья.

    Из ди­ких ази­атс­ких пле­мен пле­мя бо­до в Се­ве­ро-Вос­точ­ной Ин­дии так справ­ля­ет пос­лед­ние пог­ре­бальные об­ря­ды. Друзья по­кой­ни­ка отп­рав­ля­ют­ся к мо­ги­ле, и бли­жай­ший родст­вен­ник его, дер­жа в ру­ках обыч­ное для од­но­го че­ло­ве­ка ко­ли­чест­во пи­щи и питья, тор­жест­вен­но по­да­ет их умер­ше­му со сле­ду­ющи­ми сло­ва­ми: «Возьми и ешь; до сих пор ты ел и пил сна­ми, те­перь ты бо­лее не мо­жешь это­го де­лать; ты был вмес­те с на­ми, те­перь ты не мо­жешь бо­лее быть на­шим то­ва­ри­щем; мы не при­дем бо­лее к те­бе, и ты не при­хо­ди бо­лее к нам». За­тем каж­дый из при­сутст­ву­ющих раз­ры­ва­ет ни­тя­ной брас­лет, на­де­тый на ру­ку для этой це­ли, и бро­са­ет его на мо­ги­лу - крас­но­ре­чи­вый знак раз­ры­ва всех преж­них свя­зей. Окон­чив этот об­ряд, «общест­во идет ку­паться в ре­ку и, вы­мыв­шись, отп­рав­ля­ет­ся на пир, ест, пьет и ве­се­лит­ся, точ­но ни­ко­му из них не суж­де­но уме­реть». Большее пос­то­янст­во в сво­их при­вя­зан­нос­тях об­на­ру­жи­ва­ют ас­самс­кие пле­ме­на на­га. Они еже­ме­сяч­но справ­ля­ют пог­ре­бальные пир­шест­ва и кла­дут пи­щу и питье на мо­ги­лы умер­ших. В той же час­ти све­та кольские пле­ме­на в Чо­та-Наг­пур по­ра­жа­ют сво­им тро­га­тельным ува­же­ни­ем к умер­шим. Ког­да кто-ли­бо из пле­ме­ни хо или мун­да сжи­га­ет­ся на пог­ре­бальном кост­ре, его кос­ти со­би­ра­ют и не­сут по се­ле­нию с большой тор­жест­вен­ностью, мед­лен­ны­ми ти­хи­ми ша­га­ми, под глу­хие зву­ки ба­ра­ба­на. Ког­да ста­ру­ха, ко­то­рая не­сет кос­ти в бам­бу­ко­вом ко­ры­те, опус­ка­ет их вре­мя от вре­ме­ни на зем­лю, мо­ло­дые де­вуш­ки, не­су­щие кув­ши­ны и мед­ные ча­ши, пе­чально оп­ро­ки­ды­ва­ют их, по­ка­зы­вая, что они пус­ты. В та­ком по­ряд­ке кос­ти но­сят из до­ма в дом по всей де­рев­не и к каж­до­му из род­ных и дру­зей по­кой­ни­ка, жи­ву­щих да­же за нес­колько миль. Все вы­хо­дят- оп­ла­ки­вать и восх­ва­лять доб­ро­де­те­ли умер­ше­го. По­том кос­ти не­сут ко всем лю­би­мым мес­там по­кой­ни­ка: в по­ле, ко­то­рое он об­ра­ба­ты­вал, в ро­щу, ко­то­рую он са­жал, к гум­ну, где мо­ло­тил, и в дом тан­це­вальных соб­ра­ний, где он пля­сал и ве­се­лил­ся. На­ко­нец, их от­но­сят в мо­ги­лу и хо­ро­нят в гли­ня­ном со­су­де, с це­лым за­па­сом пи­щи и питья, прик­ры­вая мо­ги­лу од­ной из тех больших ка­мен­ных плит, ко­то­рые воз­буж­да­ли вни­ма­ние ев­ро­пей­цев в мест­нос­тях, за­се­лен­ных ту­зем­ца­ми Ин­дии. Не­за­ви­си­мо от этих па­мят­ни­ков, око­ло се­ле­ния ста­вят­ся большие кам­ни в па­мять знат­ных лю­дей. Кам­ни эти по­ме­ща­ют­ся на гли­ня­ном пьедес­та­ле, на ко­то­рый бу­дет са­диться и от­ды­хать под тенью па­мят­ни­ка дух во вре­мя сво­их странст­во­ва­ний сре­ди жи­вых.

    Кериахи стро­ят це­лые ря­ды по­доб­ных па­мят­ни­ков в ви­де не­больших ог­рад вок­руг сво­их до­мов и пос­то­ян­но при­но­сят здесь умер­шим да­ры и воз­ли­яния. С ка­ки­ми чувст­ва­ми со­вер­ша­ют­ся та­кие об­ря­ды, мож­но ви­деть из сле­ду­ющей по­хо­рон­ной пес­ни пле­ме­ни хо:

    

    

    У кольских пле­мен это гос­теп­ри­имст­во по от­но­ше­нию к ду­шам пред­ков пе­ре­хо­дит в ве­ро­ва­ние и об­ря­ды по­чи­та­ния те­ней умер­ших. «Древ­ним лю­дям» при­но­сят­ся уми­лос­ти­ви­тельные при­но­ше­ния, ког­да по­том­ки их отп­рав­ля­ют­ся в да­ле­кий путь, и к ним же об­ра­ща­ют­ся преж­де все­го в слу­чае бо­лез­ни в семье. Сре­ди ту­ранс­ких пле­мен чу­ва­ши кла­дут на мо­ги­лу еду и сал­фет­ку, при­го­ва­ри­вая: «Встань ночью и ешь до­сы­та, и вот те­бе сал­фет­ка, что­бы вы­те­реть гу­бы». Че­ре­ми­сы же прос­то го­во­рят: «Это для вас, умер­шие, вот вам еда и питье!» Рас­ска­зы­ва­ют, что в этих мест­нос­тях при­но­ше­ния пов­то­ря­ют­ся из го­да в год и од­но пле­мя по­сы­ла­ло да­же гон­цов с да­ра­ми к мо­ги­лам пред­ков на свою преж­нюю ро­ди­ну.

    Различные де­та­ли это­го древ­не­го об­ря­да мож­но прос­ле­дить, на­чи­ная от са­мых гру­бых до вы­со­ко­раз­ви­тых об­ществ. Ки­та­ец, нап­ри­мер, сох­ра­ня­ет сво­его умер­ше­го от­ца в гро­бу це­лые го­ды и при­но­сит ему еду и питье, как жи­во­му. В осо­бые дни, ког­да, по ту­зем­но­му по­верью, ду­ши возв­ра­ща­ют­ся к сво­им преж­ним жи­ли­щам, он мо­лит­ва­ми и ба­ра­бан­ным бо­ем приг­ла­ша­ет ду­ши пред­ков пользо­ваться яст­ва­ми и на­пит­ка­ми. Ки­та­ец уст­ра­ива­ет да­же уве­се­ле­ния для без­дом­ных и нес­част­ных душ низ­ших клас­сов, нап­ри­мер про­ка­жен­ных и ни­щих. Для ука­за­ния до­ро­ги ду­шам за­жи­га­ют­ся фо­на­ри, за­тем при­го­тов­ля­ет­ся сыт­ный обед и, что еще бо­лее ори­ги­нально, не­ко­то­рая часть блюд ос­тав­ля­ет­ся для сле­пых или сла­бых ду­хов, ко­то­рые мо­гут за­поз­дать, а для обезг­лав­лен­ных душ ста­вит­ся ко­тел жид­кой ка­ши и кла­дут­ся лож­ки, ко­то­ры­ми они мо­гут вли­вать ее се­бе пря­мо в гор­ло. Та­кие це­ре­мо­нии от­ли­ча­ют­ся осо­бой пыш­ностью на празд­ни­ке так на­зы­ва­емо­го «все­об­ще­го ос­во­бож­де­ния», уст­ра­ива­емом вре­мя от вре­ме­ни: тог­да для ожи­да­емых гос­тей стро­ит­ся спе­ци­альный до­мик с осо­бы­ми ком­на­та­ми и ван­на­ми для ду­хов мужс­ко­го и женс­ко­го по­ла.

    Древние егип­тя­не выс­тав­ля­ли за­па­сы пи­ро­гов и уток на трост­ни­ко­вой подс­тав­ке у мо­гил или да­же при­но­си­ли му­мии в дом, как гос­тей на празд­ник, как го­во­рит Лу­ки­ан. Ин­ду­сы до сих пор при­но­сят умер­шим в дар пи­ро­ги, ста­вят для них пе­ред две­ря­ми гли­ня­ный со­суд с во­дой для омо­ве­ний или мо­ло­ко для питья и каж­дое но­во­лу­ние и пол­но­лу­ние со­вер­ша­ют тор­жест­вен­ное при­но­ше­ние ри­со­вых пи­ро­гов с ки­пя­че­ным мас­лом и дру­гие об­ря­ды, столь важ­ные для от­дох­но­ве­ния ду­ши пос­ле две­над­ца­ти­ме­сяч­но­го пре­бы­ва­ния ее с Ямой в Аиде и при пе­ре­хо­де ее на не­бо пи­та­ров, или пред­ков. В клас­си­чес­ком ми­ре та­кие об­ря­ды сос­то­яли в пог­ре­бальных пир­шест­вах и жерт­вен­ном при­но­ше­нии яств.

    В хрис­ти­анст­ве мы встре­ча­ем­ся с ин­те­рес­ны­ми пе­ре­жит­ка­ми та­ко­го ро­да. Здесь преж­ние об­ря­ды сох­ра­ни­ли свою пер­во­на­чальную фор­му, тог­да как ос­нов­ная идея из­ме­ни­лась со­от­ветст­вен­но но­вым по­ня­ти­ям и чувст­вам. Клас­си­чес­кие пог­ре­бальные при­но­ше­ния яств из язы­чест­ва пе­реш­ли в хрис­ти­анст­во. Si­li­cer­ni­um[107] пользо­вал­ся ус­пе­хом на празд­нест­вах у мо­гил му­че­ни­ков. Фавст ру­га­ет хрис­ти­ан за то, что они пе­ре­ни­ма­ют древ­ние обы­чаи: «Их жерт­воп­ри­но­ше­ния, вы об­ра­ти­ли в тра­пе­зы, их идо­лов - в му­че­ни­ков, ко­то­рым вы со­вер­ша­ете бо­гос­лу­же­ния с зак­ли­на­ни­ями. Вы уми­лос­тив­ля­ете те­ни умер­ших ви­ном и ку­шаньями, вы празд­ну­ете язы­чес­кие празд­ни­ки вмес­те с ни­ми - та­кие, как ка­лен­ды и солн­цес­то­яния. В их жиз­ни вы не из­ме­ни­ли ни­че­го». Обы­чай воз­ла­гать пи­щу на мо­ги­лу для ма­нов во­шел в це­ре­мо­нии, по­доб­ные воз­ла­га­нию пи­щи и питья для их ос­вя­ще­ния на мо­ги­лу свя­то­го.

    Сент-Фуа, пи­сав­ший во вре­мя Лю­до­ви­ка XIV, ос­та­вил нам опи­са­ние це­ре­мо­ний пос­ле смер­ти фран­цузс­ко­го ко­ро­ля, длив­ших­ся в те­че­ние со­ро­ка дней пе­ред пог­ре­бе­ни­ем, по­ка его вос­ко­вое изоб­ра­же­ние бы­ло выс­тав­ле­но во двор­це. Прид­вор­ные про­дол­жа­ли по­да­вать ему обед, как и при жиз­ни. Ла­кеи нак­ры­ва­ли стол и при­но­си­ли блю­да, метр­до­тель по­да­вал сал­фет­ку выс­ше­му из при­сутст­ву­ющих са­нов­ни­ков для пе­ре­да­чи ко­ро­лю, епис­коп бла­гос­лов­лял тра­пе­зу, умы­вальник с во­дой по­да­вал­ся пус­то­му крес­лу ко­ро­ля, бо­ка­лы ви­на об­но­си­лись обыч­ной че­ре­дой, и, на­ко­нец, чи­та­лась обыч­ная бла­го­дарст­вен­ная мо­лит­ва с при­бав­ле­ни­ем тра­ур­но­го гим­на.

    Испанцы при­но­сят хлеб и ви­но на мо­ги­лы сво­их близ­ких в го­дов­щи­ну их смер­ти. В пра­вос­ла­вии то­же сох­ра­нил­ся этот древ­ний язы­чес­кий обы­чай. В Рос­сии справ­ля­ли за­упо­кой­ные празд­нест­ва (по­мин­ки) со сто­лом для ни­щих, зас­тав­лен­ным рыб­ны­ми пи­ро­га­ми, мис­ка­ми щей и кув­ши­на­ми ква­са, и с бо­лее изыс­кан­ным обе­дом для дру­зей и свя­щен­ни­ков, с ку­ре­ни­ем ла­да­на и пе­ни­ем «веч­ной па­мя­ти». И да­же пов­то­ре­ние празд­неств на де­вя­тый, двад­ца­тый и со­ро­ко­вой день не за­бы­ты. До сих пор в церк­ви по­да­ет­ся на блюд­цах кутья. Раньше она де­ла­лась из ва­ре­ной пше­ни­цы и раск­ла­ды­ва­лась по­верх те­ла. Впос­ледст­вии она при­го­тов­ля­лась из ва­ре­но­го ри­са и изю­ма, подс­ла­щен­ных ме­дом. Пра­вос­лав­ные хрис­ти­ане да­ют это­му пе­ре­жит­ку пер­во­быт­ных жерт­воп­ри­но­ше­ний мерт­вым сле­ду­ющее сим­во­ли­чес­кое объясне­ние: мед - не­бес­ная сла­дость, увяд­шие изю­мин­ки долж­ны на­пол­ниться и прев­ра­титься в прек­рас­ные гроз­ди, зер­но сим­во­ли­зи­ру­ет воск­ре­се­ние.

    В ка­лен­да­рях мно­гих на­ро­дов, сколько бы эти пос­лед­ние ни от­ли­ча­лись меж­ду со­бой по на­ци­ональнос­ти и уров­ню ци­ви­ли­за­ции, мож­но оди­на­ко­во най­ти осо­бые дни для празд­неств в честь умер­ших. Об­ря­ды эти поч­ти те же, что и со­вер­ша­емые при смер­ти от­дельных лиц. Вре­мя отп­рав­ле­ния их раз­лич­но в раз­лич­ных мест­нос­тях, но име­ет, по-ви­ди­мо­му, близ­кое от­но­ше­ние ко вре­ме­ни жат­вы и кон­цу го­да, т. е. при­хо­дит­ся на се­ре­ди­ну зи­мы или на­ча­ло вес­ны. Ка­ре­ны со­вер­ша­ют свои го­дич­ные при­но­ше­ния умер­шим в «ме­ся­це те­ней», т. е. в де­каб­ре. Кок­чи в Се­вер­ной Бен­га­лии еже­год­но в по­ру жат­вы при­но­сят пло­ды и кур сво­им умер­шим ро­ди­те­лям. Пле­мя ба­ри в Вос­точ­ной Аф­ри­ке празд­ну­ет в но­яб­ре день Тий­ота как об­щий празд­ник ми­ра и ве­селья, бла­го­дар­нос­ти за уро­жай и па­мя­ти по умер­шим. Для каж­до­го из пос­лед­них ма­ленькая круж­ка пи­ва ос­тав­ля­ет­ся в те­че­ние двух дней и на­ко­нец вы­пи­ва­ет­ся их жи­вы­ми родст­вен­ни­ка­ми. В За­пад­ной Аф­ри­ке по­ми­нальные празд­нест­ва сов­па­да­ют со сбо­ром ям­са. Га­итянс­кие нег­ры в кон­це го­да ста­вят ку­шанья к мо­ги­лам для уго­ще­ния те­ней.

    Римские фе­ра­лии и ле­му­ра­лии празд­но­ва­лись в фев­ра­ле и мае[108]. В пос­лед­ние пять или де­сять дней го­да пос­ле­до­ва­те­ли Зо­ро­аст­ра со­вер­ша­ли празд­нест­ва в честь умер­ших род­ных, по­то­му что ду­ши их возв­ра­ща­ют­ся тог­да на зем­лю и при­ни­ма­ют от родст­вен­ни­ков но­вые за­па­сы одеж­ды и пи­щи. Го­во­рят, что обы­чай ста­вить за ужи­ном в Ива­но­ву ночь пус­тые стулья у сто­ла для ото­шед­ших.душ родст­вен­ни­ков дер­жал­ся в Ев­ро­пе до XVII в. У сла­вянс­ких пле­мен при­но­ше­ния к мо­ги­лам умер­ших со­вер­ша­ют­ся с не­за­па­мят­ных вре­мен вес­ной. Бол­га­ры празд­ну­ют обык­но­вен­но свои по­мин­ки на клад­би­ще в верб­ное воск­ре­сенье и, на­ев­шись и на­пив­шись до­сы­та, ос­тав­ля­ют ос­тат­ки на мо­ги­лах сво­их близ­ких, ко­то­рые, по их по­верьям, съеда­ют их ночью. В Рос­сии до сих пор еще мож­но ви­деть по­доб­ные сце­ны в те­че­ние двух оп­ре­де­лен­ных дней в го­ду, на­зы­ва­емых «ро­ди­тельски­ми». Там на клад­би­щах в эти дни «во­ют по умер­шим, сте­лют на мо­ги­лу пла­ток вмес­то ска­тер­ти и кла­дут пря­ни­ки, яй­ца, ват­руш­ки и да­же вод­ку. Ког­да обыч­ный плач окон­чен, по­ми­нальщи­ки уго­ща­ют­ся при­не­сен­ны­ми при­па­са­ми, вспо­ми­ная по­кой­ни­ка, по рус­ско­му обы­чаю, его лю­би­мым ку­шаньем. А ес­ли по­кой­ник был прист­рас­тен к вы­пив­ке, то по­ми­нальщи­ки оп­ро­ки­ды­ва­ют ста­кан­чик, при­го­ва­ри­вая: «Царст­во ему не­бес­ное, лю­бил по­кой­ник вы­пить!»

    Когда Оди­лон, нас­то­ятель мо­нас­ты­ря Клю­ни в кон­це Х в., ус­та­но­вил по­ми­но­ве­ние всех усоп­ших, он этим воск­ре­сил один из уце­лев­ших ос­тат­ков древ­нос­ти, ко­то­рые так час­то при­зы­ва­ли к но­вой жиз­ни уже дав­но ми­нув­шее. За­пад­ная цер­ковь при­ня­ла но­вое ус­та­нов­ле­ние, и от­сю­да, весьма ес­тест­вен­но, око­ло 2 но­яб­ря сгруп­пи­ро­ва­лись все сох­ра­нив­ши­еся ос­тат­ки пер­во­быт­ных пир­шеств в честь умер­ших. Об­ви­не­ние, выс­ка­зан­ное не­ког­да про­тив древ­них хрис­ти­ан, буд­то они ста­ра­лись уми­лос­тив­лять те­ни умер­ших да­ра­ми по­доб­но языч­ни­кам, в из­вест­ном смыс­ле не ут­ра­ти­ло смыс­ла и те­перь, 15 ве­ков спус­тя. Так, день всех усоп­ших в ка­то­ли­чест­ве восп­ро­из­во­дит преж­ние празд­нест­ва в честь умер­ших и со­еди­ня­ет в се­бе не­ко­то­рые чер­ты тро­га­тельной фан­та­зии с ос­тат­ка­ми са­мо­го пер­во­быт­но­го ани­миз­ма, не ме­нее яр­ко вы­ра­жен­но­го, чем в Аф­ри­ке или на ост­ро­вах Ин­дий­ско­го оке­ана. В Ита­лии весь день про­во­дит­ся в еде и питье в честь по­кой­ни­ка, а ске­ле­ты и че­ре­па из са­ха­ра и тес­та слу­жат со­от­ветст­вен­ны­ми иг­руш­ка­ми для де­тей. В Ти­ро­ле бед­ные ду­ши, ос­во­бож­ден­ные из чис­ти­лищ­но­го ог­ня на эту ночь, мо­гут при­хо­дить и на­ти­рать свои ожо­ги са­лом, рас­топ­лен­ным на оча­ге, или для них ос­тав­ля­ют­ся пи­ро­ги на сто­ле, и ком­на­та на­тап­ли­ва­ет­ся для больше­го удобст­ва по­тус­то­рон­них гос­тей. Да­же в Па­ри­же ду­ши умер­ших при­хо­дят иног­да де­лить пи­щу с жи­вы­ми. В Бре­та­ни тол­пы стре­мят­ся ве­че­ром на клад­би­ще, с не­пок­ры­той го­ло­вой ста­но­вят­ся на ко­ле­ни у мо­гил родст­вен­ни­ков и на­пол­ня­ют уг­луб­ле­ние в мо­гильном кам­не свя­той во­дой или мо­ло­ком. Всю ночь зво­нят в цер­ков­ные ко­ло­ко­ла, и иног­да ду­хов­ные про­цес­сии об­хо­дят вок­руг мо­гил и бла­гос­лов­ля­ют их. Нет до­ма, где бы в эту ночь сня­ли ска­терть со сто­ла, по­то­му что ужин дол­жен быть на­го­то­ве для душ, ко­то­рые за­хо­тят прий­ти в дом и взять свою часть. Точ­но так же не сле­ду­ет га­сить огонь в ка­ми­не, что­бы ду­ши мог­ли пог­реться. На­ко­нец, ког­да все в до­ме уй­дут спать, у две­рей раз­да­ет­ся пе­чальное пе­ние, - это ду­ши го­ло­са­ми при­ходс­ких ни­щих про­сят жи­вых мо­литься за них.

    Задавшись целью уз­нать, ка­ким об­ра­зом во­об­ще сло­жи­лось предс­тав­ле­ние о том, что ду­ши по­еда­ют при­го­тов­лен­ное для них ку­шанье, мы встре­тим­ся с весьма зат­руд­ни­тельны­ми воп­ро­са­ми, ко­то­рых нам при­дет­ся ка­саться еще при раз­бо­ре те­ории жерт­воп­ри­но­ше­ний. Да­же в тех слу­ча­ях, ког­да лю­ди твер­до убеж­де­ны, что ду­ши едят, по­ня­тие это край­не не­оп­ре­де­лен­но, и в нем го­раз­до меньше прак­ти­чес­ко­го смыс­ла, чем в ка­ких-ли­бо объясне­ни­ях для де­тей. Впро­чем, иног­да са­ми жерт­во­ва­те­ли да­ют бо­лее точ­ное оп­ре­де­ле­ние сво­их по­ня­тий. Идея о ду­хе, на са­мом де­ле по­еда­ющем ма­те­ри­альную пи­щу, яс­но вы­ра­же­на, по край­ней ме­ре, в не­ко­то­рых при­ме­рах. Так, в Се­вер­ной Аме­ри­ке ал­гон­кинс­кие ин­дей­цы по­ла­га­ли, что те­не­по­доб­ные ду­ши умер­ших спо­соб­ны есть и пить. Они да­же не раз го­во­ри­ли па­те­ру Ле­же­ну, что ут­ром они на­хо­ди­ли кос­ти, обг­ло­дан­ные ду­ша­ми в те­че­ние но­чи. В но­вей­шее вре­мя мы уз­на­ем, что не­ко­то­рые из пле­ме­ни по­та­ва­то­ми пе­рес­та­ют но­сить на мо­ги­лу пи­щу, ес­ли она ос­та­ет­ся дол­гое вре­мя нет­ро­ну­той: в этом слу­чае они по­ла­га­ют, что ду­ша не нуж­да­ет­ся бо­лее в та­ких при­но­ше­ни­ях, най­дя се­бе рос­кош­ное мес­то для охо­ты в дру­гом ми­ре. Да­лее, па­тер Ка­вац­ци рас­ска­зы­ва­ет, что жи­те­ли об­лас­ти Кон­го в Аф­ри­ке пос­то­ян­но при­но­сят пи­щу и питье на мо­ги­лы и не­воз­мож­но их убе­дить, что ду­ши не пот­реб­ля­ют ма­те­ри­альной пи­щи. Да­же в Ев­ро­пе эс­ты, при­но­ся­щие да­ры умер­шим в день всех усоп­ших, го­во­рят, ра­ду­ют­ся, ес­ли ут­ром на­хо­дят ка­кое-ни­будь блю­до пус­тым.

    Согласно дру­го­му предс­тав­ле­нию, ду­ши пог­ло­ща­ют только пар или за­пах пи­щи, ее сущ­ность, или дух. Го­во­рят, что имен­но с этой мыслью ма­ори кла­ли еду воз­ле по­кой­ни­ка, а не­ко­то­рые да­же хо­ро­ни­ли ее вмес­те с ним. Мысль эта яс­но вы­ра­же­на у ту­зем­цев раз­лич­ных мест­нос­тей Мек­си­ки, где, по опи­са­ни­ям, ду­ши, при­хо­дя на го­дич­ное празд­нест­во, но­сят­ся над при­го­тов­лен­ны­ми для них блю­да­ми, вды­ха­ют в се­бя их за­пах или вы­са­сы­ва­ют пи­та­тельное на­ча­ло.

    Индус про­сит те­ней втя­ги­вать в се­бя слад­кую эс­сен­цию при­но­си­мых им блюд. Ду­мая о них, он мед­лен­но ста­вит блю­до ри­са пе­ред брах­ма­на­ми, и в то вре­мя, как пос­лед­ние мол­ча гло­та­ют го­ря­чую пи­щу, ду­хи пред­ков так­же участ­ву­ют в уго­ще­нии. На пи­рах в честь умер­ших у древ­них сла­вян, по опи­са­ни­ям, гос­ти си­дят мол­ча у сто­ла и бро­са­ют кус­ки под стол. Как им ка­жет­ся, они слы­шат ше­лест ду­хов и ви­дят, как те пи­та­ют­ся за­па­хом и па­ром мя­са. В од­ном из опи­са­ний го­во­рит­ся, что родст­вен­ни­ки при пог­ре­бальном пир­шест­ве приг­ла­ша­ют ду­шу, сто­ящую, по мест­но­му по­верью, за две­ря­ми, вой­ти в дом, и каж­дый гость льет на пол на­пит­ки и бро­са­ет кус­ки под стол для уго­ще­ния ду­ши. Бро­шен­ное под стол не под­ни­ма­ет­ся, но ос­тав­ля­ет­ся для оди­но­ких и оси­ро­те­лых душ. По окон­ча­нии обе­да жрец вста­ет, вы­ме­та­ет дом и вы­го­ня­ет ду­ши умер­ших, как блох, при­го­ва­ри­вая: «Ду­ши, вы на­пи­лись и на­елись, сту­пай­те же, сту­пай­те прочь!» Мно­гие пу­те­шест­вен­ни­ки упо­ми­на­ют о том вы­мыс­ле, ко­то­рый у ки­тай­цев ле­жит в ос­но­ве по­доб­ных при­но­ше­ний. Они по­ла­га­ют, что ду­хи умер­ших пот­реб­ля­ют только не­ося­за­емую сущ­ность пи­щи, ос­тав­ляя нет­ро­ну­той ее гру­бое ма­те­ри­альное ве­щест­во. На этом ос­но­ва­нии бла­го­чес­ти­вые жерт­во­ва­те­ли, при­го­то­вив рос­кош­ный пир для душ пред­ков, да­ют пос­лед­ним вре­мя уто­лить го­лод и за­тем прис­ту­па­ют к еде са­ми.

    Иезуитский па­тер Крис­то­фо­ро Бор­ри пе­ре­да­ет эту мест­ную идею сво­им схо­лас­ти­чес­ким язы­ком. По его опи­са­нию, на­род в Ко­хин­хи­не ве­рит, что «ду­ши умер­ших нуж­да­ют­ся в те­лес­ной под­держ­ке и пи­та­нии, вследст­вие че­го, по их обы­ча­ям, нес­колько раз в го­ду уст­ра­ива­ет­ся ве­ли­ко­леп­ный пир: детьми - в честь ро­ди­те­лей, мужьями - в честь жен, друзьями - в честь дру­зей. При этом обык­но­вен­но ждут дол­гое вре­мя, что умер­шие гос­ти при­дут и ся­дут за стол». Мис­си­оне­ры пы­та­лись вос­стать про­тив это­го обы­чая, но бы­ли ос­ме­яны за свое «не­ве­жест­во». Им от­ве­ча­ли, что «пи­ща со­дер­жит в се­бе два на­ча­ла: во-пер­вых, сущ­ность, а во-вто­рых, слу­чай­ные ка­чест­ва, вид, вкус, за­пах и т. д. Не­ве­щест­вен­ные ду­ши умер­ших бе­рут только су­щест­во пи­щи. Пос­лед­нее не­ве­щест­вен­но и по­то­му предс­тав­ля­ет со­бой при­лич­ную пи­щу для бес­те­лес­ных су­ществ, а слу­чай­ные свой­ст­ва пи­щи, дос­туп­ные те­лес­ным чувст­вам, ос­тав­ля­ют­ся ими на блю­дах, по­то­му что, как уже бы­ло ска­за­но, они не нуж­да­ют­ся в ве­щест­вен­ных пред­ме­тах». Выс­ка­зы­вая да­лее свои со­об­ра­же­ния от­но­си­тельно об­ра­ще­ния это­го на­ро­да, иезу­ит за­ме­ча­ет: «Вви­ду раз­ли­чия, ко­то­рое они ви­дят меж­ду сущ­ностью и слу­чай­ны­ми свой­ст­ва­ми пи­щи, при­го­тов­ля­емой ими для умер­ших, мож­но ду­мать, что не бу­дет слиш­ком труд­но разъяснить им та­инст­во ев­ха­рис­тии».

    Понятно, что воп­рос о судьбе ма­те­ри­ально­го при­но­ше­ния име­ет ма­ло зна­че­ния для тех, кто при­дер­жи­ва­ет­ся обы­чая уст­ра­ивать празд­ни­ки в честь умер­ших, все рав­но, бу­дут ли они пред­ла­гать пи­щу чис­то сим­во­ли­чес­ки или бу­дут по­ла­гать, что ду­ша дей­ст­ви­тельно пи­та­ет­ся сво­им осо­бым ду­хов­ным спо­со­бом, так же как и в слу­ча­ях, тес­но свя­зан­ных с пос­лед­ни­ми, ког­да да­ры по­сы­ла­ют­ся ду­хов­ным об­ра­зом в стра­ну ду­хов. Ког­да кафрс­кий кол­дун в слу­чае чьей-ни­будь бо­лез­ни объявля­ет, что те­ни пред­ков тре­бу­ют ту или дру­гую ко­ро­ву, жи­вот­ное уби­ва­ют не­мед­лен­но и ос­тав­ля­ют за­пер­тым на не­ко­то­рое вре­мя, что­бы те­ни мог­ли на­есться или что­бы дух ко­ро­вы мог отп­ра­виться в царст­во те­ней. За­тем при­но­ся­щие жерт­ву вы­но­сят ко­ро­ву и съеда­ют ее. В бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ной Япо­нии близ­кие по­кой­ни­ка, пос­та­вив рис и во­ду в от­верс­тие мо­гильно­го кам­ня, не бес­по­ко­ят­ся о том, что их мо­гут съесть пти­цы или ни­щие.

    Обряды вро­де опи­сан­ных вы­ше осо­бен­но склон­ны вы­рож­даться в пе­ре­жи­ток. При­но­ше­ния пи­ши и пир­шест­ва в честь умер­ших на пос­лед­ней сту­пе­ни раз­ви­тия прев­ра­ща­ют­ся на­ко­нец в прос­тые тра­ди­ци­он­ные об­ря­ды, по большей час­ти в вы­ра­же­ние неж­но­го вос­по­ми­на­ния об умер­ших или в де­ло ми­ло­сер­дия по от­но­ше­нию к жи­вым. Римс­кие фе­ра­лии во вре­ме­на Ови­дия слу­жат яр­ким при­ме­ром по­доб­но­го прев­ра­ще­ния. В са­мом де­ле, с од­ной сто­ро­ны, тог­да счи­та­ли, что ду­хи пи­та­ют­ся при­но­ше­ни­ями (те­перь тень пи­та­ет­ся выс­тав­лен­ной пи­щей), а с дру­гой, им при­но­си­ли только «ма­лые да­ры» - пло­ды, ще­пот­ки со­ли и хлеб­ные зер­на, смо­чен­ные в ви­не, ко­то­рые ста­ви­лись для них пос­ре­ди до­ро­ги.

    Еще го­раз­до ра­нее, в древ­ней ис­то­рии Ки­тая, от Кон­фу­ция тре­бо­ва­ли, что­бы он выс­ка­зал свое мне­ние о при­но­ше­ни­ях умер­шим. Бу­ду­чи стро­гим хра­ни­те­лем всех древ­них об­ря­дов, он ос­тал­ся ве­рен се­бе и от­ве­тил, что «он при­но­сит да­ры умер­шим, как буд­то они жи­вы». Но ког­да его спро­си­ли, зна­ют ли умер­шие про то, что для них де­ла­ет­ся, или нет, фи­ло­соф ук­ло­нил­ся от от­ве­та. Ес­ли бы он ска­зал «да», бла­го­чес­ти­вые по­том­ки ста­ли бы при­но­сить жерт­вы в ущерб се­бе. В слу­чае же от­ри­ца­тельно­го от­ве­та не­поч­ти­тельные де­ти ос­та­ви­ли бы сво­их ро­ди­те­лей без пог­ре­бе­ния. Ук­лон­чи­вость эта дос­той­на учи­те­ля, выс­ка­зав­ше­го свое воз­зре­ние в сле­ду­ющем из­ре­че­нии: «Отно­ситься серьезно к сво­им обя­зан­нос­тям по от­но­ше­нию к лю­дям и, ува­жая ду­хов­ные су­щест­ва, дер­жаться вда­ли от них - зна­чит быть муд­рым». Го­во­рят, что в на­ше вре­мя те­пин­ги опе­ре­ди­ли да­же Кон­фу­ция. Они зап­ре­ти­ли при­но­сить да­ры ду­шам умер­ших, но сох­ра­ни­ли обы­чай по­се­щать их мо­ги­лы в ус­та­нов­лен­ный для мо­литв день. Уже бы­ло по­ка­за­но, как пог­ре­бальные при­но­ше­ния ви­до­из­ме­ня­ясь, мо­гут прев­ра­щаться в пир­шест­ва в па­мять умер­ших и тра­пе­зы для ни­щих.

    Если мы ста­нем ис­кать ос­тат­ки древ­них пог­ре­бальных об­ря­дов в Анг­лии, то най­дем пе­ре­жит­ки их и в не­дав­ние вре­ме­на. Бед­ным раз­да­ют в день пог­ре­бе­ния хлеб и на­пит­ки, и, мо­жет быть, еще в на­ши дни де­ре­венс­кие де­вуш­ки вып­ра­ши­ва­ют у фер­ме­ров за­упо­кой­ные пи­ро­ги с тра­ди­ци­он­ным при­пе­вом: «Ду­ша, ду­ша, дай­те, хо­зяй­ка, по­ми­нальный пи­рог!»

    Если бы мы не име­ли све­де­ний о про­ме­жу­точ­ных звеньях этой тра­ди­ции, мог­ло бы по­ка­заться на­тяж­кой ут­верж­де­ние о том, что эти древ­ние обы­чаи про­ис­хо­дят из це­ре­мо­ний ди­ких и вар­варс­ких вре­мен, ког­да бы­ли ус­та­нов­ле­ны пир­шест­ва в честь ото­шед­ших душ.

    

    

    

    

    Отлетание ду­ши умер­ше­го че­ло­ве­ка из ми­ра жи­вых, ее странст­вие в да­ле­кую стра­ну мерт­вых и жизнь, ожи­да­ющая ее в но­вом жи­ли­ще, сос­тав­ля­ют пред­ме­ты, о ко­то­рых при­ми­тив­ные об­щест­ва име­ют по большей час­ти весьма оп­ре­де­лен­ные уче­ния. Ког­да эти ве­ро­ва­ния по­па­да­ют в ру­ки сов­ре­мен­но­го эт­ног­ра­фа, он смот­рит на них как на ми­фы - час­то в вы­со­кой сте­пе­ни яс­ные и ра­зум­ные по сво­ему на­ча­лу, твер­дые и пра­вильные по сво­ему пост­ро­ению, но все-та­ки ми­фы. Нем­но­гие пред­ме­ты про­буж­да­ли в умах по­этов-ди­ка­рей столь сме­лые и жи­вые предс­тав­ле­ния, как мысль о бу­ду­щей жиз­ни. При всем том об­щий об­зор под­роб­нос­тей этих воз­зре­ний в че­ло­ве­чес­ком ро­де по­ка­зы­ва­ет сре­ди ве­ли­чай­ше­го раз­но­об­ра­зия де­та­лей пра­вильное пов­то­ре­ние оди­на­ко­вых эпи­зо­дов, что опять долж­но при­во­дить нас к так час­то воз­ни­ка­юще­му воп­ро­су: нас­колько это сов­па­де­ние за­ви­сит от пря­мо­го пе­ре­хо­да мыс­лей от од­но­го пле­ме­ни к дру­го­му и нас­колько от сход­но­го, но не­за­ви­си­мо­го раз­ви­тия их в от­да­лен­ных од­на от дру­гой стра­нах.

    Эти ве­ро­ва­ния мож­но пос­ле­до­ва­тельно срав­ни­вать меж­ду со­бой от ди­ко­го сос­то­яния до пол­но­го раз­ви­тия ци­ви­ли­за­ции. И ма­ло­культур­ные и вы­со­ко­культур­ные на­ро­ды в каж­дой из стран мо­гут ука­зать то мес­то, от­ку­да от­ле­та­ющие ду­ши отп­рав­ля­ют­ся в путь к сво­ей но­вой от­чиз­не. С дальне­го за­пад­но­го мы­са Ва­нуа-Ле­ву, уеди­нен­но­го и ве­ли­чест­вен­но­го мес­та, пок­ры­то­го ска­ла­ми и ле­са­ми, ду­ши умер­ших фид­жий­цев отп­лы­ва­ют к су­ди­ли­щу Нден­геи, и сю­да при­хо­дят на бо­го­молье жи­вые, по­ла­гая уви­деть здесь ду­хов и бо­гов. Ба­пе­ри в Юж­ной Аф­ри­ке от­ва­жи­ва­ют­ся про­ни­кать полз­ком на нес­колько ша­гов в пе­ще­ру Мдри­мат­ле, от­ку­да лю­ди и жи­вот­ные по­яв­ля­ют­ся на свет и ку­да ду­ши возв­ра­ща­ют­ся пос­ле смер­ти. В Мек­си­ке Чальча­тонгс­кая пе­ще­ра ве­ла к рай­ским рав­ни­нам, а ац­текс­кое наз­ва­ние «стра­ны мерт­вых» Микт­лан восп­ро­из­во­дит вос­по­ми­на­ние о под­зем­ном хра­ме, от­ку­да на­чи­нал­ся путь к жи­ли­щу бла­жен­ных.

    Всякое без­вод­ное мес­то, при­год­ное ско­рее для мерт­вых, чем для жи­вых, ес­тест­вен­но вну­ша­ет мысль о пред­две­рии стра­ны умер­ших. Это вид­но в вы­мыш­лен­ных пу­те­шест­ви­ях, свя­зан­ных с име­нем сэ­ра Джо­на Ман­де­вил­ля, где опи­са­ние (Опас­ной До­ли­ны, за­имст­во­ван­ное от ужас­ной до­ли­ны, ко­то­рую мо­нах Одо­рик ви­дел на­пол­нен­ной мерт­вы­ми те­ла­ми и слы­шал до­но­сив­ший­ся из нее стран­ный шум ба­ра­ба­нов, за­кан­чи­ва­ет­ся сле­ду­ющим об­ра­зом: «Эта до­ли­на вся на­пол­не­на де­мо­на­ми, и всег­да это бы­ло так, и лю­ди го­во­рят, что это один из вхо­дов в ад». Се­ве­ро­гер­манс­кие крестьяне до сих пор пом­нят, что бе­ре­га Дрём­лингс­ко­го бо­ло­та слу­жи­ли вхо­дом в стра­ну ото­шед­ших душ. Анг­ли­ча­нам бе­ре­га озе­ра Авер­нус, по ко­то­ро­му ежед­нев­но бро­дят ту­рис­ты, бо­лее из­вест­ны с этой сто­ро­ны, не­же­ли ана­ло­гич­ное мес­то в Ир­лан­дии - Лоф-Дерг с его пе­ще­рой, ве­ду­щей в чис­ти­ли­ще свя­то­го Пат­ри­ка, от­ку­да мож­но спус­титься в страш­ный под­зем­ный мир. Из­лиш­не бы­ло бы при­во­дить здесь все бес­чис­лен­ное раз­но­об­ра­зие мис­ти­чес­ких под­роб­нос­тей о страш­ном пу­те­шест­вии ду­ши че­рез пе­ще­ры, ка­ме­нис­тые тро­пин­ки и бесп­лод­ные рав­ни­ны, по кру­тым скользким го­рам, в ут­лых чел­но­ках или по шат­ким мос­там че­рез про­пас­ти и быст­рые по­то­ки, в пос­то­ян­ном ожи­да­нии ярост­но­го на­па­де­ния гу­би­те­ля душ или под стра­хом ро­ко­во­го при­го­во­ра стро­гих стра­жей дру­го­го ми­ра. Но, не прис­ту­пая еще к опи­са­нию стра­ны ду­хов, це­ли и пре­де­ла странст­во­ва­ния душ, по­ищем ос­но­ва­ний, ко­то­ры­ми под­дер­жи­ва­лась ве­ра в то и дру­гое. При­ми­тив­ные об­щест­ва ус­мат­ри­ва­ют под­держ­ку для сво­их уче­ний о бу­ду­щей жиз­ни в пре­да­ни­ях, пря­мом отк­ро­ве­нии и да­же лич­ном опы­те. Для них об­ласть ду­хов есть всем дос­туп­ная стра­на, от­ку­да мно­гие возв­ра­ща­ют­ся.

    Некоторые из опи­са­ний ле­ген­дар­но­го по­се­ще­ния заг­роб­но­го ми­ра яв­ля­ют­ся, по-ви­ди­мо­му, чис­ты­ми ми­фа­ми без вся­ко­го сле­да ре­альной лич­ной ис­то­рии. Од­жиб­ве, эпо­ни­ми­чес­кий ге­рой се­ве­ро­аме­ри­канс­ко­го пле­ме­ни, но­ся­ще­го его имя, со­вер­шая про­чие мно­го­чис­лен­ные под­ви­ги, спус­тил­ся в под­зем­ное царст­во ото­шед­ших душ и сно­ва вер­нул­ся на зем­лю. Ког­да кам­ча­да­лов спра­ши­ва­ли, как они мог­ли так хо­ро­шо уз­нать все, что слу­ча­ет­ся с че­ло­ве­ком пос­ле смер­ти, они от­ве­ча­ли ле­ген­дой о Гет­ше, пер­вом че­ло­ве­ке. Он умер и со­шел в под­зем­ный мир и спус­тя дол­гое вре­мя сно­ва вер­нул­ся в свое ста­рое жи­ли­ще и здесь, стоя у ды­мо­во­го от­верс­тия, го­во­рил со сво­ими до­маш­ни­ми и рас­ска­зы­вал им о бу­ду­щей жиз­ни. Тут две его до­че­ри, ко­то­рых он ос­та­вил в под­зем­ном царст­ве, по­дош­ли к не­му в сильном гне­ве и на­нес­ли ему нес­колько уда­ров, от­че­го он умер во вто­рой раз. Те­перь он на­чальник под­зем­но­го ми­ра и при­ни­ма­ет к се­бе кам­ча­да­лов, ко­то­рые уми­ра­ют и сно­ва воск­ре­са­ют. Точ­но так же в ве­ли­ком финс­ком эпо­се, «Ка­ле­ва­ле», один из глав­ней­ших эпи­зо­дов рас­ска­зы­ва­ет о по­се­ще­нии стра­ны умер­ших Вяй­ня­мей­не­ном. Ге­рой быст­ры­ми ша­га­ми шел че­рез ле­са и кус­тар­ни­ки, по­ка не при­шел на­ко­нец к ре­ке Ту­оне­ле и не уви­дел пе­ред со­бой ост­ро­ва бо­га смер­ти Ту­они. Он стал гром­ко звать дочь Ту­они, что­бы она да­ла ему лод­ку для пе­реп­ра­вы. От­ве­чая на воп­рос до­че­ри Ту­они о том, что его сю­да при­ве­ло, он го­во­рит: «Же­ле­зо», но дочь Ту­они воз­ра­жа­ет, что на его одеж­де нет кро­ви. Огонь при­вел его, го­во­рит он да­лее, но она за­ме­ча­ет, что его куд­ри не об­го­ре­ли, и тог­да он со­об­ща­ет ей нас­то­ящую цель сво­его пу­те­шест­вия. Она пе­ре­во­зит его, и Ту­оне­тар, хо­зяй­ка до­ма, при­но­сит ему пи­ва в круж­ке с дву­мя уш­ка­ми. Но Вяй­ня­мей­нен ви­дит ля­гу­шек и чер­вей на дне и не хо­чет пить, «так как он не за­тем при­шел, что­бы осу­шать круж­ки пи­ва в Ме­па­ле».Его по­ло­жи­ли на пос­тель Ту­они, и во вре­мя его сна хо­зя­ева на­тя­ну­ли че­рез ре­ку сот­ни се­тей из же­ле­за и ме­ди, что­бы он не мог убе­жать. Но он об­ра­тил­ся в трост­ник на бо­ло­те и в ви­де змеи про­полз че­рез пет­ли се­ти.

    Вспомним по­хо­жие об­ще­из­вест­ные клас­си­чес­кие ми­фы о по­се­ще­ни­ях Аида: пу­те­шест­вие Ди­они­са за Се­ме­лой, Ор­фея за его воз­люб­лен­ной Эв­ри­ди­кой, Гер­ку­ле­са за трехг­ла­вым Цер­бе­ром, пу­те­шест­вие Одис­сея к пре­де­лам глу­бо­ко­го оке­ана, к ту­ман­но­му го­ро­ду ким­ме­рий­ско­го на­ро­да, где свет­лый Ге­ли­ос не бро­са­ет сво­их лу­чей и убий­ст­вен­ная ночь веч­но ле­жит над зло­по­луч­ны­ми смер­т­ны­ми[109]. Они плы­ли сю­да вдоль бе­ре­га ко вхо­ду в стра­ну, где те­ни умер­ших, ожив­лен­ные на ко­рот­кое вре­мя кровью жерт­воп­ри­но­ше­ний, раз­го­ва­ри­ва­ли с ни­ми и по­ка­зы­ва­ли им мес­та сво­его пе­чально­го пре­бы­ва­ния.

    Картина нис­хож­де­ния в Аид в са­мом де­ле ежед­нев­но пов­то­ря­ет­ся пе­ред на­ши­ми гла­за­ми, как не­ког­да раз­во­ра­чи­ва­лась она пе­ред гла­за­ми древ­них сос­та­ви­те­лей ми­фов, ко­то­рые ви­де­ли, как солн­це ухо­ди­ло ве­че­ром в тем­ный под­зем­ный мир и ут­ром сно­ва возв­ра­ща­лось в стра­ну жи­вых. Эти ге­ро­ичес­кие ле­ген­ды тес­но свя­за­ны с эпи­зо­да­ми сол­неч­но­го ми­фа. В си­лу са­мо­го прос­то­го по­эти­чес­ко­го срав­не­ния с ежед­нев­но вос­хо­дя­щим и за­хо­дя­щим солн­цем, оли­цет­во­ря­ющим че­ло­ве­чес­кую жизнь в пре­лес­ти рас­све­та, в блес­ке по­луд­ня и в уга­са­нии при за­хож­де­нии, ми­фи­чес­кая фан­та­зия ус­та­но­ви­ла в ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ни­ях все­го ми­ра, что стра­на ото­шед­ших душ ле­жит на да­ле­ком за­па­де или в под­зем­ном ми­ре. Нас­колько глу­бо­ко миф сол­неч­но­го за­ка­та во­шел в предс­тав­ле­ния лю­дей от­но­си­тельно бу­ду­щей жиз­ни, ка­ким об­ра­зом за­пад и под­зем­ный мир сде­ла­лись стра­ной мерт­вых, ка­ким об­ра­зом, на­ко­нец, древ­ние фан­та­зии ди­ка­рей-по­этов пе­реш­ли в ува­жа­емые дог­ма­ты клас­си­чес­ких муд­ре­цов и позд­ней­ших мис­ти­ков - все это разъясня­ет­ся здесь мно­ги­ми наб­лю­де­ни­ями за раз­лич­ны­ми ста­ди­ями культу­ры.

    Но, кро­ме то­го, по­се­ще­ния умер­ших жи­вы­ми и на­обо­рот бы­ва­ют и пред­ме­том лич­но­го опы­та, и сви­де­тельства оче­вид­цев. Ду­ши умер­ших яв­ля­ют­ся жи­вым во сне или в ви­де­ни­ях и при­но­сят вес­ти из дру­го­го ми­ра. Иног­да же лю­ди са­ми отп­рав­ля­ют­ся ту­да и, вер­нув­шись, рас­ска­зы­ва­ют жи­вым, что они ви­де­ли там. Иног­да пу­те­шест­вен­ник ока­зы­ва­ет­ся там вмес­те со сво­ей ма­те­ри­альной обо­лоч­кой, иног­да же го­во­рит­ся только, что он отп­ра­вил­ся сам, но ду­хов­но или те­лес­но - об этом ни­че­го не упо­ми­на­ет­ся в рас­ска­зе. Большей частью, впро­чем, ту­да отп­рав­ля­ет­ся од­на ду­ша че­ло­ве­ка, ос­та­вив те­ло в сос­то­янии экс­та­за, сна, оце­пе­не­ния или да­же смер­ти. Не­ко­то­рые из этих-рас­ска­зов, пов­то­ря­ющих­ся на всех ста­ди­ях культу­ры, от ди­ких до ци­ви­ли­зо­ван­ных вре­мен, пе­ре­да­ва­лись с пол­ным убеж­де­ни­ем со сто­ро­ны са­мо­го ду­хо­вид­ца, дру­гие же предс­тав­ля­ют со­бой лишь под­ра­жа­ния ори­ги­нальным рас­ска­зам. Та­кие ви­де­ния восп­ро­из­во­дят, ко­неч­но, предс­тав­ле­ния, ко­то­ры­ми до то­го вре­ме­ни был на­пол­нен ум ви­дев­ше­го их. Вся­кое предс­тав­ле­ние, за­пав­шее раз в го­ло­ву ди­ка­ря, вар­ва­ра или фан­тас­та, спо­соб­но лег­ко восп­ро­из­во­диться изв­не. Здесь ока­зы­ва­ет­ся по­роч­ный круг: он ви­дит то, во что ве­рит, и ве­рит в то, что ви­дит. Гля­дя на от­ра­же­ние собст­вен­но­го ума, он, по­доб­но ре­бен­ку, ко­то­рый ви­дит се­бя в зер­ка­ле, поч­ти­тельно под­чи­ня­ет­ся вну­ше­ни­ям сво­его вто­ро­го «я». Крас­но­ко­жий ин­де­ец по­се­ща­ет счаст­ли­вые мес­та охо­ты, тон­га­нец - те­нис­тый ост­ров Бо­ло­ту, грек нис­хо­дит в Аид и лю­бу­ет­ся Ели­сей­ски­ми по­ля­ми, сред­не­ве­ко­вый ас­кет ви­дит ужа­сы ада и бла­женст­во рая.

    Между се­ве­ро­аме­ри­канс­ки­ми ин­дей­ца­ми, и в осо­бен­нос­ти ал­гон­кинс­ки­ми пле­ме­на­ми, не­ред­ки рас­ска­зы о лю­дях, ду­ши ко­то­рых отп­рав­ля­лись во сне или в бре­ду при тя­же­лых бо­лез­нях в стра­ну умер­ших и возв­ра­ща­лись вновь ожи­вить свои те­ла и рас­ска­зать ви­ден­ное ими. То, что они ви­де­ли, весьма со­от­ветст­ву­ет то­му, что им вну­ша­лось с детст­ва: они го­во­рят про дол­гий путь по до­ро­ге умер­ших, про ги­гантс­кую зем­ля­ни­ку, ко­то­рой ос­ве­жа­ют­ся ду­хи, но ко­то­рая об­ра­ща­лась в крас­ный ка­мень от их при­кос­но­ве­ния, про дре­вес­ную ко­ру, ко­то­рую им пред­ла­га­ли вмес­то су­ше­но­го мя­са, и большие дож­де­ви­ки вмес­то тыкв, про ре­ку мерт­вых, че­рез ко­то­рую на­до бы­ло пе­ре­би­раться по змее или по ко­леб­лю­ще­му­ся брев­ну, про большую со­ба­ку, сто­яв­шую на дру­гом бе­ре­гу, и про се­ле­ния умер­ших по ту сто­ро­ну ре­ки.

    Зулусы еще в на­ши дни рас­ска­зы­ва­ют о лю­дях, спус­кав­ших­ся че­рез от­верс­тия в поч­ве в под­зем­ный мир, где го­ры, ре­ки и все пред­ме­ты та­кие же, как и на по­верх­нос­ти зем­ли, и где лег­ко отыс­кать сво­их род­ных, по­то­му что мерт­вые жи­вут в се­ле­ни­ях и до­ят сво­их ко­ров, ко­то­рые бы­ли уби­ты на зем­ле и воск­рес­ли к но­вой жиз­ни. Ум­пен­гу­ла, зу­лус, рас­ска­зав­ший од­ну из та­ких, ле­генд д-ру Кол­лэ­у­ею, при­по­ми­нал, как он, бу­ду­чи еще мальчи­ком, ви­дел бе­зоб­раз­но­го во­ло­са­то­го ма­ленько­го че­ло­веч­ка, по име­ни Уика­ма, ко­то­рый, прес­ле­дуя ди­коб­ра­за, опус­то­шав­ше­го его за­па­сы, спус­тил­ся за ним в глу­бо­кую но­ру и по­пал от­ту­да в стра­ну мерт­вых. Вер­нув­шись сно­ва до­мой, он уви­дел, что его соч­ли за мерт­во­го. Же­на его, вер­ная дол­гу, сожг­ла и схо­ро­ни­ла все его иму­щест­во, а удив­лен­ная тол­па при его по­яв­ле­нии сно­ва за­тя­ну­ла пог­ре­бальный гимн. Про это­го зу­лус­ско­го Дан­те на­род пос­то­ян­но го­во­рил: «Вот че­ло­век, ко­то­рый был у под­зем­ных жи­те­лей».

    Один из са­мых ха­рак­тер­ных рас­ска­зов это­го ро­да при­над­ле­жит Но­вой Зе­лан­дии. Этот рас­сказ, предс­тав­ля­ющий осо­бый ин­те­рес из-за сох­ра­нив­ше­го­ся в нем вос­по­ми­на­ния о вы­мер­шем ис­по­линс­ком моа и зас­лу­жи­ва­ющий восп­ро­из­ве­де­ния с на­ибольшей пол­но­той ра­ди зак­лю­ча­ющих­ся в нем мел­ких под­роб­нос­тей и той жиз­нен­ной ре­альнос­ти, ко­то­рую при­да­ва­ли вар­ва­ры по­доб­ным ле­ген­дам, был пе­ре­дан Шорт­лэн­ду его слу­гой, по име­ни Те-Вга­ре­ве­ра. Тет­ка это­го че­ло­ве­ка умер­ла в уеди­нен­ной хи­жи­не на бе­ре­гу озе­ра Ро­то­руа. Она при­над­ле­жа­ла к знат­но­му ро­ду, и по­то­му ее те­ло ос­та­ви­ли в хи­жи­не, за­ло­жи­ли ок­на и две­ри и по­ки­ну­ли это жи­ли­ще, так как ее смерть сде­ла­ла его «та­бу»[110]. Но день или два спус­тя Те-Вга­ре­ве­ра, плы­вя ра­но ут­ром с нес­кольки­ми то­ва­ри­ща­ми в лод­ке вбли­зи это­го мес­та, уви­дел на бе­ре­гу женс­кую фи­гу­ру, де­лав­шую им зна­ки. Это бы­ла его тет­ка, вер­нув­ша­яся к жиз­ни, но ос­ла­бев­шая, озяб­шая и го­лод­ная. Бла­го­да­ря их сво­ев­ре­мен­ной по­мо­щи она оп­ра­ви­лась и рас­ска­за­ла свою ис­то­рию.

    Душа ее, по­ки­нув те­ло, по­ле­те­ла к Се­вер­но­му мы­су и дос­тиг­ла вхо­да в Ре­иг­ну. Здесь, дер­жась за ство­лы пол­зу­чих рас­те­ний, она спус­ти­лась в про­пасть и очу­ти­лась на пес­ча­ном бе­ре­гу ре­ки. Она ог­ля­ну­лась и уви­де­ла гро­мад­ную, больше че­ло­ве­чес­ко­го рос­та, пти­цу, ко­то­рая шла к ней быст­ры­ми ша­га­ми. Это ужас­ное зре­ли­ще так ис­пу­га­ло ее, что пер­вой ее мыслью бы­ло вер­нуться сно­ва по кру­то­му об­ры­ву, но, уви­дев ста­ри­ка, ко­то­рый греб в лод­ке по нап­рав­ле­нию к ней, она по­бе­жа­ла к не­му навст­ре­чу и та­ким об­ра­зом спас­лась от пти­цы. Пе­реб­рав­шись бла­го­по­луч­но на дру­гой бе­рег, она, наз­вав имя сво­ей семьи, спро­си­ла ста­ро­го Ха­ро­на, где жи­вут ду­хи ее род­ных. Ста­рик ука­зал ей до­ро­гу, и, идя по ней, она бы­ла весьма по­ра­же­на сходст­вом ее с до­ро­га­ми, по ко­то­рым она хо­ди­ла на зем­ле: ха­рак­тер мест­нос­ти, де­ревья, кус­ты и рас­те­ния бы­ли уди­ви­тельно ей зна­ко­мы. Она дош­ла до се­ле­ния и в тол­пе, соб­рав­шей­ся здесь, уз­на­ла от­ца и нес­кольких близ­ких род­ных. Они пок­ло­ни­лись ей и при­ветст­во­ва­ли ее за­уныв­ной пес­ней, ко­то­рую ма­ори всег­да по­ют при встре­че пос­ле дол­гой раз­лу­ки. Отец, рас­спро­сив ее о род­ных, сме­тав­ших­ся на зем­ле, в осо­бен­нос­ти о ее собст­вен­ном ре­бен­ке, объявил ей, что она долж­на вер­нуться на зем­лю, по­то­му что не­ко­му те­перь по­за­бо­титься о его вну­ке. По его при­ка­за­нию она от­ка­за­лась от пи­щи, ко­то­рую пред­ла­га­ли ей умер­шие, и, нес­мот­ря на их уси­лия удер­жать ее, отец по­са­дил ее в лод­ку, пе­ре­вез об­рат­но и при рас­ста­ва­нии вы­нул из-под пла­ща две ог­ром­ные слад­кие кар­то­фе­ли­ны и ве­лел по­са­дить их, что­бы они слу­жи­ли пи­щей его вну­ку. Но ког­да она ста­ла сно­ва взби­раться по ска­ле, два детс­ких ду­ха на­ча­ли тя­нуть ее на­зад, и ей уда­лось от­де­латься от них только це­ной этих двух кор­неп­ло­дов. По­ка они по­жи­ра­ли их, она под­ня­лась вверх с по­мощью стеб­лей тех же пол­зу­чих рас­те­ний и на­ко­нец, дос­тиг­нув зем­ли, уст­ре­ми­лась к то­му мес­ту, где ле­жа­ло ее те­ло. Вер­нув­шись к жиз­ни, она уви­де­ла се­бя в тем­но­те, и все быв­шее с ней по­ка­за­лось ей сном. Но вдруг она за­ме­ти­ла, что она бы­ла од­на в пус­том до­ме и две­ри его за­ко­ло­че­ны; от­сю­да она зак­лю­чи­ла, что она дей­ст­ви­тельно уми­ра­ла и опять ожи­ла. При нас­туп­ле­нии ут­ра она уви­де­ла на по­лу ка­ле­ба­су (тык­ву) с крас­ной ох­рой, рас­пу­щен­ной в во­де. Она вы­пи­ла жид­кость до дна, чем нес­колько подк­ре­пи­лась. По­том ей уда­лось от­во­рить дверь и до­полз­ти до бе­ре­га, где она вско­ре и бы­ла най­де­на сво­ими друзьями.

    Слушавшие ее рас­сказ нис­колько не сом­не­ва­лись в дей­ст­ви­тельнос­ти ее прик­лю­че­ний и жа­ле­ли только, что она не при­нес­ла с со­бой хо­тя бы од­ну из этих гро­мад­ных кар­то­фе­лин в до­ка­за­тельство сво­его по­се­ще­ния стра­ны ду­хов. Пле­ме­на, жи­ву­щие в Се­вер­ной Азии и За­пад­ной Аф­ри­ке, так­же име­ют сво­их оче­вид­цев жиз­ни ду­хов в заг­роб­ном ми­ре.

    Подобные рас­ска­зы име­ют­ся и в клас­си­чес­кой ли­те­ра­ту­ре. Наг­ляд­ные по­вест­во­ва­ния Лу­ки­ана вы­ра­жа­ют ве­ро­ва­ния сво­его вре­ме­ни, ес­ли не сво­его ав­то­ра. Его Евк­рат смот­рит че­рез рас­ще­ли­ну в Аид и ви­дит, как мерт­вые по­ко­ят­ся на ло­жах из ли­лий в со­об­щест­ве сво­их род­ных и зна­ко­мых. Сре­ди них он уз­на­ет Сок­ра­та с лы­сой го­ло­вой и большим жи­во­том, а так­же сво­его от­ца, оде­то­го в то платье, в ко­то­ром его по­хо­ро­ни­ли. За­тем Кле­одем до­пол­ня­ет это рас­ска­зом, как од­наж­ды во вре­мя жес­то­кой бо­лез­ни, на седьмой день, ког­да он го­рел как в ог­не от ли­хо­рад­ки и ле­жал сов­сем один с зат­во­рен­ны­ми две­ря­ми, пе­ред ним предс­тал по­ра­зи­тельной кра­со­ты юно­ша, в бе­лом оде­янии, и по­вел его сквозь тре­щи­ну в зем­ле в Аид, в чем он убе­дил­ся, уви­дев там Тан­та­ла, Ти­тия и Си­зи­фа. За­тем юно­ша при­вел его в вер­хов­ное су­ди­ли­ще, где за­се­да­ли Эак, Пар­ки и Эри­нии, и пос­та­вил пе­ред ца­рем Плу­то­ном, чи­тав­шим име­на лю­дей, жизнь ко­то­рых долж­на бы­ла окон­читься. Плу­тон был гне­вен и ска­зал про­во­жа­то­му: нить это­го че­ло­ве­ка еще не приш­ла к кон­цу и он не дол­жен уме­реть; при­ве­ди ко мне Де­ми­ла-мед­ни­ка, ко­то­рый уже, пе­ре­жил нить сво­его ве­ре­те­на. Кле­одем опом­нил­ся, по­чувст­во­вал се­бя сво­бод­ным от не­ду­га и со­об­ра­зил, что Де­мил, его по­ра­жен­ный бо­лезнью со­сед, дол­жен уме­реть. И спус­тя нем­но­го вре­ме­ни раз­да­лись го­ло­са род­ных, оп­ла­ки­вав­ших Де­ми­ла.

    Рассказы Плу­тар­ха, хо­тя и бо­лее серьезные, на­по­ми­на­ют рас­ска­зы нас­меш­ли­во­го Лу­ки­ана. Не­чес­ти­вый, слас­то­лю­би­вый Тес­пе­зий ле­жит три дня как мерт­вый и, вер­нув­шись к жиз­ни, рас­ска­зы­ва­ет все ви­ден­ное им в под­зем­ном ми­ре. Нек­то Ан­тилл был бо­лен и, по мне­нию вра­чей, не по­да­вал уже ни­ка­ких приз­на­ков жиз­ни. Од­на­ко он про­бу­дил­ся без вся­ких сле­дов бо­лез­ни и со­об­щил, что дей­ст­ви­тельно был мерт­вым, но вер­нул­ся к жиз­ни по при­ка­за­нию по­ве­ли­те­ля царст­ва те­ней, ко­то­рый стро­го бра­нил при­вед­ших его, и пос­лал их за Ни­канд­ром, всем из­вест­ным ко­жев­ни­ком. Тот дей­ст­ви­тельно за­бо­лел ли­хо­рад­кой и умер на тре­тий день. По­доб­ные рас­ска­зы ста­ро­го и но­во­го про­ис­хож­де­ния до сих пор весьма в хо­ду у ин­ду­сов. Так, нап­ри­мер, ду­ша од­но­го че­ло­ве­ка бы­ла отп­рав­ле­на в царст­во Ямы по ошиб­ке вмес­то ду­ши его тез­ки и с ве­ли­чай­шей пос­пеш­ностью возв­ра­ще­на об­рат­но к те­лу до его сож­же­ния. Од­на­ко, нес­мот­ря на эту пос­пеш­ность, ду­ше уда­лось взгля­нуть на страш­ные на­ка­за­ния злых и на бла­женст­во тех, кто умерщв­лял свою плоть на зем­ле, а так­же на доб­рых жен, си­дев­ших в бла­го­по­лу­чии воз­ле сво­их му­жей.

    Такие рас­ска­зы встре­ча­ют­ся и в хрис­ти­анс­ких ле­ген­дах. Ле­ген­да свя­за­ла эту фан­та­зию о жи­вых лю­дях, отк­ры­вав­ших тай­ны заг­роб­но­го ми­ра, с пре­да­ни­ем о со­шест­вии Хрис­та в ад. Со­шест­вие в ад для спа­се­ния пра­вед­ни­ков Вет­хо­го за­ве­та, зак­лю­чен­ных в аду пра­от­цев, опи­са­но во всех под­роб­нос­тях в апок­ри­фи­чес­ком еван­ге­лии Ни­ко­ди­ма. Здесь мы чи­та­ем, что двое сы­но­вей Си­ме­она, Ха­рин и Лев­кий, вос­ста­ли из гро­бов при Воск­ре­се­нии и в мол­ча­нии, тво­ря мо­лит­вы, хо­ди­ли сре­ди лю­дей, по­ка Ан­на и Ка­и­афа не при­ве­ли их в си­на­го­гу и не при­ка­за­ли рас­ска­зать о сво­ем воск­ре­се­нии из мерт­вых. Тог­да, со­вер­шив крест­ное зна­ме­ние над сво­ими язы­ка­ми, они поп­ро­си­ли пер­га­мент и опи­са­ли все ис­пы­тан­ное ими. Они бы­ли.зак­лю­че­ны в глу­би­нах ада вмес­те с от­ца­ми, ког­да вдруг заб­лес­тел зо­ло­тис­тый сол­неч­ный свет, и царст­вен­ное пур­пур­ное си­яние оза­ри­ло их. Тог­да пат­ри­ар­хи и про­ро­ки, от Ада­ма до Си­ме­она и Ио­ан­на Крес­ти­те­ля, ра­дост­но про­возг­ла­си­ли при­шест­вие све­та и ис­пол­не­ние про­ро­честв. Дьявол и ад всту­пи­ли в от­ча­ян­ную борьбу. Бес­по­лез­ны бы­ли же­лез­ные за­по­ры мед­ных врат, по­то­му что при­ка­за­но бы­ло от­во­рить их для вхо­да Ца­ря Сла­вы. Все­мо­гу­щий бог раз­бил око­вы и по­се­тил си­дев­ших во тьме и се­ни смерт­ной. Адам и его пра­вед­ные сы­ны бы­ли ос­во­бож­де­ны из ада и вве­де­ны в сла­дост­ное бла­женст­во рая.

    Данте, вы­ра­жая в «Бо­жест­вен­ной ко­ме­дии» предс­тав­ле­ния сво­его вре­ме­ни о рае, чис­ти­ли­ще и аде, опи­сы­ва­ет их так­же от ли­ца жи­во­го че­ло­ве­ка, по­се­тив­ше­го стра­ну мерт­вых. От­го­лос­ки сред­не­ве­ко­вых ле­генд о по­доб­ных пу­те­шест­ви­ях в под­зем­ный мир до сих пор еще слы­шат­ся в ев­ро­пей­ских на­род­ных по­верьях. Та­ко­вы рас­ска­зы о чис­ти­ли­ще свя­то­го Пат­ри­ка, пе­ще­ре на ост­ро­ве Лоф-Дерг в графст­ве До­не­галь, ко­то­рую еще в XVII в. О'Сёл­ли­вэн опи­сы­вал как «ве­ли­чай­шую из всех дос­топ­ри­ме­ча­тельнос­тей Ир­лан­дии».

    В сред­ние ве­ка гос­подст­во­ва­ла точ­ка зре­ния о по­се­ще­нии то­го све­та ду­ша­ми. Но лю­ди, по­доб­но Улис­су, Вяй­ня­мей­не­ну и Дан­те, так­же мог­ли отп­рав­ляться в царст­во те­ней вмес­те со сво­им те­лом, как, нап­ри­мер, сэр Овен и мо­нах Гильберт. Ког­да пи­лиг­рим пос­ле пят­над­ца­ти дней пос­та и мо­лит­вы в церк­ви, соп­ро­вож­да­емый ли­та­ни­ями и кроп­ле­ни­ем свя­той во­дой, был при­во­дим к чис­ти­ли­щу и пос­лед­ние уве­ще­ва­ния мо­на­хов не мог­ли зас­та­вить его от­ка­заться от его на­ме­ре­ния, две­ри за­пи­ра­лись за ним. На сле­ду­ющее ут­ро, Ьсли ему суж­де­но бы­ло ос­таться в жи­вых, он мог рас­ска­зать под­роб­нос­ти сво­его страш­но­го пу­те­шест­вия, рас­ска­зать, как он пе­ре­шел по уз­ко­му мос­ту, пе­реб­ро­шен­но­му че­рез ре­ку смер­ти, как он ви­дел страш­ные му­ки ада и со­зер­цал из­да­ли рай­ское бла­женст­во. Сэр Овен, один из ры­ца­рей ко­ро­ля Сте­фа­на, отп­ра­вил­ся ту­да ра­ди очи­ще­ния от гре­хов сво­ей жиз­ни, пол­ной на­си­лия и раз­бо­ев. Ког­да Овен пос­ле чис­ти­ли­ща ос­мот­рел дру­гие мес­та му­че­ний с их ог­нен­ны­ми зме­ями и жа­ба­ми, с кост­ра­ми, где жа­ри­лись греш­ни­ки, при­ве­шен­ные за час­ти те­ла, ко­то­ры­ми гре­ши­ли, или на­са­жен­ные на вер­те­ла, или об­ли­ва­емые расп­лав­лен­ным ме­тал­лом, или вра­ща­емые на ог­нен­ном ко­ле­се, и ког­да он про­шел че­рез Чер­то­ву пасть над страш­ным мос­том, он дос­тиг чуд­ной бе­лой хрус­тальной сте­ны зем­но­го рая, под­ни­мав­шей­ся все вы­ше и вы­ше, и уви­дел пе­ред со­бой кра­си­вые во­ро­та, от­ку­да нес­лись див­ные бла­го­уха­ния. Про­цес­сия, вы­шед­шая навст­ре­чу, при­ветст­во­ва­ла Ове­на и по­ве­ла его, что­бы по­ка­зать ему пре­лес­ти этой оби­те­ли.

    Поэма, из ко­то­рой взя­ты эти от­рыв­ки, при­над­ле­жит анг­лий­ской ли­те­ра­ту­ре XV в. и предс­тав­ля­ет со­бой ва­ри­ант бо­лее древ­ней ори­ги­нальной ле­ген­ды. Она мо­жет быть про­ти­во­пос­тав­ле­на рас­ска­зу на­ча­ла XV в. о странст­во­ва­нии Уильяма Ста­ун­то­на в чис­ти­ли­ще. Обыч­ные те­мы ста­рин­ных ска­за­ний о ви­де­ни­ях, ко­то­рым преж­де так иск­рен­не ве­ри­ли, блед­не­ют и об­ра­ща­ют­ся в нем в нравст­вен­ные ал­ле­го­рии. Пут­ник ви­дит, как блес­тя­щие зо­ло­тые и се­реб­ря­ные по­яса и оже­релья го­рят на те­ле но­сив­ших их, а раз­лич­ные дру­гие ук­ра­ше­ния, ко­то­рые лю­ди на­де­ва­ли на се­бя, прев­ра­ща­ют­ся в змей и дра­ко­нов, со­су­щих их кровь и жа­ля­щих их. Он ви­дит, как де­мо­ны сры­ва­ют ко­жу с плеч жен­щин и вби­ва­ют им в го­ло­ву рас­ка­лен­ны­ми мо­ло­та­ми зо­ло­тые ук­ра­ше­ния и дра­го­цен­ные кам­ни, прев­ра­щен­ные в го­ря­чие гвоз­ди, и т. д.

    В кон­це XV в. чис­ти­ли­ще свя­то­го Пат­ри­ка по­те­ря­ло преж­нюю сла­ву, но да­же раз­ру­ше­ние вход­но­го зда­ния, по ука­зу па­пы в 1497 г., не по­ло­жи­ло ко­нец предс­тав­ле­ни­ям об этом во­об­ра­жа­емом пу­те­шест­вии. Око­ло 1693 г. при рас­коп­ках на этом мес­те бы­ло об­на­ру­же­но ок­но с же­лез­ной ре­шет­кой. Все ста­ли гром­ко тре­бо­вать свя­той во­ды, что­бы удер­жать злых ду­хов в их за­то­че­нии, свя­щен­ник на­чал уже слы­шать за­пах се­ры, вы­хо­див­шей из тем­ной про­пас­ти, но пос­лед­няя, к ра­зо­ча­ро­ва­нию ве­ру­ющих, ока­за­лась прос­тым пог­ре­бом. Од­на­ко и позд­нее сю­да отп­рав­ля­лись по обе­ту де­сят­ки ты­сяч лю­дей. Это бы­ло ин­те­рес­ным пе­ре­жит­ком низ­шей культу­ры, поз­во­ляв­шим прос­ле­дить связь ес­ли не меж­ду зем­лей и адом, то по край­ней ме­ре меж­ду ве­ро­ва­ни­ями но­во­зе­ланд­цев и ир­ландс­ких крестьян.

    Изучение и срав­не­ние меж­ду со­бой раз­лич­ных во­об­ра­жа­емых об­лас­тей, где, по мне­нию лю­дей, долж­ны бы­ли оби­тать ото­шед­шие ду­ши, бы­ло бы вов­се не бес­по­лез­ным тру­дом. Прав­да, но­вей­шая ге­ог­ра­фия на­нес­ла на свои кар­ты все прост­ранст­во су­ши и во­ды за пре­де­ла­ми то­го, что бы­ло из­вест­но древ­ним на­ро­дам, а ге­оло­гия и аст­ро­но­мия не поз­во­ля­ют больше счи­тать зем­ную по­верх­ность, по ко­то­рой хо­дит че­ло­век, кров­лей под­зем­ных жи­лищ, а не­бо - твер­дым сво­дом, зас­ло­ня­ющим от людс­ких очей гор­ние оби­те­ли. Тем не ме­нее, ес­ли мы пе­ре­не­сем­ся мыс­лен­но на уро­вень зна­ний при­ми­тив­ных об­ществ, нам нет­руд­но бу­дет по­нять пер­во­быт­ные предс­тав­ле­ния о мес­то­на­хож­де­нии заг­роб­ных стран. Тай­ны выс­ше­го зна­ния не бы­ли из­вест­ны древ­ним муд­ре­цам. Детс­кое не­ве­де­ние во все вре­ме­на соз­да­ва­ло только вы­мыс­лы.

    Повторяемость по­доб­ных предс­тав­ле­ний во всем ми­ре слу­жит сви­де­тельством то­го, что мы пра­вильно по­ни­ма­ем про­цес­сы, пу­тем ко­то­рых об­ра­зу­ют­ся по­ня­тия у лю­дей. В то же вре­мя вся­кий изу­ча­ющий этот пред­мет, кто даст се­бе труд ста­ра­тельно срав­нить эти предс­тав­ле­ния, най­дет в них пол­ное разъясне­ние весьма важ­но­го прин­ци­па об­ра­зо­ва­ния че­ло­ве­чес­ких воз­зре­ний. Каж­дый раз, ког­да пе­ред че­ло­ве­чест­вом воз­ни­кал воп­рос, до­пус­кав­ший нес­колько оди­на­ко­во прав­до­по­доб­ных от­ве­тов, ока­зы­ва­лось, что в раз­лич­ных стра­нах он ре­шал­ся по-раз­но­му. В на­шем слу­чае за­да­ча мо­жет быть сфор­му­ли­ро­ва­на так: ес­ли пред­по­ло­жить, что ду­ши умер­ших про­дол­жа­ют жить и вре­мя от вре­ме­ни по­се­ща­ют жи­вых, то где мес­то жи­тельства этих душ? На воп­рос, по­че­му в од­ной стра­не лю­ди вы­би­ра­ли жи­ли­щем от­ле­тев­ших душ зем­лю, в дру­гой - под­зем­ные об­лас­ти, в третьей - не­бо, бы­ва­ет час­то очень труд­но от­ве­тить. Но мы, по край­ней ме­ре, мо­жем наб­лю­дать, как лю­ди мно­го раз при­ни­ма­лись за этот воп­рос и из трех или че­ты­рех под­хо­дя­щих от­ве­тов один на­род ос­та­но­вил­ся на од­ном, дру­гой - на дру­гом, а не­ко­то­рые при­ни­ма­ли их по нес­кольку сра­зу.

    Во-первых, ког­да стра­на ду­хов по­ме­ща­ет­ся на по­верх­нос­ти зем­ли, для вы­бо­ра ос­та­ют­ся со­от­ветст­вен­ные мес­та меж­ду ди­ки­ми ту­ман­ны­ми про­пас­тя­ми, замк­ну­ты­ми до­ли­на­ми, ши­ро­ки­ми рав­ни­на­ми и ост­ро­ва­ми. На Бор­нео один анг­лий­ский пу­те­шест­вен­ник по­се­тил рай пле­ме­ни иде­ан, по­ме­ща­ющий­ся на вер­ши­не Ки­на-Ба­лу, и ту­зем­ные про­вод­ни­ки, бо­яв­ши­еся ос­та­ваться ночью в этой об­лас­ти ду­хов, по­ка­за­ли ему мох, ко­то­рым пи­та­лись ду­ши их пред­ков, и сле­ды ног приз­рач­ных буй­во­лов, сле­до­вав­ших за ни­ми. На го­ре Гу­нунг-Данк, в за­пад­ной час­ти Явы, на­хо­дит­ся дру­гой та­кой же «зем­ной рай». Сад­жи­ры, жи­ву­щие в этой об­лас­ти, ис­по­ве­ду­ют ис­лам, но втай­не при­дер­жи­ва­ют­ся сво­ей преж­ней ве­ры и при смер­ти или пог­ре­бе­нии тор­жест­вен­но уве­ще­ва­ют ду­шу от­ка­заться от му­сульманс­ко­го Ал­ла­ха и нап­ра­виться к мес­топ­ре­бы­ва­нию душ сво­их пред­ков. Джо­на­тан Ригг про­жил де­сять лет сре­ди этих пле­мен и хо­ро­шо поз­на­ко­мил­ся с ни­ми; тем не ме­нее ему ни ра­зу не го­во­ри­ли, что их рай на­хо­дит­ся на этой го­ре. Ког­да на­ко­нец он ус­лы­шал об этом, он под­нял­ся на го­ру и на­шел на вер­ши­не ее лишь нес­колько кам­ней, сло­жен­ных в ку­чу, как это обыч­но де­ла­ет­ся в этой стра­не с ре­ли­ги­оз­ны­ми це­ля­ми. На­род­ное по­верье, сог­лас­но ко­то­ро­му на­чальни­ки, до­пус­тив­шие по­ру­га­ние свя­щен­но­го мес­та, де­ла­ют­ся жерт­вой тиг­ров, вско­ре по­лу­чи­ло подт­верж­де­ние: че­рез нес­колько дней тигр рас­тер­зал дво­их де­тей, и это нес­частье бы­ло при­пи­са­но, ко­неч­но, свя­то­татст­ву Риг­га.

    Чилийцы го­во­ри­ли, что ду­ши отп­рав­ля­ют­ся.на за­пад че­рез мо­ре в Гульче­ман, мес­топ­ре­бы­ва­ние умер­ших, ле­жа­щее за го­ра­ми. По мне­нию од­них, жизнь бы­ла здесь пол­ным бла­женст­вом для всех, а по мне­нию дру­гих, часть душ нас­лаж­да­лась, а дру­гая стра­да­ла. В Мек­си­канс­ких го­рах скры­вал­ся чу­дес­ный сад Тла­ло­кан, где ма­ис, тык­вы, пе­рец и то­ма­ты всег­да рос­ли в изо­би­лии и где жи­ли ду­ши де­тей, при­не­сен­ных в жерт­ву мест­но­му бо­жест­ву Тла­ло­ку, а так­же ду­ши утоп­лен­ни­ков, уби­тых мол­ни­ей, умер­ших от про­ка­зы, во­дян­ки и дру­гих тя­же­лых бо­лез­ней. По­доб­ные предс­тав­ле­ния в ви­де пе­ре­жит­ка прос­ле­жи­ва­ют­ся вплоть до сред­не­ве­ко­вой ци­ви­ли­за­ции в ле­ген­дах о зем­ном рае, об­не­сен­ном ог­нен­ной сте­ной и слу­жа­щем чис­ти­ли­щем пра­вед­ных, ко­то­рые не дос­тиг­ли еще выс­ше­го бла­женст­ва. Этот рай по­ме­щал­ся на край­нем вос­то­ке Азии, где зем­ля схо­дит­ся с не­бом. Ког­да Ко­лумб отп­ра­вил­ся на за­пад че­рез Ат­лан­ти­чес­кий оке­ан отыс­ки­вать «но­вую зем­лю и но­вое не­бо», о ко­то­рых чи­тал в Кни­ге Иса­ии, он на­шел их, хо­тя и не в том ви­де, как ду­мал. По стран­но­му сов­па­де­нию он об­на­ру­жил здесь так­же, хо­тя и не та­ким, как ожи­дал, «зем­ной рай», вто­рую важ­ную цель сво­их по­ис­ков. Га­итя­не опи­сы­ва­ли бе­лым свой «Ко­а­ибаи», рай умер­ших, в пре­лест­ных за­пад­ных до­ли­нах ост­ро­ва, где ду­ши днем скры­ва­ют­ся в ска­лах, а ночью вы­хо­дят нас­лаж­даться чуд­ны­ми пло­да­ми де­ре­ва ма­мэ, ко­то­ры­ми жи­вые пользу­ют­ся край­не уме­рен­но, что­бы ду­ши их дру­зей не тер­пе­ли не­дос­тат­ка в них.

    Во-вторых, по мне­нию авст­ра­лий­цев, ду­хи умер­ших ос­та­ют­ся не­ко­то­рое вре­мя на зем­ле и на­ко­нец отп­рав­ля­ют­ся на за­пад, где са­дит­ся солн­це, че­рез мо­ре к ост­ро­вам душ, жи­ли­щу пред­ков. Та­ким об­ра­зом, эти ди­ка­ри вы­ра­бо­та­ли два предс­тав­ле­ния, с ко­то­ры­ми мы так час­то встре­ча­ем­ся в дальней­шем раз­ви­тии культу­ры, - предс­тав­ле­ние об ост­ро­ве умер­ших и предс­тав­ле­ние о том, что стра­на ото­шед­ших душ ле­жит на за­па­де, ку­да солн­це опус­ка­ет­ся ве­че­ром при сво­ей ежед­нев­ной смер­ти. У се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев ал­гон­кинс­кий охот­ник, по­ки­нув­ший на вре­мя свое те­ло, что­бы по­се­тить стра­ну ду­хов, ле­жа­щую на яс­ном юге, уви­дел пе­ред со­бой чуд­ные де­ревья и рас­те­ния и за­ме­тил, что мо­жет про­хо­дить пря­мо че­рез них. За­тем на лод­ке из блес­тя­ще­го бе­ло­го кам­ня он пе­реп­лыл че­рез озе­ро, на ко­то­ром гиб­нут от бурь все греш­ные ду­ши, и прис­тал к прек­рас­но­му счаст­ли­во­му ост­ро­ву, где нет ни хо­ло­да, ни вой­ны, ни кро­воп­ро­ли­тия, где все нас­лаж­да­ют­ся счастьем и пи­та­ют­ся воз­ду­хом, ко­то­рым ды­шат. Тон­ганс­кие ле­ген­ды рас­ска­зы­ва­ют, что мно­го лет то­му на­зад лод­ка, возв­ра­щав­ша­яся из Фид­жи, бы­ла при­би­та бу­рей к Бо­ло­ту, ост­ро­ву бо­гов и ду­хов, ле­жа­ще­му на оке­ане к се­ве­ро-за­па­ду от ост­ро­ва Тон­га. Это ост­ров, ко­то­рый буд­то бы больше всех ок­ру­жа­ющих изо­би­лу­ет, по по­верью, чуд­ны­ми пло­да­ми и пре­лест­ны­ми цве­та­ми, на­пол­ня­ющи­ми воз­дух бла­го­уха­ни­ем и тот­час же вы­рас­та­ющи­ми вновь пос­ле то­го, как ИХ сор­вут. Там мно­го птиц с ве­ли­ко­леп­ны­ми перьями и изо­би­лие сви­ней. Все они бес­смерт­ны и мо­гут быть уби­ты лишь в пи­щу бо­гам, при­чем вмес­то них сра­зу же по­яв­ля­ют­ся но­вые жи­вот­ные. Но го­лод­ные пут­ни­ки, прис­тав­шие к бе­ре­гу, тщет­но пы­та­лись сры­вать пло­ды приз­рач­но­го хлеб­но­го де­ре­ва. Они про­хо­ди­ли бесп­ре­пятст­вен­но сквозь де­ревья и до­ма, так же как ду­ши вож­дей, по­па­дав­ши­еся им навст­ре­чу, про­хо­ди­ли сквозь их те­ла. По­лу­чив со­вет ско­рее по­ки­нуть эту стра­ну, где не бы­ло зем­ной пи­щи, пу­те­шест­вен­ни­ки вер­ну­лись на ост­ров Тон­га, но смер­то­нос­ный воз­дух Бо­ло­ту за­ра­зил их, и они вско­ре умер­ли.

    Подобные предс­тав­ле­ния креп­ко дер­жа­лись и в клас­си­чес­ком ми­ро­со­зер­ца­нии в ви­де ве­ро­ва­ния в су­щест­во­ва­ние рая на Бла­жен­ных Ост­ро­вах, в да­ле­ком За­пад­ном оке­ане. Ге­си­од в сво­их «Тру­дах и днях» рас­ска­зы­ва­ет о по­лу­бо­гах IV в. до н. э., меж­ду брон­зо­вым и же­лез­ным ве­ка­ми. Ког­да смерть нас­тиг­ла это ге­ро­ичес­кое пле­мя, Зевс дал ему но­вую жизнь и но­вое оте­чест­во на кон­це зем­ли, в сто­ро­не от лю­дей и вда­ли от бес­смерт­ных. Здесь над ни­ми царст­ву­ет Кро­нос, и они без­за­бот­но жи­вут на Бла­жен­ных Ост­ро­вах у глу­бо­ко­го оке­ана - счаст­ли­вые ге­рои, для ко­то­рых хле­бо­род­ные по­ля цве­тут триж­ды в год и при­но­сят слад­кие как мед зер­на.

    Эти счаст­ли­вые ост­ро­ва, пред­наз­на­чен­ные для бла­жен­ных душ умер­ших, бы­ли отож­деств­ле­ны с Ели­сей­ски­ми по­ля­ми, нап­ри­мер, в из­вест­ном гим­не Ка­лист­ра­та в честь Гар­мо­дия и Арис­то­ги­то­на, убив­ших ти­ра­на Гип­пар­ха[111].

    Приведенные ле­ген­ды долж­ны предс­тав­лять осо­бый ин­те­рес для анг­ли­чан, стра­на ко­то­рых слы­ла, по-ви­ди­мо­му, та­ким же ост­ро­вом мерт­вых. Это не зна­чит, что анг­ли­ча­не или их ро­ди­на та­ят в се­бе больше приз­рач­но­го, чем дру­гие на­ро­ды и стра­ны. Де­ло в ге­ог­ра­фи­чес­ком по­ло­же­нии Анг­лии в об­лас­ти за­хо­дя­ще­го солн­ца, стра­не смер­ти. Сог­лас­но опи­са­нию Про­ко­пия, ис­то­ри­ка Готс­кой вой­ны, от­но­ся­ще­му­ся к IV в., ост­ров Брит­тия ле­жит про­тив устья Рей­на, око­ло 200 ста­дий от не­го, меж­ду Бри­та­ни­ей и Ту­ле, и на нем жи­вут три мно­го­чис­лен­ных на­ро­да - анг­лы, фри­зы и бре­то­ны. (Под Брит­ти­ей он, по-ви­ди­мо­му, ра­зу­ме­ет Ве­ли­коб­ри­та­нию, его Бри­та­ния есть бе­ре­го­вой учас­ток от сов­ре­мен­ной Бре­та­ни до Гол­лан­дии, а его Ту­ле - Скан­ди­на­вия.)

    В сво­ем по­вест­во­ва­нии он счи­та­ет нуж­ным при­вес­ти рас­сказ об од­ном, по его собст­вен­но­му мне­нию, ми­фи­чес­ком и по­хо­жем на сон яв­ле­нии, ко­то­рое, по уве­ре­нию бес­чис­лен­ных сви­де­те­лей, лю­ди ви­де­ли собст­вен­ны­ми гла­за­ми и слы­ша­ли сво­ими уша­ми. Этот рас­сказ зак­лю­ча­ет­ся в том, что ду­ши умер­ших отп­рав­ля­ют­ся по мо­рю к ост­ро­ву Брит­тии. Вдоль бе­ре­га ма­те­ри­ка сто­ят мно­го­чис­лен­ные се­ле­ния, где жи­вут ры­ба­ки, хле­бо­паш­цы и куп­цы, ве­ду­щие на ко­раб­лях тор­гов­лю с этим ост­ро­вом. Они под­дан­ные фран­ков, но не пла­тят по­да­тей, по­то­му что с не­за­па­мят­ных вре­мен на них ле­жит тя­же­лая обя­зан­ность пе­ре­во­зить ду­ши. Пе­ре­воз­чи­ки каж­дую ночь ждут в сво­их хи­жи­нах ус­лов­но­го сту­ка в дверь и го­ло­са не­ви­ди­мых су­ществ, зо­ву­щих их на ра­бо­ту. Тог­да они не­мед­лен­но вста­ют с пос­те­лей, по­буж­да­емые не­ве­до­мой си­лой, спус­ка­ют­ся к бе­ре­гу и ви­дят там лод­ки, но не свои, а чу­жие, со­вер­шен­но го­то­вые в путь и пус­тые. Они са­дят­ся в лод­ки, бе­рут­ся за вес­ла и ви­дят, что от тя­жес­ти мно­го­чис­лен­ных не­ви­ди­мых пас­са­жи­ров лод­ки си­дят глу­бо­ко в во­де, на па­лец от бор­та. Че­рез час они дос­ти­га­ют про­ти­во­по­лож­но­го бе­ре­га, а меж­ду тем на сво­их лод­ках им ед­ва ли уда­лось бы со­вер­шить этот путь и в це­лые сут­ки. Дос­тиг­нув ост­ро­ва, лод­ки разг­ру­жа­ют­ся и ста­но­вят­ся столь лег­ки­ми, что один только киль ка­са­ет­ся во­ды. Пе­ре­воз­чи­ки ни­ко­го не ви­дят на сво­ем пу­ти и на бе­ре­гу, но слы­шат го­лос, ко­то­рый на­зы­ва­ет имя, зва­ние и родст­во каж­до­го при­быв­ше­го, а ес­ли это жен­щи­на, то и зва­ние ее му­жа.

    Следы этой за­ме­ча­тельной ле­ген­ды встре­ча­ют­ся че­рез 13 ве­ков в том край­нем уг­лу Бри­та­нии Про­ко­пия, ко­то­рая удер­жа­ла наз­ва­ние Бре­та­ни. Не­да­ле­ко от Ра­ца, где уз­кий мыс вда­ет­ся в оке­ан, ле­жит «За­лив душ». В об­щи­не Плу­гель те­ло по­кой­ни­ка ве­зут на клад­би­ще не по крат­чай­ше­му пу­ти зем­лей, а в лод­ке че­рез уз­кий морс­кой ру­кав. Прос­то­на­родье Бре­та­ни твер­до ве­рит в ле­ген­ду па­те­ра Брас­па­ра, сог­лас­но ко­то­рой со­ба­ка ве­дет в Ве­ли­коб­ри­та­нию ду­ши умер­ших, ког­да раз­да­ет­ся скрип ко­лес ко­лес­ни­цы душ. Это, ко­неч­но, лишь ис­ка­жен­ные от­рыв­ки, но они, по-ви­ди­мо­му, впол­не под­хо­дят к дру­го­му кельтско­му ми­фу, рас­ска­зан­но­му Мак­фер­со­ном в прош­лом сто­ле­тии, - о пу­те­шест­вии ко­раб­ля ге­ро­ев к «Бла­го­род­но­му ост­ро­ву», веч­но зе­ле­но­му оби­та­ли­щу умер­ших, ле­жа­ще­му спо­кой­но сре­ди бурь, да­ле­ко на За­пад­ном оке­ане. Райт точ­но так же впол­не ос­но­ва­тельно ука­зы­ва­ет на связь меж­ду по­ло­же­ни­ем Ир­лан­дии на край­нем за­па­де и ле­ген­да­ми о ней как о стра­не те­ней. Клав­ди­ан счи­тал мес­том, от­ку­да Улисс на­шел до­ро­гу в Аид, око­неч­ность Гал­лии. Не­уди­ви­тельно, что это мес­то по­том отож­деств­ля­ли с чис­ти­ли­щем свя­то­го Пат­ри­ка и что ка­кой-то эти­мо­лог на­шел в наз­ва­нии «Ульстер» ис­ка­жен­ное «Улис­сис­тер­ра» («зем­ля Улис­са»), в па­мять о по­се­ще­нии ге­роя.

    В-третьих, ве­ро­ва­ние в под­зем­ный Аид, на­се­лен­ный ду­ша­ми умер­ших, весьма расп­рост­ра­не­но меж­ду при­ми­тив­ны­ми об­щест­ва­ми. Зем­ля плос­ка, го­во­рят ительме­ны на Кам­чат­ке, по­то­му что, будь она круг­ла, лю­ди па­да­ли бы с нее. Это - из­нан­ка дру­го­го не­ба, пок­ры­ва­юще­го дру­гую зем­лю под на­ми, ку­да мерт­вые долж­ны отп­рав­ляться к но­вой жиз­ни. Та­ким об­ра­зом, за­ме­ча­ет Штел­лер, ми­ро­вая сис­те­ма по­хо­дит на кад­ку с трой­ным дном. В Се­вер­ной Аме­ри­ке та­кул­ли по­ла­га­ют, что ду­ша отп­рав­ля­ет­ся пос­ле смер­ти во внут­рен­ность зем­ли, от­ку­да мо­жет возв­ра­щаться в че­ло­ве­чес­ком об­ра­зе для по­се­ще­ния близ­ких. В Юж­ной Аме­ри­ке бра­зильские ду­ши отп­рав­ля­ют­ся в под­зем­ный мир, ле­жа­щий на за­па­де, а ду­ши па­та­гон­цев идут нас­лаж­даться веч­ным опьяне­ни­ем в пе­ще­ры сво­их древ­них бо­гов. Но­во­зе­лан­дец, го­во­ря­щий: «Солн­це вер­ну­лось в Ра­ки­те­руа», хо­чет прос­то ска­зать, что оно се­ло.

    Когда уми­ра­ет са­мо­анец, тол­па ду­хов, ок­ру­жа­ющих его дом в ожи­да­нии его ду­ши, отп­рав­ля­ет­ся с нею по су­ше и мо­рям ко вхо­ду в царст­во ду­хов. Пос­лед­нее ле­жит на край­нем за­па­де са­мо­го за­пад­но­го ост­ро­ва Са­вай­и, и здесь мож­но ви­деть два круг­лых от­верс­тия, че­рез ко­то­рые спус­ка­ют­ся ду­ши (вож­ди че­рез большее, а прос­тые лю­ди че­рез меньшее) в об­ласть под­зем­но­го ми­ра. Там есть свое не­бо, зем­ля, мо­ре и лю­ди с нас­то­ящи­ми те­ла­ми, ко­то­рые се­ют, ло­вят ры­бу, ва­рят пи­щу, как и в зем­ной жиз­ни. Но ночью их те­ла прев­ра­ща­ют­ся в мас­су ог­нен­ных искр, и в этом ви­де в ча­сы тем­но­ты они при­хо­дят по­се­щать свои преж­ние жи­ли­ща, а с нас­туп­ле­ни­ем за­ри пря­чут­ся в кус­ты или ухо­дят сно­ва в под­зем­ное царст­во. Что­бы поз­на­ко­миться с воз­зре­ни­ем ди­ких аф­ри­канс­ких пле­мен, дос­та­точ­но наз­вать хо­тя бы зу­лу­сов, ко­то­рые пос­ле смер­ти спус­ка­ют­ся в Аид к сво­им пред­кам, «аба­пан­зи», «под­зем­ным лю­дям».

    Из гру­бых ази­атс­ких пле­мен возьмем для при­ме­ра ка­ре­нов. Они не впол­не сог­лас­ны меж­ду со­бой нас­чет по­ло­же­ния Плу, стра­ны мерт­вых, - ле­жит ли она над зем­лей или за пре­де­ла­ми го­ри­зон­та. Но пре­об­ла­да­ющее и, по-ви­ди­мо­му, ту­зем­ное по­верье ука­зы­ва­ет эту стра­ну под зем­лей. Ког­да солн­це за­хо­дит на зем­ле, оно вста­ет в Аиде ка­ре­нов, а ког­да са­дит­ся в Аиде, оно всхо­дит на зем­ле. Здесь мы вновь встре­ча­ете» е по­верьями, об­щи­ми и для ев­ро­пей­ско­го прос­то­на­родья: ду­хи умер­ших мо­гут при­хо­дить из царст­ва те­ней ночью, но на рас­све­те возв­ра­щаться к се­бе.

    Подобные предс­тав­ле­ния, вы­ра­бо­тан­ные ма­ло­культур­ны­ми об­щест­ва­ми, мо­гут быть прос­ле­же­ны, на­чи­ная с ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ний на­ро­дов Мек­си­ки и Пе­ру и до выс­ших сту­пе­ней культу­ры. Римс­кий Ор­кус[112] ле­жал в нед­рах зем­ли, и, ког­да ка­мень, за­пи­рав­ший вход в царст­во те­ней, отод­ви­гал­ся в тор­жест­вен­ные дни, ду­хи умер­ших вы­хо­ди­ли на зем­лю и пользо­ва­лись при­но­ше­ни­ями близ­ких. У гре­ков Аид на­хо­дил­ся под зем­лей, и им бы­ла не чуж­да мысль, что это есть царст­во за­ка­та за­пад­но­го бо­га. На­род­ное предс­тав­ле­ние об Аиде опи­са­но у Лу­ки­ана та­ким об­ра­зом: «Тол­па, ко­то­рую муд­рые спра­вед­ли­во на­зы­ва­ют «иди­ота­ми», ве­ря­щая Го­ме­ру, Ге­си­оду и дру­гим сос­та­ви­те­лям ба­сен на эту те­му и счи­та­ющая их вы­мыс­лы за­ко­ном, пред­по­ло­жи­ла не­кое глу­бо­кое мес­то под зем­лей - Аид. Этот Аид об­ши­рен, мра­чен и ли­шен сол­неч­но­го све­та. Ка­ким об­ра­зом он ос­ве­ща­ет­ся так, что­бы там один мог от­ли­чать дру­го­го, - это­го я не знаю».

    В древ­нем еги­петс­ком уче­нии о бу­ду­щей жиз­ни, сло­жив­шем­ся по ти­пу сол­неч­но­го ми­фа, Амен­ти, царст­во мерт­вых, есть со­че­та­ние под­зем­ной об­лас­ти и за­па­да. Мерт­вые про­хо­дят че­рез вра­та за­хо­дя­ще­го солн­ца, идут по до­ро­гам тьмы и на­ко­нец ока­зы­ва­ют­ся пе­ред ли­цом сво­его от­ца Оси­ри­са. Та­ким же сол­неч­ным предс­тав­ле­ни­ем ру­ко­водст­во­ва­лись еги­петс­кие жре­цы, изоб­ра­жав­шие в сим­во­ли­чес­ких об­ря­дах кар­ти­ны дру­го­го ми­ра, пе­ре­во­зя труп в свя­щен­ной лод­ке к клад­би­щу на за­пад­ной сто­ро­не свя­щен­но­го озе­ра. Точ­но так же и пе­щер­ный Ше­ол из­ра­ильтян, ту­ман­ная стра­на ото­шед­ших душ, ле­жал глу­бо­ко под зем­лей. Во всех ре­ли­ги­оз­ных сис­те­мах арий­цев, в брах­ма­низ­ме, зо­ро­аст­риз­ме и позд­нее в хрис­ти­анст­ве и ис­ла­ме под­зем­ный мир - мес­то очи­ще­ния или на­ка­за­ния - сос­тав­ля­ет пе­чальный конт­раст не­бес­ным сфе­рам, пол­ным све­та и сла­вы.

    Достойно, од­на­ко, осо­бо­го вни­ма­ния, что по­ня­тие об аде как об ог­нен­ной про­пас­ти, столь об­щее ре­ли­ги­ям ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, поч­ти чуж­до умам ди­ка­рей, так что там, где оно встре­ча­ет­ся, са­мос­то­ятельность его про­ис­хож­де­ния ста­но­вит­ся сом­ни­тельной. «Исто­рия Вир­ги­нии» ка­пи­та­на Джо­на Сми­та, из­дан­ная в 1624 г., вклю­ча­ет два раз­лич­ных опи­са­ния уче­ния ин­дей­цев о бу­ду­щей жиз­ни. Смит опи­сы­ва­ет стра­ну, ле­жа­щую за го­ра­ми на за­па­де, где вож­ди и зна­ха­ри, раск­ра­шен­ные и уб­ран­ные перьями, бу­дут ку­рить, петь и пля­сать с пред­ка­ми, меж­ду тем как прос­той на­род не бу­дет иметь заг­роб­ной жиз­ни, и сгни­ет в сво­их мо­ги­лах. Опи­са­ние же Ге­ри­ота ри­су­ет нам ку­щу бо­гов, ку­да отп­рав­ля­ют­ся пра­вед­ни­ки для веч­но­го бла­женст­ва, тог­да как не­чес­ти­вые низ­вер­га­ют­ся в «По­по­гус­со», глу­бо­кую яму на край­нем кон­це све­та, где са­дит­ся солн­це и где они бу­дут го­реть веч­но. При на­ших точ­ных све­де­ни­ях о ре­ли­гии ал­гон­ки­нов, к ко­то­рым при­над­ле­жа­ли вир­гин­цы, мы мо­жем сме­ло зак­лю­чить, что пер­вое опи­са­ние восп­ро­из­во­дит, хо­тя, быть мо­жет, и не сов­сем вер­но, ту­зем­ные по­ня­тия, тог­да как вто­рое за­имст­во­ва­но ин­дей­ца­ми от бе­лых. Но да­же и здесь ска­зы­ва­ет­ся вли­яние сол­неч­но­го ми­фа, и опи­са­ние ог­нен­ной безд­ны в об­лас­ти сол­неч­но­го за­ка­та мо­жет быть срав­не­но с опи­са­ни­ем ее в анг­лий­ской ли­те­ра­ту­ре, имен­но в анг­ло­сак­сонс­ком ди­ало­ге меж­ду Са­тур­ном и Со­ло­мо­ном: «Ска­жи мне, от­че­го солн­це ве­че­ром бы­ва­ет крас­ным?» - «Я ска­жу те­бе, по­то­му что оно смот­рит в ад».

    Сюда же от­но­сит­ся сле­ду­ющее по­ра­зи­тельное ми­фи­чес­кое предс­тав­ле­ние - мысль, что вул­ка­ны суть от­верс­тия под­зем­но­го ми­ра. Это предс­тав­ле­ние не сов­сем чуж­до при­ми­тив­ным об­щест­вам, су­дя по то­му, что пу­те­шест­вен­ни­ки го­во­рят об обы­чае не­ко­то­рых но­во­зе­ландс­ких пле­мен бро­сать сво­их по­кой­ни­ков в кра­тер. Но в свя­зи с по­ня­ти­ем о ге­ен­не с сер­ным пла­ме­нем Ве­зу­вий, Эт­на и Гек­ла вну­ша­ли ужас уму хрис­ти­ан, так как эти вул­ка­ны счи­та­лись мес­та­ми чис­ти­ли­ща или да­же са­мы­ми от­верс­ти­ями той про­пас­ти, в ко­то­рую низ­вер­га­лись ду­ши греш­ни­ков. Ин­дей­цы в Ни­ка­ра­гуа в древ­ние вре­ме­на при­но­си­ли лю­дей в жерт­ву сво­ей ог­не­ды­ша­щей го­ре Ма­сай­я, бро­сая тру­пы в кра­тер, а позд­нее, пос­ле об­ра­ще­ния стра­ны в хрис­ти­анст­во, мис­си­оне­ры по­сы­ла­ли ка­ющих­ся на эту го­ру, со­ве­туя им (для яс­но­го предс­тав­ле­ния об аде) смот­реть вниз на расп­лав­лен­ную ла­ву.

    В-четвертых, в древ­ние и но­вые вре­ме­на лю­дям при­хо­ди­ло в го­ло­ву из­би­рать солн­це и лу­ну мес­том пре­бы­ва­ния ото­шед­ших душ. Уз­на­вая от ди­ких нат­че­зов у Мис­си­си­пи и от фло­ридс­ких апа­ла­чей, что солн­це есть свет­лое жи­ли­ще умер­ших вож­дей и храб­рых, и встре­чая по­доб­ные же предс­тав­ле­ния в ре­ли­ги­оз­ных уче­ни­ях Мек­си­ки и Пе­ру, мы мо­жем срав­нить эти предс­тав­ле­ния ди­ка­рей с ост­ро­ум­ны­ми вы­мыс­ла­ми Иса­ака Тай­ло­ра в его «Фи­зи­чес­кой те­ории бу­ду­щей жиз­ни». Для пос­лед­не­го солн­це каж­дой пла­нет­ной сис­те­мы есть мес­то выс­ше­го и окон­ча­тельно­го ду­хов­но­го воп­ло­ще­ния и мес­то соб­ра­ния для тех, кто про­шел на вто­рос­те­пен­ных пла­не­тах пред­ва­ри­тельную эру брен­но­го су­щест­во­ва­ния. Мо­жет быть, еще вы­ше это­го долж­но быть пос­тав­ле­но со­чи­не­ние То­би­аса Свин­де­на, из­дан­ное в прош­лом сто­ле­тии и пе­ре­ве­ден­ное на фран­цузс­кий и не­мец­кий язы­ки, в ко­то­ром до­ка­зы­ва­ет­ся, что солн­це - ад, а тем­ные пят­на на нем - сбо­ри­ща осуж­ден­ных душ.

    Когда в Юж­ной Аме­ри­ке ин­де­ец пле­ме­ни са­ли­ва ука­зы­ва­ет на лу­ну как на рай, где нет мос­ки­тов, ког­да гва­яку­ру ви­дит в ней жи­ли­ще вож­дей и зна­ха­рей, а то­ке­ла­ус­кий по­ли­не­зи­ец - царст­во умер­ших пра­ви­те­лей и на­чальни­ков, нам лег­ко срав­нить эти за­бав­ные вы­мыс­лы с рас­ска­за­ми Плу­тар­ха о доб­ро­де­тельных ду­шах, ко­то­рые, очис­тив­шись в про­ме­жу­точ­ном прост­ранст­ве, под­ни­ма­ют­ся на лу­ну, где их увен­чи­ва­ют как по­бе­ди­те­лей. Об­рат­ное предс­тав­ле­ние о лу­не как мес­то­на­хож­де­нии ада раз­ра­бо­та­но с глу­бо­ким па­фо­сом в сти­хах М. Ф. Тёп­пе­ра. В по­доб­ных умоз­ри­тельных те­ори­ях тем­но­ко­жий ди­карь мо­жет сме­ло по­дать ру­ку бе­ло­му фи­ло­со­фу.

    В-пятых, по­доб­но то­му как ми­ро­воз­зре­ние ди­ка­рей и вар­ва­ров, по край­ней ме­ре, не от­ри­ца­ет рая на зем­ле и ада под зем­лей, ку­да опус­ка­ет­ся солн­це, оно не от­ри­ца­ет и су­щест­во­ва­ния не­ба. В чис­ле при­ме­ров, по­ка­зы­ва­ющих нам, как раз­ви­ва­лось че­ло­ве­чес­кое поз­на­ние и ка­ко­во ис­тин­ное от­но­ше­ние меж­ду пер­во­быт­ной и позд­ней­шей культу­рой, ве­ро­ва­ние в су­щест­во­ва­ние не­бес­но­го сво­да предс­тав­ля­ет­ся край­не по­учи­тельным. Оно до сих пор еще ес­тест­вен­но воз­ни­ка­ет в умах де­тей, и, сог­лас­но с этим прос­тей­шим детс­ким воз­зре­ни­ем, кос­мо­ло­гии се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев и ост­ро­ви­тян Ти­хо­го оке­ана опи­сы­ва­ют свою плос­кую зем­лю нак­ры­той твер­дым не­бес­ным сво­дом. По­доб­ные же мыс­ли прог­ля­ды­ва­ют в предс­тав­ле­ни­ях зу­лу­сов о го­лу­бом не­бе как о ку­по­ле, ох­ва­ты­ва­ющем зем­лю, внут­ри ко­то­ро­го ле­жат солн­це, лу­на и звез­ды, а за пре­де­ла­ми его жи­вут не­бо­жи­те­ли. Сов­ре­мен­ные нег­ры точ­но так же ду­ма­ют, что свод не­ба на­тя­нут над ни­ми по­доб­но тка­ни. В финс­кой по­эме го­во­рит­ся о том, как Ильма­ри­нен вы­ко­вал не­бес­ный свод из ста­ли и вста­вил в не­го лу­ну и звез­ды.

    Новозеландец со сво­ими предс­тав­ле­ни­ями о не­бе как о твер­дом ку­по­ле с от­верс­ти­ями или тре­щи­на­ми, че­рез ко­то­рые мо­жет течь на зем­лю во­да из ле­жа­щих там дож­де­вых ре­зер­ву­аров, мог бы впол­не объяснить ука­за­ние Ге­ро­до­та от­но­си­тельно мес­та в Се­вер­ной Аф­ри­ке, где, по пре­да­ни­ям жи­те­лей Ли­вии, про­бу­рав­ле­но не­бо. Столь же по­нят­но бы­ло бы ему и древ­не­ев­рей­ское предс­тав­ле­ние о не­бес­ной твер­ди, «твер­дой, как ли­тое зер­ка­ло», с окош­ка­ми, че­рез ко­то­рые дождь льется по­то­ка­ми на зем­лю из вы­ше­ле­жа­щих ре­зер­ву­аров, окош­ка­ми, ко­то­рые об­ра­зу­ют­ся, по тол­ко­ва­нию позд­ней­шей рав­винс­кой ли­те­ра­ту­ры, от то­го, что из не­ба вы­ни­ма­ют­ся две звез­ды.

    У тех на­ро­дов, ко­то­рые име­ют оп­ре­де­лен­ные те­ории о не­бес­ном сво­де, по­вест­во­ва­ния о те­лес­ных странст­во­ва­ни­ях и ду­хов­ных вос­хож­де­ни­ях на не­бо име­ют не ал­ле­го­ри­чес­кий, а впол­не серьезный ха­рак­тер. У при­ми­тив­ных об­ществ стрем­ле­ние по­ме­щать оби­та­ли­ще ото­шед­ших душ над не­бом вы­ра­жа­ет­ся, по-ви­ди­мо­му, ме­нее сильно, чем стрем­ле­ние по­ме­щать его на зем­ле или под зем­лей. Од­на­ко су­щест­ву­ет нес­колько очень оп­ре­де­лен­ных опи­са­ний не­ба у ди­ка­рей, и о кое-ка­ких из них я упо­мя­ну. Да­же не­ко­то­рые авст­ра­лий­цы ду­ма­ют, что пос­ле смер­ти ду­ша воз­но­сит­ся на об­ла­ка и там ест, пьет, охо­тит­ся и ло­вит ры­бу, как на зем­ле. В Се­вер­ной Аме­ри­ке вин­не­ба­го по­ме­ща­ли свой рай на не­бе, при­чем ду­ши отп­рав­ля­лись в не­го по той «до­ро­ге мерт­вых», ко­то­рую мы на­зы­ва­ем Млеч­ным Пу­тем. Сов­ре­мен­ный иро­кез под вли­яни­ем сол­неч­но­го ми­фа го­во­рит, что ду­ша ле­тит квер­ху и на за­пад, по­ка не дос­тиг­нет чуд­ных не­бес­ных рав­нин с людьми, де­ревьями и мно­гим дру­гим, что встре­ча­ет­ся на зем­ле.

    В Юж­ной Аме­ри­ке гу­арай­о, унас­ле­до­вав­шие мно­гое от пле­ме­ни гу­ара­ни, пок­ло­ня­ют­ся де­душ­ке Та­мои, стар­цу не­ба. Он был их ро­до­на­чальни­ком, жил не­ког­да меж­ду ни­ми и на­учил их об­ра­ба­ты­вать зем­лю, за­тем, под­няв­шись на не­бо, он скрыл­ся на вос­то­ке, но обе­щал по­мо­гать сво­ему на­ро­ду на зем­ле и пе­ре­но­сить их пос­ле смер­ти в дру­гую жизнь, где они най­дут сво­их родст­вен­ни­ков, мно­го мест для охо­ты и во­об­ще бу­дут вла­деть тем, чем вла­де­ли на зем­ле. На этом-то ос­но­ва­нии гу­арай­о на­ря­жа­ют умер­ших, сжи­га­ют их ору­жие и хо­ро­нят их ли­цом на вос­ток, ку­да им нуж­но бу­дет ид­ти. У аме­ри­канс­ких на­ро­дов, сто­ящих на бо­лее вы­со­кой сту­пе­ни раз­ви­тия, чем только что опи­сан­ные пле­ме­на, мы уз­на­ем о пе­ру­анс­ком нё­бе, чуд­ном «выс­шем ми­ре», и вре­мен­ном пре­бы­ва­нии ац­текс­ких во­инов на не­бес­ных ле­сис­тых рав­ни­нах, где солн­це све­тит в то вре­мя, ког­да на зем­ле ночь. От­сю­да мек­си­канс­кая по­го­вор­ка, что солн­це ухо­дит ве­че­ром све­тить умер­шим.

    В яр­ких и вмес­те с тем не­яс­ных чер­тах по­эти­чес­ко­го обо­гот­во­ре­ния при­ро­ды или в кос­ми­чес­ких схе­мах древ­ней аст­ро­но­мии с их не­объятны­ми си­я­ющи­ми не­бес­ны­ми чер­то­га­ми, или в вос­тор­жен­ных мис­ти­чес­ких ви­де­ни­ях, или в бо­лее спо­кой­ных бо­гос­ловс­ких уче­ни­ях о бу­ду­щей жиз­ни мож­но прос­ле­дить опи­са­ния мест упо­ко­ения бла­жен­ных душ на не­бе у брах­ма­нов, буд­дис­тов, пар­сов, позд­ней­ших ев­ре­ев, му­сульман и пр.

    Так как я не на­ме­ре­ва­юсь из­ла­гать ре­ли­ги­оз­ные сис­те­мы, а хо­чу лишь прос­ле­дить, ка­ко­во от­но­ше­ние меж­ду ре­ли­ги­ями ди­ка­рей и об­ра­зо­ван­ных на­ро­дов, то при­ве­ден­ных фак­тов бу­дет дос­та­точ­но для вы­яс­не­ния об­ще­го хо­да че­ло­ве­чес­ких воз­зре­ний на мес­то­жи­тельство ото­шед­ших душ. Как бы мы ни же­ла­ли ви­деть в этих раз­но­об­раз­ных ло­ка­ли­за­ци­ях идеи, унас­ле­до­ван­ные или пе­ре­шед­шие от од­но­го на­ро­да к дру­го­му в слож­ном дви­же­нии ре­ли­ги­оз­ных предс­тав­ле­ний, уже из са­мо­го бег­ло­го об­зо­ра их сле­ду­ет, что они ни­как не мог­ли быть по­рож­де­ны ка­кой-ни­будь од­ной ре­ли­ги­ей, ус­во­ен­ной древ­ни­ми или пер­во­быт­ны­ми людьми. Сле­ды са­мос­то­ятельной вы­ра­бот­ки этих по­ня­тий яс­но об­на­ру­жи­ва­ют­ся в раз­но­об­ра­зии мест, наз­на­ча­емых для жиз­ни душ: на зем­ле меж­ду людьми, на зем­ле в ка­кой-ли­бо от­да­лен­ной стра­не, под зем­лей, вы­ше или за пре­де­ла­ми не­ба. Прав­да, в раз­лич­ных стра­нах встре­ча­ют­ся сход­ные предс­тав­ле­ния это­го ро­да, но это сходст­во, ве­ро­ят­но, в зна­чи­тельной сте­пе­ни обя­за­но сво­им про­ис­хож­де­ни­ем са­мос­то­ятельно­му восп­ро­из­ве­де­нию од­ной и той же, в сущ­нос­ти, край­не ес­тест­вен­ной мыс­ли. Эта не­за­ви­си­мость так же воз­мож­на, как и не­за­ви­си­мость то­го вы­мыс­ла, ко­то­рый, сво­дя эти предс­тав­ле­ния к веч­но пов­то­ря­юще­му­ся в них сол­неч­но­му ми­фу, от­но­сит стра­ну смер­ти в стра­ну ве­че­ра или но­чи, а вход в эту об­ласть - к вра­там сол­неч­но­го за­ка­та. По­этам-вар­ва­рам са­мых от­да­лен­ных стран, ве­ро­ят­но, дос­та­точ­но бы­ло взгля­нуть на за­пад, что­бы про­честь там ту же по­весть о жиз­ни и смер­ти и при­ме­нить ее к че­ло­ве­ку.

    Если, од­на­ко, бли­же прис­мот­реться к раз­лич­ным ста­ди­ям ис­то­рии культу­ры, к ко­то­рым от­но­сят­ся эти те­ории бу­ду­щей жиз­ни, ока­зы­ва­ет­ся, что по­ня­тия о мес­то­жи­тельстве ото­шед­ших душ в трех глав­ней­ших об­лас­тях - зем­ле, под­зем­ном ми­ре и не­бе не бы­ли расп­ре­де­ле­ны од­но­об­раз­но. Во-пер­вых, уче­ние о пре­бы­ва­нии душ на зем­ле при­над­ле­жит культу­ре эпо­хи ди­кос­ти, но уже вы­рож­да­ет­ся в пе­ри­оде вар­варст­ва и про­яв­ля­ет­ся только в ви­де сла­бо­го пе­ре­жит­ка в сред­ние ве­ка. Во-вто­рых, уче­ние о под­зем­ном Аиде за­ни­ма­ет не только важ­ное мес­то в ве­ро­ва­ни­ях ди­ка­рей, но и креп­ко дер­жит­ся в бо­лее раз­ви­тых ре­ли­ги­ях. Здесь, од­на­ко, этот под­зем­ный мир все бо­лее и бо­лее ут­ра­чи­ва­ет зна­че­ние оби­те­ли мерт­вых и рас­смат­ри­ва­ет­ся ско­рее как пе­чальная об­ласть чис­ти­ли­ща и ада. На­ко­нец, уче­ние о пре­бы­ва­нии душ на не­бе, ле­жа­щем над ви­ди­мым сво­дом или в выс­ших воз­душ­ных сфе­рах, встре­ча­ет­ся у ди­ка­рей, по-ви­ди­мо­му, ме­нее час­то, чем пер­вые два уче­ния, но вли­яние его зна­чи­тельно в воз­зре­ни­ях но­вей­ших на­ро­дов.

    Первоначально эти те­ории ло­ка­ли­за­ции по­ни­ма­лись, как ка­жет­ся, в са­мом бук­вальном смыс­ле. И хо­тя те­перь под вли­яни­ем ес­тест­вен­ных на­ук мно­гое из то­го, что счи­та­лось преж­де впол­не ре­альной фи­ло­со­фи­ей, восп­ри­ни­ма­ет­ся как фан­та­зия или ме­та­фо­ра, тем не ме­нее но­вые при­емы объясне­ния все еще на­хо­дят труд­ный дос­туп ту­да, где зна­ние сто­ит на низ­ком уров­не. По­это­му да­же в сов­ре­мен­ной Ев­ро­пе гру­бая кос­мо­ло­гия при­ми­тив­ных пле­мен все еще расп­рост­ра­не­на весьма ши­ро­ко.

    Обращаясь те­перь к опи­са­нию сос­то­яния ото­шед­ших душ в этих но­вых жи­ли­щах их, мы долж­ны рас­смот­реть преж­де все­го те оп­ре­де­ле­ния бу­ду­щей жиз­ни, ко­то­рые гос­подст­ву­ют в ре­ли­ги­ях че­ло­ве­чест­ва. В уче­ни­ях об этом встре­ча­ет­ся мно­го об­щих черт вследст­вие то­го, что ус­та­но­вив­ши­еся по­ня­тия пе­ре­но­си­лись из од­ной стра­ны в дру­гую, но встре­ча­ет­ся и та­кое сходст­во, ко­то­рое не мо­жет быть объясне­но за­имст­во­ва­ни­ем. С дру­гой сто­ро­ны, в них име­ют­ся раз­ли­чия, обя­зан­ные сво­им про­ис­хож­де­ни­ем мест­но­му ко­ло­ри­ту и мест­ным ус­ло­ви­ям, а так­же раз­ли­чия, ко­то­рые не мо­гут быть объясне­ны та­ким об­ра­зом. Глав­ней­шие при­чи­ны этих сходств и раз­ли­чий ле­жат, по-ви­ди­мо­му, го­раз­до глуб­же, а имен­но в са­мом про­ис­хож­де­нии и внут­рен­нем смыс­ле этих уче­ний.

    Частности в опи­са­ни­ях бу­ду­щей жиз­ни как у ди­ка­рей, так и у бо­лее культур­ных об­ществ вов­се не предс­тав­ля­ют раз­но­род­ной мас­сы про­из­вольных вы­мыс­лов. При клас­си­фи­ци­ро­ва­нии они, ес­тест­вен­но, рас­по­ла­га­ют­ся око­ло ос­нов­ных идей в груп­пы, сов­па­де­ния ко­то­рых меж­ду со­бой ука­зы­ва­ют на оп­ре­де­лен­ное нап­рав­ле­ние раз­ви­тия этих по­ня­тий. Сре­ди об­ра­зов, в ко­то­рых че­ло­ве­чест­во ри­су­ет се­бе бу­ду­щую жизнь, сле­ду­ет раз­ли­чать в осо­бен­нос­ти два глав­ней­ших предс­тав­ле­ния. Од­но из них изоб­ра­жа­ет бу­ду­щую жизнь как от­ра­же­ние нас­то­ящей: в но­вом ми­ре, или в фан­тас­ти­чес­ки прек­рас­ном или в приз­рач­но-ту­ман­ном, че­ло­век удер­жи­ва­ет зем­ную фор­му и ус­ло­вия преж­не­го су­щест­во­ва­ния, жи­вет меж­ду зем­ны­ми друзьями, вла­де­ет сво­ей зем­ной собст­вен­ностью и за­ни­ма­ет­ся обыч­ны­ми зем­ны­ми де­ла­ми. По дру­го­му предс­тав­ле­нию, бу­ду­щая жизнь есть воз­наг­раж­де­ние за нас­то­ящую, и удел че­ло­ве­ка там яв­ля­ет­ся следст­ви­ем его зем­ной жиз­ни или, луч­ше ска­зать, наг­ра­дой или на­ка­за­ни­ем за нее. Пер­вую из этих идей мож­но наз­вать (вслед за ка­пи­та­ном Бёр­то­ном) «те­ори­ей про­дол­же­ния су­щест­во­ва­ния», а вто­рую, про­ти­во­пос­тав­ляя ее пер­вой, - «те­ори­ей воз­мез­дия». Оба эти уче­ния, взя­тые по­рознь или вмес­те, да­ют ключ ко всей проб­ле­ме: груп­пи­руя ти­пич­ные при­ме­ры по этим двум ка­те­го­ри­ям, мы по­лу­чим воз­мож­ность сис­те­ма­ти­чес­ки обоз­реть на­ибо­лее ха­рак­тер­ные предс­тав­ле­ния че­ло­ве­ка о его заг­роб­ной жиз­ни.

    К уче­нию о про­дол­же­нии су­щест­во­ва­ния от­но­сит­ся пре­иму­щест­вен­но воз­зре­ние ди­ка­рей на стра­ну ду­хов как на приз­рач­ную об­ласть, ку­да так час­то ду­ши жи­вых отп­рав­ля­ют­ся для по­се­ще­ния душ умер­ших. Там ду­ша умер­ше­го ка­ре­на с по­мощью душ его то­по­ра и сер­па стро­ит се­бе дом и сре­за­ет рис. Тень ал­гон­кинс­ко­го охот­ни­ка охо­тит­ся за ду­ша­ми боб­ра и ло­ся, скользя по ду­ше сне­га на ду­ше лыж. За­ку­тан­ный в шу­бу кам­ча­дал ез­дит в са­нях на со­ба­ках. Зу­лус до­ит свою ко­ро­ву и за­го­ня­ет ско­ти­ну в кра­аль. Юж­но­аме­ри­канс­кие ту­зем­цы жи­вут та­ки­ми, ка­ки­ми ос­та­ви­ли свет, т. е. здо­ро­вы­ми или больны­ми, це­лы­ми или изу­ве­чен­ны­ми, при­том ве­дут со­вер­шен­но тот же об­раз жиз­ни, что и на зем­ле, и да­же име­ют при се­бе жен, хо­тя, по мне­нию ара­укан­цев, у них больше не бы­ва­ет де­тей, так как они только ду­ши. Стра­на ду­хов есть стра­на снов с их ту­ман­ны­ми не­ве­щест­вен­ны­ми об­ра­за­ми, для ко­то­рых, од­на­ко, все фор­мы да­ют­ся ма­те­ри­альной дей­ст­ви­тельностью.

    Индеец мо­га­ук опи­сы­ва­ет прек­рас­ные рай­ские стра­ны так, как он ви­дел их во сне. Тень од­жиб­ве идет по ши­ро­кой тор­ной до­ро­ге, ве­ду­щей на за­пад, пе­ре­хо­дит че­рез быст­рые и глу­бо­кие по­то­ки и, дос­тиг­нув на­ко­нец стра­ны, изо­би­лу­ющей дичью и всем, что нуж­но ин­дей­цу, при­со­еди­ня­ет­ся к сво­им родст­вен­ни­кам в их об­шир­ном жи­ли­ще. На юж­ном ма­те­ри­ке бо­ли­вий­ский юра­ка­ре отп­рав­ля­ет­ся в бу­ду­щую жизнь, где бу­дет вдо­воль охо­титься, а лес­ные пле­ме­на Бра­зи­лии на­хо­дят там рос­кош­ные ле­са, пол­ные ди­чи, и ве­дут счаст­ли­вую жизнь в об­щест­ве сво­их близ­ких. Грен­ланд­цы на­де­ют­ся, что их ду­ши, блед­ные, неж­ные, бес­те­лес­ные об­ра­зы, не­уло­ви­мые для жи­во­го че­ло­ве­ка, бу­дут вес­ти на том све­те нес­кон­ча­емую и бо­лее счаст­ли­вую жизнь. Луч­ший мир этот ле­жит, все­го ве­ро­ят­нее, на не­бе, ку­да ду­ши взби­ра­ют­ся по ра­ду­ге и где они рас­ки­ды­ва­ют шат­ры вок­руг большо­го озе­ра, пол­но­го рыб и птиц. Ког­да это озе­ро над не­бом пе­ре­пол­ня­ет­ся, на зем­ле бы­ва­ет дождь, ес­ли же его бе­ре­га прор­вут­ся, бу­дет вто­рой по­топ. Но так как эти ту­зем­цы до­бы­ва­ют все средст­ва к су­щест­во­ва­нию из глу­би­ны мо­ря, то они так­же склон­ны предс­тав­лять стра­ну Торн­гар­су­ка под мо­рем или под зем­лей. Вхо­дом ту­да слу­жат глу­бо­кие пе­ще­ры в ска­лах. Там веч­ное ле­то, всег­да чуд­ный сол­неч­ный свет и от­сутст­вие но­чи, там вкус­ная во­да, изо­би­лие птиц и рыб, тю­ле­ни и се­вер­ные оле­ни ло­вят­ся там без вся­ко­го тру­да или да­же пря­мо ва­рят­ся в кот­ле.

    В об­лас­ти Ким­бун­да, на юго-за­па­де Аф­ри­ки, ду­ши жи­вут в «Ка­лунг», ми­ре, где бы­ва­ет день, ког­да на зем­ле ночь. Пи­ща и питье там в изо­би­лии, ду­шам прис­лу­жи­ва­ют жен­щи­ны, разв­ле­че­ни­ем слу­жат охо­та и тан­цы, и во­об­ще заг­роб­ная жизнь яв­ля­ет­ся там при­ук­ра­шен­ным по­до­би­ем нас­то­ящей. Ес­ли срав­нить эти кар­ти­ны бу­ду­щей жиз­ни с те­ми, в ко­то­рых вы­ра­зи­лись стрем­ле­ния бо­лее об­ра­зо­ван­ных на­ро­дов, то меж­ду ни­ми бу­дет, ко­неч­но, раз­ни­ца в де­та­лях, но сущ­ность ос­та­ет­ся од­на и та же иде­али­за­ция зем­но­го бла­го­сос­то­яния.

    Идеал скан­ди­на­ва об­ри­со­ван нем­но­ги­ми ши­ро­ки­ми штри­ха­ми, предс­тав­ля­ющи­ми его жи­ву­щим в Вал­гал­ле[113], от­ку­да он и нес­мет­ное чис­ло дру­гих во­инов каж­дое ут­ро в бо­евом по­ряд­ке вы­ез­жа­ют на рав­ни­ну Оди­на и бьются друг с дру­гом, по­ка жре­бий не на­ме­тит жертв, как и в зем­ных сра­же­ни­ях. Ког­да нас­ту­па­ет обе­ден­ное вре­мя, по­бе­ди­те­ли и по­беж­ден­ные са­дят­ся на ко­ней и возв­ра­ща­ют­ся до­мой есть веч­но­го ка­ба­на и пить мед и пи­во. Что­бы по­нять воз­зре­ния му­сульма­ни­на, дос­та­точ­но про­чи­тать две гла­вы из Ко­ра­на, в ко­то­рых про­рок опи­сы­ва­ет бла­женст­во пра­во­вер­ных в рай­ских са­дах. Они воз­ле­жат здесь на ло­жах из зо­ло­та и дра­го­цен­ных кам­ней. Веч­но юные де­ти под­но­сят им ча­ши с не­опьяня­ющи­ми на­пит­ка­ми. Они жи­вут сре­ди ло­то­сов и ба­на­нов, уве­шан­ных фрук­та­ми вплоть до зем­ли, пи­та­ют­ся лю­би­мы­ми пло­да­ми и ку­шаньями из са­мых ред­ких птиц. Их ок­ру­жа­ют гу­рии с чуд­ны­ми чер­ны­ми гла­за­ми, по­доб­ны­ми жем­чу­жи­нам в ра­ко­ви­нах; там нет празд­ных, лег­ко­мыс­лен­ных раз­го­во­ров и только раз­да­ют­ся сло­ва: «Мир, мир».

    С эти­ми опи­са­ни­ями рая, предс­тав­ля­ющи­ми иде­али­за­цию зем­ной жиз­ни, ин­те­рес­но срав­нить опи­са­ния, ко­то­рых, оче­вид­но, кос­ну­лась ру­ка предс­та­ви­те­лей жре­чес­кой кас­ты, изоб­ра­зив­ших не­бо на свой лад. Мы как буд­то ви­дим пе­ред со­бой ев­рей­ских рав­ви­нов, из­ла­га­ющих свои воз­зре­ния о выс­ших учи­ли­щах на не­бе, где раб­би Си­ме­он-бен-Иохай и ве­ли­кий раб­би Эли­езер учат За­ко­ну и Тал­му­ду, как они учи­ли здесь, на зем­ле, где за­кон­ни­ки и учи­те­ля про­дол­жа­ют вес­ти ста­рые труд­ные дис­пу­ты, ко­то­рые так нра­ви­лись им на зем­ле, по за­пу­тан­ным воп­ро­сам, на ко­то­рые да­ют­ся ту­ман­ные от­ве­ты. Не ме­нее по­учи­тельно от­ра­жа­ют­ся в буд­дий­ском не­бе предс­тав­ле­ния соз­дав­ших его ас­ке­тов. По­доб­но то­му как для их соз­на­ния чувст­вен­ные ра­дос­ти ка­за­лись блед­ны­ми и през­рен­ны­ми в срав­не­нии с мис­ти­чес­ки­ми ду­хов­ны­ми нас­лаж­де­ни­ями, ко­то­рые, пос­то­ян­но воз­рас­тая, зас­тав­ля­ли ра­зум уга­сать и пе­ре­хо­дить в экс­таз, так и над не­бе­са­ми, да­ющи­ми мил­ли­оны лет чис­то бо­жест­вен­но­го счастья, они по­мес­ти­ли еще ря­ды дру­гих не­бес, в ко­то­рых преж­де все­го ис­че­за­ют чувст­вен­ные ра­дос­ти и пе­ча­ли, за­ме­ня­ясь ду­хов­ны­ми нас­лаж­де­ни­ями. За­тем на бо­лее вы­со­кой сту­пе­ни унич­то­жа­ет­ся да­же вся­кая те­лес­ная фор­ма, и, на­ко­нец, за пре­де­ла­ми пос­лед­не­го не­ба, «не со­дер­жа­ще­го ни соз­на­тельнос­ти, ни бес­соз­на­тельнос­ти», сле­ду­ет нир­ва­на, где экс­таз пе­ре­хо­дит в не­бы­тие.

    Но уче­ние о про­дол­же­нии су­щест­во­ва­ния ду­ши име­ет и дру­гую, бо­лее мрач­ную сто­ро­ну. Сю­да от­но­сят­ся те предс­тав­ле­ния о мес­топ­ре­бы­ва­нии умер­ших, ко­то­рые ри­су­ют эти об­лас­ти не столько как царст­во снов, сколько как царст­во приз­ра­ков. Мир те­ней, осо­бен­но ес­ли он по­ме­щал­ся в под­зем­ных прост­ранст­вах, всег­да яв­лял­ся для оби­та­те­лей «бе­ло­го све­та», как рус­ские на­зы­ва­ют мир жи­вых, тем­ным, пе­чальным мес­том. По од­но­му из опи­са­ний, у гу­ро­нов есть по­верье, что заг­роб­ный мир с его охо­той и рыб­ной лов­лей, с его пре­вос­ход­ны­ми то­ма­гав­ка­ми, одеж­да­ми и оже­рельями по­хо­дит на зем­ной, но ду­ши сто­нут и пла­чут там день и ночь. Так­же и Микт­лан, под­зем­ное царст­во те­ней, ко­то­рое ожи­да­ет всех мек­си­кан­цев и ку­да они нис­хо­дят пос­ле ес­тест­вен­ной смер­ти, бы­ло мес­том, на ко­то­рое они смот­ре­ли с по­кор­ностью, но ед­ва ли с от­ра­дой. При по­хо­ро­нах ли­цам, ок­ру­жав­шим по­кой­ни­ка, зап­ре­ща­лось слиш­ком оп­ла­ки­вать его, а по­кой­ни­ку вну­ша­лось, что он уже по­кон­чил со стра­да­ни­ями и тру­да­ми здеш­ней жиз­ни, про­хо­дя­щей так же ско­ро, как удо­вольствие пог­реться на солн­це, и что ему не сле­ду­ет ни за­бо­титься о сво­их близ­ких, ни же­лать возв­ра­та к ним, так как те­перь он ушел уже нав­сег­да. В уте­ше­ние ему при­бав­ля­лось, что и они так­же по­кон­чат с тру­да­ми жиз­ни и отп­ра­вят­ся ту­да, ку­да отп­ра­вил­ся он.

    Среди ба­су­то, ко­то­рые все во­об­ще ве­рят в бу­ду­щую жизнь в Аиде, од­ни во­об­ра­жа­ют се­бе это под­зем­ное царст­во в ви­де веч­но­зе­ле­ных до­лин, со ста­да­ми пест­ро­го без­ро­го­го ско­та, ко­то­рый был во вла­де­нии умер­ше­го, а дру­гие, и при­том большинст­во, ду­ма­ют, что те­ни бро­дят спо­кой­но и мол­ча, не ощу­щая ни ра­дос­тей, ни пе­ча­лей. О нравст­вен­ном воз­мез­дии здесь нет и ре­чи. Аид для оби­та­те­лей За­пад­ной Аф­ри­ки, су­дя по опи­са­нию ка­пи­та­на Бёр­то­на, не ка­жет­ся ис­пол­нен­ным вос­тор­гов ра­ем. Про древ­них егип­тян рас­ска­зы­ва­ют, что они жи­ли ско­рее в под­зем­ном ми­ре, чем на бе­ре­гах Ни­ла. Да­го­мей­цы ут­верж­да­ют, что зем­ля есть лишь вре­мен­ное жи­ли­ще че­ло­ве­ка, ис­тин­ное же оте­чест­во его в бу­ду­щем све­те, ку­да, од­на­ко, ник­то не идет по доб­рой во­ле. Наг­рад и на­ка­за­ний на том све­те они не приз­на­ют: ко­роль там ос­та­ет­ся ко­ро­лем, а раб - веч­ным ра­бом. Ку­то­мен, или царст­во мерт­вых, - иной, но не луч­ший мир да­го­мей­цев - предс­тав­ля­ет со­бой стра­ну приз­ра­ков, те­ней, ко­то­рые, по­доб­но ду­хам XIX в. в Ев­ро­пе, ве­дут со­вер­шен­но по­кой­ную жизнь, за иск­лю­че­ни­ем слу­ча­ев, ког­да их че­рез пос­редст­во ме­ди­умов при­зы­ва­ют в гос­ти­ные жи­вых лю­дей.

    Столь же бе­зот­рад­но смот­рят на бу­ду­щую жизнь со­се­ди да­го­мей­цев, иору­ба. Это вы­ра­жа­ет­ся у них в по­го­вор­ке, что «уго­лок здеш­не­го ми­ра луч­ше угол­ка в ми­ре ду­хов». Фин­ны, бо­яв­ши­еся ду­хов умер­ших лю­дей как злых и вред­ных су­ществ, ду­ма­ли, что они ос­та­ют­ся с те­ла­ми в мо­ги­лах, или - что Каст­рен счи­та­ет позд­ней­шим воз­зре­ни­ем - по­ме­ща­ли их в под­зем­ную Ту­оне­лу. Ту­оне­ла бы­ла по­хо­жа на над­зем­ный мир. В ней так­же све­ти­ло солн­це, не бы­ло не­дос­тат­ка в зем­ле и во­де, ле­сах и по­лях, паш­нях и лу­гах, там во­ди­лись мед­ве­ди и вол­ки, змеи и щу­ки, но все они име­ли бе­зоб­раз­ный и страш­ный вид: ле­са бы­ли тем­ны и ки­ше­ли ди­ки­ми зве­ря­ми, во­да бы­ла чер­ная, на по­лях вмес­то хле­ба ро­ди­лись за­чат­ки зме­иных зу­бов, и, что­бы мерт­вые не выр­ва­лись от­ту­да, их сто­ро­жи­ли уг­рю­мый, без­жа­лост­ный Ту­они, его злая же­на и сын с крюч­ко­ва­ты­ми пальца­ми и с же­лез­ны­ми ког­тя­ми.

    Едва ли ме­нее мрач­ны­ми крас­ка­ми ри­су­ет клас­си­чес­кий мир тем­ное под­зем­ное царст­во, в ко­то­ром те­ни умер­ших долж­ны при­со­еди­няться ко мно­гим, ото­шед­шим преж­де них. Сви­ре­пый римс­кий Ор­кус дер­жит блед­ные ду­ши, не ща­дя ни доб­рых, ни злых. Мрач­на у гре­ков стра­на Аида, тем­ная оби­тель об­ра­зов умер­ших лю­дей, где те­ни, сох­ра­няя свои зем­ные чер­ты и предс­мерт­ные ра­ны, жи­вут нес­лыш­но скользя­щи­ми, ти­хо шеп­чу­щи­ми тол­па­ми, бу­ду­чи лишь приз­ра­ка­ми нас­то­ящей жиз­ни. По­доб­но ди­ка­рю-охот­ни­ку, на приз­рач­ных рав­ни­нах Аида ве­ли­кий Ори­он, по-преж­не­му во­ору­жен­ный мед­ной па­ли­цей, про­дол­жа­ет охо­титься на лу­гах, усе­ян­ных ли­ли­ями, за быст­ры­ми зве­ря­ми, ко­то­рых он уби­вал не­ког­да в уеди­нен­ных го­рах. По­доб­но сов­ре­мен­но­му гру­бо­му аф­ри­кан­цу, быст­ро­но­гий Ахилл пре­зи­ра­ет та­кую блед­ную, то­щую, приз­рач­ную жизнь, он сог­ла­сил­ся бы ско­рее слу­жить на зем­ле прос­то­му смерт­но­му, чем быть влас­ти­те­лем над все­ми умер­ши­ми.

    Где и что та­кое был Ше­ол, мес­топ­ре­бы­ва­ние умер­ших у древ­них ев­ре­ев? Ше­ол тес­но свя­зан с Ир­ка­лой ва­ви­ло­но-асси­рий­ской ре­ли­гии, мрач­ным под­зем­ным убе­жи­щем, сос­то­ящим из се­ми кру­гов, от­ку­да че­ло­ве­ку нет возв­ра­та. Только бо­ги­ня Иш­тар прош­ла че­рез семь врат и возв­ра­ти­лась на зем­лю из сво­его странст­вия для то­го, что­бы спас­ти все жи­вое от ги­бе­ли. В ис­то­рии ре­ли­гии есть нем­но­го текс­тов бо­лее по­учи­тельных, чем те, где про­ро­ки Вет­хо­го за­ве­та об­на­ру­жи­ва­ют су­щест­во­вав­шую во вре­ме­на их пред­ков связь меж­ду их ве­ро­ва­ни­ями и ре­ли­ги­ей Ва­ви­ло­нии. Связь эта ска­за­лась и в предс­тав­ле­нии о мрач­ной тюрьме ду­хов, Ше­ол, че­рез во­ро­та ко­то­ро­го долж­ны прой­ти и эл­лин, и иудей. Это - пе­ще­ра, про­пасть, под­зем­ная глубь без дна. «Ашур и весь его на­род, Элам с его пол­чи­ща­ми и все пав­шие влас­ти­те­ли не­об­ре­зан­ных на­хо­дят­ся там. Сам ве­ли­кий царь Ва­ви­ло­нии дол­жен спус­титься ту­да».

    Народы с ус­та­но­вив­ши­ми­ся предс­тав­ле­ни­ями о под­зем­ном жи­ли­ще ото­шед­ших душ и с ус­та­но­вив­шей­ся со­от­ветст­вен­ной тер­ми­но­ло­ги­ей, ес­тест­вен­но, пользо­ва­лись пос­лед­ней при пе­ре­во­де биб­лей­ско­го сло­ва «Ше­ол». Так, в гре­чес­кой Биб­лии «се­ми­де­ся­ти тол­ков­ни­ков» Ше­ол наз­ван Га­де­сом, у коптс­ких пе­ре­вод­чи­ков он пе­ре­дан унас­ле­до­ван­ным из­дав­на от егип­тян сло­вом «Амен­ти», а Вульга­та пе­ре­во­дит его сло­вом «пре­ис­под­няя». Гот Ульфи­ла за­ме­ня­ет ад Но­во­го за­ве­та сло­вом, ко­то­рое в древ­не­гер­манс­ком смыс­ле обоз­на­ча­ет пе­чальное, сум­рач­ное под­зем­ное жи­ли­ще мерт­вых, со­от­ветст­ву­ющее же ему сло­во «Hell» в сво­ем преж­нем зна­че­нии точ­но пе­ре­да­ет в анг­лий­ском пе­ре­во­де Вет­хо­го и Но­во­го за­ве­тов сло­ва «Ше­ол» и «Аид». Впро­чем, не­об­ра­зо­ван­но­го че­ло­ве­ка это сло­во вследст­вие упот­реб­ле­ния его так­же в зна­че­нии ге­ен­ны, мес­та му­че­ний, мо­жет ввес­ти в заб­луж­де­ние.

    Так как древ­ние ев­рей­ские пи­са­те­ли и про­ро­ки не объявля­ли ру­ко­во­дя­щи­ми на­ча­ла­ми зем­ной жиз­ни че­ло­ве­ка на­деж­ды на веч­ное бла­женст­во или страх веч­ных му­че­ний, то они лишь не­яс­но очер­ти­ли уче­ние о бу­ду­щей жиз­ни, но тем не ме­нее мыс­ли, выс­ка­зан­ные ими ми­мо­хо­дом, впол­не оп­рав­ды­ва­ют пе­ре­вод­чи­ков, пе­ре­да­ющих Ше­ол сло­вом «Аид». Ше­ол есть осо­бое мес­то, ку­да умер­шие отп­рав­ля­ют­ся к сво­им пред­кам: «И ис­пус­тил Иса­ак дух и умер, и при­ло­жил­ся к на­ро­ду сво­ему, бу­ду­чи стар и на­сы­щен жизнью; и пог­реб­ли его Исав и Иаков, сы­новья его» (Быт. 35:29). Ав­ра­ам, хо­тя и не был по­хо­ро­нен в стра­не пред­ков, так­же «при­ло­жил­ся к на­ро­ду сво­ему» (Быт. 25:8). Иаков, ко­неч­но, не имел в ви­ду за­ве­щать, что­бы его те­ло бы­ло по­хо­ро­не­но под­ле те­ла Иоси­фа, яко­бы рас­тер­зан­но­го в пус­ты­не ди­ки­ми зве­ря­ми, ког­да он го­во­рил: «С пе­чалью сой­ду к сы­ну мо­ему в пре­ис­под­нюю» (Быт. 37:35). Те­ни умер­ших, пре­бы­ва­ющие в Ше­оле, не лю­бят, что­бы их по­кой на­ру­шал­ся те­ми, кто вы­зы­ва­ет умер­ших: «И ска­зал Са­му­ил Са­улу: для че­го ты тре­во­жишь ме­ня, что­бы я вы­шел?» (1 Цар. 28:15). Од­на­ко этот по­кой не без го­ре­чи срав­ни­ва­ет­ся с жизнью на зем­ле: «Все, что мо­жет ру­ка твоя де­лать, по си­лам де­лай; по­то­му что в мо­ги­ле, ку­да ты пой­дешь, нет ни ра­бо­ты, ни зна­ния, ни муд­рос­ти» (Еккл. 9:10). Под­роб­ные предс­тав­ле­ния о жиз­ни те­ней под зем­лей не ис­чез­ли и тог­да, ког­да в бо­лее позд­ний пе­ри­од у ев­ре­ев про­изо­шел ко­рен­ной пе­ре­во­рот в ве­ро­ва­ни­ях, ког­да преж­ние уче­ния о приз­рач­ном про­дол­же­нии жиз­ни ус­ту­пи­ли мес­то уче­нию о воск­ре­се­нии и воз­мез­дии. Древ­ние предс­тав­ле­ния про­ник­ли да­же в ка­то­ли­чес­кую ле­ген­ду, най­дя от­ра­же­ние в кар­ти­нах, изоб­ра­жа­ющих Хрис­та нис­хо­дя­щим в ад, что­бы вы­вес­ти от­ту­да пат­ри­ар­хов.

    Теория бу­ду­щей жиз­ни как воз­мез­дия вклю­ча­ет ве­ро­ва­ния в раз­лич­ные сте­пе­ни бу­ду­ще­го бла­женст­ва в раз­ных об­лас­тях заг­роб­но­го ми­ра со­от­ветст­вен­но зас­лу­гам в зем­ной жиз­ни. Эта те­ория воз­мез­дия, как мы уже ви­де­ли, при­над­ле­жит да­ле­ко не все­му че­ло­ве­чест­ву: мно­гие на­ро­ды, приз­на­вая, что ду­ша пе­ре­жи­ва­ет те­ло, вов­се не ста­вят судьбу это­го ду­ха в за­ви­си­мость от пос­туп­ков че­ло­ве­ка при жиз­ни. По­это­му уче­ние о воз­мез­дии ед­ва ли мож­но вклю­чать в сос­тав пер­во­быт­но­го уче­ния о бу­ду­щей жиз­ни. На­обо­рот, ес­ли приз­нать, что пер­во­быт­ный че­ло­век на низ­шей сту­пе­ни культу­ры сна­ча­ла при­шел к соз­на­нию, что ду­ша пе­ре­жи­ва­ет те­ло и что уже за­тем не­ко­то­рые, но ни­как не все на­ро­ды сде­ла­ли шаг дальше, приз­нав не­об­хо­ди­мость воз­мез­дия за пос­туп­ки зем­ной жиз­ни, то мы при­дем к пред­по­ло­же­нию, ко­то­рое не рас­хо­дит­ся с фак­та­ми.

    Однако уже у выс­ших ди­ка­рей связь меж­ду зем­ной жизнью че­ло­ве­ка и бла­женст­вом или му­ка­ми за гро­бом час­то яв­ля­ет­ся оп­ре­де­лен­ным ре­ли­ги­оз­ным уче­ни­ем, и от­сю­да это по­ня­тие че­рез ре­ли­гии вар­ва­ров до­хо­дит до хрис­ти­анст­ва. Впро­чем, мо­ти­вы наг­рад и на­ка­за­ний в раз­лич­ных ре­ли­ги­ях ми­ра раз­лич­ны, они мо­гут от­ли­чаться да­же в сфе­ре ве­ро­ва­ний, сос­тав­ля­ющих од­ну и ту же ре­ли­гию. Ре­зультат ока­зы­ва­ет­ся оп­ре­де­лен­нее при­чи­ны, цель оп­ре­де­лен­нее средств. Лю­ди, оди­на­ко­во ожи­да­ющие не­зем­но­го бла­женст­ва в заг­роб­ном ми­ре, на­де­ют­ся дос­тичь этой счаст­ли­вой стра­ны та­ки­ми раз­лич­ны­ми пу­тя­ми, что до­ро­га, ве­ду­щая один на­род к веч­но­му бла­женст­ву, долж­на ка­заться дру­го­му пу­тем, ве­ду­щим в са­мую глу­би­ну ада. Об­ра­ща­ясь те­перь к ка­чест­вам, ко­то­рые, с точ­ки зре­ния вар­ва­ров, оп­ре­де­ля­ют бла­женст­во или му­ки в бу­ду­щей жиз­ни, мы мо­жем ука­зать с не­ко­то­рой оп­ре­де­лен­ностью на пре­вос­ходст­во во­об­ще, му­жест­во, об­щест­вен­ное по­ло­же­ние и ре­ли­ги­оз­ный сан. Впро­чем, в об­щем смыс­ле в ре­ли­ги­ях низ­ших сту­пе­ней культу­ры (за иск­лю­че­ни­ем слу­ча­ев, где на них вли­яли бо­лее раз­ви­тые ре­ли­гии) судьба че­ло­ве­ка пос­ле смер­ти, по-ви­ди­мо­му, не оп­ре­де­ля­ет­ся зас­лу­жен­ной им наг­ра­дой или на­ка­за­ни­ем за его нравст­вен­ное или безн­равст­вен­ное по­ве­де­ние в жиз­ни.

    Различия в бу­ду­щих сос­то­яни­ях раз­ных душ при­над­ле­жат ско­рее про­ме­жу­точ­ной те­ории меж­ду древ­ней­шим уче­ни­ем о про­дол­же­нии зем­но­го су­щест­во­ва­ния и но­вей­шим уче­ни­ем о воз­мез­дии. Предс­тав­ле­ние о сходст­ве бу­ду­щей жиз­ни с нас­то­ящей при­ве­ло, по-ви­ди­мо­му, к мыс­ли, что все, что да­ет до­вольство и по­чес­ти здесь, бу­дет да­вать их и там. Та­ким об­ра­зом, зем­ная обс­та­нов­ка со все­ми ее конт­рас­та­ми пе­ре­но­сит­ся в из­ме­нен­ный заг­роб­ный мир. Вот по­че­му по­ло­же­ние по­кой­ни­ка пос­ле смер­ти яв­ля­ет­ся ско­рее ре­зульта­том его по­ло­же­ния при жиз­ни, чем воз­наг­раж­де­ни­ем или воз­мез­ди­ем за не­го. Срав­не­ние обо­их уче­ний как про­дук­тов низ­шей и выс­шей культу­ры мо­жет до из­вест­ной сте­пе­ни оп­рав­дать по­пыт­ку до­ка­зать их пос­ле­до­ва­тельность в ис­то­рии, подт­вер­див взгляд, что с по­мощью та­кой про­ме­жу­точ­ной ста­дии о про­дол­же­нии заг­роб­но­го су­щест­во­ва­ния раз­ви­лось в уче­нии о бу­ду­щей наг­ра­де и на­ка­за­нии. Это был пе­ре­ход, ко­то­рый по важ­нос­ти сво­ей для че­ло­ве­чес­кой жиз­ни ед­ва ли име­ет рав­ный се­бе в ис­то­рии ре­ли­гии.

    Значение, ко­то­рое име­ет об­щест­вен­ное по­ло­же­ние ди­ка­ря на зем­ле для бу­ду­щей жиз­ни, под­чер­ки­ва­ет этот пе­ре­ход край­не рельефно. Прос­той пе­ре­ход из од­ной жиз­ни в дру­гую ос­тав­ля­ет пред­во­ди­те­ля пред­во­ди­те­лем, ра­ба ра­бом, и та­кое ес­тест­вен­ное уче­ние весьма расп­рост­ра­не­но. Но в не­ко­то­рых слу­ча­ях кас­то­вые раз­ли­чия на зем­ле дос­ти­га­ют край­них пре­де­лов при пе­ре­хо­де в дру­гую жизнь. Воз­душ­ный рай древ­них ин­ду­сов, рай­ати, с его бла­го­уха­ющи­ми и веч­но све­жи­ми цве­та­ми, ле­ги­она­ми юно­шей и дев со­вер­шен­ней­шей кра­со­ты, рос­кош­ны­ми празд­ни­ка­ми и уве­се­ле­ни­ями, су­щест­во­вал лишь для при­ви­ле­ги­ро­ван­но­го клас­са и вож­дей, ко­то­рые мог­ли дос­та­точ­но жерт­во­вать жре­цам, но ни­как не для прос­то­го на­ро­да. Это по­ня­тие дос­тиг­ло сво­его выс­ше­го раз­ви­тия на ост­ро­вах Тон­га, где арис­ток­ра­ти­чес­кие ду­ши пе­ре­хо­дят на рай­ский ост­ров Бо­ло­ту с зем­ным са­ном и по­ло­же­ни­ем, тог­да как ду­ши пле­бе­ев, ес­ли они во­об­ще су­щест­во­ва­ли, уми­ра­ют вмес­те с пле­бей­ским те­лом, в ко­то­ром они жи­ли. В бо­лее слож­ных ре­ли­ги­ях пе­ре­ход уче­ния о про­дол­же­нии су­щест­во­ва­ния в уче­ние о воз­мез­дии со­вер­шил­ся с уди­ви­тельной пол­но­той. Анек­дот о да­ме выс­ше­го кру­га, ко­то­рая подк­реп­ля­ла свои ви­ды на бу­ду­щее бла­женст­во убеж­де­ни­ем, что «они два ра­за по­ду­ма­ют, преж­де чем ре­шат­ся от­ка­зать осо­бе мо­его зва­ния», ка­жет­ся шут­кой для сов­ре­мен­но­го слу­ша­те­ля. Но, по­доб­но мно­гим дру­гим сов­ре­мен­ным шут­кам, это лишь ар­ха­изм, ко­то­рый на бо­лее от­да­лен­ной сту­пе­ни культу­ры не зак­лю­ча­ет в се­бе ни­че­го смеш­но­го.

    По сло­вам Кран­ца, в счаст­ли­вую стра­ну Торн­гар­су­ка, ве­ли­ко­го ду­ха, по­па­да­ют только те грен­ланд­цы, ко­то­рые бы­ли хо­ро­ши­ми ра­бот­ни­ка­ми на зем­ле - дру­гих доб­ро­де­те­лей у них не приз­на­ет­ся, - т. е. со­вер­ши­ли ве­ли­кие под­ви­ги, пой­ма­ли мно­го ки­тов и тю­ле­ней, мно­го тру­ди­лись, по­гиб­ли в мо­ре или умер­ли в ро­дах. Шарльвуа го­во­рит о юж­ных ин­дей­цах, что пра­ва на заг­роб­ную охо­ту в веч­но зе­ле­не­ющих рав­ни­нах да­ют­ся, по их по­ня­ти­ям, лишь то­му, кто был хо­ро­шим охот­ни­ком и во­ином на зем­ле. Лёс­кар­бо, го­во­ря о ве­ро­ва­нии вир­гинс­ких ин­дей­цев, по ко­то­ро­му доб­рые пос­ле смер­ти бу­дут по­ко­иться, а злые му­читься, за­ме­ча­ет, что злы­ми они счи­та­ют сво­их вра­гов, а доб­ры­ми са­мих се­бя и что та­ким об­ра­зом, по их мне­нию, пос­ле смер­ти они бу­дут жить в до­вольстве, осо­бен­но те из них, ко­то­рые сра­жа­лись за ро­ди­ну и уби­ва­ли сво­их вра­гов.

    Жан де Лё­ри рас­ска­зы­ва­ет, что, по по­верьям бра­зильско­го пле­ме­ни ту­пи­нам­ба, ду­ши умер­ших, ко­то­рые жи­ли доб­ро­де­тельно, т. е. мсти­ли вра­гам и мно­гих из них съели, по­се­лят­ся за больши­ми го­ра­ми и бу­дут пля­сать в рос­кош­ных са­дах с ду­ша­ми от­цов, тог­да как ду­ши из­не­жен­ных нич­тож­ных лю­дей, ко­то­рые не ста­ра­лись за­щи­щать от­чиз­ну, отп­ра­вят­ся к Эиньяну, зло­му ду­ху, на веч­ные му­че­ния. Еще бо­лее ха­рак­тер­но и, ве­ро­ят­но, еще бо­лее пер­во­быт­но ве­ро­ва­ние ка­ра­ибов в то, что храб­рые из их на­ро­да отп­ра­вят­ся пос­ле смер­ти на счаст­ли­вые ост­ро­ва, где рас­тут са­мые луч­шие пло­ды, где они бу­дут про­во­дить вре­мя в празд­ни­ках и пляс­ках и где ра­ба­ми им бу­дут слу­жить их вра­ги ара­ва­ки. Тру­сы же, бо­яв­ши­еся вой­ны, сде­ла­ют­ся ра­ба­ми ара­ва­ков и по­се­лят­ся в их об­шир­ных и бесп­лод­ных рав­ни­нах за го­ра­ми.

    О судьбе во­инов, пав­ших в сра­же­нии, су­щест­ву­ют два стран­но про­ти­во­ре­ча­щих друг дру­гу предс­тав­ле­ния. Мы уже преж­де упо­ми­на­ли о глу­бо­ко уко­ре­нив­шем­ся по­верье, что ду­ша че­ло­ве­ка, ра­нен­но­го или изу­ро­до­ван­но­го при жиз­ни, пе­ре­но­сит его увечья на тот свет. Ве­ро­ят­но, по­доб­ны­ми же предс­тав­ле­ни­ями, что при на­сильствен­ной смер­ти ду­ша уро­ду­ет­ся вмес­те с те­лом, ру­ко­водст­ву­ет­ся пле­мя мин­ти­ра на Ма­лай­ском по­лу­ост­ро­ве, ко­то­рое, не ве­ря ни в наг­ра­ды, ни в на­ка­за­ния бу­ду­щей жиз­ни, тем не ме­нее иск­лю­ча­ет из счаст­ли­во­го рая, «остро­ва пло­дов», ду­ши умер­ших кро­ва­вой смертью и по­се­ля­ет их в «крас­ной стра­не», в пус­тын­ном бесп­лод­ном мес­те, от­ку­да они долж­ны при­хо­дить за пи­щей на счаст­ли­вый ост­ров. В Се­вер­ной Аме­ри­ке гу­ро­ны ду­ма­ют, что ду­ши уби­тых на вой­не дер­жат­ся от­дельны­ми об­щест­ва­ми и что ни они, ни ду­ши са­мо­убий­ц не до­пус­ка­ют­ся в се­ле­ния ду­хов сво­его пле­ме­ни. Здесь мож­но при­вес­ти еще од­но по­верье, при­пи­сы­ва­емое не­ко­то­рым ка­ли­фор­ний­ским ин­дей­цам, при­вес­ти не столько как об­раз­чик пер­во­быт­но­го ес­тест­вен­но­го уче­ния, сколько для то­го, что­бы ука­зать на за­имст­во­ва­ния из хрис­ти­анс­ко­го уче­ния, ко­то­рые так час­то ли­ша­ют эти сви­де­тельства эт­но­ло­ги­чес­ко­го зна­че­ния. Они ду­ма­ют, что Ни­ца­рай­я, Ве­ли­кий Дух, не­на­ви­дит вой­ну и не хо­чет иметь у се­бя в раю во­инов, но что его про­тив­ник Вак, низ­верг­ну­тый за воз­му­ще­ние в большую пе­ще­ру, бе­рет к се­бе уби­тых в сра­же­нии во­инов.

    С дру­гой сто­ро­ны, для соз­на­ния ди­ка­ря мыс­ли о том, что храб­рость есть доб­ро­де­тель, бит­ва и кро­воп­ро­ли­тие - бла­го­род­ней­шая цель ге­роя, до та­кой сте­пе­ни ес­тест­вен­ны, что они по­рож­да­ют в нем на­деж­ду на бла­женст­во ду­ши, ес­ли те­ло бы­ло уби­то в сра­же­нии. Та­кие ожи­да­ния нис­колько не бы­ли стран­ны в Се­вер­ной Аме­ри­ке, нап­ри­мер, для то­го пле­ме­ни, ко­то­рое во­об­ра­жа­ло се­бе ве­ли­ко­го ду­ха бро­дя­щим при лун­ном све­те по сво­ему ост­ро­ву на Верх­нем озе­ре, ку­да отп­рав­ля­ют­ся к не­му уби­тые во­ины, что­бы раз­де­лить удо­вольствия охо­ты. Ни­ка­ра­гу­ан­цы ут­верж­да­ли, что лю­ди, уми­ра­ющие до­ма, отп­рав­ля­ют­ся в пре­ис­под­нюю, а уби­тые на вой­не идут на вос­ток, где вста­ет солн­це, слу­жить бо­гам. Это от­час­ти со­от­ветст­ву­ет трой­ст­вен­но­му раз­ли­чию су­деб в бу­ду­щей жиз­ни у родст­вен­ных им ац­те­ков. О Микт­ла­не, об­щем Аиде всех умер­ших, и Тла­ло­ка­не, зем­ном рае, дос­ти­га­емом лишь пу­тем осо­бен­ных на­сильствен­ных спо­со­бов смер­ти, мы уже упо­ми­на­ли. Но ду­ши во­инов, уби­тых в сра­же­нии, ду­ши плен­ни­ков, при­не­сен­ных в жерт­ву, и, на­ко­нец, ду­ши жен­щин, умер­ших в ро­дах, пе­ре­но­си­лись в не­бес­ные рав­ни­ны. Здесь ге­рои, смот­ря че­рез от­верс­тия в щи­тах, про­би­тые стре­ла­ми в зем­ных сра­же­ни­ях, ожи­да­ют сол­неч­но­го вос­хо­да и при­ветст­ву­ют его кри­ка­ми и ру­коп­лес­ка­ни­ями, а в пол­день ма­те­ри встре­ча­ют солн­це с му­зы­кой и пляс­ка­ми и соп­ро­вож­да­ют его на пу­ти к за­па­ду.

    Для древ­не­го скан­ди­на­ва уме­реть «со­ло­мен­ной смертью» от бо­лез­ни или ста­рос­ти зна­чи­ло по­пасть в мрач­ную, скуч­ную оби­тель Ге­лы, бо­ги­ни смер­ти. Ес­ли ему бы­ло от­ка­за­но в смер­ти во­ина на по­ле бит­вы и смерть при­хо­ди­ла за ним на мир­ное ло­же, он мог еще по­лу­чить ца­ра­пи­ну копьем, пе­чать Оди­на, и та­ким об­ра­зом по­пы­таться про­ник­нуть с ок­ро­вав­лен­ной ду­шой в свет­лую Вал­гал­лу. В это вре­мя, го­во­рит один но­вей­ший пи­са­тель, не­бо под­вер­га­лось на­си­лию - сильный всег­да брал его с боя. Мы мо­жем прос­ле­дить ту же мысль да­лее, пе­ре­хо­дя к по­лям битв свя­щен­ных войн, где бой­цы це­ной кро­ви по­ку­па­ли се­бе не­увя­да­емый му­че­ни­чес­кий ве­нец, где сред­не­ве­ко­вый ры­царь и му­сульма­нин оду­шев­ля­лись в борьбе меж­ду со­бой, и их под­дер­жи­ва­ла в предс­мерт­ной аго­нии на­деж­да по­пасть в рай, отк­ры­ва­ющий­ся для при­ня­тия ист­ре­би­те­ля не­вер­ных.

    Такие предс­тав­ле­ния о бу­ду­щем бла­женст­ве или стра­да­нии душ, весьма расп­рост­ра­нен­ные у при­ми­тив­ных об­ществ, не яв­ля­ют­ся в на­ших гла­зах, за не­ко­то­ры­ми ма­ло­важ­ны­ми иск­лю­че­ни­ями, за­имст­во­ван­ны­ми или изв­ра­щен­ны­ми ве­ро­ва­ни­ями бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. Они при­над­ле­жат, по-ви­ди­мо­му, к той же са­мой ин­тел­лек­ту­альной фор­ма­ции, в ко­то­рой мы их на­хо­дим, а в та­ком слу­чае мы не долж­ны ни от­ри­цать, ни пре­уве­ли­чи­вать их зна­че­ния для эти­ки при­ми­тив­ных об­ществ. «Хо­ро­шие лю­ди всег­да бы­ва­ют хо­ро­ши­ми во­ина­ми и охот­ни­ка­ми», - ска­зал пред­во­ди­тель пле­ме­ни па­уни. Ав­тор, ко­то­рый при­во­дит это из­ре­че­ние, за­ме­ча­ет, что то же ска­зал бы, по всей ве­ро­ят­нос­ти, и волк, ес­ли бы мог вы­ра­жать свои мыс­ли сло­ва­ми. Тем не ме­нее ес­ли опыт зас­та­вил ди­ка­рей ос­та­но­виться на та­ких ка­чест­вах, как храб­рость, лов­кость и тру­до­лю­бие, приз­нав их за доб­ро­де­те­ли, то мно­гие мо­ра­лис­ты долж­ны сог­ла­ситься, что по­доб­ные по­ня­тия не только нравст­вен­ны, но и ле­жат в са­мой ос­но­ве мо­ра­ли. А ес­ли, да­лее, ди­ка­ри при­хо­дят к мыс­ли, что по­доб­ные доб­ро­де­те­ли долж­ны воз­наг­раж­даться как в этом, так и в дру­гом ми­ре, то в та­ком слу­чае их те­ории о бу­ду­щем бла­женст­ве и стра­да­ни­ях, пред­наз­на­чен­ных для их хо­ро­ших и дур­ных лю­дей, долж­ны так­же от­но­ситься к нравст­вен­ной сфе­ре, прав­да ха­рак­те­ри­зу­ющей­ся не­вы­со­кой сте­пенью раз­ви­тия.

    Однако мно­гие пи­са­те­ли, ес­ли не большинст­во, ка­са­ясь нравст­вен­нос­ти, да­ют ей бо­лее уз­кое оп­ре­де­ле­ние. Это не­об­хо­ди­мо иметь в ви­ду при оцен­ке мне­ний не­ко­то­рых, и да­же весьма ува­жа­емых, эт­но­ло­гов, ко­то­рые в большей или меньшей сте­пе­ни от­ри­ца­ли нравст­вен­ное на­ча­ло в уче­нии о бу­ду­щем воз­мез­дии, ка­ким оно яв­ля­лось в ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ни­ях ди­ка­рей. Эл­лис при опи­са­нии ди­ка­рей ост­ро­вов То­ва­ри­щест­ва да­ет, по край­ней ме­ре, точ­ное оп­ре­де­ле­ние их предс­тав­ле­ний. Ког­да он пы­тал­ся уз­нать, свя­зы­ва­ют ли они сос­то­яние че­ло­ве­ка в бу­ду­щей жиз­ни с его ха­рак­те­ром и пос­туп­ка­ми на зем­ле, ему ни­ког­да не при­хо­ди­лось слы­шать, что­бы они ожи­да­ли в царст­ве ду­хов ка­ко­го-ли­бо раз­ли­чия в судьбах доб­ро­го, щед­ро­го и ми­ро­лю­би­во­го че­ло­ве­ка или жес­то­ко­го, ску­по­го и свар­ли­во­го. Это за­ме­ча­ние, как мне ка­жет­ся, при­ло­жи­мо к ши­ро­ко­му кру­гу ре­ли­гий ди­ка­рей. Д-р Брин­тон, раз­би­рая ту­зем­ные ре­ли­гии Аме­ри­ки, про­во­дит пог­ра­нич­ную ли­нию нес­колько ина­че. Ниг­де, го­во­рит он, я не на­шел оп­ре­де­лен­но­го уче­ния о на­ка­за­нии, ожи­да­ющем в бу­ду­щей жиз­ни нравст­вен­ную ис­пор­чен­ность. Нельзя ус­мот­реть ни­ка­ко­го раз­ли­чия меж­ду мес­том му­че­ний и царст­вом бла­женст­ва. В худ­шем слу­чае лже­ца, тру­са и скуп­ца ожи­да­ет лишь на­ка­за­ние от­ри­ца­тельно­го по­ряд­ка, т. е. ли­ше­ние че­го-ни­будь. Про­фес­сор И. Г. Мюл­лер в сво­ем со­чи­не­нии «Ре­ли­гии Аме­ри­ки» еще оп­ре­де­лен­нее от­ри­ца­ет вся­кое «нравст­вен­ное зна­че­ние» в конт­рас­тах бу­ду­щей жиз­ни ди­ка­рей и смот­рит на то, что он весьма удач­но на­зы­ва­ет ее «свет­лой» и «те­не­вой» сто­ро­на­ми, не как на наг­ра­ду или на­ка­за­ние за доб­ро или зло, а ско­рее как на пе­ре­не­се­ние обыч­ных жиз­нен­ных ус­ло­вий в но­вое су­щест­во­ва­ние.

    Представление о том, что дос­туп в об­лас­ти бла­женст­ва за­ви­сит от ис­пол­не­ния ре­ли­ги­оз­ных об­ря­дов и при­но­ше­ния да­ров, поч­ти не­из­вест­но низ­шим ди­ка­рям. Сто­ит, од­на­ко, об­ра­тить вни­ма­ние на не­ко­то­рые фак­ты, до­ка­зы­ва­ющие по­яв­ле­ние та­ких рас­ска­зов уже на уров­не выс­ше­го ди­ко­го сос­то­яния или низ­ше­го вар­варст­ва. Так, нап­ри­мер, на ост­ро­вах То­ва­ри­щест­ва, нес­мот­ря на то что там жизнь че­ло­ве­чес­кой ду­ши в об­лас­ти но­чи или све­та не за­ви­сит от нравст­вен­ных ка­честв ее об­ла­да­те­ля, су­щест­ву­ет по­верье, что неб­реж­ность в об­ря­дах или при­но­ше­ни­ях вы­зы­ва­ет не­удо­вольствие бо­гов. Во Фло­ри­де ве­ро­ва­ние апа­лачс­ких пок­лон­ни­ков солн­ца опи­сы­ва­ет­ся сле­ду­ющим об­ра­зом: те, ко­то­рые ве­ли пра­вед­ную жизнь, вер­но слу­жи­ли солн­цу и да­ва­ли да­ры бед­ным в честь его, бу­дут бла­жен­ны пос­ле смер­ти и прев­ра­тят­ся в звез­ды; злые же бу­дут вес­ти през­рен­ное и пе­чальное су­щест­во­ва­ние сре­ди гор­ных про­пас­тей, где скры­ва­ют­ся сви­ре­пые ди­кие зве­ри.

    По Бос­мэ­ну, ду­ши гви­ней­ских нег­ров, при­дя к ре­ке смер­ти, долж­ны дать бо­жест­вен­но­му судье от­чет о сво­ей жиз­ни. Ес­ли они свя­то чти­ли празд­ни­ки, пос­вя­щен­ные их бо­гу, воз­дер­жи­ва­лись от зап­ре­щен­ных яств и ис­пол­ня­ли свои обе­ты, они пе­реп­рав­ля­лись пря­мо в рай. Ес­ли же они гре­ши­ли про­тив этих пос­та­нов­ле­ний, их бро­са­ли в ре­ку, где они то­ну­ли без­возв­рат­но. По­доб­ные предс­тав­ле­ния в сре­де столь низ­ко раз­ви­тых на­ро­дов встре­ча­ют­ся не час­то и ед­ва ли мо­гут рас­смат­ри­ваться как ту­зем­ные ре­ли­ги­оз­ные уче­ния. Только в раз­ра­бо­тан­ных ре­ли­ги­оз­ных сис­те­мах бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, в сов­ре­мен­ном брах­ма­низ­ме и буд­диз­ме и в изв­ра­щен­ных фор­мах хрис­ти­ан­с­т­ва[114] спе­ци­альное ис­пользо­ва­ние уче­ния о воз­мез­дии в ин­те­ре­сах ду­хо­венст­ва и внеш­ней об­ряд­нос­ти сде­ла­лось об­щим мес­том мис­си­онерс­ких опи­са­ний.

    Говорить с уве­рен­ностью о пред­ме­те столь труд­ном и сом­ни­тельном, как ис­то­рия ве­ро­ва­ний в бу­ду­щее воз­мез­дие, ед­ва ли поз­во­ли­тельно. Тща­тельная кри­ти­ка сви­де­тельств в этом слу­чае осо­бен­но не­об­хо­ди­ма. Нам при­дет­ся, нап­ри­мер, иметь де­ло со мно­ги­ми дан­ны­ми, соб­ран­ны­ми сре­ди при­ми­тив­ных об­ществ, не­сом­нен­но оп­ре­де­ля­ющи­ми лю­дям наг­ра­ду или на­ка­за­ние пос­ле смер­ти со­об­раз­но то­му, бы­ли ли они доб­ры­ми или злы­ми при жиз­ни. Здесь нуж­но преж­де все­го, ес­ли воз­мож­но, вы­яс­нить, не мог­ло ли уче­ние о воз­мез­дии быть за­имст­во­ва­но из ка­кой-ли­бо бо­лее культур­ной со­сед­ней ре­ли­гии, как это бы­ва­ло во мно­гих слу­ча­ях. При­ме­ры пря­мо­го за­имст­во­ва­ния чу­жих дог­ма­тов, по-ви­ди­мо­му, во­об­ще не ред­ки. Ког­да да­яки на Бор­нео го­во­рят, что мерт­вый че­ло­век ста­но­вит­ся ду­хом и жи­вет в кус­тар­ни­ке или по­се­ща­ет мес­то, где пог­ре­бе­но или сож­же­но его те­ло, или ког­да они ука­зы­ва­ют на ка­кую-ли­бо от­да­лен­ную гор­ную вер­ши­ну как на жи­ли­ще душ умер­ших дру­зей, - в этом слу­чае ед­ва ли сле­ду­ет сом­не­ваться в са­мо­быт­ном про­ис­хож­де­нии этих по­ня­тий, столь ти­пич­ных для ди­ка­ря. Но од­но из этих да­якс­ких пле­мен, сжи­гая умер­ших, го­во­рит: «Ког­да под­ни­ма­ет­ся вверх дым пог­ре­бально­го кост­ра хо­ро­ше­го че­ло­ве­ка, то ду­ша его вмес­те с ним воз­но­сит­ся на не­бо, дым же от кост­ра зло­го че­ло­ве­ка па­да­ет вниз, и ду­ша вмес­те с ним опус­ка­ет­ся на зем­лю, а от­сю­да в под­зем­ное царст­во». Не про­ник­ла ли столь не­обыч­ная для дан­но­го культур­но­го уров­ня идея в умы да­яков от соп­ри­кос­но­ве­ния с ин­дус­ски­ми уче­ни­ями?

    Далее, в Орис­се кондс­кие ду­ши долж­ны пе­реп­рыг­нуть че­рез чер­ную без­дон­ную ре­ку и удер­жаться на скользкой вы­да­ющей­ся ска­ле, где си­дит Дин­га-Пен­ну, судья мерт­вых, за­пи­сы­вая ежед­нев­ный об­раз жиз­ни и дей­ст­вия лю­дей. Доб­ро­де­тельные ду­ши он отп­рав­ля­ет в царст­во, где им суж­де­но сде­латься бла­жен­ны­ми ду­ха­ми, а греш­ни­ков от­тал­ки­ва­ет от бе­ре­га, что­бы они в но­вых рож­де­ни­ях на зем­ле мог­ли ис­ку­пить свои прес­туп­ле­ния. Этот по­ра­зи­тельный миф о ска­ле, не­сом­нен­но, ди­ко­го про­ис­хож­де­ния, но по­ня­тие о су­де, нравст­вен­ном воз­мез­дии и пе­ре­се­ле­ни­ях душ мог­ло быть за­имст­во­ва­но от жи­те­лей рав­нин, ин­ду­сов, как это про­изош­ло с иде­ей о кни­ге за­пи­сей. Мэ­сон со­вер­шен­но прав, при­ни­мая за ту­зем­ный про­дукт предс­тав­ле­ние ка­ре­нов о под­зем­ном ми­ре, где ду­хи умер­ших жи­вут со­вер­шен­но так же, как на зем­ле, и от­но­ся к ин­дус­ско­му вли­янию идею о Та-ме, судье мерт­вых, ко­то­рый ре­ша­ет их участь со­от­ветст­вен­но их жиз­ни, по­сы­лая доб­ро­де­тельных на не­бо, не­чес­тив­цев - в ад и об­ре­кая на жизнь в под­зем­ном царст­ве тех, кто не де­лал ни доб­ра, ни зла.

    Каким об­ра­зом те­ория нравст­вен­но­го воз­да­яния мо­жет уко­ре­ниться на поч­ве пер­во­быт­ных уче­ний о бу­ду­щей жиз­ни, яс­но вид­но и в ре­ли­гии ту­ран­цев. У ло­па­рей по­ня­тие о Яб­ме-Аймо, под­зем­ной «стра­не мерт­вых», в ко­то­рой ото­шед­шие ду­ши име­ют свой скот и ве­дут тот же об­раз жиз­ни, что и их со­оте­чест­вен­ни­ки на зем­ле, бу­ду­чи, од­на­ко, бо­га­че, муд­рее и сильнее, а так­же о Сай­во-Аймо, еще бо­лее счаст­ли­вом «мес­топ­ре­бы­ва­нии бо­гов», - предс­тав­ле­ния со­вер­шен­но в ду­хе низ­шей культу­ры. Но, по од­но­му из опи­са­ний, под­зем­ное царст­во яв­ля­ет­ся у них мес­том, где мерт­вые ос­та­ют­ся лишь не­ко­то­рое вре­мя, а за­тем доб­рые, с об­нов­лен­ны­ми те­ла­ми, воз­но­сят­ся от­ту­да на не­бо бо­гов, а греш­ные.низ­вер­га­ют­ся в про­пасть. Каст­рен, оче­вид­но, прав, от­вер­гая ту­зем­ное про­ис­хож­де­ние это­го уче­ния и при­пи­сы­вая его ка­то­ли­чес­ко­му вли­янию. Так, в кон­це 16-й ру­ны финс­ко­го эпо­са Ка­ле­ва­ла, рас­ска­зы­ва­ющей о пу­те­шест­вии Вяй­ня­мей­не­на в мрач­ное царст­во мерт­вых, в ус­та ге­роя вкла­ды­ва­ет­ся со­вет сы­нам че­ло­ве­чес­ким не оби­жать не­вин­ных, по­то­му что их ожи­да­ет тя­же­лое воз­мез­дие в царст­ве Ту­они. Там на­хо­дит­ся ло­же для не­чес­тив­цев с пос­телью из свер­ка­ющих рас­ка­лен­ных кам­ней и пок­ро­вом из змей. Каст­рен приз­на­ет эту нра­во­учи­тельную встав­ку за позд­ней­шее при­бав­ле­ние к ори­ги­нально­му язы­чес­ко­му изоб­ра­же­нию Ма­на­лы, под­зем­но­го ми­ра умер­ших. Ка­то­ли­чес­кая ле­ген­да так­же не пре­неб­ре­га­ла за­имст­во­ва­ни­ем не­ко­то­рых част­нос­тей из вы­тес­ня­емых ею язы­чес­ких ре­ли­гий. Сред­не­ве­ко­вый рас­сказ о по­се­ще­нии дру­го­го ми­ра был бы не­по­лон без опи­са­ния страш­но­го Мос­та Смер­ти. Ахе­рон и лод­ка Ха­ро­на бы­ли по­ме­ще­ны ду­хо­вид­ца­ми и по­эта­ми в Тар­та­ре на сво­ем преж­нем мес­те. Сто­ны греш­ных душ, ко­то­рых на­ка­ли­ва­ли до­бе­ла в куз­ни­цах Вул­ка­на, до­хо­ди­ли и до ушей пра­во­вер­ных ка­то­ли­ков; а взве­ши­ва­ние доб­рых и злых душ на ве­сах пра­во­су­дия, изоб­ра­же­ние ко­то­ро­го мож­но ви­деть на каж­дом гро­бе еги­петс­ких му­мий, бы­ло вме­не­но ле­ген­дой в обя­зан­ность свя­то­му Пав­лу и дьяво­лу.

    Взвесив долж­ным об­ра­зом пре­ды­ду­щие со­об­ра­же­ния, мы долж­ны за­ост­рить вни­ма­ние на воп­ро­се: на ка­кой сту­пе­ни ис­то­рии ре­ли­гии мог­ло по­явиться пол­ное бо­гос­ловс­кое уче­ние о пра­во­суд­ном воз­мез­дии и нравст­вен­ном воз­наг­раж­де­нии? Труд­но, од­на­ко, от­ве­тить на этот воп­рос да­же при­ме­ни­тельно к вар­варс­кой сту­пе­ни культу­ры. Так, у вар­варс­ких на­ро­дов За­пад­ной Аф­ри­ки та­ко­го ро­да по­верья мы ви­дим, нап­ри­мер, в Нуф­фи, где счи­та­ют, что прес­туп­ни­ки, из­бег­нув­шие на­ка­за­ния в этом ми­ре, не уй­дут от не­го на том све­те. У пле­ме­ни иору­ба под­зем­ный мир раз­де­лен на верх­нюю и ниж­нюю об­лас­ти для пра­вед­ных и греш­ни­ков. Пле­мя кру ве­рит, что только доб­ро­де­тельные отп­рав­ля­ют­ся к пред­кам на не­бо. По уче­нию пле­ме­ни од­жи, только пра­вед­ные бу­дут жить пос­ле сво­ей смер­ти в не­бес­ном до­ме или го­ро­де их бо­жест­ва, ко­то­рое они на­зы­ва­ют «выс­шим». Нас­колько сле­ду­ет ви­деть во всем этом про­дукт ту­зем­ной мыс­ли и нас­колько здесь ска­зы­ва­ет­ся вли­яние ве­ко­вых сно­ше­ний с хрис­ти­ана­ми и му­сульма­на­ми, ре­шить труд­но, но, ко­неч­но, мно­гие сог­ла­сят­ся, что этим вли­яни­ем мож­но объяснить по край­ней ме­ре пос­лед­ний слу­чай.

    На низ­ших сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции са­мые за­ме­ча­тельные из этих уче­ний наб­лю­да­ют­ся в Се­вер­ной Аме­ри­ке, где су­щест­ву­ет предс­тав­ле­ние о ре­ке или за­ли­ве, че­рез ко­то­рые ото­шед­шие ду­ши долж­ны пе­реп­рав­ляться в дру­гой мир. Это предс­тав­ле­ние - од­на из са­мых за­ме­ча­тельных черт в ми­фо­ло­гии все­го ми­ра. По сво­ему про­ис­хож­де­нию оно яв­ля­ет­ся, по-ви­ди­мо­му, при­род­ным ми­фом, свя­зан­ным, ве­ро­ят­но, с про­хож­де­ни­ем солн­ца че­рез мо­ре в под­зем­ную об­ласть, и в сво­их раз­но­об­раз­ных ва­ри­ан­тах оно иг­ра­ет роль прос­то­го эпи­зо­да из обыч­но­го странст­во­ва­ния душ, без вся­кой при­ме­си нравст­вен­ной идеи.

    Бребёф, тот иезу­итс­кий мис­си­онер, ко­то­рый ут­верж­да­ет, буд­то гу­ро­ны в сво­их предс­тав­ле­ни­ях о бу­ду­щей жиз­ни не де­ла­ют ни­ка­ко­го раз­ли­чия меж­ду судьбой доб­ро­де­тельных и по­роч­ных лю­дей, упо­ми­на­ет о ство­ле де­ре­ва, ко­то­рый, по по­верьям гу­ро­нов, пе­ре­ки­нут че­рез ре­ку смер­ти. Че­рез не­го-то и долж­ны пе­ре­хо­дить мерт­вые, но ох­ра­ня­ющая его со­ба­ка бро­са­ет­ся на ду­ши, и не­ко­то­рые из них па­да­ют в во­ду. В дру­гих ва­ри­ан­тах это­го же ми­фа пе­реп­ра­ва че­рез не­бес­ный за­лив слу­жит ис­пы­та­ни­ем для раз­де­ле­ния доб­рых от злых. При­ве­дем лишь один при­мер - рас­сказ Кэт­ли­на о странст­во­ва­нии на за­пад душ мерт­вых из чок­та­ус­ко­го пле­ме­ни. Здесь с од­ной ска­лы на дру­гую над глу­бо­ким и страш­ным по­то­ком пе­ре­ки­ну­то длин­ное скользкое брев­но без ко­ры. Пра­вед­ные пе­ре­хо­дят че­рез не­го без тру­да в чуд­ный рай ин­дей­цев; не­чес­ти­вые же па­да­ют в про­пасть и от­но­сят­ся по­то­ком в тем­ную, го­лод­ную, пе­чальную стра­ну, где от­ны­не им суж­де­но ос­та­ваться.

    Это и мно­гие дру­гие сход­ные с ним по­верья, встре­ча­ющи­еся в ре­ли­ги­ях ми­ра, ко­то­рые бы­ло бы из­лиш­не здесь пе­ре­чис­лять, ста­но­вят­ся по­нят­нее, ес­ли смот­реть на них как на при­род­ные ми­фы, при­ме­нен­ные к ре­ли­ги­оз­ным це­лям. Еще в 1623 г. ка­пи­тан Дж. Смит пи­сал о мас­са­чу­сет­цах, имя ко­то­рых удер­жа­лось до сих пор в той мест­нос­ти Но­вой Анг­лии, ко­то­рую они не­ког­да на­се­ля­ли. По их сло­вам, сна­ча­ла был только один царь, Ки­етан, ко­то­рый жи­вет да­ле­ко на за­па­де над не­бе­са­ми, ку­да все доб­рые лю­ди отп­рав­ля­ют­ся пос­ле смер­ти и где име­ют все­го в изо­би­лии. Дур­ные лю­ди так­же идут ту­да и сту­чат­ся в дверь, но он по­сы­ла­ет их бро­дить в веч­ной нуж­де и пе­ча­ли, так как они не долж­ны ос­та­ваться в его царст­ве.

    Индейцы са­лиш на Оре­го­не го­во­рят, что пра­вед­ные отп­рав­ля­ют­ся в бла­жен­ные мес­та охо­ты, ко­то­рые пе­ре­пол­не­ны дичью. Злые же идут в царст­во веч­но­го сне­га, го­ло­да и жаж­ды и тер­за­ют­ся ви­дом ди­чи, ко­то­рую не мо­гут убить, и во­ды, ко­то­рую не мо­гут пить. Ес­ли под вли­яни­ем этих фак­тов от­ре­шиться от сом­не­ния и приз­нать рас­ска­зы о раз­лич­ной судьбе душ доб­рых и злых лю­дей дос­то­яни­ем нас­то­ящей ту­зем­ной ре­ли­гии Аме­ри­ки, а так­же при­нять во вни­ма­ние, что доб­рые и злые свой­ст­ва, за ко­то­рые лю­ди наг­раж­да­ют­ся или на­ка­зы­ва­ют­ся, предс­тав­ля­ют нравст­вен­ные ка­чест­ва, хо­тя и не­дос­та­точ­но оп­ре­де­лен­ные, тог­да мы долж­ны пред­по­ло­жить, что уче­ние о нравст­вен­ном воз­да­янии по­яв­ля­ет­ся, во вся­ком слу­чае, в ре­ли­ги­ях ди­ка­рей. Та­кое воз­зре­ние, од­на­ко, нис­колько не оп­ро­вер­га­ет выс­ка­зан­ной здесь мыс­ли об ис­то­ри­чес­ком раз­ви­тии это­го уче­ния, а лишь слу­жит до­ка­за­тельством то­го, что оно мог­ло воз­ник­нуть на весьма ран­ней сту­пе­ни. Мас­са фак­тов все-та­ки го­во­рит о том, что предс­тав­ле­ние ди­ка­рей о бу­ду­щей жиз­ни вна­ча­ле не зак­лю­ча­ло идеи о нравст­вен­ном воз­да­янии и они приш­ли к ней пос­те­пен­но.

    Для вы­яс­не­ния рез­ко­го конт­рас­та те­орий ди­ка­рей о бу­ду­щей жиз­ни с уче­ни­ем о нравст­вен­ном воз­да­янии раз­ви­тых ре­ли­гий дос­та­точ­но ука­зать чи­та­те­лю на не­ко­то­рые чер­ты пос­лед­них. Быть мо­жет, внут­рен­ний мис­ти­чес­кий смысл еги­петс­ких уче­ний нав­сег­да ос­та­нет­ся скры­тым для нас в изоб­ра­же­ни­ях и иерог­ли­фи­чес­ких фор­му­лах «Кни­ги мерт­вых», но эт­ног­раф мо­жет, по край­ней ме­ре, счи­тать се­бя удов­лет­во­рен­ным от­но­си­тельно двух важ­ных пунк­тов в воп­ро­се о мес­те, ко­то­рое за­ни­ма­ет в ис­то­рии ре­ли­гий взгляд егип­тян на бу­ду­щую жизнь. С од­ной сто­ро­ны, ве­ра в то, что ду­ша пос­ле смер­ти че­ло­ве­ка по­ки­да­ет его те­ло и мо­жет возв­ра­щаться к не­му, обы­чай по­ме­щать в гроб изоб­ра­же­ния умер­ше­го, при­но­сить ему пи­щу и питье, уве­рен­ность в про­дол­же­нии жиз­ни ду­ши в ус­ло­ви­ях, по­доб­ных зем­ной жиз­ни че­ло­ве­ка, с жи­лы­ми до­ма­ми и па­хот­ны­ми зем­ля­ми, - все эти предс­тав­ле­ния свя­зы­ва­ют еги­петс­кую ре­ли­гию с ре­ли­ги­ями пле­мен, на­хо­дя­щих­ся на бо­лее низ­кой сту­пе­ни раз­ви­тия культу­ры. С дру­гой сто­ро­ны, сме­шан­ные нравст­вен­ные и об­ря­до­вые кри­те­рии, ко­то­рые при­ме­ня­лись к умер­шим, приб­ли­жа­ют эти пер­во­быт­ные и да­же ди­карс­кие предс­тав­ле­ния к взгля­дам лю­дей бо­лее вы­со­ко­го со­ци­ально­го раз­ви­тия, как это мож­но ви­деть из за­ме­ча­тельной «отри­ца­тельной ис­по­ве­ди», ко­то­рую умер­шие долж­ны пов­то­рять пе­ред ли­цом Оси­ри­са и со­ро­ка двух су­дей в Амен­ти[115]: «О вла­ды­ки прав­ды! Дай­те мне поз­нать вас… сот­ри­те мои гре­хи. Я не де­лал на­ме­рен­но зла лю­дям… Я не го­во­рил лжи пред су­ди­ли­щем прав­ды. Я не де­лал ни­че­го зло­го… Я не зас­тав­лял зем­ле­дельца ис­пол­нять бо­лее по­ло­жен­ной днев­ной ра­бо­ты… Я не кле­ве­тал на ра­ба его гос­по­ди­ну… Я не уби­вал… Я не об­ма­ны­вал… Я не под­де­лы­вал мер в мо­ей стра­не. Я не ос­корб­лял изоб­ра­же­ний бо­гов. Я не от­зы­вал кус­ков от пок­ро­вов умер­ших. Я не пре­лю­бо­дей­ст­во­вал. Я не от­ни­мал мо­ло­ка от уст мла­ден­цев… Я не охо­тил­ся за ди­ки­ми зве­ря­ми на паст­би­щах. Я не вы­ни­мал из гнезд свя­щен­ных птиц… Я чист! Я чист! Я чист!»

    Гимны Ве­ды рас­ска­зы­ва­ют про бес­ко­неч­ное бла­женст­во пра­вед­ных на не­бе с бо­га­ми и го­во­рят про глу­бо­кую про­пасть, ку­да бу­дут бро­ше­ны лже­цы, без­за­кон­ни­ки и лю­ди, не при­но­ся­щие жертв бо­гам. Обе со­пер­ни­ча­ющие меж­ду со­бой те­ории - про­дол­же­ния преж­не­го су­щест­во­ва­ния и воз­мез­дия - встре­ча­ют­ся в по­учи­тельном со­еди­не­нии в клас­си­чес­кой Гре­ции и Ри­ме. Бо­лее ста­рым ве­ро­ва­ни­ям со­от­ветст­ву­ет царст­во Аида. Эта мрач­ная об­ласть бес­те­лес­ных па­ро­об­раз­ных ду­хов яв­ля­ет­ся оби­та­ли­щем без­раз­лич­ной ус­ред­нен­ной тол­пы. Од­нов­ре­мен­но с этим су­ди­ли­ще Ми­но­са и Ра­да­ман­та[116], бла­женст­во Эли­зи­ума для спра­вед­ли­вых и доб­рых, ог­нен­ный Тар­тар, на­пол­нен­ный сто­на­ми греш­ни­ков, от­ра­жа­ют бо­лее позд­ние уче­ния о нравст­вен­ном воз­да­янии.

    Представление о му­ках чис­ти­ли­ща, ко­то­рое, по-ви­ди­мо­му, ед­ва ли про­ни­ка­ло в умы при­ми­тив­ных на­ро­дов, при­об­ре­та­ет гро­мад­ную си­лу и расп­рост­ра­не­ние в ве­ли­ких арий­ских ре­ли­ги­ях Азии. В брах­ма­низ­ме и буд­диз­ме за­вер­ше­ние доб­рых и злых дел их не­об­хо­ди­мым пос­ледст­ви­ем - бла­женст­вом или му­че­ни­ем - предс­тав­ля­ет со­бой ис­тин­ный ключ к жиз­нен­ной фи­ло­со­фии. При этом без­раз­лич­но, зак­лю­ча­ет­ся ли дальней­шее су­щест­во­ва­ние в но­вых рож­де­ни­ях в об­ра­зе жи­вот­ных, лю­дей или де­мо­нов, или оно про­хо­дит в рос­кош­ных не­бес­ных двор­цах из зо­ло­та и до­ро­гих кам­ней, или в му­ках ада, где вос­точ­ная фан­та­зия ри­су­ет кот­лы с ки­пя­щим мас­лом и жид­ким ог­нем, чер­ные тем­ни­цы и ре­ки не­чис­тот, змей, кор­шу­нов и кан­ни­ба­лов, ши­пы, копья, рас­ка­лен­ные док­рас­на щип­цы и ог­нен­ные би­чи. Для сов­ре­мен­но­го ин­ду­са об­ря­до­вая сто­ро­на нравст­вен­нос­ти, по-ви­ди­мо­му, одер­жа­ла верх над внут­рен­ней, и воп­рос о бла­женст­ве и стра­да­ни­ях пос­ле смер­ти оп­ре­де­ля­ет­ся ско­рее омо­ве­ни­ями и пос­та­ми, жерт­ва­ми и да­ра­ми, чем чис­то­той жиз­ни и доб­ры­ми де­ла­ми.

    Буддизм в Юго-Вос­точ­ной Азии, пе­чально вы­ро­див­ший­ся из сво­его преж­не­го вы­со­ко­го сос­то­яния, вы­ра­бо­тал уче­ние о доб­ро­де­те­лях и прос­туп­ках по об­раз­цу кон­торс­ких книг, где при­ход и рас­ход от­ме­ча­ют­ся ежед­нев­но раз­ны­ми зна­ка­ми: раз­да­ча чая в жар­кое вре­мя при­рав­ни­ва­ет­ся к еди­ни­це зас­луг; так же рас­це­ни­ва­ет­ся удер­жа­ние в те­че­ние ме­ся­ца жен от спо­ра, но это мо­жет быть ней­тра­ли­зо­ва­но, ес­ли поз­во­лить им ос­та­вить на один день горш­ки и та­рел­ки не­вы­мы­ты­ми, что сос­тав­ля­ет уже еди­ни­цу прос­туп­ков. Да­ре­ние до­сок на два гро­ба, сос­тав­ля­ющее по трид­ца­ти еди­ниц за каж­дый, и пог­ре­бе­ние че­ты­рех кос­тей - по де­ся­ти за каж­дую - мо­жет быть ней­тра­ли­зо­ва­но убий­ст­вом ре­бен­ка, ко­то­рое оце­ни­ва­ет­ся 100 еди­ни­ца­ми гре­ха. Ед­ва ли нуж­но го­во­рить, что в обе­их ука­зан­ных ре­ли­ги­ях сле­ду­ет изу­чать ско­рее уце­лев­шие в них ос­тат­ки ми­нув­ших ве­ков, чем то сос­то­яние вы­ми­ра­ния и вы­рож­де­ния, в ко­то­ром они на­хо­дят­ся те­перь.

    В Хор­да-Авес­те, па­мят­ни­ке древ­ней пер­сидс­кой ре­ли­гии, судьба душ пра­вед­ных и злых лю­дей пос­ле смер­ти изоб­ра­же­на в раз­го­во­ре меж­ду За­ра­тушт­рой (Зо­ро­аст­ром), Аху­ра­маз­дой и Анх­ра-Май­нью (Ормузд и Ари­ман). За­ра­тушт­ра спра­ши­ва­ет: «Аху­ра­маз­да, Не­бес­ный, Свя­тей­ший, Тво­рец ве­щест­вен­но­го ми­ра, Чис­тый! Ког­да уми­ра­ет чис­тый че­ло­век, где на­хо­дит­ся его ду­ша в эту ночь?» Аху­ра­маз­да от­ве­ча­ет: «Она си­дит у его из­го­ловья, пов­то­ряя сло­ва Га­та-Уста­ва­ити, исп­ра­ши­вая се­бе бла­женст­ва: «Пусть бу­дет счаст­лив че­ло­век, ко­то­рый спо­собст­ву­ет счастью дру­го­го. Пусть Аху­ра­маз­да про­дол­жа­ет тво­рить и пра­вить по сво­ей во­ле». В эту ночь ду­ша ви­дит столько ра­дос­тей, сколько со­дер­жит в се­бе весь жи­ву­щий мир, я то же во вто­рую и третью ночь. Ког­да в те­че­ние третьей но­чи тьма нач­нет прев­ра­щаться в свет, тог­да ду­ша чис­то­го че­ло­ве­ка вы­хо­дит в путь и на­хо­дит свою до­ро­гу по за­па­ху цве­тов. Из по­лу­ден­ных об­лас­тей ду­ет ей навст­ре­чу ве­тер, пол­ный бла­го­уха­ний, бо­лее аро­мат­ный, чем все дру­гие вет­ры, и ду­ша чис­то­го че­ло­ве­ка вды­ха­ет его. «Отку­да ду­ет этот ве­тер, - са­мый бла­го­ухан­ный, ко­то­рый я ког­да-ли­бо вды­ха­ла?» Тог­да вы­хо­дит ей навст­ре­чу ее собст­вен­ный за­кон (пра­ви­ла ее жиз­ни) в об­ра­зе де­вы, кра­си­вой, свет­лой, с блес­тя­щи­ми ру­ка­ми, сильной, стат­ной, гиб­кой, с пол­ной грудью, чуд­ным те­лом, бла­го­род­ным, яс­ным ли­цом, пят­над­ца­ти­лет­ней де­вы, рав­ной по пре­лес­ти са­мым див­ным су­щест­вам. Тог­да к ней об­ра­ща­ет­ся ду­ша чис­то­го че­ло­ве­ка и спра­ши­ва­ет: «Кто ты, са­мая пре­лест­ная из ви­ден­ных мной дев?» А она от­ве­ча­ет: «О юно­ша, я - твои доб­рые мыс­ли, сло­ва и де­ла, твои доб­рые пра­ви­ла, пра­ви­ла тво­ей собст­вен­ной жиз­ни. Ты сде­лал все прек­рас­ное еще бо­лее прек­рас­ным для ме­ня, все при­ят­ное еще бо­лее при­ят­ным, все же­лан­ное еще бо­лее же­лан­ным, пре­бы­ва­ние в вы­со­ком мес­те пре­бы­ва­ни­ем в мес­те еще бо­лее вы­со­ком». Тог­да ду­ша чис­то­го че­ло­ве­ка де­ла­ет пер­вый шаг и вхо­дит в пер­вый рай; де­ла­ет вто­рой и тре­тий шаг и вхо­дит во вто­рой и тре­тий рай, на­ко­нец, еще шаг и дос­ти­га­ет «Веч­но­го Све­та». К ду­ше об­ра­ща­ет­ся од­на из ото­шед­ших преж­де чис­тых душ и спра­ши­ва­ет: «Как при­шел ты сю­да, о чис­тый умер­ший, из брен­но­го жи­ли­ща пло­ти, из те­лес­но­го ми­ра, сю­да, в мир не­ви­ди­мый, из пре­хо­дя­ще­го ми­ра в веч­ный? При­ветст­вую те­бя, дав­но ли это слу­чи­лось с то­бой?» Тог­да го­во­рит Аху­ра­маз­да: «Не спра­ши­вай то­го, ко­то­ро­го ты спра­ши­ва­ешь, по­то­му что он при­шел сю­да по страш­но­му пу­ти сод­ро­га­ний, от­де­ле­ния ду­ши от те­ла. При­не­си ему са­мой туч­ной пи­щи, пи­щи юно­ши, ко­то­рый хо­ро­шо мыс­лит, го­во­рит и пос­ту­па­ет, ко­то­рый пре­дан доб­ро­му за­ко­ну пос­ле смер­ти, - пи­щи жен­щи­ны, ко­то­рая хо­ро­шо мыс­лит, го­во­рит и пос­ту­па­ет, пре­дан­ной, пос­луш­ной, чис­той пос­ле смер­ти».

    Затем За­ра­тушт­ра спра­ши­ва­ет: «Ког­да уми­ра­ет греш­ный че­ло­век, где ос­та­ет­ся его ду­ша?» Ему от­ве­ча­ют, что она, бе­гая вок­руг из­го­ловья умер­ше­го, пов­то­ря­ет мо­лит­ву, Ке Ма­ум: «Ка­кую стра­ну восх­ва­лю я, ку­да пой­ду я мо­литься те­бе, о Аху­ра­маз­да?» В эту ночь она ви­дит столько пе­ча­ли, сколько со­дер­жит­ся во всем жи­ву­щем ми­ре, то же и во вто­рую, и в третью ночь. На за­ре пос­ле этой но­чи ду­ша ухо­дит в не­чис­тое мес­то и на­хо­дит свою до­ро­гу по дур­но­му за­па­ху. Зло­вон­ный ве­тер ду­ет ей навст­ре­чу с се­ве­ра, и ее гла­зам яв­ля­ет­ся бе­зоб­раз­ная, отв­ра­ти­тельная де­ва - ее собст­вен­ные злые де­ла. Ду­ша де­ла­ет че­ты­ре ша­га в бесп­ре­дельном мра­ке, и злая ду­ша го­во­рит ей: «Го­ре те­бе! Дав­но ли приш­ла ты сю­да?» А злоб­но сме­ющий­ся Анх­ра-Май­нью, под­ра­жая сло­вам Аху­ра­маз­ды, об­ра­щен­ным к чис­той ду­ше, ве­лит при­нес­ти пи­щу для по­роч­ной ду­ши - яд для тех, кто ду­ма­ет, и го­во­рит, и де­ла­ет злое, и жи­вет по дур­ным пра­ви­лам.

    Парс на­ших дней, сле­дуя древ­не­му уче­нию Зо­ро­аст­ра, пе­ред на­ча­лом сво­ей мо­лит­вы о про­ще­нии за все, что он дол­жен был ду­мать, го­во­рить и де­лать и что не вы­пол­нил, о про­ще­нии за все, че­го он не дол­жен был ду­мать, го­во­рить и де­лать и в чем про­ви­нил­ся, в сле­ду­ющих сло­вах ис­по­ве­ду­ет свою ве­ру в бу­ду­щую жизнь: «У ме­ня нет ни­ка­ко­го сом­не­ния в су­щест­во­ва­нии пра­вой ма­за­да­яс­ний­ской ве­ры, в бу­ду­щем воск­ре­се­нии мерт­вых с пос­лед­ним те­лом, в пе­ре­хо­де че­рез мост Чин­ват, в не­из­мен­ной наг­ра­де за доб­рые де­ла и в на­ка­за­нии за гре­хи».

    В ев­рей­ском бо­гос­ло­вии уче­ние о бу­ду­щем воз­да­янии выс­ту­па­ет пос­ле ва­ви­лонс­ко­го пле­не­ния[117] уже как очень от­чет­ли­во вы­ра­жен­ное ре­ли­ги­оз­ное убеж­де­ние. Позд­нее оно бы­ло восп­ри­ня­то хрис­ти­анст­вом.

    Общий об­зор уче­ний о бу­ду­щей жиз­ни у раз­лич­ных на­ро­дов зем­но­го ша­ра по­ка­зы­ва­ет, нас­колько труд­но и вмес­те с тем важ­но бы­ло бы пост­ро­ить сис­те­ма­ти­чес­кую те­орию их раз­ви­тия. С эт­ног­ра­фи­чес­кой точ­ки зре­ния от­но­ше­ния меж­ду низ­шей и выс­шей культу­ра­ми в воп­ро­се о бу­ду­щей жиз­ни мо­гут быть приб­ли­зи­тельно вы­ра­же­ны так: ес­ли мы про­ве­дем чер­ту, от­де­ля­ющую сос­то­яние ди­кос­ти и вар­варст­ва от ци­ви­ли­за­ции, то она прой­дет приб­ли­зи­тельно там, где кон­ча­ет­ся ка­ра­иб или но­во­зе­лан­дец и на­чи­на­ет­ся ац­тек или та­та­рин. Те­перь мож­но яс­но уви­деть раз­ли­чия меж­ду уче­ни­ями, пре­об­ла­да­ющи­ми по обе­им сто­ро­нам этой ли­нии. Сре­ди ди­ка­рей в большом хо­ду уче­ние о бро­дя­чих ду­хах, час­то встре­ча­ет­ся мысль о воз­рож­де­нии их в об­ра­зе че­ло­ве­ка или жи­вот­но­го, но гос­подст­ву­ющим ве­ро­ва­ни­ем яв­ля­ет­ся ожи­да­ние но­вой жиз­ни, ко­то­рая ча­ще все­го ло­ка­ли­зу­ет­ся в ка­кой-ни­будь да­ле­кой об­лас­ти на зем­ле, ре­же под зем­лей или на не­бе.

    По дру­гую сто­ро­ну чер­ты предс­тав­ле­ние о бро­дя­чих ду­хах про­дол­жа­ет еще дер­жаться, но име­ет тен­ден­цию пе­ре­хо­дить из об­лас­ти фи­ло­со­фии в на­род­ные по­верья, ве­ра в воз­рож­де­ние ду­ши ста­но­вит­ся ос­но­вой для ве­ли­ких фи­ло­софс­ких сис­тем, а мес­та­ми гиб­нет в борьбе с би­оло­ги­ей, тог­да как уче­ние о но­вой жиз­ни пос­ле смер­ти во всей пол­но­те удер­жи­ва­ет свое мес­то в умах лю­дей, нес­мот­ря на то что ге­ог­ра­фия вы­тес­ня­ет мерт­вых из зем­ных стран, а об­лас­ти не­ба и ада, все бо­лее и бо­лее иде­али­зи­ру­ясь, прев­ра­ща­ют­ся в не­оп­ре­де­лен­ные сос­то­яния бла­женст­ва и стра­да­ния. Да­лее, сре­ди ди­ка­рей пре­об­ла­да­ет мысль о про­дол­же­нии бы­тия ду­ши, по­доб­но­го зем­ной жиз­ни или иде­али­зи­ро­ван­но­го и пре­уве­ли­чен­но­го по ее об­раз­цу, у ци­ви­ли­зо­ван­ных же на­ро­дов гос­подст­ву­ет, хо­тя и не име­ет еще аб­со­лют­но­го пе­ре­ве­са, уче­ние о су­де и нравст­вен­ном воз­да­янии.

    Каков же был ис­то­ри­чес­кий ход воз­зре­ний, ко­то­рый по­ро­дил на раз­лич­ных сту­пе­нях культу­ры эти про­ти­во­по­лож­ные друг дру­гу фа­зы ре­ли­ги­оз­ных уче­ний?

    В не­ко­то­рых слу­ча­ях нельзя не сог­ла­ситься с мне­ни­ями тех, кто про­из­во­дит предс­тав­ле­ния ди­ка­рей от бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных идей. Иног­да ви­деть в уче­ни­ях ди­ка­рей о бу­ду­щей жиз­ни от­ры­воч­ные, из­ме­нен­ные или ис­ка­жен­ные идеи ре­ли­гий ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, по-ви­ди­мо­му, так же лег­ко, как и ос­та­но­виться на об­рат­ной точ­ке зре­ния и при­нять ди­карс­кие предс­тав­ле­ния за ис­ход­ную точ­ку. Каж­дый, нап­ри­мер, впра­ве ду­мать, что уче­ние о пе­ре­се­ле­нии душ у аме­ри­канс­ких ди­ка­рей и аф­ри­канс­ких вар­ва­ров мог­ло быть вы­рож­де­ни­ем сис­тем ме­темп­си­хо­за, ус­та­но­вив­ших­ся сре­ди ка­ко­го-ни­будь на­ро­да вро­де ин­ду­сов. Да­лее, мож­но пред­по­ло­жить, что се­ве­ро­аме­ри­канс­кие и юж­но­аф­ри­канс­кие уче­ния о про­дол­же­нии су­щест­во­ва­ния в под­зем­ном ми­ре мог­ли быть за­имст­во­ва­ны из по­доб­ных же ве­ро­ва­ний на­ро­дов, сто­яв­ших на уров­не древ­них гре­ков. На­ко­нец, ког­да при­ми­тив­ные пле­ме­на Ста­ро­го и Но­во­го Све­та ве­рят в бла­жен­ную жизнь не­ко­то­рых из умер­ших и в веч­ные му­ки дру­гих, то впол­не за­кон­но пред­по­ло­же­ние, что та­кое предс­тав­ле­ние мог­ло быть ус­во­ено или унас­ле­до­ва­но ими от культур­ных на­ро­дов, у ко­то­рых уче­ние о воз­да­янии бы­ло раз­ра­бо­та­но с большей сис­те­ма­тич­ностью.

    Вывод ос­та­нет­ся, в сущ­нос­ти, од­ним и тем же, бу­дем ли мы смот­реть на при­ми­тив­ные об­щест­ва как на вы­ро­див­ших­ся по­том­ков бо­лее культур­ных на­ро­дов или ог­ра­ни­чим­ся бо­лее прос­тым пред­по­ло­же­ни­ем, что они ус­во­или по­ня­тия ка­ких-ли­бо бо­лее культур­ных на­ро­дов. По­доб­ные воз­зре­ния зас­лу­жи­ва­ют пол­но­го вни­ма­ния, по­то­му что вы­ро­див­ши­еся и за­имст­во­ван­ные ве­ро­ва­ния об­ра­зу­ют в са­мом де­ле не­ма­лую до­лю предс­тав­ле­ний не­ци­ви­ли­зо­ван­ных об­ществ. Впро­чем, эта точ­ка зре­ния ско­рее при­год­на при рас­смот­ре­нии от­дельных слу­ча­ев, чем при пост­ро­ении об­щих те­орий, бо­лее при­год­на для ана­ли­за ка­кой-ни­будь од­ной ре­ли­гии в от­дельнос­ти, чем для пол­но­го изу­че­ния всех ре­ли­гий че­ло­ве­чест­ва. Она мог­ла бы предс­та­вить ве­ро­ва­ния ди­ко­го ми­ра как смесь идей раз­лич­ных ре­ли­гий выс­ших на­ро­дов, пе­ре­не­сен­ных труд­но­пос­ти­жи­мым пу­тем из их да­ле­ко­го мес­та рож­де­ния и уко­ре­нив­ших­ся в от­да­лен­ных об­лас­тях зем­ли. Мож­но с уве­рен­ностью ска­зать, что нет та­кой ги­по­те­зы, ко­то­рая мог­ла бы объяснить раз­но­об­ра­зие уче­ний, гос­подст­ву­ющих у при­ми­тив­ных пле­мен, ес­ли не до­пус­тить то­го, что ре­ли­ги­оз­ные предс­тав­ле­ния раз­ви­лись и ви­до­из­ме­ни­лись в раз­лич­ной сте­пе­ни в том са­мом мес­те, где они гос­подст­ву­ют.

    Эта те­ория раз­ви­тия в ее пол­ном объеме и в со­че­та­нии со вспо­мо­га­тельной те­ори­ей вы­рож­де­ния и прис­по­соб­ле­ния мо­жет луч­ше все­го слу­жить для разъясне­ния от­но­ся­щих­ся к ней об­щих фак­тов. Ги­по­те­за, ко­то­рая на­хо­дит на­ча­ло уче­ния о бу­ду­щей жиз­ни в пер­во­быт­ном ани­миз­ме при­ми­тив­ных об­ществ и за­тем прос­ле­жи­ва­ет его по все­му длин­но­му пу­ти раз­ви­тия ре­ли­ги­оз­ных идей, че­рез раз­но­об­раз­ные ви­до­из­ме­не­ния и прис­по­соб­ле­ния их к раз­ви­тию по­ло­жи­тельных зна­ний и к пе­ре­хо­ду в ве­ро­ва­ния раз­ви­тых ре­ли­гий, мо­жет сме­ло счи­таться те­ори­ей, впол­не сог­ла­су­ющей­ся с фак­та­ми. По­доб­ная те­ория, как уже от­ме­ча­лось в пре­ды­ду­щих гла­вах, удов­лет­во­ри­тельно объясня­ет по­яв­ле­ние на­ря­ду с раз­ви­ты­ми ре­ли­ги­ями гру­бых су­еве­рий, ка­ко­вы, нап­ри­мер, при­но­ше­ния да­ров умер­шим и т. д. Эти яв­ле­ния, ко­то­рые те­ория раз­ви­тия, ес­тест­вен­но, рас­смат­ри­ва­ет как пе­ре­жит­ки ди­ко­го сос­то­яния, да­ле­ко не так лег­ко объясня­ют­ся те­ори­ей вы­рож­де­ния.

    Но кро­ме это­го су­щест­ву­ют и дру­гие до­во­ды в пользу то­го, что в предс­тав­ле­ни­ях о бу­ду­щей жиз­ни ди­карс­кие фа­зы пред­шест­во­ва­ли ци­ви­ли­зо­ван­ным. Ес­ли бы ди­ка­ри по­лу­ча­ли свои предс­тав­ле­ния о заг­роб­ном су­щест­во­ва­нии из ре­ли­ги­оз­ных сис­тем бо­лее об­ра­зо­ван­ных на­ро­дов, то их воз­зре­ния ед­ва ли мог­ли бы иметь тот ха­рак­тер, ко­то­рый про­яв­ля­ет­ся в гос­подст­ву­ющих предс­тав­ле­ни­ях о рае и аде. Так, отыс­ки­вая об­ласть бу­ду­щей жиз­ни, ди­кие пле­ме­на обык­но­вен­но ос­та­нав­ли­ва­ют­ся на предс­тав­ле­нии, ко­то­рое поч­ти чуж­до лю­бой ре­ли­гии ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, а имен­но что бу­ду­щий мир ле­жит в ка­ком-ни­будь от­да­лен­ном мес­те на зем­ле. Да­лее, ве­ра в ог­нен­ную про­пасть, или ге­ен­ну, ко­то­рая столь сильно воз­буж­да­ет во­об­ра­же­ние вся­ко­го не­об­ра­зо­ван­но­го че­ло­ве­ка и с та­ким мо­гу­щест­вом ов­ла­де­ва­ет им, при­хо­ди­лась бы осо­бен­но под стать уму ди­ка­ря, ес­ли бы он по­лу­чил ее, по пре­да­нию, от пред­ков. А на са­мом де­ле при­ми­тив­ные об­щест­ва так ред­ко приз­на­ют эту идею, что да­же в тех нем­но­гих слу­ча­ях, ког­да она у них встре­ча­ет­ся, не­вольно рож­да­ет­ся сом­не­ние в ее са­мо­быт­нос­ти. Та­ким об­ра­зом, пред­по­ло­же­ние, что ди­карс­кие воз­зре­ния про­изош­ли от воз­зре­ний бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных об­ществ, долж­но иметь со­вер­шен­но не­ве­ро­ят­ную пред­по­сыл­ку, а имен­но что пле­ме­на, спо­соб­ные сох­ра­нить пре­да­ние о рае, не­бе или Аиде, по­за­бы­ли или ос­та­ви­ли без вни­ма­ния пре­да­ние об аде.

    Еще важ­нее про­ти­во­ре­чие меж­ду те­ори­ей про­дол­жа­юще­го­ся в преж­них ус­ло­ви­ях су­щест­во­ва­ния душ и те­ори­ей воз­да­яния в бу­ду­щей жиз­ни у тех на­ро­дов, где они от­час­ти гос­подст­ву­ют обе. С од­ной сто­ро­ны, те­ория про­дол­жа­юще­го­ся су­щест­во­ва­ния с ее предс­тав­ле­ни­ем о бу­ду­щей жиз­ни по об­раз­цу нас­то­ящей пря­мо подт­верж­да­ет­ся сви­де­тельством чувств, ког­да мерт­вый яв­ля­ет­ся во сне или ви­де­нии, и вхо­дит в сос­тав «естест­вен­ной ре­ли­гии» при­ми­тив­ных об­ществ. С дру­гой сто­ро­ны, те­ория воз­да­яния есть дог­мат, ед­ва ли воз­ник­ший из чувст­вен­но­го восп­ри­ятия, хо­тя пос­лед­нее и мог­ло впос­ледст­вии под­дер­жи­вать его. При на­шем ис­сле­до­ва­нии ани­мис­ти­чес­кой ре­ли­гии пос­то­ян­но об­на­ру­жи­ва­ет­ся, что уче­ния, ко­то­рые на бо­лее низ­кой сту­пе­ни культу­ры име­ют поз­на­ва­тельный ха­рак­тер, на выс­шей сту­пе­ни стре­мят­ся при­нять нравст­вен­ное зна­че­ние: то, что для ди­ка­ря сос­тав­ля­ло его на­уку о при­ро­де, пе­ре­хо­дит у ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов в нравст­вен­ные сти­му­лы.

    В этом зак­лю­ча­ет­ся гро­мад­ное по сво­ему зна­че­нию раз­ли­чие меж­ду дву­мя ве­ли­ки­ми те­ори­ями су­щест­во­ва­ния ду­ши пос­ле смер­ти те­ла. Сог­лас­но те­ории пос­те­пен­но­го раз­ви­тия культу­ры ди­карс­кое, не эти­чес­кое уче­ние о про­дол­же­нии бы­тия ду­ши долж­но счи­таться бо­лее пер­во­быт­ным, за ним в выс­шей ци­ви­ли­за­ции сле­ду­ет нравст­вен­ное уче­ние о воз­да­янии. Эта те­ория раз­ви­тия ре­ли­гии в от­да­лен­ном и тем­ном прош­лом впол­не сог­ла­су­ет­ся с име­ющи­ми­ся у нас ис­то­ри­чес­ки­ми дан­ны­ми. Срав­ним ли мы древ­них гре­ков с позд­ней­ши­ми, или древ­них ев­ре­ев с их по­том­ка­ми, или во­об­ще на­име­нее культур­ные об­щест­ва в их пер­во­быт­ном сос­то­янии с те­ми же об­щест­ва­ми, но уже под­чи­нив­ши­ми­ся трем так на­зы­ва­емым ми­ро­вым ре­ли­ги­ям, - мы всег­да об­на­ру­жим об­щий всем им пе­ре­ход к нравст­вен­ным дог­ма­там.

    В зак­лю­че­ние по­лез­но об­ра­тить вни­ма­ние на один прак­ти­чес­кий воп­рос: ка­ким об­ра­зом вли­яла на пос­туп­ки и ха­рак­тер лю­дей на раз­лич­ных сту­пе­нях культу­ры мысль о бу­ду­щей жиз­ни?

    Если мы возьмем за точ­ку отс­че­та предс­тав­ле­ния ди­ка­ря, то убе­дим­ся, что они сос­тав­ля­ют ско­рее пред­мет умоз­ри­тельной фи­ло­со­фии, чем ис­точ­ник жиз­нен­ных пра­вил. При­ми­тив­ные лю­ди дер­жат­ся ве­ро­ва­ний в бу­ду­щую жизнь, по­то­му что счи­та­ют их ис­тин­ны­ми, но нет ни­че­го уди­ви­тельно­го, ес­ли для лю­дей, ко­то­рые ед­ва пом­нят про­ис­шед­шее три дня то­му на­зад, яв­ля­ет­ся ма­лым сти­му­лом смут­ное ожи­да­ние жиз­ни за пре­де­ла­ми гро­ба. Ос­тав­ляя в сто­ро­не воп­рос о су­щест­во­ва­нии пле­мен, со­вер­шен­но ли­шен­ных предс­тав­ле­ния о бу­ду­щей жиз­ни, мы сме­ло мо­жем при­нять су­щест­во­ва­ние в прош­лом и нас­то­ящем большой мас­сы лю­дей, на жизнь ко­то­рых ве­ра в бу­ду­щую жизнь за­мет­ным об­ра­зом не вли­яла. Те­ория про­дол­же­ния су­щест­во­ва­ния ду­ши пос­ле смер­ти, прев­ра­щая смерть в прос­той пе­ре­ход в но­вую стра­ну, мо­жет во­об­ще ока­зы­вать весьма ма­лое вли­яние на пос­туп­ки лю­дей, хо­тя кос­вен­ным об­ра­зом это уче­ние па­губ­но вли­я­ет на об­щест­во, при­во­дя, как нам уже из­вест­но, к убий­ст­ву жен и ра­бов и к унич­то­же­нию собст­вен­нос­ти для пре­дос­тав­ле­ния ее умер­ше­му в бу­ду­щем ми­ре. Ес­ли этот предс­то­ящий мир пред­по­ла­га­ет­ся бо­лее счаст­ли­вым, чем нас­то­ящий, ожи­да­ние его по­буж­да­ет лю­дей охот­нее рис­ко­вать сво­ей жизнью на вой­не, под­дер­жи­ва­ет обы­чай отп­рав­лять больных и прес­та­ре­лых в луч­ший мир и по­ощ­ря­ет к са­мо­убий­ст­ву, ес­ли зем­ная жизнь ока­зы­ва­ет­ся слиш­ком тя­же­лой.

    На пол­пу­ти меж­ду те­ори­ей про­дол­же­ния бы­тия ду­ши пос­ле смер­ти и уче­ни­ем о нравст­вен­ном воз­да­янии и при гос­подст­ве идеи, что доб­лес­ти, обес­пе­чи­ва­ющие сан, бо­гатст­во и по­чес­ти на зем­ле, при­ве­дут впос­ледст­вии к еще большей сла­ве, - это предс­тав­ле­ние долж­но, ко­неч­но, при­да­вать но­вую си­лу тем зем­ным по­буж­де­ни­ям, ко­то­рые соз­да­ют храб­рых во­инов и мо­гу­чих вож­дей. Но у лю­дей, ко­то­рых, сог­лас­но их ве­ре, пос­ле смер­ти ожи­да­ет прев­ра­ще­ние в бро­дя­чих ду­хов или пе­ре­се­ле­ние в ка­кую-ли­бо мрач­ную стра­ну те­ней, по­доб­ные ожи­да­ния только уси­ли­ва­ют ес­тест­вен­ный ужас пе­ред жиз­нен­ной раз­вяз­кой. Та­кие лю­ди приб­ли­жа­ют­ся к умст­вен­но­му сос­то­янию сов­ре­мен­но­го аф­ри­кан­ца, для ко­то­ро­го смерть отож­деств­ля­ет­ся с тем, что он пе­рес­та­нет пить ром, оде­ваться в кра­си­вые тка­ни и иметь жен. Сов­ре­мен­ный нам негр пой­мет во всей пол­но­те смысл на­чальных строк «Или­ады», где го­во­рит­ся, что «ду­ши» ге­ро­ев низ­ри­ну­ты в Аид, а что «са­ми они» от­да­ны на съеде­ние хищ­ным пти­цам и псам.

    Приближаясь к уров­ню вы­со­кой ци­ви­ли­за­ции, мы за­ме­ча­ем, что мысль о бу­ду­щей жиз­ни за­ни­ма­ет все бо­лее и бо­лее об­шир­ное мес­то в ре­ли­ги­оз­ных воз­зре­ни­ях. Ожи­да­ние су­да пос­ле смер­ти ста­но­вит­ся все жи­вее и жи­вее и - че­го вов­се не встре­ча­ет­ся у ди­ка­рей - де­ла­ет­ся ре­альным жиз­нен­ным мо­ти­вом. Впро­чем, эта пе­ре­ме­на вов­се не идет ру­ка об ру­ку с раз­ви­ти­ем культу­ры. Уче­ние о бу­ду­щей жиз­ни ед­ва ли име­ет бо­лее глу­бо­кие и сильные кор­ни в выс­ших сло­ях ци­ви­ли­за­ции, чем в сред­них. На язы­ке Древ­не­го Егип­та мерт­вые вос­тор­жен­но на­зы­ва­ют­ся «жи­вы­ми», так как жизнь их веч­ная - все рав­но, про­дол­жа­ет­ся ли она в ми­ре усоп­ших или бли­же к до­му, в гроб­ни­це, в «веч­ном жи­ли­ще». Му­сульма­не го­во­рят, что че­ло­век спит при жиз­ни и про­сы­па­ет­ся в мо­мент смер­ти. Ин­дус при­рав­ни­ва­ет те­ло, ос­тав­лен­ное ду­шой, к пос­те­ли, с ко­то­рой он вста­ет ут­ром. Рас­сказ о древ­них ге­тах, ко­то­рые пла­ка­ли при рож­де­нии и сме­ялись при пог­ре­бе­нии че­ло­ве­ка, слу­жит об­раз­ным вы­ра­же­ни­ем идеи об от­но­ше­нии этой жиз­ни к бу­ду­щей, идеи, ко­то­рая пос­то­ян­но всплы­ва­ет на по­верх­ность в ис­то­рии ре­ли­гии и ко­то­рая, быть мо­жет, ниг­де не по­ни­ма­ет­ся так лег­ко, как в рас­ска­зе из «Ты­ся­чи и од­ной но­чи», где морс­кой Аб­дал­лас не­го­до­ва­ни­ем раз­ры­ва­ет друж­бу с су­хо­пут­ным Аб­дал­лой, ког­да уз­на­ет, что оби­та­те­ли зем­ли не по­ют и не ве­се­лят­ся при смер­ти то­ва­ри­щей, по­доб­но морс­ким жи­те­лям, а пла­чут, пе­ча­лят­ся и раз­ры­ва­ют свои одеж­ды.

    Подобные идеи ве­дут к бо­лез­нен­но­му ас­ке­тиз­му, дос­ти­га­юще­му выс­ше­го раз­ви­тия в жиз­ни буд­дистс­ко­го свя­то­го, ко­то­рый с отв­ра­ще­ни­ем, как неп­ри­ят­ное ле­карст­во, при­ни­ма­ет пи­щу из сво­ей круж­ки для ми­лос­ты­ни, оде­ва­ет­ся в пог­ре­бальные пе­ле­ны, взя­тые с клад­би­ща, или пок­ры­ва­ет се­бя бе­зоб­раз­ной одеж­дой, как буд­то по­вяз­кой для прик­ры­тия яз­вы, а на смерть, ожи­да­ющую его впе­ре­ди, смот­рит как на из­бав­ле­ние от пе­ча­лей жиз­ни. Выс­шая на­деж­да та­ко­го ас­ке­та сос­то­ит в том, что пос­ле не­пос­ти­жи­мо длин­но­го ря­да пос­ле­до­ва­тельных су­щест­во­ва­ний он най­дет на­ко­нец убе­жи­ще да­же от не­бес­ной жиз­ни.

    Вера в бу­ду­щее воз­да­яние сде­ла­лась в са­мом де­ле мо­гу­чим ры­ча­гом в жиз­ни на­ро­дов. Расп­рост­ра­ня­ясь с оди­на­ко­вой си­лой на доб­ро и на зло, она ста­но­ви­лась мо­гу­щест­вен­ным средст­вом для мно­гих ре­ли­гий. Жре­цы отк­ры­то пользо­ва­лись ею в сво­их ин­те­ре­сах, для обо­га­ще­ния и уси­ле­ния сво­ей кас­ты и для удер­жа­ния умст­вен­но­го и об­щест­вен­но­го прог­рес­са в пре­де­лах ос­вя­щен­ных сис­тем. На бе­ре­гах ре­ки смер­ти в про­дол­же­ние ве­ков сто­яли ря­ды жре­цов, что­бы заг­раж­дать путь всем бед­ным ду­шам, ко­то­рые не удов­лет­во­ря­ли их тре­бо­ва­ни­ям от­но­си­тельно об­ря­дов, ре­ли­ги­оз­ных фор­мул и.при­но­ше­ний.

    Это те­не­вая сто­ро­на. Свет­лая же зак­лю­ча­лась в сле­ду­ющем. Изу­чая нравст­вен­ное раз­ви­тие ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, мы ви­дим, что как страх бу­ду­щей жиз­ни и на­деж­да на нее под­дер­жи­ва­ли вли­яние ре­ли­ги­оз­ных уче­ний, так мысль о су­де пос­ле смер­ти в са­мых раз­лич­ных ре­ли­ги­ях долж­на бы­ла по­ощ­рять к доб­ру и удер­жи­вать от зла, в со­от­ветст­вии с те­ми из­мен­чи­вы­ми по­ня­ти­ями, ко­то­рые лю­ди сос­тав­ля­ли се­бе о доб­ре и зле. Все фи­ло­софс­кие шко­лы, на­чи­ная с ан­тич­ных вре­мен, от­вер­гав­шие ве­ро­ва­ние в бу­ду­щую жизнь, возв­ра­ти­лись по но­вой до­ро­ге к той ис­ход­ной точ­ке, ко­то­рой, воз­мож­но, са­мые гру­бые на­ро­ды ни­ког­да не по­ки­да­ли. Это спра­вед­ли­во по край­ней ме­ре по от­но­ше­нию к по­ня­тию о бу­ду­щем воз­да­янии, ко­то­рое оди­на­ко­во да­ле­ко от умов лю­дей, сто­ящих на двух край­них сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции. Весьма труд­но ска­зать, нас­колько нравст­вен­ное ме­ри­ло жиз­ни при­ме­ня­ет­ся у ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов в свя­зи с иде­ей о бу­ду­щей жиз­ни, по­то­му что и у лю­дей, не ве­ря­щих в эту вто­рую жизнь, мы так­же встре­ча­ем нравст­вен­ные на­ча­ла, ко­то­рые вы­ра­бо­та­ны в большей или меньшей сте­пе­ни под этим вли­яни­ем. Лю­ди, жи­ву­щие как для од­но­го ми­ра, так и для двух, име­ют мно­го об­щих по­буж­де­ний к доб­ру: во-пер­вых, бла­го­род­ное чувст­во собст­вен­но­го дос­то­инст­ва, зас­тав­ля­ющее их вес­ти со­от­ветст­вен­ную жизнь; во-вто­рых, лю­бовь к доб­ру ра­ди са­мо­го доб­ра и ра­ди его не­пос­редст­вен­ных ре­зульта­тов; и, на­ко­нец, же­ла­ние сде­лать неч­то та­кое, что пе­ре­жи­ло бы са­мо­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый, быть мо­жет, и не уви­дит сво­их дел, но ко­то­ро­му уже од­но ожи­да­ние их пос­ледст­вий дос­тав­ля­ет из­вест­ную до­лю удов­лет­во­ре­ния. Но тот, кто убеж­ден, что нить его жиз­ни бу­дет раз и нав­сег­да пе­ре­ре­за­на ро­ко­вы­ми нож­ни­ца­ми смер­ти, соз­на­ет, что ему не­об­хо­ди­мы уже в зем­ной жиз­ни те це­ли и ра­дос­ти, ко­то­рых ве­ру­ющий ожи­да­ет лишь в бу­ду­щем ми­ре. Ма­ло ко­му мо­жет дос­тав­лять удо­вольствие мысль ис­чез­нуть со­вер­шен­но из соз­на­тельно­го ми­ра и жить, по­доб­но ве­ли­ко­му Буд­де, в од­них де­лах сво­их. Ос­таться жи­вым в па­мя­ти дру­зей сос­тав­ля­ет уже от­ра­ду. Нем­но­гим ве­ли­ким умам да­но в удел пользо­ваться в па­мя­ти по­томст­ва ка­ки­ми-ни­будь ты­сячью го­да­ми «субъектив­но­го бес­смер­тия». Во­об­ще же в че­ло­ве­чес­ком ро­де ин­те­рес к от­дельным лич­нос­тям поч­ти всег­да ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся сов­ре­мен­ни­ка­ми, а па­мять о ли­це ед­ва сох­ра­ня­ет­ся лишь до третьего или чет­вер­то­го по­ко­ле­ния. Но вы­ше и сильнее всех этих зем­ных по­буж­де­ний вли­яние ве­ры в бес­смер­тие, ко­то­рая дос­ти­га­ет на­ивыс­ше­го про­яв­ле­ния у смерт­но­го од­ра, ког­да, от­вер­гая сви­де­тельства сво­их чувств, лю­ди, оп­ла­ки­ва­ющие близ­ко­го че­ло­ве­ка, улы­ба­ют­ся сквозь сле­зы, го­во­ря, что это не смерть, а на­ча­ло жиз­ни.

    

    

    

    

    Анимизм, часть ко­то­ро­го сос­тав­ля­ет рас­смот­рен­ное уче­ние о ду­шах, раз­ви­ва­ясь да­лее, ста­но­вит­ся об­щей фи­ло­со­фи­ей ес­тест­вен­ной ре­ли­гии. Со­об­раз­но с той ран­ней детс­кой фи­ло­со­фи­ей, по ко­то­рой че­ло­ве­чес­кая жизнь яв­ля­ет­ся не­пос­редст­вен­ным клю­чом к по­ни­ма­нию при­ро­ды во­об­ще, те­ория ме­ха­низ­ма все­лен­ной у ди­ка­рей рас­смат­ри­ва­ет яв­ле­ния при­ро­ды как про­из­вольные дей­ст­вия сос­тав­ля­ющих ее лич­ных ду­хов. Вов­се не сво­бод­ный вы­мы­сел, а ра­зум­ное умо­зак­лю­че­ние, что следст­вие име­ет свою при­чи­ну, зас­та­ви­ло ди­ка­рей на­се­лить эти­ми эфир­ны­ми приз­ра­ка­ми свои собст­вен­ные жи­ли­ща и убе­жи­ща, всю об­шир­ную зем­лю и прос­ти­ра­юще­еся над нею не­бо. Ду­хи лишь оли­цет­во­рен­ные при­чи­ны. По­доб­но то­му как при­чи­ной обыч­ной жиз­ни и дей­ст­вий лю­дей счи­та­лись ду­ши, при­чи­ной всех счаст­ли­вых и бедст­вен­ных со­бы­тий, пос­ти­га­ющих че­ло­ве­чест­во, и мно­го­об­раз­ных фи­зи­чес­ких про­яв­ле­ний внеш­не­го ми­ра приз­на­ва­лись су­щест­ва, Сход­ные с че­ло­ве­чес­кой ду­шой, - ду­хи, про­ис­хож­де­ние ко­то­рых, в сущ­нос­ти, оди­на­ко­во, нес­мот­ря на все по­ра­зи­тельное раз­но­об­ра­зие их си­лы и де­ятельнос­ти. Весьма мно­гое из то­го, что бы­ло ис­тол­ко­ва­но в этом смыс­ле пер­во­быт­ным ани­мис­ти­чес­ким уче­ни­ем, пе­реш­ло при бо­лее раз­ви­той культу­ре к «ме­та­фи­зи­чес­кой» или «по­ло­жи­тельной» ста­ди­ям мыс­ли[118]. Тем не ме­нее ани­мизм все еще впол­не под­да­ет­ся прос­ле­жи­ва­нию от ин­тел­лек­ту­ально­го уров­ня при­ми­тив­ных об­ществ по все­му пу­ти к выс­шей культу­ре - все рав­но, бы­ли ли его уче­ния про­дол­же­ны и ви­до­из­ме­не­ны в приз­нан­ную фи­ло­со­фию ре­ли­гии или же вы­ро­ди­лись в прос­тые пе­ре­жит­ки, уце­лев­шие в на­род­ных су­еве­ри­ях.

    Хотя на­ша за­да­ча ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся здесь об­щим очер­та­ни­ем лишь тех сто­рон спи­ри­ту­алис­ти­чес­кой фи­ло­со­фии, ко­то­рые для нас впол­не яс­ны, при­чем на­деж­да рас­се­ять ту­ман, пок­ры­ва­ющий еще мно­гое в этом пред­ме­те, весьма ма­ла, но да­же и в этих гра­ни­цах это да­ле­ко не лег­ко и от­ветст­вен­но. При изу­че­нии раз­ви­тия ани­миз­ма с са­мых пер­во­быт­ных его ста­дий ока­зы­ва­ет­ся, что он да­ет ключ к це­лой мас­се сред­не­ве­ко­вых и сов­ре­мен­ных воз­зре­ний, смысл и зна­че­ние ко­то­рых ед­ва ли бы­ли бы по­нят­ны без по­мо­щи те­ории пос­те­пен­но­го раз­ви­тия культу­ры, вклю­ча­ющей раз­лич­ные про­цес­сы но­во­об­ра­зо­ва­ния, унич­то­же­ния, пе­ре­жи­ва­ния и ожи­ва­ния. Та­ким об­ра­зом, да­же пре­зи­ра­емые все­ми предс­тав­ле­ния ди­ка­рей по­лу­ча­ют ог­ром­ную прак­ти­чес­кую важ­ность для сов­ре­мен­но­го ми­ра: здесь, как и вез­де, воп­рос о про­ис­хож­де­нии дан­но­го фи­ло­софс­ко­го воз­зре­ния яв­ля­ет­ся в то же вре­мя воп­ро­сом о его зна­че­нии и си­ле.

    В этом пунк­те на­ше­го ис­сле­до­ва­ния мы уже впол­не мо­жем оце­нить тот об­щий прин­цип, ко­то­рый мы пос­то­ян­но при­ме­ня­ли в от­но­ше­нии упот­реб­ля­емо­го на­ми сло­ва «ани­мизм», по­ни­мая его в бо­лее ши­ро­ком смыс­ле, чем уче­ние о ду­шах. Пользу­ясь им для вы­ра­же­ния уче­ния о ду­хов­ных су­щест­вах во­об­ще, мы тем са­мым ука­зы­ва­ем, что предс­тав­ле­ния о ду­шах, де­мо­нах, бо­жест­вах и дру­гих ду­хов­ных су­щест­вах сход­ны по сво­ей при­ро­де и что предс­тав­ле­ние о ду­шах есть только пер­во­на­чальное зве­но этой це­пи. С этой точ­ки зре­ния бы­ло бы все­го ра­зум­нее на­чать ис­сле­до­ва­ние с тща­тельно­го изу­че­ния предс­тав­ле­ния о ду­шах, т. е. ду­хах, при­су­щих че­ло­ве­ку, жи­вот­ным и ве­щест­вен­ным пред­ме­там, преж­де чем ка­саться ду­хов­но­го ми­ра во всем его объеме.

    Если до­пус­тить, что ду­ши и дру­гие ду­хов­ные су­щест­ва по­ни­ма­ют­ся как неч­то сход­ное или тож­дест­вен­ное по сво­ей при­ро­де, то мож­но зак­лю­чить с пол­ным пра­вом, что ряд предс­тав­ле­ний, ос­но­ван­ных на оче­вид­нос­ти, бо­лее не­пос­редст­вен­ной и дос­туп­ной пер­во­быт­но­му че­ло­ве­ку, есть на­ибо­лее древ­ний и ос­нов­ной. При­нять же это - зна­чит сог­ла­ситься, что уче­ние о ду­шах, ос­но­ван­ное на взгля­дах пер­во­быт­ных лю­дей, пос­лу­жи­ло на­ча­лом уче­нию о ду­хах, ко­то­рое рас­ши­ря­ет­ся и ви­до­из­ме­ня­ет ос­нов­ную те­орию со­от­ветст­вен­но но­вым це­лям, но при этом, уда­ля­ясь от ле­жа­щей у его ис­то­ков ло­ги­ки ди­ка­ря, ста­но­вит­ся при­чуд­ли­вее и ис­кус­ствен­нее. По-ви­ди­мо­му, предс­тав­ле­ние о че­ло­ве­чес­кой ду­ше, сос­та­вив­шись раз в уме лю­дей, пос­лу­жи­ло об­раз­цом, или ти­пом, по ко­то­ро­му скла­ды­ва­лись не только предс­тав­ле­ния о дру­гих ду­шах низ­ше­го раз­ря­да, но и о ду­хов­ных су­щест­вах во­об­ще, на­чи­ная от кро­шеч­но­го гер­манс­ко­го эльфа, иг­ра­юще­го в вы­со­кой тра­ве, до не­бес­но­го твор­ца и пра­ви­те­ля ми­ра, ве­ли­ко­го ду­ха се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев.

    Учения при­ми­тив­ных об­ществ да­ют нам пол­ное пра­во приз­нать их ду­хов­ные су­щест­ва сход­ны­ми во­об­ще по сво­ей при­ро­де с че­ло­ве­чес­ки­ми ду­ша­ми. Здесь во мно­гих слу­ча­ях бу­дет по­ка­за­но, что ду­шам при­пи­сы­ва­ют­ся те же ка­чест­ва, как и дру­гим ду­хам, что к ним от­но­сят­ся та­ким же об­ра­зом, что они, на­ко­нец, под­хо­дят до­вольно сво­бод­но под об­щее оп­ре­де­ле­ние ду­хов­ных су­ществ. Оди­на­ко­вость при­ро­ды ду­ши и дру­гих ду­хов сос­тав­ля­ет, в са­мом де­ле, од­но из об­щих свойств ани­миз­ма от его пер­во­быт­но­го сос­то­яния до выс­ших сту­пе­ней раз­ви­тия. Мы об­на­ру­жи­ва­ем это в предс­тав­ле­ни­ях жи­те­лей Но­вой Зе­лан­дии и Вест-Индии об «атуа» и «це­ми», су­щест­вах, тре­бу­ющих осо­бых оп­ре­де­лен­ных слов для вы­ра­же­ния то­го, что они - че­ло­ве­чес­кие ду­ши, де­мо­ны или бо­жест­ва дру­го­го раз­ря­да. Мы ви­дим его в объясне­нии Фи­ло­на Иудея, что ду­ши, де­мо­ны и ан­ге­лы хо­тя и но­сят раз­лич­ные име­на, но по су­щест­ву сво­ему тож­дест­вен­ны. На­ко­нец, мы ус­мат­ри­ва­ем его в уче­нии сов­ре­мен­но­го ка­то­ли­чес­ко­го па­те­ра, ко­то­ро­му при изг­на­нии бе­сов из одер­жи­мых ими больных ре­ко­мен­ду­ет­ся не ве­рить де­мо­ну, ес­ли пос­лед­ний ста­нет на­зы­вать се­бя ду­шой ка­ко­го-ни­будь свя­то­го или умер­ше­го или доб­рым ан­ге­лом. Нич­то не мо­жет до­ка­зать так яс­но сходст­ва при­ро­ды ду­ши и дру­гих ду­хов­ных су­ществ, как су­щест­во­ва­ние це­ло­го ря­да от­но­ся­щих­ся сю­да пе­ре­ход­ных по­ня­тий. Ду­ши умер­ших лю­дей приз­на­ют­ся на са­мом де­ле од­ним из важ­ней­ших клас­сов де­мо­нов или бо­жеств.

    Для ди­ких пле­мен страх пе­ред ду­ша­ми умер­ших, как пе­ред злоб­ны­ми ду­ха­ми, яв­ля­ет­ся обыч­ным. Как из­вест­но, авст­ра­лий­цы по­ла­га­ют, что ду­хи не­пог­ре­бен­ных по­кой­ни­ков де­ла­ют­ся злоб­ны­ми де­мо­на­ми. По мне­нию но­во­зе­ланд­цев, ду­ши умер­ших нас­только из­ме­ня­ют­ся в сво­ей при­ро­де, что ста­но­вят­ся спо­соб­ны­ми вре­дить са­мым близ­ким и до­ро­гим лю­дям. Ка­ра­ибы го­во­рят, что из чис­ла раз­лич­ных душ че­ло­ве­ка од­ни при­хо­дят на морс­кой бе­рег пе­ре­во­ра­чи­вать лод­ки, дру­гие идут в ле­са и ста­но­вят­ся злы­ми ду­ха­ми. У ин­дей­ско­го пле­ме­ни сиу страх мес­ти ду­хов был средст­вом, удер­жи­ва­ющим их от убий­ст­ва. Про не­ко­то­рые пле­ме­на Цент­ральной Аф­ри­ки мож­но ска­зать, что их глав­ней­шее ре­ли­ги­оз­ное уче­ние есть ве­ра в ду­хов и что ха­рак­тер­ное свой­ст­во пос­лед­них есть же­ла­ние вре­дить жи­вым. Па­та­гон­цы пос­то­ян­но бо­ялись душ сво­их кол­ду­нов, ко­то­рые пос­ле смер­ти прев­ра­ща­ют­ся в злых де­мо­нов. Ту­ранс­кие пле­ме­на Се­вер­ной Азии бо­ят­ся сво­их ша­ма­нов пос­ле их смер­ти го­раз­до бо­лее, чем при жиз­ни, по­то­му что они ста­но­вят­ся осо­бым раз­ря­дом ду­хов, на­ибо­лее вред­ных во всей при­ро­де. У мон­го­лов они му­чат лю­дей с целью вы­ну­дить при­но­ше­ния.

    В Ки­тае ве­рят, что мас­сы нес­част­ных душ, ли­шен­ных все­го на зем­ле, нап­ри­мер ду­ши ни­щих и про­ка­жен­ных, мо­гут сильно тре­во­жить жи­вых, по­это­му вре­мя от вре­ме­ни их уми­рот­во­ря­ют при­но­ше­ни­ями пи­щи, хо­тя и весьма скуд­ны­ми. Че­ло­век, ко­то­рый дур­но се­бя чувст­ву­ет или бо­ит­ся не­уда­чи в де­лах, бла­го­ра­зум­но сжи­га­ет нес­колько бу­маж­ных одежд и де­нег из фольги для этих «гос­под низ­ших об­лас­тей». По­доб­ные по­ня­тия в большом хо­ду в Ин­до­ки­тае и Ин­дии. Там су­щест­ву­ют це­лые раз­ря­ды де­мо­нов, не­ког­да быв­ших ду­ша­ми лю­дей, пре­иму­щест­вен­но ос­тав­лен­ных без пог­ре­бе­ния, умер­ших от чу­мы или на­сильствен­ной смертью, а так­же хо­лос­тых муж­чин и жен­щин, умер­ших во вре­мя ро­дов. За это они об­ра­ща­ют свою мсти­тельность про­тив жи­вых. Их мож­но, од­на­ко, уми­лос­ти­вить пост­рой­кой хра­мов или жерт­ва­ми, и, та­ким об­ра­зом, они ста­но­вят­ся осо­бым клас­сом мест­ных бо­жеств. В эту ка­те­го­рию по­па­ла и де­мо­ни­чес­кая ду­ша ка­ко­го-то жес­то­ко­го анг­лий­ско­го офи­це­ра, ко­то­ро­го ту­зем­ные по­чи­та­те­ли в Тин­не­вельском ок­ру­ге все еще ста­ра­ют­ся уми­лос­ти­вить, при­но­ся на его мо­ги­лу вод­ку и си­га­ры, ко­то­рые он лю­бил при жиз­ни. Ин­дия, как мож­но ви­деть из сле­ду­ющих рас­ска­зов, пе­ре­но­сит эту те­орию в прак­ти­ку пос­редст­вом ши­ро­кой фаб­ри­ка­ции де­мо­нов. Один брах­ман, на по­ле ко­то­ро­го кшат­рий­ский рад­жа пост­ро­ил дом, убил се­бя для то­го, что­бы отомс­тить обид­чи­ку, и сде­лал­ся де­мо­ном из раз­ря­да брах­ма-да­зиу, став с тех пор ужа­сом всей стра­ны и од­ним из по­пу­ляр­ней­ших сельских бо­жеств в Ка­рак­пу­ре.

    В кон­це прош­ло­го сто­ле­тия жи­ли два брах­ма­на, из до­ма ко­то­рых нек­то по­хи­тил, как они ду­ма­ли, 40 ру­пий. Вследст­вие это­го один из брах­ма­нов ре­шил­ся от­ре­зать го­ло­ву сво­ей ма­те­ри в на­деж­де, раз­де­ля­емой и са­мой ста­ру­хой, что ее дух в те­че­ние 40 дней, воз­буж­да­емый зву­ка­ми ба­ра­ба­на, бу­дет яв­ляться во­ру и его со­общ­ни­кам, му­чить их и прес­ле­до­вать до смер­ти. В пос­лед­них сло­вах мать вы­ра­зи­ла на­деж­ду, что она на­ка­жет не­го­дяя, и доб­ро­вольно рас­ста­лась с жизнью, что­бы в об­ра­зе ду­ха отомс­тить за свои 40 ру­пий. По­доб­ные при­ме­ры да­ют нам воз­мож­ность прос­ле­дить, на­чи­ная от пси­хо­ло­гии пер­во­быт­ных пле­мен, из­вест­ные ска­за­ния древ­ней и но­вой Ев­ро­пы о злоб­ных и опас­ных де­мо­нах-ду­хах. Ста­рый страх пе­ред ни­ми до сих пор еще сви­де­тельству­ет о древ­нем ве­ро­ва­нии в них.

    К счастью для ожи­да­ющих смер­ти и для больных, прес­та­ре­лых, тре­бу­ющих ухо­да, от­тен­ки ужа­са и не­на­вис­ти не пре­об­ла­да­ют в предс­тав­ле­ни­ях от­но­си­тельно обо­гот­во­рен­ных пред­ков. На них смот­рят во­об­ще как на доб­рых, пок­ро­ви­тельству­ющих ду­хов, по край­ней ме­ре для их род­ных и по­чи­та­те­лей. По­чи­та­ние те­ней умер­ших сос­тав­ля­ет од­ну из об­шир­ных вет­вей ре­ли­гии че­ло­ве­чест­ва. Прин­ци­пы его лег­ко по­нят­ны, так как в нем яс­но пов­то­ря­ют­ся об­щест­вен­ные от­но­ше­ния ре­ально­го ми­ра. Умер­ший пре­док, об­ра­тив­ший­ся в бо­жест­во, про­дол­жа­ет пок­ро­ви­тельство­вать сво­ему се­мей­ст­ву и по-преж­не­му пользу­ет­ся вни­ма­ни­ем и ува­же­ни­ем пос­лед­не­го. Умер­ший вождь про­дол­жа­ет за­бо­титься о сво­ем пле­ме­ни и сох­ра­ня­ет преж­нюю власть, по­мо­гая друзьям и на­но­ся вред неп­ри­яте­лям, наг­раж­дая доб­ро­го и стро­го на­ка­зы­вая ви­нов­но­го. Для ил­люст­ра­ции это­го дос­та­точ­но при­вес­ти нес­колько ти­пич­ных при­ме­ров по­чи­та­ния умер­ших в че­ло­ве­чес­ком ро­де, на­чи­ная от низ­ших сту­пе­ней культу­ры.

    В обе­их Аме­ри­ках оно встре­ча­ет­ся до­вольно час­то - от ди­ких бра­зильских ка­ма­ка­нов до нес­колько бо­лее раз­ви­тых се­вер­ных ин­дей­ских пле­мен. Пос­лед­ние, су­дя по рас­ска­зам, мо­лят­ся ду­хам сво­их пред­ков о хо­ро­шей по­го­де или удач­ной охо­те и ду­ма­ют, ес­ли ка­кой-ни­будь ин­де­ец упа­дет в огонь, что его толк­ну­ли ту­да ду­хи пред­ков в на­ка­за­ние за неб­реж­ность в ис­пол­не­нии об­ря­да обыч­ных при­но­ше­ний. Нат­че­зы в Лу­изи­ане пош­ли, как рас­ска­зы­ва­ют о них, еще дальше и стро­ят хра­мы для умер­ших. Пе­ре­хо­дя к тем­но­ко­жим ра­сам Ти­хо­го оке­ана, мы на­хо­дим, что тас­ма­ний­цы кла­ли больных вок­руг тру­па на пог­ре­бальном кост­ре, что­бы мерт­вые мог­ли прий­ти ночью и изг­нать де­мо­нов, при­чи­нив­ших бо­лез­ни. Во­об­ще ту­зем­цы, по сви­де­тельству пу­те­шест­вен­ни­ков, ве­рят са­мым не­пос­редст­вен­ным об­ра­зом в возв­ра­ще­ние их умер­ших дру­зей и родст­вен­ни­ков, ко­то­рые, смот­ря по обс­то­ятельствам, при­но­сят им пользу или вред.

    Более свет­ло­ко­жие по­ли­не­зий­цы не отс­та­ли от них в этом от­но­ше­нии. Пос­ле ве­ли­ких ми­фо­ло­ги­чес­ких бо­гов ост­ро­вов Тон­га и Но­вой Зе­лан­дии ду­ши вож­дей и во­инов об­ра­зу­ют низ­ший, но ак­тив­ный и сильный класс бо­жеств, ко­то­рые в тон­ганс­ком раю хо­да­тай­ст­ву­ют за сво­их соп­ле­мен­ни­ков пе­ред выс­ши­ми бо­жест­ва­ми, нап­рав­ля­ют пол­ки ма­ори на вой­не, но­сят­ся над ни­ми, под­дер­жи­вая их му­жест­во в бо­ях и рев­ни­во ох­ра­няя свое пле­мя и семью, стро­го на­ка­зы­ва­ют вся­кий прос­ту­пок про­тив свя­щен­ных за­ко­нов та­бу. Те же предс­тав­ле­ния мы на­хо­дим на Ма­лай­ских ост­ро­вах, где у ду­хов пред­ков исп­ра­ши­ва­ют счастья в жиз­ни и по­мо­щи в бе­де. На Ма­да­гас­ка­ре по­чи­та­ние ду­хов умер­ших по­ра­зи­тельным об­ра­зом свя­за­но с ва­зим­ба, ко­рен­ны­ми оби­та­те­ля­ми ост­ро­ва, ко­то­рые, су­дя по рас­ска­зам, все еще су­щест­ву­ют как от­дельное пле­мя внут­ри стра­ны и сво­е­об­раз­ные мо­ги­лы ко­то­рых сви­де­тельству­ют, что они не­ког­да на­се­ля­ли и дру­гие мест­нос­ти ост­ро­ва. Эти не­большие мо­ги­лы, за­мет­ные по мо­гильной пли­те и от­вес­но сто­яще­му кам­ню или жерт­вен­ни­ку, яв­ля­ют­ся пред­ме­та­ми по­чи­та­ния и стра­ха для мал­га­шей, ли­ца ко­то­рых при­ни­ма­ют серьезное и да­же пе­чальное вы­ра­же­ние, ког­да они про­хо­дят ми­мо них. Взять ка­мень, сор­вать вет­ку с та­кой мо­ги­лы, натк­нуться на нее не­ча­ян­но в тем­но­те - прос­туп­ки, за ко­то­рые мсти­тельный ва­зим­ба отп­ла­тит бо­лезнью или при­дет ночью, что­бы унес­ти ду­шу обид­чи­ка в царст­во ду­хов. Та­ким об­ра­зом, мал­гаш скло­нен объяснить вся­кую не­по­нят­ную для не­го бо­лезнь тем, что он - из­вест­ным или не­из­вест­ным для не­го об­ра­зом - прог­не­вил ва­зим­бу. Впро­чем, ва­зим­бы не всег­да злоб­ны. Ос­та­ва­ясь неп­рек­лон­ны в од­них слу­ча­ях, они мо­гут быть уми­лос­тив­ле­ны в дру­гих. Та­ким об­ра­зом, к этим мо­гильным кам­ням, пос­тав­лен­ным в от­да­лен­ное вре­мя ка­кой-ни­будь ди­кой ту­зем­ной семьей в честь умер­ше­го родст­вен­ни­ка, при­хо­дит вар­варс­кий на­род, вы­тес­нив­ший пер­вый, вы­ли­ва­ет на них рас­топ­лен­ное жерт­вен­ное са­ло, кла­дет го­ло­вы до­маш­них птиц и овец или ро­га буй­во­лов, что­бы зас­лу­жить рас­по­ло­же­ние и ми­лость та­инст­вен но­го хо­зя­ина, ода­рен­но­го сверхъестест­вен­ной властью.

    На ма­те­ри­ке Аф­ри­ки по­чи­та­ние умер­ших выс­ту­па­ет в сво­е­об­раз­ной фор­ме. Так, зу­лус­ские во­ины одер­жи­ва­ют по­бе­ды при по­мо­щи «ама­тон­го», ду­хов пред­ков. Ес­ли же мерт­вые от­вер­нут­ся от жи­вых, пос­лед­ние гиб­нут в бою, что­бы в свою оче­редь стать ду­ха­ми пред­ков. Разг­не­ван­ный «итон­го» по­ра­жа­ет те­ло жи­во­го че­ло­ве­ка и на­сы­ла­ет на не­го бо­лезнь или смерть, ес­ли же он до­во­лен, то да­ет че­ло­ве­ку здо­ровье, мно­го ро­га­то­го ско­та, хле­ба и все­го, что тот мо­жет по­же­лать. Да­же ма­лые де­ти и ста­рые жен­щи­ны, не иг­ра­ющие здесь ни­ка­кой ро­ли при жиз­ни, ста­но­вят­ся пос­ле смер­ти ду­ха­ми, ода­рен­ны­ми большой властью, - де­ти для доб­ра, ста­ру­хи - для зла. Но глав­ным пред­ме­том по­чи­та­ния семьи яв­ля­ет­ся пре­иму­щест­вен­но гла­ва се­мей­ст­ва. По­че­му это для не­го ес­тест­вен­но и ра­зум­но, зу­лус объясня­ет так: «Хо­тя мы чтим мно­гих ама­тон­го сво­его пле­ме­ни, об­но­ся их мо­ги­лы ог­ра­дой для за­щи­ты, тем не ме­нее отец при по­чи­та­нии ама­тон­го за­ни­ма­ет у нас пер­вое мес­то. Отец ос­та­ет­ся для нас до­ро­же все­го и пос­ле смер­ти. Взрос­лые де­ти зна­ют его храб­рость и дру­гие хо­ро­шие ка­чест­ва». Чер­но­ко­жие не­оди­на­ко­во по­чи­та­ют всех ама­тон­го, т. е. всех умер­ших сво­его пле­ме­ни. Во­об­ще го­во­ря, гла­ва до­ма по­чи­та­ет­ся детьми это­го до­ма, по­то­му что они не зна­ют ни пред­ков, умер­ших ра­нее, ни их слав­ных проз­вищ, ни их имен. Но отец, ко­то­ро­го они зна­ли, есть гла­ва, об­ра­ще­ни­ем к ко­то­ро­му они на­чи­на­ют и кон­ча­ют свою мо­лит­ву. Они пом­нят его и его лю­бовь к де­тям, пом­нят, как он лас­кал их при жиз­ни, за­бо­тил­ся о них, и го­во­рят: «Он ос­та­нет­ся та­ким же для нас и пос­ле смер­ти. Мы не зна­ем, за что бы он стал за­бо­титься о дру­гих; он бу­дет за­бо­титься только о нас». В дру­гом мес­те мы уви­дим, как зу­лус раз­ви­ва­ет уче­ние о бо­жест­вен­ных пред­ках, до­во­дя ро­дос­лов­ную до пер­во­го пред­ка лю­дей и твор­ца ми­ра, до пер­во­на­чально­го Ун­ку­лун­ку­лу.

    В За­пад­ной Аф­ри­ке по­чи­та­ние умер­ших про­яв­ля­ет­ся в двух про­ти­во­по­лож­ных ха­рак­тер­ных фор­мах. С од­ной сто­ро­ны, нег­ры Се­вер­ной Гви­неи от­но­сят ду­ши умер­ших со­об­раз­но с их зем­ной жизнью в раз­ряд доб­рых или злых ду­хов и по­чи­та­ют злых с нес­рав­нен­но большим усер­ди­ем, так как страх слу­жит для них бо­лее сильным по­буж­де­ни­ем, чем лю­бовь. С дру­гой сто­ро­ны, в Юж­ной Гви­нее мы ви­дим, что ста­ри­ки пользу­ют­ся при жиз­ни большим ува­же­ни­ем, пе­ре­хо­дя­щим в пок­ло­не­ние пос­ле смер­ти, ког­да они дос­ти­га­ют, как счи­та­ет­ся, выс­шей влас­ти. Там жи­вые при­но­сят изоб­ра­же­ни­ям мерт­вых еду и питье и да­же из­вест­ную часть ба­ры­ша, при­об­ре­тен­но­го в тор­гов­ле. Они об­ра­ща­ют­ся к по­мо­щи умер­ших родст­вен­ни­ков во всех жиз­нен­ных ис­пы­та­ни­ях, а в «слу­ча­ях об­щест­вен­ной опас­нос­ти или го­ло­да не­ред­ко мож­но уви­дать на ка­кой-ни­будь вер­ши­не хол­ма или у ок­ра­ины гус­то­го ле­са це­лые тол­пы муж­чин и жен­щин, взы­ва­ющих жа­лоб­ны­ми и тро­га­тельны­ми го­ло­са­ми к ду­хам сво­их пред­ков».

    В Азии по­чи­та­ние умер­ших про­яв­ля­ет­ся весьма раз­но­об­раз­но. Вед­да на Цей­ло­не ве­рят в пок­ро­ви­тельство ду­хов умер­ших. Пос­лед­ние, го­во­рят они, «всег­да бодрст­ву­ют над ни­ми, при­хо­дят к ним в бо­лез­ни и по­се­ща­ют в сно­ви­де­ни­ях, по­сы­ла­ют им дичь на охо­те». Во вся­ком нес­частье и го­ре они об­ра­ща­ют­ся к по­мо­щи «род­ных ду­хов», и в осо­бен­нос­ти к те­ням умер­ших де­тей, «детс­ким ду­хам». У юж­ных пле­мен, ре­ли­гии ко­то­рых предс­тав­ля­ют бо­лее или ме­нее предб­рах­манс­кое или пред­буд­дий­ское сос­то­яние, мы ви­дим яс­ные и глу­бо­кие сле­ды древ­не­го и еще сох­ра­нив­ше­го­ся от­час­ти пок­ло­не­ния пред­кам. У ту­ранс­ких пле­мен, рас­се­ян­ных по се­вер­ным об­лас­тям Ста­ро­го Све­та, встре­ча­ют­ся по­доб­ные же ве­ро­ва­ния, нап­ри­мер у мон­го­лов, пок­ло­ня­ющих­ся как бла­го­де­тельным бо­жест­вам ду­шам се­мей­ст­ва Чин­гис­ха­на, во гла­ве ко­то­ро­го сто­ит сам бо­жест­вен­ный Чин­гис.

    Народы бо­лее вы­со­кой культу­ры в Азии так­же еще не сов­сем от­верг­ли этот ос­вя­щен­ный вре­ме­нем культ. В Япо­нии «путь ка­ми», из­вест­ный иност­ран­цам бо­лее под име­нем ре­ли­гии Син­то[119] предс­тав­ля­ет од­но из офи­ци­ально приз­нан­ных ре­ли­ги­оз­ных уче­ний, и в нем еще сох­ра­ни­ла свое преж­нее мес­то (как в хи­жи­не, так и во двор­це) ре­ли­гия ди­ких древ­них гор­ных пле­мен стра­ны, по­чи­тав­ших сво­их бо­жест­вен­ных пред­ков ка­ми, ко­то­рых они мо­ли­ли о по­мо­щи и бла­го­да­ти. Ко вре­ме­ни этих древ­них ка­ми от­но­сят­ся, по сви­де­тельствам сов­ре­мен­ных япон­цев, гру­бые ка­мен­ные ору­дия, на­хо­ди­мые в зем­ле Япо­нии, как и дру­гих стран. Для нас они, ко­неч­но, слу­жат приз­на­ка­ми родст­ва не с бо­жест­ва­ми, а с ди­ка­ря­ми.

    В Си­аме низ­шие слои об­щест­ва бо­ят­ся мо­лить ве­ли­ких бо­гов, что­бы как-ни­будь по сво­ему не­ве­жест­ву не за­пу­таться в слож­ном ри­ту­але. Они пред­по­чи­та­ют об­ра­щаться к «те­па­ра­кам», низ­ше­му раз­ря­ду бо­жеств, сре­ди ко­то­рых ду­ши ве­ли­ких лю­дей за­ни­ма­ют свое мес­то пос­ле смер­ти.

    В Ки­тае, как из­вест­но вся­ко­му, по­чи­та­ние пред­ков есть пре­об­ла­да­ющая ре­ли­гия стра­ны; у за­пад­но­го мыс­ли­те­ля воз­ни­ка­ет не­ма­ло ин­те­рес­ных воп­ро­сов при ви­де ве­ли­ко­го на­ро­да, ко­то­рый це­лые ты­ся­чи лет отыс­ки­ва­ет жи­вых меж­ду мерт­вы­ми. Ниг­де до та­кой сте­пе­ни наг­ляд­но не вы­ра­же­но от­но­ше­ние меж­ду ро­ди­тельским ав­то­ри­те­том и кон­сер­ва­тиз­мом. По­чи­та­ние пред­ков, на­чав­ше­еся при жиз­ни, не прек­ра­ща­ет­ся, а, нап­ро­тив, уси­ли­ва­ет­ся, ког­да смерть воз­вы­ша­ет их до сте­пе­ни бо­жест­ва. Ки­та­ец, прек­ло­ня­ющий ко­ле­ни пе­ред па­мят­ны­ми таб­ли­ца­ми[120], ко­то­рые вме­ща­ют в се­бе ду­ши его пред­ков, не ду­ма­ет, что его бесп­ре­дельная сы­нов­няя по­кор­ность, зап­ре­ща­ющая ук­ло­няться от пос­та­нов­ле­ний от­цов, за­дер­жи­ва­ет дви­же­ние ци­ви­ли­за­ции.

    Мысль, что ду­ши умер­ших раз­де­ля­ют счастье и сла­ву по­том­ков, расп­рост­ра­не­на во всем ми­ре, но по­доб­ные об­щие предс­тав­ле­ния не­яс­ны для ки­тай­ца. Он ста­ра­ет­ся от­ли­читься на сос­тя­за­тельных эк­за­ме­нах имен­но для то­го, что­бы прос­ла­вить сво­их умер­ших пред­ков, так как по­лу­ча­емые им ти­ту­лы под­ни­ма­ют его от­ца и де­да на од­ну сту­пень вы­ше его са­мо­го, все рав­но как ес­ли бы, нап­ри­мер, у анг­ли­чан на мо­гильные пли­ты За­ха­рии Ма­ко­лея и жи­во­пис­ца Коп­ли бы­ли воз­ло­же­ны те­перь ко­ро­ны ви­кон­тов. Как час­то то, что од­но­му на­ро­ду ка­жет­ся шут­кой, дру­гой по­ни­ма­ет впол­не серьезно. 300 мил­ли­онов ки­тай­цев не наш­ли бы ни­че­го смеш­но­го в през­ре­нии Чарл­за Лэ­ма к не­ра­зум­ным сов­ре­мен­ни­кам, не ин­те­ре­су­ющим­ся его про­из­ве­де­ни­ями, и в же­ла­нии его пи­сать из-за это­го для прош­ло­го. Ес­ли бы он сам был ки­тай­цем, он, ве­ро­ят­но, со­вер­шен­но серьезно на­пи­сал бы кни­гу для удо­вольствия сво­его прап­ра­де­да. У ки­тай­цев по­чи­та­ние умер­ших не прос­то об­ряд поч­те­ния. Жи­вые нуж­да­ют­ся в по­мо­щи ду­хов пред­ков, ко­то­рые наг­раж­да­ют доб­ро­де­те­ли и на­ка­зы­ва­ют по­ро­ки: «Восх­ва­ля­емые пред­ки при­не­сут те­бе, о князь, мно­го благ!» «Пред­ки и от­цы по­ки­нут и ос­та­вят вас, не при­дут к вам на по­мощь, и вы по­гиб­не­те». Ес­ли в тя­же­лую ми­ну­ту жиз­ни не при­хо­дит ожи­да­емая по­мощь, ки­та­ец уп­ре­ка­ет сво­их пред­ков и да­же на­чи­на­ет сом­не­ваться в их су­щест­во­ва­нии. Так, в од­ной ки­тай­ской оде лю­ди, стра­да­ющие от сильной за­су­хи, воск­ли­ца­ют: «Ге­ут­си не мо­жет или не хо­чет по­мочь… На­ши пред­ки, вер­но, по­гиб­ли… Отец, мать, пред­ки, как вы мо­же­те спо­кой­но смот­реть на на­ши му­ки!»

    Почитание умер­ших не ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся пре­де­ла­ми родст­вен­ных свя­зей. Оно ес­тест­вен­но раз­ви­ва­ет­ся пу­тем обо­гот­во­ре­ния умер­ших ге­ро­ев, про­из­во­дя це­лый ряд выс­ших бо­жеств, ко­то­рым пок­ло­ня­ет­ся уже весь на­род. Так, по пре­да­нию, бог вой­ны, или «во­ен­ный муд­рец», был не­ког­да в зем­ной жиз­ни за­ме­ча­тельным во­ином, бог ме­ха­ни­ки был ис­кус­ным ра­бот­ни­ком и изоб­ре­та­те­лем ору­дий, бог сви­ней был не­ког­да сви­но­во­дом, по­те­ряв­шим свое ста­до и умер­шим с го­ря, бог иг­ро­ков - от­ча­ян­ным иг­ро­ком, про­иг­рав­шим все сос­то­яние и умер­шим в нуж­де. Пос­лед­нее бо­жест­во изоб­ра­жа­ет­ся в ви­де отв­ра­ти­тельно­го чу­до­ви­ща, на­зы­ва­емо­го «де­мо­ном, иг­ра­ющим в деньги», ко­то­рое в этой фор­ме при­ни­ма­ет при­но­ше­ния отъявлен­ных иг­ро­ков, сво­их пок­лон­ни­ков. Ду­хи Сан-ки-та-те и Чинг-юэн-тсе отп­рав­ля­ют­ся за да­ра­ми, при­но­си­мы­ми в их хра­мы, и возв­ра­ща­ют­ся ве­се­лы­ми и раск­рас­нев­ши­ми­ся от уго­ще­ния. Дух Кон­фу­ция так­же при­сутст­ву­ет в хра­ме, где дваж­ды в год им­пе­ра­тор при­но­сит ему жерт­вы.

    Индус до не­ко­то­рой сте­пе­ни приб­ли­жа­ет­ся к ки­тай­цу в по­чи­та­нии умер­ших и в осо­бен­нос­ти в соз­на­нии не­об­хо­ди­мос­ти иметь сы­на или при­ем­но­го ре­бен­ка, ко­то­рый мог бы при­но­сить ему долж­ные жерт­вы пос­ле смер­ти. «Пусть ро­дит­ся в на­шем ко­ле­не, - так го­во­рят те­ни, - че­ло­век, ко­то­рый при­но­сил бы нам да­ры в три­над­ца­тый день лу­ны, рис, ва­рен­ный в мо­ло­ке, мед и мас­ло». Да­ры, при­но­си­мые «пи­та­ра­сам» (отцам) до и пос­ле долж­ных при­но­ше­ний выс­шим бо­жест­вам, при­но­сят жерт­ву­юще­му счастье и сла­ву. В клас­си­чес­кой Ев­ро­пе апо­фе­оз[121] при­ме­нял­ся к ле­ген­дар­ным пред­кам, а так­же и к ис­то­ри­чес­ким лич­нос­тям, при­чем ве­ли­кие Юлий и Ав­густ де­ли­ли эти по­чес­ти с нич­тож­ны­ми До­ми­ци­аном и Ко­мо­дом[122]. По­чи­та­ние умер­ших в Ев­ро­пе бы­ло, ве­ро­ят­но, больше все­го расп­рост­ра­не­но у древ­них рим­лян, тер­мин ко­то­рых «ma­nes» (ма­ны) сде­лал­ся об­щеп­ри­ня­тым наз­ва­ни­ем для ду­хов пред­ков в сов­ре­мен­ных язы­ках. Они изоб­ра­жа­ли те­ни пред­ков в ви­де раз­лич­ных фи­гур, счи­та­ли их пок­ро­ви­те­ля­ми до­мов, при­но­си­ли им да­ры, ок­ру­жа­ли по­чес­тя­ми и, от­но­ся их к бо­жест­вам заг­роб­но­го ми­ра, ста­ви­ли на мо­ги­лах знак «Д. М.» - «бо­гам-ма­нам»[123]. В древ­них хрис­ти­анс­ких надг­роб­ных над­пи­сях час­то встре­ча­ет­ся это «Д. М.», предс­тав­ля­ющий лю­бо­пыт­ный при­мер ре­ли­ги­оз­но­го пе­ре­жит­ка.

    Хотя культ пред­ков от­сутст­ву­ет в сов­ре­мен­ном хрис­ти­анст­ве, тем не ме­нее сле­ды его сох­ра­ни­лись со­вер­шен­но от­чет­ли­во, хо­тя бы в ви­де «сон­ма» свя­тых, ко­то­рые бы­ли ког­да-то людьми, а те­перь об­ра­зу­ют класс низ­ших бо­жеств, при­ни­ма­ющих де­ятельное учас­тие в де­лах лю­дей, ко­то­рые об­ра­ща­ют­ся к ним с мо­лит­ва­ми и бла­го­дар­нос­тя­ми. Та­ким об­ра­зом, они так­же под­хо­дят под оп­ре­де­ле­ние ма­нов. Этот хрис­ти­анс­кий культ мерт­вых име­ет в Ев­ро­пе еще и иные кор­ни. Мест­ные бо­ги - бо­ги, пок­ро­ви­тельству­ющие раз­лич­ным груп­пам лю­дей, ре­мес­лам, бо­ги, к ко­то­рым лю­ди при­бе­га­ли за по­мощью в сво­их де­лах, - бы­ли слиш­ком близ­ки и до­ро­ги серд­цу дох­рис­ти­анс­кой Ев­ро­пы, что­бы их мож­но бы­ло унич­то­жить без вся­кой за­ме­ны. Для тех, кто до­ро­жил ими, бы­ло лег­че все­го за­мес­тить их свя­ты­ми, ко­то­рые мог­ли бы при­нять на се­бя их обя­зан­нос­ти и да­же унас­ле­до­вать их жи­ли­ща. Сис­те­ма раз­де­ле­ния тру­да меж­ду свя­ты­ми бы­ла де­тально раз­ра­бо­та­на в ка­то­ли­циз­ме, че­му спо­собст­во­ва­ло мно­жест­во ка­но­ни­зи­ро­ван­ных им лиц, меж­ду ко­то­ры­ми на­ибо­лее из­вест­ны име­на свя­той Це­ци­лии, пок­ро­ви­тельни­цы му­зы­кан­тов, свя­то­го Лу­ки, пок­ро­ви­те­ля ху­дож­ни­ков, свя­то­го Пет­ра, пок­ро­ви­те­ля ры­ба­ков, свя­то­го Ва­лен­ти­на, пат­ро­на влюб­лен­ных, свя­то­го Се­бас­ти­ана, пок­ро­ви­те­ля стрел­ков, свя­то­го Крис­пи­на, пок­ро­ви­те­ля старьевщи­ков, свя­то­го Гу­бер­та, из­ле­чи­ва­юще­го от уку­са бе­ше­ной со­ба­ки, свя­то­го Вит­та, из­ле­чи­ва­юще­го су­мас­шед­ших и одер­жи­мых не­ду­гом, но­ся­щим его имя, свя­то­го Фи­ак­ра, имя ко­то­ро­го ме­нее из­вест­но по его хра­мам, чем по эки­па­жам, но­ся­щим его имя с XVII в. Что­бы не ос­та­нав­ли­ваться на пред­ме­тах, из­вест­ных вся­ко­му, здесь бу­дет дос­та­точ­но кос­нуться двух част­нос­тей это­го воп­ро­са.

    Во-первых, мы ука­жем на пря­мой пе­ре­ход в хрис­ти­анст­во язы­чес­ких ма­нов. Для это­го нам бу­дет впол­не дос­та­точ­но сле­ду­юще­го при­ме­ра. Из­вест­но, что Ро­мул в па­мять его ис­пол­нен­но­го прик­лю­че­ний детст­ва сде­лал­ся пос­ле смер­ти римс­ким бо­жест­вом, ох­ра­ня­ющим здо­ровье и бе­зо­пас­ность ма­леньких де­тей, и что ма­те­ри и няньки при­но­си­ли больных де­тей к это­му бо­жест­ву в его не­большой круг­лый храм у под­но­жия Па­ла­ти­на[124].В пос­ле­ду­ющем храм был за­ме­нен цер­ковью в честь свя­то­го Те­одо­ра, и здесь Коньерс Мид­дльтон, об­ра­тив­ший вни­ма­ние пуб­ли­ки на это лю­бо­пыт­ное пре­да­ние, час­то ви­дел, как 10 или 12 жен­щин, каж­дая с больным ре­бен­ком на ру­ках, си­де­ли в не­мом бла­го­го­ве­нии пе­ред ал­та­рем. Об­ряд бла­гос­ло­ве­ния де­тей, в осо­бен­нос­ти пос­ле при­ви­ва­ния ос­пы, до сих пор со­вер­ша­ет­ся здесь по ут­рам в чет­верг.

    Далее, свя­тые Кос­ма и Да­ми­ан сде­ла­лись объектом офи­ци­ально приз­нан­но­го культа бла­го­да­ря по­доб­но­му же лю­бо­пыт­но­му сте­че­нию обс­то­ятельств. Они бы­ли му­че­ни­ка­ми, ко­то­рые пост­ра­да­ли при Ди­ок­ле­ти­ане в Эг­ге, в Ки­ли­кии. Это мес­то бы­ло цент­ром культа Ас­к­ле­пия[125], в хра­ме ко­то­ро­го прак­ти­ко­ва­лась ин­ку­ба­ция, т. е. ос­тав­ле­ние ве­ру­ющих на ночь для то­го, что­бы они уви­де­ли сон-ора­кул. Оче­вид­но, это бы­ло пе­ре­не­се­но на двух свя­тых, так как мы зна­ем, что они яви­лись во сне им­пе­ра­то­ру Юс­ти­ни­ану, ког­да он был бо­лен, в Ви­зан­тии. Они из­ле­чи­ли его, и он пост­ро­ил храм. Их культ ши­ро­ко расп­рост­ра­нил­ся, и они час­то яв­ля­лись больным, ука­зы­вая им путь к ис­це­ле­нию. Ле­ген­да ут­верж­да­ет, что Кос­ма и Да­ми­ан бы­ли вра­ча­ми и ос­та­лись свя­ты­ми - пок­ро­ви­те­ля­ми ме­ди­цинс­кой про­фес­сии до ны­неш­не­го дня.

    Во-вторых, ин­те­рес­но от­ме­тить пе­ре­жит­ки, свя­зан­ные с по­чи­та­ни­ем мерт­вых, в сов­ре­мен­ной Ев­ро­пе. Ши­ро­ко расп­рост­ра­нен взгляд, что ве­довст­во вы­ро­ди­лось в об­ра­зо­ван­ных клас­сах. Но мож­но при­вес­ти при­ме­ры, по­ка­зы­ва­ющие расп­рост­ра­не­ние и по­ны­не идей, по­доб­ных тем, ко­то­рые гос­подст­во­ва­ли ты­ся­чу лет на­зад. В церк­ви иезу­итс­кой кол­ле­гии в Ри­ме пог­ре­бе­но те­ло свя­то­го Ало­изия Гон­за­га, в день па­мя­ти ко­то­ро­го су­щест­ву­ет обы­чай - в осо­бен­нос­ти меж­ду уче­ни­ка­ми это­го за­ве­де­ния - пи­сать ему письма, ко­то­рые кла­дут­ся на его ра­зук­ра­шен­ный ал­тарь и по­том сжи­га­ют­ся не­рас­пе­ча­тан­ны­ми. Чу­дес­ные от­ве­ты на эти письма опи­са­ны в кни­ге: Bes­te. «Po­wa­days at ho­me and ab­ro­ad», вы­шед­шей в Лон­до­не в 1870 г.

    В зак­лю­че­ние за­ме­тим, что и в на­ше вре­мя умер­шие пользу­ют­ся еще пок­ло­не­ни­ем у большей по­ло­ви­ны че­ло­ве­чес­ко­го ро­да. Оно ос­та­лось да­же, по-ви­ди­мо­му, не­из­мен­ным с са­мых от­да­лен­ных вре­мен пер­во­быт­ной культу­ры, ког­да, по всей ве­ро­ят­нос­ти, воз­ник­ло пок­ло­не­ние те­ням умер­ших.

    Мы ви­де­ли, что уче­ние о ду­шах приз­на­ет их спо­соб­ны­ми к са­мос­то­ятельно­му су­щест­во­ва­нию или к пе­ре­се­ле­нию в те­ла лю­дей, жи­вот­ных и раз­лич­ных пред­ме­тов. На ос­но­ва­нии выс­ка­зан­ной на­ми мыс­ли о том, что об­щая те­ория о ду­хов­ных су­щест­вах соз­да­ва­лась по ти­пу уче­ния о ду­шах, нам бу­дет нет­руд­но объяснить не­ко­то­рые из важ­ных вет­вей при­ми­тив­ной фи­ло­со­фии ре­ли­гии, ко­то­рые без это­го мог­ли бы по­ка­заться не­по­нят­ны­ми или не­ле­пы­ми. Раз­лич­ным ду­хов­ным су­щест­вам, по­доб­но ду­шам, при­пи­сы­ва­ет­ся так­же спо­соб­ность жить и но­ситься сво­бод­но по све­ту или же все­ляться на бо­лее или ме­нее дол­гое вре­мя в раз­лич­ные те­ла. Весьма важ­но с са­мо­го на­ча­ла яс­но предс­та­вить се­бе эту те­орию все­ле­ния, по­то­му что ина­че мы на каж­дом ша­гу бу­дем встре­чать зат­руд­не­ния в по­ни­ма­нии при­ро­ды ду­хов с точ­ки зре­ния низ­ше­го ани­миз­ма.

    Теория все­ле­ния слу­жит мно­гим важ­ным це­лям в фи­ло­со­фии ди­ка­рей и вар­ва­ров. С од­ной сто­ро­ны, она ис­тол­ко­вы­ва­ет яв­ле­ния бо­лез­нен­ных рас­строй­ств и эк­зальта­ции, пре­иму­щест­вен­но свя­зан­ных со стран­ны­ми при­пад­ка­ми, и это воз­зре­ние до та­кой сте­пе­ни расп­рост­ра­не­но, что из не­го вы­те­ка­ет поч­ти пов­се­мест­ное уче­ние о бо­лез­нен­ном сос­то­янии. С дру­гой сто­ро­ны, эта те­ория да­ет воз­мож­ность ди­ка­рю «вог­нать» злой дух в ка­кое-ни­будь пос­то­рон­нее те­ло и, та­ким об­ра­зом, из­ба­виться от не­го или, на­обо­рот, по­мес­тить для сво­ей на­доб­нос­ти ка­ко­го-ни­будь бла­го­де­тельно­го ду­ха в не­оду­шев­лен­ный пред­мет, все­лить его как бо­жест­во ра­ди пок­ло­не­ния в те­ло жи­вот­но­го, в ска­лу, ка­мень, идол или дру­гой пред­мет, в ко­то­ром дух дол­жен со­дер­жаться со­вер­шен­но так­же, как жид­кость в со­су­де. В этом ключ к нас­то­яще­му фе­ти­шиз­му и до из­вест­ной сте­пе­ни к идо­ло­пок­лонст­ву. При бег­лом об­зо­ре раз­лич­ных от­де­лов те­ории все­ле­ния не­бес­по­лез­но бу­дет вклю­чить сю­да не­ко­то­рые груп­пы слу­ча­ев, ко­то­рые труд­но рас­поз­на­ют­ся в от­дельнос­ти. Те­оре­ти­чес­ки они от­но­сят­ся ско­рее к ка­те­го­рии одер­жи­мос­ти ду­ха­ми, чем к ка­те­го­рии все­ле­ния их, так как ду­хи не жи­вут внут­ри те­ла, а лишь дер­жат­ся вбли­зи его и дей­ст­ву­ют на те­ло изв­не.

    Подобно то­му как при нор­мальных ус­ло­ви­ях че­ло­ве­чес­кая ду­ша, оби­та­ющая в те­ле, при­ни­ма­ет­ся за на­ча­ло, да­ющее ему жизнь, зас­тав­ля­ющее ее ду­мать и го­во­рить, за на­ча­ло, дей­ст­ву­ющее че­рез пос­редст­во те­ла, бо­лез­нен­ные симп­то­мы ис­тол­ко­вы­ва­ют­ся как ре­зульта­ты де­ятельнос­ти дру­го­го на­ча­ла, по­доб­но­го ду­ше, т. е. пос­то­рон­не­го ду­ха. Че­ло­век, счи­та­ющий­ся одер­жи­мым, бес­по­ко­ит­ся и ме­чет­ся в го­ряч­ке, рвет­ся и тос­ку­ет, как буд­то внут­ри его на­хо­дит­ся ка­кое-то тер­за­ющее его су­щест­во, ху­де­ет и из­не­мо­га­ет, точ­но кто-ни­будь день за днем по­жи­ра­ет его из­нут­ри. Та­кой че­ло­век, ес­тест­вен­но, ищет ка­кую-ли­бо оли­цет­во­рен­ную ду­хов­ную при­чи­ну сво­их стра­да­ний. Ему да­же иног­да слу­ча­ет­ся ви­деть сво­его му­чи­те­ля в страш­ных сно­ви­де­ни­ях в фор­ме приз­ра­ка или кош­ма­ра. Но иног­да эта та­инст­вен­ная, не­ви­ди­мая си­ла по­вер­га­ет бес­по­мощ­но­го че­ло­ве­ка на зем­лю, кор­чит и ло­ма­ет его в су­до­ро­гах и зас­тав­ля­ет с не­по­мер­ной си­лой и яростью ди­ко­го зве­ря бро­саться на ок­ру­жа­ющих. Иног­да эта си­ла по­буж­да­ет че­ло­ве­ка с ис­ка­жен­ным ли­цом и ди­ки­ми дви­же­ни­ями про­из­но­сить не сво­им, а как буд­то да­же не­че­ло­ве­чес­ким го­ло­сом ди­кие, бес­связ­ные ре­чи. Бы­ва­ет и так, что вдруг у одер­жи­мо­го яв­ля­ют­ся мыс­ли и крас­но­ре­чие, да­ле­ко пре­вы­ша­ющие обыч­ный уро­вень его спо­соб­нос­тей, и он на­чи­на­ет по­ве­ле­вать, да­вать со­ве­ты и предс­ка­зы­вать бу­ду­щее. По­нят­но, что та­кой че­ло­век дол­жен ка­заться ок­ру­жа­ющим и са­мо­му се­бе ору­ди­ем ду­ха, ко­то­рый ов­ла­дел им или все­лил­ся в не­го, жи­ли­щем де­мо­на. В лич­ность это­го де­мо­на больной ве­рит так твер­до, что час­то да­же вы­ду­мы­ва­ет для не­го имя, ко­то­рое он мо­жет наз­вать, ког­да го­во­рит от име­ни это­го ду­ха. На­ко­нец, ког­да те­ло ме­ди­ума сов­сем ис­то­ще­но, дух вы­хо­дит из не­го так же, как во­шел.

    В этом сос­то­ит предс­тав­ле­ние ди­ка­рей об одер­жи­мос­ти бе­са­ми и все­ле­нии их - предс­тав­ле­ние, быв­шее с не­за­па­мят­ных вре­мен и ос­та­юще­еся до сих пор у при­ми­тив­ных об­ществ пре­об­ла­да­ющей те­ори­ей бо­лез­ней и вдох­но­вен­но­го сос­то­яния. В ос­но­ва­нии его, оче­вид­но, ле­жит ани­мис­ти­чес­кое объясне­ние дей­ст­ви­тельных бо­лез­нен­ных симп­то­мов, яв­ля­юще­еся впол­не не­пос­редст­вен­ным и ра­ци­ональным на со­от­ветст­ву­ющем эта­пе ис­то­рии раз­ви­тия че­ло­ве­ка. Уче­ние о ду­хах бо­лез­ней и ду­хах про­ри­ца­ния за­ни­ма­ет на­ибо­лее об­шир­ное, важ­ное и пос­то­ян­ное мес­то в пе­ри­од ди­кос­ти. Ес­ли мы по­лу­чим яс­ное предс­тав­ле­ние об этом уче­нии в пер­во­быт­ном об­щест­ве, то от­сю­да нам уже лег­ко бу­дет прос­ле­дить его на раз­лич­ных сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции, прос­ле­дить, как оно раз­ру­ша­лось под вли­яни­ем но­вых ме­ди­цинс­ких те­орий, как вре­мя от вре­ме­ни воз­рож­да­лось сно­ва и как, на­ко­нец, пе­ре­жит­ки его удер­жа­лись да­же в на­шей сов­ре­мен­ной жиз­ни.

    Теория одер­жи­мос­ти бе­са­ми из­вест­на нам не только из рас­ска­зов, в ко­то­рых опи­сы­ва­ют­ся бо­лез­ни с точ­ки зре­ния этой те­ории. Так как бо­лезнь при­пи­сы­ва­ет­ся вли­янию ду­хов, то от­сю­да, ес­тест­вен­но, сле­ду­ет, что изг­на­ние ду­хов есть на­илуч­шее средст­во про­тив этой бо­лез­ни. От­то­го-то ря­дом с уче­ни­ем об одер­жи­мос­ти бе­са­ми, на­чи­ная от по­яв­ле­ния его у ди­ка­рей и до на­ших дней, сто­ит ис­кус­ство зак­ли­на­те­лей. Ед­ва ли что-ли­бо дру­гое мо­жет жи­вее по­ка­зать предс­тав­ле­ния о лич­ных ду­хах как при­чи­не бо­лез­ней и по­ме­ша­тельства, чем при­емы зак­ли­на­те­ля, ко­то­рый то лас­ка­ми, то уг­ро­за­ми убеж­да­ет ду­ха ос­та­вить те­ло па­ци­ен­та и пе­ре­се­литься в ка­кое-ни­будь иное. Оба глав­ных пос­ледст­вия, при­пи­сы­ва­емые та­ко­му ду­хов­но­му вли­янию при одер­жи­мос­ти ду­ха­ми и все­ле­нии их, - бо­лез­нен­ные при­пад­ки и дар про­ри­ца­ния - не только сме­ши­ва­ют­ся друг с дру­гом, но час­то во­об­ще сли­ва­ют­ся, что со­вер­шен­но сог­лас­но с воз­зре­ни­ем, от­но­ся­щим оба пос­ледст­вия к од­ной об­щей при­чи­не. Воз­зре­ние, сог­лас­но ко­то­ро­му ов­ла­де­ва­ющий че­ло­ве­ком или все­ля­ющий­ся в не­го дух мо­жет быть или че­ло­ве­чес­кой ду­шой или при­над­ле­жать к ка­ко­му-ни­будь дру­го­му клас­су ду­хов­ной иерар­хии, сви­де­тельству­ет в пользу то­го, что те­ория бес­но­ва­тос­ти раз­ви­лась из обыч­ных предс­тав­ле­ний о вли­янии ду­ши на те­ло. При разъясне­нии это­го уче­ния с по­мощью ти­пи­чес­ких при­ме­ров, взя­тых из ог­ром­ной мас­сы опи­са­ний и со­об­ще­ний, поч­ти не­воз­мож­но раз­ли­чить меж­ду дей­ст­ву­ющи­ми ду­ха­ми че­ло­ве­чес­кие ду­ши и де­мо­нов, так же как и про­вес­ти яс­ную чер­ту меж­ду одер­жи­мостью де­мо­ном и вме­ще­ни­ем его в че­ло­ве­ка. Так же труд­но бы­ва­ет от­ли­чить сос­то­яние па­ци­ен­та, му­чи­мо­го бе­са­ми, от сос­то­яния из­го­ня­юще­го их вра­ча, ду­хо­вид­ца или жре­ца. Од­ним сло­вом, в та­ком сме­ше­нии этих по­ня­тий в го­ло­ве ди­ка­ря от­ра­жа­ет­ся их тес­ная связь в об­щей те­ории одер­жи­мос­ти ду­ха­ми.

    У тас­ма­ний­цев и авст­ра­лий­цев бо­лез­ни и смерть при­пи­сы­ва­ют­ся бо­лее или ме­нее оп­ре­де­лен­ным вли­яни­ям ду­хов. Опи­са­ния то­го, как де­мон по злой во­ле кол­ду­на ти­хо подк­ра­ды­ва­ет­ся сза­ди к сво­ей жерт­ве и бьет ее па­ли­цей по за­тыл­ку или как дух мерт­ве­ца при­хо­дит в ярость, ког­да про­из­но­сят его имя, и впол­за­ет в те­ло го­во­ря­ще­го, что­бы пож­рать его внут­рен­нос­ти, предс­тав­ля­ют осо­бен­но наг­ляд­ные при­ме­ры ди­карс­ко­го ани­миз­ма. Те­ория ду­хов, при­чи­ня­ющих бо­лез­ни, в ее край­нем про­яв­ле­нии встре­ча­ет­ся у ди­ко­го пле­ме­ни мин­ти­ра на по­лу­ост­ро­ве Ма­лак­ка. Их ду­хи, «ган­ту», сре­ди про­чих функ­ций име­ют обык­но­ве­ние при­чи­нять бо­лез­ни. Так, «ган­ту ка­люм­ба­ган» при­чи­ня­ет ос­пу, «ган­ту ка­манг» - вос­па­ле­ние и опу­хо­ли рук и ног, а ес­ли че­ло­век ра­нен, «ган­ту па­ри» при­ни­ка­ет к ра­не и на­чи­на­ет со­сать, от­че­го про­ис­хо­дит кро­во­те­че­ние. «Пе­ре­чис­лять ос­тальных «ган­ту», - го­во­рит­ся в опи­са­нии, - зна­чит за­ме­нять наз­ва­ние каж­дой бо­лез­ни, из­вест­ной мин­ти­ра, име­нем собст­вен­ным. Ес­ли бы у них по­яви­лась ка­кая-ни­будь но­вая бо­лезнь, то она бы­ла бы при­пи­са­на «ган­ту» то­го же име­ни».

    Чтобы уяс­нить, нас­колько соз­на­ние при­ми­тив­ных лю­дей оли­цет­во­ря­ет де­мо­нов бо­лез­ней, сле­ду­ет поз­на­ко­миться с со­об­ще­ни­ем, что в этой же про­вин­ции пле­мя оранг­ла­ут за­ва­ли­ва­ет хво­рос­том и тер­нов­ни­ком все до­ро­ги, ве­ду­щие к мес­ту, где по­яви­лась ос­па, с целью удер­жать де­мо­нов. Точ­но так же кон­ды в Орис­се ста­ра­ют­ся прег­ра­дить бо­ги­не ос­пы Юга Пен­ну пу­ти к сво­им хи­жи­нам, за­ва­ли­вая их хво­рос­том, роя ка­на­вы и по­ли­вая поч­ву во­ню­чим мас­лом. У да­яков на Бор­нео «быть тро­ну­тым ду­хом» - зна­чит сде­латься больным. Бо­лезнь при­чи­ня­ет­ся тем, что не­ви­ди­мые ду­хи на­но­сят не­ви­ди­мые ра­ны не­ви­ди­мы­ми копьями, или вхо­дят внутрь те­ла и вы­го­ня­ют ду­шу, или по­се­ля­ют­ся в серд­це и при­во­дят че­ло­ве­ка в сос­то­яние буй­но­го по­ме­ша­тельства. На Ин­дий­ском ар­хи­пе­ла­ге приз­на­ние за бо­лез­нет­вор­ны­ми ду­ха­ми лич­ной по­лу­че­ло­ве­чес­кой при­ро­ды вы­ра­жа­ет­ся в том, что их уб­ла­гот­во­ря­ют празд­нест­ва­ми, тан­ца­ми и пи­щей, выс­тав­ля­емой в ле­сах, с целью по­бу­дить их ос­та­вить свои жерт­вы или вы­сы­ла­ют в мо­ре ма­ленькие лод­ки с да­ра­ми, что­бы ду­хи, по­се­лив­ши­еся во внут­рен­нос­тях больно­го, мог­ли сесть в чел­нок и нав­сег­да уп­лыть.

    Анимистическая те­ория бо­лез­ни яр­ко об­на­ру­жи­ва­ет­ся в По­ли­не­зии, где каж­дая бо­лезнь при­пи­сы­ва­ет­ся ду­хов­но­му вли­янию бо­жеств, вос­ста­нов­лен­ных про­тив больно­го при­но­ше­ни­ями его вра­гов или на­ру­ше­ни­ем са­мой жерт­вой та­бу. Так, в Но­вой Зе­лан­дии вся­кий не­дуг при­пи­сы­ва­ет­ся ду­ху, и пре­иму­щест­вен­но ду­ху ре­бен­ка или во­об­ще не­до­раз­ви­то­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый, по­се­лив­шись в те­ле па­ци­ен­та, гло­жет и по­еда­ет его из­нут­ри. Ког­да зак­ли­на­тель най­дет путь, ко­то­рым та­кой бо­лез­нет­вор­ный дух во­шел в те­ло больно­го, что­бы пи­таться его внут­рен­нос­тя­ми, он пос­редст­вом зак­ли­на­ний уго­ва­ри­ва­ет его пе­реб­раться на вет­ку льна и отп­ра­виться до­мой. Мы уз­на­ем так­же, что раз­лич­ные час­ти те­ла - лоб, грудь, же­лу­док, но­ги и т. д. - при­над­ле­жат раз­лич­ным бо­жест­вам, ко­то­рые по­сы­ла­ют в них раз­лич­ные бо­ли и не­ду­ги.

    На ост­ро­вах Са­моа, ког­да кто-ли­бо был бли­зок к смер­ти, лю­ди ста­ра­лись рас­статься с ним в доб­рых от­но­ше­ни­ях, впол­не ве­ря, что ес­ли он ум­рет со зло­бой про­тив ко­го-ни­будь, то возв­ра­тит­ся сно­ва и при­чи­нит ка­кое-ни­будь бедст­вие это­му ли­цу или близ­ко­му ему че­ло­ве­ку. В этом час­то ус­мат­ри­ва­лась при­чи­на бо­лез­ни или смер­ти: дух умер­ше­го че­ло­ве­ка возв­ра­ща­ет­ся на зем­лю и, по­се­лив­шись в го­ло­ве, гру­ди или же­луд­ке че­ло­ве­ка, при­чи­ня­ет ему бо­лезнь и смерть. В зак­лю­че­ние нуж­но за­ме­тить, что бо­лез­нет­вор­ные ду­ши умер­ших - это те же са­мые ду­ши, ко­то­рые при бо­лее бла­гоп­ри­ят­ных обс­то­ятельствах вхо­дят в жи­вых и че­рез пос­редст­во ка­ко­го-ни­будь чле­на семьи предс­ка­зы­ва­ют бу­ду­щие со­бы­тия и уп­рав­ля­ют се­мей­ны­ми де­ла­ми. В По­ли­не­зии на ост­ро­вах То­ва­ри­щест­ва и Ге­ор­га злые де­мо­ны нис­по­сы­ла­ют­ся кор­чить и му­чить лю­дей су­до­ро­га­ми и ис­те­ри­чес­ки­ми при­пад­ка­ми, тер­зать нес­част­ных больных как бы за­зуб­рен­ны­ми крючьями или кру­тить и вя­зать в уз­лы их внут­рен­нос­ти, по­ка жерт­ва не ум­рет в жес­то­ких му­че­ни­ях.

    На Дальнем Вос­то­ке су­мас­шед­шие пользу­ют­ся большим ува­же­ни­ем как лю­ди, по­се­щен­ные бо­гом, а иди­оты обя­за­ны мяг­кос­ти об­хож­де­ния с ни­ми убеж­де­нию в их сверхъестест­вен­ном на­итии. Там, как и в дру­гих мес­тах, где культу­ра сто­ит на низ­кой сту­пе­ни раз­ви­тия, до сих пор еще сох­ра­ни­лось преж­нее ве­ро­ва­ние, ко­то­рое у об­ра­зо­ван­ных лю­дей пе­реш­ло в из­вест­ный шут­ли­вый си­но­ним иди­ота - «бла­жен­ный».

    Этнография Аме­ри­ки ука­зы­ва­ет ма­ло­культур­ные пле­ме­на, при­пи­сы­ва­ющие бо­лез­ни дей­ст­вию злых ду­хов. Так, да­ко­та ду­ма­ют, что ду­хи на­ка­зы­ва­ют лю­дей за дур­ные пос­туп­ки, осо­бен­но за не­со­вер­ше­ние об­ря­дов по умер­шим. Эти ду­хи об­ла­да­ют спо­соб­ностью по­сы­лать в те­ло че­ло­ве­ка дух лю­бо­го су­щест­ва или пред­ме­та, нап­ри­мер дух мед­ве­дя, ме­ня, че­ре­па­хи, ры­бы, де­ре­ва, кам­ня, по­кой­ни­ка; эти ду­хи, вхо­дя в че­ло­ве­ка, при­чи­ня­ют ему бо­лез­ни. Вра­че­ва­ние зак­лю­ча­ет­ся в том, что зна­харь про­из­но­сит над больным зак­ли­на­ния, по­ет «Ге-ле-ли-ла» под ак­ком­па­не­мент тре­щот­ки из тык­вы, на­пол­нен­ной мел­ки­ми ша­ри­ка­ми, тор­жест­вен­но выс­тав­ля­ет на­по­каз сим­во­ли­чес­кое изоб­ра­же­ние во­шед­ше­го су­щест­ва, сде­лан­ное из дре­вес­ной ко­ры, вы­са­сы­ва­ет больное мес­то, что­бы изв­лечь от­ту­да ду­ха, и стре­ля­ет из ружья, ког­да, по его мне­нию, дух вы­хо­дит. По­доб­ные при­емы бы­ли в пол­ном хо­ду в Вест-Индии во вре­ме­на Ко­лум­ба. Мо­нах Ро­ман Па­не упо­ми­на­ет в сво­ем курьезном рас­ска­зе, как ту­зем­ный кол­дун сни­ма­ет с ног па­ци­ен­та бо­лез­ни (по­доб­но то­му, как сни­ма­ют­ся пан­та­ло­ны), вы­хо­дит за две­ри, от­го­ня­ет ду­ха ду­но­ве­ни­ем и по­сы­ла­ет его в го­ры или в мо­ре. Це­ре­мо­ния за­кан­чи­ва­ет­ся обык­но­вен­но вы­са­сы­ва­ни­ем больно­го мес­та и во­об­ра­жа­емым изв­ле­че­ни­ем кам­ня, кус­ка мя­са или дру­го­го пред­ме­та, ко­то­рые бы­ли вло­же­ны в больно­го пок­ро­ви­тельству­ющим ему ду­хом или бо­жест­вом (це­ми) в на­ка­за­ние за то, что он не пост­ро­ил ему хра­ма или пре­неб­ре­гал мо­лит­ва­ми и при­но­ше­ни­ями. Па­та­гон­цы ду­ма­ют, «что вся­кий больной че­ло­век одер­жим де­мо­ном. По­это­му их вра­чи при­но­сят к пос­те­ли больно­го ба­ра­бан с изоб­ра­жен­ны­ми на нем де­мо­на­ми и ба­ра­ба­нят с целью изг­нать из те­ла зло­го ду­ха, при­чи­ня­юще­го бо­лезнь».

    В Аф­ри­ке, по фи­ло­софс­ким воз­зре­ни­ям ба­су­то и зу­лу­сов, при­чи­на­ми бо­лез­ней яв­ля­ют­ся ду­хи умер­ших, вхо­дя­щие в че­ло­ве­ка для то­го, что­бы приз­вать его к се­бе или по­бу­дить к при­но­ше­ни­ям пи­щи в пользу умер­ших. Эти ду­хи уз­на­ют­ся кол­ду­на­ми или са­мим па­ци­ен­том, ко­то­рый ви­дит во сне ду­ха умер­ше­го, при­шед­ше­го его му­чить. Пле­ме­на Кон­го по­доб­ным же об­ра­зом по­ла­га­ют, что бо­лез­ни и смерть при­чи­ня­ют­ся ду­ша­ми умер­ших, прев­ра­ща­ющи­ми­ся в мо­гу­щест­вен­ных ду­хов. В си­лу это­го ис­кус­ство вра­че­ва­ния в ука­зан­ных рай­онах прев­ра­ща­ет­ся в чис­то ре­ли­ги­оз­ные об­ря­ды, зак­лю­ча­ющи­еся в уми­лос­ти­ви­тельных жерт­вах и мо­лит­вах те­ням, про­из­во­дя­щим бо­лез­ни. Ба­ро­лон­го пок­ло­ня­ют­ся ду­шев­но­больным как лю­дям, сос­то­ящим под не­пос­редст­вен­ным вли­яни­ем бо­жест­ва, а в Вос­точ­ной Аф­ри­ке по­ме­ша­тельство и иди­отизм объясня­ют­ся весьма прос­то: «В нем си­дят де­мо­ны». За­пад­но­аф­ри­канс­кие нег­ры, пред­по­ла­гая, что вся­кий бо­лез­нен­ный при­па­док про­из­во­дит­ся ка­ким-ни­будь ду­хов­ным су­щест­вом, не без са­мо­до­вольства при­пи­сы­ва­ют се­бе спо­соб­ность уз­на­вать, ка­кой имен­но дух при­чи­нил бо­лезнь и за что. По их мне­нию, па­ци­ент или пре­неб­рег обя­зан­нос­тя­ми от­но­си­тельно сво­его «вонг», или ду­ха фе­ти­ша, ко­то­рый отомс­тил ему за это бо­лезнью; или в де­ло за­ме­шан его лич­ный дух - пок­ро­ви­тель «кла», ко­то­рый на об­ра­щен­ные к не­му просьбы объясня­ет, что больной не был к не­му дос­та­точ­но поч­ти­те­лен. Или это мо­жет быть «си­за», дух ка­ко­го-ни­будь умер­ше­го че­ло­ве­ка, из­би­ра­юще­го та­кой путь, же­лая дать знать, что ему нуж­но зо­ло­тое ук­ра­ше­ние, ко­то­рое он, уми­рая, ос­та­вил. Средст­ва вра­че­ва­ния долж­ны, ко­неч­но, иметь целью удов­лет­во­ре­ние тре­бо­ва­ни­ям ду­ха.

    Другая раз­но­вид­ность уче­ния нег­ров о ду­хах бо­лез­ней предс­тав­ле­на в сле­ду­ющем со­об­ще­нии о Гви­нее мис­си­оне­ра Дж. Л. Уил­со­на: «Одер­жи­мость бе­са­ми здесь вещь обык­но­вен­ная, и при­пад­ки, в ко­то­рых она вы­ра­жа­ет­ся, нес­колько по­хо­жи на опи­сан­ные в Но­вом за­ве­те. Ди­кие жес­ты, кон­вульсии, пе­на у рта, про­яв­ле­ние сверхъестест­вен­ной си­лы, бе­шенст­ва, тер­за­ние собст­вен­но­го те­ла, скре­жет зу­бов­ный и дру­гие по­доб­ные при­пад­ки ука­зы­ва­ют в каж­дом слу­чае, где пред­по­ла­га­ет­ся дьявольское на­важ­де­ние». Не­од­нок­рат­ные за­ме­ча­ния мно­гих пу­те­шест­вен­ни­ков, что спи­ри­ту­алис­ти­чес­кая те­ория бо­лез­ней в зна­чи­тельной сте­пе­ни ме­ша­ла прог­рес­су ме­ди­ци­ны у при­ми­тив­ных пле­мен, без сом­не­ния, спра­вед­ли­вы. Так, у пле­мен бо­до и дги­маль в Се­ве­ро-Вос­точ­ной Ин­дии, при­пи­сы­ва­ющих вся­кую бо­лезнь бо­жест­ву, му­ча­юще­му че­ло­ве­ка за ка­кой-ни­будь грех или не­соб­лю­де­ние пра­вил бла­го­чес­тия, зак­ли­на­те­ли уга­ды­ва­ют, ка­кое бо­жест­во ос­корб­ле­но, и уми­лос­тив­ля­ют его при­не­се­ни­ем в жерт­ву свиньи. Эти зак­ли­на­те­ли сос­тав­ля­ют класс жре­цов, и они - единст­вен­ные на­род­ные вра­чи. Там, где гос­подст­во­ва­ло расп­рост­ра­нен­ное по все­му све­ту уче­ние о бо­лез­нет­вор­ных де­мо­нах, в уме че­ло­ве­ка ед­ва ли име­лось мес­то для мыс­ли о ле­карст­вах и ди­ете.

    Случаи, ког­да бо­лез­нен­ная одер­жи­мость ду­ха­ми пе­ре­хо­дит в про­ри­ца­ние, свя­за­ны в осо­бен­нос­ти с ис­те­ри­чес­ки­ми, кон­вульсив­ны­ми и эпи­леп­ти­чес­ки­ми стра­да­ни­ями. Бэк­га­уз опи­сы­ва­ет тас­ма­ний­ско­го кол­ду­на «с при­пад­ка­ми спаз­ма­ти­чес­ко­го сок­ра­ще­ния груд­ных мышц, ко­то­рые он при­пи­сы­вал, как и все во­об­ще бо­лез­ни, де­мо­ну». Эта бо­лезнь слу­жи­ла для всех до­ка­за­тельством его вдох­но­вен­нос­ти. В то вре­мя как д-р Мэ­сон про­из­но­сил про­по­ведь близ язы­чес­ко­го се­ле­ния Пуо, с од­ним из слу­ша­те­лей сде­лал­ся при­па­док па­ду­чей бо­лез­ни: на не­го со­шел се­мей­ный дух, что­бы че­рез не­го зап­ре­тить на­ро­ду слу­шать мис­си­оне­ра, и он на­рас­пев, как бе­зум­ный, про­из­нес это зап­ре­ще­ние. Этот че­ло­век впос­ледст­вии об­ра­тил­ся в хрис­ти­анст­во и го­во­рил мис­си­оне­ру, что он «не мо­жет от­дать се­бе от­че­та в сво­их преж­них дей­ст­ви­ях, но что ему в са­мом де­ле ка­за­лось, как буд­то го­во­рил дух и он дол­жен был пе­ре­да­вать со­об­ща­емое им». В стра­не ка­ре­нор проц­ве­та­ют ту­зем­ные «уи», про­ро­ки, функ­ции ко­то­рых зак­лю­ча­ют­ся в том, что­бы- до­вес­ти се­бя до воз­мож­нос­ти ви­деть ото­шед­ших ду­хов, по­се­щать их от­да­лен­ные жи­ли­ща и да­же при­зы­вать их об­рат­но к те­лу, т. е. воск­ре­шать мерт­вых. Эти про­ро­ки всег­да очень нерв­ные, впе­чат­ли­тельные лю­ди, вро­де ме­ди­умов, и, де­лая про­ри­ца­ния, они в са­мом де­ле впа­да­ют в су­до­ро­ги.

    Чрезвычайно по­учи­те­лен рас­сказ д-ра Кол­ле­у­эя о про­ри­ца­те­лях у зу­лу­сов. При­пад­ки, ко­то­рым они под­вер­же­ны, при­пи­сы­ва­ют­ся по­се­ще­нию «ама­тон­го», ду­ха­ми пред­ков. Бо­лезнь эта очень обыч­на. У не­ко­то­рых она про­хо­дит са­ма со­бой, дру­гие из­го­ня­ют при­чи­нив­ше­го ее ду­ха, а третьи пре­дос­тав­ля­ют бо­лезнь ес­тест­вен­но­му те­че­нию и де­ла­ют­ся про­ри­ца­те­ля­ми по про­фес­сии. Их спо­соб­ность отыс­ки­вать скры­тые ве­щи и со­об­щать са­мые, по-ви­ди­мо­му, не­дос­туп­ные све­де­ния зас­ви­де­тельство­ва­на все­ми ту­зем­ца­ми, от ко­то­рых в то же вре­мя не ус­кольза­ют ни их хит­рос­ти, ни их ошиб­ки. Са­мое обс­то­ятельное опи­са­ние бо­лез­нен­но­го сос­то­яния при­над­ле­жит од­но­му ис­те­ри­чес­ко­му ду­хо­вид­цу, на­хо­див­ше­му­ся в «сос­то­янии, пред­шест­ву­ющем спо­соб­нос­ти про­ри­ца­ния». Этот че­ло­век опи­сы­ва­ет об­ще­из­вест­ный при­па­док ис­те­рии: «Ощу­ще­ние страш­ной тя­жес­ти, под­ни­ма­ющей­ся вверх по те­лу к пле­чам, жи­вые гре­зы, предс­тав­ле­ние на­яву пред­ме­тов, ко­то­рые ис­че­за­ют при приб­ли­же­нии к ним, по­яв­ле­ние в уме не­за­учен­ных гим­нов и ощу­ще­ние ле­та­ния по воз­ду­ху. Этот че­ло­век про­ис­хо­дил из се­мей­ст­ва, чле­ны ко­то­ро­го от­ли­ча­лись большой впе­чат­ли­тельностью и бы­ли зна­ха­ря­ми». В са­мом де­ле, лю­ди, склон­ные по при­ро­де к бо­лез­нен­ным при­пад­кам, как бы пред­наз­на­че­ны к то­му, что­бы быть ду­хо­вид­ца­ми и кол­ду­на­ми. У па­та­гон­цев лю­ди, стра­да­ющие па­ду­чей бо­лезнью или пляс­кой свя­то­го Вит­та, пред­наз­на­ча­ют­ся в вол­шеб­ни­ки, как лю­ди, изб­ран­ные са­ми­ми де­мо­на­ми, ко­то­рые, вой­дя в их те­ла, кор­чат и ло­ма­ют их. У си­бирс­ких пле­мен ша­ма­ны вы­би­ра­ют де­тей, склон­ных к кон­вульси­ям, как субъектов, на­ибо­лее при­год­ных для их про­фес­сий, ко­то­рая, та­ким об­ра­зом, мо­жет иног­да де­латься нас­ледст­вен­ной в се­мей­ст­вах, под­вер­жен­ных эпи­леп­сии. Так, уже на низ­ших сту­пе­нях раз­ви­тия культу­ры бо­лез­нен­ные эн­ту­зи­ас­ты на­чи­на­ют об­на­ру­жи­вать то сильное вли­яние на умы ок­ру­жа­ющих их лю­дей, ко­то­рое они сох­ра­ня­ют во все ис­то­ри­чес­кие вре­ме­на.

    Болезненные яв­ле­ния про­ри­ца­ния вы­зы­ва­ют­ся всег­да ра­ди из­вест­ных це­лей, при этом при­сяж­ные кол­ду­ны обык­но­вен­но впа­да­ют в пре­уве­ли­че­ния или да­же в прос­тое прит­ворст­во. В от­дельных слу­ча­ях ме­ди­ум мо­жет нас­только сильно про­ник­нуться мыслью, буд­то ов­ла­дев­ший им дух в са­мом де­ле го­во­рит че­рез не­го, что мо­жет не только наз­вать ду­ха по име­ни, го­во­рить в со­от­ветст­вии с его ха­рак­те­ром, но да­же из­ме­нять свой го­лос со­об­раз­но с ха­рак­те­ром ду­ха. Эта пос­лед­няя спо­соб­ность, от­но­ся­ща­яся к чре­во­ве­ща­тельству в его древ­нем зна­че­нии, да­лее пе­ре­хо­дит, ко­неч­но, в чис­тый об­ман. Но имен­но то, что эти яв­ле­ния или вы­зы­ва­ют­ся ис­кус­ствен­но или восп­ро­из­во­дят­ся с на­ме­рен­ным об­ма­ном, сви­де­тельству­ет ско­рее в пользу на­шей мыс­ли, чем про­тив нее. Дей­ст­ви­тельные или прит­вор­ные чер­ты одер­жи­мос­ти про­ри­ца­те­лей в лю­бом слу­чае слу­жат разъясне­ни­ем на­род­но­го ве­ро­ва­ния. Па­та­гонс­кий кол­дун, прис­ту­пая к де­лу, бьет в ба­ра­бан и вер­тит тре­щот­ку до тех пор, по­ка с ним не де­ла­ет­ся дей­ст­ви­тельный или мни­мый эпи­леп­ти­чес­кий при­па­док. Тог­да дух, во­шед­ший в не­го, на­чи­на­ет от­ве­чать на воп­ро­сы сла­бым, глу­хим го­ло­сом. В Юж­ной Ин­дии и на Цей­ло­не так на­зы­ва­емые бес­но­ва­тые пля­су­ны до­во­дят се­бя до па­рок­сиз­ма, что­бы прий­ти во вдох­но­вен­ное сос­то­яние, не­об­хо­ди­мое им для ле­че­ния больных. Та­ким же об­ра­зом в ре­зульта­те пля­сок под му­зы­ку и пе­ние ок­ру­жа­ющих на жре­цов пле­ме­ни бо­до на­хо­дит при­па­док бе­зум­но­го ис­ступ­ле­ния, во вре­мя ко­то­ро­го бо­жест­во нис­хо­дит в жре­ца и на­чи­на­ет про­ри­цать че­рез не­го. На Кам­чат­ке жен­щи­ны-ша­ма­ны про­ро­чест­ву­ют, ког­да Бил­лу­кай вхо­дит в них при гро­ме и мол­нии. Они восп­ри­ни­ма­ют ду­ха с воск­ли­ца­ни­ем: «Тш!», зу­бы их сту­чат как в ли­хо­рад­ке, и они де­ла­ют­ся Спо­соб­ны­ми про­ри­цать. В пле­ме­ни синг­фо в Юго-Вос­точ­ной Азии зак­ли­на­тель, или «нат­цо», при­дя к больно­му, при­зы­ва­ет «нат», или де­мо­на, ду­шу умер­ше­го ино­зем­но­го кня­зя, ко­то­рая вхо­дит в не­го и да­ет тре­бу­емые от­ве­ты.

    На ост­ро­вах Ти­хо­го оке­ана ду­хи умер­ших вхо­дят на вре­мя в те­ла жи­вых, что­бы, вдох­но­вив их, зас­та­вить предс­ка­зать бу­ду­щие со­бы­тия или ис­пол­нить ка­кие-ли­бо ве­ле­ния выс­ших бо­жеств. Луч­шие опи­са­ния симп­то­мов одер­жи­мос­ти ду­хом про­ри­ца­ния у ди­ка­рей от­но­сят­ся имен­но к этой час­ти све­та. Фид­жий­ский жрец си­дит сре­ди глу­бо­ко­го мол­ча­ния, ус­та­вив взгляд на ук­ра­ше­ние из ки­то­во­го уса. Че­рез нес­колько ми­нут он на­чи­на­ет дро­жать. В ли­це и ко­неч­нос­тях по­яв­ля­ют­ся сла­бые по­дер­ги­ва­ния, ко­то­рые уси­ли­ва­ют­ся до жес­то­ких су­до­рог, соп­ро­вож­да­ющих­ся взду­ти­ем вен, бре­дом и сто­на­ми. В это вре­мя в не­го вхо­дит бо­жест­во, и про­ри­ца­тель, с вра­ща­ющи­ми­ся, вы­пу­чен­ны­ми гла­за­ми, блед­ным ли­цом и по­си­нев­ши­ми гу­ба­ми, об­ли­ва­ясь по­том, выс­ка­зы­ва­ет не­ес­тест­вен­ным го­ло­сом во­лю бо­жест­ва. За­тем при­па­док сти­ха­ет, про­ри­ца­тель ту­по гля­дит вок­руг се­бя, а бо­жест­во возв­ра­ща­ет­ся в стра­ну ду­хов. На Санд­ви­че­вых ост­ро­вах, где бог Оро из­ре­кал та­ким же об­ра­зом свою во­лю, его жрец пе­рес­та­вал дей­ст­во­вать и го­во­рить как сво­бод­ное су­щест­во, но с су­до­ро­га­ми в ко­неч­нос­тях, со страш­ны­ми, ис­ка­жен­ны­ми чер­та­ми, ди­ки­ми, не­под­виж­ны­ми, бес­смыс­лен­ны­ми гла­за­ми, с пе­ной на гу­бах ка­тал­ся по зем­ле и воз­ве­щал во­лю во­шед­ше­го в не­го бо­га ди­ки­ми, рез­ки­ми и бес­связ­ны­ми зву­ка­ми, ко­то­рые ту­ман­но ис­тол­ко­вы­ва­лись ок­ру­жа­ющи­ми жре­ца­ми на­ро­ду. На ост­ро­ве Та­ити час­то за­ме­ча­ли, что лю­ди, не от­ли­чав­ши­еся в обыч­ном сос­то­янии ни та­лан­та­ми, ни крас­но­ре­чи­ем, в при­пад­ках су­до­рож­но­го бре­да го­во­ри­ли це­лые ре­чи серьезно и воз­вы­шен­но, со­об­щая во­лю и от­ве­ты бо­гов или предс­ка­зы­вая бу­ду­щее с по­мощью хо­ро­шо пост­ро­ен­ных фраз, пол­ных по­эти­чес­ких об­ра­зов и ме­та­фор, свой­ст­вен­ных ора­то­ру по про­фес­сии. Но как только при­па­док про­хо­дил и здра­вый рас­су­док возв­ра­щал­ся, дар про­ро­чест­ва ис­че­зал.

    Наконец, аф­ри­канс­кий про­ри­ца­тель яв­ля­ет­ся, по опи­са­ни­ям, пер­во­быт­ным чре­во­ве­ща­те­лем с яс­ны­ми приз­на­ка­ми бо­лез­нен­но­го прит­ворст­ва. В Со­фа­ле пос­ле пог­ре­бе­ния ко­ро­ля ду­ша его вхо­ди­ла в кол­ду­на и го­ло­сом, зна­ко­мым всем ок­ру­жа­ющим, да­ва­ла но­во­му мо­нар­ху со­ве­ты, как уп­рав­лять на­ро­дом. В од­ном опи­са­нии, сде­лан­ном лет око­ло ста то­му на­зад, рас­ска­зы­ва­ет­ся, как од­на нег­ри­тян­ка, жри­ца фе­ти­ша в Гви­нее, да­ва­ла от­ве­ты че­ло­ве­ку, при­хо­див­ше­му со­ве­то­ваться с ней. Она си­де­ла на зем­ле, скор­чив­шись, утк­нув го­ло­ву в ко­ле­ни и зак­рыв ли­цо ру­ка­ми, по­ка фе­тиш не вдох­но­вит ее. Тог­да, с пе­ной у рта, она на­чи­на­ла су­до­рож­но и тя­же­ло ды­шать. При­шед­ший мог те­перь об­ра­титься к ней с воп­ро­са­ми: «Выз­до­ро­ве­ет ли от бо­лез­ни мой друг или брат? Что дать мне те­бе, что­бы из­ба­вить его от бо­лез­ни?» и т. д. Жри­ца от­ве­ча­ла тон­ким, свис­тя­щим го­ло­сом на ста­рин­ном на­ре­чии пред­ков, и воп­ро­ша­ющий по­лу­чал при­ка­за­ние или убить бе­ло­го пе­ту­ха и по­ло­жить его на пе­рек­рес­ток, или свя­зать его и пре­дос­та­вить фе­ти­шу, или прос­то вбить в зем­лю дю­жи­ну де­ре­вян­ных кольев, что­бы за­рыть вмес­те с ним бо­лезнь.

    Явления одер­жи­мос­ти бе­са­ми у вар­ва­ров и ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов не тре­бу­ют под­роб­но­го опи­са­ния, предс­тав­ляя со­бой не бо­лее как про­дол­же­ние тех же яв­ле­ний у ди­ка­рей. И в этом слу­чае все го­во­рит в пользу то­го, что те­ория одер­жи­мос­ти есть са­мо­быт­ный про­дукт низ­шей культу­ры, пос­те­пен­но вы­тес­ня­емый ме­ди­ци­ной. Наб­лю­дая за этой те­ори­ей на сред­ней и выс­шей сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции, мы спер­ва за­ме­ча­ем стрем­ле­ние ог­ра­ни­чи­вать сфе­ру ее при­ме­не­ния лишь не­ко­то­ры­ми бо­лез­ня­ми, пре­иму­щест­вен­но свя­зан­ны­ми с умо­по­ме­ша­тельством, - эпи­леп­си­ей, ис­те­ри­ей, бре­дом, сла­бо­уми­ем, бе­шенст­вом. За­тем вследст­вие пос­то­ян­но­го про­ти­во­дей­ст­вия со сто­ро­ны вра­чей ис­че­за­ет и это стрем­ле­ние.

    У на­ро­дов Юго-Вос­точ­ной Азии одер­жи­мость бе­са­ми креп­ко дер­жит­ся, по край­ней ме­ре, в на­род­ном ве­ро­ва­нии. Ки­та­ец, стра­да­ющий го­ло­вок­ру­же­ни­ями, не­воз­мож­ностью вла­деть чле­на­ми или дру­гой не­объясни­мой бо­лезнью, убеж­ден, что на не­го или по­дей­ст­во­вал злоб­ный де­мон, или что он на­ка­зан за ка­кой-ни­будь прос­ту­пок про­тив из­вест­но­го бо­жест­ва, ко­то­рое он да­же мо­жет наз­вать, или ис­пор­чен сво­ей же­ной в преж­нем су­щест­во­ва­нии, дух ко­то­рой пос­ле дол­гих по­ис­ков на­ко­нец на­шел его. Зак­ли­на­ния, ко­неч­но, и здесь в хо­ду, и ес­ли злой дух выг­нан из че­ло­ве­ка, то он осо­бен­но лег­ко вхо­дит в ок­ру­жа­ющих. От­сю­да обыч­ная там по­го­вор­ка: «Празд­ных зри­те­лей не долж­но быть при зак­ли­на­ни­ях». Га­да­ние при пос­редст­ве одер­жи­мых ду­ха­ми ме­ди­умов весьма расп­рост­ра­не­но в Ки­тае. Сю­да от­но­сит­ся, нап­ри­мер, слу­чай, ког­да жен­щи­на-ме­ди­ум са­дит­ся за стол и пог­ру­жа­ет­ся в со­зер­ца­тельное сос­то­яние, по­ка в ее те­ло не вой­дет ду­ша то­го умер­ше­го, от ко­то­ро­го же­ла­ют по­лу­чить вес­ти и ко­то­рый тог­да че­рез ме­ди­ума на­чи­на­ет го­во­рить с ок­ру­жа­ющи­ми. Та­ко­вы же про­ри­ца­ния ме­ди­ума-муж­чи­ны, в ко­то­ро­го пос­ле при­зы­вов и мес­ме­ри­чес­ких при­емов вхо­дит бо­жест­во, при­да­вая ему при этом бо­жест­вен­ный вид и осан­ку.

    В Бир­ме дух бо­лот­ной ли­хо­рад­ки на­па­да­ет на лю­дей, про­хо­дя­щих че­рез его вла­де­ния, и тря­сет их до тех пор, по­ка они не из­ба­вят­ся от не­го зак­ли­на­ни­ями. При­пад­ки па­ду­чей бо­лез­ни и апоп­лек­сия про­из­во­дят­ся дру­ги­ми ду­ха­ми. Пляс­ка жен­щин, одер­жи­мых бе­са­ми, ле­чит­ся тем, что врач пок­ры­ва­ет пе­ле­ной го­ло­ву больной и на­чи­на­ет сильно бить одер­жи­мую пал­кой в уве­рен­нос­ти, что уда­ры чувст­ву­ют­ся не ею, а де­мо­ном. Дух удер­жи­ва­ет­ся от бегст­ва за­кол­до­ван­ной уз­ло­ва­той ве­рев­кой, ко­то­рая на­ки­ды­ва­ет­ся на шею бес­но­ва­той. Ког­да по­бои до­ве­ли де­мо­на до то­го, что он на­чи­на­ет го­во­рить го­ло­сом больной и объявля­ет свое имя, то ис­це­ли­тель от­пус­ка­ет его на во­лю или же на­чи­на­ет да­вить но­га­ми жи­во­то­дер­жи­мой, по­ка не за­топ­чет де­мо­на до смер­ти.

    В ка­чест­ве при­ме­ра при­зы­ва­ний ду­ха и при­но­ше­ний ему дос­та­точ­но бу­дет при­вес­ти ха­рак­тер­ный рас­сказ д-ра Бас­ти­ана. В Бен­га­лии с од­ним по­ва­ром слу­чил­ся апоп­лек­си­чес­кий удар. Его же­на, бир­ман­ка, объяви­ла, что бо­лезнь бы­ла спра­вед­ли­вым на­ка­за­ни­ем для не­го, так как без­бож­ник, каж­дый день за­ку­пая на рын­ке про­ви­зию фун­та­ми, нес­мот­ря на ее просьбы, ни­ког­да не хо­тел уде­лить да­же ку­соч­ка мя­са ду­ху - пок­ро­ви­те­лю го­ро­да. Как доб­рая же­на, она, од­на­ко, де­ла­ла те­перь для стра­да­юще­го му­жа все, что мог­ла. Кла­ла под­ле не­го для «на­та» куч­ки ок­ра­шен­но­го ри­са и на­де­ла ему на пальцы кольца с мо­лит­ва­ми, об­ра­щен­ны­ми к ос­корб­лен­но­му бо­жест­ву: «О не мучь его! От­пус­ти его! Не дер­жи его так креп­ко! Я дам те­бе ри­са! О, как он вку­сен!» Нас­колько буд­дизм приз­на­ет та­кие воз­зре­ния, мож­но зак­лю­чить из офи­ци­альных воп­ро­сов, пред­ла­га­емых кан­ди­да­там на зва­ние мо­на­хов или жре­цов. «Не под­вер­жен ли ты умо­по­ме­ша­тельству или дру­гой бо­лез­ни, при­чи­ня­емой ве­ли­ка­на­ми, кол­дуньями или злы­ми ду­ха­ми ле­сов и гор?»

    В пре­де­лах бри­танс­ких вла­де­ний Ин­дии мож­но до сих пор изу­чать на де­ле те­орию одер­жи­мос­ти бе­са­ми и от­но­ся­щи­еся к ней об­ря­ды зак­ли­на­ний. Здесь вся­кое вне­зап­ное за­бо­ле­ва­ние или нерв­ные при­пад­ки при­пи­сы­ва­ют­ся, как и в ста­ри­ну, ду­но­ве­нию или вхож­де­нию «бгу­та» - су­щест­ва, име­юще­го де­мо­ни­чес­кий ха­рак­тер. Ес­ли че­ло­ве­ка ис­пор­ти­ла и сде­ла­ла больным или по­ме­шан­ным ста­рая кол­дунья, то она от­ве­ча­ет из­нут­ри его те­ла, кто она и где жи­вет. В Ин­дии и те­перь мож­но ви­деть, как одер­жи­мые де­мо­на­ми во­пят, кор­чат­ся, бес­ну­ют­ся и да­же раз­ры­ва­ют свя­зы­ва­ющие их ве­рев­ки, по­ка на них не по­дей­ст­ву­ют зак­ли­на­ния. Тог­да бес­но­ва­ние прек­ра­ща­ет­ся, больной ту­по смот­рит кру­гом, взды­ха­ет, па­да­ет в из­не­мо­же­нии на зем­лю и при­хо­дит в се­бя. Здесь же мож­но ви­деть, как бо­жест­во зас­тав­ля­ют вхо­дить в те­ло лю­дей пу­тем воз­буж­да­ющих дви­же­ний, пе­ния и ку­ре­ний. Бо­жест­во про­яв­ля­ет свое при­сутст­вие обыч­ны­ми ис­те­ри­чес­ки­ми или эпи­леп­ти­чес­ки­ми при­пад­ка­ми и про­из­но­сит про­ри­ца­ния от сво­его бо­жест­вен­но­го ли­ца и име­ни го­ло­сом вдох­но­вен­но­го ме­ди­ума.

    Формулы для изг­на­ния злых ду­хов в древ­них ва­ви­лонс­ких и ас­си­рий­ских текс­тах сви­де­тельству­ют о том, что там бы­ло ши­ро­ко расп­рост­ра­не­но уче­ние о бо­лез­нет­вор­ных де­мо­нах. По­доб­ные же ве­ро­ва­ния су­щест­во­ва­ли в Древ­ней Гре­ции и Ри­ме. От них к нам пе­реш­ли вы­ра­же­ния вро­де «де­мо­ни­чес­кий». Так, у Го­ме­ра лю­дей, му­чи­мых осо­бен­но то­ми­тельны­ми бо­лез­ня­ми, тер­за­ет злоб­ный де­мон. «Эпи­леп­сия», как по­ка­зы­ва­ет са­мо сло­во в его зна­че­нии на гре­чес­ком язы­ке, обоз­на­ча­ла «схва­ты­ва­ние» больно­го сверхъестест­вен­ным су­щест­вом. Еще точ­нее этот ди­аг­ноз оп­ре­де­лял­ся в «ним­фо­леп­сии», где больно­го схва­ты­ва­ла или им ов­ла­де­ва­ла ним­фа. При­чин­ная связь меж­ду одер­жи­мостью бе­са­ми и умо­по­ме­ша­тельством или бре­дом бы­ла од­ной из ак­си­ом гре­чес­кой фи­ло­со­фии. Быть по­ме­шан­ным зна­чи­ло зак­лю­чать в се­бе зло­го ду­ха. Сок­рат го­во­рит о тех, кто от­ри­ца­ет су­щест­во­ва­ние де­мо­нов или ду­хов, что они са­ми бес­но­ва­тые. Алек­сандр при­пи­сы­вал вли­янию ос­корб­лен­но­го Ди­они­са не­удер­жи­мую ярость, во вре­мя ко­то­рой он в сос­то­янии опьяне­ния убил сво­его дру­га Кли­та. Бе­шенст­во (во­до­бо­язнь) так­же при­пи­сы­ва­лось одер­жи­мос­ти злым де­мо­ном. Рим­ля­не на­зы­ва­ли по­ме­шан­ных «пол­ны­ми ду­хов». Лю­ди, одер­жи­мые бе­са­ми, ди­ко гля­де­ли на ок­ру­жа­ющих, на гу­бах их бы­ла пе­на, и ду­хи го­во­ри­ли из­нут­ри их го­ло­са­ми. Си­ла зак­ли­на­те­лей бы­ла там так­же хо­ро­шо из­вест­на. Что ка­са­ет­ся одер­жи­мос­ти ду­ха­ми про­ри­ца­ния, то уче­ние об этом и об­ря­до­вая сто­ро­на про­ри­ца­ния проц­ве­та­ли в клас­си­чес­ком ми­ре, лишь нез­на­чи­тельно из­ме­нив­шись по срав­не­нию со вре­ме­нем низ­ше­го вар­варст­ва. Ес­ли бы при­вес­ти в Дель­фы[126] ост­ро­ви­тя­ни­на Ти­хо­го оке­ана и дать ему уви­деть су­до­рож­ные крив­ля­ния пи­фии и пос­лу­шать ее бе­ше­ные кри­ки, ему не приш­лось бы объяснять ни один из об­ря­дов - так по­хо­жи они на про­дук­ты его род­ной ди­карс­кой фи­ло­со­фии.

    Иудейское уче­ние об одер­жи­мос­ти ни­ког­да за свое дли­тельное су­щест­во­ва­ние не ока­зы­ва­ло та­ко­го пря­мо­го вли­яния на предс­тав­ле­ния ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра, ка­кое ока­за­ло на не­го упо­ми­на­ние об одер­жи­мос­ти бе­са­ми, со­дер­жа­ще­еся в Но­вом за­ве­те… Нет не­об­хо­ди­мос­ти при­во­дить здесь от­дельные мес­та из­вест­ных стра­ниц Еван­ге­лия и Де­яний апос­то­лов, где опи­сы­ва­ют­ся про­яв­ле­ния, в ко­то­рых лег­ко уга­ды­ва­ют­ся об­щеп­риз­нан­ные в древ­нос­ти симп­то­мы одер­жи­мос­ти. Рас­смат­ри­вая эти до­ку­мен­ты с эт­ног­ра­фи­чес­кой точ­ки зре­ния, мож­но лишь ска­зать, что они от слу­чая к слу­чаю, но впол­не оп­ре­де­лен­но ука­зы­ва­ют на то, что ев­реи и хрис­ти­ане в это вре­мя так­же ис­по­ве­до­ва­ли уче­ние, гос­подст­во­вав­шее за­дол­го до то­го и дол­го пос­ле то­го, и объясняв­шее одер­жи­мостью и бе­совс­ким на­важ­де­ни­ем симп­то­мы ма­нии, эпи­леп­сии, по­те­ри ре­чи, бре­да, про­ри­ца­ния и дру­гих бо­лез­нен­ных яв­ле­ний умст­вен­ной и фи­зи­чес­кой жиз­ни. Тру­ды сов­ре­мен­ных мис­си­оне­ров, по­доб­ные при­ве­ден­ным здесь, да­ют на­ибо­лее яр­кое до­ка­за­тельство сходст­ва этих «де­мо­ни­чес­ких» черт с те­ми, ко­то­рые мож­но еще наб­лю­дать у ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов.

    В пер­вые ве­ка хрис­ти­анст­ва слу­чаи одер­жи­мос­ти бе­са­ми осо­бен­но час­ты, и, ве­ро­ят­но, не по­то­му, что ани­мис­ти­чес­кая те­ория бо­лез­ней по­лу­чи­ла в то вре­мя не­обы­чай­ное раз­ви­тие, а по той прос­той при­чи­не, что гос­подст­во­вав­шее тог­да ре­ли­ги­оз­ное воз­буж­де­ние уси­ли­ва­ло воз­мож­ность по­доб­ных яв­ле­ний. Ста­рин­ные ду­хов­ные со­чи­не­ния опи­сы­ва­ют под име­на­ми «бес­но­ва­тых», «одер­жи­мых», «энер­гу­ме­нов» це­лый ряд лю­дей, в те­ла ко­то­рых все­ли­лись злые ду­хи, в ре­зульта­те че­го при­пад­ки у них час­то соп­ро­вож­да­лись сильны­ми су­до­ро­га­ми и кор­ча­ми, за ко­то­ры­ми сле­до­ва­ли то бес­но­ва­ние или по­ме­ша­тельство, то прис­ту­пы па­ду­чей бо­лез­ни и дру­гие стра­да­ния. Эти больные сос­тав­ля­ли осо­бую груп­пу чле­нов древ­ней хрис­ти­анс­кой об­щи­ны, и для них от­во­ди­лось в церк­вах осо­бое мес­то. Цер­ковь бы­ла глав­ней­шим убе­жи­щем этих нес­част­ных, на них ле­жа­ла обя­зан­ность уби­рать ее меж­ду бо­гос­лу­же­ни­ями, им ежед­нев­но при­но­си­ли ту­да пи­щу, и они на­хо­ди­лись под над­зо­ром осо­бых ду­хов­ных лиц, зак­ли­на­те­лей, обя­зан­ность ко­то­рых зак­лю­ча­лась в том, что­бы из­го­нять из них бе­сов мо­лит­ва­ми, зак­ли­на­ни­ями и на­ло­же­ни­ем рук. Что ка­са­ет­ся обыч­ных при­пад­ков одер­жи­мос­ти, то Юс­тин, Тер­тул­ли­ан и дру­гие пи­са­те­ли то­го вре­ме­ни под­роб­но опи­сы­ва­ют, как дьяво­лы, вхо­дя в те­ла лю­дей, рас­стра­ива­ют те­лес­ное и ду­шев­ное здо­ровье, по­буж­да­ют их бро­дить по клад­би­щам и по­вер­га­ют на зем­лю в кор­чах и с пе­ной на гу­бах, как они вык­ри­ки­ва­ют свои дьявольские име­на го­ло­сом одер­жи­мо­го и как за­тем, по­беж­ден­ные си­лой зак­ли­на­ний или уда­ра­ми, на­но­си­мы­ми их жерт­вам, они по­ки­да­ют те­ла, в ко­то­рые вош­ли.

    Так как этот пред­мет зна­ком вся­ко­му об­ра­зо­ван­но­му чи­та­те­лю, то я поз­во­лю се­бе не при­во­дить в де­та­лях всех от­но­ся­щих­ся сю­да сви­де­тельств, вар­варс­ких по сущ­нос­ти и бо­лее или ме­нее сгла­жен­ных ци­ви­ли­за­ци­ей лишь в не­ко­то­рых част­нос­тях. Для мо­ей це­ли - прос­ле­дить уче­ние об одер­жи­мос­ти ду­ха­ми и зак­ли­на­ни­ях че­рез сред­ние ве­ка до но­вей­ших вре­мен - дос­та­точ­но бу­дет нес­колько на­ибо­лее вы­да­ющих­ся при­ме­ров. За об­раз­чик ме­ди­цинс­ких воз­зре­ний мы мо­жем взять пред­пи­са­ния из «Ста­рин­но­го анг­лий­ско­го ле­чеб­ни­ка»: средст­во про­тив при­пад­ков, вы­зы­ва­емых мел­ки­ми бе­са­ми (т. е. про­тив кон­вульсий), есть пи­рог, ис­пе­чен­ный из мя­са бе­лой со­ба­ки с му­кой; средст­во для лю­дей, одер­жи­мых бе­са­ми, есть нас­той из­вест­ных трав на очи­щен­ном пи­ве с чес­но­ком и свя­той во­дой, ко­то­рый дол­жен быть ос­вя­щен во вре­мя обед­ни и вы­пит из цер­ков­но­го ко­ло­кольчи­ка. Фи­ло­софс­кие рас­суж­де­ния та­ко­го ро­да мож­но най­ти в со­чи­не­нии «Мо­лот ведьм», рас­ска­зы­ва­ющем о том, как де­мо­ны все­ля­ют­ся в лю­дей и при­чи­ня­ют бо­лез­ни. Эти све­де­ния со­дер­жат­ся в кни­ге, из­дан­ной под ре­дак­ци­ей Глен­ви­ля, - «По­беж­ден­ное волх­во­ва­ние». Ис­то­ри­чес­кие рас­ска­зы упо­ми­на­ют о кон­вульсив­ном яс­но­ви­дя­щем ду­хе, все­лив­шем­ся од­наж­ды в не­ко­его Ни­ко­лая Об­ри. Под вли­яни­ем зак­ли­на­ний епис­ко­па Ли­онс­ко­го дух этот са­мым по­учи­тельным об­ра­зом зас­ви­де­тельство­вал лжи­вость кальви­низ­ма. Мы уз­на­ем да­лее, что де­мон все­лил­ся в Кар­ла IV, фран­цузс­ко­го ко­ро­ля, и свя­щен­ник тщет­но пы­тал­ся заг­нать его в те­ла 12 ско­ван­ных лю­дей, ко­то­рые бы­ли пред­наз­на­че­ны для вме­ще­ния де­мо­на. В Эльбин­ге­ро­де од­на нем­ка в при­пад­ке зуб­ной бо­ли вы­ра­зи­ла же­ла­ние, что­бы дьявол во­шел к ней в зу­бы, и в нее в са­мом де­ле все­ли­лось це­лых шесть дьяво­лов, но­сив­ших, по их собст­вен­но­му приз­на­нию, сле­ду­ющие име­на: Schalk der Wahr­he­it, Wirk, Wi­derk­ra­ut, Mur­rha, Knip, Stup. В Ят­то­не в Ге­ор­га Лю­кин­са все­ли­лось од­наж­ды семь дьяво­лов. Они кор­чи­ли его, го­во­ри­ли, пе­ли, ла­яли по-со­бачьи и бы­ли изг­на­ны тор­жест­вен­ны­ми зак­ли­на­ни­ями се­ми ду­хов­ных лиц в брис­тольском со­бо­ре в 1788 г. Убе­ди­тельным до­ка­за­тельством то­го, что древ­нее воз­зре­ние про­дол­жа­ет сох­ра­няться и до сих пор, слу­жит то, что в Ев­ро­пе и в нас­то­ящем сто­ле­тии, на­чи­ная от Гре­ции и Ита­лии и кон­чая Фран­ци­ей, на­род при­пи­сы­ва­ет по­ме­ша­тельство и ис­те­ри­ку одер­жи­мос­ти ду­ха­ми и ле­чит их зак­ли­на­ни­ями со­вер­шен­но так же, как и в пер­во­быт­ные вре­ме­на. В 1861 г. в Мор­си­не, де­ре­вуш­ке к югу от Же­невс­ко­го озе­ра, раз­ви­лась эпи­де­мия бес­но­ва­ния, дос­той­ная по­се­ле­ний крас­но­ко­жих ин­дей­цев или нег­ри­тянс­ко­го царст­ва За­пад­ной Аф­ри­ки. Под вли­яни­ем зак­ли­на­ний су­евер­но­го па­те­ра эта эпи­де­мия уси­ли­лась до та­кой сте­пе­ни, что только в од­ной этой де­рев­не бы­ло 110 бес­но­ва­тых.

    В зак­лю­че­ние мож­но при­вес­ти при­мер из прак­ти­ки сов­ре­мен­но­го спи­ри­тиз­ма - при­мер, в ко­то­ром ме­ди­ум чувст­во­вал, что в не­го во­шел и че­рез не­го дей­ст­во­вал дух, чуж­дый его ду­ше. Уэст в Фи­ла­дельфии опи­сы­ва­ет, как не­кий одер­жи­мый ме­ди­ум вы­дер­жал ис­пы­та­ние ме­чом и за­тем упал без чувств. Ког­да он при­шел в се­бя, дух объявил из­нут­ри его, что он - ду­ша умер­ше­го пред­ка-свя­щен­ни­ка, сра­жав­ше­го­ся и умер­ше­го в Вой­не за не­за­ви­си­мость. В Анг­лии поч­ти не­из­вест­но яв­ле­ний одер­жи­мос­ти бе­са­ми, они рас­смат­ри­ва­ют­ся бо­гос­ло­ва­ми лишь с ис­то­ри­чес­кой точ­ки зре­ния. Из ре­ли­ги­оз­ных об­ря­дов анг­ли­канс­кой церк­ви иск­лю­че­ны тор­жест­вен­ные це­ре­мо­нии изг­на­ния бе­сов из тел одер­жи­мых - це­ре­мо­нии, ко­то­рые до сих пор сох­ра­ни­лись в ри­ту­але римс­кой церк­ви. Ес­ли в Анг­лии вре­мя от вре­ме­ни и по­яв­ля­ют­ся вдруг слу­хи о слу­ча­ях дьявольско­го на­важ­де­ния, то они пов­то­ря­ют­ся лишь га­зе­та­ми под руб­ри­кой «Су­еве­рия и об­ман». При же­ла­нии поз­на­ко­миться с уче­ни­ем об одер­жи­мос­ти бе­са­ми, его про­ис­хож­де­ни­ем и вли­яни­ем на че­ло­ве­чест­во нам сле­ду­ет об­ра­титься к са­мым низ­ким сту­пе­ням культу­ры, где это уче­ние гос­подст­ву­ет еще и до нас­то­яще­го вре­ме­ни.

    Легко по­нять, что из­ме­не­ние воз­зре­ний на этот пред­мет в сов­ре­мен­ном об­щест­ве ни­как не за­ви­сит от ис­чез­но­ве­ния той груп­пы при­пад­ков, ко­то­рые при­пи­сы­ва­лись древ­ни­ми фи­ло­со­фа­ми дьявольско­му на­важ­де­нию. Ис­те­рия, па­ду­чая бо­лезнь, бред, ма­ния и то­му по­доб­ные те­лес­ные и ду­шев­ные рас­строй­ст­ва про­дол­жа­ют су­щест­во­вать и те­перь. И они не только су­щест­ву­ют, но у ма­ло­культур­ных, а в не­ко­то­рых мест­нос­тях да­же и у культур­ных на­ро­дов при­пад­ки эти все еще объясня­ют­ся и ле­чат­ся так же, как и в древ­ние вре­ме­на. Я ед­ва ли впа­ду в пре­уве­ли­че­ние, ес­ли ска­жу, что в уче­ние о де­мо­ни­чес­кой одер­жи­мос­ти в его су­щест­вен­ных чер­тах ве­рит и те­перь еще доб­рая по­ло­ви­на че­ло­ве­чест­ва, ко­то­рая яв­ля­ет­ся, та­ким об­ра­зом, упор­ной пос­ле­до­ва­тельни­цей сво­их са­мых от­да­лен­ных и пер­во­быт­ных пред­ков. Мы обя­за­ны ци­ви­ли­за­ции, а имен­но вли­янию ме­ди­цинс­ких зна­ний, на­чав­ших раз­ви­ваться уже в клас­си­чес­кие вре­ме­на, тем, что древ­няя ани­мис­ти­чес­кая те­ория бо­лез­ней ма­ло-по­ма­лу ус­ту­пи­ла мес­то воз­зре­ни­ям, бо­лее сог­лас­ным с сов­ре­мен­ной на­укой.

    Переворот, про­ис­шед­ший в зна­ме­ни­той Гельской ко­ло­нии ду­шев­но­больных в Бельгии, ос­та­нет­ся нав­сег­да ха­рак­тер­ным при­ме­ром. В преж­ние вре­ме­на сю­да тол­па­ми при­во­ди­ли су­мас­шед­ших, что­бы ос­во­бож­дать их от бе­сов зак­ли­на­ни­ями в церк­ви свя­той Димф­ны. При­лив больны про­дол­жа­ет­ся и до сих пор, но вмес­то зак­ли­на­те­ля там дей­ст­ву­ет те­перь врач. Где бы и ког­да бы, од­на­ко, мы ни встре­ти­лись с по­пыт­ка­ми объяснить де­мо­ни­чес­ки­ми вли­яни­ями те стра­да­ния, ко­то­рые сов­ре­мен­ны­ми вра­ча­ми по­ни­ма­ют­ся со­вер­шен­но ина­че, ни­ког­да не сле­ду­ет от­но­ситься с пре­неб­ре­же­ни­ем к древ­не­му уче­нию и к его зна­че­нию в ис­то­рии. Как при­над­леж­ность низ­кой сту­пе­ни культу­ры, оно яв­ля­ет­ся впол­не ра­ци­ональной фи­ло­софс­кой по­пыт­кой объясне­ния па­то­ло­ги­чес­ких сос­то­яний. По­доб­но то­му как ме­ха­ни­чес­кая аст­ро­но­мия ма­ло-по­ма­лу вы­тес­ни­ла ани­мис­ти­чес­кие предс­тав­ле­ния, ме­ди­цинс­кая па­то­ло­гия за­ня­ла мес­то ани­мис­ти­чес­ко­го объясне­ния бо­лез­ней. В обо­их слу­ча­ях де­ятельность лич­ных ду­хов­ных су­ществ ус­ту­пи­ла мес­то дей­ст­вию ес­тест­вен­ных про­цес­сов.

    Теперь мы пе­ре­хо­дим к рас­смот­ре­нию дру­гой от­рас­ли низ­ших ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ний че­ло­ве­чест­ва - от­рас­ли, предс­тав­ля­ющей раз­ви­тие то­го же са­мо­го прин­ци­па спи­ри­ту­алис­ти­чес­ких вли­яний, с ко­то­рым мы поз­на­ко­ми­лись при изу­че­нии те­ории одер­жи­мос­ти. Я имею в ви­ду уче­ние о фе­ти­шиз­ме. Ког­да нес­колько сто­ле­тий то­му на­зад пор­ту­гальцы за­ме­ти­ли в За­пад­ной Аф­ри­ке то ува­же­ние, с ка­ким нег­ры от­но­си­лись к не­ко­то­рым пред­ме­там, нап­ри­мер де­ревьям, ры­бам, рас­те­ни­ям, пло­дам, кам­ням, зве­ри­ным ког­тям, пал­кам и пр., они очень удач­но срав­ни­ли эти пред­ме­ты с хо­ро­шо из­вест­ны­ми им са­мим аму­ле­та­ми, или та­лис­ма­на­ми, и наз­ва­ли их «fi­ti­co», или «ча­ра­ми», сло­вом, про­ис­хо­дя­щим от ла­тинс­ко­го «fac­ti­ti­us», в смыс­ле «ма­ги­чес­ки ис­кус­ный». Сов­ре­мен­ные фран­цу­зы и анг­ли­ча­не, за­имст­во­вав это сло­во от пор­ту­гальцев, пе­ре­де­ла­ми его в сло­во «фе­тиш».

    Президент де Бросс, один из са­мых ори­ги­нальных мыс­ли­те­лей прош­ло­го сто­ле­тия, бу­ду­чи по­ра­жен опи­са­ни­ем пок­ло­не­ния аф­ри­кан­цев раз­лич­ным обы­ден­ным пред­ме­там, ввел в упот­реб­ле­ние сло­во «фе­ти­шизм» в ви­де об­ще­го опи­са­тельно­го тер­ми­на. С то­го вре­ме­ни оно по­лу­чи­ло об­шир­ное расп­рост­ра­не­ние бла­го­да­ря то­му, что Конт вос­пользо­вал­ся им для обоз­на­че­ния об­щей те­ории пер­во­быт­ной ре­ли­гии, в ко­то­рой не­оду­шев­лен­ные пред­ме­ты рас­смат­ри­ва­ют­ся как оду­шев­лен­ные жизнью, по­доб­ной че­ло­ве­чес­кой. Мне ка­жет­ся, од­на­ко, бо­лее умест­ным упот­реб­лять для обоз­на­че­ния уче­ния о ду­хах по­ня­тие «ани­мизм», ос­тав­ляя за сло­вом «фе­ти­шизм» бо­лее уз­кий, вто­рос­те­пен­ный смысл, а имен­но уче­ние о ду­хах, воп­ло­щен­ных в тех или иных пред­ме­тах, или свя­зан­ных с ни­ми, или, на­ко­нец, дей­ст­ву­ющих че­рез их пос­редст­во. Мы бу­дем рас­смат­ри­вать фе­ти­шизм как пок­ло­не­ние пред­ме­там вплоть до «кус­ка де­ре­ва или кам­ня». От­сю­да он не­за­мет­но пе­ре­хо­дит в идо­ло­пок­лонст­во.

    Фетишем мо­жет быть лю­бой пред­мет. Впро­чем, из бес­ко­неч­но­го мно­жест­ва пред­ме­тов не ко всем мо­жет быть при­ло­же­на идея со­су­да, вмес­ти­ли­ща или ору­дия ду­хов­ных су­ществ. Пред­ме­ты мо­гут быть лишь прос­ты­ми зна­ка­ми, внеш­ним вы­ра­же­ни­ем иде­альных предс­тав­ле­ний или иде­альных су­ществ, так же как пальцы или пал­ки мо­гут слу­жить для вы­ра­же­ния чи­сел. Да­лее, они мо­гут быть сим­во­ли­чес­ки­ми вол­шеб­ны­ми ве­ща­ми, дей­ст­ву­ющи­ми че­рез во­об­ра­жа­емое пос­редст­во спе­ци­альных свойств, при­су­щих пред­ме­ту, по­доб­но то­му как же­лез­ное кольцо со­об­ща­ет кре­пость или яст­ре­би­ная но­га быст­ро­ту бе­га. На­ко­нец, не­ко­то­рые пред­ме­ты мо­гут рас­смат­ри­ваться без вся­кой оп­ре­де­лен­ной мыс­ли, прос­то как стран­ные ук­ра­ше­ния или ди­ко­ви­ны. Че­ло­ве­чес­кой при­ро­де во­об­ще свой­ст­вен­но стрем­ле­ние со­би­рать и вос­хи­щаться пред­ме­та­ми, за­ме­ча­тельны­ми по кра­со­те, фор­ме, дос­то­инст­вам или ред­кос­ти. Пол­ки эт­ног­ра­фи­чес­ких му­зе­ев за­пол­не­ны мас­сой пред­ме­тов, ко­то­рые при­ми­тив­ный че­ло­век счи­та­ет сок­ро­ви­ща­ми, уве­ши­вая се­бя ими: зу­бов, ког­тей, кор­ней, ягод, ра­ко­вин, кам­ней и пр.

    Фетиши из­би­ра­ют­ся пре­иму­щест­вен­но из по­доб­ных пред­ме­тов, и, оче­вид­но, их прив­ле­ка­тельность для ди­ка­ря со­вер­шен­но од­но­род­на с те­ми мо­ти­ва­ми, ко­то­рые до сих пор зас­тав­ля­ют су­евер­но­го крестьяни­на сбе­ре­гать раз­лич­ные курьезные без­дел­ки «на счастье». Впро­чем, это вле­че­ние да­ет се­бя знать и на го­раз­до бо­лее вы­со­ких сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции. В са­мом де­ле, меж­ду чувст­вом бла­го­го­ве­ния ос­тя­ка пе­ред ка­меш­ком, ко­то­рый он под­ни­ма­ет с зем­ли, страстью ки­тай­ца к со­би­ра­нию лю­бо­пыт­ных раз­но­вид­нос­тей че­ре­пашьих пан­ци­рей и вос­тор­гом анг­лий­ско­го кол­лек­ци­оне­ра ста­рой за­кал­ки при ви­де ра­ко­ви­ны, за­ви­той в об­рат­ную сто­ро­ну, есть мно­го об­ще­го. Нап­рав­ле­ние ума, ко­то­рое зас­та­ви­ло бы нег­ра Зо­ло­то­го Бе­ре­га за­вес­ти се­бе це­лый му­зей чу­до­вищ­ных и все­сильных фе­ти­шей, мог­ло бы по­бу­дить анг­ли­ча­ни­на сос­та­вить кол­лек­цию ред­ких поч­то­вых ма­рок или курьезных трос­тей. В страс­ти че­ло­ве­ка к не­нор­мальнос­тям и курьезам вы­ра­жа­ет­ся его стрем­ле­ние к чу­дес­но­му, ста­ра­ние ос­во­бо­диться от скуч­но­го чувст­ва ре­гу­ляр­нос­ти и од­но­об­ра­зия в при­ро­де.

    Если бы по от­но­ше­нию к при­ми­тив­ным об­щест­вам мы име­ли больше при­ме­ров, впол­не разъясня­ющих их воз­зре­ния на пред­ме­ты, к ко­то­рым они от­но­сят­ся с мис­ти­чес­ким ува­же­ни­ем, то нам в большем чис­ле слу­ча­ев и с большей не­сом­нен­ностью, не­же­ли те­перь, ста­ло бы яс­но, что в их умах эти пред­ме­ты долж­ны быть свя­за­ны с вли­яни­ем ду­хов, т. е. что они в стро­гом зна­че­нии сло­ва долж­ны быть фе­ти­ша­ми. Но и это­го еще не­дос­та­точ­но. Что­бы ус­та­но­вить за пред­ме­том зна­че­ние фе­ти­ша, нуж­ны яс­ные ука­за­ния на то, что, по мне­нию дан­но­го на­ро­да, дух воп­ло­щен в нем, или дей­ст­ву­ет че­рез не­го, или со­об­ща­ет­ся с людьми че­рез его пос­редст­во. Тре­бу­ет­ся так­же, что­бы дан­ный на­род во­об­ще смот­рел на этот пред­мет с ука­зан­ной точ­ки зре­ния. Или, на­ко­нец, нуж­ны до­ка­за­тельства, что дан­ный пред­мет оли­цет­во­ря­ет­ся, что к не­му об­ра­ща­ют­ся с ре­ча­ми, пок­ло­ня­ют­ся ему, мо­лят­ся, при­но­сят жерт­вы, бо­гот­во­рят его или, на­обо­рот, не­на­ви­дят, со­об­раз­но его прош­ло­му или бу­ду­ще­му от­но­ше­нию к пок­лон­ни­кам. Из при­ме­ров, ко­то­рые я при­ве­ду, мож­но бу­дет ви­деть, что они так или ина­че удов­лет­во­ря­ют пе­ре­чис­лен­ным ус­ло­ви­ям. При оп­ре­де­ле­нии точ­но­го зна­че­ния фе­ти­шей, по­чи­та­емых как ди­ка­ря­ми, так и бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми на­ро­да­ми, глав­ная труд­ность зак­лю­ча­ет­ся в ре­ше­нии воп­ро­са, при­пи­сы­ва­ет­ся ли чу­дес­ное дей­ст­вие фе­ти­ша це­ли­ком то­му ду­ху, ко­то­рый воп­ло­щен в пред­ме­те или свя­зан с ним, или ка­ко­му-ни­будь ме­нее оп­ре­де­лен­но­му вли­янию, про­яв­ля­юще­му­ся че­рез пос­редст­во пред­ме­та. В не­ко­то­рых слу­ча­ях это яс­но, но во мно­гих ос­та­ет­ся сом­ни­тельным.

    Для бо­лее точ­но­го по­ни­ма­ния при­ро­ды фе­ти­ша по­лез­но бро­сить взгляд на од­ну лю­бо­пыт­ную груп­пу воз­зре­ний, свя­зы­ва­ющих вся­кую бо­лезнь од­нов­ре­мен­но с вли­яни­ем ду­хов и с при­сутст­ви­ем в те­ле ка­ко­го-ни­будь ма­те­ри­ально­го пред­ме­та. В них со­дер­жит­ся це­лый ряд ука­за­ний на то, что, по предс­тав­ле­ни­ям ди­ка­ря, бо­лезнь или дей­ст­ви­тельный дух бо­лез­ни мо­гут быть воп­ло­ще­ны в пал­ке, кам­не или дру­гом по­доб­ном ве­щест­вен­ном пред­ме­те. У авст­ра­лий­ских ту­зем­цев кол­ду­ны пос­редст­вом раз­лич­ных при­емов и ма­ни­пу­ля­ций изв­ле­ка­ют из сво­его те­ла ма­ги­чес­кую эс­сен­цию, на­зы­ва­емую «бой­лиа», ко­то­рую они мо­гут ввес­ти в те­ло па­ци­ен­та по­доб­но ку­соч­кам квар­ца. Эта эс­сен­ция при­чи­ня­ет боль и по­жи­ра­ет те­ло, но ее мож­но изв­лечь с по­мощью вол­шебст­ва в не­ви­ди­мой фор­ме или в ви­де кус­ка квар­ца. Да­же дух вод, «нгук-вон­га», ко­то­рый при­чи­нил од­но­му мальчи­ку ро­жу на но­ге (он очень дол­го ку­пал­ся, бу­ду­чи в раз­го­ря­чен­ном сос­то­янии), был, го­во­рят, изв­ле­чен зак­ли­на­те­лем из по­ра­жен­но­го мес­та в ви­де ост­ро­го кам­ня. У ка­ра­ибов, при­пи­сы­ва­ющих бо­лез­ни враж­деб­ным де­мо­нам или бо­жест­вам, кол­ду­ны точ­но так же изв­ле­ка­ют из по­ра­жен­ных час­тей те­ла ши­пы и ос­кол­ки. Рас­ска­зы­ва­ют, да­лее, что на Ан­тильских ост­ро­вах вы­та­щен­ные та­ким об­ра­зом кус­ки кам­ней или кос­тей жен­щи­ны сох­ра­ня­ют в ва­те как фе­тиш, по­мо­га­ющий во вре­мя ро­дов. Мал­га­ши, так­же от­но­ся­щие все не­ду­ги к дей­ст­вию злых ду­хов, об­ра­ща­ют­ся в слу­чае бо­лез­ни к кол­ду­ну, и тот ле­чит их пос­редст­вом так на­зы­ва­емой «фа­дит­ры». «Фа­дит­рой» мо­жет быть лю­бой пред­мет: тра­вин­ка, ку­сок де­ре­ва, ов­ца, тык­ва, во­да, ко­то­рой больной по­ло­щет се­бе рот, и пр. Ког­да жрец пе­рес­чи­та­ет над этим та­лис­ма­ном всех злых ду­хов, ко­то­рые мог­ли при­чи­нить дан­ную бо­лезнь, он по­ру­ча­ет «фа­дит­ре» взять их прочь нав­сег­да, и она выб­ра­сы­ва­ет­ся вон, а вмес­те с нею и бо­лезнь. На ост­ро­ве Бор­нео у да­яков, твер­до ве­ря­щих в ду­хов бо­лез­ней, жрец, по­ма­хав и поз­во­нив аму­ле­та­ми над больной частью те­ла, вы­тас­ки­ва­ет из нее мни­мые кам­ни, ос­кол­ки или кус­ки тря­пок и объявля­ет, что это ду­хи. Иног­да ему слу­ча­ет­ся вы­та­щить из жи­во­та больно­го до по­лу­дю­жи­ны бе­сов, а так как за каж­до­го из них он по­лу­ча­ет по шесть гал­ло­нов ри­са, то он, ес­тест­вен­но, скло­нен вы­тас­ки­вать их в весьма из­ряд­ном ко­ли­чест­ве.

    Самые по­учи­тельные при­ме­ры по­доб­но­го ро­да встре­ча­ют­ся в Аф­ри­ке. Д-р Кол­ле­у­эй под­роб­но за­пи­сал зу­лус­ский рас­сказ о спо­со­бе из­ле­че­ния бо­лез­ней, при­чи­ня­емых ду­ха­ми умер­ших. Ес­ли вдо­ву тре­во­жат по­се­ще­ния ее не­дав­но умер­ше­го му­жа, ко­то­рый при­хо­дит к ней каж­дую ночь и раз­го­ва­ри­ва­ет, как при жиз­ни, ес­ли от это­го стра­да­ет ее здо­ровье и она на­чи­на­ет чах­нуть, то близ­кие об­ра­ща­ют­ся к зна­ха­рю («ни­ан­га») за из­ле­че­ни­ем бо­лез­ни. Он зап­ре­ща­ет ей вып­ле­вы­вать слю­ну, скоп­ля­ющу­юся во рту во вре­мя сна, а при про­буж­де­нии да­ет ей же­вать ле­карст­во. За­тем они отп­рав­ля­ют­ся за­ры­вать «си­тон­го», или ду­ха. Кол­дун за­го­ня­ет его в лу­ко­ви­цу од­но­го ту­зем­но­го рас­те­ния, про­де­лав сбо­ку ее от­верс­тие, в ко­то­рое вли­ва­ет­ся ноч­ная слю­на и ле­карст­во. От­верс­тие в лу­ко­ви­це он за­ты­ка­ет проб­кой, а лу­ко­ви­цу сно­ва са­жа­ет в зем­лю. Ког­да они ухо­дят прочь, он при­ка­зы­ва­ет жен­щи­не не ог­ля­ды­ваться, по­ка она не дой­дет до до­му. Та­ким пу­тем отст­ра­ня­ет­ся ви­де­ние. Слу­чай­но оно мо­жет еще явиться жен­щи­не, но уже не му­чит ее. Вот как власть вра­ча зас­тав­ля­ет умер­ше­го от­ка­заться от по­се­ще­ния же­ны. В дру­гих слу­ча­ях бо­лезнь, при­чи­ня­емая ду­ха­ми пред­ков, из­ле­чи­ва­ет­ся тем, что зна­харь бе­рет нем­но­го кро­ви у больно­го, де­ла­ет яму в му­равьиной ку­че, вы­ли­ва­ет ту­да кровь, зак­ры­ва­ет от­верс­тие кам­нем и ухо­дит, не ог­ля­ды­ва­ясь. Иног­да в та­ких слу­ча­ях над­ре­за­ют ко­жу над больным мес­том, со­би­ра­ют кровь, на­ли­ва­ют ее в рот на­роч­но пой­ман­ной для это­го ля­гуш­ки, пос­ле че­го ее от­но­сят на преж­нее мес­то. Этим спо­со­бом из­го­ня­ет­ся бо­лезнь из муж­чин. В За­пад­ной Аф­ри­ке это­му со­от­ветст­ву­ет обы­чай пе­ре­да­вать бо­лезнь жи­вой ку­ри­це; пос­лед­няя вы­пус­ка­ет­ся на во­лю, и кто ее пой­ма­ет, к то­му пе­ре­хо­дит бо­лезнь.

    Капитан Бёр­тон сле­ду­ющим об­ра­зом опи­сы­ва­ет те же обы­чаи в Цент­ральной Аф­ри­ке. Так как бо­лезнь про­ис­хо­дит от ду­хов, то для из­ле­че­ния при­зы­ва­ет­ся «мган­га», кол­дун. Глав­ней­шие ле­карст­ва зак­лю­ча­ют­ся в ба­ра­бан­ном бое, пляс­ках и пьянстве, про­дол­жа­ющих­ся до тех пор, по­ка дух не пе­рей­дет из те­ла больно­го в ка­кой-ни­будь не­оду­шев­лен­ный пред­мет, но­ся­щий наз­ва­ние «ке­ти», или се­да­ли­ще для не­го. Та­ки­ми пред­ме­та­ми мо­гут быть ук­ра­ше­ния, но­си­мые ту­зем­ца­ми, нап­ри­мер бу­сы, ког­ти ле­опар­да, гвоздь или ку­соч­ки тка­ни. Их пря­чут в «чер­то­во де­ре­во» или на­ве­ши­ва­ют на не­го, и дух бо­лез­ни ус­по­ка­ива­ет­ся. Ду­хи бо­лез­ней вы­зы­ва­ют­ся из те­ла так­же пос­редст­вом пе­ния, при­чем пос­ле каж­дой стро­фы, от­ме­ча­емой бро­са­ни­ем на зем­лю на­роч­но сде­лан­ной для это­го раз­ри­со­ван­ной па­лоч­ки, из больно­го вы­хо­дит по од­но­му ду­ху. При этом спо­со­бе ле­че­ния слу­ча­лось изв­ле­кать из больных до дю­жи­ны ду­хов, так как пла­та и здесь про­из­во­дит­ся пош­туч­но. В Си­аме ла­ос­ский кол­дун мо­жет пос­лать сво­его «фи фоб», или де­мо­на, в те­ло че­ло­ве­ка: здесь он прев­ра­ща­ет­ся в мя­сис­тый или ко­жис­тый ко­мок и при­чи­ня­ет бо­лезнь, при­во­дя­щую к смер­ти.

    Таким об­ра­зом, с од­ной сто­ро­ны, мы ви­дим, что уче­ние о спи­ри­ту­алис­ти­чес­ком про­ис­хож­де­нии бо­лез­ней тес­но свя­за­но с ле­че­ни­ем, весьма расп­рост­ра­нен­ным меж­ду кол­ду­на­ми при­ми­тив­ных об­ществ и зак­лю­ча­ющим­ся в изв­ле­че­нии из те­ла больно­го кам­ней, кос­тей, пуч­ков во­лос и пр. как мни­мой при­чи­ны бо­лез­ней, вго­ня­емых в те­ло кол­довст­вом (я уже упо­ми­нал об этих при­емах преж­де, го­во­ря о «вра­че­ва­нии пос­редст­вом вы­са­сы­ва­ния»). С дру­гой сто­ро­ны, мы встре­ча­ем­ся здесь с хо­ро­шо из­вест­ным оли­цет­во­ре­ни­ем бо­лез­нен­но­го на­ча­ла в фор­ме ин­ди­ви­ду­ально­го су­щест­ва, ко­то­рое не мо­жет быть пря­мо пе­ре­да­но че­рез за­ра­жен­ный пред­мет (хо­тя меж­ду ни­ми, мо­жет быть, и су­щест­ву­ет связь), но ко­то­рое мож­но уда­лить из те­ла че­ло­ве­ка лишь дей­ст­ви­тельным пе­ре­се­ле­ни­ем его в ка­кое-ни­будь жи­вот­ное или не­оду­шев­лен­ный пред­мет. Так, Пли­ний го­во­рит, что бо­ли в жи­во­те ле­чат тем, что их пе­ре­во­дят из те­ла больно­го в щен­ка или ут­ку, ко­то­рые, по всей ве­ро­ят­нос­ти, уми­ра­ют от это­го. Для ин­дус­ской жен­щи­ны счи­та­ет­ся очень опас­ным вый­ти за­муж в тре­тий раз, по­это­му для пре­дуп­реж­де­ния бе­ды ее же­них об­ру­ча­ет­ся с де­ре­вом, ко­то­рое и уми­ра­ет вмес­то нее. Ког­да у ки­тай­ца ро­дит­ся ре­бе­нок, в ком­на­те вы­ве­ши­ва­ет­ся вы­вер­ну­тое на­из­нан­ку ниж­нее платье от­ца, что­бы злые ду­хи вош­ли в платье, а не в ре­бен­ка.

    Подобные су­еве­рия до сих пор еще дер­жат­ся в на­ро­де. Эт­ног­раф мо­жет и те­перь наб­лю­дать в «бе­лой ма­гии» ев­ро­пей­ских крестьян ис­кус­ство ле­чить го­ряч­ку и го­лов­ные бо­ли пос­редст­вом пе­ре­да­чи их ра­ку или пти­це, а ли­хо­рад­ку,' по­даг­ру и бо­ро­дав­ки - пе­ре­да­чей их иве, бу­зи­не, сос­не или оси­не, с на­го­во­ра­ми вро­де сле­ду­ющих: «Доб­рое ут­ро, ста­руш­ка, я от­даю те­бе оз­ноб»; «Доб­рый ве­чер, гос­по­жа бу­зи­на, я при­нес мою ли­хо­рад­ку, при­ве­ши­ваю ее к те­бе и ухо­жу прочь»; «Оси­на, оси­нуш­ка, сде­лай ми­лость, ку­пи мою бо­ро­дав­ку» и т. д. Кро­ме то­го, у них су­щест­ву­ет обы­чай про­го­нять бо­лезнь, вби­вая или вко­ла­чи­вая ее в де­ре­вян­ный об­ру­бок или за­ры­вая в зем­лю об­рез­ки во­лос или ног­тей больно­го и т. д. Ес­ли смот­реть на эти су­еве­рия с нравст­вен­ной точ­ки зре­ния, то пе­ре­да­ча бо­лез­ней уз­лам и пуч­кам во­лос, за­ры­ва­емым в зем­лю, яв­ля­ет­ся, ко­неч­но, очень не­вин­ным обы­ча­ем, но не­ко­то­рые из них но­сят от­пе­ча­ток весьма прес­туп­но­го се­бя­лю­бия. В Анг­лии бо­ро­дав­ки сво­дят тем, что к каж­дой из них при­ка­са­ют­ся от­дельным ка­меш­ком, а ка­меш­ки кла­дут в ме­шоч­ке на до­ро­гу в цер­ковь, что­бы пе­ре­дать их зло­по­луч­но­му че­ло­ве­ку, ко­то­рый най­дет ме­шо­чек. В Гер­ма­нии кла­дут на пе­рек­рес­ток плас­тырь с яз­вы с целью пе­ре­дать бо­лезнь про­хо­же­му. Я слы­шал от ме­ди­цинс­ких ав­то­ри­те­тов, что в Юж­ной Ев­ро­пе с обы­ча­ем под­но­сить пу­те­шест­вен­ни­кам че­рез де­тей бу­ке­ты цве­тов иног­да со­еди­ня­ет­ся не сов­сем лю­без­ное на­ме­ре­ние от­да­лить от се­бя ка­кую-ни­будь бо­лезнь. В Тю­рин­гии су­щест­ву­ет по­верье, что ес­ли больной дот­ро­нет­ся до оже­релья, сде­лан­но­го из ря­би­но­вых ягод, до тряп­ки или во­об­ще ка­кой-ни­будь мел­кой ве­щи, при­ве­шен­ной за­тем к де­ре­ву, рас­ту­ще­му у лес­ной до­ро­ги, то бо­лезнь пе­ре­да­ет­ся про­хо­же­му, дот­ро­нув­ше­му­ся до это­го пред­ме­та, и по­ки­да­ет преж­не­го больно­го. Этот факт де­ла­ет очень прав­до­по­доб­ной мысль ка­пи­та­на Бёр­то­на, что тряп­ки, клочья во­лос и про­чие пред­ме­ты, вы­ве­ши­ва­емые на де­ревьях вбли­зи свя­щен­ных мест в раз­ных стра­нах - от Мек­си­ки до Ин­дии и от Эфи­опии до Ир­лан­дии, име­ют сим­во­ли­чес­кое зна­че­ние вмес­ти­лищ бо­лез­нен­но­го на­ча­ла. С дру­гой сто­ро­ны, «чер­то­вы де­ревья» аф­ри­кан­цев и свя­щен­ные де­ревья Син­да, уве­шан­ные тряп­ка­ми, че­рез пос­редст­во ко­то­рых яко­бы пе­ре­да­ют­ся же­ла­ния, предс­тав­ля­ют ти­пи­чес­кие при­ме­ры обы­чая, сох­ра­нив­ше­го­ся и в бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных стра­нах.

    Духами, вхо­дя­щи­ми в пред­ме­ты или свя­зан­ны­ми с ни­ми, мо­гут быть че­ло­ве­чес­кие ду­ши. И дей­ст­ви­тельно, од­ним из са­мых ес­тест­вен­ных слу­ча­ев фе­ти­шиз­ма яв­ля­ет­ся ве­ра в то, что ду­ша вре­мен­но или пос­то­ян­но пре­бы­ва­ет в брен­ных ос­тан­ках сво­его преж­не­го те­ла. Во­об­ра­жа­емая связь меж­ду умер­шим че­ло­ве­ком и его ос­тан­ка­ми ока­зы­ва­ет­ся весьма по­нят­ной в си­лу са­мой прос­той ас­со­ци­ации идей. Так, мы чи­та­ем, что ман­данс­кие жен­щи­ны еже­год­но при­но­сят пи­щу че­ре­пам сво­их родст­вен­ни­ков и по це­лым ча­сам шу­тят и бол­та­ют са­мым лас­ко­вым об­ра­зом с ос­тан­ка­ми сво­их му­жей и де­тей. Гви­ней­ские нег­ры, сох­ра­ня­ющие кос­ти род­ных в ящи­ках, по вре­ме­нам отп­рав­ля­ют­ся бе­се­до­вать с ни­ми в ма­ленькие хи­жи­ны, слу­жа­щие им гроб­ни­ца­ми. Та­ким об­ра­зом, от ди­ка­ря, сох­ра­ня­юще­го вы­бе­лен­ные кос­ти от­цов и пе­ре­но­ся­ще­го их с мес­та на мес­то со сво­им до­маш­ним скар­бом, и до чле­нов на­ше­го сов­ре­мен­но­го об­щест­ва, при­хо­дя­щих оп­ла­ки­вать сво­их близ­ких на их мо­ги­лы, во­об­ра­же­ние пос­то­ян­но свя­зы­ва­ет лич­ность умер­ше­го с его брен­ны­ми ос­тан­ка­ми. Имен­но на этом ос­но­ва­на мысль ани­мис­та-фи­ло­со­фа, ве­ду­щая его от мни­мой ас­со­ци­ации идей к ве­ро­ва­нию в ре­альное при­сутст­вие ду­хов­но­го су­щест­ва в без­жиз­нен­ных пред­ме­тах.

    Исходя из все­го ска­зан­но­го, нам уже нет­руд­но по­нять, по­че­му ка­рен ве­рит, что ду­хи умер­ших мо­гут.возв­ра­щаться из заг­роб­но­го ми­ра и вновь ожив­лять свои преж­ние те­ла; или объяснить обы­чай ма­ри­анс­ких ост­ро­ви­тян, ко­то­рые сох­ра­ня­ли в сво­их хи­жи­нах вы­су­шен­ные тру­пы пред­ков в ка­чест­ве до­маш­них бо­гов и да­же об­ра­ща­лись за про­ри­ца­ни­ем к их че­ре­пам; или убеж­де­ние ка­ра­ибов, что ду­ша умер­ше­го жи­вет в од­ной из его кос­тей, взя­тых из мо­ги­лы. Эта кость тща­тельно за­вер­ты­ва­ет­ся в хлоп­ча­то­бу­маж­ную ткань, и ка­ра­иб ве­рит, что она мо­жет не только от­ве­чать на воп­ро­сы, но да­же за­кол­до­вать вра­га, ес­ли вмес­те с нею за­вер­ну­та ка­кая-ни­будь вещь, при­над­ле­жа­щая пос­лед­не­му. Не ме­нее по­нят­ным ста­но­вит­ся и то, как умер­ший сан­тал пе­ре­хо­дит в стра­ну пред­ков при пос­редст­ве це­ре­мо­нии пе­ре­не­се­ния кус­ков его че­ре­па из мо­гильно­го кост­ра к свя­щен­ной ре­ке.

    Подобные взгля­ды предс­тав­ля­ют ог­ром­ный ин­те­рес при изу­че­нии пог­ре­бальных об­ря­дов че­ло­ве­чест­ва, осо­бен­но обы­чай сох­ра­нять не­ко­то­рые час­ти те­ла умер­ше­го или да­же в му­ми­фи­ци­ро­ван­ном ви­де все те­ло как вмес­ти­ли­ще сверхъестест­вен­ных сил - обы­чай, су­щест­во­вав­ший в Пе­ру и Егип­те. Прев­ра­ще­ние че­ло­ве­чес­ких ос­тан­ков в фе­тиш, слу­жа­щий оби­та­ли­щем или, по край­ней ме­ре, ору­ди­ем для ду­ши, объясня­ет мно­гие слу­чаи пок­ло­не­ния та­ким ос­тан­кам, ко­то­рые в про­тив­ном слу­чае ока­за­лись бы для нас со­вер­шен­на не­по­нят­ны­ми.

    Дальнейшее уси­лие во­об­ра­же­ния поз­во­ля­ет ди­ка­рю ас­со­ци­иро­вать ду­ши умер­ших с чис­то ма­те­ри­альны­ми пред­ме­та­ми - воз­зре­ние, ко­неч­но, чис­то детс­кое, но за­то да­ющее воз­мож­ность ди­ко­му ани­мис­ту пе­рей­ти к предс­тав­ле­нию о вхож­де­нии душ в те­лес­ные пред­ме­ты. Дар­вин ви­дел на ост­ро­ве Ки­лин­ге двух ма­лай­ских жен­щин, дер­жав­ших в ру­ках де­ре­вян­ную лож­ку, оде­тую как кук­ла. Эта лож­ка бы­ла по­ло­же­на на мо­ги­лу умер­ше­го и, оду­хот­во­рив­шись в пол­но­лу­ние, т. е. сде­лав­шись лу­на­ти­ком, на­ча­ла су­до­рож­но вер­теться и пля­сать по­доб­но сто­лам и шля­пам во вре­мя сов­ре­мен­но­го спи­ри­ти­чес­ко­го се­ан­са. У ин­дей­цев са­лиш зак­ли­на­те­ли возв­ра­ща­ют от­ле­тев­шие ду­ши в ви­де ма­леньких ка­меш­ков, кос­тей или ос­кол­ков и уве­ря­ют, что они вво­дят их в серд­це че­рез ма­куш­ку умер­ше­го. Но при этом, по их сло­вам, нуж­но быть край­не ос­то­рож­ным: ес­ли возв­ра­щен­ная ду­ша при­над­ле­жит че­ло­ве­ку, умер­ше­му по пред­на­чер­та­нию судьбы, то вве­де­ние ее в те­ло уби­ва­ет че­ло­ве­ка. Очень лю­бо­пыт­ное ви­до­из­ме­не­ние этой мыс­ли встре­ча­ет­ся у кольских пле­мен Ин­дии. Они при­но­сят ду­шу умер­ше­го с по­хо­рон до­мой, ве­ро­ят­но, для пок­ло­не­ния ей в ка­чест­ве до­маш­не­го ду­ха. Не­ко­то­рые из них ло­вят дух, воп­ло­тив­ший­ся в ку­ри­цу или ры­бу. Рэ­порс­кие биндж­ва­ры возв­ра­ща­ют ду­шу в горш­ке с во­дой, а бунд­жи - в горш­ке с му­кой.

    У ки­тай­цев по­доб­ные воз­зре­ния до­ве­де­ны до край­ней оп­ре­де­лен­нос­ти: они ду­ма­ют, - что од­на из трех душ че­ло­ве­ка по­се­ля­ет­ся в таб­лич­ках пред­ков, где при­ни­ма­ет просьбы и пок­ло­не­ние жи­вых. В то же вре­мя дух ос­та­ет­ся воз­ле те­ла. С пос­лед­ним воз­зре­ни­ем и свя­зан обы­чай сох­ра­нять дол­гое вре­мя вы­зо­ло­чен­ный и ла­ки­ро­ван­ный гроб умер­ше­го и со­вер­шать на мо­ги­ле мо­лит­вы и при­но­ше­ния. На та­ких же ори­гий­альных взгля­дах ос­но­ва­ны ки­тай­ские обы­чаи при­но­сить до­мой в пе­ту­хе (жи­вом или в чу­че­ле) дух че­ло­ве­ка, умер­ше­го вда­ле­ке, или улав­ли­вать в одеж­ду больно­го, на­хо­дя­ще­го­ся при смер­ти, его уже ото­шед­ший дух и, та­ким об­ра­зом, возв­ра­щать пос­лед­ний.

    Татарское по­верье о воп­ло­ще­нии ду­ши вы­ра­же­но в стран­ной, но впол­не по­нят­ной ис­то­рии о де­мо­не-ве­ли­ка­не, ко­то­ро­го нельзя убить, по­то­му что его ду­ша на­хо­дит­ся не в его те­ле, а в две­над­ца­тиг­ла­вом змее, ко­то­ро­го он во­зит с со­бой на ло­ша­ди в меш­ке. Ге­рой ис­то­рии, уз­нав этот сек­рет, уби­ва­ет змея, и тог­да ве­ли­кан уми­ра­ет. Эта сказ­ка лю­бо­пыт­на и тем, что она подт­верж­да­ет ори­ги­нальность це­лой груп­пы об­ще­из­вест­ных ска­зок ев­ро­пей­ско­го прос­то­на­родья, при­ме­ром ко­то­рых мо­жет слу­жить скан­ди­навс­кая сказ­ка, в ко­то­рой ве­ли­ка­на нельзя убить по­то­му, что серд­це его ле­жит не внут­ри те­ла, а да­ле­ко, да­ле­ко в ути­ном яй­це. Од­на­ко в кон­це кон­цов юный ви­тязь на­хо­дит яй­цо, раз­би­ва­ет его, и ве­ли­кан уми­ра­ет.

    Заинтересовавшись уче­ни­ем о воп­ло­ще­нии ду­ши в ци­ви­ли­зо­ван­ные вре­ме­на, мы уз­на­ем, что «ду­ха мож­но все­лить на ка­кой угод­но срок, только ме­нее сто­ле­тия, в лю­бое мес­то или те­ло, на­пол­нен­ное или пус­тое, - в твер­дый дуб, ру­ко­ят­ку ме­ча и бо­чо­нок пи­ва, ес­ли это ду­ша иоме­на или прос­то джентльме­на, и в боч­ку ви­на, ес­ли это ду­ша эск­вай­ра или судьи». Эта ци­та­та, взя­тая мной из са­ти­ри­чес­ко­го опи­са­ния ис­кус­ства все­лять ду­хов, сде­лан­но­го в прош­лом сто­ле­тии, при­над­ле­жа­ще­го Гро­су, предс­тав­ля­ет один из слу­ча­ев, ког­да серьезное ве­ро­ва­ние ди­ка­ря удер­жи­ва­ет­ся в ви­де шут­ки у ци­ви­ли­зо­ван­ных лю­дей.

    Итак, ду­хов­ные су­щест­ва, сво­бод­но но­сясь в ми­ре, на­хо­дят пред­мет­ные фе­ти­ши, что­бы дей­ст­во­вать че­рез них, все­ляться в них и де­латься ви­ди­мы­ми для сво­их пок­лон­ни­ков. Про­вес­ти точ­ную гра­ни­цу меж­ду обе­ими глав­ны­ми груп­па­ми идей, от­но­ся­щих­ся к дей­ст­вию ду­хов че­рез пос­редст­во так на­зы­ва­емых не­оду­шев­лен­ных пред­ме­тов, чрез­вы­чай­но труд­но. Те­оре­ти­чес­ки воз­мож­но от­ли­чить предс­тав­ле­ние, при­пи­сы­ва­ющее дей­ст­вие пред­ме­та во­ле или си­ле его собст­вен­ной ду­ши, или ду­ха, от предс­тав­ле­ния о ду­хе как о чем-то пос­то­рон­нем, вхо­дя­щем в пред­мет и упот­реб­ля­ющем его в ка­чест­ве ору­дия. Но на прак­ти­ке оба ро­да предс­тав­ле­ний сли­ва­ют­ся. Это так­же го­во­рит в пользу раз­ви­ва­емой на­ми те­ории ани­миз­ма, ко­то­рая рас­смат­ри­ва­ет оба ря­да идей как сход­ные про­дук­ты раз­ви­тия од­ной и той же ос­нов­ной мыс­ли - предс­тав­ле­ния о че­ло­ве­чес­кой ду­ше, от­че­го оба слу­чая мо­гут пе­ре­хо­дить не­за­мет­но друг в дру­га. Изу­че­ние фе­ти­шиз­ма на ос­но­ва­нии не­ко­то­рых ти­пи­чес­ких опи­са­ний его и родст­вен­ных ему уче­ний на раз­лич­ных сту­пе­нях культу­ры предс­тав­ля­ет путь бо­лее вер­ный, чем по­пыт­ки точ­но­го об­ще­го его оп­ре­де­ле­ния.

    До нас из вре­мен Ко­лум­ба до­шел очень лю­бо­пыт­ный рас­сказ, по­ка­зы­ва­ющий, ка­кую та­инст­вен­ную лич­ную при­ро­ду и си­лу пер­во­быт­ные пле­ме­на при­пи­сы­ва­ют не­оду­шев­лен­ной ма­те­рии. В нем го­во­рит­ся, как ка­цик[127] Ха­ту­эй, уз­нав че­рез сво­их шпи­онов в Эс­паньоле, что ис­пан­цы при­дут в Ку­бу, соб­рал свой на­род и стал ему рас­ска­зы­вать, как они прес­ле­ду­ют ту­зем­цев-остро­ви­тян в уго­ду сво­ему ве­ли­ко­му бо­гу, ко­то­ро­го они очень лю­бят и ува­жа­ют. За­тем, вы­нув ящик, на­пол­нен­ный зо­ло­том, он ска­зал: «Вот их бог, ко­то­ро­му они слу­жат и по­ви­ну­ют­ся, и они при­дут сю­да, как вы слы­ша­ли, отыс­ки­вать это­го бо­га. По­это­му уст­ро­им в честь не­го празд­ник, что­бы он зап­ре­тил им де­лать нам зло, ког­да они при­дут». Пос­ле это­го на­род всю ночь до ут­ра пля­сал и пел око­ло ящи­ка с зо­ло­том. За­тем ка­цик ска­зал, что­бы они ни­ку­да не пря­та­ли хрис­ти­анс­ко­го бо­га, по­то­му что ес­ли бы они скры­ли его да­же в сво­их внут­рен­нос­тях, то им все рав­но приш­лось бы от­дать его. Он ве­лел бро­сить его на дно ре­ки, что они и сде­ла­ли. Хо­тя эта ис­то­рия, по-ви­ди­мо­му, слиш­ком хо­ро­ша, что­бы быть ис­тин­ной, но она во вся­ком слу­чае дос­та­точ­но точ­но пе­ре­да­ет взгля­ды, свой­ст­вен­ные ди­ка­рям.

    «Марака», или тре­щот­ка, упот­реб­ляв­ша­яся при це­ре­мо­ни­ях не­ко­то­ры­ми ди­ки­ми пле­ме­на­ми Бра­зи­лии, име­ла зна­че­ние сильно­го фе­ти­ша. Это бы­ла бу­тыл­ка из тык­вы, на­пол­нен­ная кам­ня­ми, с ру­ко­ят­кой и от­верс­ти­ем для рта. Но для сво­их пок­лон­ни­ков она бы­ла не прос­той тре­щот­кой, а вмес­ти­ли­щем ду­ха, ко­то­рый го­во­рил из нее, ког­да ее при­во­ди­ли в дви­же­ние. По­это­му ин­дей­цы, пос­та­вив пе­ред со­бой эти сна­ря­ды, об­ра­ща­лись к ним с ре­ча­ми, при­но­си­ли им в дар пи­щу, жгли пе­ред ни­ми бла­го­во­ния, уст­ра­ива­ли в их честь еже­год­ные празд­нест­ва и да­же шли на вой­ну с со­се­дя­ми, ес­ли дух тре­щот­ки тре­бо­вал че­ло­ве­чес­ких жертв.

    У се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев фе­ти­шизм об­на­ру­жи­ва­ет­ся в за­ме­ча­тельном и об­ще­из­вест­ном об­ря­де по­лу­че­ния «ле­карст­ва». Каж­до­му юно­ше яв­ля­ет­ся во сне или в ви­де­нии его «ле­карст­во». Так как меж­ду ди­ки­ми пле­ме­на­ми во­об­ще расп­рост­ра­не­но убеж­де­ние, что объекты снов и ви­де­ний - дей­ст­ви­тельные ду­хи, то от­сю­да яс­но вы­те­ка­ет ани­мис­ти­чес­кая при­ро­да это­го по­верья. Та­ким ле­карст­вом мо­жет быть це­лое жи­вот­ное или часть его, ко­жа, ког­ти, пе­ро, ра­ко­ви­на или же рас­те­ние, ка­мень, но­жик, труб­ка. Юно­ша дол­жен до­быть се­бе этот пред­мет, ко­то­рый с тех пор ста­но­вит­ся на всю жизнь его пок­ро­ви­те­лем. Ха­рак­тер фе­ти­ша об­на­ру­жи­ва­ет­ся в этом пред­ме­те с раз­лич­ных сто­рон, ес­ли смот­реть на не­го с точ­ки зре­ния обо­лоч­ки или вмес­ти­ли­ща ду­ха. Об­ла­да­тель чтит его, справ­ля­ет в честь не­го или его ду­ха празд­ни­ки, при­но­сит ему в жерт­ву ло­ша­дей, со­бак, цен­ные пред­ме­ты, пос­тит­ся, что­бы заг­ла­дить не­поч­ти­тельное от­но­ше­ние к не­му, на­ко­нец, фе­тиш кла­дут в его мо­ги­лу пос­ле смер­ти, что­бы он мог в ка­чест­ве ду­ха-хра­ни­те­ля про­вес­ти его в счаст­ли­вые стра­ны охо­ты. Кро­ме этих пок­ро­ви­тельству­ющих пред­ме­тов у ин­дей­цев, и осо­бен­но у их зна­ха­рей, есть мно­жест­во дру­гих фе­ти­шей, упот­реб­ля­емых как ору­дия ду­хов­ных вли­яний.

    Среди ту­ранс­ких пле­мен Се­вер­ной Азии, где, по опи­са­нию Каст­ре­на, пре­бы­ва­ние ду­хов в не­оду­шев­лен­ных пред­ме­тах, или их при­над­леж­ность к ним, при­рав­ни­ва­ет­ся к со­вер­шен­но не­объясни­мо­му спо­со­бу пре­бы­ва­ния че­ло­ве­чес­кой ду­ши в те­ле, у ос­тя­ков мы мо­жем ви­деть пок­ло­не­ние ред­ким или ка­ким-ли­бо стран­ным пред­ме­там. Кро­ме то­го, этот на­род ве­рит в связь сво­их ша­ма­нов, или кол­ду­нов, с пред­мет­ны­ми фе­ти­ша­ми. Точ­но так же та­та­ры ду­ма­ют, нап­ри­мер, что бес­чис­лен­ные лос­кут­ки, ша­ри­ки, же­лез­ные па­лоч­ки, ко­ло­кольчи­ки, ук­ра­ша­ющие вол­шеб­ный кос­тюм ша­ма­на, зак­лю­ча­ют в се­бе ду­хов, по­мо­га­ющих кол­ду­ну в его ма­ги­чес­ких при­емах. Джон Белль, пу­те­шест­во­вав­ший по Азии в 1719 г., опи­сы­ва­ет од­но про­ис­шест­вие, ко­то­рое очень яр­ко ха­рак­те­ри­зу­ет взгля­ды мон­го­лов на са­мод­ви­жу­щи­еся пред­ме­ты. Один рус­ский ку­пец рас­ска­зы­вал ему, что од­наж­ды у не­го из шат­ра ук­ра­ли нес­колько кус­ков шел­ко­вой ма­те­рии. Он при­нес жа­ло­бу, и Ку­тух­ту­ла­ма при­ка­зал при­нять все ме­ры для отыс­ка­ния во­ра. Один из лам взял ска­мей­ку на че­ты­рех нож­ках и, по­вер­нув ее мно­жест­во раз в раз­лич­ных нап­рав­ле­ни­ях пос­та­вил на­ко­нец как раз по нап­рав­ле­нию к шат­ру, в ко­то­ром бы­ли спря­та­ны ук­ра­ден­ные ве­щи. Пос­ле это­го ла­ма сел вер­хом на ска­мей­ку и по­шел, или, как все ду­ма­ли, по­ехал на ней к шат­ру, где ве­лел вы­дать ма­те­рию; при­ка­за­ние бы­ло тот­час же ис­пол­не­но, по­то­му что в по­доб­ных слу­ча­ях из­ви­не­ния бы­ли бы нап­рас­ны.

    Фетишам при­пи­сы­ва­ет­ся дар уга­ды­ва­ния. Г. Ра­улей, нап­ри­мер, рас­ска­зы­ва­ет о пле­ме­ни ман­гандж в Цент­ральной Аф­ри­ке, что оно на­де­ля­ет сво­их зна­ха­рей спо­соб­ностью со­об­щать как оду­шев­лен­ным, так и не­оду­шев­лен­ным пред­ме­там си­лу де­лать доб­ро или зло и что лю­ди из это­го пле­ме­ни бо­ят­ся этих пред­ме­тов, хо­тя и не пок­ло­ня­ют­ся им. Раз этот мис­си­онер ви­дел, как си­ла фе­ти­ша бы­ла ис­пользо­ва­на для отыс­ка­ния во­ра, ук­рав­ше­го нем­но­го хле­ба. На­род соб­рал­ся вок­руг большой смо­ков­ни­цы, а кол­дун, че­ло­век ди­ко­го ви­да, при­нес с со­бой две пал­ки, вро­де ру­ко­яток на­ших ме­тел, и пос­ле та­инст­вен­но­го бор­мо­та­ния и по­ма­хи­ва­ния ру­ка­ми от­дал их дер­жать че­ты­рем мо­ло­дым лю­дям (по од­ной пал­ке на дво­их). Кро­ме то­го, еще од­но­му юно­ше и мальчи­ку бы­ли вру­че­ны хвост зеб­ры и тык­вен­ная тре­щот­ка. За­тем зна­харь на­чал отв­ра­ти­тельней­шим об­ра­зом вер­теться и за­тя­нул нес­кон­ча­емое зак­ли­на­ние. В это вре­мя мальчи­ки с хвос­том и тре­щот­кой ста­ли хо­дить вок­руг дер­жав­ших пал­ки, по­ма­хи­вая над их го­ло­ва­ми сво­ими ору­ди­ями. Не­ко­то­рое вре­мя спус­тя у дер­жав­ших пал­ки на­ча­лись в ру­ках и но­гах су­до­рож­ные по­дер­ги­ва­ния, ко­то­рые ма­ло-по­ма­лу уси­ли­лись до кон­вульсий, по­том по­ка­за­лась пе­на на гу­бах и гла­за на­ча­ли вы­ле­зать из ор­бит, так что они ста­ли на­по­ми­нать лю­дей, одер­жи­мых бе­са­ми. По на­род­но­му по­верью, ду­хи вхо­ди­ли сна­ча­ла в пал­ки и уже от них пе­ре­хо­ди­ли к лю­дям, так что они ед­ва бы­ли в сос­то­янии дер­жать их. Пал­ки кру­ти­ли лю­дей и во­ло­чи­ли за со­бой че­рез ко­лю­чие за­бо­ры и все­воз­мож­ные пре­пятст­вия, как буд­то са­ми бы­ли бе­ше­ны­ми. Нич­то их не за­дер­жи­ва­ло. Те­ла бес­ну­ющих­ся бы­ли ис­ца­ра­па­ны в кровь. За­тем они вер­ну­лись к соб­ра­нию, сно­ва ста­ли кру­житься и, по­пав на тро­пин­ку, упа­ли на­ко­нец, из­не­мо­жен­ные и за­ды­ха­ющи­еся, в хи­жи­не од­ной из жен на­чальни­ка, а пал­ки по­ка­ти­лись к но­гам хо­зяй­ки, об­на­ру­жи­вая, та­ким об­ра­зом, ее ви­нов­ность. Жен­щи­на не приз­на­ва­лась, но зна­харь воз­ра­зил: «Дух объявил ее ви­нов­ной, а дух ни­ког­да не лжет».Тем не ме­нее был дан «му­ави», или проб­ный яд, пе­ту­ху, за­мес­тив­ше­му со­бой жен­щи­ну, пти­ца вып­лю­ну­ла его, и ви­нов­ная бы­ла оп­рав­да­на.

    Таким об­ра­зом, на низ­шей сту­пе­ни ци­ви­ли­за­ции сфе­ра расп­рост­ра­не­ния фе­ти­шиз­ма ни­как не ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся од­ни­ми за­пад­но­аф­ри­канс­ки­ми нег­ра­ми, с ко­то­ры­ми его при­вык­ли свя­зы­вать. По­то­му ли, что это уче­ние здесь осо­бен­но расп­рост­ра­не­но, или от­то­го, что на не­го мно­го об­ра­ща­ли вни­ма­ния иност­ран­ные наб­лю­да­те­ли, но только све­де­ния о фе­ти­шиз­ме, от­но­ся­щи­еся к За­пад­ной Аф­ри­ке, от­ли­ча­ют­ся дей­ст­ви­тельно на­ибольшей пол­но­той. По­пыт­ка про­фес­со­ра Вай­ца вы­яс­нить об­щий прин­цип, ле­жа­щий в ос­но­ве от­но­ся­щих­ся к не­му рас­ска­зов, име­ет для нас важ­ное зна­че­ние. Он так опи­сы­ва­ет предс­тав­ле­ние нег­ра о фе­ти­ше: «По его по­ня­ти­ям, дух оби­та­ет или мо­жет оби­тать в каж­дом ви­ди­мом пред­ме­те, и час­то большой и мощ­ный дух жи­вет в очень нич­тож­ной ве­щи. Негр не предс­тав­ля­ет се­бе ду­ха креп­ко и пос­то­ян­но свя­зан­ным с те­лес­ным пред­ме­том, в ко­то­ром он оби­та­ет, он ду­ма­ет, что пос­лед­ний есть лишь обыч­ное или глав­ное мес­топ­ре­бы­ва­ние ду­ха. Мыс­лен­но он иног­да не только от­де­ля­ет ду­ха от ви­ди­мо­го пред­ме­та, но да­же про­ти­во­пос­тав­ля­ет один дру­го­му. Обык­но­вен­но же он сли­ва­ет их в од­но це­лое, и это це­лое (как на­зы­ва­ют его ев­ро­пей­цы) есть «фе­тиш» - пред­мет его ре­ли­ги­оз­но­го пок­ло­не­ния». Дальней­шие под­роб­нос­ти по­ка­жут, ка­ким об­ра­зом раз­ви­лось та­кое об­щее воз­зре­ние.

    Фетишами (ту­зем­ные наз­ва­ния их суть «григ­ри», «джуд­жу» и пр.) мо­гут быть или прос­то та­инст­вен­ные курьезные пред­ме­ты, дей­ст­ву­ющие на во­об­ра­же­ние нег­ра, или пред­ме­ты, ос­вя­щен­ные жре­цом и по­лу­чив­шие че­рез это та­инст­вен­ную си­лу. Вли­яние фе­ти­ша свя­за­но с предс­тав­ле­ни­ем, что он при­над­ле­жит ду­ху или де­мо­ну, или что пос­лед­ние дей­ст­ву­ют че­рез не­го. Впро­чем, фе­ти­ши долж­ны всег­да вы­дер­жать про­вер­ку, и ес­ли они не при­но­сят об­ла­да­те­лю ни счастья, ни бе­зо­пас­нос­ти, пос­лед­ний ме­ня­ет их на бо­лее мо­гу­щест­вен­ное ору­дие, фе­тиш ви­дит, слы­шит, по­ни­ма­ет и дей­ст­ву­ет. Об­ла­да­тель пок­ло­ня­ет­ся ему, го­во­рит с ним, как с доб­рым и вер­ным дру­гом, де­ла­ет пе­ред ним воз­ли­яния ро­мом и в ми­ну­ты опас­нос­ти гром­ко и тор­жест­вен­но взы­ва­ет к не­му, как бы же­лая про­бу­дить в нем дух и энер­гию.

    Для вы­яс­не­ния то­го, ка­ко­го ро­да пред­ме­ты вы­би­ра­ют­ся в фе­ти­ши и ка­ким об­ра­зом они свя­зы­ва­ют­ся в уме ди­ка­ря с иде­ей ду­хов­ных вли­яний, мо­жет слу­жить рас­сказ Ре­ме­ра о Гви­нее, от­но­ся­щий­ся к XVI­II сто­ле­тию. В до­ме фе­ти­шей, го­во­рит он, раз­ве­ше­но по сте­нам и ва­ля­ет­ся по по­лу мно­жест­во все­воз­мож­ных без­де­лу­шек и вся­ко­го хла­ма: гор­шок с крас­ной гли­ной, в ко­то­рую вотк­ну­то пе­ту­ши­ное пе­ро, де­ре­вян­ные колья, об­мо­тан­ные шерстью, перья крас­но­го по­пу­гая, че­ло­ве­чес­кие во­ло­сы и т. д. Глав­ные пред­ме­ты в хи­жи­не - стул, на ко­то­ром мог бы си­деть фе­тиш, и мат­рац для его от­ды­ха. Мат­рац не больше ла­до­ни и стул со­от­ветст­вен­ной ве­ли­чи­ны. Кро­ме то­го, для не­го всег­да сто­ит на­го­то­ве ма­ленькая бу­тыл­ка вод­ки. В дан­ном слу­чае сло­во «фе­тиш» упот­реб­ля­ет­ся, как и во мно­гих дру­гих, для обоз­на­че­ния ду­ха, жи­ву­ще­го в этом при­ми­тив­ном хра­ме. Мы ви­дим, что бес­чис­лен­ные без­де­луш­ки, ко­то­рые мы на­зы­ва­ем фе­ти­ша­ми, свя­за­ны здесь с са­мим бо­жест­вом хра­ма. Ре­мер раз заг­ля­нул в отк­ры­тую дверь и уви­дел ста­ро­го нег­ра, си­дя­ще­го сре­ди 20 ты­сяч фе­ти­шей сво­его част­но­го му­зея: он со­вер­шал та­ким об­ра­зом свои мо­лит­вы. Ста­рик ска­зал ему, что не зна­ет и со­той до­ли ус­луг, ока­зан­ных ему эти­ми пред­ме­та­ми. Их со­би­ра­ли его пред­ки и он сам. Каж­дый ока­зал им ка­кую-ни­будь ус­лу­гу. Ре­мер взял в ру­ки ка­мень ве­ли­чи­ной с ку­ри­ное яй­цо, и хо­зя­ин рас­ска­зал его ис­то­рию. Од­наж­ды он вы­хо­дил из до­му по важ­но­му де­лу, но, пе­рей­дя че­рез по­рог, нас­ту­пил на этот ка­мень и ушиб се­бе но­гу. «Ага! - по­ду­мал он, - ты здесь», - и он взял ка­мень, ко­то­рый дей­ст­ви­тельно по­мог ему тог­да в его де­лах.

    Даже в нас­то­ящее вре­мя За­пад­ная Аф­ри­ка все еще мо­жет быть наз­ва­на стра­ной фе­ти­шей. Пу­те­шест­вен­ник встре­ча­ет их на каж­дой тро­пин­ке, у каж­до­го бро­да, на каж­дой две­ри. Они ви­сят в ви­де аму­ле­тов на шее у каж­до­го че­ло­ве­ка, они пре­дох­ра­ня­ют от бо­лез­ни или, на­обо­рот, при­чи­ня­ют ее в слу­чае пре­неб­ре­же­ния к ним, они при­но­сят дождь, на­пол­ня­ют мо­ре ры­бой, охот­но иду­щей в се­ти ры­ба­ков, ло­вят и на­ка­зы­ва­ют во­ра, при­да­ют сво­ему об­ла­да­те­лю храб­рость и при­во­дят в смя­те­ние неп­ри­яте­лей, - сло­вом, нет ни­че­го на све­те, че­го бы фе­тиш не мог сде­лать или унич­то­жить. Нуж­но только, что­бы это был нас­то­ящий фе­тиш. Та­ким об­ра­зом, од­нос­то­рон­няя ло­ги­ка вар­ва­ров при­ни­ма­ет то, что со­от­ветст­ву­ет их же­ла­ни­ям, и ос­тав­ля­ет без вни­ма­ния все, что не под­хо­дит под их тре­бо­ва­ния, соз­да­ет все­об­щую фе­ти­шистс­кую фи­ло­со­фию обык­но­вен­ных жи­тей­ских со­бы­тий. Вли­яние этих воз­зре­ний так сильно, что ев­ро­пе­ец в Аф­ри­ке не­вольно под­чи­ня­ет­ся ве­ро­ва­ни­ям нег­ра и сам, как го­во­рит­ся, «ста­но­вит­ся чер­ным». Да­же и в нас­то­ящее вре­мя пу­те­шест­вен­ник, смот­ря на сво­его спя­ще­го бе­ло­го то­ва­ри­ща, мо­жет иног­да уви­дать у не­го кость, ко­готь или ка­кую-ни­будь дру­гую за­кол­до­ван­ную вещь в этом ро­де, тай­ком по­вя­зан­ную вок­руг шеи.

    В Ев­ро­пе мож­но так­же най­ти яв­ные сле­ды древ­не­го уче­ния о ду­хах или та­инст­вен­ных си­лах, при­су­щих пред­ме­там. Так, сред­не­ве­ко­вый де­мон мог все­ляться в ста­рую свинью, со­ло­мин­ку, яч­мен­ное зер­но или в иво­вое де­ре­во. Дух мо­жет быть зак­лю­чен так­же в ка­ком-ни­будь проч­ном со­су­де, упот­реб­ля­емом в бы­ту. Сов­ре­мен­ный прос­то­лю­дин зна­ет, что дух дол­жен по­ме­щаться в те­ле ка­ко­го-ни­будь жи­вот­но­го или в не­оду­шев­лен­ном пред­ме­те, нап­ри­мер в пе­ре, меш­ке, кус­те и т. д. Ти­рольцы не упот­реб­ля­ют тра­ву в ка­чест­ве зу­бо­чист­ки, по­то­му что в стеб­лях мо­жет на­хо­диться де­мон. Бол­га­ры счи­та­ют гре­хом за­быть оку­рить му­ку, при­ве­зен­ную с мельни­цы (осо­бен­но ес­ли мельник ту­рок), что­бы в нее не мог все­литься бес. Аму­ле­ты до сих пор еще в хо­ду в на­ибо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных стра­нах. Не­об­ра­зо­ван­ные и су­евер­ные лю­ди но­сят их с под­лин­но ди­карс­кой ве­рой в их та­инст­вен­ную си­лу, а бо­лее об­ра­зо­ван­ные - как ори­ги­нальные пе­ре­жит­ки прош­ло­го. Ду­хов­ные и фи­зи­чес­кие яв­ле­ния так на­зы­ва­емо­го сто­ло­вер­че­ния весьма расп­рост­ра­не­ны, как мы ви­де­ли, у при­ми­тив­ных об­ществ. Пос­лед­ние объясня­ют их те­ори­ей сверхъестест­вен­ных вли­яний, в пол­ном смыс­ле спи­ри­ту­алис­ти­чес­кой.

    При рас­смот­ре­нии мес­та, ко­то­рое за­ни­ма­ет в ис­то­рии раз­ви­тия соз­на­ния уче­ние при­ми­тив­ных об­ществ о все­ле­нии ду­хов в пред­ме­ты или оду­шев­ле­нии пред­ме­тов ка­ким-ни­будь ду­хом или си­лой, не­бе­зын­те­рес­но срав­нить это уче­ние с фи­ло­софс­ки­ми те­ори­ями ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. Так, епис­коп Берк­ли об­ра­ща­ет вни­ма­ние на не­яс­ность вы­ра­же­ний при опи­са­нии от­но­ше­ния сил к пред­ме­там, об­на­ру­жи­ва­ющим их. Он ука­зы­ва­ет, что То­ри­чел­ли упо­доб­ля­ет ма­те­рию за­кол­до­ван­но­му со­су­ду Цир­цеи[128], слу­жа­ще­му вмес­ти­ли­щем си­лы, и ут­верж­да­ет, что си­ла и при­чи­на дви­же­ния суть столь тон­кие отв­ле­чен­нос­ти и утон­чен­ные сущ­нос­ти, что они не мо­гут быть зак­лю­че­ны ни в ка­ком дру­гом со­су­де, кро­ме са­мой внут­рен­ней ма­те­ри­альнос­ти тел при­ро­ды. Лей­бниц так­же срав­ни­вал ак­тив­ную пер­вич­ную си­лу с ду­шой или субс­тан­ци­альной фор­мой. Та­ким об­ра­зом, го­во­рит Берк­ли, и са­мые ве­ли­кие лю­ди, идя по пу­ти отв­ле­чен­ных по­ня­тий, долж­ны при­бе­гать к сло­вам, не име­ющим оп­ре­де­лен­но­го зна­че­ния и предс­тав­ля­ющим лишь од­ни схо­лас­ти­чес­кие приз­ра­ки. Мы мо­жем при­ба­вить от се­бя, что по­доб­ные при­ме­ры по­ка­зы­ва­ют, как ци­ви­ли­зо­ван­ный ме­та­фи­зик сно­ва возв­ра­ща­ет­ся к тем же пер­во­быт­ным предс­тав­ле­ни­ям, ко­то­рые до сих пор за­ни­ма­ют умы ди­ких ту­зем­цев Си­би­ри и Гви­неи. Идя нес­колько да­лее, я ре­ша­юсь ут­верж­дать, что на­уч­ные предс­тав­ле­ния мо­их школьных лет о теп­ле и элект­ри­чест­ве как о не­ви­ди­мых жид­кос­тях, вы­хо­дя­щих из твер­дых тел и вхо­дя­щих в них, суть по­ня­тия, ко­то­рые с ве­ли­чай­шей точ­ностью восп­ро­из­во­дят уче­ние фе­ти­шиз­ма.

    В од­ной гла­ве с фе­ти­шиз­мом, но для удобст­ва от­дельно от пос­лед­не­го мо­жет быть рас­смот­ре­но пок­ло­не­ние кам­ням и кус­кам де­ре­ва. Та­кие пред­ме­ты, ес­ли они слу­жи­ли лишь в ка­чест­ве ал­та­рей, не при­над­ле­жат к фе­ти­шам, и нуж­но преж­де все­го убе­диться, что пок­ло­не­ние от­но­сит­ся пря­мо к ним са­мим. За­тем воз­ни­ка­ет труд­ный воп­рос, слу­жат ли эти кам­ни и об­руб­ки только иде­альны­ми эмб­ле­ма­ми бо­жеств или же их по­чи­та­те­ли приз­на­ют, что бо­жест­ва эти фи­зи­чес­ки сли­ты с ни­ми, воп­ло­ще­ны в них, дер­жат­ся воз­ле них, дей­ст­ву­ют че­рез них? Дру­ги­ми сло­ва­ми, сле­ду­ет ли ви­деть в них только сим­во­лы или нас­то­ящие фе­ти­ши? Предс­тав­ле­ния их пок­лон­ни­ков иног­да бы­ва­ют весьма яс­но вы­ра­же­ны, иног­да мо­гут быть лишь уга­да­ны и час­то ос­та­ют­ся сом­ни­тельны­ми.

    Члены при­ми­тив­но­го аме­ри­канс­ко­го пле­ме­ни да­ко­та под­ни­ма­ют с зем­ли круг­лый бу­лыж­ник, раск­ра­ши­ва­ют его и за­тем, ве­ли­чая его де­дом, на­чи­на­ют при­но­сить ему да­ры и мо­литься ему об из­бав­ле­нии от опас­нос­ти. На ост­ро­вах Вест-Индии из­вест­ны три кам­ня, ко­то­рым пок­ло­ня­лись ту­зем­цы: один при­но­сил бо­га­тую жат­ву, дру­гой об­лег­чал стра­да­ния жен­щин при ро­дах, тре­тий по­сы­лал солн­це и дождь, ког­да это бы­ло нуж­но. Мы зна­ем, что бра­зильские пле­ме­на вты­ка­ют пал­ки в зем­лю и при­но­сят им жерт­вы для уми­лос­тив­ле­ния сво­их бо­гов или де­мо­нов. Пок­ло­не­ние кам­ням за­ни­ма­ло важ­ное мес­то на ста­дии срав­ни­тельно вы­со­кой культу­ры Пе­ру. Здесь не только пок­ло­ня­лись осо­бым кам­ням стран­ной фор­мы, но и ста­ви­ли их в до­ма в ка­чест­ве предс­та­ви­те­лей пе­на­тов и бо­жеств, пок­ро­ви­тельству­ющих се­ле­нию. Мон­те­си­нос рас­ска­зы­ва­ет, что, ког­да пе­рес­та­ли пок­ло­няться од­но­му свя­щен­но­му кам­ню, из не­го в дру­гой ка­мень пе­ре­ле­тел по­пу­гай, пос­ле че­го ста­ли пок­ло­няться пос­лед­не­му кам­ню. Этот пи­са­тель, прав­да, не всег­да зас­лу­жи­ва­ет до­ве­рия, но он ед­ва ли мог вы­ду­мать рас­сказ, ко­то­рый, как мы уви­дим, так за­ме­ча­тельно со­от­ветст­ву­ет по­ли­не­зий­ским предс­тав­ле­ни­ям, буд­то пти­цы пе­ре­но­сят с од­но­го идо­ла на дру­гой воп­ло­щен­ный в нем дух.

    На юге Аф­ри­ки пок­ло­не­ние кам­ням и стол­бам встре­ча­ет­ся у да­ма­ра, ко­то­рые в дни жерт­воп­ри­но­ше­ний вмес­то сво­их пред­ков са­жа­ют за стол пал­ки, сре­зан­ные с де­ревьев или кус­тов, пос­вя­щен­ных умер­шим. Яст­ва под­но­сят­ся преж­де все­го этим пал­кам. У дин­ка на Бе­лом Ни­ле мис­си­оне­ры ви­де­ли ста­рую жен­щи­ну, ко­то­рая под­но­си­ла пи­щу и питье ко­рот­кой и толс­той пал­ке, вотк­ну­той в зем­лю, что­бы уми­лос­ти­вить де­мо­на. Гал­ла в Абис­си­нии име­ют оп­ре­де­лен­ное уче­ние о бо­жест­вах и тем не ме­нее пок­ло­ня­ют­ся пал­кам и кам­ням, а не идо­лам. На ост­ро­ве Сам­ба­ва оранг-донг при­пи­сы­ва­ют все сверхъестест­вен­ные или не­по­нят­ные вли­яния солн­цу, лу­не, де­ревьям и т. д. и в осо­бен­нос­ти кам­ням: в слу­чае нес­частья или бо­лез­ни они при­но­сят да­ры из­вест­ным кам­ням, что­бы уми­лос­ти­вить их ду­ха, или дэ­ва. По­доб­ные же предс­тав­ле­ния встре­ча­ют­ся и у оби­та­те­лей ост­ро­вов Ти­хо­го оке­ана, не­за­ви­си­мо от цве­та их ко­жи. Так, на ост­ро­вах То­ва­ри­щест­ва гру­бые кам­ни или об­лом­ки ба­зальто­вых ко­лонн, пок­ры­тые ту­зем­ны­ми одеж­да­ми и вы­ма­зан­ные мас­лом, слу­жат пред­ме­том пок­ло­не­ния и жерт­воп­ри­но­ше­ний, так как счи­та­ют­ся все­мо­гу­щи­ми вследст­вие воп­ло­ще­ния в них атуа, или бо­жест­ва. На Но­вых Геб­ри­дах пок­ло­ня­лись галькам, а фид­жий­ские бо­ги и бо­ги­ни жи­ли в чер­ных кам­нях в ви­де глад­ких круг­лых жер­но­вов и при­ни­ма­ли здесь при­но­си­мую им пи­щу. Стран­ное ант­ро­по­мор­фи­чес­кое предс­тав­ле­ние о том, что кам­ни мо­гут быть мужьями и же­на­ми и да­же име­ют де­тей, зна­ко­мо фид­жий­цам, так же как и пе­ру­ан­цам и ло­па­рям.

    У ту­ранс­ких пле­мен Се­вер­ной Азии су­щест­ву­ет пок­ло­не­ние стол­бам и кам­ням. Кам­ни, в осо­бен­нос­ти стран­ной фор­мы или на­по­ми­на­ющие сво­им очер­та­ни­ем лю­дей или жи­вот­ных, слу­жат пред­ме­том по­чи­та­ния по­то­му имен­но, что в них жи­вут мо­гу­чие ду­хи. При­ме­ром мо­гут слу­жить са­мо­едс­кие са­ни с дву­мя бо­жест­ва­ми, из ко­то­рых од­но име­ет ка­мен­ную го­ло­ву, а дру­гое предс­тав­ля­ет со­бой прос­то чер­ный ка­мень. Они оде­ты в зе­ле­ное платье с крас­ны­ми зас­теж­ка­ми и вы­ма­за­ны кровью жертв.

    Что ка­са­ет­ся ос­тя­ков, то, ес­ли бы зна­ме­ни­тый царь Чур­бан явил­ся меж­ду ни­ми, они без дальних объясне­ний оде­ли бы его свя­щен­ную осо­бу в лох­мотья и выс­та­ви­ли для пок­ло­не­ния на вер­ши­ну го­ры или сре­ди ле­са. Пок­ло­не­ние кам­ням и кус­кам де­ре­ва, столь обык­но­вен­ное в сов­ре­мен­ной Ин­дии, расп­рост­ра­не­но пре­иму­щест­вен­но меж­ду пле­ме­на­ми не­ин­дус­ско­го или только от­час­ти ин­дус­ско­го про­ис­хож­де­ния. При­ме­ром та­ко­го пок­ло­не­ния мо­жет слу­жить изоб­ра­жа­ющий бо­дос­скую бо­ги­ню Ма­ину бам­бук, при­ни­ма­ющий вмес­то нее еже­год­ное при­но­ше­ние в ви­де свиньи и еже­ме­сяч­ные при­но­ше­ния яиц от ту­зе­мок. Под большим хлоп­ко­вым де­ре­вом в каж­дом кондс­ком се­ле­нии сто­ит большой ка­мень вмес­ти­ли­ще де­ре­венс­ко­го бо­жест­ва Над­зу-Пен­ну. В Be­ra­pe ка­мень или глы­ба зем­ли под де­ре­вом изоб­ра­жа­ют обо­гот­во­рен­ную ду­шу ка­ко­го-ни­будь умер­ше­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый вдох­нов­ля­ет про­ри­ца­те­лей и при­ни­ма­ет пок­ло­не­ние. У пле­мен ба­ка­да­ра и бе­та­да­ра в каж­дом до­ме име­ет­ся ка­мень, изоб­ра­жа­ющий их бо­га Бу­та, ко­то­ро­го они жерт­ва­ми по­буж­да­ют удер­жи­вать де­мо­ни­чес­кие ду­ши умер­ших, спо­соб­ные вре­дить им. Два гру­бых кам­ня под на­ве­сом предс­тав­ля­ют пос­ред­ни­ков, че­рез ко­то­рых ве­ли­кие бо­ги и бо­ги­ни при­ни­ма­ют жерт­воп­ри­но­ше­ния ша­на­ров в Тин­не­вел­ли. Но их выб­ра­сы­ва­ют или за­бы­ва­ют, ког­да эта це­ре­мо­ния окон­че­на.

    Замечательные груп­пы вер­ти­кально сто­ящих кам­ней в Ин­дии изоб­ра­жа­ют или зак­лю­ча­ют в се­бе бо­гов, по од­но­му в каж­дом кам­не. Гис­лоп за­ме­ча­ет, что в Юж­ной Ин­дии мож­но пов­се­мест­но ви­деть на по­лях по че­ты­ре или по пять кам­ней, пос­тав­лен­ных в ряд и вык­ра­шен­ных крас­ной крас­кой: это - хра­ни­те­ли по­ля, на­зы­ва­емые пять Пан­ду. Ав­тор по­ла­га­ет, что это ин­дус­ское наз­ва­ние за­ме­ни­ло бо­лее ста­рое ту­зем­ное на­име­но­ва­ние. В ин­дий­ских се­ле­ни­ях су­щест­ву­ет обы­чай пок­ры­вать каж­дый ка­мень крас­ной крас­кой,,де­лая как бы большое кро­ва­вое пят­но на том мес­те, где у нас­то­яще­го идо­ла на­хо­ди­лось бы ли­цо. Обы­чай по­чи­та­ния кам­ней встре­ча­ет­ся и у ко­рен­ных ин­ду­сов. Шаш­ти, пок­ро­ви­тельни­ца де­тей, при­ни­ма­ет пок­ло­не­ние, обе­ты и да­ры пре­иму­щест­вен­но от жен­щин. Тем не ме­нее у нее нет хра­мов или идо­лов, и предс­та­ви­те­лем ее слу­жит гру­бый ка­мень ве­ли­чи­ной с че­ло­ве­чес­кую го­ло­ву, вык­ра­шен­ный крас­ной крас­кой и по­ло­жен­ный у под­но­жия свя­щен­но­го де­ре­ва. Да­же Ши­ве[129] пок­ло­ня­ют­ся под ви­дом кам­ня, в осо­бен­нос­ти то­му Ши­ве, ко­то­рый, на­сы­лая на ре­бен­ка па­ду­чую бо­лезнь, объявля­ет за­тем его го­ло­сом, что он - Пан­ча­на Пя­ти­ли­цый и на­ка­зы­ва­ет ре­бен­ка за не­поч­те­ние к его изоб­ра­же­нию. Это­му Ши­ве в об­ра­зе гли­ня­но­го идо­ла или кам­ня у свя­щен­но­го де­ре­ва при­но­сят в дар не только цве­ты и пло­ды, но и кро­ва­вые жерт­вы.

    Поклонение кам­ням у ин­ду­сов предс­тав­ля­ет со­бой, по-ви­ди­мо­му, пе­ре­жи­ток культа, при­над­ле­жа­ще­го низ­шей ци­ви­ли­за­ции, ве­ро­ят­но культа ди­ких ту­зем­цев, ре­ли­гия ко­то­рых, тес­но слив­шись с ре­ли­ги­ей арий­ских за­во­ева­те­лей, в столь зна­чи­тельной сте­пе­ни спо­собст­во­ва­ла об­ра­зо­ва­нию ин­ду­истс­кой ре­ли­гии на­ших дней. Изу­че­ние обо­же­ния кам­ней и кус­ков де­ре­ва на ран­них сту­пе­нях культу­ры яв­ля­ет­ся осо­бен­но ин­те­рес­ным по­то­му, что та­ким пу­тем мы по­лу­ча­ем воз­мож­ность с по­мощью те­ории пе­ре­жит­ков объяснить, ка­ким об­ра­зом в Ста­ром Све­те, в са­мых нед­рах клас­си­чес­ких уче­ний и клас­си­чес­ко­го ис­кус­ства, мог­ло воз­ник­нуть пок­ло­не­ние тем же гру­бым пред­ме­там, по­чи­та­ние ко­то­рых, без вся­ко­го сом­не­ния, от­но­сит­ся лишь к от­да­лен­ным вар­варс­ким ве­кам. Грот, упо­ми­ная о пред­ме­тах пок­ло­не­ния гре­ков, го­во­рит: «Пер­во­быт­ный па­мят­ник, возд­виг­ну­тый бо­жест­ву, не пре­тен­до­вал на сходст­во с че­ло­ве­чес­кой фи­гу­рой и предс­тав­лял со­бой час­то прос­той столб, дос­ку, не­оте­сан­ный ка­мень или брев­но, ко­то­ро­му бли­жай­шая ок­рест­ность пок­ло­ня­лась и при­но­си­ла да­ры. Та­ко­вы бы­ли: чур­бан, предс­тав­ляв­ший Ар­те­ми­ду в Эв­бее, столб, изоб­ра­жав­ший Афи­ну Пал­ла­ду, не­оте­сан­ный ка­мень в Ги­ет­те, ко­то­рый, по древ­не­му обы­чаю, изоб­ра­жал Гер­ку­ле­са, 30 по­доб­ных же кам­ней, ко­то­рые фа­рей­цы чти­ли как бо­гов, и ка­мень, пользо­вав­ший­ся столь большим по­че­том на бе­отий­ских празд­нест­вах и изоб­ра­жав­ший фес­пий­ско­го Эро­са. Те­оф­раст опи­сы­ва­ет в IV в. до н.э. су­евер­ных гре­ков, ко­то­рые, идя по ули­це ми­мо ума­щен­ных мас­лом кам­ней, вы­ни­ма­ли свой фи­ал и то­же воз­ли­ва­ли на них мас­ло, за­тем прек­ло­ня­ли пе­ред ни­ми ко­ле­ни и шли сво­ей до­ро­гой. Шесть сто­ле­тий спус­тя Ар­но­бий мог опи­сы­вать на ос­но­ва­нии сво­его опы­та сос­то­яние умов пок­лон­ни­ков кам­ней и па­лок. Он рас­ска­зы­ва­ет, как при ви­де од­но­го из та­ких ума­щен­ных кам­ней он об­ра­щал­ся к не­му с льсти­вы­ми ре­ча­ми и про­сил по­мо­щи у бес­чувст­вен­но­го пред­ме­та, как буд­то в нем зак­лю­ча­лась дей­ст­ви­тельная си­ла.

    Древнее крас­но­ре­чи­вое из­ре­че­ние в кни­ге Иса­ии яс­но до­ка­зы­ва­ет, что пок­ло­не­ние кам­ням су­щест­во­ва­ло и у се­ми­ти­чес­ких на­ро­дов: «В глад­ких кам­нях ручьев до­ля твоя; они, они жре­бий твой; им ты де­ла­ешь воз­ли­яние и при­но­сишь жерт­вы…» Мно­го вре­ме­ни спус­тя в чис­ле мест­ных бо­жеств, ко­то­рые Му­хам­мед на­шел в Ара­вии и ко­то­рые он, по мне­нию Шпрен­ге­ра, счи­тал бо­жест­ва­ми од­но вре­мя, ког­да его карьера бы­ла под уг­ро­зой, на­хо­ди­лись Ма­нат и Ал­лат: пер­вая бы­ла ска­лой, а вто­рая - кам­нем, или ка­мен­ным идо­лом. Пок­ло­не­ние чер­но­му кам­ню в Ка­абе[130], ко­то­рый ка­пи­тан Бёр­тон счи­та­ет аэро­ли­том, бы­ло, без вся­ко­го сом­не­ния, мест­ным обы­ча­ем, пе­ре­не­сен­ным про­ро­ком в его но­вую ре­ли­гию, где он сох­ра­нил­ся и до сих пор. Лю­бо­пыт­ное мес­то у Сан­хо­ни­ато­на, где го­во­рит­ся о не­бес­ном бо­ге, соз­дав­шем «бе­ти­ли, оду­шев­лен­ные кам­ни», от­но­сит­ся, быть мо­жет, к ме­те­ори­там или мни­мым гро­мо­вым стре­лам, упав­шим с об­ла­ков. В древ­ней фи­ни­кий­ской ре­ли­гии, столь тес­но свя­зан­ной, с од­ной сто­ро­ны, с ев­рей­ским ми­ром, а с дру­гой - с гре­чес­ким и римс­ким, мы на­хо­дим ка­мен­ные стол­бы Ва­ала[131], де­ре­вян­ные ко­ну­сы Аше­ры, но для нас ос­та­ет­ся за­гад­кой, име­ли ли эти пред­ме­ты зна­че­ние ал­та­рей, сим­во­лов или фе­ти­шей. Мы все еще мо­жем ска­зать, вслед за Та­ци­том, опи­сы­вав­шим ко­ни­чес­кие стол­бы, под­ни­мав­ши­еся вмес­то идо­лов для изоб­ра­же­ния па­фий­ской Ве­не­ры: «Смысл ос­та­ет­ся те­мен».

    Нам из­вест­ны су­щест­во­вав­шие в Анг­лии и во Фран­ции фор­мальные зап­ре­ще­ния пок­ло­не­ния кам­ням хрис­ти­ана­ми. Это по­ка­зы­ва­ет, что вар­варс­кий культ сох­ра­нял­ся здесь до то­го вре­ме­ни в на­род­ном ве­ро­ва­нии. Свя­зы­вая этот факт с опи­са­ни­ями групп вер­ти­кально пос­тав­лен­ных кам­ней, изоб­ра­жа­ющих бо­жест­ва Юж­ной Ин­дии, мы на­хо­дим ве­ро­ят­ное ре­ше­ние од­ной из ин­те­рес­ных за­дач до­ис­то­ри­чес­кой ар­хе­оло­гии в Ев­ро­пе. Бы­ли ли древ­ние мен­ги­ры, кром­ле­хи, т. е. от­дельные идо­лы или идо­лы, сто­ящие кру­гом или ря­да­ми, пред­ме­та­ми пок­ло­не­ния для древ­них оби­та­те­лей стра­ны как воп­ло­ще­ния их бо­гов? Этот воп­рос еще тре­бу­ет об­суж­де­ния. Идеи, ве­ду­щие к пок­ло­не­нию кам­ням, у раз­лич­ных на­ро­дов весьма раз­но­об­раз­ны, и по­то­му внеш­няя ана­ло­гия мо­жет лег­ко при­вес­ти к ошиб­ке. Уди­ви­тельно, что до столь позд­не­го вре­ме­ни в Ев­ро­пе сох­ра­ни­лось пок­ло­не­ние кам­ням. Крестьяне в не­ко­то­рых гор­ных час­тях Нор­ве­гии еще в кон­це прош­ло­го сто­ле­тия со­би­ра­ли круг­лые кам­ни, мы­ли их каж­дый чет­верг ве­че­ром (это по­ка­зы­ва­ет, что кам­ни име­ли для них из­вест­ную связь с То­ром[132]), сма­зы­ва­ли ко­ровьим мас­лом пе­ред ог­нем, кла­ли на по­чет­ное мес­то на све­жую со­ло­му, а в оп­ре­де­лен­ные дни го­да ку­па­ли в пи­ве, что­бы они пос­ла­ли до­му счастье и до­вольство. В од­ном опи­са­нии, от­но­ся­щем­ся к 1851 г., го­во­рит­ся, что жи­те­ли ост­ро­ва Ин­нис­ки бе­реж­но за­вер­ты­ва­ют кам­ни в ку­сок фла­не­ли, выс­тав­ля­ют их для пок­ло­не­ния в из­вест­ные дни, а ког­да со­би­ра­ет­ся бу­ря, про­сят о ко­раб­лек­ру­ше­нии на их бе­ре­гу, что­бы по­жи­виться на этом. Ни­ка­кой ди­карь не мог бы сво­им об­ра­ще­ни­ем к фе­ти­шу по­ка­зать, что он счи­та­ет его оду­шев­лен­ным су­щест­вом, с большей яс­ностью, чем эти нор­веж­цы и ир­ланд­цы.

    Этнографические сви­де­тельства в пользу су­щест­во­ва­ния пок­ло­не­ния пал­кам и кам­ням сре­ди столь мно­гих срав­ни­тельно вы­со­ко ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов име­ют, на мой взгляд, большое зна­че­ние в воп­ро­се о ре­ли­ги­оз­ном раз­ви­тии че­ло­ве­чес­ко­го ро­да. Ед­ва ли ве­ро­ят­но, что на­ро­ды, ис­кус­ные в об­ра­бот­ке де­ре­ва и кам­ня и упот­реб­ляв­шие свое ис­кус­ство для вы­де­лы­ва­ния идо­лов, при­ду­ма­ли обы­чай пок­ло­няться пал­кам и кам­ням. Но, с дру­гой сто­ро­ны, ес­ли при­нять во вни­ма­ние, что та­кие гру­бые пред­ме­ты слу­жат не­ци­ви­ли­зо­ван­ным лю­дям сим­во­лом или вмес­ти­ли­щем бо­жест­ва, то лег­ко по­нять, ка­ким об­ра­зом ос­тат­ки древ­не­го вар­варст­ва мог­ли сох­ра­няться в ве­ка раз­ви­ва­ющей­ся ци­ви­ли­за­ции сре­ди бо­лее ис­кус­ных изоб­ра­же­ний в си­лу тра­ди­ци­он­но­го чувст­ва бла­го­го­ве­ния по от­но­ше­нию к пе­ре­жит­кам от­да­лен­ных эпох.

    Итак, мы пе­ре­хо­дим в об­ласть идо­ло­пок­лонст­ва. Нес­кольких маз­ков или ца­ра­пин дос­та­точ­но для прев­ра­ще­ния гру­бо­го стол­ба или кам­ня в идо­ла. Зат­руд­не­ния, ос­лож­ня­ющие изу­че­ние пок­ло­не­ния кам­ням и чур­ба­нам, ис­че­за­ют при ана­ли­зе обо­же­ния да­же са­мых гру­бых и тем­ных изоб­ра­же­ний, ко­то­рые уже не мо­гут быть прос­ты­ми ал­та­ря­ми, а в слу­чае сим­во­ли­чес­ко­го зна­че­ния долж­ны, по край­ней ме­ре, быть сим­во­ла­ми ка­ко­го-ли­бо лич­но­го су­щест­ва. Идо­ло­пок­лонст­ву при­над­ле­жит весьма за­ме­ча­тельное мес­то в ис­то­рии ре­ли­гии. Оно поч­ти не от­но­сит­ся к на­ибо­лее низ­ко сто­ящим ди­ка­рям, ко­то­рые не мог­ли еще под­няться до его уров­ня, но оно ед­ва ли мо­жет быть от­не­се­но и к вы­со­кой ци­ви­ли­за­ции, ко­то­рая уже от­верг­ла его. Итак, идо­ло­пок­лонст­во за­ни­ма­ет про­ме­жу­ток меж­ду выс­шей ста­ди­ей ди­кос­ти, где оно впер­вые яс­но про­яв­ля­ет­ся, и сред­ней ци­ви­ли­за­ци­ей, где оно дос­ти­га­ет сво­его на­ибольше­го раз­ви­тия, выс­ту­пая за­тем лишь в фор­ме пе­ре­жит­ка и иног­да вновь расп­рост­ра­ня­юще­го­ся ре­ци­ди­ва. Но по­ло­же­ние его, изоб­ра­жен­ное здесь в об­щих чер­тах, край­не труд­но оха­рак­те­ри­зо­вать с пол­ной от­чет­ли­востью.

    Идолопоклонство про­яв­ля­ет­ся да­ле­ко не оди­на­ко­во у выс­ших ди­ка­рей. Оно, нап­ри­мер, впол­не раз­ви­лось на ост­ро­вах То­ва­ри­щест­ва, а у тон­ган­цев и фид­жий­цев нет. У ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов на­ли­чие или от­сутст­вие идо­ло­пок­лонст­ва не свя­за­но с родст­вом на­ци­ональнос­тей или бли­зостью уров­ня культу­ры. Сто­ит для при­ме­ра срав­нить только идо­ло­пок­лон­ни­ка-инду­са с его эт­ни­чес­ким соб­ра­том пар­сом, не­на­ви­дя­щим ку­ми­ров, или идо­ло­пок­лон­ни­ков-фи­ни­ки­ян с их эт­ни­чес­ки­ми ро­ди­ча­ми из­ра­ильтя­на­ми, у ко­то­рых вре­мен­ный возв­рат к зап­ре­щен­но­му пок­ло­не­нию идо­лам рас­смат­ри­вал­ся впос­ледст­вии как па­де­ние. Кро­ме то­го, большое зат­руд­не­ние для эт­ног­ра­фа предс­тав­ля­ет склон­ность идо­ло­пок­лонст­ва к воз­рож­де­нию. Ве­ди­чес­кая ре­ли­гия[133] не до­пус­ка­ет, по-ви­ди­мо­му, идо­ло­пок­лонст­ва, но сов­ре­мен­ные брах­ма­ны, приз­нан­ные пос­ле­до­ва­те­ли это­го уче­ния, при­над­ле­жат к ве­ли­чай­шим идо­ло­пок­лон­ни­кам в ми­ре. Пер­во­на­чальное хрис­ти­анс­кие уче­ние ни­ког­да не ук­ло­ня­лось от зап­ре­ще­ния Вет­хо­го за­ве­та пок­ло­няться ку­ми­рам, но все же культ изоб­ра­же­ний бо­гов был и ос­тал­ся ши­ро­ко расп­рост­ра­нен­ным и глу­бо­ко уко­ре­нив­шим­ся в хрис­ти­анст­ве.

    Старое и ве­ли­чай­шее зат­руд­не­ние при изу­че­нии идо­ло­пок­лонст­ва во­об­ще сос­то­ит в том, что изоб­ра­же­ние бо­жест­ва да­же для двух пок­лон­ни­ков, сто­ящих на ко­ле­нях пе­ред ним, мо­жет иметь со­вер­шен­но раз­лич­ный смысл: для од­но­го ку­мир мо­жет быть только сим­во­лом, изоб­ра­же­ни­ем, на­по­ми­на­ни­ем, для дру­го­го - ра­зум­ным и де­ятельным су­щест­вом вследст­вие при­су­щей ему са­мо­му жиз­ни или вследст­вие пре­бы­ва­юще­го в нем и дей­ст­ву­юще­го че­рез не­го ду­ха. В обо­их слу­ча­ях идо­ло­пок­лонст­во свя­за­но с ве­рой в ду­хов­ное су­щест­во и предс­тав­ля­ет, сле­до­ва­тельно, ветвь ани­миз­ма. Но оно приб­ли­жа­ет­ся к фе­ти­шиз­му, собст­вен­но, лишь нас­только, нас­колько ку­мир по сво­ему ха­рак­те­ру приб­ли­жа­ет­ся к ве­щест­вен­но­му пред­ме­ту, при­год­но­му для ду­ха. С этой точ­ки зре­ния я и на­ме­рен прос­ле­дить здесь зна­че­ние идо­ло­пок­лонст­ва и его мес­то в ис­то­рии. Идол с точ­ки зре­ния те­ории все­ле­ния ду­хов дол­жен со­еди­нять в се­бе ха­рак­тер изоб­ра­же­ния и фе­тиш. Имея это в ви­ду и сох­ра­няя в па­мя­ти, что на идо­ла большей частью смот­ре­ли как на пред­мет, де­ятельный сам по се­бе, или как на вмес­ти­ли­ще ду­хов­но­го бо­жест­ва, пос­мот­рим, в ка­кой ме­ре на про­тя­же­нии раз­ви­тия ци­ви­ли­за­ции в умах идо­ло­пок­лон­ни­ков гос­подст­во­ва­ло по­ня­тие, что са­мо изоб­ра­же­ние зак­лю­ча­ет в се­бе из­вест­ную си­лу или оду­шев­ле­но лич­ным при­сутст­ви­ем выс­ше­го су­щест­ва.

    Что ка­са­ет­ся на­ча­ла идо­ло­пок­лонст­ва, то нет при­чи­ны пред­по­ла­гать, что пер­вые идо­лы, сде­лан­ные че­ло­ве­ком, ка­за­лись сво­ему твор­цу жи­вы­ми и да­же де­ятельны­ми пред­ме­та­ми. Весьма ве­ро­ят­но, что пер­во­на­чально идо­лы име­ли сво­им наз­на­че­ни­ем слу­жить изоб­ра­же­ни­ем ка­ко­го-ни­будь ду­хов­но­го су­щест­ва, де­ла­лись для на­по­ми­на­ния о нем, и этот пер­во­на­чальный ха­рак­тер идо­ла в большей или меньшей сте­пе­ни сох­ра­ня­ет­ся всю­ду и про­хо­дит че­рез всю ис­то­рию пок­ло­не­ния ку­ми­рам. Мож­но пред­по­ло­жить, что в пе­ри­од, пос­ле­до­вав­ший за этим пер­во­быт­ным сос­то­яни­ем, стрем­ле­ние отож­деств­лять сим­вол с предс­тав­ля­емым им су­щест­вом, стрем­ле­ние столь сильное в де­тях и не­об­ра­зо­ван­ных лю­дях во­об­ще, по­бу­ди­ло лю­дей смот­реть на идо­ла как на жи­вое, мо­гу­щест­вен­ное су­щест­во и за­тем при­ве­ло да­же к по­яв­ле­нию уче­ния о спо­со­бе про­яв­ле­ния его си­лы, или оду­шев­ле­нии. Здесь, в этой вто­рой ста­дии, где пер­во­на­чальное, чис­то сим­во­ли­чес­кое, изоб­ра­же­ние при­ни­ма­ет ма­ло-по­ма­лу свой­ст­ва де­ятельно­го оли­цет­во­ре­ния фе­ти­ша, яс­ное по­ни­ма­ние пред­ме­та для нас осо­бен­но важ­но. Здесь об идо­ло­пок­лон­ни­ке сле­ду­ет су­дить по его дей­ст­ви­ям и ве­ро­ва­ни­ям.

    Ряд по­яс­ни­тельных при­ме­ров по­ка­жет нам су­щест­во идо­ла на всех пос­ле­до­ва­тельных сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции. Из при­ми­тив­ных пле­мен та­кие предс­тав­ле­ния про­яв­ля­ют­ся у жи­те­лей Ку­рильских ост­ро­вов, бро­са­ющих сво­их идо­лов в мо­ре для ус­по­ко­ения бу­ри. Нег­ры при­но­сят изоб­ра­же­ни­ям пред­ков пи­щу и да­же до­лю сво­их ба­ры­шей, но, с дру­гой сто­ро­ны, бьют идо­лов и бро­са­ют их в огонь, ес­ли они не да­ют им счастья или не из­бав­ля­ют от бо­лез­ни. На Ма­да­гас­ка­ре мы на­хо­дим за­ме­ча­тельных идо­лов, один из ко­то­рых хо­дит сам или ру­ко­во­дит сво­ими но­сильщи­ка­ми, а дру­гой от­ве­ча­ет на пред­ла­га­емые воп­ро­сы; оба идо­ла дол­го тво­ри­ли эти чу­де­са, по­ка хит­рость их не бы­ла на­ко­нец изоб­ли­че­на.

    Между пле­ме­на­ми Се­вер­ной Азии и Ев­ро­пы по­доб­ные предс­тав­ле­ния об­на­ру­жи­ва­ют­ся у ос­тя­ков, ко­то­рые на­ря­жа­ют сво­их идо­лов и кор­мят их пох­леб­кой, но, ес­ли пос­лед­ние не ис­пол­ня­ют сво­их обя­зан­нос­тей, их хо­ро­шенько про­учи­ва­ют роз­га­ми, пос­ле че­го сно­ва на­ря­жа­ют и кор­мят. Ло­па­ри по­ла­га­ют, что их бе­зоб­раз­ные ис­ту­ка­ны мо­гут сво­бод­но дви­гаться, а эс­ты ди­ви­лись, что из идо­лов не ли­лась кровь, ког­да Дит­рих, хрис­ти­анс­кий свя­щен­ник, из­ру­бил их. Пе­рей­дем к ци­ви­ли­зо­ван­ным ази­атс­ким на­ро­дам. Что мо­жет быть ант­ро­по­мор­фич­нее об­ря­дов сов­ре­мен­ных ин­ду­сов, пля­сок мо­ло­дых де­ву­шек пе­ред идо­ла­ми, тор­жест­вен­но­го под­ни­ма­ния Джа­га­на­та для пок­ло­не­ния ве­ру­ющих или обы­чая прясть пе­ред Криш­ной для его уве­се­ле­ния?

    Буддизм в сво­ей ос­но­ве ре­ли­гия, ма­ло бла­гоп­ри­ятст­ву­ющая идо­ло­пок­лонст­ву. Тем не ме­нее выс­тав­ле­ние в хра­мах из­ва­яния Га­ута­мы и дру­гих свя­тых по­ве­ло к нас­то­яще­му пок­ло­не­нию ку­ми­рам, и при­том ку­ми­рам, ко­то­рые бла­го­да­ря скры­тым в них пру­жи­нам и по­лос­тям, го­во­ри­ли, и дви­га­лись, как и в За­пад­ной Ев­ро­пе в сред­ние ве­ка. В Ки­тае пок­лон­ни­ки из­де­ва­ют­ся над идо­ла­ми, не ис­пол­нив­ши­ми сво­его дол­га: «Что это та­кое, - го­во­рят они, - мы да­ли те­бе мес­то в ве­ли­ко­леп­ном хра­ме, мы по­зо­ло­ти­ли те­бя, кор­мим и оку­ри­ва­ем те­бя фи­ми­амом, а ты, со­ба­ка, так неб­ла­го­да­рен, что да­же и слу­шать не хо­чешь, ког­да мы про­сим те­бя о чем-ни­будь!» За­тем они топ­чут его и, ес­ли по­лу­чат то, че­го хо­те­ли, сно­ва об­мы­ва­ют, из­ви­ня­ют­ся пе­ред ним и обе­ща­ют вы­зо­ло­тить и одеть в но­вое платье. Су­щест­ву­ет, по-ви­ди­мо­му, дос­то­вер­ный рас­сказ про ки­тай­ца, ко­то­рый зап­ла­тил жре­цу из­вест­но­го идо­ла, что­бы тот вы­ле­чил его дочь. Нес­мот­ря на это, его дочь умер­ла, и об­ма­ну­тый по­дал в суд жа­ло­бу на идо­ла, ко­то­рый за об­ман был изг­нан из этой про­вин­ции.

    Классические, при­ме­ры это­го же ро­да верх со­вер­шенст­ва: ста­туи оде­ва­ют, ума­ща­ют еле­ем, осы­па­ют ла­комст­ва­ми, разв­ле­ка­ют по­теш­ны­ми зре­ли­ща­ми, при­зы­ва­ют в сви­де­те­ли. Всем из­вес­тен рас­сказ про ар­кадс­ких юно­шей, ко­то­рые, вер­нув­шись пос­ле не­удач­ной охо­ты, вы­мес­ти­ли свою до­са­ду на ста­туе Па­на[134], и дру­гой рас­сказ о ста­туе, упав­шей на че­ло­ве­ка, ко­то­рый ос­кор­бил ее. Сто­ит вспом­нить так­же, как жи­те­ли Ти­ра на­де­ли це­пи на ста­тую бо­га солн­ца, что­бы оно не по­ки­ну­ло их го­род, как Ав­густ на­ка­зы­вал не­по­кор­но­го Неп­ту­на; как ста­туя Апол­ло­на дви­га­лась, да­вая про­ри­ца­ния, как дру­гие ста­туи раз­ма­хи­ва­ли ору­жи­ем, пла­ка­ли или по­те­ли в до­ка­за­тельство сво­ей сверхъестест­вен­ной си­лы. По­доб­ные идеи сох­ра­ни­лись и в хрис­ти­анст­ве, что впол­не ес­тест­вен­но, ес­ли иметь в ви­ду, что ико­ны и ста­туи хрис­ти­ан за­ме­ни­ли до­маш­них бо­гов и мо­гу­щест­вен­ных идо­лов в хра­мах. Из­вест­но, нап­ри­мер, что сла­вя­не ког­да-то зак­ры­ва­ли ико­ны, что­бы они не ви­де­ли пло­хо­го пос­туп­ка, что мег­ре­лы за­ни­ма­ли у со­се­дей ико­ны свя­тых, при­но­ся­щие уро­жай, и т. д.

    Появление идо­ло­пок­лонст­ва на пер­вой сту­пе­ни, сле­ду­ющей за низ­шей че­ло­ве­чес­кой культу­рой, его расп­рост­ра­не­ние и дальней­шее уси­ле­ние на бо­лее вы­со­ких сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции мо­гут быть луч­ше все­го изу­че­ны на ту­зем­ных пле­ме­нах Аме­ри­ки. От­сутст­вуя у мно­гих низ­ших пле­мен, пок­ло­не­ние изоб­ра­же­ни­ям рез­ко про­яв­ля­ет­ся у выс­ших ди­ка­рей, как, нап­ри­мер, у бра­зильских ту­зем­ных пле­мен, ко­то­рые ста­ви­ли в сво­их хи­жи­нах или лес­ных убе­жи­щах кро­шеч­ные, буд­то бы со­шед­шие к ним с не­ба де­ре­вян­ные или вос­ко­вые фи­гу­ры, у ман­да­нов, с во­ем и пла­чем тво­рив­ших мо­лит­вы пе­ред ис­ту­ка­на­ми из тра­вы и кож, у ал­гон­ки­нов, ду­хов­ные су­щест­ва ко­то­рых «ма­ни­ту» - или у гу­ро­нов - «оки» - изоб­ра­жа­лись в ви­де де­ре­вян­ных го­лов или еще слож­нее. У вир­гин­цев и дру­гих бо­лее культур­ных юж­ных пле­мен эти идо­лы име­ли да­же свои осо­бые хра­мы.

    Первые ев­ро­пей­ские по­се­ти­те­ли Но­во­го Све­та зас­та­ли у ост­ро­ви­тян Вест-Индии идо­ло­пок­лонст­во в ка­чест­ве гос­подст­ву­ющей ре­ли­гии. Эти стро­гие ани­мис­ты де­ла­ли сво­их ма­леньких идо­лов по об­ра­зу ду­хов, яв­ляв­ших­ся им, при­чем не­ко­то­рые че­ло­ве­чес­кие фи­гур­ки но­си­ли име­на пред­ков. Изоб­ра­же­ния та­ких «це­ми», или ду­хов, имев­шие иног­да сходст­во с жи­вот­ны­ми, а ча­ще че­ло­ве­чес­кий об­лик, об­на­ру­жи­ва­ли ты­ся­ча­ми. Име­ют­ся све­де­ния о том, что все на­се­ле­ние од­но­го ост­ро­ва близ Га­ити за­ни­ма­лось из­го­тов­ле­ни­ем идо­лов, пре­иму­щест­вен­но изоб­ра­же­ний ноч­ных ду­хов. В мест­ных опи­са­ни­ях жерт­воп­ри­но­ше­ний, ора­ку­лов и чу­дес бо­жест­во и идол сме­ши­ва­лись друг с дру­гом, что яс­но ука­зы­ва­ет на тес­ную связь меж­ду ни­ми в умах ту­зем­цев. Пе­ре­хо­дя к го­раз­до бо­лее вы­со­кой культу­ре Пе­ру, мы уз­на­ем, что идо­лы там бы­ли в ве­ли­чай­шем по­че­те: не­ко­то­рые из них име­ли че­ло­ве­чес­кие фор­мы, но ве­ли­кие бо­ги, Солн­це и Лу­на, бы­ли прос­ты­ми круж­ка­ми с че­ло­ве­чес­ки­ми ли­ца­ми, по­хо­жи­ми на те, ко­то­рые упот­реб­ля­ют­ся у нас до сих пор для сим­во­ли­чес­ко­го изоб­ра­же­ния этих све­тил. Что ка­са­ет­ся по­ко­рен­ных со­сед­них пле­мен, под­пав­ших под власть ин­ков, то их идо­лы (частью как тро­феи, частью как за­лож­ни­ки) бы­ли пе­ре­не­се­ны в Кус­ко и пос­тав­ле­ны меж­ду низ­ши­ми бо­жест­ва­ми пе­ру­анс­ко­го пан­те­она.

    В Мек­си­ке идо­ло­пок­лонст­во дос­тиг­ло на­ибо­лее пол­но­го раз­ви­тия сре­ди вар­ва­ров. Пос­кольку в предс­тав­ле­ни­ях ац­те­ков мир был на­пол­нен ду­хов­ны­ми бо­жест­ва­ми, ве­щест­вен­ные изоб­ра­же­ния пос­лед­них - идо­лы - встре­ча­лись всю­ду - в до­мах, на пе­рек­рест­ках улиц, лю­бом воз­вы­ше­нии, на каж­дой ска­ле. Все они по­лу­ча­ли да­ры от про­хо­дя­щих: пу­чок цве­тов, ку­со­чек ла­да­на, две-три кап­ли кро­ви. Кро­ме то­го, в хра­мах сто­яли большие и ста­ра­тельно сде­лан­ные ис­ту­ка­ны, в честь их со­вер­ша­лись про­цес­сии, им при­но­си­лись в жерт­ву лю­ди и жи­вот­ные, они при­ни­ма­ли дань и пок­ло­не­ние, по­до­ба­ющие ве­ли­ким на­ци­ональным бо­гам.

    Такие фак­ты важ­ны для вы­яс­не­ния за­ни­ма­юще­го нас воп­ро­са. Мы уз­на­ем, что ту­зем­ные об­щест­ва Но­во­го Све­та име­ли идо­лов, что эти идо­лы изоб­ра­жа­ли ду­ши пред­ков или дру­гие бо­жест­ва и при­ни­ма­ли вмес­то них пок­ло­не­ние и жерт­воп­ри­но­ше­ния. Но по­то­му ли, что предс­тав­ле­ния ту­зем­цев о свя­зи меж­ду ду­хом и идо­лом бы­ли тем­ны, или по­то­му, что иност­ран­ные наб­лю­да­те­ли не су­ме­ли отк­рыть этой свя­зи, или по обе­им этим при­чи­нам вмес­те мы до сих пор не име­ем точ­ных све­де­ний, иг­ра­ли ли аме­ри­канс­кие идо­лы роль прос­тых сим­во­лов, или изоб­ра­же­ний, и нас­колько их приз­на­ва­ли за оду­шев­лен­ные вмес­ти­ли­ща бо­гов.

    Впрочем, это пов­то­ря­ет­ся не вез­де. На ост­ро­вах Юж­но­го по­лу­ша­рия идо­ло­пок­лонст­во ед­ва про­яв­ля­ет­ся у жи­те­лей Ан­да­манс­ких ост­ро­вов, тас­ма­ний­цев и авст­ра­лий­цев. Оно от­сутст­ву­ет или сла­бо вы­ра­же­но в раз­лич­ных па­пу­ас­ских и по­ли­не­зий­ских об­лас­тях, но весьма расп­рост­ра­нен­но­го у большинст­ва ост­ров­ных пле­мен, дос­тиг­ших сред­ней или выс­шей сту­пе­ни ди­кос­ти. На по­ли­не­зий­ских ост­ро­вах, где идо­ло­пок­лонст­во сре­ди ту­зем­но­го на­се­ле­ния бы­ло тща­тельно изу­че­но, в ос­но­ве его ле­жит от­чет­ли­во вы­ра­жен­ная те­ория все­ле­ния ду­хов. Но­во­зе­ланд­цы выс­тав­ля­ют изоб­ра­же­ния умер­ших лю­дей у их мо­гил в па­мять о них, раз­го­ва­ри­ва­ют с ни­ми, как с жи­вы­ми, да­рят им платья и хра­нят в сво­их до­мах ма­леньких де­ре­вян­ных идо­лов, пос­вя­щен­ных ду­хам пред­ков. Они со­вер­шен­но оп­ре­де­лен­но приз­на­ют, что та­кой «атуа», или дух пред­ка, вхо­дит в са­мое су­щест­во идо­ла для об­ще­ния с жи­вы­ми. Жрец мно­гок­рат­ны­ми зак­ли­на­ни­ями мо­жет зас­та­вить ду­ха вой­ти в идо­ла, ко­то­ро­му иног­да наб­ра­сы­ва­ет на шею ве­рев­ку, что­бы прив­лечь его вни­ма­ние. Это тот са­мый «атуа», или дух, ко­то­рый иног­да вхо­дит не в идо­ла, а в са­мо­го жре­ца, по­вер­га­ет его в су­до­ро­ги и из­ре­ка­ет про­ро­чест­ва его ус­та­ми. При этом но­во­зе­ланд­цы яс­но по­ни­ма­ют, что пред­ме­ты их пок­ло­не­ния суть не са­мые изоб­ра­же­ния, что пос­лед­ние са­ми по се­бе не име­ют ни­ка­кой си­лы и ос­вя­ща­ют­ся только вре­мен­ным при­сутст­ви­ем в них ду­хов. Ка­пи­тан Кук за­ме­тил на ост­ро­вах То­ва­ри­щест­ва, что де­ре­вян­ные фи­гу­ры на клад­би­щах слу­жи­ли не только прос­ты­ми па­мят­ни­ка­ми, но и жи­ли­щем, в ко­то­ром ук­ры­ва­лась ду­ша умер­ше­го.

    У Эл­ли­са в опи­са­нии по­ли­не­зий­ско­го идо­ло­пок­лонст­ва, ко­то­рое, по-ви­ди­мо­му, от­но­сит­ся к той же груп­пе ост­ро­вов, го­во­рит­ся, что свя­щен­ны­ми пред­ме­та­ми для мест­но­го на­се­ле­ния мо­гут быть прос­тые пал­ки, кам­ни и де­ре­вян­ные изоб­ра­же­ния вы­со­той от шес­ти до восьми фу­тов или стольких же дюй­мов. Не­ко­то­рые из этих фи­гур изоб­ра­жа­ли «тии», бо­жест­вен­ных ду­хов умер­ших, дру­гие же «ту», бо­гов выс­ше­го раз­ря­да и бо­лее сильных. В оп­ре­де­лен­ное вре­мя го­да или вследст­вие зак­ли­на­ния жре­цов эти ду­хов­ные су­щест­ва все­ля­лись в идо­лов, ко­то­рые при­об­ре­та­ли, та­ким об­ра­зом, большую си­лу. Ког­да же дух от­ле­тал, идол ос­та­вал­ся только свя­щен­ным пред­ме­том. Иног­да бог, вой­дя в идо­ла, пе­ре­се­лял­ся из не­го в те­ло пти­цы. Тог­да ду­хов­ное вли­яние идо­ла мог­ло пе­ре­да­ваться ее дра­го­цен­ным перьям. Пос­лед­ние, при­об­ре­тая та­ким пу­тем большую си­лу, мог­ли пе­ре­но­сить ее на дру­гих идо­лов. В сходст­ве спо­со­бов, ко­то­ры­ми ду­ши и дру­гие ду­хи воп­ло­ща­ют­ся в изоб­ра­же­ния (идо­лы), а так­же, по по­верьям этих пле­мен, и в че­ло­ве­чес­кие те­ла, мы ви­дим до­ка­за­тельство тож­дест­ва ду­ши и дру­гих ду­хов. Кро­ме то­го, здесь опи­са­ны нас­то­ящие фе­ти­ши: перья, кам­ни или чур­ба­ны, а так­же тща­тельно сде­лан­ные че­ло­ве­чес­кие фи­гу­ры - и все это име­ет пря­мое от­но­ше­ние к уче­нию о воп­ло­ще­нии ду­хов.

    Несмотря на то что ис­лам зап­ре­ща­ет пок­ло­не­ние идо­лам, на ост­ро­ве Бор­нео мы встре­ча­ем не только идо­лов, но и яс­ные предс­тав­ле­ния о воп­ло­ще­нии в них ду­хов. У пле­мен За­пад­но­го Са­ра­ва­ка жри­цы де­ла­ют гру­бые по­до­бия птиц, к ко­то­рым они од­ни мо­гут при­ка­саться. В этих птиц долж­ны все­ляться ду­хи, и в ве­ли­кий празд­ник жат­вы их при­ве­ши­ва­ют по де­ся­ти и двад­ца­ти вмес­те в длин­ном об­щем по­ме­ще­нии и тща­тельно за­ве­ши­ва­ют цвет­ны­ми плат­ка­ми. Не­ко­то­рые пле­ме­на да­яков из­го­тов­ля­ют гру­бые мужс­кие и женс­кие фи­гу­ры и ста­вят их друг про­тив дру­га на пу­ти к ху­то­рам. Го­ло­вы этих идо­лов уб­ра­ны ук­ра­ше­ни­ями из дре­вес­ной ко­ры, сбо­ку у них кор­зи­на с бе­те­лем, а в ру­ках ко­рот­кое де­ре­вян­ное копье. По на­род­но­му по­верью, в этих идо­лах жи­вут ду­хи, ох­ра­ня­ющие ху­то­ра и се­ле­ния от вся­чес­ких бед, и го­ре не­чес­тив­цу, ко­то­рый под­ни­мет на них ру­ку: страш­ная ли­хо­рад­ка и дру­гие тяж­кие бо­лез­ни ожи­да­ют его.

    Западная Аф­ри­ка свои предс­тав­ле­ния о воп­ло­ще­нии ду­хов при­ла­га­ет к идо­лам, как и к фе­ти­шам. Ка­ким об­ра­зом ис­ту­кан мо­жет слу­жить вмес­ти­ли­щем ду­ха, по­ка­зы­ва­ют фи­гу­ры лю­дей и жи­вот­ных, ко­то­рые из­го­тов­ля­ют­ся в Ка­ла­ба­ре из тряпья и со­ло­мы для ве­ли­ко­го трех­го­дич­но­го очи­ще­ния. Из­го­ня­емые ду­хи ищут в этих фи­гу­рах убе­жи­ща, за­тем их бро­са­ют в во­ду для окон­ча­тельно­го из­бав­ле­ния от них. Что ка­са­ет­ся нас­то­ящих идо­лов, на­ибо­лее ин­те­рес­ные опи­са­ния их от­но­сят­ся к Зо­ло­то­му Бе­ре­гу, где де­ре­вян­ные фи­гу­ры, на­зы­ва­емые «ама­гаи», име­ют осо­бых жре­цов и приб­ли­жа­ют­ся к «вонг», или бо­жест­ву. Связь меж­ду ду­хом и изоб­ра­же­ни­ем нас­только тес­на, что идо­ла то­же на­зы­ва­ют «вонг». В об­лас­ти Эве то же са­мое «едро», или бо­жест­во, ко­то­рое вдох­нов­ля­ет жре­цов, при­сутст­ву­ет так­же и в идо­ле, и сло­во «едро» обоз­на­ча­ет как бо­га, так и идо­ла.

    Вайц в сле­ду­ющих сло­вах оп­ре­де­ля­ет на­ча­ло за­пад­но­аф­ри­канс­ко­го идо­ло­пок­лонст­ва как от­чет­ли­во вы­ра­жен­ное уче­ние о все­ле­нии: «Сам бог не­ви­дим, но ре­ли­ги­оз­ное чувст­во и в осо­бен­нос­ти жи­вое во­об­ра­же­ние нег­ра тре­бу­ют ви­ди­мо­го пред­ме­та для пок­ло­не­ния. Он же­ла­ет ося­зать и ви­деть сво­его бо­га и восп­ро­из­во­дит в из­де­ли­ях из гли­ны и де­ре­ва предс­тав­ле­ние о нем, ко­то­рое соз­да­лось в его уме. Ког­да за­тем жрец, ко­то­ро­го вре­мя от вре­ме­ни по­се­ща­ет и вдох­нов­ля­ет сам бог, пос­вя­тит пос­лед­не­му соз­дан­ное в честь его изоб­ра­же­ние, то ди­ка­рю ос­та­ет­ся только зак­лю­чить, что бо­жест­во соб­ла­го­во­лит, быть мо­жет, по­се­литься в этом изоб­ра­же­нии, к че­му пос­вя­ще­ние долж­но скло­нить его, а от­сю­да уже лег­ко по­нять пок­ло­не­ние идо­лам. Ден­гэм на­шел, что ри­со­вать порт­ре­ты ту­зем­цев бы­ло опас­но, так как это воз­буж­да­ло их не­до­ве­рие вследст­вие бо­яз­ни, что часть ду­ши жи­во­го че­ло­ве­ка мо­жет быть пе­ре­ве­де­на вол­шебст­вом в его ис­кус­ствен­ное изоб­ра­же­ние. Идо­лы не счи­та­ют­ся предс­та­ви­те­ля­ми бо­гов, как ду­ма­ет Бос­мэн, а лишь пред­ме­та­ми, в ко­то­рые бо­ги иног­да лю­бят вхо­дить, что­бы ви­ди­мым об­ра­зом про­яв­лять свое при­сутст­вие пок­ло­ня­ющим­ся им. Да­лее, бо­ги ни­ма­ло не свя­за­ны с идо­лом, в ко­то­ро­го од­наж­ды все­ли­лись; они сво­бод­но вхо­дят и вы­хо­дят или, вер­нее, об­на­ру­жи­ва­ют свое при­сутст­вие в нем то с большей, то с меньшей си­лой».

    Многосторонние и точ­ные ис­сле­до­ва­ния Каст­ре­ном пле­мен Се­вер­ной Азии при­ве­ли его к по­доб­но­му же зак­лю­че­нию от­но­си­тельно про­ис­хож­де­ния и ха­рак­те­ра их идо­ло­пок­лонст­ва. Идо­ла­ми у этих пле­мен слу­жат са­мые гру­бые пред­ме­ты - прос­тые кам­ни или об­руб­ки де­ре­ва со сла­бым на­ме­ком на че­ло­ве­чес­кую фор­му, иног­да же бо­лее ис­кус­ные изоб­ра­же­ния, и да­же из ме­тал­ла. Не­ко­то­рые идо­лы больших раз­ме­ров, дру­гие не больше ку­кол. Они при­над­ле­жат от­дельным лич­нос­тям, се­мей­ст­вам или пле­ме­нам. Их дер­жат в юр­тах для част­но­го упот­реб­ле­ния или выс­тав­ля­ют в свя­щен­ных ро­щах, сре­ди сте­пей, воз­ле мест охо­ты и рыб­ной лов­ли, ко­то­рые на­хо­дят­ся под их пок­ро­ви­тельством, а иног­да для них да­же стро­ят осо­бые хра­мы. Бо­ги, жи­ву­щие на отк­ры­том воз­ду­хе, обык­но­вен­но ос­тав­ля­ют­ся со­вер­шен­но на­ги­ми, «что­бы не пор­тить хо­ро­шей одеж­ды», бо­ги же, сто­ящие под кров­лей, оде­ты со всей рос­кошью, ко­то­рой мо­жет рас­по­ла­гать ос­тяк или са­мо­ед: в крас­ные тка­ни, до­ро­гие ме­ха, оже­релья и дру­гие ук­ра­ше­ния. На­ко­нец, идо­лам при­но­сят бо­га­тые да­ры - съестные при­па­сы, платье, ме­ха, ут­варь, труб­ки и про­чие пред­ме­ты, сос­тав­ля­ющие бо­гатст­во ко­чу­юще­го си­би­ря­ка.

    Идолы не счи­та­ют­ся здесь прос­ты­ми сим­во­ла­ми или изоб­ра­же­ни­ями бо­жеств. Пок­лон­ни­ки их большей частью во­об­ра­жа­ют, что бо­жест­во жи­вет в идо­ле, так ска­зать воп­ло­ще­но в нем, по­это­му идол ста­но­вит­ся нас­то­ящим бо­гом, спо­соб­ным да­вать лю­дям здо­ровье и счастье. С од­ной сто­ро­ны, бо­жест­во при­но­сит большую пользу сво­ему пок­лон­ни­ку, ко­то­рый хра­нит его для од­но­го се­бя, с дру­гой - и оно вы­иг­ры­ва­ет от это­го, по­лу­чая бо­лее бо­га­тые по­дар­ки; в про­тив­ном слу­чае бо­жест­во не­мед­лен­но по­ки­да­ет сво­его об­ла­да­те­ля. Не­ред­ко при­хо­дит­ся слы­шать о нес­кольких бо­гах, жи­ву­щих в од­ном идо­ле и от­ле­та­ющих из не­го при смер­ти ша­ма­на, ко­то­ро­му при­над­ле­жал идол.

    В буд­дистс­ком Ти­бе­те, так же как и в За­пад­ной Аф­ри­ке, обы­чай пе­ре­во­дить зак­ли­на­ни­ями злых де­мо­нов, му­ча­щих че­ло­ве­ка, в при­го­тов­лен­ные для то­го фи­гу­ры, яв­ля­ет­ся приз­нан­ным ре­ли­ги­оз­ным об­ря­дом. В Си­аме су­щест­ву­ет обык­но­ве­ние из­го­нять ду­хов бо­лез­ней пос­редст­вом гли­ня­ных фи­гу­рок, ко­то­рые ук­реп­ля­ют­ся на де­ревьях, или ста­вят­ся на обо­чи­ны до­рог, или же спус­ка­ют­ся на во­ду в кор­зи­нах, на­пол­нен­ных съестны­ми при­па­са­ми. В идо­ло­пок­лонст­ве сов­ре­мен­ной Ин­дии мы так­же встре­ча­ем сле­ды те­ории воп­ло­ще­ния. Для ин­тел­ли­гент­но­го ин­ду­са со­еди­нять по­ня­тие о дей­ст­ви­тельной лич­нос­ти с изоб­ра­же­ни­ем бо­жест­ва так же труд­но, как и с со­ло­мен­ным чу­че­лом, ко­то­рое он из­го­тов­ля­ет для пог­ре­бальной це­ре­мо­нии над умер­шим родст­вен­ни­ком, те­ло ко­то­ро­го не уда­лось най­ти. Он го­тов про­тес­то­вать, ес­ли его на­зо­вут идо­ло­пок­лон­ни­ком, и уве­рять, что изоб­ра­же­ния бо­гов слу­жат для не­го только сим­во­ла­ми, на­по­ми­на­ющи­ми ему нас­то­ящих бо­гов, по­доб­но то­му как порт­рет на­по­ми­на­ет дру­га, ко­то­ро­го нельзя ви­деть в дей­ст­ви­тельнос­ти. Тем не ме­нее в на­род­ной ре­ли­гии стра­ны ни­че­го не мо­жет быть бли­же к фе­ти­шиз­му, чем обы­чай из­го­тов­лять де­сят­ки ты­сяч гли­ня­ных идо­лов, пус­тых внут­ри, - идо­лов, ко­то­рые са­ми по се­бе не слу­жат пред­ме­та­ми по­чи­та­ния, а по­лу­ча­ют не­об­хо­ди­мые для это­го свой­ст­ва лишь пос­ле то­го, как брах­ман приг­ла­сит бо­гов по­се­литься в них. Для это­го су­щест­ву­ет об­ряд все­ле­ния, в зак­лю­че­ние ко­то­ро­го жрец встав­ля­ет идо­лам гла­за и вды­ха­ет жизнь, или ду­шу.

    Быть мо­жет, во всей об­шир­ной ис­то­рии ре­ли­гии нельзя най­ти столь пол­но­го и точ­но­го оп­ре­де­ле­ния те­ории оду­шев­ле­ния идо­лов бо­га­ми, как у древ­нех­рис­ти­анс­ких пи­са­те­лей, опи­сы­вав­ших свой­ст­ва язы­чес­ких ку­ми­ров. Сог­лас­но Ар­но­бию, языч­ни­ки ут­верж­да­ют, что они не пок­ло­ня­ют­ся ни брон­зе, ни се­реб­ру, ни зо­ло­ту, из ко­то­рых сде­ла­ны их идо­лы, а лишь тем су­щест­вам, ко­то­рые вследст­вие свя­щен­ных зак­ли­на­ний все­ли­лись в эти ис­кус­ствен­ные изоб­ра­же­ния и жи­вут в них. Ав­гус­тин в сле­ду­ющих сло­вах вы­ра­жа­ет предс­тав­ле­ния, при­пи­сы­ва­емые Гер­ме­су Трис­ме­гис­ту[135]. Этот егип­тя­нин, го­во­рит он, счи­та­ет не­ко­то­рых идо­лов соз­да­ни­ем вер­хов­но­го бо­жест­ва, а дру­гих - из­де­ли­ем че­ло­ве­ка. «Для не­го ви­ди­мые и ося­за­емые изоб­ра­же­ния суть как бы те­ла бо­гов, по­то­му что в них жи­вут во­шед­шие в них ду­хи, спо­соб­ные вре­дить лю­дям или ис­пол­нять же­ла­ния тех из них, кто ока­зы­ва­ет им бо­жес­кие по­чес­ти и пок­ло­ня­ет­ся им долж­ным об­ра­зом. Ис­кус­ство со­еди­нять этих не­ви­ди­мых ду­хов с ви­ди­мы­ми пред­ме­та­ми из при­род­но­го ма­те­ри­ала и де­лать их как бы ожив­лен­ны­ми те­ла­ми, изоб­ра­же­ни­ями, пос­вя­щен­ны­ми и под­чи­нен­ны­ми бо­гам, он на­зы­ва­ет ис­кус­ством де­лать бо­гов. И лю­ди об­ла­да­ют этим ве­ли­ким и чуд­ным да­ром». Да­лее, Трис­ме­гист го­во­рит «о ста­ту­ях, ода­рен­ных смыс­лом и ду­хом и со­вер­ша­ющих ве­ли­кие де­ла, о ста­ту­ях, предс­ка­зы­ва­ющих бу­ду­щее че­рез пос­редст­во жре­цов, снов, жре­бия и раз­лич­ны­ми дру­ги­ми спо­со­ба­ми».

    Это предс­тав­ле­ние, раз­де­ляв­ше­еся и древ­ни­ми хрис­ти­ана­ми, с той только раз­ни­цей, что они ви­де­ли в ду­хов­ных су­щест­вах, оби­тав­ших в идо­лах, не доб­рых бо­гов, а злых де­мо­нов, весьма под­роб­но вы­яс­не­но у Ми­ну­ция Фе­лик­са в его «Окта­вии» и предс­тав­ля­ет лю­бо­пыт­ное опи­са­ние ани­мис­ти­чес­кой фи­ло­со­фии хрис­ти­анст­ва на­ча­ла III в.: «Та­ким об­ра­зом, эти не­чис­тые ду­хи, или де­мо­ны, о ко­то­рых го­во­рят ма­ги, фи­ло­со­фы и Пла­тон, все­ле­ны зак­ли­на­ни­ями в ста­туи и в идо­лов, и их на­ити­ем пос­лед­ние при­об­ре­та­ют власть нас­то­ящих бо­гов. Они по вре­ме­нам вдох­нов­ля­ют жре­цов, жи­вут в хра­мах, ру­ко­во­дят по­ле­том птиц, ме­та­ни­ем жре­бия, дви­же­ни­ями внут­рен­нос­тей и про­ри­ца­ют бу­ду­щее в жи­вых сло­вах. Они так же тай­но вхо­дят в (че­ло­ве­чес­кие) те­ла, как не­уло­ви­мые ду­хи, при­чи­ня­ют бо­лез­ни, тре­во­жат умы, пов­реж­да­ют чле­ны, что­бы об­ра­тить лю­дей в сво­их пок­лон­ни­ков. Туч­нея от ды­ма ал­та­рей, на ко­то­рых им при­но­сят­ся жерт­вы от стад, они как бы из­ле­чи­ва­ют не­ду­ги, при­чи­нен­ные ими же са­ми­ми. Они скры­ва­ют­ся в су­мас­шед­ших, ко­то­рые при­бе­га­ют к об­щест­вен­ным мес­там, и да­же са­ми жре­цы вне хра­ма так­же бес­ну­ют­ся, бре­дят, не­ис­то­во кру­жат­ся. Все это из­вест­но большинст­ву из вас, и са­ми бе­сы час­то на­зы­ва­ют се­бя, ког­да мы из­го­ня­ем их из те­ла больно­го му­ка­ми слов и ог­нем мо­литв. Сам Са­турн, Се­ра­пис[136] и Юпи­тер и все де­мо­ны, по­чи­та­емые ва­ми, в му­ках объявля­ют нам, кто они та­кие. Ко­неч­но, они не мо­гут кле­ве­тать на са­мих се­бя, в осо­бен­нос­ти, в при­сутст­вии мно­гих из вас. Верьте этим сви­де­те­лям, ко­то­рые са­ми го­во­рят про се­бя, что они бе­сы. Зак­ли­на­емые име­нем еди­но­го ис­тин­но­го бо­га, они сод­ро­га­ют­ся от ужа­са в те­ле сво­их нес­част­ных жертв и вы­хо­дят из них не­мед­лен­но или же ис­че­за­ют ма­ло-по­ма­лу, смот­ря по то­му, нас­колько по­мо­га­ет нам ве­ра больно­го или бла­го­дать ис­це­ли­те­ля».

    Странное впе­чат­ле­ние, ко­то­рое те­перь про­из­во­дят на нас по­доб­ные сло­ва, весьма зна­ме­на­тельно как один из приз­на­ков ве­ли­ко­го и мир­но­го пе­ре­во­ро­та, со­вер­шив­ше­го­ся в ани­мис­ти­чес­кой фи­ло­со­фии сов­ре­мен­но­го об­ра­зо­ван­но­го ми­ра. Мно­жест­во ду­хов­ных су­ществ, по­чи­та­емых в по­ли­те­из­ме и низ­ве­ден­ных древ­ни­ми хрис­ти­ана­ми в сте­пень нас­то­ящих, но, бе­зус­лов­но, злых ду­хов, пе­реш­ли с тех пор от объектив­но­го су­щест­во­ва­ния к субъектив­но­му, от ду­хов­но­го зна­че­ния к иде­ально­му. Пу­тем по­доб­ных же из­ме­не­ний и об­щая те­ория все­ле­ния ду­хов, окон­чив ве­ли­кую роль, ко­то­рую она иг­ра­ла дол­гие ве­ка в ре­ли­гии и фи­ло­со­фии, дош­ла ма­ло-по­ма­лу в пре­де­лах об­ра­зо­ван­но­го ми­ра до пол­но­го унич­то­же­ния. Уче­ния о про­яв­ле­нии влас­ти бо­гов в бо­лез­нях и про­ри­ца­ни­ях, быв­шие не­ког­да су­щест­вен­ной частью выс­шей фи­ло­со­фии и до сих пор иг­ра­ющие еще важ­ную роль в низ­шей культу­ре, по-ви­ди­мо­му, вы­ми­ра­ют под вли­яни­ем выс­шей и об­ра­ща­ют­ся лишь в дог­ма­ти­чес­кие пе­ре­жит­ки, соз­на­тельные ме­та­фо­ры или на­род­ные су­еве­рия. Уче­ние о все­ле­нии ду­хов в не­оду­шев­лен­ные пред­ме­ты, или фе­ти­шизм, ед­ва ли пе­рес­ту­па­ет те­перь за пре­де­лы вар­варс­ких стран, ес­ли не при­ни­мать во вни­ма­ние по­ве­рий сельско­го на­се­ле­ния, ко­то­рое сох­ра­ня­ет еще сле­ды его в на­шей сре­де вмес­те со столь мно­ги­ми дру­ги­ми ос­тат­ка­ми вар­варс­кой.мыс­ли. Родст­вен­ная те­ория ду­хов­ных вли­яний, пе­ре­не­сен­ная в сфе­ру идо­ло­пок­лонст­ва, хо­тя все еще про­дол­жа­ет сох­ра­нять свою си­лу у ди­ка­рей и вар­ва­ров и да­же ос­та­ви­ла мно­го па­мят­ни­ков в пер­вых ве­ках ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра, ис­чез­ла у нас до та­кой сте­пе­ни, что, кро­ме уче­ных, лишь нем­но­гие зна­ют о ее су­щест­во­ва­нии в прош­лом.

    Чтобы яс­но предс­та­вить се­бе всю глу­би­ну умст­вен­ной про­пас­ти, от­де­ля­ющей сов­ре­мен­ную фи­ло­со­фию от пер­во­быт­ной, и что­бы по­лу­чить воз­мож­ность ог­ля­нуться на тот путь, по ко­то­ро­му шаг за ша­гом дви­гал­ся че­ло­ве­чес­кий ум, бу­дет по­лез­но взгля­нуть на те пу­те­вые зна­ки это­го дви­же­ния, ко­то­рые до сих пор сох­ра­ни­лись в язы­ке. На­ши сов­ре­мен­ные язы­ки при­мы­ка­ют че­рез сред­ние ве­ка к клас­си­чес­ким и вар­варс­ким вре­ме­нам, где сле­ды гру­бей­ше­го пер­во­быт­но­го ани­миз­ма впол­не оче­вид­ны. Мы сох­ра­ня­ем в обы­ден­ной жиз­ни и из­ме­ня­ем сог­лас­но сов­ре­мен­ным предс­тав­ле­ни­ям ста­рые сло­ва и обо­ро­ты ре­чи, ко­то­рые пе­ре­но­сят нас в прош­лое, к рож­де­нию фи­ло­со­фии древ­них вре­мен.

    Мы до сих пор еще го­во­рим о «ге­нии», но уже со­вер­шен­но в ином смыс­ле. Ге­ний Ав­гус­та был ду­хом-пок­ро­ви­те­лем, ко­то­рым кля­лись и ко­то­ро­му при­но­си­ли жерт­вы на ал­та­ре, как бо­жест­ву. На сов­ре­мен­ном язы­ке го­во­рит­ся, что Шекс­пир, Ньютон или Вел­линг­тон ру­ко­во­ди­лись и под­дер­жи­ва­лись сво­им ге­ни­ем, но этот ге­ний есть лишь ус­та­ре­лая фи­ло­софс­кая ме­та­фо­ра. Та­ким же об­ра­зом сло­во «дух» и родст­вен­ные ему вы­ра­же­ния с уди­ви­тельным пос­то­янст­вом сох­ра­ня­ют сле­ды, со­еди­ня­ющие предс­тав­ле­ния ди­ка­рей (с их нас­лед­ни­ка­ми и пре­ем­ни­ка­ми) с по­ня­ти­ями сов­ре­мен­ных фи­ло­со­фов. Фи­ло­со­фия вар­ва­ров при­ни­ма­ет за ис­ти­ну то, что на ци­ви­ли­зо­ван­ном язы­ке ста­ло лишь упо­доб­ле­ни­ем. Си­ам­цы ста­но­вят­ся пьяны­ми от ду­ха ар­ра­ка, ко­то­рый вхо­дит в че­ло­ве­ка вмес­те с на­пит­ком, тог­да как мы со­вер­шен­но в дру­гом смыс­ле до сих пор изв­ле­ка­ем из кар­то­фе­ля и т. д. spi­ri­tus vi­ni. Взгля­нем на из­ре­че­ние, при­пи­сы­ва­емое Пи­фа­го­ру и при­во­ди­мое Пор­фи­ри­ем: «Звук, из­да­ва­емый зве­ня­щей медью, есть го­лос ду­ха, жи­ву­ще­го в ней». Эти сло­ва мож­но при­нять за из­ре­че­ние ка­ко­го-ни­будь ди­карс­ко­го ани­мис­ти­чес­ко­го фи­ло­со­фа. Од­на­ко, хоть и с иным зна­че­ни­ем, из­ме­не­ние выз­ва­но сто­ле­ти­ями фи­ло­софст­во­ва­ния. Окен упот­реб­ля­ет вы­ра­же­ние, поч­ти тож­дест­вен­ное по фор­ме: «То, что зву­чит, об­на­ру­жи­ва­ет тем свой дух». Мысль ди­ка­ря и Пор­фи­рия сос­то­яла в том, что ме­талл был дей­ст­ви­тельно оду­шев­лен ду­хом ме­тал­ла, от­дельным от ве­щест­ва пос­лед­не­го, но ког­да сов­ре­мен­ный фи­ло­соф пов­то­ря­ет ста­рую фра­зу, он име­ет в ви­ду только ка­чест­во ме­тал­ла.

    Что ка­са­ет­ся нас са­мих и на­ших предс­тав­ле­ний, то мы до сих пор го­во­рим о «зве­ри­ном или скотс­ком ду­хе», о «хо­ро­шем и дур­ном рас­по­ло­же­нии ду­ха», воск­ре­шая с не­ко­то­рым уси­ли­ем дав­но от­жив­шую фи­ло­со­фию, ко­то­рая не­ког­да вы­ра­жа­лась эти­ми сло­ва­ми. Сов­ре­мен­ная те­ория ду­ши счи­та­ет ее спо­соб­ной ис­пол­нять вы­со­кие и не­обы­чай­ные за­да­чи без вме­ша­тельства пок­ро­ви­тельству­ющих и вдох­нов­ля­ющих ду­хов. Тем не ме­нее ста­рая ве­ра в эти су­щест­ва прог­ля­ды­ва­ет там и здесь в ре­чах, ко­то­рые прис­по­соб­ля­ют ани­мис­ти­чес­кие по­ня­тия к са­мым обык­но­вен­ным че­ло­ве­чес­ким чувст­вам. Так, нап­ри­мер, мы го­во­рим, что че­ло­век во­оду­шев­лен пат­ри­отиз­мом или по­лон ду­ха не­по­кор­нос­ти. В древ­ние вре­ме­на чре­во­ве­ща­тель, по об­ще­му убеж­де­нию, вме­щал в сво­ем те­ле ду­ха, ко­то­рый вор­чал или го­во­рил из глу­би­ны его. Так, Ев­рикл, про­ри­ца­тель, был вдох­нов­лен по­доб­но­го ро­да бо­жест­вом. Позд­нее нек­то Пат­ри­арх, упо­ми­ная о де­мо­не, го­во­рив­шем из жи­во­та че­ло­ве­ка, де­ла­ет за­ме­ча­ния по по­во­ду дос­той­но­го мес­та, изб­ран­но­го бе­сом для сво­его жи­ли­ща. Во вре­ме­на Гип­пок­ра­та чре­во­ве­ща­тельство сос­тав­ля­ло про­фес­сию не­ко­то­рых жен­щин про­ри­ца­тельниц. До сих пор в Ки­тае за пла­ту в два с по­ло­ви­ной пен­са мож­но по­лу­чить от­вет ду­ха, го­во­ря­ще­го, по-ви­ди­мо­му, че­рез стен­ки жи­во­та ме­ди­ума. Нас­колько воз­зре­ния мо­гут из­ме­няться, лег­ко ви­деть по то­му зна­че­нию, ко­то­рое име­ет у нас те­перь сло­во «чре­во­ве­ща­тель». Не ме­нее ха­рак­тер­но и та­кое из­ме­не­ние по­ня­тий: от предс­тав­ле­ния, что че­ло­век дей­ст­ви­тельно вдох­нов­лен жи­ву­щим в нем бо­жест­вом («энте­ос»), к пре­об­ра­зив­ше­му­ся ос­тат­ку этой чис­то ани­мис­ти­чес­кой мыс­ли, вы­ра­жен­но­му в сло­ве «энту­зи­азм».

    Мы не долж­ны ду­мать, что по­доб­ное из­ме­не­ние- по­ня­тий в об­ра­зо­ван­ном ми­ре ос­но­ва­но на без­ве­рии или упад­ке ре­ли­ги­оз­но­го чувст­ва. Нас­то­ящий ис­точ­ник его ле­жит в раз­ви­тии ес­тест­вен­ных на­ук, отк­ры­ва­ющих но­вые при­чи­ны яв­ле­ний при­ро­ды и об­щест­ва. Те­ория не­пос­редст­вен­но­го дей­ст­вия лич­но­го ду­ха здесь, как и во мно­гих дру­гих слу­ча­ях, ус­ту­пи­ла мес­то по­ня­ти­ям о си­ле и за­ко­не. Не ка­кое-ли­бо бо­жест­во уп­рав­ля­ет те­перь дви­же­ни­ями па­ля­ще­го солн­ца, не ан­ге­лы пе­ре­но­сят те­перь звез­ды по не­бес­но­му сво­ду. Свя­щен­ный Ганг стал ре­кой, те­ку­щей в мо­ре, где она, ис­па­ря­ясь, об­ра­зу­ет об­ла­ка, ко­то­рые сно­ва па­да­ют на зем­лю в ви­де дож­дя. Нет бо­лее ду­хов, по­ющих в ки­пя­щем кот­ле, жи­ву­щих в вул­ка­нах, из­да­ющих кри­ки и воп­ли ус­та­ми ума­ли­шен­ных. В ис­то­рии че­ло­ве­чес­кой мыс­ли был пе­ри­од, ког­да весь мир ка­зал­ся оду­шев­лен­ным.

    Для по­ни­ма­ния на­шей ис­то­рии край­не важ­но, что до сих пор еще су­щест­ву­ют при­ми­тив­ные об­щест­ва, при­дер­жи­ва­ющи­еся предс­тав­ле­ний, от ко­то­рых мы так да­ле­ко отош­ли с тех пор, как фи­зи­ка, хи­мия и би­оло­гия отк­ры­ли нам об­лас­ти, в ко­то­рых преж­де без­раз­дельно гос­подст­во­вал древ­ний ани­мизм, за­ме­нив жизнь ду­хов си­лой и сверхъестест­вен­ный про­из­вол - за­ко­ном.

    

    

    

    

    Вступая те­перь в пос­лед­нюю об­ласть на­ше­го ис­сле­до­ва­ния ани­миз­ма, мы за­кан­чи­ва­ем сис­те­ма­ти­чес­кий об­зор ду­хов­ных су­ществ, вос­хо­дя от ми­ри­ад душ, эльфов, фей и ге­ни­ев, иг­ра­ющих столь раз­но­об­раз­ные ро­ли в жиз­ни че­ло­ве­ка и все­го ми­ра, к не­большо­му чис­лу мощ­ных бо­жеств, ца­ря­щих над этой ду­хов­ной иерар­хи­ей. Нес­мот­ря на бес­ко­неч­ное раз­но­об­ра­зие част­нос­тей, об­щие на­ча­ла на­ше­го ис­сле­до­ва­ния бу­дут, нам ка­жет­ся, срав­ни­тельно яс­ны­ми для чи­та­те­ля, ес­ли он об­ра­тит вни­ма­ние на два клю­че­вых мо­мен­та, ко­то­рые из­ло­же­ны в пре­ды­ду­щих гла­вах. Во-пер­вых, ду­хов­ные су­щест­ва соз­да­ва­лись во­об­ра­же­ни­ем че­ло­ве­ка по об­раз­цам его пер­во­быт­ных по­ня­тий о сво­ей че­ло­ве­чес­кой ду­ше; во-вто­рых, ду­хи нуж­ны бы­ли ему, что­бы объяснять яв­ле­ния при­ро­ды с точ­ки зре­ния его пер­во­быт­ной, детс­кой фи­ло­со­фии, к ко­то­рой впол­не под­хо­дит наз­ва­ние те­ории «оду­шев­лен­ной при­ро­ды». Ес­ли по­эт прав, ска­зав: «Счаст­лив тот, кто мо­жет поз­нать при­чи­ны ве­щей», то ди­кие пле­ме­на пер­во­быт­ных лю­дей об­ла­да­ли этим ис­точ­ни­ком счастья: они мог­ли объяснить се­бе при­чи­ны всех яв­ле­ний впол­не удов­лет­во­ри­тельным для се­бя об­ра­зом. Для них ду­хов­ные су­щест­ва -эльфы и гно­мы, ду­хи и те­ни умер­ших, де­мо­ны и бо­жест­ва - сос­тав­ля­ли жи­вые лич­ные при­чи­ны ми­ро­вой жиз­ни: «Все бы­ло яс­но для пер­вых лю­дей, тай­ны при­ро­ды не бы­ли так скры­ты от них, как от нас», - го­во­рит мис­тик Яков Бё­ме.

    Это дей­ст­ви­тельно бы­ло так, мо­жем мы при­ба­вить от се­бя, ес­ли пер­во­быт­ные лю­ди при­ни­ма­ли ту ани­мис­ти­чес­кую те­орию при­ро­ды, ко­то­рая до сих пор еще сох­ра­ни­лась в умах ди­ка­рей. Они мог­ли при­пи­сы­вать дру­жест­вен­ным или враж­деб­ным ду­хам все доб­рое и злое в сво­ей собст­вен­ной жиз­ни и все по­ра­зи­тельные яв­ле­ния при­ро­ды. Они жи­ли в тес­ном об­ще­нии с жи­вы­ми и мо­гу­щест­вен­ны­ми ду­ша­ми сво­их умер­ших пред­ков, с ду­ха­ми по­то­ков и рощ, рав­нин и гор. Они зна­ли, что жи­вое мо­гу­чее солн­це из­ли­ва­ет на них лу­чи све­та и теп­ла, что жи­вое мо­гу­чее мо­ре го­нит свои гроз­ные вол­ны на бе­рег, что ве­ли­кие Не­бо и Зем­ля ох­ра­ня­ют и про­из­во­дят все су­щест­ву­ющее. По­доб­но то­му как че­ло­ве­чес­кое те­ло счи­та­лось жи­ву­щим и дей­ст­ву­ющим си­лою оби­та­ющей в нем ду­ши, или ду­ха, так и все яв­ле­ния ок­ру­жа­юще­го их ми­ра име­ют сво­им ис­точ­ни­ком вме­ша­тельство раз­лич­ных ду­хов­ных су­ществ. Та­ким об­ра­зом, ани­мизм, быв­ший вна­ча­ле фи­ло­со­фи­ей че­ло­ве­чес­кой жиз­ни, расп­рост­ра­нил­ся и рас­ши­рил­ся до раз­ме­ров фи­ло­со­фии при­ро­ды во­об­ще.

    Воображению при­ми­тив­ных лю­дей ка­жет­ся, что вся при­ро­да ожив­ле­на, на­се­ле­на и на­пол­не­на ду­хов­ны­ми су­щест­ва­ми. Не­об­хо­ди­мо от­ме­тить, что поч­ти не­воз­мож­но про­вес­ти рез­кую гра­ни­цу меж­ду ду­ха­ми, ко­то­рые за­ня­ты иск­лю­чи­тельно при­не­се­ни­ем пользы или вре­да че­ло­ве­ку, и ду­ха­ми, спе­ци­альной функ­ци­ей ко­то­рых яв­ля­ет­ся уп­рав­ле­ние яв­ле­ни­ями при­ро­ды. В са­мом де­ле, эти два раз­ря­да ду­хов­ных су­ществ сли­ва­ют­ся меж­ду со­бой так же тес­но, как и пер­во­на­чальные ани­мис­ти­чес­кие уче­ния, на ко­то­рых они ос­но­ва­ны. Но так как ду­хи, за ко­то­ры­ми приз­на­ет­ся пря­мое вли­яние на жизнь че­ло­ве­ка, на­хо­дят­ся бли­же к цент­ру ани­мис­ти­чес­кой схе­мы, то бу­дет спра­вед­ли­во дать им пер­вое мес­то.

    Представление об этих ду­хах и их вли­янии встре­ча­ет­ся уже у са­мых при­ми­тив­ных пле­мен. Мил­ли­гэн го­во­рит о тас­ма­ний­цах: «Они бы­ли по­ли­те­ис­та­ми, т. е. ве­ри­ли в ге­ни­ев, или ду­хов-хра­ни­те­лей, и в большое чис­ло мо­гу­щест­вен­ных, но во­об­ще враж­деб­ных им су­ществ, жи­ву­щих в ущельях и пе­ще­рах меж­ду ска­ла­ми или вре­мен­но в дуп­лах де­ревьев и уеди­нен­ных до­ли­нах. Не­ко­то­рые из них об­ла­да­ли, по их убеж­де­нию, большой си­лой, но большинст­во име­ло ха­рак­тер и ат­ри­бу­ты до­мо­вых и эльфов, по по­верьям на­шей ро­ди­ны». Ольдфильд пи­шет об авст­ра­лий­ских ту­зем­цах: «Чис­ло вну­ша­ющих ес­ли не лю­бовь, то страх сверхъестест­вен­ных су­ществ, ко­то­рых они приз­на­ют, чрез­вы­чай­но ве­ли­ко. Не только не­бо на­се­ле­но ими, но и вся по­верх­ность зем­ли ки­шит сверхъестест­вен­ны­ми су­щест­ва­ми: каж­дая ро­ща, большая часть во­до­емов, все ска­лис­тые мес­та пол­ны ими. Точ­но так же вся­кое ес­тест­вен­ное яв­ле­ние счи­та­ет­ся де­лом ду­хов, меж­ду ко­то­ры­ми нет, по-ви­ди­мо­му, доб­рых, а, нап­ро­тив, все они ста­ра­ют­ся при­чи­нить как мож­но бо­лее зла бед­но­му чер­но­му че­ло­ве­ку». Дей­ст­ви­тельно, нельзя не приз­нать нес­част­ной ту на­род­ность, у ко­то­рой сло­жи­лась по­доб­ная де­мо­но­ло­гия. От­рад­но, с дру­гой сто­ро­ны, ви­деть, что дру­гие пле­ме­на, сто­ящие на низ­кой сту­пе­ни культу­ры, приз­на­вая ту же мас­су ду­хов­ных су­ществ вок­руг се­бя, не счи­та­ют их глав­ным ат­ри­бу­том враж­деб­ное от­но­ше­ние к че­ло­ве­ку.

    Согласно ис­сле­до­ва­ний Скулькраф­та, глав­ной ос­но­вой ре­ли­гии ин­дей­цев-алгон­ки­нов Се­вер­ной Аме­ри­ки яв­ля­ет­ся убеж­де­ние, «что весь ви­ди­мый и не­ви­ди­мый мир на­пол­нен раз­лич­ны­ми раз­ря­да­ми доб­рых и злых ду­хов, ко­то­рые уп­рав­ля­ют обы­ден­ной жизнью и ко­неч­ны­ми судьба­ми че­ло­ве­ка». У орис­ских кон­дов, по опи­са­нию Мак­фер­со­на, су­щест­ву­ет ве­ра в ве­ли­ких бо­гов и ду­хов - ро­до­на­чальни­ков пле­ме­ни, ко­то­рым под­чи­не­ны мест­ные и низ­шие бо­жест­ва: «Они яв­ля­ют­ся ге­ни­ями - пок­ро­ви­те­ля­ми каж­до­го клоч­ка зем­ли, имея в сво­ей влас­ти все яв­ле­ния при­ро­ды, со­вер­ша­ющи­еся в дан­ном мес­те, и все со­бы­тия в жиз­ни лю­дей, жи­ву­щих в их пре­де­лах. Чис­ло их бес­ко­неч­но. Они на­пол­ня­ют весь мир, и нет в при­ро­де си­лы или пред­ме­та, на­чи­ная от мо­ря до ком­ка зем­ли на по­ле, ко­то­рые не име­ли бы сво­его бо­жест­ва. Они ох­ра­ня­ют хол­мы, ро­щи, ре­ки, клю­чи, тро­пин­ки и хи­жи­ны. Им из­вест­ны каж­дое дей­ст­вие че­ло­ве­ка, все нуж­ды и ин­те­ре­сы мест­нос­ти, на­хо­дя­щей­ся под их властью».

    Описывая ани­мис­ти­чес­кую ми­фо­ло­гию се­вер­ных пле­мен Азии и Ев­ро­пы, Каст­рен го­во­рит, что каж­дый кло­чок зем­ли, го­ры, ска­лы, ре­ки, ручьи, клю­чи, де­ревья и все на све­те вме­ща­ет в се­бе осо­бо­го ду­ха. Ду­хи де­ревьев и кам­ней, озер и ручьев слу­ша­ют с удо­вольстви­ем теп­лые мо­лит­вы ди­ко­го че­ло­ве­ка.и при­ни­ма­ют его да­ры. По­доб­ные же предс­тав­ле­ния встре­ча­ют­ся у гви­ней­ских нег­ров, по мне­нию ко­то­рых жи­ли­ща их доб­рых и злых ду­хов на­хо­дят­ся в больших ска­лах, дуп­лах де­ревьев, го­рах, глу­бо­ких ре­ках, гус­тых ро­щах, пе­ще­рах, где раз­да­ет­ся эхо. Про­хо­дя­щие по этим свя­щен­ным мес­там всег­да ос­тав­ля­ют там ка­кие-ни­будь да­ры, хо­тя бы лист или ра­ко­ви­ну, под­ня­тые по до­ро­ге. Та­ко­вы при­ме­ры, ко­то­рые до­вольно яс­но ри­су­ют нам ве­ро­ва­ния при­ми­тив­ных лю­дей в це­лый мир ду­хов, на­се­ля­ющих зем­лю. По­доб­ные опи­са­ния со­от­ветст­ву­ют сос­то­янию че­ло­ве­чес­ких умов по все­му пу­ти ци­ви­ли­за­ции.

    Учение фи­ло­со­фов древ­нос­ти, как нап­ри­мер, Фи­ло­на и Ямв­ли­ха, о ду­хов­ных су­щест­вах, на­пол­ня­ющих воз­дух, ко­то­рым мы ды­шим, бы­ло рас­ши­ре­но и раз­ви­то ду­хов­ны­ми пи­са­те­ля­ми раз­но­го нап­рав­ле­ния в трак­та­тах о свой­ст­вах и дей­ст­ви­ях роя ан­ге­лов и де­мо­нов, на­се­ля­ющих мир. Бо­гос­ло­вы но­вей­ших ве­ков в большинст­ве слу­ча­ев наш­ли нуж­ным ог­ра­ни­чить срав­ни­тельно тес­ны­ми рам­ка­ми вли­яние, при­пи­сы­ва­емое пос­то­рон­ним ду­хов­ным су­щест­вам на че­ло­ве­чес­кий род. Мно­гие из них при­дер­жи­ва­ют­ся, од­на­ко, пол­ной ан­ге­ло- и де­мо­но­ло­гии Ори­ге­на и Тер­тул­ли­ана. Что­бы яс­нее ви­деть раз­ли­чия, су­щест­ву­ющие меж­ду обо­ими эти­ми взгля­да­ми, со­пос­та­вим мне­ние двух ду­хов­ных лиц римс­ко-ка­то­ли­чес­кой церк­ви от­но­си­тельно ве­ры в ду­хов, гос­подст­ву­ющей в не­ци­ви­ли­зо­ван­ных стра­нах. Из­вест­ный ком­мен­та­тор Дом Кальмэ от­но­сит уче­ние о де­мо­нах и ан­ге­лах к пред­ме­ту дог­ма­ти­чес­кой те­оло­гии. Тем не ме­нее он кри­ти­чес­ки восп­ри­ни­ма­ет рас­ска­зы об осо­бых про­яв­ле­ни­ях этих сил в сред­ние ве­ка и в нас­то­ящее вре­мя. Кальмэ, прав­да, при­во­дит сви­де­тельство Луи Ви­вэ, что во вновь отк­ры­тых час­тях Аме­ри­ки нет ни­че­го обык­но­вен­нее, как ви­деть ду­хов сре­ди бе­ло­го дня не только в де­рев­нях, но и в го­ро­дах, и что эти ду­хи го­во­рят, от­да­ют при­ка­за­ния, а иног­да да­же бьют лю­дей. Он при­во­дит так­же рас­сказ Ола­уса Маг­ну­са о при­ви­де­ни­ях или ду­хах, ко­то­рые яв­ля­ют­ся лю­дям в Шве­ции и Нор­ве­гии, Фин­лян­дии и Лап­лан­дии и со­вер­ша­ют уди­ви­тельные де­ла, а не­ко­то­рые из них да­же слу­жат че­ло­ве­ку, как прос­тые слу­ги, и вы­го­ня­ют скот на паст­би­ща. Но по по­во­ду этих же рас­ска­зов Кальмэ за­ме­ча­ет, что чем глуб­же не­ве­жест­во ка­кой-ни­будь стра­ны, тем больше в ней су­еве­рия. В то­же вре­мя и в на­ши дни су­щест­ву­ет, ка­жет­ся, стрем­ле­ние по­ощ­рять ме­нее скеп­ти­чес­кие воз­зре­ния. Кни­га мон­синьора Го­ма о свя­той во­де, ко­то­рая по­лу­чи­ла осо­бое одоб­ре­ние Пия IX, по­яв­ля­ет­ся, по его сло­вам, «в та­кое вре­мя, ког­да мил­ли­оны злых ду­хов, ок­ру­жа­ющих нас, дос­тиг­ли край­ней дер­зос­ти». В ней рас­ска­зы Маг­ну­са о де­мо­нах, на­вод­ня­ющих Се­вер­ную Ев­ро­пу, не только ци­ти­ру­ют­ся, но и подт­верж­да­ют­ся. Во­об­ще, сле­ду­ет ска­зать, что об­зор уче­ния о пов­се­мест­но оби­та­ющих ду­хах на всех ста­ди­ях культу­ры да­ет нам за­ме­ча­тельный при­мер неп­ре­рыв­нос­ти че­ло­ве­чес­кой мыс­ли. Мис­си­онер Эл­лис, опи­сы­вая ре­ли­ги­оз­ные предс­тав­ле­ния ост­ро­ви­тян Ти­хо­го оке­ана, для ко­то­рых мир так­же на­пол­нен бес­чис­лен­ным мно­жест­вом ду­хов­ных су­ществ, со­вер­шен­но спра­вед­ли­во ука­зы­ва­ет на бли­зость уче­ния ди­ка­ря и ци­ви­ли­зо­ван­но­го ани­мис­та и за­ме­ча­ет, что предс­тав­ле­ния тех и дру­гих мо­гут быть вы­ра­же­ны из­вест­ны­ми стро­ка­ми Мильто­на: «Мил­ли­оны ду­хов­ных су­ществ хо­дят по зем­ле, не­ви­ди­мые для нас ни на­яву, ни во сне…»

    Общение че­ло­ве­ке как с ду­ша­ми, так и с дру­ги­ми ду­ха­ми ста­но­вит­ся все­го оп­ре­де­лен­нее и яр­че вы­ра­жен­нее там, где они яс­но предс­тав­ля­ют­ся его чувст­вам в снах и ви­де­ни­ях. Убеж­де­ние, что та­кие приз­ра­ки - нас­то­ящие лич­ные ду­хи, вну­ша­емое и под­дер­жи­ва­емое пря­мым сви­де­тельством зре­ния, ося­за­ния и слу­ха, долж­но быть, ес­тест­вен­но, весьма расп­рост­ра­нен­ным в фи­ло­со­фии ди­ка­рей. Да­же у бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов оно дол­го и упор­но про­ти­вос­то­яло на­па­де­ни­ям позд­ней­ших на­уч­ных те­орий. Де­мон Ко­ин ста­ра­ет­ся за­ду­шить спя­ще­го авст­ра­лий­ца, злой На на­ва­ли­ва­ет­ся на грудь ка­ре­на, се­ве­ро­аме­ри­канс­кий ин­де­ец, на­ев­шись на празд­ни­ке, по­се­ща­ет­ся ноч­ны­ми ду­ха­ми, ка­ра­ибы под вли­яни­ем страш­ных сно­ви­де­ний час­то про­сы­па­ют­ся, уве­ряя, что де­мон Ма­бой­я из­бил их во сне и что они все еще чувст­ву­ют боль. Эти де­мо­ны - те же эльфы и до­мо­вые, ко­то­рые в глу­хих уг­лах Ев­ро­пы до сих пор еще по но­чам ез­дят вер­хом и ду­шат спя­ще­го по­се­ля­ни­на. Их име­на не по­за­бы­ты еще и об­ра­зо­ван­ны­ми людьми и пе­реш­ли только из ве­ро­ва­ния в шут­ку.

    Анимистическая те­ория снов как дей­ст­ви­тельных по­се­ще­ний ду­хов­ных су­ществ пе­реш­ла без вся­ко­го пе­ре­ры­ва и изъятий в сред­не­ве­ко­вые ве­ро­ва­ния. Мы го­во­рим о ве­ре в сук­ку­бов и ин­ку­бов, в до­мо­вых и ки­ки­мор, ду­хов мужс­ко­го и женс­ко­го по­ла, ко­то­рые по но­чам по­се­ща­ют муж­чин и жен­щин. Их опи­са­ния мы на­хо­дим, нап­ри­мер, у жи­те­лей Ан­тильских ост­ро­вов, где они счи­та­ют­ся ду­ша­ми умер­ших, ис­че­за­ющи­ми от при­кос­но­ве­ния. В Но­вой Зе­лан­дии обо­гот­во­рен­ные пред­ки вы­ка­зы­ва­ют при­вя­зан­ность к жен­щи­нам и час­то по­се­ща­ют их, а на ост­ро­вах Са­моа та­кие сно­ше­ния с ко­вар­ны­ми низ­ши­ми бо­жест­ва­ми час­то вы­зы­ва­ют сверхъестест­вен­ные за­ча­тия; в Лап­лан­дии то­же встре­ча­ет­ся мно­го рас­ска­зов по­доб­но­го же ро­да. От этих низ­ших сту­пе­ней культу­ры мы мо­жем прос­ле­дить эту мысль и да­лее.

    В ин­дус­ском тан­т­риз­ме[137] встре­ча­ет­ся фор­мальный об­ряд, пос­редст­вом ко­то­ро­го че­ло­век мо­жет при­об­рес­ти се­бе ним­фу-под­ру­гу, об­ра­ща­ясь к ней с мо­лит­ва­ми и пов­то­ряя ее имя ночью на клад­би­ще. Ав­гус­тин, го­во­ря о на­род­ных по­верьях от­но­си­тельно ноч­ных по­се­ще­ний ду­хов, при­бав­ля­ет, что эти по­се­ще­ния подт­верж­да­ют­ся та­ким мно­жест­вом впол­не дос­то­вер­ных сви­де­тельств, что бы­ло бы наг­лостью от­ри­цать их. Сре­ди позд­ней­ших бо­гос­ло­вов жар­кие дис­кус­сии о ноч­ных сно­ше­ни­ях с ин­ку­ба­ми и сук­ку­ба­ми про­дол­жа­лись до тех пор, по­ка на вер­ши­не сред­не­ве­ко­вой ци­ви­ли­за­ции ве­ра в них не ут­вер­ди­лась окон­ча­тельно.

    Нам уже не при­хо­дит­ся смот­реть на та­кое яв­ле­ние только как на урод­ли­вое, но, в сущ­нос­ти, безв­ред­ное су­еве­рие, коль ско­ро приз­на­ние это­го по­верья мы, нап­ри­мер, на­хо­дим в бул­ле па­пы Ин­но­кен­тия VI­II (1484) в фор­ме об­ви­не­ния «мно­гих лиц обо­его по­ла, пре­неб­ре­га­ющих спа­се­ни­ем ду­ши сво­ей и отс­ту­па­ющих от ка­то­ли­чес­кой ве­ры». Прак­ти­чес­кие ре­зульта­ты этой папс­кой бул­лы хо­ро­шо из­вест­ны тем, ко­му уда­ва­лось изу­чать ее пос­ледст­вия по про­то­ко­лам су­дов над об­ви­нен­ны­ми в ча­ро­дей­ст­ве, по гнус­но­му «Мо­ло­ту ведьм»[138], на­пи­сан­но­му дву­мя изб­ран­ны­ми инк­ви­зи­то­ра­ми, по тем ужас­ным до­ку­мен­там, ко­то­рые прос­тым де­ло­вым сло­гом пе­ре­да­ют приз­на­ние в со­жи­тельстве с дьяво­лом, по­лу­ча­емое у нес­част­ных жертв уг­ро­за­ми и уго­во­ра­ми в про­ме­жут­ках меж­ду пыт­ка­ми. Эти пыт­ки про­дол­жа­лись до тех пор, по­ка судьи не по­лу­ча­ли дос­та­точ­ных до­ка­за­тельств для яс­но­го по­ни­ма­ния де­ла и вы­не­се­ния при­го­во­ра к сож­же­нию на кост­ре. Я не ста­ну расп­рост­ра­няться о ци­низ­ме и ужа­се этих под­роб­нос­тей, ко­то­рые важ­ны для нас только по их от­но­ше­нию к ис­то­рии ани­миз­ма, но эт­ног­ра­фу бу­дет лег­че по­нять от­но­ше­ние меж­ду­ди­карс­кой и сов­ре­мен­ной фи­ло­со­фи­ей, ес­ли он проч­тет пол­ное ве­ры со­чи­не­ние Ро­бер­та Бёр­то­на «Ана­то­мия ме­лан­хо­лии», где ав­тор сог­ла­ша­ет­ся с мне­ни­ем Лип­си­уса и на ос­но­ва­нии ежед­нев­ных рас­ска­зов и су­деб­ных при­го­во­ров вы­во­дит зак­лю­че­ние, что не­чис­тые ду­хи ни­ког­да не яв­ля­лись в та­ком гро­мад­ном чис­ле, как в его вре­мя. Бы­ло это в 1600 г.

    В свя­зи с ноч­ны­ми ду­ха­ми и до­мо­вы­ми на­хо­дит­ся еще один ноч­ной де­мон, зас­лу­жи­ва­ющий осо­бо­го вни­ма­ния, а имен­но вам­пир. Так как слу­ча­ет­ся, что не­ко­то­рые больные без вся­кой ви­ди­мой при­чи­ны ста­но­вят­ся с каж­дым днем блед­нее, сла­бее, ма­лок­ров­нее, сло­вом, ви­ди­мо, гас­нут, то ди­карс­кий ани­мизм, ес­тест­вен­но, дол­жен был ис­кать удов­лет­во­ри­тельные объясне­ния та­ких яв­ле­ний и на­шел его в уче­нии, что су­щест­ву­ют злов­ред­ные ду­хи, ко­то­рые вы­еда­ют ду­шу или серд­це или же вы­са­сы­ва­ют кровь сво­их жертв. По­ли­не­зий­цы приз­на­ва­ли, что умер­шие ду­ши по­ки­да­ют свои мо­ги­лы и мо­гильных идо­лов, про­ни­ка­ют ночью в до­ма и по­жи­ра­ют серд­ца и внут­рен­нос­ти спя­щих лю­дей, вследст­вие че­го те уми­ра­ют. Ка­ре­ны рас­ска­зы­ва­ют про «ке­фу», же­лу­док кол­ду­на, ко­то­рый яв­ля­ет­ся в об­ра­зе го­ло­вы и внут­рен­нос­тей по­жи­рать ду­ши и уби­ва­ет та­ким об­ра­зом лю­дей. Мен­ги­ра с по­лу­ост­ро­ва Ма­лак­ка ве­рят в во­дя­но­го ду­ха с со­бачьей го­ло­вой и пастью ал­ли­га­то­ра, ко­то­рый вы­са­сы­ва­ет кровь у лю­дей из большо­го пальца ру­ки и но­ги, от­че­го они уми­ра­ют. Но из­люб­лен­ная стра­на ду­хов-кро­во­пий­ц - сла­вянс­кие зем­ли и Венг­рия. Здесь они но­сят имя вам­пи­ров («упырь»-по-рус­ски). Су­щест­ву­ет це­лая ли­те­ра­ту­ра страш­ных рас­ска­зов про вам­пи­ров, ко­то­рая тща­тельно рас­смот­ре­на у Кальмэ. Про­ще все­го по­нять про­ис­хож­де­ние это­го по­верья, об­ра­тив­шись к на­ча­лам ди­карс­ко­го ани­миз­ма. Тог­да все сра­зу ста­но­вит­ся на свое мес­то. Мы ви­дим, что вам­пи­ры не предс­тав­ля­ют про­дук­та бе­зос­но­ва­тельной фан­та­зии, а слу­жат объясне­ни­ем при­чин из­ну­ри­тельных бо­лез­ней. Что ка­са­ет­ся при­ро­ды и спо­со­ба дей­ст­вия вам­пи­ров, то су­щест­ву­ют две глав­ные те­ории, ко­то­рые, од­на­ко, на­хо­дят­ся в са­мом тес­ном от­но­ше­нии с пер­во­на­чальным ани­мис­ти­чес­ким предс­тав­ле­ни­ем о ду­хов­ных су­щест­вах и приз­на­ют в этих де­мо­нах че­ло­ве­чес­кие ду­ши.

    Первая те­ория приз­на­ет, что ду­ша жи­во­го че­ло­ве­ка, час­то кол­ду­на, ос­тав­ля­ет свое те­ло пог­ру­жен­ным в глу­бо­кий сон, а са­ма в ви­де, нап­ри­мер, со­ло­мин­ки или пе­рыш­ка про­ни­ка­ет че­рез за­моч­ные сква­жи­ны в до­ма и на­па­да­ет на спя­щую жерт­ву. Ес­ли спя­щий прос­нет­ся вов­ре­мя и ус­пе­ет схва­тить эту хруп­кую обо­лоч­ку ду­ши, то че­рез нее мо­жет отомс­тить сво­ему му­чи­те­лю унич­то­же­ни­ем или изу­ве­че­ни­ем ее те­лес­но­го об­ла­да­те­ля. По мне­нию од­них, эти ду­хи при­хо­дят к че­ло­ве­ку ночью, са­дят­ся на грудь и со­сут его кровь, дру­гие же ду­ма­ют, что они вы­са­сы­ва­ют кровь только у де­тей, а у взрос­лых вы­зы­ва­ют кош­ма­ры. Здесь мы ви­дим но­вое ис­тол­ко­ва­ние это­го яв­ле­ния.

    Согласно вто­рой те­ории, ду­ша мерт­ве­ца вы­хо­дит из его по­хо­ро­нен­но­го те­ла и вы­са­сы­ва­ет кровь жи­вых лю­дей. Жерт­ва ху­де­ет, чах­нет, быст­ро те­ря­ет си­лы и уми­ра­ет. Тут мы опять стал­ки­ва­ем­ся с опы­том дей­ст­ви­тельной жиз­ни и.вмес­те с тем ви­дим но­вый вы­мы­сел для бо­лее пол­ной раз­ра­бот­ки предс­тав­ле­ния о вам­пи­рах. Труп, ко­то­рый возв­ра­тив­ша­яся ду­ша.на­сы­ща­ет вы­со­сан­ной кровью, предс­тав­ля­ет­ся во­об­ра­же­нию не­ес­тест­вен­но све­жим, мяг­ким и пол­ным, вследст­вие это­го отк­рыть вам­пи­ра нет­руд­но: сто­ит только раз­рыть мо­ги­лу, где на­хо­дит­ся ожив­лен­ный труп, и при ра­не­нии из не­го польется кровь и он бу­дет да­же дви­гаться и кри­чать. Что­бы от­де­латься от вам­пи­ра, нуж­но протк­нуть его те­ло (как это де­ла­ют с са­мо­убий­ца­ми с той же целью), но еще дей­ст­вен­нее обезг­ла­вить и сжечь труп. В этом сос­то­ит сущ­ность уче­ния о вам­пи­рах.

    Так как од­ни раз­ря­ды ду­хов обык­но­вен­но лег­ко пе­ре­хо­дят в дру­гие, то пре­да­ния о вам­пи­рах час­то сме­ша­ны в на­род­ных по­верьях с дру­ги­ми ле­ген­да­ми. Вам­пи­ры яв­ля­ют­ся, нап­ри­мер, в ка­чест­ве сту­ча­щих ду­хов, при­чи­ня­ющих в до­мах бес­по­ряд­ки, ко­то­рые точ­но так же от­не­се­ны сов­ре­мен­ным спи­ри­тиз­мом на счет душ умер­ших. Та­ков был дух не­ко­его уп­ря­мо­го крестьяни­на, ко­то­рый вы­шел из гро­ба на ост­ро­ве Ми­ко­не в 1700 г. че­рез два дня пос­ле пог­ре­бе­ния его тру­па. Он вхо­дил в до­ма, ста­вил все вверх дном, за­ду­вал ог­ни и про­дол­жал свои про­дел­ки та­ким об­ра­зом до тех пор, по­ка все на­се­ле­ние ост­ро­ва не обе­зу­ме­ло от ужа­са. Турн­фор был там в эту по­ру и при­сутст­во­вал при от­ка­пы­ва­нии тру­па. Его рас­сказ предс­тав­ля­ет лю­бо­пыт­ный при­мер то­го, ка­ким об­ра­зом воз­буж­ден­ная тол­па без ма­лей­ше­го фак­ти­чес­ко­го ос­но­ва­ния мог­ла прий­ти к убеж­де­нию, что труп теп­лый и на­лит крас­ной кровью.

    Вампиры весьма час­то выс­ту­па­ют под сла­вянс­ким наз­ва­ни­ем «обо­рот­ни». Опи­са­ния тех и дру­гих су­ществ до край­нос­ти сбив­чи­вы и спу­та­ны. Че­ло­век, у ко­то­ро­го бро­ви схо­дят­ся меж­ду со­бой, как буд­то его ду­ша по­доб­но мо­тыльку со­би­ра­ет­ся уле­теть, что­бы вой­ти в те­ло дру­го­го, мо­жет быть при­нят и за обо­рот­ня и за вам­пи­ра. Од­но из но­вей­ших опи­са­ний вам­пи­риз­ма в Бол­га­рии весьма под­роб­но объясня­ет при­ро­ду ду­хов, иг­ра­ющих роль в этих по­верьях. Зак­ли­на­тель, во­ору­жив­шись ико­ной, мо­жет заг­нать вам­пи­ра в бу­тыл­ку, со­дер­жа­щую ка­кую-ни­будь отв­ра­ти­тельную при­ман­ку, лю­би­мую де­мо­на­ми. Как только вам­пир пой­ман, бу­тыл­ка за­ку­по­ри­ва­ет­ся нак­реп­ко проб­кой, бро­са­ет­ся в огонь, и вам­пир гиб­нет без­возв­рат­но.

    Что ка­са­ет­ся при­ми­тив­но­го ду­хо­вид­ца и со­зер­ца­емых им ви­де­ний, то ти­пи­чес­ким при­ме­ром мо­жет слу­жить грен­лан­дец, при­го­тов­ля­ющий­ся к про­фес­сии кол­ду­на. Уг­луб­лен­ный в со­зер­ца­ние в сво­ем пус­тын­ном оди­но­чест­ве, ис­то­щен­ный пос­том и из­му­чен­ный бде­ни­ями, он ви­дит пе­ред со­бой об­ра­зы лю­дей и жи­вот­ных, ко­то­рых при­ни­ма­ет за ду­хов. С этой сто­ро­ны очень ин­те­рес­но чи­тать опи­са­ния страш­ных ви­де­ний, ко­то­рые гре­зят­ся но­во­об­ра­щен­но­му зу­лу­су в ми­ну­ты выс­шей ре­ли­ги­оз­ной эк­зальта­ции. Он ви­дит, нап­ри­мер, змею с больши­ми страш­ны­ми гла­за­ми, или подк­ра­ды­ва­юще­го­ся ле­опар­да, или вра­га, приб­ли­жа­юще­го­ся с длин­ным ас­са­га­ем в ру­ке. Все эти об­ра­зы друг за дру­гом при­хо­дят к мес­ту, ку­да че­ло­век ушел по­мо­литься на­еди­не, и вся­чес­ки ста­ра­ют­ся на­пу­гать его и по­ме­шать мо­лит­ве. Ви­де­ния, ис­ку­шав­шие ин­дус­ских ас­ке­тов и сред­не­ве­ко­вых от­шельни­ков, пов­то­ря­ют­ся и в на­ши дни, но те­перь они сос­тав­ля­ют бо­лее пред­мет ме­ди­цинс­ких трак­та­тов, чем опи­са­ния чу­дес. По­доб­но ду­хам бо­лез­ней и про­ри­ца­ний и эти ду­хов­ные су­щест­ва по­рож­де­ны не од­ним во­об­ра­же­ни­ем, а от­ра­жа­ют дей­ст­ви­тельные яв­ле­ния, объясня­емые с ани­мис­ти­чес­кой точ­ки зре­ния.

    Особенно мно­го злоб­ных ду­хов в тем­но­те. Сэр Джордж Грей ви­дел в Авст­ра­лии вок­руг па­ла­ток ту­зем­цев мно­жест­во мелька­ющих по кус­там огоньков. Это бы­ли заж­жен­ные лу­чи­ны, ко­то­рые ста­ру­хи, отп­рав­ляв­ши­еся наб­лю­дать за мо­ло­дежью, бра­ли с со­бой для за­щи­ты от злых ду­хов. Юж­но­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы так­же но­сят из бо­яз­ни злых ду­хов заж­жен­ные фа­ке­лы, ког­да вы­хо­дят в тем­но­ту. На по­лу­ост­ро­ве Ма­лак­ка ту­зем­цы за­жи­га­ют ог­ни под­ле ро­же­ни­цы, что­бы не под­пус­кать к ней злых ду­хов. Та­кие по­ня­тия удер­жи­ва­ют­ся и на бо­лее вы­со­ких сту­пе­нях ци­ви­ли­за­ции. В Юж­ной Ин­дии, где из бо­яз­ни злых ду­хов че­ло­век вы­хо­дит из до­му пос­ле сол­неч­но­го за­ка­та лишь в слу­чае край­ней не­об­хо­ди­мос­ти, нес­част­ный, отп­рав­ля­ющий­ся в путь ночью, бе­рет с со­бой заж­жен­ный фа­кел, что­бы за­щи­титься от приз­рач­ных вра­гов. Да­же сре­ди бе­ло­го дня ин­дус за­жи­га­ет све­тильни­ки, что­бы отог­нать де­мо­нов. Эта же це­ре­мо­ния соб­лю­да­ет­ся и ки­тай­ца­ми на свадьбах.

    В Ев­ро­пе упот­реб­ле­ние ог­ня как средст­ва для от­пу­ги­ва­ния злых ду­хов и ведьм бы­ло воз­ве­де­но в нас­то­ящую сис­те­му. Древ­ние нор­мандс­кие по­се­лен­цы в Ис­лан­дии за­жи­га­ли кост­ры вок­руг тех мест, ко­то­рые они на­ме­ре­ва­лись за­нять, с целью прог­нать от­ту­да злых ду­хов. Эти предс­тав­ле­ния по­ро­ди­ли у скан­ди­на­вов це­лый ряд обы­ча­ев, вы­хо­дя­щих уже из упот­реб­ле­ния, но па­мять о ко­то­рых еще сох­ра­ни­лась в их стра­не до на­ше­го вре­ме­ни. По­ка ре­бе­нок не ок­ре­щен, око­ло не­го дол­жен пос­то­ян­но го­реть огонь, ина­че трол­ли мо­гут его по­хи­тить. Ког­да мать отп­рав­ля­ет­ся при­нять очис­ти­тельную мо­лит­ву, ей вслед бро­са­ют го­ря­чий уголь, что­бы ее не по­хи­ти­ли и не за­кол­до­ва­ли трол­ли. Го­ря­чий уголь нуж­но бро­сать вслед ведьме или кол­дунье, ког­да она вы­хо­дит из до­му, и т. д. В на­ше вре­мя прос­той на­род на Геб­ридс­ких ост­ро­вах про­дол­жа­ет за­щи­щать ро­же­ниц и де­тей от злых ду­хов, об­но­ся вок­руг них огонь. В сов­ре­мен­ной Бол­га­рии в день свя­то­го Ди­мит­рия в стой­ла и под на­ве­сы ста­вят­ся заж­жен­ные све­чи, что­бы злые ду­хи не вош­ли в до­маш­ний скот. И эти древ­ние предс­тав­ле­ния вов­се не вы­ро­ди­лись до сте­пе­ни прос­то­на­род­но­го по­верья. Ка­то­ли­чест­во, оче­вид­но, ус­во­ило их, как это вид­но из це­ре­мо­нии ос­вя­ще­ния све­чей в римс­ком ри­ту­але.

    Если жи­вот­ное вдруг пу­га­ет­ся без вся­кой ви­ди­мой при­чи­ны, не зна­чит ли это, что оно ви­дит ду­хов, не­ви­ди­мых для че­ло­ве­ка? Грен­лан­дец го­во­рит, что тю­ле­ни и ди­кие пти­цы пу­га­ют­ся при­ви­де­ний, дос­туп­ных только гла­зу кол­ду­на. Кон­ды по­ла­га­ют, что их пор­ха­ющие эфир­ные бо­жест­ва не мо­гут быть ви­ди­мы че­ло­ве­ком, но дос­туп­ны гла­зам жи­вот­ных. Эти предс­тав­ле­ния за­ни­ма­ют вид­ное мес­то в на­род­ных по­верьях все­го ми­ра. Те­ле­мак[139] не ви­дит сто­ящей под­ле не­го Афи­ны, по­то­му что бо­ги яв­ля­ют­ся не всем в ви­ди­мой фор­ме, но ее ви­дит Одис­сей и со­ба­ки, ко­то­рые, не смея ла­ять, с ти­хим виз­гом уда­ля­ют­ся в от­да­лен­ный угол ком­на­ты. В древ­ней Скан­ди­на­вии со­ба­ки мо­гут ви­деть Ге­лу, бо­ги­ню смер­ти, не­ви­ди­мую для лю­дей. Ев­реи и му­сульма­не, ус­лы­хав вой со­бак, зна­ют, что они уви­де­ли ан­ге­ла смер­ти, вы­шед­ше­го на свое страш­ное де­ло. Мысль, что жи­вот­ные спо­соб­ны ви­деть ду­хов и что пе­чальный вой со­ба­ки пред­ве­ща­ет смерть че­ло­ве­ка где-ни­будь поб­ли­зос­ти, до сих пор сос­тав­ля­ет пред­мет су­еве­рия прос­тых анг­ли­чан.

    Другой спо­соб об­на­ру­жи­ва­ния при­сутст­вия не­ви­ди­мых ду­хов зак­лю­ча­ет­ся в по­сы­па­нии зем­ли зо­лой и упот­реб­ля­ет­ся для по­им­ки во­ров. Со­об­раз­но с из­вест­но­го уров­ня ани­мис­ти­чес­ки­ми предс­тав­ле­ни­ями, дух счи­та­ет­ся дос­та­точ­но те­лес­ным, что­бы ос­тав­лять пос­ле се­бя сле­ды. Сле­ду­ющие при­ме­ры от­но­сят­ся частью к ду­шам, частью к дру­гим су­щест­вам. Жи­те­ли Фи­лип­пинс­ких ост­ро­вов ду­ма­ли, что умер­шие возв­ра­ща­ют­ся на тре­тий день пос­ле смер­ти в свое преж­нее жи­ли­ще. По­это­му они выс­тав­ля­ли во­ду, что­бы мерт­ве­цы мог­ли смыть с се­бя мо­гильный прах, и по­сы­па­ли пол зо­лой, что­бы ви­деть сле­ды их ног. У пле­ме­ни го в Се­ве­ро-Вос­точ­ной Ин­дии по­доб­ный же, но бо­лее раз­ра­бо­тан­ный об­ряд сос­тав­ля­ет часть пог­ре­бальных це­ре­мо­ний. В день смер­ти ве­че­ром близ­кая род­ня по­кой­ни­ка со­вер­ша­ет об­ряд при­зы­ва­ния умер­ше­го. В од­ну из внут­рен­них ком­нат ста­вит­ся ва­ре­ный рис и гор­шок с во­дой, и от них вплоть до по­ро­га пол усы­па­ет­ся зо­лой. За­тем два родст­вен­ни­ка отп­рав­ля­ют­ся к мес­ту, где бы­ло сож­же­но те­ло, хо­дят вок­руг не­го, пос­ту­ки­вая о плуг и на­пе­вая пе­чальную пес­ню, при­зы­ва­ющую по­кой­ни­ка до­мой. В это вре­мя двое дру­гих наб­лю­да­ют за ри­сом и во­дой, не ше­ве­лят­ся ли они, и смот­рят, не по­явят­ся ли сле­ды в зо­ле. Как только по­явит­ся ма­лей­ший знак, при­сутст­ву­ющие встре­ча­ют его сод­ро­га­ни­ем и пла­чем, ко­то­ро­му вто­рят и дру­гие родст­вен­ни­ки, сто­ящие сна­ру­жи. Об­ряд этот пов­то­ря­ет­ся до тех пор, по­ка родст­вен­ни­ки не убе­дят­ся, что по­кой­ник при­хо­дил в дом. Рас­ска­зы­ва­ют, что в Юка­та­не есть обы­чай ос­тав­лять на ночь ре­бен­ка на мес­те, по­сы­пан­ном зо­лой. Ес­ли на сле­ду­ющее ут­ро на зо­ле най­дут сле­ды ка­ко­го-ни­будь жи­вот­но­го, то оно рас­смат­ри­ва­ет­ся как бо­жест­во, ох­ра­ня­ющее ре­бен­ка. Сю­да же мо­гут быть от­не­се­ны об­ря­ды ац­те­ков во вре­мя вто­ро­го празд­ни­ка в честь бо­га солн­ца Тец­кат­ли­по­ки. Пе­ред его свя­ти­ли­щем рас­сы­па­ли ма­исо­вую му­ку, и вер­хов­ный жрец сто­ро­жил по­яв­ле­ние сле­дов бо­жест­ва. Уви­дев их, он гром­ко объявлял: «Наш ве­ли­кий бог при­шел». Яр­кий при­мер по­доб­ных об­ря­дов в Ста­ром Све­те мож­но най­ти в Тал­му­де. Там го­во­рит­ся, что мир на­пол­нен злы­ми ду­ха­ми, и, кто хо­чет уви­деть их, тот дол­жен взять про­се­ян­ной зо­лы и по­сы­пать ею пол око­ло кро­ва­ти. Ра­но ут­ром на зо­ле мож­но за­ме­тить сле­ды ду­хов, как буд­то от ног пе­ту­ха.

    Такие предс­тав­ле­ния зна­чи­тельно расп­рост­ра­не­ны и в сов­ре­мен­ном ми­ре, как это вид­но из гер­манс­ко­го на­род­но­го по­верья о ма­леньких «зем­ля­ных че­ло­веч­ках», ко­то­рые ос­тав­ля­ют на зо­ле след вро­де ути­но­го или гу­си­но­го.

    Но есть и дру­гие приз­на­ки, по ко­то­рым об­на­ру­жи­ва­ют­ся по­се­ще­ния ду­хов. Один из са­мых по­ра­зи­тельных да­ет нам сох­ра­нив­ше­еся в Анг­лии су­еве­рие. Ве­че­ром на­ка­ну­не дня свя­то­го Мар­ка нуж­но по­сы­пать очаг зо­лой, что­бы уви­дать от­пе­ча­ток но­ги то­го, кто дол­жен уме­реть в этом го­ду. Не раз слу­ча­лось, что ка­кой-ни­будь злой про­каз­ник по­вер­гал су­евер­ную семью в го­ре, подк­рав­шись по­ти­хоньку свер­ху с баш­ма­ком ко­го-ни­будь из до­маш­них, от­пе­ча­ток ко­то­ро­го он ос­тав­лял на зо­ле. Та­кие слу­чаи да­ют нам пра­во ду­мать, что при­ми­тив­ные лю­ди склон­ны при­пи­сы­вать ду­хам во­об­ще тот род эфир­ной ве­щест­вен­нос­ти, ко­то­рую они, как мы уже зна­ем, при­пи­сы­ва­ют ду­шам. От­чет­ли­вые суж­де­ния об этом пред­ме­те ред­ко встре­ча­ют­ся до воз­ник­но­ве­ния бо­гос­ловс­ких уче­ний ран­не­го ка­то­ли­циз­ма. Предс­тав­ле­ния Тер­тул­ли­ана и Ори­ге­на о воз­душ­ном и в то же вре­мя ве­щест­вен­ном су­щест­ве ан­ге­лов и де­мо­нов, ве­ро­ят­но, вы­ра­жа­ют по­ня­тие пер­во­быт­но­го ани­миз­ма го­раз­до яс­нее то­го уче­ния, ко­то­рое из­ла­га­ет Кальмэ. Сог­лас­но это­му уче­нию, ан­ге­лы, де­мо­ны и ду­ши, по­ки­нув­шие те­ло, - это чис­то не­ве­щест­вен­ные ду­хи, но ког­да они яв­ля­ют­ся лю­дям, дей­ст­ву­ют, го­во­рят, хо­дят, едят и т. д., то, ко­неч­но, долж­ны при­ни­мать ма­те­ри­альную обо­лоч­ку из сгу­щен­но­го воз­ду­ха или дру­гих твер­дых зем­ных тел, ко­то­рые прис­по­соб­ля­ли бы их к этим отп­рав­ле­ни­ям.

    Неудивительно, что лю­ди во­ору­жа­лись про­тив та­ких ма­те­ри­альных су­ществ ве­щест­вен­ны­ми ору­ди­ями и да­же иног­да ста­ра­лись ос­во­бо­диться от них об­щим прес­ле­до­ва­ни­ем ле­ги­онов эфир­ных су­ществ, ви­та­ющих вок­руг них. По­доб­но то­му как авст­ра­лий­цы еже­год­но из­го­ня­ют из сво­ей сре­ды ду­хов сво­их по­кой­ни­ков, так и нег­ры Зо­ло­то­го Бе­ре­га вре­мя от вре­ме­ни вы­хо­дят с па­ли­ца­ми и фа­ке­ла­ми, что­бы отог­нать злых ду­хов от сво­его го­ро­да. Они бе­га­ют с ди­ки­ми воп­ля­ми, ма­шут ору­жи­ем по воз­ду­ху и, выг­нав ду­хов в ле­са, по возв­ра­ще­нии до­мой спят спо­кой­нее и во­об­ще чувст­ву­ют се­бя здо­ро­вее на не­ко­то­рое вре­мя. У кал­мы­ков при рож­де­нии ре­бен­ка со­се­ди кри­чат и раз­ма­хи­ва­ют ко­рот­ки­ми ду­би­на­ми над шат­ра­ми, что­бы отог­нать злых ду­хов, ко­то­рые мо­гут при­чи­нить вред ма­те­ри и ре­бен­ку. Ру­ко­во­дясь со­вер­шен­но сход­ной мыслью, че­хи в тро­ицын день и ти­рольцы в вальпур­ги­еву ночь вы­го­ня­ют не­ви­ди­мых во­об­ра­жа­емых ведьм из до­мов и хле­вов.

    В тес­ной свя­зи с уче­ни­ем о ду­шах сто­ит уче­ние о до­маш­них пок­ро­ви­тельству­ющих и ох­ра­ня­ющих ду­хах. По сво­ей ус­той­чи­вос­ти на всех сту­пе­нях ани­миз­ма оно поч­ти рав­но пер­во­му. Эти ду­хи свя­за­ны иск­лю­чи­тельно с от­дельны­ми че­ло­ве­чес­ки­ми лич­нос­тя­ми, по сво­ей при­ро­де близ­ки к ду­шам и иног­да дей­ст­ви­тельно счи­та­ют­ся че­ло­ве­чес­ки­ми ду­ша­ми. Они, как и все дру­гие предс­та­ви­те­ли ду­хов­но­го ми­ра, в сво­ем пер­во­быт­ном зна­че­нии име­ют свою при­чи­ну и цель. Де­ятельность их дво­яко­го ро­да. Во-пер­вых, в то вре­мя как собст­вен­ная ду­ша че­ло­ве­ка ду­ма­ет за не­го и слу­жит ему в обык­но­вен­ных слу­ча­ях жиз­ни, бы­ва­ют обс­то­ятельства, ког­да на че­ло­ве­ка ока­зы­ва­ют вли­яние внеш­ние си­лы и он слы­шит как бы го­лос изв­не, со­об­ща­ющий ему та­инст­вен­ные вес­ти, да­ющий со­ве­ты и пре­дос­те­ре­га­ющий. Все это, по-ви­ди­мо­му, ука­зы­ва­ет на вме­ша­тельство вто­рой, выс­шей ду­ши, до­маш­не­го ду­ха. Так как, да­лее, ду­хо­вид­цы, кол­ду­ны и пр. все­го ча­ще ис­пы­ты­ва­ют по­доб­ные умст­вен­ные сос­то­яния, то, ко­неч­но, они ча­ще дру­гих счи­та­ют, что у них есть пок­ро­ви­тельству­ющие ду­хи, при­но­ся­щие им вес­ти и ру­ко­во­дя­щие их пос­туп­ка­ми.

    Во-вторых, в то вре­мя как обы­ден­ные со­бы­тия жиз­ни про­хо­дят не­за­ме­чен­ны­ми, со­вер­ша­ясь как буд­то в си­лу не­из­беж­но­го по­ряд­ка ве­щей, дру­гие, ка­са­ющи­еся ка­ко­го-ни­будь от­дельно­го ли­ца, тре­бу­ют, на взгляд ани­мис­та, пос­то­рон­не­го вме­ша­тельства. По­это­му вся­ко­го ро­да ре­ше­ния и отк­ры­тия, ко­то­рые ци­ви­ли­зо­ван­ные лю­ди при­пи­сы­ва­ют собст­вен­но­му ра­зу­му, счастью или во­ле про­ви­де­ния, у лю­дей низ­шей культу­ры при­пи­сы­ва­ют­ся ох­ра­ня­юще­му или пок­ро­ви­тельству­юще­му ду­ху, или ге­нию. Что­бы не об­ре­ме­нять вни­ма­ния мно­го­чис­лен­ны­ми при­ме­ра­ми из всех об­лас­тей ани­миз­ма, где встре­ча­ет­ся это уче­ние, вы­бе­рем лишь нес­колько слу­ча­ев, на­чи­ная с са­мых низ­ких сту­пе­ней ди­кос­ти.

    Племя ва­та­чан­ди в Авст­ра­лии ду­ма­ет, что ду­ша пер­во­го вра­га, уби­то­го во­ином, вхо­дит в те­ло сво­его убий­цы и ста­но­вит­ся пре­дос­те­ре­га­ющим ду­хом. Она по­се­ля­ет­ся око­ло его пе­че­ни и осо­бым ца­ра­па­ни­ем и ще­ко­та­ни­ем уве­дом­ля­ет его о близ­кой опас­нос­ти. В Тас­ма­нии д-р Мил­ли­гэн слы­шал, что один ту­зе­мец при­пи­сы­вал свое спа­се­ние во вре­мя нес­част­но­го слу­чая за­бот­ли­вос­ти ду­ха сво­его по­кой­но­го от­ца, сде­лав­ше­го­ся его ге­ни­ем-хра­ни­те­лем. Из­вест­но, что са­мый важ­ный акт в ре­ли­гии се­ве­ро­аме­ри­канс­ко­го ин­дей­ца зак­лю­ча­ет­ся в при­об­ре­те­нии лич­но для се­бя ка­ко­го-ни­будь пок­ро­ви­тельству­юще­го ду­ха или бо­жест­ва. У эс­ки­мо­сов кол­дун по­лу­ча­ет пра­во на свою про­фес­сию только тог­да, ког­да при­об­ре­тет осо­бо­го ду­ха, ко­то­рый де­ла­ет­ся его до­маш­ним ге­ни­ем. Дух этот мо­жет быть ду­шой умер­ше­го родст­вен­ни­ка. В Чи­ли каж­дый ара­ука­нец уве­рен в том, что име­ет к сво­им ус­лу­гам од­но­го ду­ха-хра­ни­те­ля. «Мой дух-хра­ни­тель все еще со мной» - обык­но­вен­ная по­го­вор­ка при вся­кой уда­че. Это уче­ние впол­не раз­ви­то и у ка­ра­ибов. Сог­лас­но их предс­тав­ле­ни­ям, каж­дый че­ло­век име­ет ох­ра­ня­ющее бо­жест­во, ко­то­рое соп­ро­вож­да­ет его ду­шу на тот свет. С дру­гой сто­ро­ны, у каж­до­го кол­ду­на есть до­маш­ний ге­ний, ко­то­ро­го он при­зы­ва­ет в та­инст­вен­ном мра­ке пе­ни­ем и та­бач­ным ды­мом. А ког­да нес­колько кол­ду­нов со­зо­вут вмес­те сво­их до­маш­них де­мо­нов, то пос­ледст­ви­ем это­го весьма час­то бы­ва­ют ссо­ры и да­же дра­ки меж­ду ду­ха­ми. В Аф­ри­ке негр так­же име­ет сво­его ду­ха-хра­ни­те­ля, но труд­но ре­шить, нас­колько этот пос­лед­ний мо­жет отож­деств­ляться с тем, что ев­ро­пей­цы на­зы­ва­ют ду­шой или со­вестью. Во вся­ком слу­чае, негр ви­дит в нем от­дельное от се­бя су­щест­во, по­то­му что при­зы­ва­ет его к се­бе волх­во­ва­ни­ями, стро­ит ему хра­мик при до­ро­ге, наг­раж­да­ет и за­даб­ри­ва­ет его спирт­ны­ми на­пит­ка­ми и ла­ко­мы­ми кус­ка­ми пи­щи. Осо­бо­го ду­ха-хра­ни­те­ля име­ет каж­дый мон­гол, а ла­ос­ские кол­ду­ны об­ла­да­ют спо­соб­ностью по­сы­лать сво­их до­маш­них ду­хов в те­ла дру­гих лю­дей и, та­ким об­ра­зом, при­чи­нять бо­лез­ни: и те и дру­гие так­же мо­гут слу­жить под­хо­дя­щи­ми при­ме­ра­ми в дан­ном слу­чае.

    У арий­ских на­ро­дов Се­вер­ной Ев­ро­пы мож­но яс­но прос­ле­дить древ­нее уче­ние о ду­хах - хра­ни­те­лях че­ло­ве­ка. В клас­си­чес­кой Гре­ции и Ри­ме мы встре­ча­ем те же предс­тав­ле­ния авст­ра­лий­цев и аф­ри­кан­цев, лишь ра­зук­ра­шен­ные и прис­по­соб­лен­ные к ци­ви­ли­зо­ван­ным нра­вам. Мысль о ду­хов­ном ру­ко­во­ди­те­ле и пок­ро­ви­те­ле каж­до­го че­ло­ве­ка удач­но вы­ра­же­на у Ме­нанд­ра, ко­то­рый на­зы­ва­ет доб­ро­го ге­ния, соп­ро­вож­да­юще­го че­ло­ве­ка со дня его рож­де­ния, доб­рым мис­та­го­гом (т. е. ру­ко­во­ди­те­лем но­вич­ка в та­инст­вах) этой жиз­ни. Бо­жест­вен­ный пре­дос­те­ре­га­ющий го­лос, ко­то­рый час­то слы­шал Сок­рат, мо­жет слу­жить вы­да­ющим­ся при­ме­ром впе­чат­ле­ний, ве­ду­щих к ве­ре в ох­ра­ня­ющих ду­хов.

    В римс­ком ми­ре уче­ние о ду­хах-хра­ни­те­лях по­лу­чи­ло зна­че­ние фи­ло­со­фии че­ло­ве­чес­кой жиз­ни. Каж­дый имел сво­его ге­ния, ко­то­рый был свя­зан с ним от рож­де­ния до смер­ти, ру­ко­во­дил его пос­туп­ка­ми и судьбой и был предс­тав­лен в об­ра­зе осо­бо­го ла­ра сре­ди до­маш­них бо­гов. В день свадьбы и празд­ни­ков, в осо­бен­нос­ти же в го­дов­щи­ну рож­де­ния, ког­да ге­ний и че­ло­век на­ча­ли свою об­щую карьеру, изоб­ра­же­нию ге­ния воз­да­ва­ли осо­бые по­чес­ти, соп­ро­вож­да­емые пе­ни­ем и пляс­ка­ми, уби­ра­ли цве­та­ми и уб­ла­жа­ли вос­ку­ре­ни­ями и воз­ли­яни­ями. Дух, или ге­ний, был как бы то­ва­ри­щем ду­ши че­ло­ве­ка, вто­рым ду­хов­ным «я». Еги­петс­кий аст­ро­лог со­ве­то­вал Ан­то­нию дер­жаться по­дальше от юно­го Ок­та­вия[140], «по­то­му что твой ге­ний, - го­во­рил он, - бо­ит­ся его ге­ния». И дей­ст­ви­тельно, го­ды спус­тя этот ге­ний Ав­гус­та стал мо­гу­щест­вен­ным бо­жест­вом, име­нем ко­то­ро­го рим­ля­не кля­лись тор­жест­вен­ной, не­ру­ши­мой клят­вой. Уче­ние, ко­то­рое мог­ло оли­цет­во­рять, та­ким об­ра­зом, ха­рак­тер и судьбу ин­ди­ви­ду­ально­го че­ло­ве­ка, ока­за­лось спо­соб­ным к дальней­ше­му раз­ви­тию. Прев­ра­тив в ани­мис­ти­чес­кие сущ­нос­ти са­мые тай­ные дви­же­ния че­ло­ве­чес­ко­го ума, ду­алис­ти­чес­кая фи­ло­со­фия при­да­ла каж­до­му смерт­но­му доб­ро­го и зло­го ду­ха, уси­лия ко­то­рых в те­че­ние всей жиз­ни тол­ка­ли че­ло­ве­ка то впе­ред, то на­зад по пу­ти доб­ро­де­те­ли и по­ро­ка, счастья и нес­частья. То был ка­ко-де­мон Бру­та[141], ко­то­рой ночью предс­тал пе­ред ним в его па­лат­ке: «Я - твой злой ге­ний, - ска­зал он, - мы встре­тим­ся опять при Фи­лип­пах».

    При изу­че­нии форм, в ко­то­рые об­ле­ка­лись ду­хи, буд­то бы со­путст­ву­ющие от­дельным лич­нос­тям в сред­не­ве­ко­вом ка­то­ли­циз­ме, ста­но­вит­ся со­вер­шен­но яс­но, что соп­ро­вож­да­ющие че­ло­ве­ка до­маш­ние ду­хи, со­об­ща­ющие ему тай­ные све­де­ния или по­мо­га­ющие ему ка­ким-ли­бо чу­дес­ным об­ра­зом, предс­тав­ля­ют в об­щем и да­же в част­нос­тях про­дол­же­ние воз­зре­ний пер­во­быт­ной культу­ры. Та­кие су­щест­ва спо­соб­ны при­ни­мать и ви­ди­мый об­раз. Свя­тая Фран­цис­ка об­ла­да­ла осо­бым ан­ге­лом, не­за­ви­си­мо от ан­ге­ла-хра­ни­те­ля, обе­ре­га­юще­го каж­до­го че­ло­ве­ка. Этот вто­рой ан­гел имел вид де­вя­ти­лет­не­го мальчи­ка с ли­цом яс­нее солн­ца и был одет в ко­рот­кую бе­лую одеж­ду. Он явил­ся к ней уже в позд­ней­шую по­ру ее жиз­ни в стол­бе све­та, иду­щем до не­бес, и с тре­мя зо­ло­ты­ми пальмо­вы­ми вет­вя­ми в ру­ках. Иног­да же, ос­та­ва­ясь не­ви­ди­мы­ми, эти ду­хи об­на­ру­жи­ва­ют свое при­сутст­вие ви­ди­мы­ми дей­ст­ви­ями; та­кой слу­чай встре­ча­ет­ся в рас­ска­зе Кальмэ о цис­тер­ци­ан­с­ком[142] мо­на­хе, ко­то­ро­му прис­лу­жи­вал его до­маш­ний ге­ний. Он уби­рал да­же его ком­на­ту, ког­да тот дол­жен был вер­нуться до­мой, так что ок­ру­жа­ющие мог­ли знать на­пе­ред о вре­ме­ни возв­ра­ще­ния мо­на­ха.

    Весьма ори­ги­нально за­ме­ча­ние Лю­те­ра по по­во­ду ан­ге­лов-хра­ни­те­лей. Он по­ла­га­ет, что князь дол­жен иметь бо­лее муд­ро­го, сильно­го и вид­но­го ан­ге­ла, чем граф, а граф - бо­лее сильно­го, чем прос­той смерт­ный. Епис­коп Булль в од­ной из сво­их энер­гич­ных про­по­ве­дей в сле­ду­ющих сло­вах выс­ка­зы­ва­ет свое уче­ное мне­ние: «Я дол­жен приз­нать весьма ве­ро­ят­ным, что, по край­ней ме­ре, каж­дый ве­ру­ющий име­ет осо­бо­го доб­ро­го ге­ния, наз­на­чен­но­го ему бо­гом в хра­ни­те­ли и ру­ко­во­ди­те­ли». Но он не нас­та­ива­ет на этом дог­ма­те, при­ни­мая только во­об­ще су­щест­во­ва­ние ан­ге­лов. Све­ден­борг идет да­лее. «Каж­до­му че­ло­ве­ку, - го­во­рит он, - со­путст­ву­ет дру­жест­вен­ный дух. Без его по­мо­щи че­ло­век не был бы в сос­то­янии мыс­лить ра­ци­онально, ана­ли­ти­чес­ки и ду­хов­но».

    В сов­ре­мен­ной За­пад­ной Ев­ро­пе эта груп­па ве­ро­ва­ний ста­ла уже пе­ре­жит­ком. По­ня­тие о доб­ром и злом ду­хах, ко­то­рые бо­рют­ся меж­ду со­бой за об­ла­да­ние че­ло­ве­ком в те­че­ние всей его жиз­ни, быть мо­жет, ни­ког­да не вы­хо­ди­ло там за пре­де­лы ме­та­фи­зи­чес­ко­го зна­че­ния, при­да­ва­емо­го ему ис­кус­ством и по­эзи­ей. Пу­те­шест­ву­ющий по Фран­ции мо­жет до сих пор еще ус­лы­шать при­ветст­вие крестьяни­на: «Bo­nj­o­ur a vo­us et a vot­re com­pag­nie!» (Доб­рый день вам и ва­шей ком­па­нии, т. е. ва­ше­му ан­ге­лу-хра­ни­те­лю). В празд­но­ва­нии дня рож­де­ния анг­лий­ских де­тей только весьма нем­но­гие, нес­мот­ря на всю ее яс­ность, за­ме­ча­ют ис­то­ри­чес­кую связь меж­ду празд­ни­ком в честь клас­си­чес­ко­го ге­ния-пок­ро­ви­те­ля и сред­не­ве­ко­во­го пок­ро­ви­тельству­юще­го свя­то­го. У анг­ли­чан уче­ние об ан­ге­лах-хра­ни­те­лях встре­ча­ет­ся в ком­мен­та­ри­ях или иног­да бы­ва­ет пред­ме­том объясне­ния с ка­фед­ры. Но столь оп­ре­де­лен­ное не­ког­да предс­тав­ле­ние о пос­то­ян­ном ду­хе-хра­ни­те­ле, ко­то­рый ру­ко­во­дит каж­дым че­ло­ве­ком и вме­ши­ва­ет­ся в его ин­те­ре­сах во внеш­ние со­бы­тия жиз­ни, ут­ра­ти­ло уже свою преж­нюю ре­альность.

    Домашний де­мон, ко­то­рый со­об­щал тай­ные све­де­ния кол­ду­ну, по­мо­гал ему в его злых де­лах и со­сал кровь у нес­част­ных ста­рух, су­щест­во­вал еще два сто­ле­тия то­му на­зад в на­род­ном предс­тав­ле­нии с та­кой же ре­альностью, как и пе­ре­гон­ный куб или чер­ный кот ал­хи­ми­ков, с ко­то­ры­ми он был ас­со­ци­иро­ван. Ны­не все это пе­реш­ло в об­ласть гру­бо­го су­еве­рия.

    Обратимся те­перь от че­ло­ве­ка к при­ро­де. Мы уже упо­ми­на­ли о мест­ных ду­хах, жи­ву­щих в го­рах, ска­лах и до­ли­нах, ко­лод­цах, ре­ках и озе­рах. В преж­ние ве­ка все эти мес­та и пред­ме­ты по­рож­да­ли в ди­карс­ких умах ми­фо­ло­ги­чес­кие предс­тав­ле­ния на­по­до­бие тех, ко­то­рые сов­ре­мен­ные по­эты ста­ра­ют­ся восп­ро­из­вес­ти в сво­ей осо­бой твор­чес­кой сфе­ре. При изу­че­нии этих вы­мыш­лен­ных су­ществ нам преж­де все­го нуж­но стать на точ­ку зре­ния ди­ка­ря. Мы долж­ны по воз­мож­нос­ти ре­ально предс­та­вить се­бе этих ду­хов при­ро­ды и то пол­ное и жи­вое убеж­де­ние, с ко­то­рым ди­карь ве­рит в их су­щест­во­ва­ние, что­бы по­нять, ка­кое они как жи­вые при­чи­ны за­ни­ма­ли мес­то и как они вы­пол­ня­ли свою ежед­нев­ную ра­бо­ту в ми­ре, ка­ким его предс­тав­лял се­бе пер­во­быт­ный че­ло­век.

    При ви­де то­го, как иро­ке­зы на сво­их празд­ни­ках бла­го­да­рят не­ви­ди­мых по­мощ­ни­ков, или доб­рых ду­хов, и вмес­те с ни­ми де­ревья, кус­ты и рас­те­ния, клю­чи и ре­ки, огонь и ве­тер, солн­це, лу­ну и звез­ды - сло­вом, каж­дый пред­мет, удов­лет­во­ряв­ший их нуж­ды, мы мо­жем сос­та­вить предс­тав­ле­ние о том ре­альном оли­цет­во­ре­нии при­ро­ды, ко­то­рую они на­се­ля­ют ми­ри­ада­ми ду­хов, ожив­ля­ющих ее. Ро­до­вое наз­ва­ние для ду­хов фе­ти­шей у нег­ров Зо­ло­то­го Бе­ре­га есть сло­во «вонг». Эти воз­душ­ные су­щест­ва жи­вут в сво­их хра­ми­ках, пи­та­ют­ся жерт­воп­ри­но­ше­ни­ями, вхо­дят в жре­цов и вдох­нов­ля­ют их, по­сы­ла­ют здо­ровье и бо­лез­ни лю­дям и ис­пол­ня­ют ве­ле­ния мо­гу­щест­вен­но­го не­бес­но­го бо­га. Не­ко­то­рая часть их или да­же все они свя­за­ны с пред­ме­та­ми. Негр мо­жет ска­зать: «В этой ре­ке, в этом де­ре­ве, этом аму­ле­те на­хо­дит­ся вонг», но он го­раз­до ча­ще го­во­рит: «Эта ре­ка, это де­ре­во, этот аму­лет - вонг». Та­ким об­ра­зом, сре­ди мест­ных «вонг» на­хо­дят­ся ре­ки, озе­ра и клю­чи, участ­ки зем­ли, пост­рой­ки тер­ми­тов, де­ревья, кро­ко­ди­лы, обезьяны, змеи, сло­ны, пти­цы и т. д. Сло­вом, предс­тав­ле­ния ди­ка­ря об ожив­ля­ющих ду­шах и уп­рав­ля­ющих ду­хах как о при­чи­нах все­го со­вер­ша­юще­го­ся в при­ро­де вы­ра­же­ны в двух груп­пах по­ня­тий, ко­то­рые для нас до­вольно труд­но от­де­лить друг от дру­га, так как обе они предс­тав­ля­ют лишь раз­лич­ные фор­мы раз­ви­тия то­го же ос­нов­но­го ани­мис­ти­чес­ко­го воз­зре­ния.

    В уче­нии о ду­хах при­ро­ды у на­ро­дов, дос­тиг­ших бо­лее вы­со­кой сте­пе­ни культу­ры, мы на­хо­дим в од­но и то же вре­мя сле­ды по­доб­ной пер­во­быт­ной мыс­ли и ее раз­лич­ные ви­до­из­ме­не­ния под вли­яни­ем но­вых ус­ло­вий. Зная предс­тав­ле­ния гру­бых ту­ранс­ких пле­мен Си­би­ри о ду­хах, пов­сю­ду жи­ву­щих в при­ро­де, мы долж­ны быть го­то­вы встре­тить ви­до­из­ме­нен­ные предс­тав­ле­ния то­го же ро­да у на­ро­да, ре­ли­гия ко­то­ро­го име­ет яв­ные сле­ды раз­ви­тия из пер­во­на­чальных ту­ранс­ких ве­ро­ва­ний.

    Архаическая сис­те­ма по­чи­та­ния те­ней умер­ших и обо­же­ния при­ро­ды, яв­ля­юща­яся гос­подст­ву­ющей ре­ли­ги­ей в Ки­тае, впол­не приз­на­ет пок­ло­не­ние бес­чис­лен­ным ду­хам, на­пол­ня­ющим мир. Ве­ра в их лич­ное су­щест­во­ва­ние про­яв­ля­ет­ся в жерт­вах, при­но­си­мых им: «Ду­хам сле­ду­ет при­но­сить жерт­вы, - го­во­рит Кон­фу­ций, - как буд­то они при­сутст­ву­ют при жерт­воп­ри­но­ше­нии». В то же вре­мя ки­тай­цы счи­та­ли, что ду­хи воп­ло­ще­ны в пред­ме­тах. В дру­гом мес­те Кон­фу­ций го­во­рит: «Как чуд­ны дей­ст­вия ду­ха! Ты чувст­ву­ешь их и вмес­те с тем не ви­дишь. Ду­хи, ко­то­рые вош­ли и воп­ло­ти­лись в пред­ме­ты, не мо­гут бо­лее по­ки­нуть их. Они зас­тав­ля­ют лю­дей, чис­тых, оп­рят­ных, хо­ро­шо оде­тых, при­но­сить им жерт­вы. Мно­го, мно­го их на све­те, как во­ды в ши­ро­ком мо­ре. Они всю­ду над на­ми и вок­руг нас». Здесь мы ви­дим сле­ды то­го же пер­во­быт­но­го уче­ния о лич­ных и воп­ло­щен­ных ду­хах при­ро­ды, ко­то­рое ле­жит еще в ос­но­ве ве­ро­ва­ний гру­бых си­бирс­ких пле­мен. Ки­тай­ская фи­ло­со­фия, оче­вид­но, долж­на бы­ла най­ти спо­со­бы утон­чен­но­го раз­ви­тия в иде­альную фор­му этих пер­во­быт­ных соз­да­ний ди­ко­го ани­миз­ма. Дух (шин), сог­лас­но ки­тай­ской фи­ло­со­фии, есть тон­кая или неж­ная часть всех 10 ты­сяч пред­ме­тов. Все сверхъестест­вен­ное и не­обык­но­вен­ное на­зы­ва­ет­ся ду­хом. Не­уло­ви­мое в мужс­ком и женс­ком на­ча­лах так­же - дух. Тот, кто зна­ет, ка­ким пу­тем по­ки­нуть этот свет и ро­диться вновь, по­ни­ма­ет дей­ст­вие ду­ха.

    Греки унас­ле­до­ва­ли от сво­их вар­варс­ких пред­ков уче­ние о все­лен­ной, су­щест­вен­но сход­ное с уче­ни­ем се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев, за­пад­ных аф­ри­кан­цев и си­бирс­ких на­ро­дов. Луч­ше, чем язы­чес­кую ре­ли­гию сво­ей ро­ди­ны, мы зна­ем уче­ние древ­них гре­ков о ду­хах, на­се­ля­ющих мир, по­рож­да­ющих сво­им лич­ным вме­ша­тельством все яв­ле­ния при­ро­ды и уп­рав­ля­ющих ими. Всем нам зна­ко­ма ре­ли­гия древ­них гре­ков, раз­ви­тая во­об­ра­же­ни­ем, ук­ра­шен­ная по­эзи­ей, ос­вя­щен­ная ве­рой. Для на­ше­го по­уче­ния ис­то­рия сох­ра­ни­ла па­мять о том, как из недр этой ве­ли­чест­вен­ной ре­ли­гии раз­ви­лись за­чат­ки но­вой фи­ло­со­фии. Ру­ко­во­ди­мые бо­лее тща­тельным наб­лю­де­ни­ем и бо­лее стро­гим рас­суд­ком, мыс­ля­щие гре­ки на­ча­ли за­ме­щать по час­тям ар­ха­ичес­кую схе­му и да­ли тол­чок прев­ра­ще­нию ани­мис­ти­чес­кой на­уки в ес­тест­вен­ную, ко­то­рая с тех пор по­лу­чи­ла гос­подст­во во всем об­ра­зо­ван­ном ми­ре. Та­ко­ва ко­рот­ко ис­то­рия уче­ния о ду­хах при­ро­ды от на­ча­ла до кон­ца. Пос­та­ра­ем­ся, обо­соб­ляя не­ко­то­рые из его глав­ных групп, разъяснить се­бе мес­то, за­ни­ма­емое этим уче­ни­ем в ис­то­рии раз­ви­тия мыс­ли.

    Что да­ет на­ча­ло вул­ка­нам? Авст­ра­лий­цы объясня­ют су­щест­во­ва­ние ог­не­ды­ша­щих гор пре­да­ни­ем, сог­лас­но ко­то­ро­му уг­рю­мые под­зем­ные «инга», или де­мо­ны, раз­во­дят большой огонь и бро­са­ют вверх рас­ка­лен­ные кам­ни. Кам­ча­да­лы го­во­рят, что по­доб­но то­му как они са­ми отап­ли­ва­ют свои до­ма зи­мой, так «ка­му­лы», или гор­ные ду­хи, то­пят го­ры, в ко­то­рых они жи­вут, и вы­пус­ка­ют дым и гарь из кра­те­ров. Ни­ка­ра­гу­ан­цы при­но­си­ли че­ло­ве­чес­кие жерт­вы Ма­сай­е, или По­по­ка­те­петль (ды­мя­щей­ся го­ре), бро­сая лю­дей в кра­тер. По-ви­ди­мо­му, они пок­ло­ня­лись ка­ко­му то бо­жест­ву, жив­ше­му в го­ре, а не са­мой го­ре. Про них рас­ска­зы­ва­ет­ся, что их пред­во­ди­те­ли отп­рав­ля­ют­ся к кра­те­ру, от­ку­да вы­хо­дит бе­зоб­раз­ная на­гая ста­ру­ха, да­ющая им со­ве­ты и предс­ка­зы­ва­ющая бу­ду­щее. На краю кра­те­ра они ос­тав­ля­ют съестные при­па­сы в гли­ня­ных горш­ках, что­бы за­доб­рить ее или ус­по­ко­ить в слу­чае бу­ри или зем­лет­ря­се­ния. В За­пад­ной Аф­ри­ке, в стра­не Вей, на ре­ке Ма­фе на­хо­дит­ся опас­ная ска­ла, ми­мо ко­то­рой ник­то не ре­ша­ет­ся плыть, не при­не­ся ка­ко­го-ни­будь да­ра ду­ху ре­ки - та­бач­но­го лис­та, горс­ти ри­са или чар­ки ро­ма. Один из ста­рых мис­си­оне­ров рас­ска­зы­вал о ду­хе скал, весьма чти­мом гу­ро­на­ми, и из его опи­са­ния вид­но, до ка­кой сте­пе­ни жи­во и ре­ально предс­тав­ле­ние ди­ка­рей о по­доб­ных су­щест­вах. В тре­щи­не свя­щен­ной го­ры жи­вет, по их по­верьям, «оки» - дух, ко­то­рый пок­ро­ви­тельству­ет пу­те­шест­вен­ни­кам. По­это­му ин­дей­цы кла­дут та­бач­ные листья в од­ну из рас­ще­лин и мо­лят­ся так: «Дух, жи­ву­щий в этом мес­те, взгля­ни на та­бак, ко­то­рый я при­но­шу те­бе, по­мо­ги нам, спа­си нас от ко­раб­лек­ру­ше­ния, за­щи­ти от неп­ри­яте­лей и сде­лай так, что­бы мы с хо­ро­ши­ми ба­ры­ша­ми вер­ну­лись здо­ро­вы­ми и нев­ре­ди­мы­ми в на­ше се­ле­ние».

    Патер Мар­кет вспо­ми­на­ет, как во вре­мя пла­ва­ния по ре­ке в ма­ло­из­вест­ной в то вре­мя час­ти Се­вер­ной Аме­ри­ки ему рас­ска­зы­ва­ли про весьма опас­ное мес­то, к ко­то­ро­му приб­ли­жа­лась лод­ка. Здесь жил де­мон, под­жи­дав­ший всех ос­ме­лив­ших­ся плыть по его вла­де­ни­ям, что­бы уто­пить и съесть их. Этот страш­ный «ма­ни­ту» ока­зал­ся вы­со­кой ска­лой на по­во­ро­те ре­ки, где те­че­ние бы­ло чрез­вы­чай­но быст­ро. Та­ким об­ра­зом, мис­си­онер на­шел у ди­ких ин­дей­цев в ви­де жи­во­го ве­ро­ва­ния ту са­мую мысль, ко­то­рая ле­жит в ос­но­ве клас­си­чес­ко­го рас­ска­за о Сцил­ле и Ха­риб­де.

    В те мо­мен­ты, ког­да ци­ви­ли­зо­ван­ный че­ло­век по­ки­да­ет су­хую на­уку, что­бы вер­нуться к детс­ким меч­там, пе­ред ним вновь отк­ры­ва­ет­ся ста­рая как мир кни­га оду­шев­лен­ной при­ро­ды. В его па­мя­ти ожи­ва­ют тог­да дав­но зна­ко­мые мыс­ли о жиз­ни рек, столь по­хо­жей на его собст­вен­ную жизнь. Он ви­дит, как ру­че­ек сбе­га­ет вниз по го­ре, по­доб­но ре­бен­ку, ко­то­рый бе­жит, иг­рая сре­ди цве­тов; ви­дит, как ру­чей, раз­рос­шись в ре­ку, про­ры­ва­ет­ся че­рез гор­ное ущелье, что­бы нес­ти по­том тя­же­лые но­ши, мед­лен­но дви­га­ясь по рав­ни­не. Во всем, что де­ла­ет во­да, фан­та­зия по­эта мо­жет ус­мат­ри­вать дей­ст­вия жи­во­го ли­ца. Во­да по­сы­ла­ет ры­бу ры­ба­ку и да­ет бо­га­тую жат­ву зем­ле­дельцу; она раз­ду­ва­ет­ся в гне­ве и опус­то­ша­ет стра­ну; она при­чи­ня­ет су­до­ро­ги и дрожь ку­па­юще­му­ся и бес­по­щад­ной ру­кой хва­та­ет свою уто­па­ющую жерт­ву.

    Все, что эт­ног­ра­фия отк­ры­ва­ет нам от­но­си­тельно та­ко­го зна­чи­тельно­го эле­мен­та в ре­ли­ги­ях че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, ка­ким яв­ля­ет­ся пок­ло­не­ние ко­лод­цам и озе­рам, ручьям и ре­кам, сво­дит­ся к сле­ду­юще­му. По­эти­чес­кие об­ра­зы на­ше­го вре­ме­ни бы­ли ми­ро­воз­зре­ни­ем пер­во­быт­но­го че­ло­ве­ка. По его мне­нию, во­да уп­рав­ля­лась не за­ко­на­ми при­ро­ды, а во­лей ду­ха. Во­дя­ные ду­хи пер­во­быт­ной ми­фо­ло­гии бы­ли ду­ша­ми, зас­тав­ля­ющи­ми во­ду течь быст­ро или мед­лен­но. Они дру­жес­ки или враж­деб­но от­но­си­лись к че­ло­ве­ку. На­ко­нец, че­ло­век ви­дел в су­щест­вах, ко­то­рые бы­ли спо­соб­ны при­но­сить ему до­вольство или нес­частье, вли­ять на его жизнь, бо­жест­ва, ко­то­рым нуж­но мо­литься, ко­то­рых нуж­но бо­яться и лю­бить, восх­ва­лять и за­даб­ри­вать жерт­ва­ми.

    В Авст­ра­лии осо­бые во­дя­ные ду­хи на­се­ля­ют пру­ды и во­до­емы. В ту­зем­ной те­ории бо­лез­ни и смер­ти ник­то не иг­ра­ет та­кой важ­ной ро­ли, как во­дя­ной дух: он на­ка­зы­ва­ет ку­па­ющих­ся в зап­рет­ных мес­тах или в зап­ре­щен­ные ча­сы и по­сы­ла­ет жен­щи­нам жес­то­кие му­ки и смерть. Су­щест­ва с та­ки­ми ат­ри­бу­та­ми, ес­тест­вен­но, долж­ны вхо­дить в ка­те­го­рию ду­хов­ных су­ществ, но в рас­ска­зах о «бу­ни­ип» ве­ли­чи­ной с те­лен­ка, жи­ву­щем в ре­ках и озе­рах и уно­ся­щем ту­зе­мок в свое под­вод­ное царст­во, прог­ля­ды­ва­ет уже то сме­ше­ние по­ня­тий о ду­хов­ном во­дя­ном де­мо­не и ве­щест­вен­ном во­дя­ном чу­до­ви­ще, ко­то­рое в ев­ро­пей­ской ми­фо­ло­гии вы­ра­жа­ет­ся в предс­тав­ле­ни­ях о во­дя­ных ду­хах и морс­ких зме­ях. Аме­ри­ка да­ет при­ме­ры дру­гих ос­нов­ных ани­мис­ти­чес­ких предс­тав­ле­ний о во­де. Во­да, пи­шет Кранц, по мне­нию грен­ланд­цев, име­ет осо­бых, свой­ст­вен­ных ей ду­хов. Ког­да грен­ланд­цы при­хо­дят к не­из­вест­но­му им ис­точ­ни­ку, ан­ге­кок, или стар­ший меж­ду ни­ми, дол­жен пер­вый вы­пить этой во­ды, что­бы очис­тить ее от зло­го ду­ха. «Кто зас­тав­ля­ет течь эту ре­ку?» - спра­ши­ва­ет ал­гон­кинс­кий охот­ник в од­ной пес­не и от­ве­ча­ет сло­ва­ми той же пес­ни: «Дух. Он ве­лит течь этой ре­ке». В каж­дой большой ре­ке, озе­ре или во­до­па­де жи­вут та­кие ду­хи, счи­та­ющи­еся мо­гу­чи­ми «ма­ни­ту». Кар­вер го­во­рит, что ин­дей­цы, дос­ти­гая бе­ре­гов Верх­не­го озе­ра, Мис­си­си­пи или дру­гой большой во­ды, име­ют обык­но­ве­ние при­но­сить жи­ву­ще­му там ду­ху ка­кое-ни­будь при­но­ше­ние. Этот об­ряд ис­пол­нил вождь из пле­ме­ни вин­не­ба­го, отп­ра­вив­ший­ся с ним к во­до­па­ду свя­то­го Ан­то­ния. Франк­лин ви­дел, как то же са­мое де­лал ин­де­ец, же­на ко­то­ро­го бы­ла больна по во­ле во­дя­но­го ду­ха. Же­лая за­доб­рить его, ин­де­ец свя­зал в ма­ленький пу­чок но­жик, горсть та­ба­ку и еще нес­колько без­де­лу­шек и бро­сил все это в во­ду.

    Перуанцы, при­дя к бе­ре­гу ре­ки, вы­пи­ва­ют гло­ток во­ды, за­черп­ну­той ру­кой, про­ся реч­но­го бо­га пос­лать им счаст­ли­вую пе­реп­ра­ву или удач­ный лов, и за­тем бро­са­ют в ре­ку горсть ма­иса, как уми­лос­ти­ви­тельную жерт­ву. До сих пор ин­дей­цы в Кор­дильерах при­дер­жи­ва­ют­ся обы­чая вы­пить гло­ток во­ды из ре­ки, преж­де чем пе­реп­ра­виться че­рез нее пеш­ком или вер­хом. В Аф­ри­ке об­ря­ды пок­ло­не­ния во­де вы­ра­же­ны весьма яс­но. На ее вос­то­ке, у пле­ме­ни ва­ни­ка, каж­дый род­ник име­ет осо­бо­го ду­ха, ко­то­ро­му при­но­сят да­ры. На за­па­де озе­ра, пру­ды и ре­ки слу­жат объекта­ми пок­ло­не­ния, как мест­ные бо­жест­ва. На юге каф­ры чтут ре­ки, как жи­вые бо­жест­ва или их жи­ли­ща. Кафр, пе­ре­хо­дя ре­ку, сна­ча­ла про­сит поз­во­ле­ния у ее ду­ха или же - пос­ле пе­ре­хо­да - бро­са­ет ка­мень в вол­ны. Жи­ву­щие по бе­ре­гам ре­ки при­но­сят реч­но­му ду­ху до­маш­них жи­вот­ных во вре­мя за­су­хи. Ког­да бо­лезнь, сви­репст­ву­ющая в пле­ме­ни, ука­зы­ва­ет, что ре­ка не­до­вольна ими, они бро­са­ют в ее вол­ны нес­колько горс­тей пше­на или внут­рен­нос­ти уби­то­го бы­ка. По­доб­ные предс­тав­ле­ния жи­вы и сре­ди се­вер­ных та­тарс­ких пле­мен. Ос­тя­ки, нап­ри­мер, чтут ре­ку Обь. Ког­да ры­ба пло­хо ло­вит­ся, они при­вя­зы­ва­ют ка­мень на шею оле­ня и ки­да­ют его в вол­ны как жерт­ву. У бу­рят, ис­по­ве­ду­ющих буд­дизм, преж­нее ве­ро­ва­ние все еще сох­ра­ня­ет­ся. Это мож­но ви­деть на жи­во­пис­ном гор­ном озе­ре Ике­угу­не, на бе­ре­гу ко­то­ро­го сто­ит де­ре­вян­ный храм, ку­да бу­ря­ты при­но­сят мо­ло­ко, мас­ло и са­ло жи­вот­ных и жгут эти да­ры на ал­та­рях.

    На се­ве­ре Ев­ро­пы поч­ти каж­дая эс­тонс­кая де­рев­ня име­ет свой свя­щен­ный жерт­вен­ный ис­точ­ник. Эс­ты вре­ме­на­ми да­же ви­де­ли не­ук­лю­же­го пар­ня в си­них и жел­тых чул­ках, вы­хо­дя­ще­го из свя­щен­но­го ручья Вех­ган­ды, без сом­не­ния, то­го же ду­ха ручья, ко­то­ро­му в преж­ние вре­ме­на они при­но­си­ли в жерт­ву жи­вот­ных и ма­леньких де­тей.

    В но­вей­шие вре­ме­на, ког­да ка­кой-ни­будь не­мец­кий зем­лев­ла­де­лец ос­ме­ли­вал­ся пост­ро­ить мельни­цу и тем обес­чес­тить свя­щен­ные во­ды, нас­ту­па­ли пло­хие вре­ме­на, ко­то­рые про­дол­жа­лись год за го­дом до тех пор, по­ка крестьяне не сжи­га­ли дот­ла прок­ля­тое зда­ние. Что ка­са­ет­ся обо­же­ния во­ды не­арий­ски­ми ту­зем­ца­ми Бри­танс­кой Ин­дии, то оно, по-ви­ди­мо­му, дос­ти­га­ет сво­ей на­ибольшей си­лы сре­ди се­ве­ро-вос­точ­ных пле­мен бо­до и дги­маль, у ко­то­рых мест­ные ре­ки счи­та­ют­ся бо­жест­ва­ми, так что пок­ло­не­ние у них расп­ре­де­ля­ет­ся по во­до­раз­де­лам, и кар­та стра­ны яв­ля­ет­ся в то же вре­мя их пан­те­оном.

    Арийским на­ро­дам так­же не чуж­ды по­доб­ные предс­тав­ле­ния. Для сов­ре­мен­но­го ин­ду­са, и те­перь еще смот­ря­ще­го на ре­ку как на жи­вое ин­ди­ви­ду­альное су­щест­во, ко­то­рое мож­но бо­гот­во­рить и ко­то­рым мож­но клясться, Ганг - не единст­вен­ное во­дя­ное бо­жест­во, но лишь пер­вая и на­ибо­лее по­пу­ляр­ная из длин­но­го ря­да свя­щен­ных рек. Об­ра­ща­ясь к ан­тич­но­му ми­ру, мы на­хо­дим, что по­верья и об­ря­ды низ­шей вар­варс­кой культу­ры еще удер­жи­ва­ют там свое мес­то, ос­вя­щен­ное поч­тен­ной древ­ностью и прос­лав­ля­емое но­вой по­эзи­ей и ис­кус­ством. На Олим­пе в чер­то­гах Зев­са соб­ра­лись все во­дя­ные бо­жест­ва, кро­ме Оке­ана. Ту­да же приш­ли ним­фы, жи­ву­щие в кра­си­вых ро­щах, близ ис­то­ков ре­ки в зе­ле­ных лу­гах, и се­ли на блес­тя­щие си­денья.

    Против Ге­фес­та, бо­га ог­ня, ос­ме­лил­ся вос­стать бог ре­ки, глу­бо­ко­раз­лив­ный Ксанф, на­зы­ва­емый людьми Ска­манд­ром. Он ри­нул­ся впе­ред, что­бы по­бо­роть Ахил­ле­са и по­хо­ро­нить его под илом и пес­ком. Но Ге­фест по­бе­дил Ска­манд­ра сво­им пла­ме­нем и зас­та­вил вмес­те с ры­ба­ми, ме­чу­щи­ми­ся взад и впе­ред в его ки­пя­щих вол­нах, и ива­ми, обож­жен­ны­ми на. его бе­ре­гах, не стре­миться впе­ред, а сто­ять на мес­те. Од­на­ко, вняв сло­вам бе­ло­ку­рой Ге­ры, что не го­дит­ся из-за смерт­но­го об­ра­щаться так жес­то­ко с бес­смерт­ным бо­гом, Ге­фест га­сит свой страш­ный огонь, и возв­ра­тив­ший­ся в свое ло­же по­ток опять про­дол­жа­ет течь в сво­их бе­ре­гах. Су­щест­вам этим, ко­то­рых предс­тав­ля­ли се­бе лич­ны­ми бо­жест­ва­ми, воз­да­ва­лись бо­жес­кие по­чес­ти. Одис­сей при­зы­ва­ет ре­ку Ске­рию, Ска­мандр име­ет сво­его жре­ца и Спер­хей свою ро­щу. Жерт­вы при­но­си­лись со­пер­ни­ку Ге­рак­ла, реч­но­му бо­гу Ахе­лою, стар­ше­му из трех ты­сяч де­тей-рек ста­ри­ка Оке­ана.

    В те­че­ние все­го пе­ри­ода клас­си­чес­кой древ­нос­ти реч­ные бо­ги и во­дя­ные ним­фы про­дол­жа­ют за­ни­мать вы­со­кое по­ло­же­ние, по­ка на­ко­нец с раз­ви­ти­ем хрис­ти­анст­ва их не на­ча­ли ста­вить на од­ну сту­пень с су­щест­ва­ми, выс­ту­па­ющи­ми в ми­фо­ло­гии се­вер­ных на­ро­дов, с доб­ры­ми ду­ха­ми, ко­то­рым пред­ла­га­лись при­но­ше­ния у ручьев и озер, и ве­ро­лом­ны­ми ру­сал­ка­ми, за­ма­ни­ва­ющи­ми лю­дей в вол­ны. В пе­ре­ход­ные вре­ме­на но­вые хрис­ти­анс­кие пра­ви­те­ли иног­да про­тес­то­ва­ли про­тив ста­ро­го культа, из­да­вая за­ко­ны, зап­ре­щав­шие обо­же­ние ис­точ­ни­ков и жерт­воп­ри­но­ше­ния им. Так, гер­цог Бра­тис­лав зап­ре­тил крестьянам Бо­ге­мии со­вер­шать воз­ли­яния и при­но­сить жерт­вы у ис­точ­ни­ков, а анг­лий­ский ко­роль Эг­берт зап­ре­щал, нап­ри­мер, да­вать обе­ты или при­но­сить да­ры клю­чам, «со­вер­шать свои бде­ния у ко­лод­ца». Од­на­ко из­дав­на уко­ре­нив­ше­еся по­чи­та­ние бы­ло слиш­ком сильно, что­бы ус­ту­пить пе­ред эти­ми ме­ра­ми, и под прик­ры­ти­ем хрис­ти­анст­ва (а иног­да с подс­та­нов­кой име­ни ка­ко­го-ни­будь свя­то­го) пок­ло­не­ние во­де удер­жа­лось до на­ших дней. Жи­те­ли Бо­ге­мии идут мо­литься на бе­рег ре­ки к мес­ту, где был вы­та­щен утоп­лен­ник, и бро­са­ют в во­ду при­но­ше­ние, сос­то­ящее из све­же­го хле­ба и па­ры вос­ко­вых све­чей. В ка­нун рож­дест­ва они кла­дут на та­рел­ку по лож­ке каж­до­го блю­да и пос­ле ужи­на бро­са­ют все это в ко­ло­дец, при­го­ва­ри­вая приб­ли­зи­тельно сле­ду­ющее:

    

    

    Боязнь жи­те­лей не­ко­то­рых сла­вянс­ких стран, впро­чем так­же как и эс­ки­мо­сов, прог­ло­тить вмес­те с во­дой вред­но­го ду­ха, яс­но по­ка­зы­ва­ет, что пе­ре­жит­ки об­ра­за мыс­лей ди­ка­рей сох­ра­ни­лись еще в умах сов­ре­мен­ных прос­то­лю­ди­нов. Бол­га­рин счи­та­ет гре­хом не вып­лес­нуть из вед­ра с во­дой, наб­ран­ной в ко­лод­це, нес­колько ка­пель на зем­лю, по­то­му что ка­кой-ни­будь дух мо­жет пла­вать на по­верх­нос­ти во­ды, и, ес­ли от не­го не из­ба­виться та­ким спо­со­бом, он мо­жет по­се­литься в до­ме или вой­ти в те­ло то­го, кто выпьет во­ды из вед­ра. Об­ря­ды пок­ло­не­ния во­де су­щест­ву­ют и в дру­гих стра­нах Ев­ро­пы. Древ­ние при­но­ше­ния озе­рам, по-ви­ди­мо­му, еще не за­бы­ты на юге Фран­ции, в Ло­зе­ре. Бре­тон­цы по­чи­та­ют, как и в древ­ние вре­ме­на, свои свя­щен­ные клю­чи, а в Шот­лан­дии и Ир­лан­дии мож­но ука­зать ряд цер­ков­ных при­хо­дов, где сох­ра­ни­лись да­же нас­то­ящие пе­ре­жит­ки об­ря­дов пок­ло­не­ния свя­щен­ным ко­лод­цам. Мо­жет быть, жи­те­ли Уэльса и не при­но­сят больше в жерт­ву пе­ту­хов и кур свя­той Тек­ле у ее свя­щен­но­го ко­лод­ца и церк­ви в Ллан­дег­ле, но жи­те­ли Кор­ну­ол­ла и до сих пор бро­са­ют в ста­рые свя­щен­ные ко­лод­цы при­но­ше­ния в ви­де бу­ла­вок, гвоз­дей и лос­кут­ков, ожи­дая от их вод ис­це­ле­ний бо­лез­ней и ища в под­ни­ма­ющих­ся над во­дой пу­зырьках предз­на­ме­но­ва­ния от­но­си­тельно здо­ровья и бра­ков.

    Нашего вни­ма­ния не ме­нее зас­лу­жи­ва­ют и ду­хи де­ревьев и дуб­рав, на­хо­дя­щи­еся в не­раз­рыв­ной свя­зи с пер­во­быт­ной ани­мис­ти­чес­кой те­ори­ей при­ро­ды. Осо­бен­но яс­но эта связь вид­на на той ста­дии раз­ви­тия че­ло­ве­чес­кой мыс­ли, ког­да на де­ре­во смот­рят как на соз­на­тельное лич­ное су­щест­во и в ка­чест­ве пос­лед­не­го воз­да­ют ему пок­ло­не­ние и да­ры. Час­то бы­ва­ет весьма труд­но оп­ре­де­лить, счи­та­ет­ся ли та­кое де­ре­во име­ющим по­доб­но че­ло­ве­ку свою, не­раз­рыв­но свя­зан­ную с ним, жизнь и ду­шу или только фе­ти­шем, оби­та­ли­щем ду­ха, для ко­то­ро­го де­ре­во слу­жит не бо­лее как те­лом. Но эта не­оп­ре­де­лен­ность есть но­вое подт­верж­де­ние то­го, что по­ня­тия о при­су­щей пред­ме­ту ду­ше и о все­лив­шем­ся ду­хе предс­тав­ля­ют только ви­до­из­ме­не­ния все той,же ос­нов­ной ани­мис­ти­чес­кой идеи.

    Минтира с по­лу­ост­ро­ва Ма­лак­ка ве­рят в «ган­ту кай­у», т. е. «дре­вес­ных ду­хов», или «дре­вес­ных де­мо­нов», ко­то­рые на­се­ля­ют раз­лич­ные по­ро­ды де­ревьев и по­ра­жа­ют лю­дей бо­лез­ня­ми. Не­ко­то­рые де­ревья от­ли­ча­ют­ся осо­бой злоб­ностью сво­их де­мо­нов. По по­ня­тию да­яков на Бор­нео, не сле­ду­ет сру­бать де­ревья, оби­та­емые ду­ха­ми. Ес­ли мис­си­онер сру­бит та­кое де­ре­во, то пер­вый смер­тельный слу­чай, про­ис­шед­ший пос­ле то­го, бу­дет, ко­неч­но, при­пи­сан это­му прес­туп­ле­нию. В ве­ро­ва­ни­ях не­ко­то­рых ма­лай­ских пле­мен на Су­мат­ре яс­но вы­ра­жа­ет­ся, что иные ста­рые де­ревья - это жи­ли­ща или, ско­рее, ве­щест­вен­ная обо­лоч­ка лес­ных ду­хов. На ост­ро­вах Тон­га ту­зем­цы кла­дут при­но­ше­ния у под­но­жия не­ко­то­рых де­ревьев, по­ла­гая, что в них жи­вут ду­хи. Точ­но так­же в Аме­ри­ке зна­ха­ри пле­ме­ни од­жиб­ве слы­шат жа­ло­бы де­ре­ва, ес­ли его сру­ба­ют без на­доб­нос­ти. Весьма лю­бо­пыт­ные и ин­те­рес­ные све­де­ния по это­му пред­ме­ту при­ве­де­ны в от­че­те мо­на­ха Ро­ма­на Па­не о ре­ли­гии жи­те­лей Ан­тильских ост­ро­вов, сос­тав­лен­ном по при­ка­за­нию Ко­лум­ба. Они ду­ма­ют, пи­шет он, что не­ко­то­рые де­ревья тре­бу­ют к се­бе кол­ду­нов, ко­то­рым они при­ка­зы­ва­ют прев­ра­тить их ствол в идо­лов. За­тем эти «це­ми» вод­во­ря­лись в хи­жи­нах, об­ра­щен­ных в хра­мы, при­ни­ма­ли мо­лит­вы и вдох­нов­ля­ли сво­их жре­цов про­ри­ца­ни­ями.

    Столь же наг­ляд­ные при­ме­ры мы на­хо­дим в Аф­ри­ке. Негр-дро­во­сек, сру­бая не­ко­то­рые де­ревья, бо­ит­ся гне­ва жи­ву­ще­го в них де­мо­на. Од­на­ко он вы­хо­дит из это­го зат­руд­не­ния, при­но­ся жерт­ву сво­ему собст­вен­но­му доб­ро­му ге­нию. Или, ког­да пос­ле пер­вых уда­ров то­по­ра, на­не­сен­ных большо­му азо­ри­но­во­му де­ре­ву, оби­та­ющий в нем дух вы­хо­дит, что­бы прес­ле­до­вать его, негр весьма хит­ро про­ли­ва­ет нес­колько ка­пель пальмо­во­го мас­ла на зем­лю и убе­га­ет, в то вре­мя как дух за­нят сли­зы­ва­ни­ем мас­ла.

    Однажды один негр со­вер­шал пок­ло­не­ние де­ре­ву, де­лая ему при­но­ше­ние из съестных при­па­сов; ког­да ему за­ме­ти­ли, что ведь де­ре­во не мо­жет есть, он от­ве­тил: «О, де­ре­во - не фе­тиш; фе­тиш - дух и не­ви­дим, но он со­шел в это де­ре­во. Ко­неч­но, он не мо­жет по­едать на­шу гру­бую пи­щу, но он нас­лаж­да­ет­ся ее ду­хов­ной частью, ос­тав­ляя те­лес­ную, ко­то­рая ви­ди­ма нам». Обо­же­ние де­ревьев чрез­вы­чай­но расп­рост­ра­не­но в Аф­ри­ке, и весьма воз­мож­но, что по большей час­ти в нем пре­об­ла­да­ет та­кой же чис­то ани­мис­ти­чес­кий ха­рак­тер. Так, нап­ри­мер, в Уай­да­хе, по сло­вам Бос­ма­на, «де­ревья при­над­ле­жат к бо­жест­вам вто­ро­го раз­ря­да этой зем­ли. Им мо­лят­ся и при­но­сят да­ры лишь в слу­чае бо­лез­ней, в осо­бен­нос­ти ли­хо­ра­док, с целью возв­ра­тить здо­ровье больно­му». В Абис­си­нии гал­ла со всех кон­цов стра­ны при­хо­дят к свя­щен­но­му де­ре­ву Во­да­на­бе, на бе­ре­гах ре­ки Га­ваш, пок­ло­ня­ют­ся ему и про­сят его на­де­лить их бо­гатст­вом, здо­ровьем, дол­го­веч­ностью и все­ми бла­га­ми.

    Отношение культа де­ревьев к буд­диз­му в Юж­ной Азии предс­тав­ля­ет осо­бый ин­те­рес. До нас­то­яще­го вре­ме­ни су­щест­ву­ют об­лас­ти чис­то буд­дий­ские или на­хо­дя­щи­еся под сильным буд­дий­ским вли­яни­ем, в ко­то­рых пок­ло­не­ние де­ревьям об­на­ру­жи­ва­ет­ся с со­вер­шен­ной оп­ре­де­лен­ностью в те­ории и на прак­ти­ке. Здесь в ле­ген­дах дри­ада мо­жет сде­латься же­ной че­ло­ве­чес­ко­го ге­роя, а дре­вес­ным бо­жест­вам при­пи­сы­ва­ет­ся на са­мом де­ле столько че­ло­веч­нос­ти, что они счи­та­ют­ся спо­соб­ны­ми за­бав­ляться ку­кол­ка­ми, ко­то­рых ве­ша­ют для них на вет­ви. Бир­манс­кие та­лэ­ны, преж­де чем сру­бить де­ре­во, об­ра­ща­ют­ся с мо­лит­вой к его «ка­лук», т. е. ду­ше, или ду­ху, жи­ву­ще­му в нем. Си­ам­цы при­но­сят пи­ро­ги и рис де­ре­ву, преж­де чем сру­бят его, ду­мая, что оби­та­ющие в нем ним­фы[143], или ма­те­ри де­ревьев, прев­ра­ща­ют­ся в доб­рых ге­ни­ев ло­док, пост­ро­ен­ных из это­го де­ре­ва. Они про­дол­жа­ют обо­жеств­лять их и при­но­сить им да­ры и в этом но­вом сос­то­янии.

    Возникает воп­рос: не при­над­ле­жа­ло ли это пок­ло­не­ние де­ревьям к мест­ным ре­ли­ги­ям, сре­ди ко­то­рых ут­вер­дил­ся буд­дизм? Впол­не ве­ро­ят­но, что это дей­ст­ви­тельно так бы­ло. Буд­дий­ская те­оло­гия, из­вест­ная нам из бо­гос­ловс­ких книг, не от­но­ся де­ревья к чис­лу чувст­ву­ющих су­ществ, ода­рен­ных ра­зу­мом, до­хо­дит, од­на­ко, до приз­на­ния су­щест­во­ва­ния «ди­вов», или дре­вес­ных ге­ни­ев. Так, рас­ска­зы­ва­ет­ся, что Буд­да пе­ре­да­вал по­вест­во­ва­ние о де­ре­ве, зак­ри­чав­шем плот­ни­ку-брах­ма­ну, со­би­рав­ше­му­ся сру­бить его: «Я хо­чу ска­зать сло­во, пос­лу­шай мое сло­во». За­тем учи­тель на­чи­на­ет объяснять, что это го­во­ри­ло не са­мо де­ре­во, но див, оби­тав­ший в нем.

    Сам Буд­да во вре­мя сво­их ме­та­мор­фоз 43 ра­за был дре­вес­ным ге­ни­ем. Сог­лас­но ле­ген­де, во вре­мя од­но­го из по­доб­ных су­щест­во­ва­ний ка­кой-то брах­ман пос­то­ян­но об­ра­щал­ся с мо­лит­вой к де­ре­ву, в ко­то­ром жил Буд­да. Пос­ле сво­его прев­ра­ще­ния учи­тель уп­рек­нул дре­во­пок­лон­ни­ка за мо­лит­вы к без­душ­но­му су­щест­ву, ко­то­рое ни­че­го не зна­ет и не слы­шит. Что ка­са­ет­ся зна­ме­ни­то­го де­ре­ва Бо, то его уди­ви­тельная сла­ва не ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся лишь древ­ни­ми буд­дий­ски­ми ле­то­пи­ся­ми, так как по­ны­не его жи­ву­щий по­то­мок, вы­рос­ший из вет­ви пер­во­на­чально­го де­ре­ва, пос­лан­ной ца­рем Ащо­кой из Ин­дии на Цей­лон в III в. до н. э., и те­перь еще по­чи­та­ет­ся стран­ни­ка­ми, ты­ся­ча­ми со­би­ра­ющи­ми­ся, что­бы его чест­во­вать, и об­ра­ща­ющи­ми­ся к не­му с мо­лит­ва­ми.

    Новейшие ис­сле­до­ва­ния Фер­гюс­со­на, из­ло­жен­ные в его со­чи­не­нии «Культ де­ревьев и змей», ос­ве­ти­ли древ­нее сос­то­яние это­го воп­ро­са, о ко­то­ром ор­то­док­сальная буд­дий­ская ли­те­ра­ту­ра да­ет лишь сла­бое предс­тав­ле­ние. Из­ва­яния в Сан­чи в Цент­ральной Ин­дии сви­де­тельству­ют, что в буд­диз­ме (приб­ли­зи­тельно око­ло 1в. н. э.) свя­щен­ные де­ревья иг­ра­ли не­ма­ло­важ­ную роль как пред­ме­ты культа. Осо­бен­но при­ме­ча­тельно, что на­га­сы, предс­та­ви­те­ли ту­зем­но­го на­се­ле­ния и ре­ли­гии в Ин­дии, изоб­ра­жа­ют­ся со зме­ями-пок­ро­ви­тельни­ца­ми, вы­хо­дя­щи­ми из их спи­ны и под­ни­ма­ющи­ми­ся над го­ло­ва­ми. Дру­гие пле­ме­на, изоб­ра­жен­ные в ви­де обезьяно­по­доб­ных лю­дей, сре­ди, не­сом­нен­но, буд­дий­ской ат­ри­бу­ти­ки, предс­тав­ле­ны пок­ло­ня­ющи­ми­ся свя­щен­ным де­ревьям. Культ де­ревьев, яс­но об­на­ру­жи­ва­ющий­ся еще и те­перь сре­ди ту­зем­ных пле­мен Ин­дии, оче­вид­но, не был унич­то­жен с при­ня­ти­ем буд­диз­ма. Но­вая фи­ло­софс­кая ре­ли­гия, по-ви­ди­мо­му, сли­лась, как это всег­да бы­ва­ет с но­вы­ми ре­ли­ги­ями, с древ­ней­ши­ми мест­ны­ми обы­ча­ями и об­ря­да­ми. И, су­дя по при­выч­кам буд­дий­ских бо­гос­ло­вов и аги­оло­гов[144], весьма ве­ро­ят­но, что, ког­да пок­ло­не­ние де­ревьям бы­ло унич­то­же­но, они на­ме­рен­но скры­ли факт, го­во­ря­щий о его преж­нем расп­рост­ра­не­нии, и да­же вос­пользо­ва­лись этим вос­по­ми­на­ни­ем для нас­ме­шек над враж­деб­ны­ми им брах­ма­на­ми.

    В ми­фо­ло­гии Гре­ции и Ри­ма мы встре­ча­ем предс­тав­ле­ния, по сво­ему ха­рак­те­ру на­по­ми­на­ющие предс­тав­ле­ния при­ми­тив­ных об­ществ и да­же со­пер­ни­ча­ющие с ни­ми по сво­ей жи­вос­ти. Клас­си­чес­кая идея о де­ревьях, в ко­то­рых оби­та­ет бо­жест­во, из­ре­ка­ющее про­ри­ца­ния, на­по­ми­на­ет по­доб­ные же идеи дру­гих на­ро­дов. Так, нап­ри­мер, свя­щен­ная пальма Нег­ра в Йе­ме­не, де­мо­на ко­то­рой уб­ла­жа­ли мо­лит­ва­ми и жерт­воп­ри­но­ше­ни­ями, с тем что­бы он да­вал про­ри­ца­ния, или вы­со­кие ду­бы - оби­та­ли­ще бо­гов, от ко­то­рых древ­ние сла­вянс­кие пле­ме­на по­лу­ча­ли от­ве­ты на за­дан­ные воп­ро­сы, предс­тав­ля­ют большое сходст­во с про­ро­чес­ким ду­бом До­до­ны, где жи­ло бо­жест­во. Го­ме­ровс­кий гимн Аф­ро­ди­те го­во­рит о дре­вес­ных ним­фах, дол­го­веч­ных, но не бес­смерт­ных. Они рас­тут вмес­те с вы­со­ки­ми сос­на­ми и гус­то­лист­вен­ны­ми ду­ба­ми на го­рах, но.ког­да смерть при­хо­дит на­ко­нец и чуд­ные де­ревья ли­ша­ют­ся со­ка, ко­ра их от­па­да­ет, вет­ви ло­ма­ют­ся, тог­да и ду­хи их уда­ля­ют­ся от сол­неч­но­го све­та. Жизнь га­мад­ри­ады[145] свя­за­на с ее де­ре­вом. Ей больно, ког­да де­ре­во по­ра­не­но, она вскри­ки­ва­ет от гро­зя­ще­го де­ре­ву то­по­ра и уми­ра­ет вмес­те со сруб­лен­ным ство­лом.

    Насколько в клас­си­чес­ком предс­тав­ле­нии дре­вес­ная ним­фа бы­ла че­ло­ве­ко­по­доб­ных су­щест­вом, вид­но из ле­генд вро­де сказ­ки о Па­рэ­бии, отец ко­то­ро­го, не внем­ля мольбам га­мад­ри­ады, сру­бил её ста­рый ствол, за что и тер­пел на се­бе и на сво­ем по­томст­ве злоб­ную месть ним­фы. Уче­ный-этног­раф най­дет для се­бя мно­го лю­бо­пыт­но­го в ми­фах о прев­ра­ще­ни­ях, по­доб­ных Ови­ди­евым, сох­ра­нив­ших сле­ды фи­ло­со­фии ар­ха­ичес­ко­го ти­па: так, Даф­на прев­ра­ще­на в лавр, ко­то­рый чест­ву­ет­ся в ее па­мять Апол­ло­ном, скор­бя­щие сест­ры Фа­это­на[146] прев­ра­ще­ны в де­ревья, из ко­то­рых те­чет кровь и слы­шат­ся мольбы о по­ща­де, ког­да сры­ва­ют их по­бе­ги. Да­же сред­не­ве­ко­вая по­эзия пользо­ва­лась эти­ми об­ра­за­ми.

    Если по­доб­ные об­ра­зы в нас­то­ящее вре­мя ка­жут­ся нам ис­кус­ствен­ны­ми и пе­рес­та­ют нра­виться, нам не­че­го стес­няться. Ес­ли клас­си­чес­кие ори­ги­на­лы пе­рес­та­ли прив­ле­кать нас, мы не долж­ны еще уп­ре­кать се­бя в при­туп­ле­нии по­эти­чес­ко­го вку­са. Мы ут­ра­ти­ли неч­то, и эта ут­ра­та ме­ша­ет нам те­перь це­нить мно­гие из ста­рых по­эти­чес­ких тем. Это не всег­да зна­чит, что чувст­во прек­рас­но­го вы­ро­ди­лось в нас: от нас от­да­ли­лась только ста­рая ани­мис­ти­чес­кая фи­ло­со­фия при­ро­ды, а без нее мно­гие из этих фан­тас­ти­чес­ких об­ра­зов по­те­ря­ли свой смысл, а вмес­те со смыс­лом и свою пре­лесть.

    Впрочем, нам и те­перь еще лег­ко най­ти лю­дей, для ко­то­рых де­ревья до нас­то­яще­го вре­ме­ни слу­жат оби­та­ли­ща­ми и воп­ло­ще­ни­ями ду­хов, как и для на­ших от­да­лен­ных пред­ков. На­род­ные сказ­ки во мно­гих мес­тах Ев­ро­пы все еще рас­ска­зы­ва­ют про ивы, из ко­то­рых идет кровь и ко­то­рые пла­чут и го­во­рят, ког­да их ру­бят, про прек­рас­ную де­вуш­ку, ко­то­рая жи­вет в ство­ле сос­ны, про ста­рое де­ре­во в Ру­га­ардс­ком ле­су, ко­то­рое нельзя ру­бить, по­то­му что в нем жи­вет эльф, про ста­рое де­ре­во на Гей­нцен­бер­ге, око­ло Цел­ля, из ко­то­ро­го пос­лы­шал­ся жа­лоб­ный звук, ког­да дро­во­сек сру­бил его. Еще и те­перь де­вуш­ки в Фран­ко­нии хо­дят в день свя­то­го Фо­мы к од­но­му де­ре­ву, тор­жест­вен­но уда­ря­ют по не­му три ра­за и ждут, по­ка дух, жи­ву­щий в де­ре­ве, не от­ве­тит им из­нут­ри пос­ту­ки­ва­ни­ем, ка­кие мужья дос­та­нут­ся им.

    В за­ме­ча­тельном па­мят­ни­ке ми­фи­чес­кой кос­мо­го­нии, сох­ра­нен­ном Ев­се­ви­ем, ко­то­рый при­пи­сы­вал его фи­ни­ки­яни­ну Сан­хо­ни­ато­ну, мы на­хо­дим сле­ду­ющее мес­то: «Но эти древ­ние лю­ди приз­на­ва­ли свя­щен­ны­ми про­из­рас­та­ния зем­ли и счи­та­ли их бо­га­ми и пок­ло­ня­лись. И их по­томст­во, и все пред­ки до них, и они при­но­си­ли им воз­ли­яния и жерт­вы». По­доб­ные при­ме­ры по­ка­зы­ва­ют, что пря­мое и аб­со­лют­ное обо­жеств­ле­ние де­ревьев име­ло весьма глу­бо­кие и об­шир­ные кор­ни в древ­них ре­ли­ги­ях. Од­на­ко весь культ де­ревьев нельзя сво­дить к од­ной этой ка­те­го­рии. Только на ос­но­ва­нии та­ких же яс­ных до­ка­за­тельств, ка­кие при­ве­де­ны на­ми, мож­но до­пус­тить, что в свя­щен­ном де­ре­ве оби­та­ет дух или дух со­еди­нен с ним. Но - вне этих уз­ких ра­мок - ос­та­ет­ся еще ши­ро­кое по­ле для ани­мис­ти­чес­ких предс­тав­ле­ний, свя­зан­ных с пок­ло­не­ни­ем де­ревьям и ле­сам: де­ре­во мо­жет быть мес­том от­ды­ха или убе­жи­ща ду­ха или мес­том, ко­то­рое он осо­бен­но час­то по­се­ща­ет. Сю­да же мо­гут быть от­не­се­ны де­ревья, уве­шан­ные ве­ща­ми, в ко­то­рых зак­лю­че­ны ду­хи бо­лез­ней.

    Для при­вер­жен­цев культа де­ревьев не су­щест­ву­ет ни­ка­кой раз­ни­цы меж­ду свя­щен­ным де­ре­вом и свя­щен­ной ро­щей. Де­ре­во мо­жет слу­жить чем-то вро­де под­мост­ков или ал­та­ря, удоб­но­го и при­лич­но­го для выс­тав­ле­ния при­но­ше­ний ка­ко­му-ли­бо ду­хов­но­му су­щест­ву. Пос­лед­ним мо­жет быть дре­вес­ный дух или мест­ное бо­жест­во, жи­ву­щее там и вла­де­ющее по­доб­но че­ло­ве­ку сво­им жи­ли­щем и клоч­ком зем­ли вок­руг не­го. Сень ка­ко­го-ни­будь уеди­нен­но­го де­ре­ва или тор­жест­вен­ная ти­ши­на лес­ной дуб­ра­вы предс­тав­ля­ют мес­та, как буд­то от­ве­ден­ные са­мой при­ро­дой для ре­ли­ги­оз­но­го пок­ло­не­ния. Для не­ко­то­рых пле­мен они слу­жат единст­вен­ны­ми хра­ма­ми и, ве­ро­ят­но, для мно­гих бы­ли пер­вы­ми свя­ти­ли­ща­ми. На­ко­нец, де­ре­во мо­жет быть свя­щен­ным пред­ме­том, на­хо­дя­щим­ся под пок­ро­ви­тельством то­го или ино­го бо­жест­ва или свя­зан­ным с ним, или же сим­во­ли­чес­ким изоб­ра­же­ни­ем его. Бо­жест­во это бы­ва­ет час­то од­ним из тех, о ко­то­рых мы бу­дем го­во­рить сей­час, т. е. бо­жест­вом, пра­вя­щим це­лым раз­ря­дом де­ревьев или ве­щей.

    Каким об­ра­зом все эти предс­тав­ле­ния, на­чи­ная от пря­мо­го воп­ло­ще­ния, или вре­мен­но­го пре­бы­ва­ния де­мо­на или бо­жест­ва, и кон­чая их ас­со­ци­аци­ей, мо­гут сли­ваться вмес­те, как труд­но бы­ва­ет иног­да раз­ли­чить их и как меж­ду тем, нес­мот­ря на это сме­ше­ние, они сог­ла­су­ют­ся с ани­мис­ти­чес­кой те­оло­ги­ей, в ко­то­рой зак­лю­ча­ют­ся их ос­нов­ные прин­ци­пы, - все это мож­но луч­ше все­го по­яс­нить нес­кольки­ми при­ме­ра­ми. Об­ра­тим­ся к груп­пе злоб­ных лес­ных ду­хов, ко­то­рые, оче­вид­но, слу­жат для объясне­ния тех та­инст­вен­ных вли­яний, ко­то­рым час­то под­вер­га­ет­ся стран­ник в ле­су. В Авст­ра­лии в мес­тах, пок­ры­тых кус­тар­ни­ка­ми, де­мо­ны свис­тят в вет­вях и, нак­ло­нив­шись, с ши­ро­ко раск­ры­ты­ми ру­ка­ми, про­би­ра­ют­ся меж­ду ство­ла­ми, что­бы схва­тить пут­ни­ка. Хро­мой де­мон в бра­зильских ле­сах зас­тав­ля­ет охот­ни­ков сби­ваться с до­ро­ги. Ка­рен, про­ди­ра­ясь сквозь ды­ша­щие ли­хо­рад­ка­ми бо­ло­тис­тые за­рос­ли, стра­шит­ся за­са­ды злоб­но­го «фи» и спе­шит при­нес­ти да­ры под де­ре­во, где он от­ды­хал в пос­лед­ний раз и с вет­вей ко­то­ро­го де­мон ли­хо­рад­ки со­шел на не­го. Нег­ры Се­не­гам­бии вся­чес­ки ста­ра­ют­ся уми­лос­ти­вить длин­но­во­ло­сых дре­вес­ных де­мо­нов, на­сы­ла­ющих бо­лез­ни. Страш­ный крик лес­но­го де­мо­на слы­шит­ся в ле­сах Фин­лян­дии. Ужас­ные и пе­чальные об­ра­зы, бро­дя­щие по но­чам в ле­сах Анг­лии, хо­ро­шо из­вест­ны там крестьяни­ну и по­эту.

    Североамериканские ин­дей­цы, жи­ву­щие на Дальнем За­па­де, вхо­дя в ущелья Чер­ных гор Неб­рас­ки, час­то ве­ша­ют при­но­ше­ния на де­ревья или кла­дут их на ска­лы с целью уми­лос­ти­вить ду­хов, что­бы они пос­ла­ли хо­ро­шую по­го­ду и удач­ную охо­ту. Дар­вин опи­сы­ва­ет, как в Юж­ной Аме­ри­ке ин­дей­цы гром­ки­ми кри­ка­ми вы­ра­жа­ли свое поч­те­ние свя­щен­но­му де­ре­ву, уеди­нен­но сто­яще­му на хол­ме в пам­па­сах и ви­ди­мо­му из­да­ле­ка. На этом де­ре­ве на нит­ках ви­се­ло бес­чис­лен­ное ко­ли­чест­во при­но­ше­ний, как-то: си­га­ры, хлеб, мя­со, кус­ки тка­ней и т. д., вплоть до прос­той нит­ки, вы­дер­ну­той из сво­его пон­чо бед­ным пут­ни­ком, ко­то­рый не мог при­нес­ти ни­че­го луч­ше­го. Муж­чи­ны со­вер­ша­ли воз­ли­яния опьяня­ющих на­пит­ков в уг­луб­ле­ние у де­ре­ва и пус­ка­ли та­бач­ный дым вверх, что­бы уб­ла­жить Вал­ли­ху, а вок­руг бе­ле­ли кос­ти ло­ша­дей, при­не­сен­ных в жерт­ву. Ин­дей­цы при­но­си­ли сю­да свои да­ры, что­бы ло­ша­ди их не ус­та­ва­ли и что­бы са­ми они бы­ли счаст­ли­вы. Дар­вин спра­вед­ли­во зак­лю­ча­ет, что они со­вер­ша­ли свое слу­же­ние бо­гу Вал­ли­ху, а свя­щен­ное де­ре­во иг­ра­ет здесь только роль ал­та­ря. Но да­лее он при­бав­ля­ет, что га­учо по­ла­га­ют, буд­то ин­дей­цы счи­та­ют са­мо де­ре­во бо­гом (удач­ный при­мер не­до­ра­зу­ме­ния, воз­мож­но­го в по­доб­ных слу­ча­ях). Но­во­зе­лан­дец, вы­хо­дя из лод­ки на бе­рег, ве­ша­ет на вет­ви де­ре­ва при­но­ше­ние, сос­то­ящее из пи­щи или клоч­ка во­лос, или бро­са­ет близ при­ме­ча­тельных чем-ли­бо скал или де­ревьев пу­чок тра­вы как дар жи­ву­ще­му там ду­ху. Да­яки, опа­са­ясь за свое здо­ровье, при­вя­зы­ва­ют к де­ревьям на пе­рек­рест­ках до­рог ку­соч­ки тка­ни. Жи­те­ли Ма­кас­са­ра, ос­та­нав­ли­ва­ясь в ле­су, что­бы по­есть, кла­дут рис или ку­со­чек ры­бы на лист и ос­тав­ля­ют его на пне или кам­не. Бо­жест­ва аф­ри­канс­ких пле­мен жи­вут иног­да в де­ревьях, вы­де­ля­ющих­ся раз­ме­ра­ми или воз­рас­том, а так­же в свя­щен­ных ро­щах, ку­да име­ют пра­во вхо­дить только жре­цы. В Кон­го жи­те­ли от­но­сят­ся к де­ревьям как к идо­лам и час­то кла­дут у их под­но­жия тык­вы с пальмо­вым ви­ном, на слу­чай, ес­ли им за­хо­чет­ся пить. В За­пад­ной Аф­ри­ке, у нег­ро­ид­ных пле­мен, де­ревья, на ко­то­рых про­хо­жие ве­ша­ют лос­кут­ки, и большие ба­оба­бы, ис­ты­кан­ные крю­ка­ми для при­но­ше­ний.и слу­жа­щие ал­та­ря­ми, пе­ред ко­то­ры­ми при­но­сят в жерт­ву овец, ука­зы­ва­ют, оче­вид­но, на об­ря­ды жерт­воп­ри­но­ше­ний де­ре­ву, хо­тя здесь и нельзя точ­но оп­ре­де­лить от­но­ше­ния меж­ду бо­жест­вом и де­ре­вом.

    Культ де­ревьев, осо­бен­но умест­ный у охот­ничьего пле­ме­ни, еще и до сих пор расп­рост­ра­нен сре­ди ту­ранс­ких пле­мен Си­би­ри, как в преж­нее вре­мя по всей Лап­лан­дии. Все эти пле­ме­на хо­ро­шо зна­ко­мы с лес­ны­ми ду­ха­ми. Яку­ты ве­ша­ют на осо­бен­но кра­си­вые де­ревья при­но­ше­ния из мед­ных или же­лез­ных поб­ря­ку­шек. Они вы­би­ра­ют зе­ле­ную лу­жай­ку под тенью де­ревьев для сво­их ве­сен­них жерт­воп­ри­но­ше­ний, сос­то­ящих из ло­ша­дей и бы­ков, го­ло­вы ко­то­рых при­ве­ши­ва­ют­ся к вет­вям. Лес­но­му ду­ху яку­ты по­ют имп­ро­ви­зи­ро­ван­ные пес­ни и ве­ша­ют для не­го на вет­ви де­ревьев по кра­ям до­ро­ги при­но­ше­ния из ло­ша­ди­но­го во­ло­са как эмб­ле­му са­мо­го до­ро­го­го для них иму­щест­ва. Лист­вен­нич­ная ро­ща в си­бирс­кой сте­пи, груп­па де­ревьев на опуш­ке ле­са - вот свя­ти­ли­ща се­ве­ро­ази­атс­ких пле­мен. По­са­жен­ные под де­ревья яр­ко раз­ря­жен­ные идо­лы в теп­лых ме­хо­вых ма­ли­цах, уве­шан­ные ку­соч­ка­ми сук­на и ме­тал­ли­чес­ки­ми бля­ха­ми, большое ко­ли­чест­во оленьих шкур и ме­хов, раз­ве­шан­ных кру­гом по де­ревьям, ко­тел­ки, лож­ки, рож­ки для та­ба­ка и вся­ко­го ро­да до­маш­ний хлам, рас­сы­пан­ный по зем­ле в ви­де при­но­ше­ния бо­гам, - вот кар­ти­на си­бирс­кой свя­щен­ной ро­щи в то вре­мя, ког­да ино­зем­ная ци­ви­ли­за­ция сво­им соп­ри­кос­но­ве­ни­ем уже нес­колько смяг­чи­ла гру­бый древ­ний це­ре­мо­ни­ал, ко­то­рый со вре­ме­нем ей предс­то­ит унич­то­жить.

    Весьма лю­бо­пыт­но, что на­род, эт­ни­чес­ки свя­зан­ный с эти­ми пле­ме­на­ми, хо­тя и дос­тиг­ший бо­лее вы­со­ко­го раз­ви­тия, име­ет пра­во ска­зать, что у не­го сох­ра­ни­лись на­ибо­лее за­ме­ча­тельные ос­тат­ки культа де­ревьев в Се­вер­ной Ев­ро­пе. В мес­тах, на­се­лен­ных эс­та­ми, пу­те­шест­вен­ник еще в на­шем сто­ле­тии мог час­то встре­тить свя­щен­ное де­ре­во (обыч­но ста­рую ли­пу, дуб или ясень), сто­ящее уеди­нен­но в ого­ро­жен­ном мес­те око­ло жи­ли­ща. Ста­рин­ные пре­да­ния упо­ми­на­ют о том вре­ме­ни, ког­да пер­вая кровь уби­ва­емо­го до­маш­не­го жи­вот­но­го всег­да вы­ли­ва­лась на его кор­ни, что­бы скот был здо­ров, или о том, как на кам­не под свя­щен­ной ли­пой при­но­си­лись да­ры, сос­то­ящие из съестных при­па­сов. Ве­ру­ющий ста­но­вил­ся го­лы­ми ко­ле­ня­ми на ка­мень и за­тем полз по нап­рав­ле­нию с вос­то­ка на за­пад и об­рат­но и, по­це­ло­вав ка­мень триж­ды, про­из­но­сил: «При­ми эту пи­щу как при­но­ше­ние!» Впол­не ве­ро­ят­но, что это жерт­воп­ри­но­ше­ние пред­наз­на­ча­лось ка­ко­му-ни­будь бо­жест­ву, жи­ву­ще­му в де­ре­ве, так как на­род­ные пре­да­ния оп­ре­де­лен­но по­ка­зы­ва­ют, что эс­ты приз­на­ва­ли су­щест­во­ва­ние по­доб­но­го ду­ха. У них есть сказ­ка о дре­вес­ном эльфе, ко­то­рый по­яв­лял­ся из кри­вой бе­ре­зы, от­ку­да его мож­но бы­ло выз­вать, уда­рив три ра­за по ство­лу и спро­сив: «До­ма ли кри­вой?» Но воз­мож­но, что это был лес­ной отец, или дре­вес­ный царь, или ка­кое-ни­будь дру­гое бо­жест­во, ко­то­ро­му при­но­си­лись жерт­вы и ко­то­рый от­зы­вал­ся на мо­лит­вы под свя­щен­ным де­ре­вом, иг­рав­шим роль хра­ма.

    Более глу­бо­кое изу­че­ние пок­ло­не­ния де­ревьям и ро­щам у не­арий­ских ту­зем­ных пле­мен Бри­танс­кой Ин­дии поз­во­ля­ет нам по­лу­чить яс­ные ука­за­ния от­но­си­тельно его внут­рен­не­го зна­че­ния. Во дво­ре до­ма у пле­ме­ни бо­до са­жа­ет­ся свя­щен­ное «сии», или эуфор­бия Ба­то, яв­ля­юще­еся пле­мен­ным бо­гом, ко­то­ро­му в этом ви­де «де­оши», или жрец, при­но­сит мо­лит­вы и в честь ко­то­ро­го уби­ва­ет свинью. Ког­да кон­ды ос­но­вы­ва­ют но­вое по­се­ле­ние, они са­жа­ют с тор­жест­вен­ны­ми об­ря­да­ми свя­щен­ное хлоп­ко­вое де­ре­во, а под ним кла­дут ка­мень, в ко­то­ром зак­лю­ча­ет­ся бо­жест­во де­рев­ни. В на­ши дни пер­во­на­чальное зна­че­ние свя­щен­ной ро­щи, быть мо­жет, ниг­де не сох­ра­ни­лось так яс­но, как у мун­да в Чо­та-Наг­пу­ре. У их се­ле­ний всег­да мож­но най­ти ро­щу (оста­ток пер­во­быт­но­го ле­са, по­ща­жен­ный то­по­ром дро­во­се­ка), по­чи­та­емую жи­ли­щем ду­хов, и в этом свя­щен­ном мес­те при­но­сят­ся да­ры бо­гам.

    Если иметь в ви­ду, что по­доб­ные предс­тав­ле­ния и обы­чаи встре­ча­ют­ся и на ост­ро­вах Ти­хо­го оке­ана и в дру­гих мес­тах, то у нас ока­зы­ва­ет­ся дос­та­точ­но дан­ных, что­бы вы­явить по­доп­ле­ку об­ря­дов культа де­ревьев, ко­то­рые встре­ча­ют­ся нам еще в пол­ной си­ле или уже в ви­де пе­ре­жит­ка у арий­цев и се­ми­тов. В Вет­хом за­ве­те есть опи­са­ние ха­на­анс­ко­го культа Аше­ры: жерт­воп­ри­но­ше­ния под де­ревьями, бла­го­во­ния, под­ни­ма­ющи­еся над ду­ба­ми, ива­ми и те­нис­ты­ми кед­ра­ми, - об­ря­ды, дли­тельное сох­ра­не­ние ко­то­рых по­ка­зы­ва­ет, как глу­бо­ко они уко­ре­ни­лись в древ­ней ре­ли­гии стра­ны. Эти биб­лей­ские ука­за­ния подт­верж­да­ют­ся дру­ги­ми фак­та­ми, как, нап­ри­мер, сло­ва­ми Си­лия Ита­ли­ка, ко­то­рый упо­ми­на­ет о мо­лит­вах и жерт­вах в ну­ми­дий­ских свя­щен­ных ро­щах, или пос­та­нов­ле­ни­ями Кар­фа­генс­ко­го со­бо­ра, ко­то­рые до­ка­зы­ва­ют, что еще в V в., спус­тя дол­гое вре­мя пос­ле Ав­гус­ти­на, не­об­хо­ди­мо бы­ло при­ни­мать ме­ры, что­бы ист­ре­бить ос­тат­ки пок­ло­не­ния де­ревьям и ро­щам. Ин­ду­изм за­имст­во­вал так мно­го из ре­ли­гии не­арий­ских ту­зем­ных пле­мен, что мы мо­жем лег­ко объяснить се­бе этим зна­чи­тельней­шую часть культа де­ревьев, сох­ра­нив­ше­го­ся в сов­ре­мен­ной Ин­дии. Так, нап­ри­мер, в Бир­бумс­кой об­лас­ти в Бен­га­лии бо­го­мольцы еже­год­но нап­рав­ля­ют­ся в лес к свя­щен­но­му ал­та­рю, что­бы при­нес­ти в жерт­ву жи­вот­ных и да­ры из ри­са и де­нег ду­ху, жи­ву­ще­му в де­ре­ве бе­ла. В чис­то ин­дус­ских об­лас­тях для всей де­рев­ни са­жа­ет­ся «пип­па­ла», «ча­итий­ята­ру» санск­ритс­ких ав­то­ров, тог­да как для сво­их лич­ных це­лей ин­дус са­жа­ет дру­гие де­ревья и ока­зы­ва­ет им бо­жес­кие по­чес­ти. Гре­чес­кая и римс­кая ми­фо­ло­гия да­ет нам ти­пы су­ществ, не только свя­зан­ных с те­ми или ины­ми де­ревьями, но и дри­ад, фав­нов и са­ти­ров, жи­ву­щих в ле­сах, - ду­хов, ко­то­рых мы уз­на­ем в эльфах и лес­ных фе­ях гер­манс­ких на­ро­дов. Над эти­ми фан­тас­ти­чес­ки­ми су­щест­ва­ми сто­ят выс­шие бо­ги, для ко­то­рых де­ревья слу­жат ал­та­ря­ми, а ро­щи - хра­ма­ми. Сви­де­тельство это­го мы на­хо­дим в рас­ска­зе Ови­дия в «Ме­та­мор­фо­зах» об Эри­сих­то­не:…

    

    

    В бо­лее про­за­ичес­кой фор­ме Ка­тон да­ет нас­тав­ле­ние лес­ни­че­му, как на­до рас­чи­щать свя­щен­ную ро­щу. Лес­ни­чий дол­жен при­нес­ти в жерт­ву свинью со сле­ду­ющей мо­лит­вой: «О, бог или бо­ги­ня, ко­то­рым пос­вя­ще­на эта ро­ща, доз­воль мне, уми­лос­тив­ля­юще­му те­бя жерт­вой и ста­ра­юще­му­ся лишь о том, что­бы не за­рос этот лес». В сла­вянс­ких зем­лях бы­ли ро­щи, в ко­то­рых го­рел не­уга­си­мый огонь Пе­ру­ну, не­бес­но­му бо­гу. Древ­ние прус­сы пок­ло­ня­лись свя­щен­но­му ду­бу в Ро­мо­ве, уве­шан­но­му тка­ня­ми и изоб­ра­же­ни­ями бо­гов, сто­яв­ше­му сре­ди свя­щен­но­го девст­вен­но­го ле­са, в ко­то­ром нельзя бы­ло ни сло­мать вет­ки, ни убить зве­ря. Кельтский не­бес­ный бог, изоб­ра­же­ни­ем ко­то­ро­го слу­жил мо­гу­чий дуб, дру­ид в бе­лой одеж­де, вле­за­ющий на свя­щен­ное де­ре­во, что­бы сре­зать оме­лу, и со­вер­ша­ющий под ним жерт­воп­ри­но­ше­ние двух бе­лых бы­ков, - вот ти­пы, предс­тав­ля­емые дру­гой груп­пой на­ро­дов. У Та­ци­та есть ин­те­рес­ное мес­то, где опи­сы­ва­ет­ся, как сем­но­ны вхо­дят свя­зан­ны­ми в свя­щен­ную ро­щу, что­бы вы­ра­зить свое бла­го­го­ве­ние пе­ред бо­жест­вом, жи­ву­щим в ней. Нес­колько сто­ле­тий спус­тя шве­ды все еще со­вер­ша­ли тор­жест­вен­ные жерт­воп­ри­но­ше­ния и ве­ша­ли кос­ти уби­тых жи­вот­ных в ро­ще близ хра­ма в Уп­са­ле.

    С хрис­ти­анст­вом на­чи­на­ет­ся дви­же­ние про­тив свя­щен­ных де­ревьев и рощ. Бо­ни­фа­ций в при­сутст­вии свя­щен­ни­ков сру­ба­ет ог­ром­ный дуб гес­сенс­ко­го не­бес­но­го бо­га и стро­ит из ство­ла это­го ду­ба ча­сов­ню свя­то­му Пет­ру. Ама­тор уп­ре­ка­ет охот­ни­ков за то, что они при­ве­ши­ва­ют го­ло­вы ди­ких зве­рей к вет­вям свя­щен­ной гру­ши в Ок­сер­ре, но так как это уве­ща­ние не дей­ст­ву­ет, то он сру­ба­ет гру­шу и сжи­га­ет ее. Нес­мот­ря на все та­кие уси­лия, ста­рин­ное пок­ло­не­ние де­ревьям и ро­щам про­дол­жа­ло жить в Ев­ро­пе не­ред­ко в са­мой пер­во­на­чальной фор­ме. В прош­лом, да и в ны­неш­нем, сто­ле­тии в Гот­лан­де бы­ли ста­ри­ки, ко­то­рые «хо­ди­ли мо­литься под большое де­ре­во, как в свое вре­мя де­ла­ли их пред­ки». До нас­то­яще­го вре­ме­ни, как го­во­рят, жерт­вен­ный об­ряд воз­ли­яния мо­ло­ка и пи­ва на кор­ни де­ревьев дер­жит­ся в дальних шведс­ких фер­мах.

    В Рос­сии ле­ший, или лес­ной де­мон, счи­тал­ся пок­ро­ви­те­лем птиц и зве­рей в сво­их вла­де­ни­ях. Это он буд­то бы пе­ре­го­нял ста­да по­ле­вок и бе­лок из од­но­го ле­са в дру­гой, ког­да лю­ди наб­лю­да­ли их миг­ра­ции. Крестьяне по­ла­га­ли, что счастье на охо­те за­ви­сит от от­но­ше­ния к лес­но­му ду­ху. Что­бы при­об­рес­ти его рас­по­ло­же­ние, на­до бы­ло ос­та­вить ему в ви­де жерт­вы пер­вую уби­тую дичь или по­ло­жить ку­со­чек хле­ба или пи­ро­па на пень. Ес­ли кто-ни­будь за­бо­ле­вал, возв­ра­ща­ясь из ле­са, то он бы­вал уве­рен, что это - де­ло ле­ше­го. Он от­но­сил в лес нем­но­го хле­ба и со­ли в чис­той тря­пи­це и, ос­та­вив все это там с мо­лит­вой, возв­ра­щал­ся до­мой здо­ро­вым.

    Род Лин­нея по­лу­чил фа­ми­лию от большой свя­щен­ной трехст­вольной ли­пы, на­хо­див­шей­ся в при­хо­де Хви­та­рид, в Юж­ной Шве­ции.

    Якоб Гримм пы­та­ет­ся да­же свя­зать ис­то­ри­чес­ки древ­ний свя­щен­ный за­по­вед­ный лес с позд­ней­ши­ми ко­ро­левс­ки­ми ле­са­ми - эт­но­ло­ги­чес­кое ука­за­ние, иду­щее от ди­ка­ря, обо­жеств­ля­юще­го ду­ха ле­са, и окан­чи­ва­юще­еся сов­ре­мен­ным зем­лев­ла­дельцем, ох­ра­ня­ющим свою дичь.

    Для на­ше­го сов­ре­мен­ни­ка нем­но­гие яв­ле­ния низ­шей сту­пе­ни ци­ви­ли­за­ции мо­гут предс­тав­ляться бо­лее жал­ки­ми, чем вид че­ло­ве­ка, пок­ло­ня­юще­го­ся жи­вот­но­му. Раз­ви­тие на­уки о при­ро­де при­ве­ло нас, по край­ней ме­ре, к приз­на­нию на­ше­го пре­вос­ходст­ва над на­ши­ми «млад­ши­ми братьями», как на­зы­ва­ют жи­вот­ных ин­дей­цы, и к по­ни­ма­нию то­го, что де­лом че­ло­ве­ка долж­но быть не пок­ло­не­ние жи­вот­ным, а изу­че­ние и при­ме­не­ние их для сво­их це­лей. Од­на­ко на низ­ших уров­нях культу­ры лю­ди смот­рят на жи­вот­ных сов­сем дру­ги­ми гла­за­ми. По раз­лич­ным при­чи­нам эти пос­лед­ние в пер­во­быт­ных ре­ли­ги­ях сде­ла­лись пред­ме­та­ми пок­ло­не­ния, и при­том од­ни­ми из глав­ней­ших. Впро­чем, нам при­дет­ся кос­нуться культа жи­вот­ных лишь вкрат­це и вскользь не по­то­му, что он ли­шен ин­те­ре­са, но по­то­му, что его изу­че­ние свя­за­но с больши­ми труд­нос­тя­ми. Стре­мясь больше вы­яс­нять об­щие прин­ци­пы, чем при­во­дить мно­жест­во ос­тав­ля­емых без объясне­ния дан­ных, мы пос­ту­пим все­го це­ле­со­об­раз­нее, ес­ли рас­смот­рим нес­колько ха­рак­тер­ных при­ме­ров. Та­ким пу­тем в од­но и то же вре­мя об­на­ру­жат­ся на­ибо­лее важ­ные сто­ро­ны пред­ме­та и явит­ся воз­мож­ность прос­ле­дить древ­ние воз­зре­ния от их ди­ко­го уров­ня до выс­ших сту­пе­ней ци­ви­ли­за­ции.

    Дикарь по­чи­та­ет жи­вот­ных за их пре­вос­ходст­во в си­ле, храб­рос­ти или хит­рос­ти и скло­нен при­пи­сы­вать им ду­шу, спо­соб­ную, по­доб­но че­ло­ве­чес­кой ду­ше, жить пос­ле смер­ти те­ла и сох­ра­нять свои преж­ние вред­ные или по­лез­ные свой­ст­ва. Впос­ледст­вии это предс­тав­ле­ние сли­ва­ет­ся с мыслью, что жи­вот­ное мо­жет быть воп­ло­тив­шим­ся бо­жест­вом, ко­то­рое ви­дит, слы­шит и дей­ст­ву­ет да­же из­да­ле­ка и сох­ра­ня­ет свое мо­гу­щест­во пос­ле смер­ти те­ла, с ко­то­рым был свя­зан бо­жест­вен­ный дух. Так, кам­ча­да­лы - в сво­ем по­чи­та­нии все­го, что мог­ло при­но­сить им пользу или вред, - пок­ло­ня­лись ки­там, ко­то­рые мог­ли оп­ро­ки­ды­вать их лод­ки, и вол­кам и мед­ве­дям, ко­то­рых бо­ялись. Ту­зем­цы ве­ри­ли, что зве­ри по­ни­ма­ют че­ло­ве­чес­кий язык, вследст­вие че­го из­бе­га­ли про­из­но­сить их име­на при встре­чах и ста­ра­лись за­доб­рить не­ко­то­ры­ми осо­бы­ми зак­ли­на­ни­ями.

    Перуанские пле­ме­на, по сло­вам Гар­си­ла­со де ла Ве­га, пок­ло­ня­лись ры­бам и ви­го­ням, слу­жив­шим им пи­щей, а так­же обезьянам за их ум и яст­ре­бам за их зор­кие гла­за. Тигр и мед­ведь бы­ли для них сви­ре­пы­ми бо­жест­ва­ми, и лю­ди, при­шельцы и ино­зем­цы, оче­вид­но, долж­ны бы­ли обо­гот­во­рять этих зве­рей, ко­рен­ных оби­та­те­лей и хо­зя­ев мест­нос­ти. По­это­му сто­ит ли удив­ляться, что фи­лип­пин­цы, ис­пы­ты­вав­шие детс­кий ужас при ви­де ал­ли­га­то­ра, на­чи­на­ли тро­га­тельно про­сить его не де­лать им зла и от­да­ва­ли ему все, на­хо­див­ше­еся в их лод­ках, бро­сая свое доб­ро в во­ду. По­доб­ные при­ме­ры до не­ко­то­рой сте­пе­ни оп­рав­ды­ва­ют из­вест­ное по­ло­же­ние, ко­то­рое ис­точ­ник ре­ли­гии ви­дит в стра­хе: «Пер­вых бо­гов в ми­ре соз­дал страх».

    Рассматривая в од­ной из пре­ды­ду­щих глав воп­рос о ду­шах жи­вот­ных, мы при­ве­ли слу­чаи, ког­да лю­ди ста­ра­лись из­ви­не­ни­ями на сло­вах и осо­бы­ми об­ря­да­ми уми­лос­тив­лять уби­ва­емых ими жи­вот­ных. Весьма по­учи­тельно прос­ле­дить, как ес­тест­вен­но по­доб­ные лич­ные от­но­ше­ния меж­ду че­ло­ве­ком и жи­вот­ным мо­гут пе­рей­ти в нас­то­ящее обо­гот­во­ре­ние, ес­ли жи­вот­ное дос­та­точ­но сильно или опас­но, что­бы иметь пра­во на это. Ког­да сти­ены в Кам­бод­же про­си­ли про­ще­ния у уби­ва­емых ими жи­вот­ных и при­но­си­ли ис­ку­пи­тельные жерт­вы, они де­ла­ли это, опа­са­ясь, что ду­ша жи­вот­но­го, вый­дя из те­ла, бу­дет при­хо­дить му­чить их. Но стран­но, что да­же и тог­да, ког­да в жи­вот­ном приз­на­ют­ся бо­жест­вен­ные ка­чест­ва, эти уми­лос­ти­ви­тельные це­ре­мо­нии иног­да пе­ре­хо­дят в прос­тую за­ба­ву. Так, Шарльвуа опи­сы­ва­ет, что се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы, убив мед­ве­дя, ста­ви­ли стой­мя его го­ло­ву, раск­ра­шен­ную раз­лич­ны­ми крас­ка­ми, пред­ла­га­ли ей да­ры и в то же са­мое вре­мя по­еда­ли мя­со сво­ей жерт­вы. У ай­ну, ту­зем­цев Иес­со, мед­ведь счи­та­ет­ся ве­ли­ким бо­жест­вом. Прав­да, они уби­ва­ют его при пер­вой воз­мож­нос­ти, но, раз­ре­зая ту­шу на кус­ки, кла­ня­ют­ся и об­ра­ща­ют­ся к ней в льсти­вых вы­ра­же­ни­ях и выс­тав­ля­ют го­ло­ву мед­ве­дя сна­ру­жи до­ма, что­бы ог­ра­дить се­бя от бе­ды. В Си­би­ри яку­ты чти­ли мед­ве­дей на­ря­ду с лес­ны­ми бо­жест­ва­ми, кла­ня­лись, про­хо­дя ми­мо их лю­би­мых ло­го­вищ, и пов­то­ря­ли раз­лич­ные при­ба­ут­ки в про­зе и сти­хах в честь храб­рос­ти и ве­ли­ко­ду­шия «ми­ло­го де­душ­ки». Родст­вен­ные им ос­тя­ки кля­нут­ся в рус­ских су­дах го­ло­вой мед­ве­дя, по­то­му что мед­ведь, по их мне­нию, все­ве­дущ и мо­жет убить их за ложь. Мысль эта слу­жит им фи­ло­софс­ким, хо­тя, нуж­но за­ме­тить, со­вер­шен­но из­лиш­ним, объясне­ни­ем це­ло­го ря­да слу­ча­ев. Ес­ли, нап­ри­мер, мед­ведь убьет охот­ни­ка, то это зна­чит, что охот­ник ког­да-ни­будь при­нес лож­ную клят­ву и на­ко­нец поп­ла­тил­ся за нее. Но те же ос­тя­ки, оси­лив и умерт­вив свое бо­жест­во, на­би­ва­ют его шку­ру се­ном или тол­ка­ют его, бьют, плю­ют на не­го и вся­чес­ки из­де­ва­ют­ся над уби­тым, по­ка не на­сы­тят сво­ей не­на­вис­ти и жаж­ды мес­ти, а за­тем уже выс­тав­ля­ют мед­вежье чу­че­ло в юр­те как пред­мет пок­ло­не­ния[147].

    Но слу­жит ли жи­вот­ное пред­ме­том культа как вмес­ти­ли­ще или воп­ло­ще­ние зак­лю­чен­ной в нем' бо­жест­вен­ной ду­ши или дру­го­го ка­ко­го-ли­бо бо­жест­ва или же оно са­мо яв­ля­ет­ся бо­жест­вом? Оба эти слу­чая под­хо­дят под вы­ше­из­ло­жен­ную об­щую те­орию культа фе­ти­шей и впол­не объясня­ют­ся ею. На ост­ро­вах Ти­хо­го оке­ана мы на­хо­дим при­ме­ры, ко­то­рые осо­бен­но яс­но по­ка­зы­ва­ют оба эти предс­тав­ле­ния в от­дельнос­ти и слив­ши­ми­ся меж­ду со­бой. Так, на ост­ро­вах Ге­ор­га не­ко­то­рых ца­пель, зи­мо­род­ков и дят­лов счи­та­ли свя­щен­ны­ми и кор­ми­ли жерт­вен­ным мя­сом из убеж­де­ния, что в этих пти­цах воп­ло­ще­ны бо­жест­ва, ко­то­рые в об­ра­зе их при­ле­та­ют есть при­не­сен­ную пи­щу и из­ре­ка­ют про­ри­ца­ния пос­редст­вом кри­ков. Тон­ган­цы ни­ког­да не уби­ва­ли не­ко­то­рых птиц, так же как и акул, ки­тов и пр., ви­дя в них свя­щен­ную обо­лоч­ку, в ко­то­рой бо­ги удос­та­ива­ли по­се­щать зем­лю, и при слу­чай­ных встре­чах с ки­том в мо­ре пред­ла­га­ли ему ду­шис­то­го мас­ла или ка­вы[148]. На ост­ро­вах Фид­жи не­ко­то­рые пти­цы, ры­бы, рас­те­ния и да­же не­ко­то­рые лю­ди зак­лю­ча­ли в се­бе, по об­ще­му убеж­де­нию, бо­гов или бы­ли тес­но свя­за­ны с ни­ми. Так, со­кол, ку­ри­ца, аку­ла и во­об­ще поч­ти вся­кие жи­вот­ные ста­но­ви­лись вмес­ти­ли­щем ка­ко­го-ни­будь бо­жест­ва, и по­чи­та­те­ли пос­лед­не­го не долж­ны бы­ли упот­реб­лять та­кое жи­вот­ное в пи­щу. Не­ко­то­рые от­ка­зы­ва­лись да­же есть че­ло­ве­чес­кое мя­со, по­то­му что вмес­ти­ли­щем их бо­га был че­ло­век. Нден­геи, уг­рю­мый и ма­ло­под­виж­ный вер­хов­ный бог, выб­рал сво­им оби­та­ли­щем змею. Каж­дый са­мо­анец имел осо­бое пок­ро­ви­тельству­ющее бо­жест­во («аиту»), при­ни­мав­шее об­раз ка­ко­го-ни­будь жи­вот­но­го - уг­ря, аку­лы, со­ба­ки, че­ре­па­хи и т. д. Все жи­вот­ные это­го ви­да ста­но­ви­лись его фе­ти­ша­ми, их нельзя бы­ло уби­вать или есть, за ма­лей­шую оби­ду, на­не­сен­ную им, бо­жест­во стро­го на­ка­зы­ва­ло прес­туп­ни­ка, вхо­дя в его те­ло и об­ра­зуя из пос­лед­не­го но­вое оби­та­ли­ще для се­бя, по­ка че­ло­век, на­ко­нец, уми­рал. «Атуа» но­во­зе­ланд­цев, сход­ный по име­ни с пре­ды­ду­щим бо­жест­вом, есть ду­ша ка­ко­го-ни­будь бо­жест­вен­но­го пред­ка и мо­жет яв­ляться в об­ра­зе жи­вот­но­го.

    На Су­мат­ре по­чес­ти, ока­зы­ва­емые ма­лай­ца­ми тиг­ру, и их обык­но­ве­ние восх­ва­лять его, ста­вя на не­го кап­кан, свя­за­ны с предс­тав­ле­ни­ем, что в тиг­рах жи­вут ду­ши умер­ших лю­дей. Один из са­мых лю­бо­пыт­ных при­ме­ров по­доб­но­го по­верья мы встре­ча­ем у се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев, ко­то­рые по­чи­та­ют жи­вот­ных, счи­та­ющих­ся це­леб­ны­ми. Они уби­ва­ют один эк­земп­ляр это­го ви­да, что­бы иметь у се­бя в до­ме его шку­ру, ко­то­рую чтут с то­го вре­ме­ни и от ко­то­рой ожи­да­ют по­мо­щи, как от фе­ти­ша. В Юж­ной Аф­ри­ке, как мы уже упо­ми­на­ли, зу­лу­сы по­ла­га­ют, что бо­жест­вен­ные те­ни пред­ков воп­ло­ще­ны в не­ко­то­рых ви­дах безв­ред­ных змей, и вследст­вие это­го при­ни­ма­ют пос­лед­них в сво­их до­мах с большим ува­же­ни­ем и уго­ща­ют по ме­ре сил. В За­пад­ной Аф­ри­ке ду­ши умер­ших лю­дей, по на­род­ным предс­тав­ле­ни­ям, все­ля­ют­ся в обезьян, жи­ву­щих вбли­зи клад­бищ.

    В фе­ти­шиз­ме свя­щен­ные и обо­жеств­ля­емые кро­ко­ди­лы, змеи, пти­цы, ле­ту­чие мы­ши, сло­ны, ги­ены, ле­опар­ды и т. д. в од­них слу­ча­ях выс­ту­па­ют как нас­то­ящее воп­ло­ще­ние или оли­цет­во­ре­ние ду­ха, в дру­гих же - они пос­вя­ще­ны ду­хам или сто­ят под осо­бым пок­ро­ви­тельством пос­лед­них.

    Едва ли мож­но най­ти в ка­ком-ли­бо мес­те зем­но­го ша­ра дру­гой бо­лее яр­кий при­мер культа змей как фе­ти­шей, ода­рен­ных вы­со­ки­ми ду­хов­ны­ми ка­чест­ва­ми, чем у нег­ров За­пад­ной и Юж­ной Аф­ри­ки: убить змею бы­ло бы неп­рос­ти­тельным прес­туп­ле­ни­ем. При­ве­дем опи­са­ние Бос­ма­ном пле­ме­ни уай­дах в Бе­нинс­ком царст­ве. Здесь выс­ши­ми бо­жест­ва­ми счи­та­лись змеи из­вест­ной по­ро­ды, ко­то­ры­ми ки­ше­ли се­ле­ния. Их ца­рем бы­ло гро­мад­ное чу­до­ви­ще, пре­вос­хо­див­шее их всех ве­ли­чи­ной и счи­тав­ше­еся как бы пра­ро­ди­те­лем их. Оно жи­ло в осо­бом жи­ли­ще близ вы­со­ко­го де­ре­ва и здесь при­ни­ма­ло царс­кие при­но­ше­ния съестных при­па­сов и на­пит­ков, до­маш­них жи­вот­ных, де­нег и тка­ней. По­чи­та­ние змей уко­ре­ни­лось так глу­бо­ко в серд­цах ту­зем­цев, что гол­ланд­цы вос­пользо­ва­лись им, что­бы очи­щать свои лав­ки от неп­ро­ше­ных гос­тей. Бос­ман го­во­рит: «Ког­да нам чем-ни­будь на­до­едят ту­зем­цы и мы же­ла­ем от них от­де­латься, нам сто­ит только за­го­во­рить дур­но о зме­ях. При пер­вом сло­ве нег­ры за­ты­ка­ют уши и бе­гут вон».

    У се­вер­ных пле­мен Си­би­ри Каст­рен на­шел объясне­ние от­ме­чен­но­го у но­ма­дов культа из­вест­ных жи­вот­ных: «Если ту­зем­цу уда­ет­ся за­доб­рить змею, мед­ве­дя, вол­ка, ле­бе­дя или дру­гих птиц и жи­вот­ных, то он по­лу­ча­ет на­деж­ных пок­ро­ви­те­лей, так как, по его убеж­де­нию, в них скры­ты мо­гу­щест­вен­ные ду­хи».

    На низ­ших сту­пе­нях культу­ры час­то встре­ча­ет­ся со­ци­альный инс­ти­тут из­вест­ный под име­нем то­те­миз­ма. Его зна­че­ние для ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва вы­явил Мак-Лен­нан, взгля­ды ко­то­ро­го на ран­ний то­те­мис­ти­чес­кий пе­ри­од в ис­то­рии об­щест­ва с то­го вре­ме­ни зна­чи­тельно вли­яли на умы. То­те­мис­ти­чес­кое пле­мя де­лит­ся на кла­ны. Чле­ны каж­до­го кла­на свя­за­ны меж­ду со­бой име­нем ка­ко­го-ни­будь жи­вот­но­го, рас­те­ния или пред­ме­та, но большей частью жи­вот­но­го. Этим име­нем они на­зы­ва­ют се­бя и да­же ве­дут свою мис­ти­чес­кую ро­дос­лов­ную от это­го жи­вот­но­го, рас­те­ния или пред­ме­та. Эти то­тем­ные кла­ны яв­ля­ют­ся эк­зо­гам­ны­ми[149], внут­ри кла­на бра­ки зап­ре­ще­ны, всту­па­ющие в брак долж­ны обя­за­тельно при­над­ле­жать к раз­ным кла­нам.

    У ал­гон­ки­нов Се­вер­ной Аме­ри­ки наз­ва­ние та­ких жи­вот­ных, как мед­ведь, волк, че­ре­па­ха, олень, кро­лик и т. д., слу­жат для обоз­на­че­ния кла­нов, на ко­то­рые раз­де­ле­но пле­мя. Кро­ме то­го, и каж­до­го от­дельно­го че­ло­ве­ка, при­над­ле­жа­ще­го к кла­ну, на­зы­ва­ют мед­ве­дем, вол­ком и т. д., и изоб­ра­же­ния этих су­ществ обоз­на­ча­ют клан в мест­ном об­раз­ном письме. Жи­вот­ное - пок­ро­ви­тель це­ло­го кла­на у од­жиб­ве на­зы­ва­ет­ся ото­тем, и это сло­во, из­ме­нен­ное в «то­тем», сде­ла­лось у эт­но­ло­гов тер­ми­ном для обоз­на­че­ния по­доб­ных предс­тав­ле­ний во всем ми­ре, а са­ма сис­те­ма та­ко­го раз­де­ле­ния пле­мен по­лу­чи­ла наз­ва­ние то­те­миз­ма.

    Джон Лонг, ку­пец и пе­ре­вод­чик, ко­то­рый при­вез в 1791 г. сло­во «то­тем» в Ев­ро­пу, ве­ро­ят­но, не по­нял его зна­че­ния в ту­зем­ных обы­ча­ях, ка­са­ющих­ся бра­ка и кла­но­вых от­но­ше­ний. Он, оче­вид­но, спу­тал то­те­ми­чес­кое жи­вот­ное кла­на с жи­вот­ным-пок­ро­ви­те­лем или за­щит­ни­ком от­дельно­го охот­ни­ка, предс­тав­ляв­шим его «ма­ни­ту», или «ле­карст­во». Да­же ког­да се­ве­ро­аме­ри­канс­кие то­те­ми­чес­кие кла­ны ста­ли бо­лее по­нят­ны­ми как со­ци­альные уч­реж­де­ния, ре­гу­ли­ру­ющие брак, все же по­ня­тие ду­ха-пок­ро­ви­те­ля ос­та­ва­лось свя­зан­ным с по­ня­ти­ем «то­тем». Сэр Джон, Грей, знав­ший аме­ри­канс­кие то­те­ми­чес­кие кла­ны по «Аме­ри­канс­кой ар­хе­оло­гии», сос­та­вил в 1841 г. спи­сок эк­зо­гам­ных кла­нов За­пад­ной Авст­ра­лии и при­вел мне­ние, час­то выс­ка­зы­ва­емое ту­зем­ца­ми о про­ис­хож­де­нии наз­ва­ний этих кла­нов. Они яко­бы про­ис­хо­дят от ка­ко­го-ни­будь жи­вот­но­го или рас­те­ния, весьма расп­рост­ра­нен­но­го в рай­оне, где оби­та­ет род. Та­ким об­ра­зом, имя это­го жи­вот­но­го или рас­те­ния при­ла­га­ет­ся и к ро­ду.

    Это, по всей ви­ди­мос­ти, цен­ное сви­де­тельство. Од­на­ко Грей был, оче­вид­но, вве­ден в заб­луж­де­ние ут­верж­де­ни­ем Джо­на Лон­га, ко­то­рое он ци­ти­ру­ет, и сам впал в ту же ошиб­ку, сме­шав пле­мен­ное имя и пок­ро­ви­те­ля в ви­де жи­вот­но­го или рас­те­ния, ко­то­ро­го он счи­тал пле­мен­ным то­те­мом. Авст­ра­лий­цы на­зы­ва­ли его «ко­бонг»[150].Упот­реб­ле­ние в цен­ном соб­ра­нии све­де­ний о то­те­миз­ме, а имен­но в тру­де Фрей­зе­ра «То­те­мизм», внут­рен­не про­ти­во­ре­чи­во­го тер­ми­на «инди­ви­ду­альный то­тем», к со­жа­ле­нию, спо­собст­во­ва­ло зак­реп­ле­нию этой пу­та­ни­цы[151]. При те­пе­реш­нем сос­то­янии проб­ле­мы то­те­миз­ма бы­ло бы преж­дев­ре­мен­но под­роб­но об­суж­дать ее раз­ви­тие и зна­че­ние. Мож­но, од­на­ко, упо­мя­нуть о наб­лю­де­ни­ях, ко­то­рые, по­жа­луй, отк­ры­ва­ют в этой проб­ле­ме но­вую грань, а имен­но о пря­мой свя­зи то­те­миз­ма с пе­ре­воп­ло­ще­ни­ем душ.

    В Ме­ла­не­зии лю­ди уве­ре­ны, что пос­ле смер­ти они по­явят­ся, нап­ри­мер, в ви­де акул или ба­на­нов. Здесь род вы­ра­жа­ет соз­на­ние сво­его родст­ва с жи­вот­ны­ми и рас­те­ни­ями в со­вер­шен­но ре­альных дей­ст­ви­ях, нап­ри­мер при­карм­ли­вая акул или воз­дер­жи­ва­ясь от упот­реб­ле­ния в пи­щу ба­на­нов. Не ли­ше­но ос­но­ва­ния ука­за­ние Код­ринг­то­на, что эти слу­чаи бро­са­ют свет на про­ис­хож­де­ние то­те­миз­ма. Ис­сле­до­ва­ния Спен­се­ра и Гил­ле­на, про­ве­ден­ные с пе­дан­тич­ной тща­тельностью в поч­ти нет­ро­ну­том угол­ке Цент­ральной Авст­ра­лии, по­ка­за­ли, что то­те­мизм у пле­ме­ни арун­та яв­ля­ет­ся не только средст­вом уре­гу­ли­ро­ва­ния межк­ла­но­вых бра­ков, но и инс­ти­ту­том, ос­но­ван­ным на ту­зем­ной те­ории, сог­лас­но ко­то­рой ро­до­на­чальни­ки пле­ме­ни про­изош­ли от пред­ков, быв­ших по­лу­людьми-по­лу­жи­вот­ны­ми или по­лу­рас­те­ни­ями. Эти пред­ки жи­ли во вре­ме­на ал­че­ра[152], и ду­ши их еще воз­рож­да­ют­ся во вся­ком но­вом по­ко­ле­нии лю­дей. Это тща­тельное и точ­ное ис­сле­до­ва­ние мо­жет явиться ис­ход­ной точ­кой для дальней­ше­го изу­че­ния.

    В нас­то­ящее вре­мя глав­ней­шим фак­том, ка­са­ющим­ся то­те­миз­ма, яв­ля­ет­ся ус­та­нов­ле­ние его ис­то­ри­чес­ко­го зна­че­ния, вы­ра­зив­ше­го­ся в ши­ро­чай­шем ге­ог­ра­фи­чес­ком расп­рост­ра­не­нии. Уже от­ме­че­но на­ли­чие его в Се­вер­ной Аме­ри­ке и Авст­ра­лии. Он су­щест­ву­ет во всей лес­ной об­лас­ти в Юж­ной Аме­ри­ке - от Гви­аны до Па­та­го­нии. К се­ве­ру от Авст­ра­лии то­те­мис­ти­чес­кие предс­тав­ле­ния мож­но об­на­ру­жить у на­име­нее раз­ви­тых ма­лай­ских пле­мен, ко­то­рые, нес­мот­ря на иност­ран­ное вли­яние, до сих пор сох­ра­ня­ют ос­тат­ки то­те­мис­ти­чес­кой сис­те­мы, по­хо­жей на сис­те­му аме­ри­канс­ких пле­мен. Да­лее мы по­па­да­ем к гор­ным пле­ме­нам Ин­дии, как, нап­ри­мер, ора­он и мун­да, у ко­то­рых кла­ны име­ну­ют­ся уг­рем, яст­ре­бом, со­ко­лом, цап­лей и т. д., при­чем зап­ре­ще­но уби­вать или есть этих жи­вот­ных и птиц. К се­ве­ру от Ги­ма­ла­ев то­те­мизм об­на­ру­жен у мон­го­ло­ид­ных пле­мен, нап­ри­мер у яку­тов, с их брач­ны­ми то­тем­ны­ми кла­на­ми ле­бе­дя, во­ро­на и т. д. В Аф­ри­ке то­те­мизм наб­лю­да­ет­ся от рай­она про­жи­ва­ния бан­ту до за­пад­но­го по­бе­режья. Нап­ри­мер, бе­чу­аны де­лят­ся на кла­ны: ба­ку­ена - кро­ко­ди­ла, бат­ла­пи - ры­бы, ба­ла­ун­га - льва, ба­мо­ра­ра - ди­ко­го ви­ног­ра­да. Че­ло­век не ест мя­са сво­его то­тем­но­го жи­вот­но­го и не но­сит его шку­ры, а ес­ли он при­нуж­ден убить, нап­ри­мер, льва при са­мо­за­щи­те, то всег­да про­сит про­ще­ния у уби­то­го и со­вер­ша­ет об­ряд очи­ще­ния пос­ле та­ко­го свя­то­татст­ва.

    Эти нес­колько при­ме­ров ил­люст­ри­ру­ют об­щее по­ло­же­ние, сог­лас­но ко­то­ро­му то­те­мизм в его раз­вер­ну­той фор­ме от­но­сит­ся к ди­карс­ко­му и ран­не­вар­варс­ко­му эта­пам культу­ры. В ци­ви­ли­зо­ван­ном же об­щест­ве сох­ра­ни­лись лишь ос­тат­ки, или пе­ре­жит­ки, его. Лю­бо­пыт­но, что в Ев­ро­пе не бы­ло най­де­но или от­ме­че­но ни од­но­го дос­то­вер­но­го слу­чая то­те­миз­ма, хо­тя пос­лед­ний встре­ча­ет­ся во всех дру­гих час­тях све­та.

    Три фор­мы культа жи­вот­ных, опи­сан­ные на­ми, а имен­но не­пос­редст­вен­ное пок­ло­не­ние жи­вот­ным, кос­вен­ное пок­ло­не­ние им как фе­ти­шам, в ко­то­рых про­яв­ля­ет­ся бо­жест­во, и, на­ко­нец, пок­ло­не­ние то­те­му, или воп­ло­ще­нию пред­ков дан­но­го пле­ме­ни, без сом­не­ния, объясня­ют в зна­чи­тельной сте­пе­ни яв­ле­ния зо­олат­рии у при­ми­тив­ных об­ществ, в осо­бен­нос­ти ес­ли оце­ни­вать долж­ным об­ра­зом вли­яние ми­фа и сим­во­ла. Нес­мот­ря на не­дос­та­точ­ную изу­чен­ность и слож­ность пред­ме­та, об­зор культа жи­вот­ных в це­лом подт­верж­да­ет мне­ние эт­ног­ра­фа о его мес­те в ис­то­рии ци­ви­ли­за­ции. Ес­ли мы от про­яв­ле­ний это­го культа у ме­нее об­ра­зо­ван­ных на­ро­дов пе­рей­дем к фор­мам, в ко­то­рых он су­щест­во­вал у на­ро­дов, раз­вив­ших­ся до сте­пе­ни на­ци­ональной ор­га­ни­за­ции с ут­вер­див­шей­ся ре­ли­ги­ей, то мы най­дем удов­лет­во­ри­тельное объясне­ние этих но­вых его форм в те­ории раз­ви­тия и пе­ре­жит­ков. Идеи, по­лу­чив­шие пер­во­на­чальное раз­ви­тие в ре­ли­гии ди­ка­рей, частью расп­рост­ра­ни­лись и ук­ре­пи­лись в сво­ей пер­во­быт­ной фор­ме, частью же ви­до­из­ме­ни­лись, прис­по­соб­ля­ясь к бо­лее раз­ви­тым предс­тав­ле­ни­ям, или, на­ко­нец, при­ня­ли ха­рак­тер свя­щен­ных та­инств, что­бы най­ти убе­жи­ще про­тив на­пад­ков ра­зу­ма.

    Древний Еги­пет был стра­ной свя­щен­ных ко­шек, ша­ка­лов и яст­ре­бов - му­мии этих жи­вот­ных хра­нят­ся у нас и до сих пор, - но мо­ти­вы их обо­гот­во­ре­ния бы­ли пред­ме­том слиш­ком свя­щен­ным, что­бы отец ис­то­рии ре­шил­ся кос­нуться их. Еги­петс­кий культ жи­вот­ных, по-ви­ди­мо­му, дво­яко об­на­ру­жи­ва­ет сле­ды сво­его ди­ко­го про­ис­хож­де­ния, ле­жа­ще­го за пре­де­ла­ми от­да­лен­ной древ­нос­ти пи­ра­мид. Труд­но най­ти луч­шие при­ме­ры бо­жеств, пок­ро­ви­тельству­ющих осо­бым свя­щен­ным жи­вот­ным, воп­ло­щен­ных в те­ла жи­вот­ных или изоб­ра­жа­емых под ви­дом жи­вот­ных, чем в Егип­те. Здесь пе­ред на­ми бычья ди­нас­тия Апи­са, свя­щен­ные яст­ре­бы, со­дер­жав­ши­еся в клет­ках в хра­ме Го­ра, Тот с его со­ба­ко­го­ло­вым спут­ни­ком и иби­сом, Ха­тор с на­руж­ностью ко­ро­вы, Се­бек в об­ли­ке кро­ко­ди­ла[153]. Да­лее, мест­ный ха­рак­тер мно­гих свя­щен­ных жи­вот­ных, ко­то­рые бы­ли пред­ме­та­ми культа в из­вест­ных но­мах, тог­да как в дру­гих их мог­ли без­на­ка­зан­но уби­вать и есть, как нельзя луч­ше под­хо­дит к ти­пу фе­ти­шей от­дельных пле­мен и обо­гот­во­ря­емых то­те­мов, о ко­то­рых го­во­рит Мак-Лен­нан. Ука­жем для при­ме­ра на на­се­ле­ние Ок­си­рин­ха, обо­жеств­ляв­шее и ща­див­шее ры­бу ок­си­ринх, или на на­се­ле­ние Ла­то­по­ли­са, обо­жеств­ляв­шее ры­бу ла­тос. В Апол­ли­но­по­ли­се на­се­ле­ние не­на­ви­де­ло кро­ко­ди­лов и пользо­ва­лось вся­ким слу­ча­ем, что­бы уби­вать их, а жи­те­ли Ар­си­но­ита от­карм­ли­ва­ли гу­сей и рыб для этих свя­щен­ных прес­мы­ка­ющих­ся, ук­ра­ша­ли их оже­рельями и брас­ле­та­ми, а пос­ле смер­ти прев­ра­ща­ли в му­мии.

    В на­ше вре­мя на­ибо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ные лю­ди, ко­то­рые по­чи­та­ют жи­вот­ных, - брах­ма­нис­ты. У них до сих пор еще мож­но най­ти со­вер­шен­но яс­ные при­ме­ты культа как свя­щен­ных жи­вот­ных, так и бо­жеств, воп­ло­щен­ных в жи­вот­ных, но­ся­щих их об­раз или изб­рав­ших их сво­им сим­во­лом. Свя­щен­ную ко­ро­ву не только ща­дят, но и ви­дят в ней бо­жест­во, в честь ко­то­ро­го еже­год­но со­вер­ша­ют­ся осо­бые празд­нест­ва и ко­то­ро­му бла­го­чес­ти­вый ин­дус ежед­нев­но кла­ня­ет­ся и мо­лит­ся, при­но­ся све­жую тра­ву и цве­ты. Ха­ну­ман, бог-обезьяна, име­ет свои хра­мы и сво­их идо­лов; в нем воп­ло­щен Ши­ва, по­доб­но то­му как воп­ло­ще­ни­ем Дур­ги счи­та­ет­ся ша­кал. У муд­ро­го Га­не­ши сло­новья го­ло­ва, бо­жест­вен­ный царь птиц Га­ру­да слу­жит вмес­ти­ли­щем Виш­ну[154]. Виш­ну, кро­ме то­го, в не­ко­то­рых ле­ген­дах о его воп­ло­ще­ни­ях (ава­та­рах), ко­то­рые сто­ят на од­ном уров­не с ми­фа­ми ин­дей­цев и име­ют столь стран­ное сходст­во с ни­ми, выс­ту­па­ет в об­ра­зе ры­бы, ка­ба­на и че­ре­пах. Предс­тав­ле­ния, ле­жа­щие в ос­но­ве ин­ду­истс­ко­го культа свя­щен­ных жи­вот­ных, до­вольно наг­ляд­но вы­ра­же­ны в рас­ска­зе об ин­ду­се, ко­то­рый при ви­де изоб­ра­же­ния свя­тых еван­ге­лис­тов Мат­фея, Мар­ка, Лу­ки и Ио­ан­на вмес­те с их ан­ге­лом, львом, тельцом и ор­лом приз­нал пос­лед­них «ава­та­ра­ми» че­ты­рех еван­ге­лис­тов.

    Некоторые из са­мых ин­те­рес­ных слу­ча­ев пе­ре­жит­ков культа жи­вот­ных при­над­ле­жат к той ка­те­го­рии, из ко­то­рой мы уже за­имст­во­ва­ли на­ибо­лее по­ра­зи­тельные при­ме­ры. На обо­жеств­ле­ние змей, к нес­частью, уже мно­го лет то­му на­зад об­ра­ти­ли вни­ма­ние пи­са­те­ли, ко­то­рые свя­за­ли его с тем­ны­ми фи­ло­софс­ки­ми уче­ни­ями, та­инст­ва­ми дру­идов[155] и все­воз­мож­ной бес­смыс­ли­цей, вследст­вие че­го те­перь здра­во­мыс­ля­щие уче­ные не мо­гут без ужа­са слы­шать об офи­олат­рии[156]. Меж­ду тем этот культ сам по се­бе предс­тав­ля­ет дос­той­ный вни­ма­ния и по­учи­тельный пред­мет ис­сле­до­ва­ния, в осо­бен­нос­ти из-за сво­его ши­ро­ко­го расп­рост­ра­не­ния в ми­фо­ло­гии и ре­ли­гии. У ма­ло­культур­ных пле­мен, нап­ри­мер у ин­дей­цев, мы встре­ча­ем по­чи­та­ние гре­му­чей змеи, пра­де­да и ца­ря всех змей, как бо­жест­вен­но­го пок­ро­ви­те­ля, мо­гу­ще­го пос­лать по­пут­ный ве­тер или бу­рю. У пе­ру­анс­ких пле­мен до при­ня­тия ре­ли­гии ин­ков су­щест­во­ва­ло обо­жеств­ле­ние больших змей. Один из ста­рин­ных пи­са­те­лей го­во­рит: «Они обо­жеств­ля­ют дьяво­ла, ког­да он яв­ля­ет­ся им в об­ра­зе ка­ко­го-ни­будь жи­вот­но­го или змеи и го­во­рит с ни­ми». Мы мо­жем прос­ле­дить по­чи­та­ние змей в клас­си­чес­кие и вар­варс­кие вре­ме­на в Ев­ро­пе. Большая змея за­щи­ща­ла афинс­кую ци­та­дель и по­лу­ча­ла еже­ме­сяч­но ме­до­вые пи­ро­ги. Римс­кий мест­ный ге­ний так­же яв­лял­ся в об­ра­зе змеи. По­чи­та­ние змей и обы­чай кор­мить до­маш­них змей су­щест­во­вал не­ког­да у древ­них прус­сов. В Лом­бар­дии обо­жеств­ля­ли зо­ло­тую ехид­ну, по­ка Бар­бат не ов­ла­дел ею и мест­ные юве­ли­ры не прев­ра­ти­ли ее в свя­щен­ные ча­ши. До сих пор еще в на­ших сказ­ках для де­тей не за­бы­та змея, ко­то­рая при­хо­дит в зо­ло­той ко­ро­не и пьет мо­ло­ко из детс­кой чаш­ки, а так­же ред­ко по­ка­зы­ва­юща­яся до­маш­няя змея, ко­то­рая лю­бит де­тей и ко­ров и да­ет знать о близ­кой смер­ти в семье.

    Наконец, па­ра до­маш­них змей, жизнь и смерть ко­то­рых име­ют мис­ти­чес­кую связь с судьба­ми хо­зя­ина и хо­зяй­ки до­ма. Обо­жеств­ле­ние змей, и при­том на­ибо­лее не­пос­редст­вен­ное, яр­ко вы­ра­же­но в ту­зем­ных ре­ли­ги­ях Юж­ной Азии. Оно, по-ви­ди­мо­му, иг­ра­ло не­ма­ло­важ­ную роль в древ­нем ин­дус­ском буд­диз­ме, по­то­му что скульптур­ные ук­ра­ше­ния Сан­чи изоб­ра­жа­ют тол­пу зме­епок­лон­ни­ков, пок­ло­ня­ющих­ся пя­тиг­ла­во­му зме­ино­му бо­жест­ву в его хра­ме. Лю­ди эти изоб­ра­же­ны со зме­ями, вы­хо­дя­щи­ми из их плеч, а их рад­жа ук­ра­шен пя­тиг­ла­вым зме­ем, под­ни­ма­ющим­ся в ви­де шап­ки над его го­ло­вой. Здесь, кро­ме то­го, то­те­мизм стал­ки­ва­ет­ся с офи­олат­ри­ей. Санск­ритс­кое наз­ва­ние змеи «на­га» пе­ре­хо­дит на ее пок­лон­ни­ков, и, та­ким об­ра­зом, ис­тол­ко­ва­ние ми­фа долж­но при­дать ра­зум­ный смысл ле­ген­дам о зме­иных пле­ме­нах, ко­то­рые ока­зы­ва­ют­ся прос­то зме­епок­лон­ни­ка­ми, пле­ме­на­ми, по­лу­чив­ши­ми от свя­щен­но­го прес­мы­ка­юще­го­ся как свое имя - на­га, так и мни­мую ро­дос­лов­ную. Эти на­гас­ские пле­ме­на Юж­ной Азии, с од­ной сто­ро­ны, ана­ло­гич­ны зме­иным ин­дей­цам в Аме­ри­ке, а с дру­гой - офи­оге­нам, или зме­иным пле­ме­нам Тро­ада. Пос­лед­ние счи­та­ли се­бя по­том­ка­ми древ­не­го ге­роя, прев­ра­щен­но­го в змею, и родст­вен­ни­ка­ми ехидн, от уку­са ко­то­рых ле­чи­ли при­кос­но­ве­ни­ем. Змеи за­ни­ма­ют вид­ное мес­то в ре­ли­ги­ях ми­ра как воп­ло­ще­ния, вмес­ти­ли­ща или сим­во­лы вы­со­ких бо­жеств. Та­ко­вы бы­ли гре­му­чая змея, ко­то­рой пок­ло­ня­лись нат­че­зы в хра­ме Солн­ца, и змея, при­над­ле­жав­шая бо­жест­ву ац­те­ков, Ке­цаль­ко­ат­лю[157]. Змеи до сих пор слу­жат пред­ме­та­ми пок­ло­не­ния у нег­ров Не­вольничьего Бе­ре­га, но не са­ми по се­бе, а из-за воп­ло­щен­но­го в них бо­жест­ва. Змею дер­жа­ли и по­или мо­ло­ком в хра­ме древ­не­го сла­вянс­ко­го бо­га Пот­рим­п­са[158]. Змея слу­жи­ла сим­во­лом бо­га-це­ли­те­ля Аск­ле­пия, ко­то­рый жил или про­яв­лял се­бя в гро­мад­ных руч­ных зме­ях, со­дер­жав­ших­ся в пос­вя­щен­ных ему хра­мах. На­ко­нец, фи­ни­кий­ская змея со сво­им хвос­том во рту, сим­вол ми­ра и не­бес­но­го бо­га Та­а­ута, в сво­ем пер­во­на­чальном зна­че­нии предс­тав­ля­ла, ве­ро­ят­но, ми­фи­чес­кую ми­ро­вую змею, по­доб­но скан­ди­навс­ко­му змею Мад­гар­ду, и только в позд­ней­ших ве­ках прев­ра­ти­лась в эмб­ле­му веч­нос­ти. Ед­ва ли мож­но счи­тать до­ка­зан­ным, что ди­кие на­ро­ды, в сво­ем мис­ти­чес­ком взгля­де на змей, са­мос­то­ятельно вы­ра­бо­та­ли столь зна­ко­мое нам оли­цет­во­ре­ние зла в об­ра­зе змеи. В древ­ние вре­ме­на та­кой ха­рак­тер име­ло, воз­мож­но, чу­до­ви­ще, изоб­ра­же­ние ко­то­ро­го столь час­то встре­ча­ет­ся на гро­бах му­мий, - змей-Апо­фис еги­петс­ко­го Аида. Не­сом­нен­но, та­кие же Свой­ст­ва еле- ду­ет при­пи­сать зло­му змею пос­ле­до­ва­те­лей Зо­ро­аст­ра - Аз­ги-Да­га­ке, изоб­ра­же­ние ко­то­ро­го име­ет столь по­ра­зи­тельное сходст­во с се­ми­ти­чес­ким зме­ем, быть мо­жет и ис­то­ри­чес­ки свя­зан­ным с ним.

    Слияние древ­них об­ря­дов офи­олат­рии с мис­ти­чес­ки­ми предс­тав­ле­ни­ями гнос­ти­циз­ма про­яв­ля­ет­ся в культе, ко­то­рый, ес­ли ве­рить пре­да­нию, по­лух­рис­ти­анс­кая сек­та офи­тов пос­вя­ща­ла руч­ным зме­ям. Змей этих вы­зы­ва­ли из их убе­жищ, да­ва­ли им об­виться вок­руг свя­щен­но­го хле­ба и пок­ло­ня­лись им как предс­та­ви­те­лям ве­ли­ко­го не­бес­но­го ца­ря, ко­то­рый в на­ча­ле ми­ра дал муж­чи­не и жен­щи­не поз­на­ние тайн. Та­ким об­ра­зом, мы на­хо­дим в по­чи­та­нии жи­вот­ных са­мые край­ние ти­пы ре­ли­ги­оз­но­го пок­ло­не­ния во­об­ще, от са­мо­го по­ло­жи­тельно­го ре­ализ­ма до са­мо­го ту­ман­но­го мис­ти­циз­ма.

    При изу­че­нии ани­мис­ти­чес­ких докт­рин на­ше вни­ма­ние бы­ло до сих пор об­ра­ще­но пре­иму­щест­вен­но на мел­ких ду­хов, де­ятельность ко­то­рых ка­са­ет­ся бо­лее близ­ких и не­пос­редст­вен­ных ин­те­ре­сов жиз­ни че­ло­ве­ка и ок­ру­жа­ющей его сре­ды. Об­ра­ща­ясь за­тем к бо­жест­вен­ным су­щест­вам, име­ющим бо­лее ши­ро­кий круг дей­ст­вий, мы лег­че все­го со­вер­шим этот пе­ре­ход с по­мощью не­ко­то­рой спе­ци­альной груп­пы по­ня­тий. Мет­кое за­ме­ча­ние Огюс­та Кон­та об­ра­ща­ет на­ше вни­ма­ние на край­не важ­ный про­цесс те­оло­ги­чес­кой мыс­ли, ко­то­рый мы долж­ны пос­та­раться предс­та­вить се­бе с воз­мож­ной яс­ностью.

    В сво­ем «Кур­се по­зи­тив­ной фи­ло­со­фии» Конт от­ли­ча­ет бо­гов в собст­вен­ном смыс­ле по их об­ще­му и отв­ле­чен­но­му ха­рак­те­ру от чис­тых фе­ти­шей (т. е. оду­шев­лен­ных пред­ме­тов). Скром­ный фе­тиш уп­рав­ля­ет только од­ним пред­ме­том, с ко­то­рым он не­раз­лу­чен, меж­ду тем как бо­ги уп­рав­ля­ют це­лым ря­дом яв­ле­ний од­нов­ре­мен­но, в раз­лич­ных те­лах. Ког­да, про­дол­жа­ет Конт, сход­ное про­из­рас­та­ние раз­лич­ных ду­бов в ле­су по­ве­ло к те­оло­ги­чес­ко­му обоб­ще­нию оди­на­ко­вых для них яв­ле­ний, отв­ле­чен­ное су­щест­во, об­ра­зо­вав­ше­еся та­ким об­ра­зом, ста­ло уже не фе­ти­шем од­но­го ка­ко­го-ни­будь де­ре­ва, но бо­жест­вом це­ло­го ле­са. Здесь яс­но ви­ден пе­ре­ход от фе­ти­шиз­ма к по­ли­те­из­му[159], ко­то­рый обус­лов­лен не­из­беж­ным пре­об­ла­да­ни­ем ви­до­вых по­ня­тий над ин­ди­ви­ду­альны­ми.

    Это за­ме­ча­ние Кон­та мо­жет быть не­пос­редст­вен­но при­ме­не­но к раз­ря­ду бо­жест­вен­ных су­ществ, ко­то­рых впол­не умест­но наз­вать «ви­до­вы­ми бо­жест­ва­ми». Гру­бые по­пыт­ки вар­варс­кой те­оло­гии объяснить од­но­об­ра­зие об­шир­но­го клас­са пред­ме­тов воз­ве­де­ни­ем ин­ди­ви­ду­альных по­ня­тий к ви­до­вым край­не ин­те­рес­ны для изу­че­ния. Что­бы объяснить то, что мы во­об­ще на­зы­ва­ем ви­дом, ди­ка­ри от­нес­ли бы его про­ис­хож­де­ние к об­ще­му пра­ро­ди­те­лю, или к ко­рен­но­му ар­хе­ти­пу[160], или к ви­до­во­му бо­жест­ву, или же свя­за­ли бы вмес­те эти по­ня­тия. Для та­ких умо­зак­лю­че­ний раз­де­ле­ние рас­те­ний и жи­вот­ных на клас­сы предс­тав­ля­ло, быть мо­жет, од­ну из са­мых ран­них и лег­ких за­дач. Од­но­об­ра­зие каж­до­го раз­ря­да не только ука­зы­ва­ло на об­щее про­ис­хож­де­ние, но и на­во­ди­ло на мысль, что су­щест­ва, столь ли­шен­ные ин­ди­ви­ду­альнос­ти и об­ла­да­ющие свой­ст­ва­ми, ко­то­рые как бы от­ме­ре­ны по од­ной об­щей мер­ке, не мо­гут быть са­мос­то­ятельны­ми, сво­бод­ны­ми де­яте­ля­ми, а только ко­пи­ями с об­ще­го ори­ги­на­ла.

    Так, в По­ли­не­зии, как мы уже го­во­ри­ли, не­ко­то­рые ви­ды жи­вот­ных при­ни­ма­лись за воп­ло­ще­ние из­вест­ных бо­жеств. У са­мо­ан­цев воп­рос об ин­ди­ви­ду­альнос­ти по­доб­ных су­ществ был под­нят и ре­шен впол­не по­ло­жи­тельно. Ес­ли, нап­ри­мер, бог се­ле­ния имел обык­но­ве­ние яв­ляться в об­ра­зе со­вы и кто-ни­будь из его пок­лон­ни­ков на­хо­дил у ок­ра­ины до­ро­ги мерт­вую со­ву, то он дол­жен был, оп­ла­кав кон­чи­ну свя­щен­ной пти­цы, по­хо­ро­нить ее с по­чес­тя­ми. Из это­го вов­се не сле­до­ва­ло, что сам бог умер, по­то­му что он воп­ло­щен во всех жи­ву­щих со­вах. По опи­са­нию па­те­ра Дже­ро­ни­мо Бос­ка­на, предс­тав­ле­ния пле­ме­ни акаг­че­мем в Верх­ней Ка­ли­фор­нии яв­ля­ют со­бой лю­бо­пыт­ную па­рал­лель с предс­тав­ле­ни­ями са­мо­ан­цев. Это пле­мя обо­жеств­ля­ло большую пти­цу, по-ви­ди­мо­му ор­ла или кор­шу­на. Еже­год­но в сельских хра­мах од­ну та­кую пти­цу тор­жест­вен­но уби­ва­ли, без про­ли­тия кро­ви, и сжи­га­ли ее те­ло. При этом ту­зем­цы твер­до ве­ри­ли, что они еже­год­но при­но­сят в жерт­ву од­ну и ту же пти­цу и, кро­ме то­го, имен­но ее уби­ва­ют во всех се­ле­ни­ях.

    В сре­де срав­ни­тельно ци­ви­ли­зо­ван­ных пе­ру­ан­цев Акос­та на­шел дру­гое уче­ние о не­бес­ных ар­хе­ти­пах. Го­во­ря о звезд­ных бо­жест­вах, он за­ме­ча­ет, что пас­ту­хи пок­ло­ня­лись не­кой звез­де, по име­ни ов­ца. Дру­гая, но­сив­шая имя тигр, за­щи­ща­ла их от на­па­де­ний тиг­ров и т. д. «Во­об­ще они по­ла­га­ли, что все зве­ри и пти­цы, жи­ву­щие на зем­ле, име­ли свой пер­во­об­раз на не­бе, от ко­то­ро­го за­ви­се­ло их разм­но­же­ние и проц­ве­та­ние, и объясня­ли та­ким об­ра­зом су­щест­во­ва­ние раз­лич­ных звезд, на­зы­ва­емых Ча­ка­на, То­па­тор­ка, Ма­ма­на, Миц­ко, Ми­ки­ки­раи и пр., приб­ли­жа­ясь тем са­мым в не­ко­то­рой сте­пе­ни к уче­нию Пла­то­на об иде­ях».

    Североамериканских ин­дей­цев так­же за­ни­мал воп­рос об об­щих пред­ках, или бо­жест­вах ви­дов. Один из мис­си­оне­ров из­ла­га­ет их предс­тав­ле­ния в том ви­де, как он на­шел их в 1634 г.: «Они го­во­рят, кро­ме то­го, что все жи­вот­ные каж­до­го ви­да име­ют стар­ше­го бра­та, ко­то­рый слу­жит как бы на­ча­лом и кор­нем всех дру­гих осо­бей; этот стар­ший брат уди­ви­тельно си­лен и ве­лик. Стар­ший брат боб­ров, го­во­ри­ли они мне, мо­жет быть ве­ли­чи­ной с на­шу хи­жи­ну». Дру­гое ста­рин­ное со­чи­не­ние го­во­рит, что у них каж­дый вид жи­вот­ных име­ет свой ар­хе­тип, или пер­во­об­раз, в стра­не душ. Там на­хо­дит­ся, нап­ри­мер, «ма­ни­ту», или ар­хе­тип, всех бы­ков, ко­то­рый оду­шев­ля­ет всех жи­вот­ных это­го ви­да. Об­ра­ща­ет на се­бя вни­ма­ние сов­па­де­ние по­доб­ных воз­зре­ний с иде­ями дру­гой от­да­лен­ной на­род­нос­ти: на Бу­яне, рай­ском ост­ро­ве рус­ско­го ми­фа, жи­вет Змея, ста­рей­шая из всех змей, ве­щий Во­рон, стар­ший брат всех во­ро­нов, Пти­ца, са­мая большая и ста­рая из всех птиц, с же­лез­ным клю­вом и мед­ны­ми ког­тя­ми, и Пче­ли­ная мат­ка, ста­рей­шая из пчел. В срав­ни­тельно но­вом опи­са­нии иро­ке­зов у Мор­га­на го­во­рит­ся об их ве­ре в ду­ха каж­до­го ви­да де­ревьев и рас­те­ний, нап­ри­мер ду­ба, бо­ли­го­ло­ва, кле­на, брус­ни­ки, ма­ли­ны, мя­ты, та­ба­ка.

    Учение о ви­до­вых бо­жест­вах ниг­де, быть мо­жет, не из­ло­же­но бо­лее оп­ре­де­лен­но, чем у Каст­ре­на, в его «Финс­кой ми­фо­ло­гии». В его опи­са­нии пок­ло­не­ния при­ро­де в Си­би­ри низ­шие фор­мы ре­ли­ги­оз­ных предс­тав­ле­ний при­над­ле­жат са­мо­едам. В их не­пос­редст­вен­ном пок­ло­не­нии пред­ме­там при­ро­ды от­ра­жа­ет­ся, воз­мож­но, пер­во­на­чальное ре­ли­ги­оз­ное сос­то­яние всей ту­ранс­кой груп­пы на­ро­дов. У бо­лее культур­ных фин­нов каж­дый пред­мет в при­ро­де имел бо­жест­во-пок­ро­ви­те­ля, или ге­ния, су­щест­во, ко­то­рое бы­ло его твор­цом и сох­ра­ня­ло нав­сег­да тес­ную связь с ним. Од­на­ко эти бо­жест­ва, или ге­нии, не бы­ли свя­за­ны с каж­дым брен­ным пред­ме­том в от­дельнос­ти. Они бы­ли сво­бод­ны­ми лич­ны­ми су­щест­ва­ми, об­ла­дав­ши­ми дви­же­ни­ем, фор­мой, те­лом и ду­шой. Жизнь их ни­ма­ло не за­ви­се­ла от. жиз­ни то­го или дру­го­го пред­ме­та, по­то­му что хо­тя в при­ро­де и не бы­ва­ет ве­щи, не име­ющей сво­его ду­ха-хра­ни­те­ля, но этот дух расп­рост­ра­ня­ет­ся на всю при­ро­ду или на весь вид. Каж­дый ясень, каж­дый ка­мень или дом имел сво­его осо­бо­го ге­ния, или «хал­тиа», но эти бо­жест­ва бы­ли свя­за­ны и с дру­ги­ми ясе­ня­ми, кам­ня­ми и до­ма­ми, и ес­ли од­на особь по­ги­ба­ла, ох­ра­ня­ющий дух про­дол­жал жить в ви­де.

    По-видимому, по­доб­ные же воз­зре­ния про­яв­ля­лись и в уче­ни­ях бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, нап­ри­мер у егип­тян и гре­ков, где це­лые ви­ды жи­вот­ных, рас­те­ний и не­оду­шев­лен­ных пред­ме­тов яв­ля­ют­ся сим­во­ла­ми осо­бых бо­жеств или на­хо­дят­ся под спе­ци­альным их пок­ро­ви­тельством. Мысль эта про­яв­ля­ет­ся с на­ибольшей яс­ностью в рав­винс­кой фи­ло­со­фии, ко­то­рая при­пи­сы­ва­ет каж­до­му из 2100 ви­дов рас­те­ний пок­ро­ви­тельству­юще­го ан­ге­ла на не­бе и имен­но этим объясня­ет зап­ре­ще­ние про­из­во­дить скре­щи­ва­ние рас­те­ний и жи­вот­ных. Лю­бо­пыт­ное сходст­во меж­ду эти­ми при­ми­тив­ны­ми те­оло­ги­чес­ки­ми предс­тав­ле­ни­ями и ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми фи­ло­софс­ки­ми те­ори­ями, за­мес­тив­ши­ми их, за­ме­чен­ное па­те­ром Акос­той, в прош­лом ве­ке вновь об­ра­ти­ло на се­бя вни­ма­ние Шар­ля де Брос­са, срав­ни­вав­ше­го ви­до­вые ар­хе­ти­пы ин­дей­цев с иде­ями-пер­во­об­ра­за­ми Пла­то­на. Что ка­са­ет­ся жи­вот­ных и рас­те­ний, то стрем­ле­ние ес­тест­во­ис­пы­та­те­лей свес­ти их к пер­во­на­чально­му единст­ву те­перь до не­ко­то­рой сте­пе­ни на­хо­дит от­ра­же­ние в те­ории, ко­то­рая вы­во­дит каж­дый вид от од­ной па­ры. И хо­тя это не мо­жет от­но­ситься к не­оду­шев­лен­ным пред­ме­там, не­ко­то­рые язы­ки нап­ри­мер, анг­лий­ский, пользу­ясь ме­та­фо­рой, ис­хо­дят, по-ви­ди­мо­му, из той же мыс­ли, го­во­ря, по­ло­жим, о дю­жи­не сход­ных ме­чей, одежд или стульев, что у них один и тот же «pat­tern» («пат­рон», как бы отец), по ко­то­ро­му они сде­ла­ны из сво­ей «mat­ter» («ма­те­рии», ма­те­ринс­ко­го ве­щест­ва).

    

    

    

    

    Рассмотрение ре­ли­гии ми­ра и изу­че­ние воз­зре­ний на бо­жест­во у раз­ных пле­мен да­ет нам воз­мож­ность, пользу­ясь ста­рин­ны­ми тер­ми­на­ми, вы­ра­зить об­щую гос­подст­ву­ющую идею в- те­оло­гии. Че­ло­век так час­то при­пи­сы­ва­ет сво­им бо­жест­вам че­ло­ве­чес­кий об­раз, че­ло­ве­чес­кие страс­ти; че­ло­ве­чес­кую при­ро­ду, что мы мо­жем наз­вать бо­жест­во ант­ро­по­мор­фи­том, ант­ро­по­па­ти­том и да­же ант­ро­по­фи­зи­том. Та­кое сос­то­яние ре­ли­ги­оз­ной мыс­ли, столь ши­ро­ко расп­рост­ра­нен­ное, яв­ля­ет­ся од­ним из луч­ших подт­верж­де­ний пред­ла­га­емой на­ми те­ории раз­ви­тия ани­миз­ма. Те­ория эта, по ко­то­рой предс­тав­ле­ние о че­ло­ве­чес­кой ду­ше - ис­точ­ник предс­тав­ле­ний о ду­хе и бо­жест­ве во­об­ще, подт­верж­да­ет­ся уже тем фак­том, что че­ло­ве­чес­ким ду­шам при­пи­сы­ва­ет­ся спо­соб­ность об­ра­щаться в доб­рых или злых ду­хов и да­же под­ни­маться до сте­пе­ни бо­жест­ва. Рас­смат­ри­вая ха­рак­тер и сущ­ность ве­ли­ких по­ли­те­ис­ти­чес­ких бо­гов, ко­то­рым при­пи­сы­ва­ет­ся на­ибо­лее об­шир­ная де­ятельность во все­лен­ной, мы уви­дим, что эти мо­гу­чие бо­жест­ва сфор­ми­ро­ва­ны по об­раз­цу че­ло­ве­чес­кой ду­ши. Мы уви­дим, что их чувст­ва­ми сим­па­тии, их ха­рак­тер и при­выч­ки, их во­ля и дей­ст­вия, да­же са­мый об­раз и ма­те­ри­альная струк­ту­ра их, нес­мот­ря на все прис­по­соб­ле­ния, пре­уве­ли­че­ния и изв­ра­ще­ния, со­дер­жат чер­ты, в зна­чи­тельной сте­пе­ни за­имст­во­ван­ные у че­ло­ве­чес­кой ду­ши. Выс­шие бо­ги на­ро­дов зем­ли яв­ля­ют­ся от­ра­же­ни­ем са­мо­го че­ло­ве­чест­ва - вот где ключ к их ис­сле­до­ва­нию.

    Высшие бо­жест­ва по­ли­те­из­ма за­ни­ма­ют мес­то в об­щей ани­мис­ти­чес­кой сис­те­ме че­ло­ве­чест­ва. Рас­смат­ри­вая ре­ли­гию од­но­го язы­чес­ко­го на­ро­да за дру­гим, мы яс­но ви­дим, что че­ло­век яв­лял­ся ти­пом, мо­делью бо­жест­ва, и по­это­му че­ло­ве­чес­кое об­щест­во и уп­рав­ле­ние бы­ло об­раз­цом, по ко­то­ро­му соз­да­но об­щест­во бо­гов и уп­рав­ле­ние в нем. Та­кое же мес­то, ка­кое на­чальни­ки и ца­ри за­ни­ма­ют сре­ди лю­дей, выс­шие бо­жест­ва за­ни­ма­ют сре­ди млад­ших ду­хов. Они от­ли­ча­ют­ся от душ и меньших ду­хов­ных су­ществ, ко­то­рых мы, глав­ным об­ра­зом, до сих пор рас­смат­ри­ва­ли, но раз­ли­чие это ско­рее ка­са­ет­ся сте­пе­ни, чем сущ­нос­ти. Они - те же лич­ные ду­хи, ца­ря­щие над лич­ны­ми ду­ха­ми. Над бес­те­лес­ны­ми ду­ша­ми и ду­ха­ми пред­ков, мест­ны­ми ге­ни­ями скал, ис­точ­ни­ков и де­ревьев, над тол­пой доб­рых и злых ду­хов и всей ос­тальной ду­хов­ной иерар­хи­ей сто­ят бо­лее мо­гу­чие бо­жест­ва, вли­яние ко­то­рых не ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся мест­ны­ми или ин­ди­ви­ду­альны­ми ин­те­ре­са­ми и ко­то­рые мо­гут не­пос­редст­вен­но осу­ществ­лять свои функ­ции в об­шир­ной сфе­ре или конт­ро­ли­ро­вать мир и вли­ять на не­го че­рез пос­редст­во низ­ших ду­хов­ных су­ществ, сво­их слуг, аген­тов и пос­лан­ни­ков. Выс­шие бо­ги по­ли­те­из­ма, власть ко­то­рых ши­ро­ко прос­ти­ра­ет­ся над ми­ром, не яв­ля­ют­ся (так же как и низ­шие ду­хи) про­дук­том ци­ви­ли­зо­ван­ной те­оло­гии. В са­мых при­ми­тив­ных ре­ли­ги­ях уже бы­ли обоз­на­че­ны их глав­ные чер­ты, и, на­чи­ная с то­го да­ле­ко­го вре­ме­ни, в пе­ри­оды прог­рес­са и рег­рес­са об­щест­ва по­эты и жре­цы, твор­цы ле­генд и ис­то­ри­ки, те­оло­ги и фи­ло­со­фы раз­ви­ва­ли и об­нов­ля­ли, уни­жа­ли и унич­то­жа­ли мо­гу­чих вла­дык пан­те­она[161].

    Почти всег­да, чи­тая под­роб­ное опи­са­ние ка­кой-ли­бо ди­карс­кой или вар­варс­кой ре­ли­ги­оз­ной сис­те­мы, мы ви­дим, что ца­ря­щие бо­жест­ва име­ют в ду­хов­ном ми­ре тот же ха­рак­тер, что и на­чальни­ки у че­ло­ве­чес­ких пле­мен. У раз­ных пле­мен эти су­щест­ва со­вер­шен­но раз­лич­ны - и по сво­ей сущ­нос­ти, и по сво­им функ­ци­ям. По большей час­ти каж­дое из них предс­тав­ля­ет оп­ре­де­лен­ный те­оло­ги­чес­кий об­раз с оп­ре­де­лен­ным зна­че­ни­ем и про­ис­хож­де­ни­ем и пов­то­ря­ет­ся в этом ви­де в раз­лич­ных мест­нос­тях, так что оп­ре­де­ле­ние его долж­но за­нять свое осо­бое мес­то в обоб­ще­ни­ях эт­ног­ра­фа. Это мож­но за­ме­тить с пер­во­го взгля­да. Да­же у жи­те­лей Авст­ра­лии над це­лой тол­пой душ, ду­хов и де­мо­нов сто­ят ми­фи­чес­кие фи­гу­ры выс­ших бо­жеств: Нгук-Вон­га, ду­ха во­ды, Би­ама, ко­то­рый слы­вет уч­ре­ди­те­лем це­ре­мо­ний и ви­нов­ни­ком бо­лез­ней, бу­ду­чи, воз­мож­но, тож­дест­вен с Бай­ямом - твор­цом, Нам­ба­ян­ди и Вар­ру­гу­ра, бо­гов не­бес и под­зем­но­го ми­ра. В Юж­ной Аме­ри­ке в ре­ли­гии ма­нао (имя ко­то­рых из­вест­но по зна­ме­ни­той ле­ген­де об Эльдо­ра­до и зо­ло­том го­ро­де Ма­ноа), мы встре­ча­ем Ма­у­ари и Са­ра­уа, ко­то­рых мож­но наз­вать доб­рым и злым ду­ха­ми, а ря­дом с пос­лед­ни­ми еще двух Га­ма­ин­гов - ду­хов вод и ле­са.

    В Се­вер­ной Аме­ри­ке опи­са­ние тор­жест­вен­но­го ал­гон­кинс­ко­го жерт­воп­ри­но­ше­ния зна­ко­мит нас с 12 пер­венст­ву­ющи­ми «ма­ни­ту», или бо­га­ми: выс­ший из них, ве­ли­кий Ма­ни­ту в не­бе­сах, за­тем Солн­це, Лу­на, Зем­ля, Огонь, Во­да, До­маш­ний бог, Ма­ис и че­ты­ре Вет­ра, или че­ты­ре Стра­ны Све­та. У по­ли­не­зий­цев тол­пы душ пред­ков и низ­шие бо­жест­ва зем­ли, мо­ря и воз­ду­ха на­хо­дят­ся под властью ве­ли­ких бо­гов ми­ра и вой­ны Оро и Та­не, на­ци­ональных бо­жеств Та­ити и Гу­аги­на, бо­га Рай­ту­бу, соз­дав­ше­го не­бо, Ги­ны, по­мо­гав­шей в тво­ре­нии ми­ра, и ее от­ца Та­ароа, не­сот­во­рен­но­го твор­ца, жи­ву­ще­го в не­бе­сах. У да­яков, оби­та­ющих внут­ри ост­ро­ва, об­щи­на ду­хов сос­то­ит из душ умер­ших и из су­ществ, жи­ву­щих в бла­го­род­ных древ­них ле­сах на вер­ши­нах вы­со­ких гор, или из ду­хов, ви­та­ющих над се­ле­ни­ями и по­еда­ющих за­па­сы ри­са. Над все­ми эти­ми ду­ха­ми власт­ву­ют Та­па, тво­рец и ох­ра­ни­тель лю­дей, Ианг, ко­то­рый на­учил да­яков их ре­ли­гии, Джи­ронг, ко­то­рый уп­рав­ля­ет рож­де­ни­ем и смертью лю­дей, и Те­на­би, ко­то­рый зас­тав­ля­ет проц­ве­тать зем­лю и все на­хо­дя­ще­еся на ней, за иск­лю­че­ни­ем че­ло­ве­чес­ко­го ро­да.

    В За­пад­ной Аф­ри­ке яр­ким при­ме­ром, ил­люст­ри­ру­ющим эту мысль, яв­ля­ет­ся те­оло­гия Не­вольничьего Бе­ре­га, эта сис­те­ма­ти­чес­кая схе­ма всей при­ро­ды, уп­рав­ля­емой и ожив­ля­емой ду­ха­ми, дру­жест­вен­ны­ми или враж­деб­ны­ми че­ло­ве­ку. Ду­хи эти жи­вут в по­лях и ле­сах, го­рах и до­ли­нах; они на­се­ля­ют воз­дух и во­ды. Ог­ром­ное большинст­во их бы­ло ког­да-то ду­ша­ми лю­дей; та­кие ду­хи бро­дят вок­руг мо­гил и близ жи­вых лю­дей и име­ют вли­яние на низ­ших бо­гов, ко­то­рым они слу­жат. В чис­ле этих «едро» на­хо­дят­ся бо­ги - пок­ро­ви­те­ли лю­дей, се­мей­ств и пле­мен. Че­рез пос­редст­во этих под­чи­нен­ных ду­хов дей­ст­ву­ет вер­хов­ный бог Ма­ву. Мис­си­онер, опи­сы­ва­ющий эту ду­хов­ную иерар­хию, весьма прос­то­душ­но ви­дит в этом са­та­ну и его аг­ге­лов[162]. В Азии у са­мо­едов над мел­ки­ми ду­ха­ми, свя­зан­ны­ми с их фе­ти­ша­ми, и над мел­ки­ми лес­ны­ми и во­дя­ны­ми ду­ха­ми сто­ят бо­лее вы­со­кие су­щест­ва - дух ле­са, дух ре­ки. Солн­це и Лу­на, злой дух, а над все­ми ими - доб­рый дух. Бес­чис­лен­ные тол­пы мест­ных бо­гов у кон­дов на­пол­ня­ют весь мир, уп­рав­ля­ют при­ро­дой, вли­я­ют на че­ло­ве­чес­кую жизнь и име­ют сво­их на­чальни­ков. Над ни­ми сто­ят обо­гот­во­рен­ные ду­ши лю­дей, ко­то­рые ста­ли бо­жест­ва­ми - пок­ро­ви­те­ля­ми пле­мен. Вы­ше всех их шесть ве­ли­ких бо­гов: бог дож­дя, бо­ги­ня пер­вых пло­дов, бог пло­до­ро­дия, бог охо­ты, же­лез­ный бог вой­ны, бог гра­ниц, судья умер­ших. Еще вы­ше этих бо­гов - бог солн­ца и тво­рец Бу­ра Пен­ну и его же­на, мо­гу­чая бо­ги­ня зем­ли Та­ри Пен­ну.

    Испанские за­во­ева­те­ли наш­ли в Мек­си­ке весьма слож­ную и сис­те­ма­ти­чес­кую иерар­хию ду­хов­ных су­ществ. Чис­ло бож­ков, ко­то­рым пок­ло­ня­лись в по­ле и до­ма, в ро­ще и хра­ме, бы­ло не­ис­чис­ли­мо. От них ве­ру­ющие мог­ли пе­ре­хо­дить к бо­гам цве­тов, или «пульке», к бо­гам охот­ни­ков и зо­ло­тых дел мас­те­ров, а еще вы­ше - к ве­ли­ким бо­жест­вам, об­щим для все­го на­ро­да и все­го ми­ра. Эти бо­жест­ва от­лич­но из­вест­ны ми­фо­ло­гам под име­на­ми: Цен­телтль - бо­ги­ня зем­ли, Тла­лок - во­дя­ной бог, Уит­ци­ло­похт­ли - бог вой­ны, Микт­лан­те­укт­ли - бог под­зем­но­го ми­ра, То­на­тиу и Мецт­ли - солн­ца и лу­ны. Та­ким об­ра­зом, от­тал­ки­ва­ясь от ре­ли­гии ди­ких пле­мен, уче­ный до­хо­дит до по­ли­те­ис­ти­чес­ких иерар­хий арий­ских на­ро­дов. В Древ­ней Гре­ции ту­че­го­ни­тель, не­бес­ный бог, царст­ву­ет над та­ки­ми бо­жест­ва­ми, как бог вой­ны и бо­ги­ня люб­ви, бог солн­ца и бо­ги­ня лу­ны, бог ог­ня и по­ве­ли­тель под­зем­но­го ми­ра, над вет­ра­ми и ре­ка­ми, ним­фа­ми ле­сов, ко­лод­цев и де­ревьев. В сов­ре­мен­ной Ин­дии тро­ица Брах­ма - Виш­ну - Ши­ва власт­ву­ет над це­лым ря­дом бо­жеств, весьма раз­но­род­ных и час­то да­же за­га­доч­ных, в чис­ле ко­то­рых на­ибо­лее яс­ны по сво­ему зна­че­нию та­кие об­ра­зы, как Инд­ра - бог не­бес, Су­риа - бог солн­ца, Аг­ни - бог ог­ня, Па­ва­на - бог вет­ров, Ва­ру­на - бог вод, Яма - бог под­зем­но­го ми­ра, Ка­ма - бог люб­ви, Кар­ти­кей­я - бог вой­ны, Пан­ча­на­на, при­чи­ня­ющий па­ду­чую бо­лезнь, Ма­на­за, ох­ра­ня­ющий от уку­са змей, свя­щен­ные ре­ки и за­тем це­лые ря­ды нимф, де­мо­нов, эльфов и мно­жест­во ду­хов, ис­пол­ня­ющих все­воз­мож­ные обя­зан­нос­ти на не­бе и на зем­ле.

    Систематическое срав­не­ние по­ли­те­ис­ти­чес­ких ре­ли­гий бла­го­да­ря при­ме­не­нию бо­лее точ­ных при­емов при­ве­ло в пос­лед­нее вре­мя к за­ме­ча­тельным ре­зульта­там. Так, мы об­на­ру­жи­ва­ем связь древ­них арий­ских бо­жеств Вед с бо­жест­ва­ми Го­ме­ро­вых по­эм так же яс­но, как анг­ли­ча­нин на­хо­дит в скан­ди­навс­кой Эд­де[163] сво­их древ­них на­ци­ональных бо­гов, име­на ко­то­рых рас­се­яны в мест­ных наз­ва­ни­ях на кар­те Анг­лии и слу­жат в анг­лий­ском язы­ке для обоз­на­че­ния дней не­де­ли. Од­на­ко, нес­мот­ря на это, ед­ва ли нуж­но го­во­рить, что срав­не­ние в мельчай­ших под­роб­нос­тях бо­жеств да­же близ­ко родст­вен­ных меж­ду со­бой на­ро­дов, а тем бо­лее пле­мен, не свя­зан­ных общ­ностью язы­ка и ис­то­рии, предс­тав­ля­ет еще очень большую слож­ность. Про­из­во­див­ши­еся преж­ни­ми ми­фо­ло­га­ми отож­деств­ле­ния бо­гов и ге­ро­ев у раз­лич­ных на­ро­дов при­во­ди­ли час­то к оши­боч­ным вы­во­дам. Не­ко­то­рые из них опи­ра­лись лишь на од­но соз­ву­чие имен, нап­ри­мер в ин­дус­ском Бра­ме и Пра­япа­ти ус­мат­ри­ва­ли ев­рей­ских Ав­ра­ама и Иафе­та, а сэр Уильям Джонс отож­деств­лял Во­та­на с Буд­дой. С та­ким же лег­ко­мыс­ли­ем и до сих пор еще не­ред­ко бе­за­пел­ля­ци­он­но ут­верж­да­ют, что Бе­алькельтов, кост­ры или ог­ни ко­то­рых сход­ны с ря­дом обы­ча­ев за­жи­га­ния кост­ров у раз­лич­ных арий­ских на­ро­дов, есть Бел, или Ва­ал, се­ми­ти­чес­ко­го культа.

    К со­жа­ле­нию, уче­ные эпо­хи Воз­рож­де­ния на­ча­ли эти ис­сле­до­ва­ния, ба­зи­ру­ясь на лож­ных ос­но­ва­ни­ях, рас­смат­ри­вая гре­чес­кие бо­жест­ва В из­ме­нен­ном ви­де и с изв­ра­щен­ны­ми име­на­ми, ко­то­рые они по­лу­чи­ли в ла­тинс­кой ли­те­ра­ту­ре. Не­ко­то­рая ра­ци­ональность срав­не­ний, нап­ри­мер, Зев­са с Юпи­те­ром, Гес­тии с Вес­той, по­ве­ла к еще большим ошиб­кам, ког­да Кро­но­са ста­ли ви­деть в Са­тур­не, По­сей­до­на - в Неп­ту­не, Афи­ну - в Ми­нер­ве. Что­бы при­вес­ти при­мер то­го, к че­му мо­жет при­вес­ти срав­ни­тельная те­оло­гия, ос­но­ван­ная на по­доб­ных на­ча­лах, мы ука­жем только, что То­та отож­деств­ля­ли с Гер­ме­сом, Гер­ме­са -с Мер­ку­ри­ем, а Мер­ку­рия - с Во­та­ном, и в ре­зульта­те по­лу­чал­ся не­ле­пый пе­ре­ход от еги­петс­ко­го бо­га лу­ны, муд­рос­ти, письма и сче­та, изоб­ра­жав­ше­го­ся с го­ло­вой иби­са, к тев­тонс­ко­му не­бо­жи­те­лю, по­ве­ли­те­лю ярост­ных бурь. С та­ки­ми про­из­вольны­ми и не­ос­но­ва­тельны­ми при­ема­ми нельзя, ко­неч­но, об­ра­щаться к вы­яс­не­нию тех мыс­ли­тельных про­цес­сов, ко­то­рые зас­та­ви­ли раз­лич­ные на­ро­ды столь сход­но и вмес­те с тем столь раз­лич­но пост­ро­ить иерар­хию сво­их бо­гов[164].

    Всякий, да­же са­мый ос­мот­ри­тельный, ис­сле­до­ва­тель встре­ча­ет­ся в сво­их изыс­ка­ни­ях с дво­яко­го ро­да труд­нос­тя­ми, про­ис­хо­дя­щи­ми вследст­вие внут­рен­не­го ви­до­из­ме­не­ния и раз­ви­тия бо­жеств и внеш­них за­имст­во­ва­ний. Да­же у при­ми­тив­ных пле­мен лич­нос­ти очень древ­них и дав­но по­чи­та­емых бо­жеств при­об­ре­та­ют слож­ный и сме­шан­ный ха­рак­тер. Ми­фо­лог, ста­ра­ющий­ся прий­ти к точ­но­му по­ни­ма­нию Ми­ча­бу ин­дей­цев в его раз­лич­ных про­яв­ле­ни­ях как бо­га не­ба и бо­га вод, твор­ца зем­ли и пра­ро­ди­те­ля че­ло­ве­ка или ис­сле­ду­ющий лич­ность по­ли­не­зий­ско­го ге­роя Ма­уи в его от­но­ше­ни­ях к солн­цу как бо­гу не­бес или Аида, мо­жет по­мочь ис­сле­до­ва­те­лю се­ми­ти­чес­ких или арий­ских пре­да­ний ра­зоб­раться в раз­но­род­ных ат­ри­бу­тах Ва­ала и Ас­тар­ты, Гер­ку­ле­са и Афи­ны.

    Уильям Джонс ед­ва ли пре­уве­ли­чи­вал слож­ность этой за­да­чи, выс­ту­пая на пер­вом го­дич­ном соб­ра­нии Бен­гальско­го ази­атс­ко­го об­щест­ва в ту эпо­ху, ког­да проб­лес­ки свя­зи гре­чес­ко­го пан­те­она с ин­дус­ским отк­ры­ва­ли но­вую об­шир­ную перс­пек­ти­ву срав­ни­тельной те­оло­гии. «Мы не долж­ны удив­ляться, - го­во­рил он, - на­хо­дя при бли­жай­шем ис­сле­до­ва­нии, что ха­рак­те­ры язы­чес­ких бо­жеств, мужс­ких и женс­ких, сли­ва­ют­ся друг с дру­гом и схо­дят­ся на­ко­нец в од­ной или в двух лич­нос­тях, так как есть пол­ное ос­но­ва­ние ду­мать, что вся мас­са бо­гов и бо­гинь Древ­не­го Ри­ма и сов­ре­мен­но­го Бе­на­ре­са предс­тав­ля­ет только си­лы при­ро­ды, и пре­иму­щест­вен­но солн­ца, вы­ра­жен­ные раз­лич­ным об­ра­зом и при пос­редст­ве мно­жест­ва фан­тас­ти­чес­ких имен».

    Что ка­са­ет­ся пе­ре­хо­да бо­гов из од­ной стра­ны в дру­гую и из­ме­не­ний, ко­то­рым они под­вер­га­ют­ся на этом пу­ти, то мы мо­жем су­дить об этом по мно­гим при­ме­рам. Де­ло не только в том, что один на­род за­имст­ву­ет у дру­го­го бо­жест­во со все­ми его ат­ри­бу­та­ми и культом, как, нап­ри­мер, римс­кие пок­лон­ни­ки солн­ца, ко­то­рые име­ли ши­ро­кий вы­бор пред­ме­тов сво­его обо­же­ния в хра­мах гре­чес­ко­го Апол­ло­на, еги­петс­ко­го Оси­ри­са, пер­сидс­ко­го Мит­ры или си­рий­ско­го Эла­га­ба­ла[165]. Вза­имо­от­но­ше­ния на­ро­дов мо­гут при­вес­ти к еще бо­лее стран­ным яв­ле­ни­ям. Вся­кий ори­ен­та­лист оце­нит за­ме­ча­тельное сме­ше­ние ин­дус­ской и арабс­кой ре­ли­гии и язы­ка в сле­ду­ющих де­та­лях ве­ро­ва­ний ма­ло­культур­ных пле­мен Ма­лай­ско­го по­лу­ост­ро­ва. Мы на­хо­дим там Джин Бу­ми - бо­га зем­ли (арабс­кое «джинн» - де­мон, санск­ритс­кое «бу­ма» - зем­ля), и там же бла­го­уха­ния ку­рят­ся пе­ред Дже­вад­же­вой (санск­ритс­кое «де­ва»-бог), ко­то­рый хо­да­тай­ст­ву­ет пе­ред Пир­ма­ном, вер­хов­ным не­ви­ди­мым бо­жест­вом в не­бе­сах (Бра­ма?). Му­сульманс­кий Ал­лах Та­ала со сво­ей же­ной На­би Ма­га­мад (про­рок Му­хам­мед?) выс­ту­па­ет с ин­ду­изи­ро­ван­ным ха­рак­те­ром твор­ца и раз­ру­ши­те­ля ми­ра, в то вре­мя как ду­хи, оби­та­ющие в кам­нях, на­зы­ва­ют­ся ин­дус­ским тер­ми­ном «де­ва», или бо­жест­во. Ис­лам в та­кой сте­пе­ни.пов­ли­ял на умы пок­лон­ни­ков кам­ней, что они на­зы­ва­ют свой свя­щен­ный ка­мень про­ро­ком Му­хам­ме­дом. Об­ра­ща­ясь к бо­лее близ­ким при­ме­рам, мы мо­жем прос­ле­дить, как злой де­мон. Эш­ма Де­ва древ­ней пер­сидс­кой ре­ли­гии ста­но­вит­ся Ас­мо­де­ем ев­рей­ских книг, по­яв­ля­ет­ся за­тем сре­ди де­мо­ни­чес­кой обс­та­нов­ки в сред­ние ве­ка и окан­чи­ва­ет свою карьеру в ви­де «хро­мо­го бе­са» Ле­са­жа. Да­же ац­текс­кий бог вой­ны Уици­ло­почт­ли яв­ля­ет­ся в ви­де де­мо­на Фиц­ли­пуц­ли в из­вест­ной дра­ме о док­то­ре Фа­ус­те.

    При эт­ног­ра­фи­чес­ких срав­не­ни­ях ре­ли­гий, ес­ли пря­мая связь меж­ду бо­га­ми, при­над­ле­жа­щи­ми двум раз­лич­ным на­ро­дам, не оче­вид­на, все­го бе­зо­пас­нее и ра­ци­ональнее ог­ра­ни­чи­ваться со­пос­тав­ле­ни­ем ат­ри­бу­тов, ко­то­рые об­щи им обо­им. Та­ким об­ра­зом, мож­но срав­ни­вать. Ден­ди­да Бе­ло­го Ни­ла с арий­ским Инд­рой, пос­кольку оба они - бо­ги не­ба и дож­дя, ац­текс­ко­го То­на­тиу с гре­чес­ким Апол­ло­ном, пос­кольку и тот и дру­гой - бо­ги солн­ца, авст­ра­лий­ско­го Бай­яма со скан­ди­навс­ким То­ром, пос­кольку оба - бо­ги гро­ма. Для на­шей це­ли - рас­смот­ре­ния по­ли­те­из­ма как ста­дии ани­миз­ма - не тре­бу­ет­ся под­роб­но­го срав­не­ния сис­тем, что бы­ло бы умест­но только в по­со­бии к изу­че­нию всех ре­ли­гий ми­ра. Мож­но на­уч­но рас­по­ло­жить ве­ли­ких бо­гов по зак­лю­ча­ющим­ся в них ос­нов­ным иде­ям, по от­чет­ли­вым и яс­ным кон­цеп­ци­ям, ко­то­рые они вы­ра­жа­ют час­то под весьма сме­шан­ны­ми и изв­ра­щен­ны­ми лич­нос­тя­ми и име­на­ми. Дос­та­точ­но по­ка­зать общ­ность то­го прин­ци­па, на ос­но­ва­нии ко­то­ро­го ре­ли­ги­оз­ная фан­та­зия при­ми­тив­ных бо­жеств соз­да­ла эти ста­рые, из­вест­ные нам ти­пы бо­жеств, с ко­то­ры­ми мы поз­на­ко­ми­лись впер­вые в пан­те­оне клас­си­чес­кой ми­фо­ло­гии. Сле­ду­ет за­ме­тить, что не все, а лишь глав­ные об­ра­зы от­но­сят­ся к обо­же­нию при­ро­ды в стро­гом смыс­ле сло­ва. Они долж­ны быть рас­смот­ре­ны раньше дру­гих. Это - не­бо и зем­ля, дождь и гром, во­да и мо­ре, огонь, солн­це и лу­на. Они ли­бо са­ми обо­гот­во­ря­ют­ся, ли­бо рас­смат­ри­ва­ют­ся как оду­шев­лен­ные спе­ци­альны­ми бо­жест­ва­ми, ли­бо, на­ко­нец, выс­ту­па­ют в ка­чест­ве при­об­рет­ших ант­ро­по­мор­фи­чес­кий об­лик бо­жеств. Все это да­ет нам груп­пу предс­тав­ле­ний, все­це­ло и не­сом­нен­но ос­но­ван­ных на фе­ти­шиз­ме ди­ка­рей. Прав­да, эти ве­ли­кие бо­ги при­ро­ды име­ют не­обы­чай­ную си­лу и безг­ра­нич­ное вли­яние, но это объясня­ет­ся тем, что объекты при­ро­ды, к ко­то­рым они от­но­сят­ся, гро­мад­ны по раз­ме­рам и си­ле и по­дав­ля­ют меньшие фе­ти­ши, са­ми ос­та­ва­ясь фе­ти­ша­ми.

    Небесный бог в ре­ли­гии се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев яв­ля­ет­ся яр­ким при­ме­ром пос­те­пен­но­го сли­яния чувст­вен­но восп­ри­ни­ма­емо­го не­ба с лич­ным бо­жест­вом. В на­ча­ле фран­цузс­кой ко­ло­ни­за­ции, по опи­са­нию па­те­ра Бре­бе­фа, гу­ро­ны об­ра­ща­лись с мо­лит­ва­ми к зем­ле, ре­кам, озе­рам и опас­ным ска­лам, но пре­иму­щест­вен­но к не­бу, по­ла­гая, что оно ожив­ле­но и что в нем жи­вет мо­гу­чий де­мон. Он рас­ска­зы­ва­ет, что, об­ра­ща­ясь к не­бу, они на­зы­ва­ют его лич­ным име­нем «Арон­ги­атэ». Так, бро­сая в ви­де жерт­вы та­бак в огонь, они го­во­рят: «Арон­ги­атэ (не­бо), взгля­ни на мою жерт­ву, сжалься на­до мной, по­мо­ги мне!» Они при­бе­га­ют к по­мо­щи не­ба поч­ти во всех сво­их нуж­дах и по­чи­та­ют его вы­ше всех соз­да­ний, ус­мат­ри­вая в нем неч­то осо­бен­но бо­жест­вен­ное. Они во­об­ра­жа­ют, что в не­бе на­хо­дит­ся «оки», т. е. де­мон, или си­ла, ко­то­рая уп­рав­ля­ет вре­ме­на­ми го­да и по­ве­ле­ва­ет вет­ра­ми и вол­на­ми: Они бо­ят­ся гне­ва это­го бо­жест­ва и при­зы­ва­ют его в сви­де­те­ли, ког­да да­ют ка­кое-ни­будь тор­жест­вен­ное обе­ща­ние или зак­лю­ча­ют до­го­вор, го­во­ря при этом: «Не­бо слы­шит, что мы сде­ла­ли се­год­ня», и стра­шат­ся на­ка­за­ния за на­ру­ше­ние сло­ва. Один из са­мых из­вест­ных их кол­ду­нов уве­рял, что не­бо бу­дет не­до­вольно, ес­ли лю­ди ста­нут сме­яться над ним, ес­ли они ста­нут при­зы­вать его каж­дый день: оно отомс­тит им за это.

    С дру­гой сто­ро­ны, эти­мо­ло­гия ука­зы­ва­ет, что бо­жест­вен­ное не­бо име­ет нас­то­ящее зна­че­ние вер­хов­но­го бо­жест­ва иро­ке­зов - Та­рон­хи­ава­го­на, «со­шед­ше­го с не­ба» или «дер­жа­ще­го не­бо», празд­нест­во в честь ко­то­ро­го сов­па­да­ет с вре­ме­нем зим­не­го солн­цес­то­яния. Сог­лас­но ми­фу, он вы­вел их пред­ков с гор, на­учил их пра­ви­лам охо­ты, бра­ку и ре­ли­гии, дал им зер­но­вой хлеб и бо­бы, тык­ву, кар­то­фель и та­бак и ру­ко­во­дил их пе­ре­се­ле­ни­ями, ког­да они расп­рост­ра­ня­лись по всей мест­нос­ти. Та­ким об­ра­зом, у се­ве­ро­аме­ри­канс­ких пле­мен по­ня­тие об оли­цет­во­рен­ном бо­жест­вен­ном не­бе яв­ля­ет­ся не только ос­но­вой идеи о «вла­ды­ке не­ба», не­бес­ном бо­ге, но мо­жет раз­ви­ваться и в бо­лее об­щую идею бо­жест­ва - в по­ня­тие о ве­ли­ком не­бес­ном ду­хе. В Юж­ной Аф­ри­ке зу­лу­сы го­во­рят о не­бе как о лич­нос­ти, при­пи­сы­вая ему спо­соб­ность про­яв­лять свою во­лю. Они го­во­рят так­же о бо­ге не­ба и мо­лят­ся, что­бы он не гне­вал­ся. Про­яв­ле­ни­ями его гне­ва они счи­та­ют гром. В мест­ной ле­ген­де о зу­лус­ской прин­цес­се, по­пав­шей в стра­ну по­лу­лю­дей, плен­ни­ца уп­ре­ка­ет оли­цет­во­рен­ное не­бо за то, что оно дей­ст­ву­ет про­тив ее вра­гов только обыч­ным об­ра­зом, а не так, как она же­ла­ла бы. Под вли­яни­ем этой жа­ло­бы об­ла­ка на­чи­на­ют стре­ми­тельно со­би­раться, и пос­ле но­во­го об­ра­ще­ния прин­цес­сы раз­да­ет­ся страш­ный гром, и не­бо уби­ва­ет ок­ру­жа­ющих ее по­лу­лю­дей. Са­ма же она ос­та­ет­ся нев­ре­ди­мой.

    В За­пад­ной Аф­ри­ке мы на­хо­дим дру­гой при­мер стра­ны, где царст­ву­ет не­бес­ный бог, в ат­ри­бу­тах ко­то­ро­го мож­но прос­ле­дить пе­ре­ход от пря­мо­го предс­тав­ле­ния об оли­цет­во­рен­ном не­бе к по­ня­тию о вер­хов­ном тво­ря­щем бо­жест­ве. Так, в Бон­ни од­но и то же сло­во оз­на­ча­ет бо­га, не­бо и об­ла­ка. В Ак­ва­пи­ме Ян­ку­понг оз­на­ча­ет од­нов­ре­мен­но и «выс­ший бог» и «по­го­да». От­но­си­тельно это­го пос­лед­не­го бо­жест­ва, Ни­ан­ку­по­на у пле­ме­ни од­жи, Ри­ис за­ме­ча­ет сле­ду­ющее: «Предс­тав­ле­ние о нем как о вер­хов­ном ду­хе тем­но и не­оп­ре­де­лен­но и час­то сме­ши­ва­ет­ся с предс­тав­ле­ни­ем о ви­ди­мом не­бе, не­бес­ном сво­де, выш­нем ми­ре (сор­ро), не­дос­туп­ном для че­ло­ве­ка. Вследст­вие это­го то же сло­во упот­реб­ля­ет­ся так­же для обоз­на­че­ния не­ба, не­бес­но­го сво­да и да­же дож­дя и гро­ма. Та­кой же пе­ре­ход от бо­жест­вен­но­го не­ба к его ант­ро­по­мор­фи­чес­ко­му бо­жест­ву за­ме­ча­ет­ся и у та­тарс­ких пле­мен. Ум са­мо­еда ед­ва ли от­ли­ча­ет ви­ди­мое, оли­цет­во­рен­ное не­бо от бо­жест­ва, со­еди­нен­но­го с ним под об­щим име­нем Нум. Сре­ди бо­лее культур­ных финс­ких пле­мен кос­ми­чес­кие ат­ри­бу­ты не­бес­но­го бо­га, ста­ро­го Ук­ко, об­на­ру­жи­ва­ют тот же ос­нов­ной ха­рак­тер: он ста­рей­ший в не­бе, отец не­ба, дер­жа­щий свод не­бес­ный, бог воз­ду­ха, жи­тель об­ла­ков, ту­че­го­ни­тель, пас­тырь об­лач­ных яг­нят.

    В той ме­ре, в ка­кой язык, письмен­ные па­мят­ни­ки и об­ря­ды мо­гут сох­ра­нить вос­по­ми­на­ние об об­ра­зе мыс­лей весьма от­да­лен­но­го вре­ме­ни, по­доб­ный же те­оло­ги­чес­кий про­цесс мы мо­жем наб­лю­дать, об­ра­тив­шись к выс­ше­му бо­жест­ву го­су­дарст­вен­ной ре­ли­гии Ки­тая. Тянь, не­бо, при­сутст­ву­ет в лич­ном об­ра­зе Шан­ди[166], или выс­ший им­пе­ра­тор, вла­ды­ка все­лен­ной. Ки­тай­ские кни­ги мо­гут иде­али­зи­ро­вать это выс­шее бо­жест­во; мо­гут го­во­рить, что его ве­ле­ние есть судьба, что он наг­раж­да­ет доб­рых и на­ка­зы­ва­ет злых, что он лю­бит и за­щи­ща­ет свой на­род, что он про­яв­ля­ет. се­бя зна­ме­ни­ями, что он - дух, пол­ный всез­на­ния, всеп­ро­ни­ка­ющий, гроз­ный, ве­ли­чест­вен­ный, од­на­ко они не в сос­то­янии до­вес­ти эту иде­али­за­цию до идеи абст­ракт­но­го не­бес­но­го бо­жест­ва: и язык и ис­то­рия не пе­рес­та­ют ви­деть в нем то, чем он был вна­ча­ле, т. е. Тянь, не­бо.

    История не­бес­но­го бо­га у ин­до­ев­ро­пей­цев впол­не сог­ла­су­ет­ся с этим фак­том. Су­щест­во, обо­жа­емое древ­ни­ми арий­ца­ми, - это «весь круг не­бес, чувст­вен­но восп­ри­ни­ма­емый объект, и бог, к ко­то­ро­му взы­ва­ют с под­ня­ты­ми ру­ка­ми и хва­леб­ны­ми пес­ня­ми». До­ка­за­тельства то­го в арий­ском язы­ке бы­ли при­ве­де­ны про­фес­со­ром Мак­сом Мюл­ле­ром. Пер­во­на­чально санск­ритс­кий Диу, яс­ное не­бо, по­ни­ма­ет­ся в пря­мом зна­че­нии: он вы­ра­жа­ет идею дня, а о бу­рях го­во­рит­ся, что они про­ис­хо­дят в нем. В то же вре­мя гре­ки и рим­ля­не вы­ра­жа­ют это в та­ких тер­ми­нах, как en­di­os - «на отк­ры­том воз­ду­хе», eudi­os - «ясное не­бо, тишь», sub di­vo - «под отк­ры­тым не­бом», sub lo­ve fri­gi­do - «под хо­лод­ным не­бом», или в наг­ляд­ном опи­са­нии, дан­ном Эн­ни­ем яс­но­му не­бу, Юпи­те­ру: «Взгля­ни на этот воз­вы­шен­ный блеск, ко­то­рый все на­зы­ва­ют Юпи­те­ром».

    На вто­рой ста­дии Ди­а­ус пи­тар. Отец-не­бо, выс­ту­па­ет в Ве­де как суп­руг Прит­ги­ви ма­тар, Ма­те­ри-зем­ли, и счи­та­ет­ся од­ним из са­мых выс­ших или да­же выс­шим в чис­ле свет­лых бо­гов. Для гре­ков это Зевс-отец, Отец-не­бо, все­ви­дя­щий Зевс, по­ве­ли­тель об­ла­ков, царь бо­гов и лю­дей. Как го­во­рит Макс Мюл­лер: «Нич­то не мог­ло быть ска­за­но о не­бе, что не при­пи­сы­ва­лось бы в той или дру­гой фор­ме Зев­су. Зевс гре­мел, по­сы­лал дождь, снег, град, ис­то­чал мол­нии, со­би­рал об­ла­ка, вы­пус­кал вет­ры, дер­жал ра­ду­гу. Зевс ус­та­но­вил дни и но­чи, ме­ся­цы, вре­ме­на го­да и го­ды. Он наб­лю­да­ет за по­ля­ми, по­сы­ла­ет бо­га­тую жат­ву и за­бо­тит­ся о ста­дах. По­доб­но не­бу Зевс пре­бы­ва­ет на вы­со­чай­ших го­рах, по­доб­но не­бу Зевс об­ни­ма­ет всю зем­лю, по­доб­но не­бу Зевс ве­чен, не­из­ме­нен, он - ве­ли­чай­ший из бо­гов. Для доб­ра или для зла Зевс-не­бо и Зевс-бог в предс­тав­ле­нии гре­ков сли­ва­ют­ся во­еди­но, и язык бе­рет верх над мыслью, пре­да­ние над ре­ли­ги­ей». Юпи­тер есть тот же арий­ский Отец-не­бо под тем пер­во­на­чальным име­нем и с тем ха­рак­те­ром, ко­то­рый был у не­го в Ри­ме за­дол­го до то­го, как его оде­ли в одеж­ды, за­имст­во­ван­ные из гре­чес­ко­го ми­фа, и прис­по­со­би­ли к иде­ям клас­си­чес­кой фи­ло­со­фии. Так у од­но­го на­ро­да за дру­гим со­вер­шал­ся ве­ли­кий ре­ли­ги­оз­ный про­цесс прев­ра­ще­ния От­ца-не­ба в не­бес­но­го от­ца, от­ца в не­бе.

    Бог дож­дя есть ча­ще все­го бог не­ба. при­ни­ма­ющий на се­бя эту обя­зан­ность, хо­тя иног­да он обо­соб­ля­ет­ся в бо­лее яс­ную, лич­ную фор­му или сли­ва­ет­ся с во­дя­ным бо­гом. В Вос­точ­ной Аф­ри­ке дух ста­ро­го вож­дя, жи­ву­щий на об­лач­ной вер­ши­не го­ры, мо­жет ис­пол­нять то, о чем его про­сят в сво­их мо­лит­вах его пок­лон­ни­ки, - по­сы­лать ос­ве­жа­ющие лив­ни. Выс­шее бо­жест­во пле­ме­ни да­ма­ра есть Ома­ку­ру, по­да­тель дож­дя, ко­то­рый жи­вет на дальнем се­ве­ре, тог­да как у нег­ров За­пад­ной Аф­ри­ки бог-не­бо есть и по­да­тель дож­дя, этим же име­нем на­зы­ва­ет­ся и сам дождь. Па­ча­ка­мак, пе­ру­анс­кий тво­рец ми­ра, зас­тав­ля­ет бо­ги­ню дож­дя лить во­ду на зем­лю и на­сы­лать град и снег. Ац­текс­кий Тла­лок был, без сом­не­ния, пер­во­на­чально бо­гом-не­бом, так как он дер­жит гром и мол­нию, но со вре­ме­нем он при­нял ат­ри­бу­ты бо­га во­ды и бо­га дож­дя. Та­ким же об­ра­зом в Ни­ка­ра­гуа бог дож­дя Кви­ате­от (по-ацтекс­ки кви­агу­итль - дождь, те­отль - бог), ко­то­ро­му при­но­си­ли в жерт­ву де­тей, что­бы выз­вать дождь, об­на­ру­жи­ва­ет свою выс­шую не­бес­ную при­ро­ду тем, что по­сы­ла­ет так­же гром и мол­нию. Бог дож­дя кон­дов есть Пид­зу Пен­ну, ко­то­ро­го жре­цы и ста­рей­ши­ны ста­ра­ют­ся рас­по­ло­жить в свою пользу яй­ца­ми и ара­ком, ри­сом и ба­ра­на­ми, об­ра­ща­ясь к не­му со стран­ны­ми па­те­ти­чес­ки­ми воз­зва­ни­ями. Они го­во­рят ему, что, ес­ли он не пош­лет вла­ги, зем­ля ос­та­нет­ся невс­па­хан­ной, се­мя сгни­ет в поч­ве, они са­ми, их де­ти и скот ум­рут с го­ло­ду, ла­ни и ка­ба­ны пой­дут ис­кать дру­гих убе­жищ, и тог­да ка­кая польза бу­дет, ес­ли бог дож­дя сми­лос­ти­вит­ся? Ма­ло пользы от во­ды, ес­ли не ос­та­нет­ся ни лю­дей, ни ско­та, ни се­мян. По­это­му пусть он, стоя на не­бе, льет на них во­ду сквозь свое ре­ше­то, по­ка ла­ни не бу­дут выг­на­ны во­дой из ле­сов и не при­дут ис­кать убе­жи­ща в до­мах, по­ка зем­ля с гор не бу­дет смы­та в до­ли­ны, по­ка горш­ки не ста­нут ло­паться от взду­ва­юще­го­ся ва­ря­ще­го­ся ри­са, по­ка зве­ри не со­бе­рут­ся в зе­ле­не­ющей и бла­го­дат­ной стра­не в та­ком ко­ли­чест­ве, что то­по­ры лю­дей ис­ту­пят­ся от ист­реб­ле­ния ди­чи.

    С большим ме­те­оро­ло­ги­чес­ким чутьем кольские пле­ме­на в Бен­га­лии по­ла­га­ют, что их ве­ли­кое бо­жест­во Ма­ранг-Бу­ру, Большая го­ра, есть бог дож­дя. Ма­ранг-Бу­ру, од­на из са­мых больших гор на плос­ко­горье близ Лод­ма­ха в Чо­та-Наг­пу­ре, есть са­мо бо­жест­во или его жи­ли­ще. Пе­ред на­ча­лом дож­дей жен­щи­ны всхо­дят на го­ру под пред­во­ди­тельством жен па­ха­нов, в соп­ро­вож­де­нии де­ву­шек, бьющих в ба­ра­бан, и кла­дут при­но­ше­ния, сос­то­ящие из мо­ло­ка и бе­те­ле­вых листьев, на плос­кой ска­ле на вер­ши­не го­ры. За­тем же­ны па­ха­нов ста­но­вят­ся на ко­ле­ни с рас­пу­щен­ны­ми во­ло­са­ми и при­зы­ва­ют бо­жест­во, умо­ляя его пос­лать дождь на ни­вы. Они сильно тря­сут го­ло­ва­ми, бесп­ре­рыв­но пов­то­ряя мо­лит­ву, и про­дол­жа­ют это до тех пор, по­ка не впа­дут в ис­ступ­ле­ние, при этом дви­же­ния их ста­но­вят­ся неп­ро­из­вольны­ми. Это про­дол­жа­ет­ся до тех пор, по­ка не по­ка­жет­ся об­ла­ко. Тог­да они вста­ют, бе­рут ба­ра­ба­ны и ис­пол­ня­ют на ска­ле та­нец кур­рун. Ма­ранг-Бу­ру от­зы­ва­ет­ся на их мольбы от­да­лен­ным гро­мом, и они, ис­пол­нен­ные ра­дос­ти, идут до­мой. Они долж­ны ид­ти на го­ру, воз­дер­жи­ва­ясь от пи­щи, и ос­та­ваться там, по­ка не пос­лы­шит­ся «звук оби­лия дож­дя», пос­ле че­го они на­чи­на­ют есть и пить. Го­во­рят, что дождь при­хо­дит всег­да еще до ве­че­ра, но ста­рые жен­щи­ны, по-ви­ди­мо­му, са­ми вы­би­ра­ют удоб­ный мо­мент для на­ча­ла сво­его пос­та.

    В ста­рые го­ды фин­ны так­же об­ра­ща­лись к бо­гу не­ба Ук­ко со сле­ду­ющей мо­лит­вой:

    

    

    Подобным же бы­ло клас­си­чес­кое предс­тав­ле­ние о «дожд­ли­вом» Зев­се или Юпи­те­ре. Оно вы­ра­жа­ет­ся в зна­ме­ни­той афинс­кой мо­лит­ве, при­во­ди­мой Мар­ком Ав­ре­ли­ем: «Про­лей, до­ро­гой Зевс, про­лей дождь на вспа­хан­ные по­ля афи­нян и на рав­ни­ны», и в жа­ло­бах Пет­ро­ния Ар­бит­ра на без­бо­жие сов­ре­мен­ни­ков. «Те­перь, - го­во­рит он, - ник­то не ду­ма­ет, что не­бо есть не­бо, ник­то не дер­жит пос­та, ник­то не за­бо­тит­ся ни на во­лос о Юпи­те­ре: все лю­ди, зак­рыв гла­за, только счи­та­ют свои бо­гатст­ва. В преж­ние вре­ме­на жен­щи­ны всхо­ди­ли на го­ры в длин­ных одеж­дах, с бо­сы­ми но­га­ми, рас­пу­щен­ны­ми во­ло­са­ми и чис­тым ду­хом, про­ся у Юпи­те­ра вла­ги, и тог­да, ес­ли на­чи­нал­ся дождь, он лил по­то­ка­ми, и они возв­ра­ща­лись до­мой, вы­мок­шие, как кры­сы». В бо­лее позд­нюю эпо­ху, ког­да за­су­ха сжи­га­ла по­ля сред­не­ве­ко­во­го зем­ле­дельца, он пе­ре­но­сил на дру­гих зас­туп­ни­ков роль по­да­те­ля дож­дя и в тор­жест­вен­ной про­цес­сии при пе­нии гим­нов про­сил по­мо­щи у свя­то­го Пет­ра или свя­то­го Иако­ва или же с еще большей ми­фо­ло­ги­чес­кой пос­ле­до­ва­тельностью об­ра­щал­ся пря­мо к ца­ри­це не­бес. Что ка­са­ет­ся нас, мы уже до­жи­ли до та­ко­го вре­ме­ни, ког­да лю­ди ред­ко ре­ша­ют­ся об­ра­щаться к вер­хов­но­му бо­жест­ву с преж­ни­ми обыч­ны­ми мо­лит­ва­ми о дож­де, так как дож­ди уже выш­ли из об­лас­ти сверхъестест­вен­но­го и ес­тест­воз­на­ние свя­зы­ва­ет их с при­ли­ва­ми и вре­ме­на­ми го­да.

    Положение, бо­га гро­ма в по­ли­те­ис­ти­чес­ких ре­ли­ги­ях весьма сход­но с по­ло­же­ни­ем бо­га дож­дя, час­то да­же со­вер­шен­но сов­па­да­ет с ним. Но бог гро­ма от­ли­ча­ет­ся ско­рее гнев­ным, чем бла­го­де­тельным ха­рак­те­ром. Мы уже поч­ти ра­зу­чи­лись предс­тав­лять этот ха­рак­тер в ре­альных об­ра­зах с тех пор, как ужас, на­во­ди­мый гро­мом на ум ди­ка­ря, по­те­рял свою си­лу для нас, ви­дя­щих в гро­ме уже не про­яв­ле­ние божьего гне­ва, а вос­ста­нов­ле­ние рав­но­ве­сия в элект­ри­чест­ве воз­ду­ха. Се­ве­ро­аме­ри­канс­кие пле­ме­на, нап­ри­мер, ман­да­ны, слы­ша­ли в гро­ме и ви­де­ли в мол­нии хло­панье крыльев и свер­ка­ние глаз той страш­ной не­бес­ной пти­цы, ко­то­рая при­над­ле­жит ве­ли­ко­му Ма­ни­ту[167], или да­же са­мо­го Ма­ни­ту. Да­ко­та по­ка­зы­ва­ли в од­ном мес­те, на­зы­ва­емом Гро­мо­вые- Сле­ды, близ ис­то­ка ре­ки Свя­то­го Пет­ра, сле­ды ног гро­мо­вой пти­цы, дли­на ша­га ко­то­рой 25 миль. Сле­ду­ет за­ме­тить, что раз­но­об­раз­ные вы­мыс­лы о гро­мо­вой пти­це ин­дей­цев пле­ме­ни сиу да­ют пре­вос­ход­ный ключ к гро­мо­вым ми­фам, ко­то­рые пов­то­ря­ют­ся в столь мно­гие стра­нах. Они ут­верж­да­ют, что мол­ния, про­ни­кая в зем­лю, разб­ра­сы­ва­ет во все сто­ро­ны гро­мо­вые кам­ни, ко­то­ры­ми они счи­та­ют крем­ни и пр. Как на ра­зум­ное ос­но­ва­ние сво­его по­верья они ука­зы­ва­ют на то обс­то­ятельство, что крем­не­вые кам­ни на са­мом де­ле да­ют иск­ры при уда­ре.

    В од­ном рас­ска­зе о не­ко­то­рых ка­ра­ибс­ких бо­жест­вах, быв­ших не­ког­да людьми, а те­перь сде­лав­ших­ся звез­да­ми, встре­ча­ет­ся имя Са­ва­ку, ко­то­рый был прев­ра­щен в большую пти­цу. Он - по­ве­ли­тель ура­га­на и гро­ма, он ду­ет ог­нем че­рез большую тру­бу, т. е. про­из­во­дит мол­нию, и по­сы­ла­ет дож­ди. Рош­фор опи­сы­ва­ет впе­чат­ле­ние, ко­то­рое про­из­во­дил гром на ка­ра­ибов в Вест-Индии 200 лет то­му на­зад. За­ме­чая приб­ли­же­ние гро­зы, го­во­рит он, они пос­пеш­но отп­рав­ля­ют­ся в свои хи­жи­ны и рас­по­ла­га­ют­ся на ма­леньких си­деньях про­тив ог­ня оча­га. Зак­рыв ли­цо и опус­тив го­ло­ву на ру­ки и на ко­ле­ни, они на­чи­на­ют пла­кать и при­чи­тать на сво­ем на­ре­чии: «Ма­бой­я (злой де­мон) очень сер­дит на ка­ра­ибов». Они го­во­рят то же са­мое, ког­да нас­ту­па­ет ура­ган, не прек­ра­щая сво­их за­вы­ва­ний, по­ка он не прой­дет. Удив­ле­ние их то­му, что хрис­ти­ане не об­на­ру­жи­ва­ют та­ко­го же огор­че­ния и стра­ха в по­доб­ных слу­ча­ях, ре­ши­тельно не име­ет пре­де­лов. Пле­ме­на ту­пи в Бра­зи­лии предс­тав­ля­ют при­мер на­ро­да, у ко­то­ро­го гром, или гро­мо­вер­жец Ту­пан, хло­па­ющий сво­ими не­бес­ны­ми крыльями и блис­та­ющий не­бес­ным све­том, раз­вил­ся в ти­пич­ное выс­шее бо­жест­во, имя ко­то­ро­го у их хрис­ти­анс­ких по­том­ков еще и те­перь рав­ноз­нач­но име­ни бо­га.

    В Пе­ру од­ним из мо­гу­чих и пов­се­мест­но по­чи­та­емых бо­гов был Ка­те­киль, бог гро­ма, сын бо­га не­ба. Он выс­во­бо­дил ин­дей­ский на­род из-под зем­ли, рас­ко­пав ее сво­ей зо­ло­той ло­пат­кой. Во вре­мя гро­зы он бро­са­ет из пра­щи ма­ленькие круг­лые гро­мо­вые ка­меш­ки, ко­то­рые це­нят­ся в де­рев­нях как ог­не­вые фе­ти­ши и как та­лис­ма­ны для воз­буж­де­ния пла­мен­ной люб­ви. Нас­колько от­ли­ча­ет­ся по сво­ему вы­со­ко­му по­ло­же­нию бог гро­ма и мол­нии (Чу­ки ильяйльяпа) в ре­ли­гии ин­ков, мож­но ви­деть по его «гу­аке», или идо­лу-фе­ти­шу, ко­то­рый ста­вил­ся на скамье ря­дом с идо­ла­ми твор­ца и солн­ца на большом сол­неч­ном празд­нест­ве в Кус­ко. Жерт­вен­ные жи­вот­ные раск­ла­ды­ва­лись вок­руг них, и жрец про­из­но­сил сле­ду­ющую мо­лит­ву: «О, тво­рец, о, солн­це и гром, будьте всег­да мо­ло­ды! Не ста­рей­те! Пусть во всем бу­дет мир! Пусть разм­но­жит­ся на­род и его пи­ща, и пусть все про­дол­жа­ет ум­но­жаться».

    В Аф­ри­ке мы мо­жем ука­зать пле­мя зу­лу­сов, ко­то­рое ви­дит в гро­ме и мол­нии пря­мое дей­ст­вие не­ба или не­бес­но­го бо­га, и пле­мя иору­ба, ко­то­рое при­пи­сы­ва­ет гром не Оло­ру­ну, бо­гу не­ба, а низ­ше­му бо­жест­ву, Шан­го, бо­гу гро­ма. Пос­лед­не­го они зо­вут так­же Дза­ку­та, ме­та­тель кам­ней, так как у них, как и у мно­гих дру­гих на­ро­дов, за­быв­ших свой ка­мен­ный век, имен­но он бро­са­ет с не­ба ка­мен­ные то­по­ры, ко­то­рые по­па­да­ют­ся иног­да в зем­ле и хра­нят­ся как неч­то свя­щен­ное. В ре­ли­гии кам­ча­да­лов Бил­лу­кай, край одеж­ды ко­то­ро­го сос­тав­ля­ет ра­ду­гу, жи­вет в об­ла­ках со мно­ги­ми ду­ха­ми и на­сы­ла­ет гром, мол­нию и дождь. У кав­казс­ких осе­тин гром про­из­во­дит­ся Ильей. В этом име­ни ми­фо­ло­ги мо­гут прос­ле­дить хрис­ти­анс­кое пре­да­ние о про­ро­ке Илье, ог­нен­ная ко­лес­ни­ца ко­то­ро­го отож­деств­ля­ет­ся и в дру­гих мест­нос­тях с бо­гом гро­ма. Так, вы­со­чай­шая вер­ши­на Эги­ны, где вос­се­дал ког­да-то об­ще­эл­линс­кий Зевс, на­зы­ва­ет­ся те­перь го­рой свя­то­го Ильи. У не­ко­то­рых древ­них му­сульманс­ких сект су­щест­ву­ет пре­да­ние, что ис­то­ри­чес­кий Али, дво­юрод­ный брат Му­хам­ме­да, вос­се­да­ет на об­ла­ках и что гром есть его го­лос, а мол­ния - бич, ко­то­рым он на­ка­зы­ва­ет злых.

    У ев­ро­пей­ских вет­вей та­тарс­ких, или ту­ранс­ких, на­ро­дов все­го яс­нее очер­чи­ва­ет­ся об­раз гро­мо­во­го бо­га. У ло­па­рей Ти­ер­мес был, по-ви­ди­мо­му, бо­гом не­ба, и его предс­тав­ля­ли се­бе пре­иму­щест­вен­но в ви­де Аий­и, бо­га гро­ма; в преж­ние вре­ме­на они ду­ма­ли, что гром (Аий­и) есть жи­вое су­щест­во, па­ря­щее в воз­ду­хе и подс­лу­ши­ва­ющее раз­го­во­ры лю­дей, и при этом по­ра­жа­ющее тех, кто от­зы­ва­ет­ся о нем с не­ува­же­ни­ем. Дру­гие го­во­рят, что бог гро­ма - враг кол­ду­нов, ко­то­рых он го­нит с не­ба и осы­па­ет уда­ра­ми, и в это-то вре­мя лю­ди слы­шат гром, предс­тав­ля­ющий со­бой звук его стрел, пус­ка­емых из лу­ка, т. е. ра­ду­ги. В по­эзии фин­нов Ук­ко, не­бес­ный бог, на­де­лен по­доб­ны­ми же ат­ри­бу­та­ми. Ру­ны на­зы­ва­ют его гро­мо­верж­цем. Он го­во­рит сквозь об­ла­ка, его ог­нен­ная ру­баш­ка - страш­ная гро­зо­вая ту­ча. Мы уз­на­ем так­же о его кам­нях и мо­ло­те: он ма­шет сво­им ог­нен­ным ме­чом, и от это­го про­ис­хо­дит мол­ния, или же он на­тя­ги­ва­ет мо­гу­чую ра­ду­гу, лук Ук­ко, и ме­чет свои ог­нен­ные мед­ные стре­лы, при­чем лю­ди про­сят его по­ра­зить их вра­гов. Ког­да в его не­бес­ном жи­ли­ще нас­ту­па­ет тем­но­та, он вы­се­ка­ет огонь, и это про­из­во­дит мол­нию. До нас­то­ящих дней фин­ны на­зы­ва­ют бу­рю «укко» или «укко­нен», т. е. ма­ленький Ук­ко, и ког­да блес­тит мол­ния, они го­во­рят: «Вот Ук­ко вы­се­ка­ет огонь».

    Итак, что же та­кое предс­тав­ле­ние арий­цев о бо­ге-гро­мо­ви­ке, ес­ли не по­эти­чес­кая об­ра­бот­ка предс­тав­ле­ний, унас­ле­до­ван­ных от ди­ко­го сос­то­яния, че­рез ко­то­рое прош­ли древ­ние арий­цы? Гро­мо­вый бог ин­ду­сов есть не­бес­ный бог Инд­ра, лук Инд­ры есть ра­ду­га, Инд­ра ме­чет свои пе­ру­ны, он ра­зит сво­их вра­гов, по­би­ва­ет ту­чи дра­ко­нов, и дождь льется на зем­лю, и солн­це бле­щет вновь. Ве­да на­пол­не­на хва­леб­ны­ми гим­на­ми Инд­ре: «Те­перь я ста­ну петь де­яния Инд­ры, ко­то­рые он сво­ими гро­ма­ми со­вер­шал в древ­ние вре­ме­на. Он по­ра­зил Аги го­рой, он вы­пус­тил во­ду, он от­де­лил ре­ки от гор. Тваш­тар вы­ко­вал ему его слав­ный пе­рун»[168]; «Нап­равь, о мощ­ный Инд­ра, тя­же­лый, сильный, крас­ный меч про­тив вра­гов!»; «Пусть се­ки­ра (удар гро­ма) по­явит­ся вмес­те с блес­ком, пусть крас­ный свет вспых­нет и зас­вер­ка­ет яр­ко!»; «Ког­да Инд­ра бро­са­ет свои гро­мы один за дру­гим, тог­да они ве­рят в блис­та­юще­го бо­га». Инд­ра не прос­то ве­ли­кий бог в древ­нем ве­ди­чес­ком пан­те­оне, он - пок­ро­ви­тельству­ющее бо­жест­во арий­ских за­во­ева­те­лей в Ин­дии. К не­му они об­ра­ща­ют­ся за по­мощью при сво­их столк­но­ве­ни­ях с тем­но­ко­жи­ми пле­ме­на­ми стра­ны. «Истреб­ляя да­си­ев[169], Инд­ра за­щи­тил арий­цев»; «Индра по­мо­гал в бит­ве арий­ским пок­лон­ни­кам. Он под­чи­нил без­за­кон­ных си­ле Ма­ну, он по­бе­дил чер­но­ко­жих». Этот ин­дус­ский Инд­ра про­изо­шел от Ди­а­уса, не­ба. Но у гре­ков Зевс это сам Ze­us Ke­ra­une­inos - гро­мо­вер­жец, ко­то­рый гре­мит с оку­тан­ных об­ла­ка­ми вер­шин Иды или Олим­па. Та­ким же об­ра­зом Юпи­тер Ка­пи­то­лий­ский у рим­лян - это сам Юпи­тер Гро­мо­вер­жец. Древ­ние сла­вя­не, сог­лас­но весьма точ­ным опи­са­ни­ям, по­чи­та­ли Юпи­те­ра Гро­мо­верж­ца как сво­его вы­со­чай­ше­го бо­га. Он был не­бо­жи­те­лем, не­бес­ным бо­гом, его ору­жие - гром, мол­ния, его имя - Пе­рун Гро­мо­вер­жец. В ли­товс­ких об­лас­тях гром - это сам Пер­кун. В преж­ние вре­ме­на крестьянин, слы­ша рас­ка­ты гро­ма, взы­вал: «Бог Пер­кун, по­ща­ди нас!» Он го­во­рит и до сих пор: «Пер­кун гре­мит!» Или: «Ста­рый вор­чит». Древ­няя гер­манс­кая и скан­ди­навс­кая ре­ли­гия отож­деств­ля­ла гром (Do­nar, Thor) с осо­бым бо­жест­вом, уп­рав­ля­ющим об­ла­ка­ми и дож­дем и пус­ка­ющим свой сок­ру­ши­тельный мо­лот по воз­ду­ху. Бог-гро­мо­вик за­ни­мал вы­со­кое царст­вен­ное по­ло­же­ние в не­бе сак­сов, по­ка не нас­ту­пи­ли вре­ме­на, ког­да об­ра­ща­ющи­еся в хрис­ти­анст­во долж­ны бы­ли тор­жест­вен­но от­ка­зы­ваться от не­го в фор­му­ле: «Я от­ре­ка­юсь от гро­ма!» В нас­то­ящее вре­мя он про­дол­жа­ет жить только в язы­ке, в эти­мо­ло­гии та­ких имен, как, нап­ри­мер, Дон­нерс­берг (го­ра гро­ма), Тор­вальдсен, Don­ners­tag, Thurs­day (чет­верг,день гро­ма).

    В по­ли­те­из­ме как при­ми­тив­ных, так и культур­ных на­ро­дов к чис­лу весьма обыч­ных об­ра­зов при­над­ле­жат бо­ги вет­ров. Вет­ры са­ми по се­бе, осо­бен­но че­ты­ре вет­ра че­ты­рех стран све­та, при­ни­ма­ют име­на и фор­мы лич­ных бо­жеств, и в то же вре­мя не­кое бо­жест­во с бо­лее об­шир­ной властью - бог вет­ра, бог бу­ри, бог воз­ду­ха или сам мо­гу­чий бог не­ба - яв­ля­ет­ся по­ве­ли­те­лем, или влас­ти­те­лем, зе­фи­ров, вет­ров и бурь. Мы уже упо­ми­на­ли в ви­де при­ме­ра о че­ты­рех вет­рах ал­гон­кинс­кой ми­фо­ло­гии Се­вер­ной Аме­ри­ки, на­род­ные ска­за­ния о ко­то­рых опо­эти­зи­ро­ва­ны в «Гай­ава­те», и при­во­ди­ли их наз­ва­ния: Мед­жи­ки­вис - за­пад­ный ве­тер, отец не­бес­ных вет­ров, и его де­ти: Ва­бун - вос­точ­ный ве­тер, при­но­ся­щий ут­ро, ле­ни­вый Ша­вон­да­зи - юж­ный ве­тер, ди­кий и жес­то­кий се­вер­ный ве­тер - сви­ре­пый Ка­би­бо­нок­ка. С ре­ли­ги­оз­ной точ­ки зре­ния эти мо­гу­чие су­щест­ва со­от­ветст­ву­ют че­ты­рем ве­ли­ким «ма­ни­ту», ко­то­рым при­но­сят­ся жерт­вы у де­ла­ва­ров, - За­па­ду, Югу, Вос­то­ку и Се­ве­ру; в то же вре­мя иро­ке­зы приз­на­ют бо­жест­во еще большей си­лы, Ге­ох, ду­ха вет­ров, ко­то­рый дер­жит эти вет­ры зак­лю­чен­ны­ми в го­рах, в жи­ли­ще вет­ров.

    Эллис сле­ду­ющим об­ра­зом опи­сы­ва­ет бо­гов вет­ров у по­ли­не­зий­цев: «Глав­ные из них на­зы­ва­лись Ве­ро­ма­та­уто­ру и Та­ири­бу, брат и сест­ра, - де­ти Та­ароа. Жи­ли­ще их на­хо­ди­лось близ большой ска­лы, на ко­то­рой сто­ит мир. Они дер­жат там в за­то­че­нии бу­ри, ура­га­ны, вы­пус­кая.их, что­бы на­ка­зать тех, кто пре­неб­ре­га­ет слу­же­ни­ем бо­гам. В бур­ную по­го­ду мо­ре-пла­ва­тель на мо­ре или друзья его на су­ше ста­ра­лись воз­бу­дить сост­ра­да­ние этих бо­жеств. Щед­рые да­ры им, счи­та­ли по­ли­не­зий­цы, всег­да мо­гут обес­пе­чить за­тишье. Те же средст­ва упот­реб­ля­лись и для вы­зы­ва­ния бу­ри, но с меньшей уве­рен­ностью в ус­пе­хе. Ког­да жи­те­ли од­но­го ост­ро­ва по­лу­ча­ли из­вес­тие, что на них го­то­вит­ся на­бег с со­сед­не­го, они тот­час же нес­ли бо­га­тые да­ры этим бо­гам, про­ся их раз­ме­тать бу­рей неп­ри­ятельский флот, как только он нап­ра­вит­ся в их сто­ро­ну. Да­же са­мые ра­зум­ные из них и те­перь еще по­ла­га­ют, что в преж­нее вре­мя злые ду­хи име­ли большую си­лу над вет­ра­ми, и при­бав­ля­ют, что, с тех пор как унич­то­же­но идо­ло­пок­лонст­во, не бы­ло уже та­ких страш­ных бурь, как преж­де. За­га­доч­ный не­бес­но-сол­неч­ный ха­рак­тер ве­ли­ко­го бо­га Ма­уи еще бо­лее ус­лож­ня­ет­ся тем, что он яв­ля­ет­ся и в ка­чест­ве бо­га вет­ра. На Та­ити его отож­деств­ля­ют с вос­точ­ным вет­ром. На Но­вой Зе­лан­дии он дер­жит в сво­ей влас­ти все вет­ры, кро­ме за­пад­но­го: он за­пи­ра­ет их при по­мо­щи больших кам­ней, за­ва­ли­вая ими вхо­ды в пе­ще­ры, од­на­ко за­пад­ный ве­тер он ни­как не мо­жет пой­мать или за­то­чить, и по­это­му он ду­ет поч­ти пос­то­ян­но.

    По мне­нию кам­ча­да­ла, не­бес­ный бог Бил­лу­кай схо­дит на зем­лю и ез­дит на са­нях: лю­ди ви­дят его сле­ды на сне­гу, на­ме­тен­ном вет­ром. Хо­тя в ми­фо­ло­гии фин­нов и по­па­да­ют­ся упо­ми­на­ния низ­ших бо­гов вет­ров, но глав­ный по­ве­ли­тель вет­ров и бурь есть не­бес­ный бог Ук­ко. Эс­ты об­ра­ща­лись обык­но­вен­но к Ту­уле-эма, ма­те­ри вет­ров, и во вре­мя за­вы­ва­ния бу­ри го­во­ри­ли: «Мать вет­ра пла­чет, кто зна­ет, чья мать ста­нет пла­кать по­том».

    В гим­нах Ве­ды бо­ги бурь, ма­ру­ты, но­сясь вмес­те с ярост­но бу­шу­ющи­ми вет­ра­ми и дож­де­вы­ми ту­ча­ми, расп­ре­де­ля­ют лив­ни по зем­ле, на­го­ня­ют тьму сре­ди дня, оп­ро­ки­ды­ва­ют де­ревья и унич­то­жа­ют ле­са по­доб­но ди­ким сло­нам. Все уси­лия оли­цет­во­ря­ющей фан­та­зии крас­но­ко­же­го ин­дей­ца в сказ­ках о пля­шу­щем Па­упук­ки­ви­се, вих­ре, или о гроз­ном и быст­ром ге­рое Ма­на­бо­зо, се­ве­ро-за­пад­ном вет­ре, ед­ва ли мо­гут срав­ниться с опи­са­ни­ями «Или­ады», где Ахилл воз­ли­яни­ями и обе­ща­ни­ями жертв при­зы­ва­ет Бо­рея и Зе­фи­ра яр­ко раз­дуть пла­мя пог­ре­бально­го кост­ра Пат­рок­ла:

    

    

    Эол[170] с вет­ра­ми, за­пер­ты­ми в его пе­ще­ре, иг­ра­ет ту же роль, что и дух вет­ров крас­но­ко­жих ин­дей­цев и по­ли­не­зий­ский Ма­уи. В при­род­ном ми­фе, пе­ре­хо­дя­щем в нравст­вен­ную прит­чу о гар­пи­ях, по­ры­вы вет­ра, ко­то­рый сры­ва­ет, кру­шит и за­сы­па­ет все об­ла­ка­ми пы­ли, стран­ным об­ра­зом ста­но­вят­ся отв­ра­ти­тельны­ми чу­до­вищ­ны­ми пти­ца­ми, пос­лан­ны­ми ле­тать над сто­лом Фи­нея, хва­тать ког­тя­ми и уно­сить его рос­кош­ные яст­ва. Но ес­ли мы за­хо­тим уви­деть арий­ско­го бо­га бу­ри во всем его иде­альном ве­ли­чии, нам нуж­но ис­кать его в чер­то­ге, где ру­ни­чес­кий Один за­вы­ва­ет свой во­инст­вен­ный гимн бу­ре.

    Якоб Гримм оп­ре­де­лял Оди­на, или Во­та­на, как «всеп­ро­ни­ка­ющую тво­ря­щую и об­ра­зу­ющую си­лу», но мы ед­ва ли мо­жем при­пи­сы­вать та­кие абст­ракт­ные предс­тав­ле­ния его вар­варс­ким пок­лон­ни­кам. Столь же ма­ло о его нас­то­ящем зна­че­нии да­ют нам ле­ген­ды, низ­во­дя­щие его в сте­пень ис­то­ри­чес­ко­го ца­ря се­вер­ных пле­мен, «ца­ря Оди­на». В этом от­це ми­ра, си­дя­щем в сво­ей об­лач­ной ман­тии на не­бес­ном прес­то­ле и наб­лю­да­ющем за де­яни­ями лю­дей, мы не мо­жем не рас­поз­нать ат­ри­бу­тов не­бес­но­го бо­га. Слу­шая крестьяни­на, го­во­ря­ще­го во вре­мя бу­ри: «Это про­ез­жа­ет Один», сле­дя за ми­фо­ло­ги­чес­ки­ми от­ра­же­ни­ями бу­ри в «ярых пол­чи­щах» или «ди­ком охот­ни­ке» ве­ли­ко­го ми­фа бурь сак­сонс­ких на­ро­дов, мы долж­ны приз­нать в Во­та­не, или Оди­не, древ­нее гер­манс­кое бо­жест­во в ро­ли ту­че­го­ни­те­ля, бо­га бурь. Крестьяне Ка­рин­тии мо­гут про­де­монст­ри­ро­вать нам ос­та­ток еще бо­лее пер­во­быт­ной ста­дии ис­то­рии на­ших ве­ро­ва­ний, прик­реп­ляя де­ре­вян­ную чаш­ку с раз­лич­ны­ми ку­шаньями к де­ре­ву пе­ред до­мом, что­бы ве­тер мог на­сы­титься и не де­лать им зла. В Шва­бии, Ти­ро­ле и Верх­нем Пфальце во вре­мя бу­ри крестьяне бро­са­ют лож­ку или горсть му­ки про­тив вет­ра, при­чем в пос­лед­ней из наз­ван­ных мест­нос­тей в этих слу­ча­ях при­го­ва­ри­ва­ют сле­ду­ющее: «Вот те­бе, ве­тер, му­ка для тво­его де­ти­ща, но только уй­мись».

    Божество зем­ли так­же за­ни­ма­ет важ­ное мес­то в по­ли­те­ис­ти­чес­ких сис­те­мах. Ал­гон­ки­ны по­ют пес­ни об ис­це­ле­нии, об­ра­щен­ные к Ме­зук­ку­мик Ок­ви, зем­ле, ве­ли­кой об­щей пра­ро­ди­тельни­це. Ее за­бо­там по­ру­че­ны (так как она ни­ког­да не по­ки­да­ет сво­его убе­жи­ща) все жи­вот­ные, мя­со или шку­ры ко­то­рых упот­реб­ля­ют­ся че­ло­ве­ком в пи­щу или для одеж­ды, все ко­ренья и ле­карст­вен­ные тра­вы, из­ле­чи­ва­ющие бо­лез­ни или по­мо­га­ющие в го­лод­ное вре­мя уби­вать дичь. Вследст­вие это­го ин­де­ец ни­ког­да не вы­ко­па­ет ко­реньев, из ко­то­рых при­го­тов­ля­ют­ся его ле­карст­ва, не по­ло­жив в зем­лю при­но­ше­ния для Ме­зук­ку­мик Ок­ви. В чис­ле фе­ти­шей пе­ру­анс­ких пле­мен зем­ля, обо­жеств­лен­ная под име­нем Ма­ма­па­чи, Ма­те­ри-зем­ли, за­ни­ма­ла в пан­те­оне ин­ков мес­то пос­ле солн­ца и лу­ны, и в по­ру жат­вы ей де­ла­лись воз­ли­яния из чи­чи и при­но­си­лись да­ры из зер­но­во­го хле­ба, что­бы она пос­ла­ла хо­ро­ший уро­жай. По­доб­ное же по­ло­же­ние за­ни­ма­ет она в ак­ва­пимс­ких ве­ро­ва­ни­ях в За­пад­ной Аф­ри­ке. Во гла­ве бо­гов там сто­ит выс­ший бог не­бес­ной твер­ди, за­тем зем­ля как об­щая мать, а да­лее уже фе­тиш. Негр, при­но­ся­щий воз­ли­яние пе­ред ка­ким-ни­будь важ­ным предп­ри­яти­ем, об­ра­ща­ет­ся ко всей этой три­аде в сле­ду­ющих вы­ра­же­ни­ях: «Тво­рец, при­хо­ди пить! Зем­ля, при­хо­ди пить! Бо­сумб­ра, при­хо­ди пить!»

    Из ту­зем­ных пле­мен Ин­дии би­гахс­кие пле­ме­на в Се­они об­на­ру­жи­ва­ют яс­но вы­ра­жен­ное пок­ло­не­ние зем­ле. Они на­зы­ва­ют ее «Мать-зем­ля», или Дгур­ти­ма, и преж­де чем прис­ту­пить к мо­лит­ве или еде, ко­то­рая так­же счи­та­ет­ся ежед­нев­ным жерт­воп­ри­но­ше­ни­ем, они всег­да пред­ла­га­ют не­ко­то­рую часть ее зем­ле и уже по­том только про­из­но­сят имя дру­го­го бо­га. Из всех ре­ли­гий ми­ра в ре­ли­гии кон­дов в Орис­се бо­ги­не зем­ли при­пи­сы­ва­ет­ся, быть мо­жет, са­мое вы­да­юще­еся по­ло­же­ние и зна­че­ние. Бу­ра Пен­ну, или Бел­ла Пен­ну, бог све­та, или бог солн­ца, соз­дал Та­ри Пен­ну, бо­ги­ню зем­ли, как же­ну для се­бя, и от них про­изош­ли все про­чие ве­ли­кие бо­ги. Но меж­ду мо­гу­чи­ми ро­ди­те­ля­ми воз­ник­ла расп­ря, и на до­лю же­ны вы­па­ла роль вре­дить все­му доб­ро­му, соз­дан­но­му ее суп­ру­гом, и при­но­сить фи­зи­чес­кое и мо­ральное зло. Вследст­вие это­го у сек­ты солн­це­пок­лон­ни­ков она вы­зы­ва­ет отв­ра­ще­ние, и за ней приз­на­ет­ся только си­ла зло­го бо­жест­ва. Но ее собст­вен­ная сек­та-сек­та зем­ле­пок­лон­ни­ков в воз­зре­ни­ях на ха­рак­тер сво­ей бо­ги­ни при­дер­жи­ва­ет­ся, по-ви­ди­мо­му, бо­лее пер­во­быт­ных и ес­тест­вен­ных предс­тав­ле­ний.

    Деятельность, ко­то­рую они при­пи­сы­ва­ют ей, и об­ря­ды, ко­то­ры­ми они ее уб­ла­жа­ют, по­ка­зы­ва­ют, что это, оче­вид­но, их Мать-зем­ля, воз­ве­ден­ная зем­ле­дельчес­ким на­ро­дом в выс­шую сте­пень бо­жест­вен­нос­ти. Она кап­ля­ми сво­ей кро­ви скре­пи­ла мяг­кую бо­ло­тис­тую зем­лю, прев­ра­тив ее в твер­дую су­шу. Та­ким об­ра­зом, лю­ди на­учи­лись при­но­сить че­ло­ве­чес­кие жерт­вы, и вся зем­ля ста­ла твер­дой. Бла­го­да­ря это­му воз­ник­ла вся культу­ра: по­яви­лись паст­би­ща и паш­ни, ро­га­тый скот и до­маш­няя пти­ца ста­ли при­но­сить пользу че­ло­ве­ку, на­ча­лась охо­та, по­яви­лись же­ле­зо и плу­ги, бо­ро­ны и то­по­ры, меж­ду сы­новьями и до­черьми лю­дей воз­ник­ла лю­бовь, ос­но­ва­лись но­вые хо­зяй­ст­ва, воз­ник­ло об­щест­во с его от­но­ше­ни­ями меж­ду ро­ди­те­ля­ми и детьми, му­жем и же­ной, меж­ду пра­ви­те­лем и под­дан­ным. Имен­но этой бо­ги­не кон­дов и пред­наз­на­ча­лись те страш­ные че­ло­ве­чес­кие жерт­вы, при­но­ше­ние ко­то­рых прек­ра­ти­лось лишь в не­дав­нее вре­мя. С пляс­ка­ми сре­ди пьяной ор­гии и дра­ма­ти­чес­ким ди­ало­гом в ви­де мис­те­рии, в ко­то­ром объясня­лось зна­че­ние об­ря­да, жрец пред­ла­гал Та­ри Пен­ну ее жерт­ву и мо­лил­ся о де­тях, ско­те и пти­це, о мед­ных горш­ках и вся­ком бо­гатст­ве. Все при­сутст­ву­ющие, как муж­чи­ны, так и жен­щи­ны, про­из­но­си­ли свои по­же­ла­ния и раз­ры­ва­ли ра­ба, при­но­си­мо­го в жерт­ву, в клочья, разб­ра­сы­вая их по по­лям, что­бы уве­ли­чить пло­до­ро­дие пос­лед­них.

    Служение бо­жест­ву-зем­ле весьма за­мет­но вы­ра­же­но и ши­ро­ко расп­рост­ра­не­но и сре­ди та­тарс­ких пле­мен Се­вер­ной Азии. Так, в культе при­ро­ды у тун­гу­сов и бу­рят зем­ле от­во­дит­ся мес­то меж­ду ве­ли­чай­ши­ми бо­жест­ва­ми. У фин­нов в осо­бен­нос­ти зас­лу­жи­ва­ет вни­ма­ния пе­ре­ход, по­доб­ный не­дав­но ука­зан­но­му на­ми, от бо­га-не­ба, или бо­жест­вен­но­го не­ба, к не­бес­но­му бо­гу. В обоз­на­че­нии «Маа-эмо» (Мать-зем­ля), при­ла­га­емом к са­мой зем­ле, мы ви­дим как буд­то пе­ре­жи­ток пря­мо­го обо­гот­во­ре­ния при­ро­ды, тог­да как пе­ре­ход к по­ня­тию о бо­жест­вен­ном су­щест­ве, оби­та­ющем в этой ве­щест­вен­ной субс­тан­ции и уп­рав­ля­ющем ею, обоз­на­ча­ет­ся упот­реб­ле­ни­ем наз­ва­ния Ма­ан-эмо (Мать-зем­ля) для древ­ней под­зем­ной бо­ги­ни. К ней лю­ди об­ра­ща­ют­ся с мольбой, что­бы тра­ва рос­ла гус­то и ты­ся­чи ко­лосьев под­ни­ма­лись вы­со­ко, ее да­же про­сят, что­бы она в сво­ем лич­ном об­ра­зе выш­ла из зем­ли и при­да­ла им си­лы.

    Такую же бо­жест­вен­ную че­ту, ко­то­рая царст­ву­ет в те­оло­гии фин­нов, мы на­хо­дим и у дру­гих на­ро­дов: Ук­ко, дед, это - не­бес­ный бог, а суп­ру­га его - Ак­ка, ба­буш­ка, - бо­ги­ня-зем­ля. Так, в древ­нем при­род­ном культе Ки­тая оли­цет­во­рен­ная зем­ля за­ни­ма­ет мес­то не­пос­редст­вен­но пос­ле не­ба. Тянь и Ту свя­за­ны меж­ду со­бой в на­род­ной ре­ли­гии, и по­ня­тие об этой че­те как о ми­ро­вых ро­ди­те­лях хо­тя и не сос­тав­ля­ет ори­ги­нальной идеи ки­тай­ской те­оло­гии, но во вся­ком слу­чае раз­ви­ва­ет­ся в клас­си­чес­кой сим­во­ли­ке ки­тай­цев. Не­бо и зем­ля при­ни­ма­ют тор­жест­вен­ные жерт­вы не из рук прос­тых смерт­ных, а от са­мо­го сы­на не­ба, им­пе­ра­то­ра, и его ве­ли­ких вас­са­лов и ман­да­ри­нов. Впро­чем, и весь на­род обо­гот­во­ря­ет их: во вре­мя осен­них празд­неств в их честь жгут бла­го­ухан­ные ве­щест­ва на вер­ши­нах гор. Но, что осо­бен­но важ­но, прек­ло­не­ние же­ни­ха и не­вес­ты пе­ред от­цом и ма­терью все­го су­щест­ву­юще­го, «по­чи­та­ние не­ба и зем­ли» сос­тав­ля­ет су­щест­вен­ней­ший об­ряд ки­тай­ско­го бра­ко­со­че­та­ния.

    Гимны Вед вспо­ми­на­ют о бо­ги­не Прит­ги­ви, об­шир­ной зем­ле, и с эти­ми же древ­ни­ми стро­фа­ми на ус­тах сов­ре­мен­ный брах­ман об­ра­ща­ет­ся с мольбой о ми­лос­тях к Ма­те­ри-зем­ле и От­цу-не­бу, ста­вя их ря­дом. В гре­чес­кой ре­ли­гии за­ме­ча­ет­ся та­кой же пе­ре­ход, ка­кой мы ви­де­ли у ту­ранс­ких пле­мен: преж­нее бо­лее прос­тое при­род­ное бо­жест­во Гея, зем­ля-все­ма­терь, по-ви­ди­мо­му, прев­ра­ти­лась в бо­лее ант­ро­по­мор­фи­чес­кую Де­мет­ру, Мать-зем­лю, веч­ный огонь ко­то­рой го­рел в Ман­ти­нее и хра­мы ко­то­рой бы­ли рас­се­яны по всей стра­не, ми­лос­ти­во соз­дан­ной ею для гре­чес­ко­го зем­ле­дельца. Рим­ля­не приз­на­ва­ли ее пол­ную тож­дест­вен­ность с Ма­терью-зем­лей. Та­цит уз­на­ет это род­ное ему бо­жест­во у гер­манс­ких пле­мен, пок­лон­ни­ков Нер­ту­мы, Ма­те­ри-зем­ли. Свя­щен­ная ро­ща ее на­хо­ди­лась на оке­ани­чес­ком ост­ро­ве, ее ко­лес­ни­ца, зап­ря­жен­ная ко­ро­ва­ми, про­ез­жа­ла по стра­не, раз­ли­вая мир и ра­дость, по­ка на­ко­нец бо­ги­ня, пре­сы­щен­ная об­ще­ни­ем со смерт­ны­ми, не преп­ро­вож­да­лась ее жре­цом об­рат­но в храм. Пос­ле это­го ко­лес­ни­ца, одеж­ды и да­же са­ма бо­ги­ня под­вер­га­лись омо­ве­нию в ни­ко­му не из­вест­ном озе­ре, ко­то­рое тот­час же пог­ло­ща­ло прис­лу­жи­вав­ших при этом ра­бов - от­сю­да та­инст­вен­ный страх и свя­щен­ное не­ве­де­ние от­но­си­тельно то­го, что мо­жет уви­деть только осуж­ден­ный на ги­бель.

    Отыскивая в сов­ре­мен­ной Ев­ро­пе сле­ды культа зем­ли, мы мо­жем най­ти весьма лю­бо­пыт­ный пе­ре­жи­ток его, ес­ли уже не в фор­ме рож­дест­венс­ких при­но­ше­ний пи­щи, ко­то­рые в Гер­ма­нии еще в на­ча­ле ны­неш­не­го сто­ле­тия за­ка­пы­ва­лись в зем­лю, то, по край­ней ме­ре, у ко­чу­ющих цы­ган. Де­вель, ве­ли­кий бог в не­бе, вну­ша­ет этим веч­но жи­ву­щим под отк­ры­тым не­бом лю­дям ско­рее страх, не­же­ли лю­бовь, так как он сво­им гро­мом и мол­ни­ей, сне­гом и дож­дем зат­руд­ня­ет их странст­вия. По­это­му они жес­то­ко кля­нут его, ес­ли их пос­ти­га­ет ка­кое-ни­будь нес­частье, а в слу­чае смер­ти ре­бен­ка го­во­рят, что Де­вель съел его. Но зем­ля, мать все­го доб­ро­го, са­мо­су­щест­ву­ющая с на­ча­ла ве­ков, так свя­щен­на для них, что они за­бо­тят­ся, что­бы чаш­ка для питья ка­ким-ли­бо об­ра­зом не кос­ну­лась зем­ли, так как вследст­вие это­го она ста­нет слиш­ком свя­щен­ной для людс­ко­го упот­реб­ле­ния.

    Культ во­ды, как мы ви­де­ли, то­же был весьма ши­ро­ко расп­рост­ра­нен. Впро­чем, от­сю­да еще не сле­ду­ет, что ди­кие пок­лон­ни­ки во­ды воз­вы­ша­лись до обоб­ще­ния сво­их идей и че­рез осо­бых во­дя­ных бо­жеств при­хо­ди­ли к предс­тав­ле­нию об об­щем бо­жест­ве, вла­ды­чест­ву­ющем над всей во­дой как сти­хи­ей. Бо­жест­вен­ные ручьи, ре­ки и озе­ра, во­дя­ные ду­хи, бо­жест­ва, свя­зан­ные с дож­дем и об­ла­ка­ми, по­па­да­ют­ся час­то, и здесь не раз упо­ми­на­лось о них, но мне не уда­лось най­ти у при­ми­тив­ных пле­мен ка­кое-ли­бо бо­жест­во, ат­ри­бу­ты ко­то­ро­го при стро­гом ана­ли­зе по­ка­зы­ва­ли бы, что оно - аб­со­лют­ный и пер­во­на­чальный сти­хий­ный бог во­ды. Сре­ди бо­жеств да­ко­та выс­шим ду­хом их кол­довст­ва и ре­ли­гии счи­та­ет­ся Унк­та­хе, бог во­ды в ви­де ры­бы, со­пер­ни­ча­ющий да­же с мо­гу­чей гро­мо­вой пти­цей. В мек­си­канс­ком пан­те­оне Тла­лок, бог дож­дя и вод, да­ющий пло­до­ро­дие зем­ле, и вла­ды­ка рая, со сво­ей же­ной Чальчи­у­ит­ли­куэ, «Изум­руд­ная Одеж­да», жи­вет сре­ди гор­ных вер­шин, где со­би­ра­ют­ся об­ла­ка и из­ли­ва­ют на зем­лю по­то­ки во­ды.

    Однако ни од­но из этих ми­фи­чес­ких су­ществ не приб­ли­жа­ет­ся к то­му обоб­щен­но­му предс­тав­ле­нию, ко­то­рое свой­ст­вен­но каж­до­му нас­то­яще­му бо­гу сти­хий. И да­же гре­чес­кий Не­рей, ко­то­рый, су­дя по на­име­но­ва­нию, ка­за­лось бы, дол­жен быть нас­то­ящим оли­цет­во­ре­ни­ем во­ды, по сво­ему мес­топ­ре­бы­ва­нию и род­не яв­ля­ет­ся слиш­ком спе­ци­ально морс­ким бо­жест­вом, что­бы его мож­но бы­ло наз­вать об­щим бо­гом вод. При­чи­ну это­го уга­дать нет­руд­но; нуж­на раз­ви­тая спо­соб­ность к обоб­ще­нию, что­бы во­ду во всех ее бес­чис­лен­ных про­яв­ле­ни­ях и фор­мах объеди­нить в по­ня­тие об од­ном бо­жест­ве, хо­тя каж­дое от­дельное скоп­ле­ние во­ды, да­же нич­тож­ней­ший по­ток или пруд, мо­жет иметь жи­ву­ще­го в нем ду­ха.

    Островитяне и бе­ре­го­вые жи­те­ли на­хо­дят­ся всег­да ли­цом к ли­цу с мощ­ны­ми во­дя­ны­ми бо­жест­ва­ми, бо­жест­вен­ным мо­рем и ве­ли­ки­ми морс­ки­ми бо­га­ми. Ка­кое впе­чат­ле­ние про­из­во­дит мо­ре на не­культур­но­го че­ло­ве­ка, в пер­вый раз ви­дя­ще­го его, мы мо­жем уз­нать у лам­пон­гов на Су­мат­ре: жи­те­ли внут­рен­ней час­ти это­го ост­ро­ва, как рас­ска­зы­ва­ют о них, от­но­сят­ся к мо­рю с не­ко­то­ро­го ро­да обо­же­ни­ем и, ви­дя его в пер­вый раз, при­но­сят ему в ка­чест­ве да­ров пи­ро­ги и ла­комст­ва, опа­са­ясь его си­лы, ко­то­рая мо­жет быть вред­ной для них. Позд­нее мо­ре не оли­цет­во­ря­ет­ся, а счи­та­ет­ся уп­рав­ля­емым жи­ву­щи­ми в нем ду­ха­ми. Так, Ту­ара­атаи и Ру­ага­ту, глав­ные из морс­ких бо­жеств По­ли­не­зии, по­сы­ла­ют акул мстить за се­бя. Ги­ро схо­дит в глубь оке­ана и ос­та­ет­ся сре­ди чу­до­вищ. Они уба­юки­ва­ют его в пе­ще­ре, а бог вет­ра, пользу­ясь его от­сутст­ви­ем, под­ни­ма­ет жес­то­кую бу­рю, же­лая раз­бить лод­ки, в ко­то­рых плы­вут друзья Ги­ро. Од­на­ко, раз­бу­жен­ный пос­лан­ным к не­му дру­жест­вен­ным ду­хом, морс­кой бог под­ни­ма­ет­ся на по­верх­ность и ук­ро­ща­ет бу­рю. Этот миф ост­ро­вов Ти­хо­го оке­ана впол­не мог бы за­нять мес­то в Одис­сее.

    Мы мо­жем ука­зать еще на бе­рег Гви­неи как на вар­варс­кую стра­ну, где культ мо­ря про­дол­жа­ет су­щест­во­вать в сво­их край­них фор­мах. Из рас­ска­зов Бос­мэ­на вид­но, что в 1700 г. в ре­ли­гии уай­дах мо­ре счи­та­лось только млад­шим из трех раз­ря­дов бо­жеств, ни­же змей и де­ревьев. Но в нас­то­ящее вре­мя, по сви­де­тельству ка­пи­та­на Бер­то­на, ре­ли­гия наз­ван­ной мест­нос­ти расп­рост­ра­ни­лась по всей Да­го­мее, и бо­жест­вен­ное мо­ре воз­вы­си­лось в сво­ем зна­че­нии. «Млад­ший из трех братьев бо­гов есть Гу, оке­ан или мо­ре. В преж­нее вре­мя оно да­же под­вер­га­лось на­ка­за­нию, по­доб­но. Гел­лес­пон­ту, за ле­ность или неп­ри­не­се­ние пользы. Гу­но, жре­цо­ке­ана, счи­та­ет­ся в нас­то­ящее вре­мя са­мым выс­шим из всех: это - ко­роль фе­ти­шей в Уай­да­хе, где у не­го 500 жен. В ус­та­нов­лен­ное вре­мя он вы­хо­дит на бе­рег, про­сит Агб­ве, бо­га; оке­ана, не быть бур­ны­ми бро­са­ет в мо­ре рис и хлеб­ные зер­на, мас­ло и бо­бы, тка­ни, ка­ури и дру­гие цен­ные ве­щи… Вре­мя от вре­ме­ни ко­роль по­сы­ла­ет из Аг­бо­ме в ви­де жерт­вы оке­ану че­ло­ве­ка на но­сил­ках, в осо­бой одеж­де, со сту­лом и зон­ти­ком; лод­ка вы­во­зит его в мо­ре, и там его ки­да­ют аку­лам». Ес­ли в этих опи­са­ни­ях ин­ди­ви­ду­альная бо­жест­вен­ная лич­ность мо­ря вы­ра­же­на впол­не яс­но, то в ре­ли­гии со­сед­не­го Не­вольничьего Бе­ре­га мы встре­ча­ем по­верье, что ве­ли­кий бог жи­вет в мо­ре, и да­ры при­но­сят не са­мо­му мо­рю, а жи­ву­ще­му в нем ду­ху.

    В Юж­ной Аме­ри­ке идея о бо­жест­вен­ном мо­ре яс­но вы­ра­же­на в пе­ру­анс­ком слу­же­нии Ма­ма­ко­че, Ма­те­ри-мо­рю, при­но­ся­щей че­ло­ве­ку пи­щу. Вос­точ­ная Азия как на низ­шей, так и на выс­шей сту­пе­ни ци­ви­ли­за­ции де­монст­ри­ру­ет нам чле­нов той же бо­жест­вен­ной груп­пы. На Кам­чат­ке Митгк, ве­ли­кий дух мо­ря, сам име­ющий вид ры­бы, по­сы­ла­ет ры­бу вверх по ре­кам. Япо­нец обо­гот­во­ря­ет от­дельно влас­ти­те­лей вод на су­ше и в мо­ре. Мид­су­но-Ка­ми, бо­гу вод, воз­да­ет­ся пок­ло­не­ние в дожд­ли­вое вре­мя го­да, Дже­би­су, бог мо­ря, есть млад­ший брат солн­ца.

    Таким об­ра­зом,, мы на­хо­дим у вар­варс­ких на­ро­дов два об­ще­расп­рост­ра­нен­ных по­ня­тия: оли­цет­во­рен­ное бо­жест­вен­ное мо­ре и ант­ро­по­мор­фи­чес­кий морс­кой бог. Эти по­ня­тия предс­тав­ля­ют две ста­дии раз­ви­тия од­ной идеи - воз­зре­ние на ес­тест­вен­ный пред­мет как на су­щест­во, оду­шев­лен­ное са­мо по се­бе, и вы­де­ле­ние ожив­ля­юще­го его ду­ха-фе­ти­ша в фор­ме осо­бо­го ду­хов­но­го бо­жест­ва. Расп­рост­ра­няя на­ше ис­сле­до­ва­ние на вре­мя клас­си­чес­кой древ­нос­ти, мы и там най­дем та­кое же раз­ли­чие. Ког­да Кле­омен дви­нул­ся к Ти­рее, при­не­ся пред­ва­ри­тельно бы­ка в жерт­ву мо­рю, он по­са­дил свою ар­мию на су­да, нап­рав­ля­ясь в Ти­рен­тинс­кую об­ласть и Навп­лию. У Ци­це­ро­на Кот­та за­ме­ча­ет Бальбу, что «на­ши пол­ко­вод­цы, выс­ту­пая в мо­ре, име­ли обык­но­ве­ние при­но­сить жерт­ву вол­нам»; и за­тем он до­ка­зы­ва­ет, и не без ос­но­ва­ния, что, ес­ли зем­ля са­ма по се­бе - бо­ги­ня, что же она та­кое, как не Тел­лус (бо­жест­во зем­ли), а «если зем­ля - бо­жест­во, то бо­жест­во так­же и мо­ре, ко­то­рое ты на­зы­ва­ешь Неп­ту­ном».

    Здесь про­яв­ля­ет­ся со­вер­шен­но не­пос­редст­вен­ное обо­гот­во­ре­ние при­ро­ды в са­мом край­нем зна­че­нии его, в ви­де фе­ти­шиз­ма. Но на ант­ро­по­мор­фи­чес­кой ста­дии пе­ред на­ми выс­ту­па­ет ту­ман­ный, до­олим­пий­ский об­раз Не­рея, стар­ца мо­ря, от­ца не­ре­ид в их под­вод­ных пе­ще­рах, а го­ме­ровс­кий По­сей­дон, ко­ле­ба­тель зем­ли, ко­то­рый дер­жит сво­их ко­ней в пе­ще­рах Эгей­ских пу­чин, зап­ря­га­ет зо­ло­тог­ри­вых ска­ку­нов в свою ко­лес­ни­цу и мчит­ся че­рез рас­сту­па­ющи­еся пе­ред ни­ми вол­ны, тог­да как подв­ласт­ные ему морс­кие зве­ри тол­пят­ся при про­ез­де сво­его по­ве­ли­те­ля. Царь этот столь ма­ло свя­зан с уп­рав­ля­емой им сти­хи­ей, что он мо­жет вы­хо­дить из волн и вос­се­дать в соб­ра­нии бо­гов на Олим­пе, воп­ро­шая о ве­ле­ни­ях Зев­са.

    Культ ог­ня ста­вит, хо­тя и в ином ви­де и с дру­ги­ми ре­зульта­та­ми, те же проб­ле­мы, с ка­ки­ми мы встре­ти­лись при рас­смот­ре­нии культа во­ды. Ре­альное и аб­со­лют­ное обо­гот­во­ре­ние ог­ня рас­па­да­ет­ся на два ви­да: пер­вый из них от­но­сит­ся ско­рее к фе­ти­шиз­му, вто­рой - к по­ли­те­из­му, при­чем один предс­тав­ля­ет, по-ви­ди­мо­му, бо­лее ран­ний, а дру­гой - бо­лее позд­ний пе­ри­од раз­ви­тия те­оло­ги­чес­ких идей. Пер­вый вид - свой­ст­вен­ное вар­ва­ру по­чи­та­ние нас­то­яще­го пла­ме­ни, ко­то­рое предс­тав­ля­ет­ся ему чем-то кру­тя­щим­ся, ре­ву­щим и по­жи­ра­ющим пред­ме­ты, по­доб­но жи­вот­но­му. Вто­рой вид обо­гот­во­ре­ния ог­ня по­яв­ля­ет­ся в свя­зи с тем, что че­ло­век при­об­рел большую спо­соб­ность к обоб­ще­нию, тог­да вся­кое ин­ди­ви­ду­альное пла­мя ста­ло счи­таться про­яв­ле­ни­ем од­но­го об­ще­го сти­хий­но­го су­щест­ва - бо­га ог­ня.

    К со­жа­ле­нию, на­ши све­де­ния о точ­ном зна­че­нии пок­ло­не­ния ог­ню у ма­ло­культур­ных пле­мен чрез­вы­чай­но скуд­ны, а пе­ре­ход от фе­ти­шиз­ма к по­ли­те­из­му, по-ви­ди­мо­му, со­вер­ша­ет­ся так пос­те­пен­но, что нет воз­мож­нос­ти чет­ко оп­ре­де­лить раз­лич­ные его сту­пе­ни. Кро­ме то­го, не сле­ду­ет упус­кать из ви­ду, что об­ря­ды, со­вер­ша­емые при пос­редст­ве ог­ня, хо­тя и час­то, но не всег­да от­но­сят­ся к пок­ло­не­нию са­мо­му ог­ню. Ав­то­ры, сме­ши­вав­шие та­кие об­ря­ды, как по­лу­че­ние но­во­го ог­ня, под­дер­жа­ние не­уга­си­мо­го ог­ня, про­хож­де­ние сквозь огонь, при­чис­ляя их к об­ря­дам ог­нен­но­го культа и не ука­зы­вая зна­че­ния каж­до­го из них, еще больше зат­руд­ни­ли ис­сле­до­ва­ние это­го да­ле­ко не лег­ко­го воп­ро­са. Сле­ду­ет об­ра­тить осо­бое вни­ма­ние на два ис­точ­ни­ка оши­бок. С од­ной сто­ро­ны, огонь есть обыч­ное средст­во, с по­мощью ко­то­ро­го жерт­вы пе­ре­да­ют­ся ото­шед­шим ду­шам и бо­жест­вам во­об­ще, а с дру­гой сто­ро­ны, об­ря­ды пок­ло­не­ния зем­но­му ог­ню обык­но­вен­но пе­ре­но­сят­ся в культ не­бес­но­го ог­ня в ре­ли­гии солн­ца.

    Для на­шей це­ли бу­дет удоб­нее все­го предс­та­вить ряд впол­не оп­ре­де­лен­ных фак­тов, име­ющих, по-ви­ди­мо­му, от­но­ше­ние собст­вен­но к культу ог­ня, на­чи­ная от ди­ко­го сос­то­яния и до выс­ших сту­пе­ней ци­ви­ли­за­ции. В прош­лом сто­ле­тии Лос­киль, мис­си­онер у се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев, упо­ми­на­ет, что в слу­ча­ях большой опас­нос­ти ин­де­ец па­да­ет ниц на зем­лю и, бро­сая горсть та­ба­ку в огонь, гром­ко воск­ли­ца­ет, как бы в от­ча­янии: «Вот, возьми и ку­ри, ус­по­кой­ся и не де­лай мне вре­да». Ко­неч­но, это мог­ло быть прос­той жерт­вой, пе­ре­да­ва­емой ка­ко­му-ни­будь ду­хов­но­му су­щест­ву че­рез пос­редст­во ог­ня, но мы име­ем сви­де­тельства о су­щест­во­ва­нии у этих ин­дей­цев бо­жест­ва ог­ня. Де­ла­ва­ры, по сло­вам то­го же ав­то­ра, приз­на­ва­ли осо­бо­го ог­не­во­го «ма­ни­ту», пер­во­го пра­ро­ди­те­ля всех ин­дей­ских пле­мен, и еже­год­но справ­ля­ли в честь его празд­нест­во, при­чем 12 дру­гих «ма­ни­ту», жи­вот­ных и рас­ти­тельных, иг­ра­ли при нем роль под­чи­нен­ных бо­жеств.

    В рас­ска­зах Ва­шинг­то­на Ир­вин­га о жи­те­лях Се­ве­ро-За­пад­ной Аме­ри­ки, чи­ну­ках и дру­гих пле­ме­нах бас­сей­на ре­ки Ко­лум­бии, упо­ми­на­ет­ся о ду­хе, жи­ву­щем в ог­не. Мо­гу­чий и для доб­ра и для зла, но, по-ви­ди­мо­му, ско­рее злой, чем доб­рый по при­ро­де, дух этот под­дер­жи­ва­ет­ся в доб­ром наст­ро­ении час­ты­ми при­но­ше­ни­ями. Он име­ет большое вли­яние на кры­ла­то­го воз­душ­но­го выс­ше­го бо­га, вследст­вие че­го ин­дей­цы про­сят пер­во­го быть их зас­туп­ни­ком, по­сы­лать им ус­пех на охо­те и в рыб­ной лов­ле, да­вать быст­рых ко­ней, пос­луш­ных жен и де­тей мужс­ко­го по­ла.

    В ре­ли­гии Древ­ней Мек­си­ки мы так­же на­хо­дим бо­га ог­ня, ко­то­рый по сво­ему ха­рак­те­ру бли­зок сол­неч­но­му бо­гу, хо­тя и сох­ра­ня­ет впол­не свою са­мос­то­ятельность. Имя его бы­ло Кси­уте­укт­ли - гос­по­дин ог­ня, но они на­зы­ва­ли его так­же Уэ­у­эте­отль - ста­рый бог. Это­му бо­гу ог­ня воз­да­ва­лись большие по­чес­ти, так как он да­вал теп­ло, пек хлеб и жа­рил мя­со. По­это­му за вся­кой едой пер­вый ку­сок и пер­вое воз­ли­яние бро­са­лись в огонь и каж­дый день в честь бо­га воз­жи­га­лись ку­ре­ния. Тор­жест­вен­ные празд­нест­ва, пос­вя­щен­ные ему, про­ис­хо­ди­ли дваж­ды в год. На пер­вом из них вер­ти­кально ук­реп­ля­ли сруб­лен­ное де­ре­во, за­жи­га­ли его и все при­сутст­ву­ющие пля­са­ли вок­руг ог­ня вмес­те с людьми, пред­наз­на­чен­ны­ми в жерт­ву. За­тем этих лю­дей бро­са­ли на большой кос­тер только для то­го, что­бы тот­час же вы­та­щить их по­лу­сож­жен­ны­ми и пре­дос­та­вить жре­цам за­вер­шить жерт­ву. Вто­рой празд­ник от­ли­чал­ся об­ря­дом по­лу­че­ния но­во­го ог­ня, столь из­вест­ным по его свя­зи с сол­неч­ным культом: в свя­ти­ли­ще Кси­уте­укт­ли на дво­ре большой ку­мир­ни пе­ред изоб­ра­же­ни­ем бо­га тор­жест­вен­но до­бы­ва­ли огонь с по­мощью тре­ния, и дичь, уби­тая на большой охо­те, ко­то­рой на­чи­на­лось празд­нест­во, жа­ри­лась на свя­щен­ном ог­не для пир­шест­ва, за­вер­шав­ше­го празд­ник.

    В ми­фо­ло­гии По­ли­не­зии так­же из­вес­тен бог ог­ня, Ма­гуй­ка, под­дер­жи­ва­ющий огонь вул­ка­нов в сво­ем под­зем­ном оча­ге, ку­да спус­ка­ет­ся Ма­уи (как солн­це в под­зем­ный мир), что­бы до­быть огонь лю­дям. Но на ост­ро­вах Ти­хо­го оке­ана мы не на­хо­дим да­же сле­да нас­то­ящих об­ря­дов ог­не­пок­лонст­ва. В За­пад­ной Аф­ри­ке сре­ди да­го­мей­ских бо­гов мы встре­ча­ем По, фе­тиш ог­ня; гор­шок с ог­нем ста­вит­ся в ком­на­те, и ему при­но­сят­ся жерт­вы, при­чем его про­сят «жить» здесь, а не расп­рост­ра­няться да­лее и не вре­дить до­му.

    Азия яв­ля­ет­ся ма­те­ри­ком, где ог­не­пок­лонст­во мож­но прос­ле­дить на всех его ста­ди­ях - от низ­шей до выс­шей ци­ви­ли­за­ции. Ди­кие кам­ча­да­лы, обо­жеств­ляв­шие все пред­ме­ты, ко­то­рые при­но­си­ли им пользу или вред, обо­жеств­ля­ли и огонь, при­но­ся ему в жерт­ву но­сы ли­сиц и дру­гой ди­чи, так что один взгляд на шкур­ки уже по­ка­зы­ва­ет, бы­ли ли зве­ри уби­ты кре­ще­ны­ми или нек­ре­ще­ны­ми охот­ни­ка­ми. Ай­ну в Иес­со пок­ло­ня­ют­ся Абе Ка­муи, бо­жест­ву ог­ня, как бла­го­де­те­лю лю­дей, их хо­да­таю пе­ред дру­ги­ми бо­га­ми, очис­ти­те­лю, ис­це­ля­юще­му больных. Ту­ранс­кие пле­ме­на так­же счи­та­ют огонь свя­щен­ной сти­хи­ей. Мно­гие тун­гус­ские, мон­гольские и турк­менс­кие пле­ме­на при­но­сят ему жерт­ву, а не­ко­то­рые из них не прис­ту­па­ют к еде, не бро­сив ку­соч­ка пи­щи в очаг. Сле­ду­ющее мес­то из мон­гольской сва­деб­ной пес­ни со­дер­жит об­ра­ще­ние к оли­цет­во­рен­но­му ог­ню: «Мать Ут, ца­ри­ца ог­ня, ты, сде­лан­ная из вя­за, рас­ту­ще­го на гор­ных вер­ши­нах Чан­гай-ха­на и Бур­ха­ту-ха­на, ты, по­явив­ша­яся при раз­де­ле­нии не­ба и зем­ли, про­ис­шед­шая из сле­дов, ос­тав­лен­ных Ма­терью-зем­лей, и соз­дан­ная ца­рем бо­гов; мать Ут, отец ко­то­рой есть твер­дая сталь, а мать - кре­мень, пред­ки ко­то­рой суть вя­зо­вые де­ревья, блеск ко­то­рой до­хо­дит до не­ба и рас­хо­дит­ся по всей зем­ле; бо­ги­ня Ут, мы при­но­сим те­бе в дар жел­тое мас­ло и бе­ло­го ба­ра­на с жел­той го­ло­вой, те­бе, име­ющей му­жест­вен­но­го сы­на, прек­рас­ную не­вест­ку, свет­лых до­че­рей, те­бе, мать Ут, всег­да смот­ря­щей вверх, мы при­но­сим вод­ку в ча­шах и са­ло в обе­их ру­ках. Пош­ли бла­го­по­лу­чие царс­ко­му сы­ну (же­ни­ху), царс­кой до­че­ри (не­вес­те) и все­му на­ро­ду!»

    Аналогичен гре­чес­ко­му бо­жест­вен­но­му куз­не­цу Ге­фес­ту бог ог­ня чер­ке­сов Тлепш, пок­ро­ви­тель куз­не­цов и ре­мес­лен­ни­ков, из­го­тов­ляв­ших ме­тал­ли­чес­кие из­де­лия, а так­же крестьян, ко­то­рых он снаб­дил плу­гом и мо­ты­гой.

    До нас не дош­ло све­де­ний о по­чи­та­нии ог­ня у на­ибо­лее древ­них культур­ных на­ро­дов Ста­ро­го Све­та, егип­тян, ва­ви­ло­нян и ас­си­ри­ян, или эти све­де­ния так скуд­ны и тем­ны, что изу­че­ние их цен­но ско­рее для ис­то­рии, чем для вы­яс­не­ния про­ис­хож­де­ния ре­ли­гии. Для этой пос­лед­ней це­ли бо­лее удов­лет­во­ри­тельные от­ве­ты мо­гут дать бо­лее пол­ные и под­роб­ные па­мят­ни­ки арий­ской ре­ли­гии. Бог ог­ня из­вес­тен там в раз­лич­ных фор­мах и под раз­лич­ны­ми име­на­ми. Ниг­де лич­ность его не об­на­ру­жи­ва­ет­ся яс­нее, чем под его санск­ритс­ким име­нем Аг­ни[171]. Сло­во это сох­ра­ни­ло свое зна­че­ние, хо­тя и ут­ра­ти­ло бо­жест­вен­ный смысл, в ла­тинс­ком «игнис» (огонь). Имя Аг­ни есть пер­вое сло­во пер­во­го гим­на Риг­ве­ды: «К Аг­ни я об­ра­ща­юсь, бо­гом наз­на­чен­но­му жре­цу для жерт­воп­ри­но­ше­ний». Жерт­вы, при­но­си­мые Аг­ни, идут бо­гам; он - ус­та бо­гов, но за­ни­ма­ет да­ле­ко не под­чи­нен­ное по­ло­же­ние, что мож­но ви­деть из сле­ду­ющих сти­хов дру­го­го гим­на: «Ни­ка­кой бог, ни­ка­кой смерт­ный не на­хо­дит­ся вне тво­ей влас­ти, о, мощ­ный, вмес­те с ма­ру­та­ми сой­ди сю­да, о, Аг­ни!»

    Таков мо­гу­чий бог Аг­ни. Он нис­хо­дит и в хи­жи­ну крестьяни­на, что­бы ох­ра­нять его до­маш­ний очаг. Пок­ло­не­ние ему пе­ре­жи­ло прев­ра­ще­ние древ­не­го, пат­ри­ар­хально­го при­род­но­го культа Вед в жре­чес­кий, об­ря­до­вый ин­ду­изм на­ше­го вре­ме­ни. В Ин­дии до сих пор мож­но най­ти так на­зы­ва­емых жре­цов ог­ня, при­но­ся­щих, сог­лас­но ве­дий­ско­му об­ря­ду, жерт­вы, да­ющие его пок­лон­ни­кам пра­во на не­бес­ную жизнь. Спо­соб до­бы­ва­ния но­во­го ог­ня пос­редст­вом тре­ния де­ре­ва еще на­хо­дит­ся в упот­реб­ле­нии, и Аг­ни про­дол­жа­ет воз­рож­даться из вра­ща­ющих­ся па­ло­чек для до­бы­ва­ния ог­ня и при­ни­мать в жерт­ву рас­топ­лен­ное мас­ло.

    Среди опи­са­ний пок­ло­не­ния ог­ню в Азии мож­но наз­вать рас­сказ Джо­на­са Ган­вея из его «Пу­те­шест­вий», от­но­ся­щий­ся к 1740 г., о не­уга­си­мом ог­не в го­ря­щих ко­лод­цах близ Ба­ку, на Кас­пий­ском мо­ре. На свя­щен­ном мес­те на­хо­ди­лось нес­колько древ­них ка­мен­ных хра­мов, пост­ро­ен­ных в ви­де ду­го­об­раз­ных сво­дов вы­со­той от 10 до 15 фу­тов. Один не­большой храм еще дей­ст­во­вал. В нем око­ло ал­та­ря, воз­вы­шав­ше­го­ся фу­та на три, че­рез большой по­лый трост­ник про­хо­дил из зем­ли газ, го­рев­ший у око­неч­нос­ти трост­ни­ка си­ним пла­ме­нем. Здесь на­хо­ди­лось обык­но­вен­но от 40 до 50 бед­ных бо­го­мольцев, при­шед­ших, что­бы при­нес­ти по­ка­яние за се­бя и дру­гих, и пи­тав­ших­ся все это вре­мя ди­ким сельде­ре­ем и т.п. Он пи­шет да­лее, что эти стран­ни­ки де­ла­ли се­бе на лбу ка­кие-то от­мет­ки шаф­ра­ном и с осо­бен­ным бла­го­го­ве­ни­ем от­но­си­лись к ры­жей ко­ро­ве. Они бы­ли весьма скуд­но оде­ты, и на­ибо­лее бла­го­чес­ти­вые из них дер­жа­ли од­ну ру­ку на го­ло­ве или сто­яли не­под­виж­но в ка­кой-ни­будь дру­гой по­зе. Это геб­ры[172], или гу­ры, - так обыч­но му­сульма­не на­зы­ва­ют ог­не­пок­лон­ни­ков.

    Гебрами во­об­ще на­зы­ва­ют пос­ле­до­ва­те­лей Зо­ро­аст­ра, или пар­сов, на ко­то­рых, ко­неч­но, ука­жет вся­кий об­ра­зо­ван­ный ев­ро­пе­ец, ес­ли его поп­ро­сят при­вес­ти сов­ре­мен­ный при­мер на­ро­да, пок­ло­ня­юще­го­ся ог­ню. Клас­си­чес­кие по­вест­во­ва­ния о пер­сидс­кой ре­ли­гии ука­зы­ва­ют на ог­не­пок­лонст­во как на од­ну из ее сос­тав­ных час­тей. По рас­ска­зам, ма­ги приз­на­ют бо­га­ми огонь, зем­лю и во­ду. По сви­де­тельству ста­рых ре­ли­ги­оз­ных книг са­мих пар­сов, огонь - ве­ли­чай­ший Изед, по­да­тель бла­го­сос­то­яния и здо­ровья, тре­бу­ющий за это де­ре­ва, бла­го­уха­ний и са­ла, - по-ви­ди­мо­му, как нельзя бо­лее яс­но предс­тав­ля­ет со­бой лич­ное бо­жест­во. Их уче­ние о том, что по­чи­та­ние ог­ня от­но­сит­ся к Ар­де­бе­гис­ту, на­чальству­юще­му ан­ге­лу, или ду­ху ог­ня, а не к са­мо­му ог­ню, в ко­то­ром он про­яв­ля­ет­ся, предс­тав­ля­ет прек­рас­ный при­мер раз­ви­тия идеи о бо­жест­ве из идеи об ожив­лен­ном фе­ти­ше. Ког­да, вы­тес­нен­ные прес­ле­до­ва­ни­ями му­сульман из Пер­сии, пар­сы по­се­ли­лись в Гуд­же­ра­те, они в офи­ци­альном до­ку­мен­те оп­ре­де­ли­ли свою ре­ли­гию как пок­ло­не­ние Аг­ни, или ог­ню, и пот­ре­бо­ва­ли для се­бя вследст­вие это­го по­ло­же­ния на­рав­не с приз­нан­ны­ми ин­дус­ски­ми сек­та­ми. В но­вей­шее вре­мя большая часть пар­сов про­жи­ва­ет в ус­ло­ви­ях ре­ли­ги­оз­ной тер­пи­мос­ти в Ин­дии, од­на­ко го­ни­мый ос­та­ток их пле­ме­ни все еще под­дер­жи­ва­ет не­уга­си­мый огонь в Иез­де и Кир­ма­не, в сво­ем древ­нем пер­сидс­ком оте­чест­ве. Сов­ре­мен­ные пар­сы, так же как и во вре­ме­на Стра­бо­на, ос­те­ре­га­ют­ся оск­вер­нить огонь или за­га­сить его собст­вен­ным ду­но­ве­ни­ем. Они воз­дер­жи­ва­ют­ся от ку­ре­ния та­ба­ка не из-за са­мих се­бя, а из ува­же­ния к свя­щен­ной сти­хии и под­дер­жи­ва­ют свя­щен­ные не­уга­си­мые ог­ни, пе­ред ко­то­ры­ми со­вер­ша­ют свое слу­же­ние.

    Тем не ме­нее про­фес­сор Макс Мюл­лер счи­та­ет се­бя впра­ве выс­ка­зать сле­ду­ющее о сов­ре­мен­ных пар­сах: «Так на­зы­ва­емые ог­не­пок­лон­ни­ки, ко­неч­но, не пок­ло­ня­ют­ся са­мо­му пла­ме­ни и, по­нят­но, про­тес­ту­ют про­тив наз­ва­ния, ко­то­рое как буд­то ста­вит их на один уро­вень с идо­ло­пок­лон­ни­ка­ми. Они приз­на­ют только, что в юнос­ти они вы­учи­лись со­зер­цать ка­кой-ни­будь све­тя­щий­ся пред­мет во вре­мя пок­ло­не­ния бо­гу, и на огонь они смот­рят так же, как и на мно­гие дру­гие ес­тест­вен­ные яв­ле­ния, - как на эмб­ле­му бо­жест­вен­ной си­лы. Но, по их уве­ре­ни­ям, они ни­ког­да не об­ра­ща­ют­ся за по­мощью или бла­гос­ло­ве­ни­ем к не­ра­зум­но­му ма­те­ри­ально­му пред­ме­ту и, кро­ме то­го, во­об­ще, мо­лясь Ор­муз­ду, вов­се не счи­та­ют не­об­хо­ди­мым об­ра­щаться к ка­ко­му бы то ни бы­ло сим­во­лу».

    Но да­же до­пус­кая это воз­зре­ние на ог­не­пок­лонст­во у на­ибо­лее об­ра­зо­ван­ных пар­сов и ос­тав­ляя в сто­ро­не воп­рос о том, нас­колько у бо­лее не­раз­ви­тых лю­дей этот сим­во­лизм мо­жет пе­ре­хо­дить (как бы­ва­ет в по­доб­ных слу­ча­ях) в нас­то­ящий культ, мы мо­жем спро­сить, од­на­ко, как же про­изош­ли эти об­ря­ды, ко­то­рые так близ­ки к об­ря­дам ог­не­пок­лонст­ва, не бу­ду­чи ими на са­мом де­ле. Эт­ног­ра­фия да­ет на это яс­ный и по­учи­тельный от­вет. Пар­сы - по­том­ки на­род­нос­ти, предс­та­ви­те­ля­ми ко­то­рой мо­гут слу­жить сов­ре­мен­ные ин­ду­сы, - на­род­нос­ти, ко­то­рая прос­то и не­пос­редст­вен­но пок­ло­ня­ет­ся ог­ню. Пок­ло­не­ние ог­ню до сих пор сос­тав­ля­ет зве­но, ис­то­ри­чес­ки свя­зы­ва­ющее ве­дий­ский ри­ту­ал с зо­ро­аст­рий­ским. Аг­ниш­то­ма, или восх­ва­ле­ние Аг­ни, ог­ня, при ко­то­ром долж­ны быть при­не­се­ны в жерт­ву и сож­же­ны че­ты­ре ко­зы, восп­ро­из­во­дит­ся об­ря­дом Яиши, в ко­то­ром пар­сий­ские жре­цы до­вольству­ют­ся тем, что кла­дут нес­колько шерс­ти­нок бы­ка в со­суд и «по­ка­зы­ва­ют» их ог­ню. Но раз­ви­тие зо­ро­аст­риз­ма при­ве­ло к ре­зульта­там, весьма обыч­ным в ис­то­рии ре­ли­гий: древ­ний, имев­ший не­пос­редст­вен­ное зна­че­ние об­ряд вы­ро­дил­ся в сим­вол и сох­ра­ня­ет­ся в но­вой те­оло­гии в сво­ем из­ме­нен­ном зна­че­нии.

    Нечто по­доб­ное про­изош­ло, быть мо­жет, и у ев­ро­пей­цев. Сла­вянс­кая ис­то­рия так­же хра­нит еще не­ко­то­рые сле­ды пря­мо­го ог­не­пок­лонст­ва. Так, нап­ри­мер, о языч­ни­ках Бо­ге­мии го­во­ри­лось, что они по­чи­та­ют огонь, ро­щи, де­ревья и кам­ни. И хо­тя ли­тов­цы, прус­сы и рус­ские при­над­ле­жат к на­ро­дам, у ко­то­рых од­ним из глав­ных об­ря­дов бы­ло под­дер­жа­ние свя­щен­но­го не­уга­си­мо­го ог­ня, од­на­ко свя­зан­ные с ним об­ря­ды на­хо­ди­лись уже на сим­во­ли­чес­кой сту­пе­ни раз­ви­тия и бы­ли ско­рее об­ря­да­ми их ве­ли­кой не­бес­но-сол­неч­ной ре­ли­гии, чем ак­та­ми пря­мо­го пок­ло­не­ния бо­гу ог­ня.

    С дру­гой сто­ро­ны, в клас­си­чес­ких ре­ли­ги­ях мы на­хо­дим спе­ци­альных бо­гов ог­ня. Ге­фест-Вул­кан[173], бо­жест­вен­ный куз­нец, хра­мы ко­то­ро­го сто­яли на Этие и Ли­парс­ких ост­ро­вах, пря­мо свя­зан с под­зем­ным вул­ка­ни­чес­ким ог­нем»и со­еди­ня­ет & се­бе свой­ст­ва по­ли­не­зий­ско­го Ма­гу­ики и Тлеп­ша чер­ке­сов. Гре­чес­кая Рес­тия, бо­жест­вен­ный очаг, веч­но девст­вен­ная бо­ги­ня, ко­то­рой Зевс оп­ре­де­лил эту судьбу Вмес­то за­му­жест­ва, си­дит пос­ре­ди до­ма, при­ни­мая при­но­ше­ния жерт­вен­но­го жи­ра. В вы­со­ких чер­то­гах бо­гов и лю­дей она име­ет свое пос­то­ян­ное мес­то, и без нее не мо­жет быть у смерт­ных ни од­но­го пир­шест­ва. В на­ча­ле и в кон­це пи­ра Гес­тии пред­ла­га­ет­ся воз­ли­яние из ме­до­во-слад­ко­го ви­на. В гре­чес­ких до­мах и соб­ра­ни­ях Гес­тия бы­ла предс­та­ви­тельни­цей до­маш­не­го и об­щест­вен­но­го по­ряд­ка. Весьма сход­ной с ней по име­ни и про­ис­хож­де­нию, хо­тя нес­колько от­ли­ча­ющей­ся по сво­им функ­ци­ям, яв­ля­ет­ся Вес­та с ее древ­ним римс­ким культом и сон­мом дев, обя­зан­ных под­дер­жи­вать чис­тый веч­ный огонь в ее хра­ме, не нуж­дав­шем­ся нив ка­ком изоб­ра­же­нии, так как она са­ма на­хо­ди­лась там. О пос­лед­них сох­ра­нив­ших­ся ос­тат­ках ог­не­пок­лонст­ва в Ев­ро­пе мы уз­на­ем обык­но­вен­но из арий­ских и ту­ранс­ких на­род­ных пре­да­ний» Эс­тонс­кая не­вес­та ос­вя­ща­ет свой но­вый очаг и дом, бро­сая в огонь мел­кую мо­не­ту или кла­дя ее на лечь для Ту­ле-эма, Ма­те­ри-огня. Крестьянин в Ка­рин­тии «кор­мит» огонь, что­бы рас­по­ло­жить его к се­бе, и бро­са­ет в не­го сви­ное са­ло или го­вя­жий жир, что­бы он не сжег его до­ма. У жи­те­лей Бо­ге­мии счи­та­ет­ся без­бо­жи­ем пле­вать в огонь, «бо­жий огонь», как они на­зы­ва­ют его. Не­хо­ро­шо вы­ки­ды­вать крош­ки пос­ле обе­да, по­то­му что они при­над­ле­жат ог­ню. От каж­до­го блю­да на­до дать что-ни­будь ог­ню, а ес­ли ва­ря­ще­еся в горш­ке, вски­пая, вып­лес­нет­ся че­рез край, на это не на­до жа­ло­ваться, по­то­му что это до­ля ог­ня. Не­соб­лю­де­ние этих обы­ча­ев, по их мне­нию, и сос­тав­ля­ет при­чи­ну столь час­тых по­жа­ров.

    Солнце в ог­не­пок­лонст­ве за­ни­ма­ет при­мер­но ту же роль, что и мо­ре в культе во­ды. От уче­ний и об­ря­дов в честь зем­но­го ог­ня, весьма раз­но­об­раз­ных и не всег­да яс­ных по сво­ему зна­че­нию, обоб­ща­ющих мно­гие яв­ле­ния, мы пе­рей­дем к ре­ли­гии не­бес­но­го ог­ня, ве­ли­кое бо­жест­во ко­то­ро­го от­ли­ча­ет­ся со­вер­шен­ной оп­ре­де­лен­ностью, бу­ду­чи воп­ло­ще­но в единст­вен­ном ве­ли­ком ин­ди­ви­ду­альном фе­ти­ше - солн­це.

    Соперничая в си­ле и сла­ве с все­объемлю­щим не­бом, солн­це вы­де­ля­ет­ся сре­ди бо­жеств при­ро­ды не только в ка­чест­ве кос­ми­чес­ко­го те­ла, дей­ст­ву­юще­го на от­да­лен­ные ми­ры сво­ей си­лой, вы­ра­жа­емой све­том, теп­лом и тя­жестью, но и как жи­вой ца­ря­щий бог.

    Уильяме Джонс вов­се не пре­уве­ли­чи­ва­ет, го­во­ря, что од­ним из ве­ли­ких ис­точ­ни­ков идо­ло­пок­лонст­ва в обо­их по­лу­ша­ри­ях зем­ли бы­ло то бла­го­го­ве­ние, ко­то­рое че­ло­век ис­пы­ты­вал пе­ред солн­цем. Точ­но так же нельзя счи­тать пре­уве­ли­че­ни­ем сло­ва Гельпса о том, что в Пе­ру, нап­ри­мер, культ солн­ца был не­из­бе­жен. Пок­ло­не­ние солн­цу бы­ло да­ле­ко не пов­се­мест­ным сре­ди при­ми­тив­ных пле­мен, но на выс­ших сту­пе­нях ре­ли­гии ди­ка­рей оно об­на­ру­жи­ва­ет­ся пов­сю­ду на зем­ле и час­то за­ни­ма­ет здесь столь же вид­ное мес­то, как и в ве­ро­ва­ни­ях вар­варс­ких на­ро­дов. По­че­му не­ко­то­рые пле­ме­на пок­ло­ня­ют­ся солн­цу, а дру­гие нет, - воп­рос, на ко­то­рый труд­но от­ве­тить в об­щих сло­вах. Од­на­ко мож­но счи­тать не­сом­нен­ным, что у ди­ких охот­ни­ков и ры­ба­ков солн­це не так час­то яв­ля­ет­ся бо­жест­вом, как у зем­ле­дельцев, ко­то­рые изо дня в день наб­лю­да­ют за тем, как оно то да­ет, то от­ни­ма­ет у них бо­гатст­во, или, дру­ги­ми сло­ва­ми, их жизнь.

    Д'Орбиньи сде­лал весьма по­учи­тельное, хо­тя, мо­жет быть, и не сов­сем вер­ное, за­ме­ча­ние от­но­си­тельно зна­че­ния ге­ог­ра­фии в пок­ло­не­нии солн­цу. Он свя­зы­ва­ет культ солн­ца не столько с тро­пи­чес­ки­ми стра­на­ми, в ко­то­рых его па­ля­щий зной по­дав­ля­ет че­ло­ве­ка в те­че­ние це­ло­го дня, зас­тав­ляя ис­кать убе­жи­ща в те­ни, сколько с кли­ма­том, в ко­то­ром по­яв­ле­ние солн­ца при­ветст­ву­ет­ся за его жи­ви­тельную си­лу и где с его ис­чез­но­ве­ни­ем вся жизнь в при­ро­де за­ми­ра­ет. Та­ким об­ра­зом, в то вре­мя как сре­ди пле­мен, жив­ших в низ­мен­ных, душ­ных ле­сах Юж­ной Аме­ри­ки, мы ред­ко на­хо­дим при­вер­жен­цев солн­це­пок­лонст­ва, на вы­со­ких рав­ни­нах Пе­ру и Кун­ди­на­мар­ки оно ста­но­вит­ся гос­подст­ву­ющей ор­га­ни­зо­ван­ной ре­ли­ги­ей.

    Эта те­ория весьма ост­ро­ум­на и час­то подт­верж­да­ет­ся на де­ле, ес­ли не за­хо­дить слиш­ком да­ле­ко. Мы лег­ко мо­жем срав­нить чувст­ва, с ко­то­ры­ми мас­са­ге­ты, солн­це­пок­лон­ни­ки в Та­та­рии, при­но­си­ли сво­их ко­ней в жерт­ву бо­жест­ву, ос­во­бож­дав­ше­му их от ужа­сов зи­мы, с воз­зре­ни­ями лю­дей в тех выж­жен­ных солн­цем стра­нах Цент­ральной Аф­ри­ки, где, по сло­вам сэ­ра Сэ­мю­эля Бэ­ке­ра, «вос­хо­да солн­ца всег­да бо­ят­ся… и на солн­це смот­рят как на все­об­ще­го вра­га». Сло­ва эти мо­гут на­пом­нить нам опи­са­ния Ге­ро­до­том пле­ме­ни ат­лан­тов, или ата­ран­тов, ко­то­рые жи­вут во Внут­рен­ней Аф­ри­ке и прок­ли­на­ют солн­це при его вос­хо­де, по­но­ся его по­зор­ной бранью за то, что оно по­сы­ла­ет на них и на их стра­ну свой жгу­чий зной.

    Детали пок­ло­не­ния солн­цу у ту­зем­ных пле­мен Аме­ри­ки в сжа­том ви­де предс­тав­ля­ют нам кар­ти­ну раз­ви­тия это­го культа у все­го че­ло­ве­чест­ва. У мно­гих бо­лее при­ми­тив­ных пле­мен Се­вер­ной Аме­ри­ки солн­це яв­ля­ет­ся од­ним из ве­ли­ких бо­жеств, предс­та­ви­те­лем ве­ли­чай­ше­го бо­жест­ва или са­мим этим ве­ли­чай­шим бо­жест­вом. Вож­ди ин­дей­ских пле­мен, жив­ших по бе­ре­гам Гуд­зо­но­ва за­ли­ва, тро­ек­рат­но ку­ри­ли, при­ветст­вуя вос­хо­дя­щее солн­це. На ост­ро­ве Ван­ку­вер жи­те­ли в труд­ные ми­ну­ты об­ра­ща­ют­ся к солн­цу во вре­мя приб­ли­же­ния его к зе­ни­ту. У де­ла­ва­ров солн­цу при­но­си­лись жерт­вы как вто­ро­му из 12 ве­ли­ких «ма­ни­ту»; вир­гин­цы пок­ло­ня­лись солн­цу, под­ни­мая к не­му ру­ки на вос­хо­де и за­ка­те; пот­та­ва­то­ми при вос­хо­де солн­ца вле­за­ли на свои хи­жи­ны и, ста­но­вясь на ко­ле­ни, пред­ла­га­ли све­ти­лу блю­до ма­иса. Его изоб­ра­же­ние предс­тав­ля­ло ве­ли­ко­го «ма­ни­ту» в ал­гон­кинс­ком об­раз­ном письме.

    Патер Ген­не­пен, ко­то­рый из­вес­тен как один из пер­вых ев­ро­пей­цев, уви­дев­ших око­ло 1678 г. Ни­агарс­кий во­до­пад, сле­ду­ющим об­ра­зом опи­сы­ва­ет сиу и дру­гие ту­зем­ные пле­ме­на это­го края: они пок­ло­ня­ют­ся солн­цу, ко­то­рое приз­на­ют твор­цом и за­щит­ни­ком все­го су­щест­ву­юще­го. Ему пер­во­му они пред­ла­га­ют ка­лю­ме, как только заж­гут его, и ему же при­но­сят в дар луч­шую и на­ибо­лее вкус­ную дичь в па­лат­ку вож­дя пле­ме­ни, «ко­то­рый пользу­ет­ся эти­ми да­ра­ми больше са­мо­го солн­ца». Пле­мя крик смот­рит на солн­це как на сим­вол или на пос­лан­ни­ка ве­ли­ко­го ду­ха. Они пус­ка­ют по нап­рав­ле­нию к не­му пер­вый клуб ды­ма из ка­лю­ме при зак­лю­че­нии до­го­во­ров и бла­го­го­вей­но скло­ня­ют­ся пе­ред ним, подт­верж­дая ре­ше­ние сво­их со­ве­тов или по­буж­дая во­инов к бит­ве. При­ми­тив­ным бо­то­ку­дам Бра­зи­лии, по-ви­ди­мо­му, не чуж­да идея, что солн­це есть ве­ли­кое доб­рое бо­жест­во. Про ара­ухан­цев го­во­рят, что они при­но­сят дар солн­цу как вы­со­чай­ше­му бо­жест­ву. Пу­эльчи при­пи­сы­ва­ют солн­цу все доб­рое и об­ра­ща­ют­ся к не­му с мольба­ми о важ­ней­ших сво­их нуж­дах и же­ла­ни­ях. Ди­аги­ты в Ту­ку­ма­не име­ли хра­мы, пос­вя­щен­ные солн­цу: пок­ло­ня­ясь ему, они при­но­си­ли ему в дар птичьи перья и за­тем уно­си­ли их в свои хи­жи­ны, вре­мя от вре­ме­ни ок­роп­ляя кровью жи­вот­ных.

    Подобные опи­са­ния сол­неч­но­го культа у при­ми­тив­ных пле­мен Аме­ри­ки мож­но при­нять за пер­вую сту­пень его раз­ви­тия. Вто­рая сту­пень его прос­ле­жи­ва­ет­ся иск­лю­чи­тельно в пре­де­лах бо­лее вы­со­кой культу­ры. Там дос­ти­га­ет пол­но­го раз­ви­тия об­ряд­ность это­го культа, и в не­ко­то­рых слу­ча­ях он ока­зы­ва­ет­ся цент­ром на­ци­ональной ре­ли­гии и да­же го­су­дарст­вен­но­го уст­рой­ст­ва. Культ солн­ца дос­тиг это­го уров­ня у нат­че­зов Лу­изи­аны, с ко­то­ры­ми бы­ли тес­но свя­за­ны раз­лич­ные дру­гие пле­ме­на этой об­лас­ти. Каж­дое ут­ро при вос­хо­де солн­ца ве­ли­кий сол­неч­ный вождь ста­но­вил­ся у две­ри сво­его до­ма и, об­ра­тив­шись ли­цом к вос­то­ку, взы­вал к све­ти­лу и триж­ды прос­ти­рал­ся пе­ред ним, за­тем пус­кал та­бач­ный дым сна­ча­ла по нап­рав­ле­нию к солн­цу, а по­том в три дру­гие сто­ро­ны. Хра­мом солн­ца слу­жи­ла хи­жи­на круг­лой фор­мы фу­тов око­ло 30 в по­пе­реч­ни­ке и с кры­шей в фор­ме ку­по­ла. Пос­ре­ди­не это­го зда­ния под­дер­жи­вал­ся не­га­си­мый огонь; здесь триж­ды в день воз­но­си­лись мо­лит­вы и хра­ни­лись раз­лич­ные изоб­ра­же­ния, фе­ти­ши и кос­ти умер­ших вож­дей.

    Натчезы уп­рав­ля­лись сол­неч­ной иерар­хи­ей. Во гла­ве ее сто­ял ве­ли­кий вождь, на­зы­вав­ший­ся солн­цем или бра­том солн­ца, он был ве­ли­ким жре­цом и не­ог­ра­ни­чен­ным влас­ти­те­лем сво­его на­ро­да. Ря­дом с ним за­ни­ма­ла мес­то его сест­ра или бли­жай­шая родст­вен­ни­ца, пред­во­ди­тельни­ца жен­щин, ко­то­рая единст­вен­ная из лиц сво­его по­ла име­ла пра­во вхо­дить в храм солн­ца. Сын ее, сог­лас­но обы­чаю нас­ле­до­ва­ния по женс­кой ли­нии, при­ня­то­му сре­ди при­ми­тив­ных пле­мен, нас­ле­до­вал мес­то вер­хов­но­го вож­дя и жре­ца. Эти чле­ны сол­неч­но­го се­мей­ст­ва бра­ли се­бе му­жей и жен из соп­ле­мен­ни­ков, ко­то­рые сто­яли ни­же их по сво­ему по­ло­же­нию и ко­то­рых в слу­чае их смер­ти уби­ва­ли, что­бы они сле­до­ва­ли за чле­на­ми сол­неч­но­го се­мей­ст­ва в дру­гой мир.

    Другими солн­це­пок­лон­ни­ка­ми бы­ли фло­ридс­кие апа­ла­чи. Они ежед­нев­но при вос­хо­де и за­ка­те солн­ца при­ветст­во­ва­ли его у две­рей сво­их до­мов. Солн­це, по их мне­нию, пост­ро­ило се­бе ко­ни­чес­кую го­ру Ола­ими со спи­рально вьющей­ся тро­пин­кой, ко­то­рая ве­ла в пе­щер­ный храм на вос­точ­ной сто­ро­не го­ры. Здесь во вре­мя че­ты­рех еже­год­ных сол­неч­ных празд­неств ве­ру­ющие при­ветст­во­ва­ли вос­ход солн­ца пе­ни­ем и ку­ре­ни­ями, как только лу­чи его про­ни­ка­ли в свя­ти­ли­ще, и то же пов­то­ря­ли в пол­день, ког­да солн­це из­ли­ва­ло свои лу­чи на ал­тарь сквозь от­верс­тие, про­де­лан­ное для этой це­ли в ска­лис­том сво­де пе­ще­ры. Че­рез этот же про­ход вы­пус­ка­ли на во­лю сол­неч­ных птиц, то­нат­цу­ли, что­бы они ле­те­ли к солн­цу в ка­чест­ве вест­ни­ков. Этим це­ре­мо­ния окан­чи­ва­лась.

    Изо дня в день в хра­мах Мек­си­ки вос­хо­дя­щее солн­це при­ветст­во­ва­ли зву­ка­ми труб, ку­ре­ни­ями, про­ли­ти­ем нес­кольких ка­пель кро­ви из ушей жре­ца и про­не­се­ни­ем в жерт­ву пе­ре­пе­лов. При этом го­во­ри­ли: «Солн­це взош­ло, мы не зна­ем, как оно со­вер­шит свой путь, не слу­чит­ся ли в это вре­мя нес­частья»- и мо­ли­ли его: «О, вла­ды­ка, со­вер­ши свое де­ло бла­го­по­луч­но!» Оп­ре­де­лен­ной и, бе­зус­лов­но, мо­гу­щест­вен­ной лич­ностью бо­жест­вен­ное солн­це выс­ту­па­ло в те­оло­гии ац­те­ков в ви­де То­на­тиу. Ог­ром­ная ко­ни­чес­кая го­ра его сто­ит на рав­ни­не Те­оти­гу­акан как сви­де­тель это­го культа для бу­ду­щих ве­ков. Кро­ме то­го, в ре­ли­гии мек­си­кан­цев с ее ве­ли­ким мно­жест­вом бо­гов, что яв­ля­ет­ся ес­тест­вен­ным следст­ви­ем сме­ше­ния и сли­яния бо­жеств раз­лич­ных на­ро­дов, яс­но об­на­ру­жи­ва­ют­ся, сле­ды пок­ло­не­ния солн­цу, на­де­ля­емо­му ти­ту­лом «Те­отль», бог. Культ солн­ца ока­зал вли­яние и на дру­гие пер­со­на­жи мек­си­канс­кой бо­жест­вен­ной ми­фо­ло­гии.

    На плос­кой воз­вы­шен­нос­ти Бо­го­ты, в Но­вой Гра­на­де, мы на­хо­дим по­лу­ци­ви­ли­зо­ван­ных чиб­ча, или му­иск, у ко­то­рых солн­це яв­ля­ет­ся ис­точ­ни­ком глав­ней­ших идей их ми­фо­ло­гии и ре­ли­гии. Оно бы­ло ве­ли­ким бо­жест­вом, ко­то­ро­му при­но­си­лись че­ло­ве­чес­кие жерт­вы. Луч­шим жерт­воп­ри­но­ше­ни­ем счи­та­лась кровь чис­то­го юно­ши-плен­ни­ка, ко­то­рой оро­ша­лась ска­ла на вер­ши­не го­ры, что­бы в ней мог­ли от­ра­жаться лу­чи вос­хо­дя­ще­го солн­ца. В мест­ных ле­ген­дах пле­ме­ни му­иск ми­фи­чес­ким ци­ви­ли­за­то­ром стра­ны, учи­те­лем зем­ле­де­лия, ос­но­ва­те­лем те­ок­ра­тии и пок­ло­не­ния солн­цу яв­ля­ет­ся пер­со­наж, в ко­то­ром нельзя не приз­нать са­мо оли­цет­во­рен­ное солн­це. То же на­хо­дим мы и в бо­лее из­вест­ной ту­зем­ной те­ок­ра­тии юж­ных стран. В ве­ли­кой ре­ли­гии Пе­ру солн­це бы­ло од­нов­ре­мен­но и пред­ком и ос­но­ва­те­лем пра­вя­щей ди­нас­тии ин­ков, чле­ны ко­то­рой ца­ри­ли в ка­чест­ве его предс­та­ви­те­лей, поч­ти воп­ло­ще­ний, и бра­ли се­бе жен из об­щи­ны дев солн­ца, а по­том­ки их сос­тав­ля­ли осо­бую сол­неч­ную кас­ту, гос­подст­ву­ющую арис­ток­ра­тию стра­ны. Бес­чис­лен­ные ста­да лам, при­над­ле­жав­ших солн­цу, пас­лись на го­рах, его по­ля об­ра­ба­ты­ва­лись в до­ли­нах, хра­мы солн­ца сто­яли по всей стра­не, и пер­вым из них бы­ло «Зо­ло­тое мес­то» в Кус­ко, где еже­год­но в сол­неч­ный празд­ник Рай­ми за­жи­гал­ся но­вый огонь и ве­ли­ко­леп­ный зо­ло­той круг с че­ло­ве­чес­ким ли­цом об­ра­щал­ся к солн­цу, что­бы на не­го па­да­ли пер­вые лу­чи его бо­жест­вен­но­го ори­ги­на­ла. Пок­ло­не­ние солн­цу су­щест­во­ва­ло в Пе­ру изд­рев­ле, но в ве­ли­кую го­су­дарст­вен­ную ре­ли­гию оно бы­ло воз­ве­де­но ин­ка­ми, ко­то­рые ут­верж­да­ли его всю­ду, ку­да только прос­ти­ра­лись их об­шир­ные за­во­ева­ния, по­ка на­ко­нец оно не ста­ло цент­ром всей пе­ру­анс­кой жиз­ни. Культу­ра Ста­ро­го Све­та ниг­де не дош­ла до та­ко­го выс­ше­го раз­ви­тия пок­ло­не­ния солн­цу, как в Но­вом Све­те.

    В Авст­ра­лии и По­ли­не­зии сол­неч­ный бог или ге­рой яв­ля­ют­ся ско­рее дос­то­яни­ем ми­фов, чем ре­ли­гии. В Аф­ри­ке мы так­же на­хо­дим солн­це­пок­лонст­во в не­ко­то­рых мест­нос­тях, но, кро­ме Егип­та, оно. ниг­де не иг­ра­ло осо­бен­но за­мет­ной ро­ли. Изу­чая раз­ви­тие это­го культа в Ста­ром Све­те, нам при­хо­дит­ся прос­ле­жи­вать его от воз­зре­ний ди­ких се­ве­ро­ази­атс­ких пле­мен до ве­ли­ких по­ли­те­ис­ти­чес­ких ре­ли­гий. У ту­зем­ных пле­мен се­ве­ро-вос­точ­ной час­ти Ин­дии мы на­хо­дим эту ре­ли­гию впол­не оп­ре­де­лив­шей­ся. Пле­ме­на бо­до и дги­маль в сво­ем пан­те­оне от­во­дят солн­цу мес­то бо­га стих­ни, хо­тя на прак­ти­ке ста­вят его ни­же свя­щен­ных рек. Пле­ме­на Бен­га­лии - мун­да, ора­оны, сан­та­лы - приз­на­ют Синг­бон­га, бо­га солн­ца, вер­хов­ным су­щест­вом и пок­ло­ня­ют­ся ему. Не­ко­то­рые пле­ме­на при­но­сят ему в жерт­ву бе­лых жи­вот­ных в знак его чис­то­ты и, хо­тя и не счи­та­ют его ис­точ­ни­ком бо­лез­ней и бедст­вий, об­ра­ща­ют­ся к не­му в край­ней нуж­де, ког­да на­деж­да на дру­гих бо­гов ис­чер­па­на. У кон­дов Бу­ра-Пен­ну, бог све­та, или Бел­ла-Пен­ну, бог солн­ца, есть тво­рец все­го су­ще­го на зем­ле и на не­бе, а так­же пер­вая ве­ли­кая при­чи­на доб­ра. В та­ком же ка­чест­ве он сос­тав­ля­ет пред­мет пок­ло­не­ния осо­бой сек­ты, ко­то­рая ста­вит его вы­ше всех меньших бо­жеств, соз­дан­ных им. Та­тарс­кие пле­ме­на еди­но­душ­но приз­на­ют солн­це ве­ли­ким бо­гом. Изоб­ра­же­ние его мож­но ви­деть ря­дом с изоб­ра­же­ни­ем лу­ны на их ма­ги­чес­ких ба­ра­ба­нах пов­сю­ду от Си­би­ри до Лап­лан­дии.

    Этнолог Каст­рен, го­во­ря об обоз­на­че­ни­ях не­ба или бо­жест­ва во­об­ще у са­мо­едов, при­во­дит анек­дот из сво­их пу­те­шест­вий, да­ющий предс­тав­ле­ние о край­ней прос­то­те при­род­ной ре­ли­гии ко­чу­ющих оби­та­те­лей сте­пей. «Одна са­мо­ед­ка рас­ска­зы­ва­ла мне, - го­во­рит он, - что она каж­дое ут­ро и каж­дый ве­чер вы­хо­дит из сво­ей юр­ты и кла­ня­ет­ся солн­цу. При этом она про­из­но­сит ут­ром: «Ког­да ты, Иили­бе­ам­бэр­те, вста­ешь, я так­же встаю со сво­ей пос­те­ли!» - а ве­че­ром: «Ког­да ты, Иили­бе­ам­бэр­те, ло­жишься, я так­же отп­рав­ля­юсь на по­кой». Жен­щи­на рас­ска­зы­ва­ла это в до­ка­за­тельство сво­его ут­верж­де­ния, что и у са­мо­едов чи­та­ют­ся ве­чер­ние и ут­рен­ние мо­лит­вы, но при этом при­бав­ля­ла с грустью, что есть и меж­ду ни­ми гру­бые лю­ди, ни­ког­да не об­ра­ща­ющи­еся с мо­лит­вой к бо­гу. Еще и те­перь встре­ча­ют­ся мон­гольские пле­ме­на, ша­ма­ны ко­то­рых при­зы­ва­ют солн­це и вып­лес­ки­ва­ют мо­ло­ко вверх в 'ка­чест­ве да­ра ему. Ка­ра­гас­сы при­но­сят солн­цу в жерт­ву го­ло­ву и серд­це мед­ве­дей и оле­ней. Тун­гу­сы, ос­тя­ки, во­гу­лы в сво­ем пок­ло­не­нии солн­цу со­еди­ня­ют его в од­но со сво­им выс­шим бо­жест­вом, не­бес­ным бо­гом. Од­на­ко у ло­па­рей Ба­иве солн­це, хо­тя оно и мо­гу­чее бо­жест­во, сто­ит ни­же Ти­ер­ме­са, бо­га гро­ма и ве­ли­ко­го не­бес­но­го пра­ви­те­ля, ко­то­рый из­вес­тен у них под нор­вежс­ким име­нем Сторьюнка­ре.

    Солнечный культ древ­них арий­цев-ско­то­во­дов име­ет сво­им ис­точ­ни­ком пок­ло­не­ние оли­цет­во­рен­ным си­лам при­ро­ды, по­доб­ное то­му, ка­кое мы встре­ча­ем и в нас­то­ящее вре­мя у си­бирс­ких ко­чев­ни­ков. Бар­ды Вед вос­пе­ва­ют ве­ли­ко­го бо­га Сурью[174], всез­на­юще­го и все­ви­дя­ще­го, пе­ред ко­то­рым звез­ды ис­че­за­ют вмес­те с ночью, как во­ры. Мы приб­ли­жа­ем­ся, го­во­рят они, к Сурье, си­я­юще­му сре­ди бо­гов, са­мо­му лу­че­зар­но­му све­ту. Он ос­ве­ща­ет во­семь об­лас­тей, три ми­ра и семь рек. Зо­ло­то­ру­кий Са­ви­тар, все­ви­дя­щий, хо­дит меж­ду не­бом и зем­лей. К не­му древ­ние ин­ду­сы об­ра­ща­ют­ся с мо­лит­ва­ми: «На тво­их древ­них сте­зях, о, Са­ви­тар, бес­пыльных, хо­ро­шо про­ло­жен­ных в воз­ду­хе, на этих доб­рых пу­тях в этот день сох­ра­ни и бла­гос­ло­ви нас, о, бо­же». Сов­ре­мен­ный ин­ду­изм по­лон древ­не­го пок­ло­не­ния солн­цу, вы­ра­жа­юще­го­ся в при­но­ше­ни­ях и зем­ных пок­ло­нах, в ежед­нев­ных об­ря­дах и ус­та­нов­лен­ных празд­нест­вах. Имен­но Са­ви­тар, солн­це, при­зы­ва­ют ин­ду­сы в «гай­ят­ри», древ­ней, ос­вя­щен­ной вре­ме­нем фор­му­ле, из ве­ка в век ежед­нев­но пов­то­ря­емой каж­дым брах­ма­ном: «Ста­нем раз­мыш­лять о же­лан­ном све­те бо­жест­вен­но­го солн­ца, да воз­вы­сит оно на­ши умы!» Каж­дое ут­ро брах­ман пок­ло­ня­ет­ся солн­цу, стоя на од­ной но­ге и опи­ра­ясь дру­гой о свою ло­дыж­ку. Об­ра­ща­ясь ли­цом к вос­то­ку, он ши­ро­ко раск­ры­ва­ет ру­ки, как бы ох­ва­ты­вая неч­то, и пов­то­ря­ет сле­ду­ющие мо­лит­вы: «Лу­чи све­та воз­ве­ща­ют о ве­ли­чест­вен­ном ог­нен­ном солн­це, чу­дес­но под­ни­ма­ющем­ся, что­бы оза­рить мир»; «Оно вста­ет, див­ное око солн­ца, во­ды и ог­ня, сре­до­то­чие си­лы бо­гов, оно на­пол­ня­ет не­бо, зем­лю и не­боск­лон сво­ей лу­че­зар­ной сетью, оно есть ду­ша все­го, что не дви­жет­ся или дви­жет­ся»; «Этот глаз, чис­тый, вы­со­коб­ла­го­дат­ный, под­ни­ма­ет­ся с вос­то­ка. О, ес­ли бы мы мог­ли ви­деть его це­лый век! О, ес­ли бы мы мог­ли жить сто лет! О, ес­ли бы мы мог­ли слы­шать сто лет!»; «Пусть мы, ох­ра­ня­емые бо­жест­вен­ной си­лой, со­зер­цая не­бо, воз­вы­ша­юще­еся над об­ластью тьмы, приб­ли­зим­ся к бо­жест­ву, са­мо­му чуд­но­му из све­тил!»

    Одно из не­бес­ных бо­жеств Вед, Мит­ра-«друг», транс­фор­ми­ро­ва­лось в пер­сидс­кой ре­ли­гии в ве­ли­кое пра­вя­щее бо­жест­во све­та, по­бе­до­нос­но­го Мит­ру, влас­ти­те­ля жиз­ни и гла­ву всех сот­во­рен­ных су­ществ. Древ­ний пер­сидс­кий Мирх-Иашт взы­ва­ет к не­му как к све­ту вос­хо­дя­ще­го солн­ца, как к Мит­ре, об­ла­да­юще­му об­шир­ны­ми паст­би­ща­ми и восх­ва­ля­емо­му на рас­све­те влас­ти­те­ля­ми стра­ны, как к пер­во­му не­бес­но­му Яза­те, - ко­то­рый вста­ет пе­ред солн­цем, бес­смерт­ный, с быст­ры­ми ко­ня­ми, спер­ва ох­ва­ты­ва­ющий зо­ло­ты­ми лу­ча­ми прек­рас­ные вер­ши­ны гор, а за­тем оза­ря­ющий всю арий­скую об­ласть. По­том на Мит­ру ста­ли смот­реть как на са­мо солн­це, как, нап­ри­мер, в об­ра­ще­нии Ди­они­са к тирс­ко­му Бэ­лу: «Будь ты Мит­рой, Ге­ли­ос Ва­ви­ло­на!» Пок­ло­не­ние ему расп­рост­ра­ни­лось с Вос­то­ка на всю Римс­кую им­пе­рию, и в Ев­ро­пе он за­ни­ма­ет мес­то сре­ди ве­ли­ких сол­неч­ных бо­гов, бе­зус­лов­но отож­деств­ля­ясь с оли­цет­во­рен­ным солн­цем, что вид­но из сле­ду­ющей над­пи­си на римс­ком ал­та­ре вре­мен Тра­яна: «Бо­гу-солн­цу Мит­ре».

    Более древ­нее пок­ло­не­ние солн­цу в Ев­ро­пе, с ко­то­рым сли­лась упо­мя­ну­тая вос­точ­ная его раз­но­вид­ность, об­на­ру­жи­ва­ет в не­ко­то­рых сво­их фор­мах та­кое же яв­ное оли­цет­во­ре­ние. Гре­чес­кий Ге­ли­ос, ко­то­ро­му при­но­си­ли в жерт­ву ло­ша­дей на вер­ши­не го­ры Тай­ге­та, был тем же оли­цет­во­рен­ным солн­цем, к ко­то­ро­му Сок­рат, прос­то­яв­ший пог­ру­жен­ным в свои мыс­ли до рас­све­та, об­ра­тил­ся с мо­лит­вой пе­ред смертью. Це­зарь в сво­их «Ком­мен­та­ри­ях» пос­вя­ща­ет все­го три стро­ки ре­ли­гии сов­ре­мен­ных ему гер­ман­цев. Они приз­на­ют в чис­ле сво­их бо­гов, го­во­рит он, только тех, ко­то­рых они ви­дят и бла­го­де­яни­ями ко­то­рых пользу­ют­ся, - Солн­це, Вул­ка­на и Лу­ну, дру­гие же не­из­вест­ны им. Прав­да, крат­кое со­об­ще­ние Це­за­ря не да­ет предс­тав­ле­ния ни о чис­ле, ни о функ­ци­ях бо­гов гер­манс­ко­го пан­те­она, од­на­ко то обс­то­ятельство, что он в сво­ем опи­са­нии де­ла­ет ак­цент на пок­ло­не­ние при­ро­де в его са­мом пер­во­быт­ном ви­де, по-ви­ди­мо­му, ука­зы­ва­ет на пря­мое по­чи­та­ние гер­ман­ца­ми солн­ца, лу­ны и, быть мо­жет, ог­ня.

    С дру­гой сто­ро­ны, пок­ло­не­ние солн­цу в Ев­ро­пе при­во­дит нас в об­ласть на­ибо­лее за­пу­тан­ных за­дач ми­фо­ло­гии. Не­да­ром Ци­це­рон воск­ли­ца­ет: «Сколько солнц соз­да­ет­ся жре­ца­ми!» Сов­ре­мен­ный ис­сле­до­ва­тель, пы­та­ющий­ся най­ти раз­ли­чия меж­ду сол­неч­ны­ми бо­га­ми ев­ро­пей­ских стран, от­де­лить сол­неч­ные от не­сол­неч­ных эле­мен­тов в гре­чес­ком Апол­ло­не, или Гер­ку­ле­се, или сла­вянс­ком Свя­то­ви­те[175], ста­вит пе­ред со­бой за­да­чу, поч­ти без­на­деж­ную из-за тех труд­нос­тей, с ко­то­ры­ми стал­ки­ва­ют­ся ис­сле­до­ва­ния ми­фа, как только рвет­ся нить, свя­зы­ва­ющая его с при­ро­дой.

    Религия Древ­не­го Егип­та - од­на из тех, о ко­то­рой мы зна­ем очень мно­го и в то же вре­мя очень ма­ло: мы мно­го зна­ем о ее хра­мах, об­ря­дах, име­нах бо­гов, бо­гос­лу­жеб­ных фор­му­лах, но очень ма­ло о внут­рен­нем смыс­ле ре­ли­ги­оз­ных идей, скры­вав­ших­ся за эти­ми внеш­ни­ми про­яв­ле­ни­ями. Меж­ду тем оче­вид­но, что вся еги­петс­кая ре­ли­гия про­ни­за­на предс­тав­ле­ни­ями, сре­до­то­чи­ем ко­то­рых слу­жит солн­це. Ра, про­ез­жа­ющий в сво­ей лод­ке по верх­ним и ниж­ним об­лас­тям ми­ра, есть са­мо оли­цет­во­рен­ное солн­це. Точ­но так же мож­но ука­зать два оче­вид­ных при­ме­ра на­ли­чия сол­неч­ных свойств в дру­гих бо­жест­вах, а имен­но в Оси­ри­се, пок­ро­ви­те­ле доб­ра и прав­ды, ко­то­рый, уми­рая от сил тьмы и ста­но­вясь судьей умер­ших в за­пад­ной стра­не Амен­ти, на­де­ля­ет­ся чис­то сол­неч­ным ха­рак­те­ром, так же как и его сын Гор, убив­ший чу­до­ви­ще Се­та. В ре­ли­ги­ях се­ми­ти­чес­ких пле­мен вли­яние солн­ца про­яв­ля­ет­ся на про­тя­же­нии мно­гих ве­ков. Зап­ре­ще­ние из­ра­ильтя­нам пок­ло­няться солн­цу, лу­не и звез­дам и упо­ми­на­ние об Иосии, от­няв­шем ко­ней, ко­то­рых ца­ри Иудеи от­да­ли солн­цу, и сжег­шем его ко­лес­ни­цы, сог­ла­су­ют­ся с мес­том, ко­то­рое от­во­дит­ся в се­ми­ти­чес­ких ре­ли­ги­ях бо­гу-солн­цу, ас­си­рий­ско­му Ша­ма­шу, или Ва­алу, на­зы­ва­емо­му Ва­ал Ше­меш, или гос­подь-солн­це. Си­рий­ская ре­ли­гия по­доб­но пер­сидс­кой внес­ла но­вое в пок­ло­не­ние солн­цу в Ри­ме - культ Эла­га­ба­ла, а през­рен­ный жрец-импе­ра­тор, но­сив­ший имя это­го бо­га, сде­лал его бо­лее из­вест­ным клас­си­чес­ко­му ми­ру в име­ни Ге­ли­ога­ба­ла. Ев­се­вий пи­сал о се­ми­ти­чес­кой ре­ли­гии позд­нее, но, зная о по­доб­ных фак­тах, мы впол­не мо­жем до­ве­рять ему, ког­да он го­во­рит, что фи­ни­ки­яне и егип­тя­не счи­та­ют солн­це, лу­ну и звез­ды бо­га­ми.

    Столь расп­рост­ра­нен­ный и глу­бо­ко уко­ре­нив­ший­ся культ солн­ца, ес­тест­вен­но, ока­зы­вал сильное соп­ро­тив­ле­ние воз­ни­ка­юще­му хрис­ти­анст­ву, по­это­му то обс­то­ятельство, что Конс­тан­тин, рев­ност­ный пок­лон­ник солн­ца, от­ка­зал­ся от ве­ры в Апол­ло­на для но­вой ре­ли­гии Хрис­та, мож­но счи­тать од­ним из яр­ких приз­на­ков ре­ли­ги­оз­но­го пе­ре­во­ро­та в ци­ви­ли­зо­ван­ном ми­ре. Об­на­ру­жи­лась да­же воз­мож­ность сли­яния са­бе­из­ма[176] и хрис­ти­анст­ва. Так, в Ар­ме­нии и вбли­зи нее мы на­хо­дим сек­ту солн­це­пок­лон­ни­ков, ко­то­рая су­щест­во­ва­ла еще в не­дав­ние вре­ме­на под ви­дом хрис­ти­ан-яко­би­тов. С ана­ло­гич­ной си­ту­аци­ей мы встре­ча­ем­ся и в ис­ла­ме, где ара­бы-бе­ду­ины про­дол­жа­ют древ­нее пок­ло­не­ние вос­хо­дя­ще­му солн­цу воп­ре­ки зап­ре­ще­нию про­ро­ка пок­ло­няться солн­цу или яуне и воп­ре­ки ста­рой му­сульманс­кой по­го­вор­ке, что «солн­це вста­ет меж­ду ро­га­ми дьяво­ла». Пок­ло­не­ние солн­цу в хрис­ти­анст­ве быст­ро вы­ро­ди­лось в прос­той пе­ре­жи­ток. Во вре­ме­на Лу­ки­ана гре­ки це­ло­ва­ли свои ру­ки, что яв­ля­лось об­ря­дом пок­ло­не­ния вос­хо­дя­ще­му солн­цу, а Тер­тул­ли­ан пи­сал, что мно­гие хрис­ти­ане под пред­ло­гом вос­хи­ще­ния не­бес­ны­ми све­ти­ла­ми ше­ве­лят гу­ба­ми, гля­дя на вос­хо­дя­щее солн­це. В V в. Лев Ве­ли­кий жа­лу­ет­ся на не­ко­то­рых хрис­ти­ан, ко­то­рые, преж­де чем вой­ти в ба­зи­ли­ку свя­то­го Пет­ра или стоя на го­ре, об­ра­ща­ют­ся к вос­хо­дя­ще­му солн­цу и кла­ня­ют­ся ему. Он объясня­ет это не­ве­жест­вом и пе­ре­жит­ка­ми язы­чест­ва. Да­же в на­ше вре­мя в Верх­нем Пфальце крестьянин сни­ма­ет шап­ку пе­ред вос­хо­дя­щим солн­цем, а в По­ме­ра­нии че­ло­век, больной ли­хо­рад­кой, дол­жен триж­ды об­ра­титься к вос­хо­дя­ще­му солн­цу: «Ми­лое солн­це, спус­тись пос­ко­рее и возьми от ме­ня семьде­сят семь ли­хо­ра­док».

    Древние об­ря­ды пок­ло­не­ния солн­цу удер­жа­лись в сов­ре­мен­ном хрис­ти­анст­ве пре­иму­щест­вен­но в двух ви­дах: в об­ря­дах, тре­бу­ющих об­ра­ще­ния на вос­ток, о чем мы рас­ска­жем под­роб­нее в сле­ду­ющей гла­ве, и в сох­ра­не­нии сол­неч­ных празд­неств, тер­пи­мых или да­же впол­не при­ня­тых хрис­ти­анст­вом. Нас­туп­ле­ние вес­ны, с ко­то­рой у мно­гих на­ро­дов на­чи­нал­ся но­вый год, пе­ре­да­ло свой сол­неч­ный ха­рак­тер пас­хальным празд­нест­вам. Су­щест­во­вав­ший в Се­вер­ной Гер­ма­нии обы­чай за­жи­гать на воз­вы­шен­нос­тях пас­хальные кост­ры еще не сов­сем вы­вел­ся из мест­но­го упот­реб­ле­ния. Ут­ром в день пас­хи в Сак­со­нии и Бран­ден­бур­ге крестьяне еще и те­перь взби­ра­ют­ся пе­ред рас­све­том на вер­ши­ны гор, что­бы уви­деть, как вос­хо­дя­щее солн­це со­вер­ша­ет три ра­дост­ных прыж­ка, по­доб­но то­му как это де­ла­лось не­ког­да и в Анг­лии, нес­мот­ря на ут­верж­де­ния То­ма­са Бро­уна о том, что «солн­це не пля­шет в пер­вый день пас­хи». Сол­неч­ный об­ряд воз­жи­га­ния но­во­го ог­ня, при­ня­тый римс­кой цер­ковью в ви­де пас­хальной це­ре­мо­нии, с ее тор­жест­вен­ным ко­ло­кольным зво­ном, при­зы­ва­ющим к ту­ше­нию ог­ней в ка­нун пас­хи и тор­жест­вен­ным заж­же­ни­ем но­во­го свя­то­го ог­ня, мож­но ви­деть в Ев­ро­пе еще и те­перь.

    Обряды сол­неч­но­го культа бы­ли пе­ре­не­се­ны и на два дру­гих хрис­ти­анс­ких празд­ни­ка, ко­то­рые, по-ви­ди­мо­му, обя­за­ны ему вре­ме­нем сво­его празд­но­ва­ния. Римс­кий празд­ник зим­не­го солн­цес­то­яния, от­ме­чав­ший­ся 25 де­каб­ря в свя­зи с чест­во­ва­ни­ем сол­неч­но­го бо­га Мит­ры, был ус­та­нов­лен Ав­ре­ли­аном око­ло 273 г. н. э. От не­го хрис­ти­анс­кий празд­ник за­имст­во­вал свое наз­ва­ние - «рож­дест­во не­по­бе­ди­мо­го солн­ца». День этот был при­нят за­пад­ной цер­ковью, в ко­то­рой он, ве­ро­ят­но, ус­та­но­вил­ся окон­ча­тельно в IV в. и от­ку­да впос­ледст­вии пе­ре­шел в вос­точ­ную цер­ковь как день рож­дест­ва Хрис­то­ва. Прав­да, не­од­нок­рат­но де­ла­лись по­пыт­ки обос­но­вать это чис­ло с по­мощью ис­то­ри­чес­ких дан­ных, но ни од­но дос­то­вер­ное и дей­ст­ви­тельно древ­нее хрис­ти­анс­кое пре­да­ние не да­ет для это­го дос­та­точ­ных ос­но­ва­ний. Сол­неч­ное же про­ис­хож­де­ние это­го празд­ни­ка со­вер­шен­но яс­но об­на­ру­жи­ва­ет­ся в со­чи­не­ни­ях цер­ков­ных пи­са­те­лей. Ав­гус­тин и Гри­го­рий Нис­ский тол­ку­ют ре­ли­ги­оз­ный сим­во­лизм это­го празд­ни­ка как по­яв­ле­ние све­та и ис­чез­но­ве­ние мра­ка вслед за рож­дест­вом, а Лев Ве­ли­кий, сре­ди со­оте­чест­вен­ни­ков ко­то­ро­го, по-ви­ди­мо­му, жи­ло еще вос­по­ми­на­ние о преж­нем сол­неч­ном зна­че­нии его, вод­ной из сво­их про­по­ве­дей вос­ста­ет про­тив па­губ­но­го мне­ния, буд­то этот тор­жест­вен­ный день от­ме­ча­ет­ся не в честь рож­де­ния Хрис­та, а ра­ди вос­хож­де­ния но­во­го солн­ца.

    Что ка­са­ет­ся сов­ре­мен­ных вос­по­ми­на­ний о сол­неч­ных об­ря­дах в се­ре­ди­не зи­мы, то Ев­ро­па все еще приз­на­ет рож­дест­во пер­во­на­чальным сол­неч­ным празд­нест­вом, за­жи­гая в этот день кост­ры, сох­ра­няя «рож­дест­венс­кое по­ле­но» и т. д. Прис­по­соб­ле­ние преж­ней сол­неч­ной идеи к хрис­ти­анс­кой ал­ле­го­рии выс­ту­па­ет как нельзя бо­лее яс­но в рож­дест­венс­ком ка­то­ли­чес­ком гим­не: «Но­вое солн­це вос­хо­дит». Кро­ме сол­неч­но­го рож­дест­венс­ко­го празд­ни­ка мы на­хо­дим по­доб­ный же празд­ник в се­ре­ди­не ле­та. Лет­нее солн­цес­то­яние бы­ло вре­ме­нем ог­нен­ных празд­неств по всей Ев­ро­пе. На воз­вы­шен­нос­тях за­жи­га­лись кост­ры, вок­руг них пля­са­ли и пры­га­ли че­рез огонь лю­ди, с гор в до­ли­ны в знак нис­хо­дя­ще­го пу­ти солн­ца ска­ты­ва­ли заж­жен­ные ко­ле­са. Эти ста­рин­ные об­ря­ды сох­ра­ни­лись у хрис­ти­анс­ких на­ро­дов в празд­но­ва­нии Ива­но­ва дня. По-ви­ди­мо­му, тот же сим­во­ли­чес­кий при­ем, с по­мощью ко­то­ро­го празд­но­ва­ние се­ре­ди­ны зи­мы бы­ло свя­за­но с рож­дест­вом, зас­та­вил пос­вя­тить празд­ник се­ре­ди­ны ле­та Ио­ан­ну Крес­ти­те­лю в си­лу бук­вально­го смыс­ла его слов: «Ему долж­но рас­ти, а мне ума­ляться».

    Поклонение лу­не, по сво­ему зна­че­нию, ес­тест­вен­но, сто­ящее ни­же пок­ло­не­ния солн­цу, расп­рост­ра­не­но поч­ти на том же эта­пе раз­ви­тия культу­ры. Впро­чем, из­вест­ны слу­чаи, ког­да лу­на приз­на­ет­ся ве­ли­ким бо­жест­вом те­ми пле­ме­на­ми, ко­то­рые ма­ло или вов­се не при­да­ют зна­че­ния солн­цу. Ди­ка­ри в Бра­зи­лии осо­бен­но ува­жа­ют и чест­ву­ют лу­ну, по ко­то­рой они счи­та­ют свое вре­мя, рас­по­ла­га­ют свои празд­нест­ва и вы­во­дят свои предз­на­ме­но­ва­ния. Они под­ни­ма­ют ру­ки к лу­не и воск­ли­ца­ют, как бы в изум­ле­нии: «Тэ! тэ!» Они при­зы­ва­ют кол­ду­нов оку­ри­вать сво­их де­тей, что­бы пре­дох­ра­нить их от бо­лез­ни, при­чи­ня­емой лу­ной, жен­щи­ны про­тя­ги­ва­ют груд­ных мла­ден­цев по нап­рав­ле­нию к све­ти­лу. Бо­то­ку­ды, как рас­ска­зы­ва­ют, из всех не­бес­ных све­тил при­да­ют на­ибольшее зна­че­ние Та­ру, лу­не, при­пи­сы­вая ей гром и мол­нию, а так­же не­уро­жай. Они го­во­рят, что лу­на иног­да па­да­ет на зем­лю, от­че­го мно­гие лю­ди уми­ра­ют. В од­ном ста­рин­ном опи­са­нии ка­ра­ибов го­во­рит­ся, что они по­чи­та­ют лу­ну больше солн­ца и в но­во­лу­ние вы­хо­дят из сво­их хи­жин с кри­ка­ми: «Смот­ри­те на лу­ну!» Ат на ост­ро­ве Ван­ку­вер пок­ло­ня­ют­ся лу­не и солн­цу, в осо­бен­нос­ти пол­ной лу­не, ког­да она под­ни­ма­ет­ся к зе­ни­ту. Счи­тая лу­ну суп­ру­гом, а солн­це его же­ной, они об­ра­ща­ют­ся с мо­лит­ва­ми к лу­не как к выс­ше­му бо­жест­ву. Это вы­со­чай­ший пред­мет их пок­ло­не­ния, и они го­во­рят о ней, что «она смот­рит вниз на зем­лю в от­вет на мо­лит­вы и ви­дит всех». Гу­ро­ны в си­лу нес­колько иной ми­фи­чес­кой фан­та­зии, ве­ро­ят­но, счи­та­ют Ата­эн­сик, лу­ну, твор­цом зем­ли и лю­дей и баб­кой Иус­ке­ги, солн­ца, вмес­те с ко­то­рым она уп­рав­ля­ет ми­ром.

    В Аф­ри­ке пок­ло­не­ние лу­не ха­рак­тер­но для гро­мад­ной об­лас­ти, в ко­то­рой пок­ло­не­ние солн­цу вов­се не­из­вест­но или из­вест­но лишь нез­на­чи­тельно. У пле­мен юж­ной час­ти Цент­ральной Аф­ри­ки лю­ди ждут по­яв­ле­ния но­вой лу­ны и при­ветст­ву­ют ее воск­ли­ца­ни­ями «Куа!», пос­вя­щая ей мо­лит­вы. Про­вод­ни­ки д-ра Ли­вингс­то­на из пле­ме­ни ма­ко­ло­ло мо­ли­лись лу­не: «Да бу­дет на­ше пу­те­шест­вие с бе­лым че­ло­ве­ком бла­го­по­луч­но!» У этих на­ро­дов в но­во­лу­ние со­вер­ша­ют­ся празд­нест­ва. По-ви­ди­мо­му, все нег­ро­ид­ные пле­ме­на при­ветст­ву­ют но­вую лу­ну с ра­достью или с чувст­вом не­го­до­ва­ния. Жи­те­ли Гви­неи бе­га­ют- из сто­ро­ны в сто­ро­ну с ко­ми­чес­ки­ми жес­та­ми и де­ла­ют вид, буд­то бро­са­ют в лу­ну го­ло­веш­ки, у пле­ме­ни ашан­го на нее смот­рят с су­евер­ным стра­хом, нег­ры фе­ту подп­ры­ги­ва­ют триж­ды при ви­де ее, сло­жив ру­ки, и при­но­сят ей бла­го­да­ре­ние. В Кон­го лю­ди па­да­ли на ко­ле­ни или сто­яли, хло­пая в ла­до­ши, с кри­ка­ми: «Пусть и моя жизнь об­но­вит­ся так же, как об­нов­ля­ешься ты». Из опи­са­ний на­ча­ла прош­ло­го сто­ле­тия вид­но, что гот­тен­то­ты пля­са­ли и пе­ли це­лую ночь в но­во- и пол­но­лу­ние, на­зы­вая лу­ну «ве­ли­ким пол­ко­вод­цем» и кри­ча ей: «При­ветст­ву­ем те­бя!», «Пош­ли нам по­больше ме­да!», «Дай на­ше­му ско­ту по­больше кор­ма и по­больше мо­ло­ка!» На ос­но­ва­нии той же идеи гот­тен­то­ты в сво­их ле­ген­дах свя­зы­ва­ют лу­ну с ро­ко­вым по­сольством, отп­рав­лен­ным к че­ло­ве­ку, что­бы обе­щать все­му его ро­ду жиз­нен­ное об­нов­ле­ние, по­доб­ное лун­но­му, но вмес­то это­го осуж­ден­ным на смерть.

    В большинст­ве слу­ча­ев роль лу­ны в ре­ли­ги­ях ми­ра. со­от­ветст­ву­ет ее по­ло­же­нию в при­ро­де. Она за­ни­ма­ет мес­то бо­жест­ва, под­чи­нен­но­го солн­цу, и это под­чи­не­ние вы­ра­жа­ет­ся да­же в наз­ва­нии дней не­де­ли на анг­лий­ском язы­ке: Sun­day (воск­ре­сенье), т. е. день солн­ца, пред­шест­ву­ет Mon­day (по­не­дельни­ку), т. е. дню лу­ны. Мы уже го­во­ри­ли о ми­фо­ло­ги­чес­ком родст­ве меж­ду обо­ими све­ти­ла­ми, ко­то­рые яв­ля­ют­ся то бра­том и сест­рой, то му­жем и же­ной. Из чис­ла ге­ог­ра­фи­чес­ки от­да­лен­ных друг от дру­га при­ми­тив­ных пле­мен, ко­то­рые в сво­ей ми­фо­ло­гии ста­ви­ли ря­дом солн­це и лу­ну, дос­та­точ­но бу­дет упо­мя­нуть о де­ла­ва­рах в Се­вер­ной Аме­ри­ке, ай­ну в Иес­со, бо­до в Се­ве­ро-Вос­точ­ной Ин­дии, тун­гу­сах в Си­би­ри. Тот же по­ря­док ве­щей сох­ра­ня­ет­ся и на бо­лее вы­со­ком уров­не ци­ви­ли­за­ции. У мек­си­кан­цев по срав­не­нию с То­на­тиу, солн­цем, Мецт­ли, лу­на, име­ла меньших раз­ме­ров хра­мы. В Бо­го­те лу­на в мест­ных ми­фах отож­деств­ля­лась с бо­жест­вом зла, и ее изоб­ра­же­ние по­ме­ща­лось в хра­мах ря­дом с изоб­ра­же­ни­ем солн­ца, ее суп­ру­га. У пе­ру­ан­цев Мать-лу­на, Ма­ма-Килья, изоб­ра­жа­лась в хра­мах в ви­де се­реб­ря­но­го дис­ка в про­ти­во­по­лож­ность зо­ло­то­му дис­ку солн­ца, ее бра­та и суп­ру­га. В древ­не­японс­кой ре­ли­гии Ка­ми - солн­це, вер­хов­ное бо­жест­во, сто­ит го­раз­до вы­ше бо­га лу­ны, ко­то­ро­му пок­ло­ня­лись в об­ра­зе ли­си­цы.

    У древ­них на­ро­дов Ста­ро­го Све­та, в па­мят­ни­ках се­ми­ти­чес­кой культу­ры солн­це и лу­на всег­да сто­ят ря­дом. В ка­чест­ве при­ме­ра мы мо­жем ука­зать на ев­рей­ский за­кон, по­ве­ле­ва­ющий по­би­вать кам­ня­ми нас­мерть муж­чи­ну или жен­щи­ну, ко­то­рые «ста­ли слу­жить иным бо­гам и пок­ло­ня­лись им, солн­цу или лу­не, или ка­ким-ли­бо дру­гим из не­бес­ных све­тил». Взгля­нем так­же на лю­бо­пыт­ное мес­то из клят­вен­но­го до­го­во­ра меж­ду Фи­лип­пом Ма­ке­донс­ким и пред­во­ди­те­лем кар­фа­генс­кой и ли­вий­ской ар­мий. Из не­го яс­но вид­но, как пер­во­на­чальное тож­дест­во при­род­ных бо­жеств мо­жет быть ут­ра­че­но в их раз­лич­ных мест­ных об­ра­зах и од­но и то же бо­жест­во мо­жет выс­ту­пать под раз­ны­ми име­на­ми и на­де­ляться раз­лич­ны­ми ка­чест­ва­ми. Гер­ку­лес и Апол­лон, упо­ми­на­емые в до­го­во­ре, сто­ят в од­ном ря­ду с оли­цет­во­рен­ным солн­цем, а ря­дом с оли­цет­во­рен­ной лу­ной на­зы­ва­ет­ся кар­фа­генс­кая бо­ги­ня, в ко­то­рой лег­ко уви­деть Ас­тар­ту[177], бо­жест­во лун­но­го ха­рак­те­ра. Вот пе­ре­чень при­зы­ва­емых в сви­де­те­ли бо­гов: «Пе­ред ли­цом Зев­са, Ге­ры и Апол­ло­на, пе­ред ли­цом бо­ги­ни кар­фа­ге­нян, пе­ред ли­цом Гер­ку­ле­са и Иолая, пе­ред ли­цом Арея, Три­то­на и По­сей­до­на, пе­ред ли­цом бо­гов, сра­жав­ших­ся с на­ши­ми вой­ска­ми, и Солн­ца, и Лу­ны, и Зем­ли, име­нем рек, лу­гов и вод, име­нем всех бо­гов, уп­рав­ля­ющих Ма­ке­до­ни­ей и ос­тальной Гре­ци­ей, име­нем всех бо­гов, быв­ших с на­ми на вой­не и слы­ша­щих эту клят­ву». Ког­да Лу­ки­ан по­се­тил зна­ме­ни­тый храм в Ги­ера­по­ли­се в Си­рии, он уви­дел изоб­ра­же­ния всех бо­гов, кро­ме изоб­ра­же­ний солн­ца и лу­ны. Ког­да он спро­сил о при­чи­не это­го, ему от­ве­ти­ли, что про­чие бо­ги не­ви­ди­мы для лю­дей, тог­да как солн­це и лу­на и без то­го отк­ры­ты для всех и все лю­ди мо­гут ви­деть их.

    В еги­петс­кой ре­ли­гии по­ми­мо дру­гих бо­жест­вен­ных су­ществ, ко­то­рым при­пи­сы­ва­лись лун­ные свой­ст­ва, оли­цет­во­ре­ни­ем лу­ны яв­ля­лась Хон­су. В арий­ских ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ни­ях оли­цет­во­рен­ная лу­на выс­ту­па­ет то под име­нем Се­ле­ны[178] ря­дом с бо­лее ант­ро­по­мор­фи­чес­ки­ми фор­ма­ми Ге­ка­ты и Ар­те­ми­ды, то под име­нем Лу­ны ря­дом с ме­нее по­нят­ной Лю­ци­ной, то под име­нем Ди­аны с ее за­имст­во­ван­ны­ми ат­ри­бу­та­ми. Древ­ние гер­ман­цы до­вольство­ва­лись, впро­чем, лишь прос­тым наз­ва­ни­ем лу­ны. Что ка­са­ет­ся сле­дов культа лу­ны в бо­лее раз­ви­тых ре­ли­ги­ях, то они по­доб­ны ос­тат­кам сол­неч­но­го культа. Му­сульма­нин, нес­мот­ря на свой мо­но­те­изм, все еще на­бож­но скла­ды­ва­ет ру­ки и шеп­чет мо­лит­ву при ви­де но­вой лу­ны.

    В Ев­ро­пе в XV в. жа­ло­ва­лись на то, что мно­гие про­дол­жа­ют пок­ло­няться но­вой лу­не, ста­но­вясь пе­ред ней на ко­ле­ни или сни­мая шап­ки. И до сих пор еще мож­но ви­деть лю­дей, ко­то­рые сни­ма­ют шля­пу пе­ред лу­ной, кто из кон­сер­ва­тиз­ма, а кто в шут­ку. Вследст­вие свя­зи меж­ду лу­ной и се­реб­ром, лун­ным ме­тал­лом, и по­ны­не еще сох­ра­ня­ет­ся обык­но­ве­ние по­вер­ты­вать се­реб­ря­ную мо­не­ту при ви­де но­вой лу­ны, и крестьянин счи­та­ет пло­хой при­ме­той, ес­ли у не­го в это вре­мя нет с со­бой се­реб­ря­ных де нег.

    Таким об­ра­зом, прос­ле­див раз­ви­тие пок­ло­не­ния при­ро­де, мы ви­дим, что хо­тя огонь, воз­дух, зем­ля и во­да не сос­тав­ля­ют у при­ми­тив­ных об­ществ со­юза че­ты­рех сти­хий, од­на­ко их обо­гот­во­ре­ние вмес­те с культом солн­ца и лу­ны об­на­ру­жи­ва­ет пе­ред на­ми уже в пер­во­быт­ной культу­ре зна­ко­мые ти­пы ве­ли­ких бо­жеств, по­лу­чив­ших дальней­шее раз­ви­тие в по­ли­те­из­ме.

    

    

    

    

    Политеизм приз­на­ет на­ря­ду с ве­ли­ки­ми бо­жест­ва­ми-фе­ти­ша­ми, как не­бо и зем­ля, солн­це и лу­на, еще и дру­гой раз­ряд ве­ли­ких бо­гов, зна­че­ние ко­то­рых зак­лю­ча­ет­ся не в ви­ди­мом при­сутст­вии их, а в вы­пол­не­нии не­ко­то­рых важ­ных функ­ций в ме­ха­низ­ме при­ро­ды и в жиз­ни че­ло­ве­ка. При­ми­тив­ные об­щест­ва об­за­во­дят­ся та­ки­ми бо­жест­ва­ми, ли­бо на­де­ляя сво­их приз­нан­ных бо­гов осо­бы­ми обя­зан­нос­тя­ми, ли­бо при­ду­мы­вая имен­но для вы­пол­не­ния этих обя­зан­нос­тей но­вые бо­го­по­доб­ные су­щест­ва. Соз­да­ние по­доб­ных бо­жеств дос­ти­га­ет, од­на­ко, го­раз­до бо­лее ши­ро­ких раз­ме­ров в слож­ных сис­те­мах выс­ше­го по­ли­те­из­ма. Что­бы по­ка­зать на нес­кольких при­ме­рах, к ка­ким раз­но­об­раз­ным иде­ям об­ра­ща­ет­ся че­ло­век, ког­да ему тре­бу­ет­ся к ка­кой-ни­будь спе­ци­альной функ­ции прис­та­вить осо­бое бо­жест­во, рас­смот­рим бо­жест­во, пок­ро­ви­тельству­ющее де­то­рож­де­нию. В Вест-Индии осо­бо­му бо­жест­ву, ве­да­юще­му этой об­ластью, от­во­ди­лось мес­то сре­ди ве­ли­ких ту­зем­ных бо­гов-фе­ти­шей. На ост­ро­вах Са­моа в по­доб­ных слу­ча­ях об­ра­ща­лись за по­мощью к до­маш­не­му бо­гу се­мей­ст­ва ма­те­ри или от­ца. В Пе­ру долж­ность эта вы­па­да­ла на до­лю лу­ны. То же мы ви­дим и в Мек­си­ке. В ре­ли­гии эс­тов про­из­во­ди­тельни­ца Мать-зем­ля со­от­ветст­вен­но сво­ему об­ще­му ха­рак­те­ру ста­но­вит­ся пок­ро­ви­тельни­цей че­ло­ве­чес­ких рож­де­ний. В клас­си­чес­кой те­оло­гии Гре­ции и Ита­лии бо­жест­вен­ная суп­ру­га влас­ти­те­ля не­ба Ге­ра, Юно­на[179], спо­собст­ву­ет и пок­ро­ви­тельству­ет бра­кам, а так­же рож­де­нию де­тей. На­ко­нец, ки­тай­цы ре­ша­ют этот воп­рос в рам­ках по­чи­та­ния те­ней пред­ков: бо­ги­ня, ко­то­рую они на­зы­ва­ют «ма­терью» и ста­ра­ют­ся уми­лос­ти­вить раз­лич­ны­ми це­ре­мо­ни­ями и при­но­ше­ни­ями, что­бы она по­сы­ла­ла дол­го­ле­тие и счастье их де­тям, по их мне­нию, во вре­мя сво­ей че­ло­ве­чес­кой жиз­ни бы­ла ис­кус­ной по­ви­вальной баб­кой.

    Божество зем­ле­де­лия мо­жет быть кос­ми­чес­ким су­щест­вом, вли­я­ющим на по­го­ду и поч­ву, или ми­фи­чес­ким учи­те­лем в де­ле рас­поз­на­ния по­лез­ных рас­те­ний, воз­де­лы­ва­ния и упот­реб­ле­ния их. Так, у иро­ке­зов Ге­но (гром), ко­то­рый ез­дит по не­бу на об­ла­ках, рас­щеп­ля­ет де­ревья в ле­су, бро­са­ет гро­мо­вые кам­ни в сво­их неп­ри­яте­лей, со­би­ра­ет ту­чи и из­ли­ва­ет на зем­лю теп­лый дождь, был весьма умест­но изб­ран пок­ро­ви­те­лем зем­ле­де­лия. Ему мо­ли­лись при по­се­ве и жат­ве, и счи­тав­шие се­бя его детьми ин­дей­цы на­зы­ва­ли его де­дом. Лю­бо­пыт­но встре­тить раз­ви­тие той же идеи в бо­ге Ту­па­не бра­зильских пле­мен. Они на­зы­ва­ют гром и мол­нию Ту­па­ном, ду­ма­ют, что обя­за­ны ему изоб­ре­те­ни­ем плу­га и зем­ле­де­лия, и по­то­му приз­на­ют его бо­жест­вом. У пле­ме­ни гу­ара­ни Та­мои, ста­рец не­ба, бу­ду­чи не­бес­ным бо­гом, пользо­вал­ся не меньшим ува­же­ни­ем как бо­жест­вен­ный нас­тав­ник зем­ле­де­лия. В Мек­си­ке Цен­те­отль, бо­ги­ня хле­ба, по­лу­ча­ла при­но­ше­ния и мо­лит­вы на двух ве­ли­ких пос­вя­щен­ных ей празд­ни­ках и за­бо­ти­лась о про­из­рас­та­нии и сох­ра­не­нии хлеб­ных зе­рен.

    В По­ли­не­зии на ост­ро­вах То­ва­ри­щест­ва мы встре­ча­ем бо­га Офа­ну, пок­ро­ви­те­ля по­ле­во­го хо­зяй­ст­ва, на ост­ро­вах Тон­га - бо­га Ало-Ало, име­юще­го в сво­ей влас­ти ве­тер и по­го­ду, иг­ра­юще­го роль бо­га жат­вы и по­лу­ча­юще­го при­но­ше­ния в ви­де вы­ра­щен­но­го им ям­са. В Азии пе­ри­ода вар­варст­ва мы на­хо­дим по­эти­чес­кий об­раз Фи­би-Яу, Це­ре­ры ка­ре­нов, си­дя­щей на дре­вес­ном пне и наб­лю­да­ющей за рос­том и соз­ре­ва­ни­ем хле­ба, ко­то­рый дол­жен на­пол­нить жит­ни­цы бе­реж­ли­во­го и тру­до­лю­би­во­го хо­зя­ина. Кон­ды на од­ном и том же ал­та­ре, со­ору­жен­ном из кам­ня или де­ре­ва вбли­зи де­рев­ни, воз­да­ют пок­ло­не­ние и бо­ги­не но­вой рас­ти­тельнос­ти Бур­би-Пен­ну и бо­гу дож­дя Пид­зу-Пен­ну. У фин­нов и эс­тов обя­зан­ность про­из­ра­ще­ния пло­дов вы­пол­ня­ет со­от­ветст­вен­но сво­ей ро­ли Мать-зем­ля. У гре­ков эту функ­цию ис­пол­ня­ет то же бо­жест­во, Де­мет­ра, Мать-зем­ля, меж­ду тем как сме­ши­ва­емая с нею римс­кая Це­ре­ра мо­жет быть наз­ва­на ско­рее, как и в Мек­си­ке, бо­ги­ней хле­ба и пло­дов.

    Бог вой­ны предс­тав­ля­ет со­бой еще од­но су­щест­во, нуж­ное для об­ществ, сто­ящих на низ­кой сту­пе­ни культу­ры, и по­то­му соз­да­ва­емое и прис­по­соб­ля­емое со­об­раз­но этой пот­реб­нос­ти. Арес­ков, бог вой­ны иро­ке­зов, по-ви­ди­мо­му, ве­ли­кое не­бес­ное бо­жест­во. Что­бы дос­та­вить ему при­ят­ную пи­щу, при­но­си­ли в жерт­ву лю­дей, про­ся по­бе­ды над вра­га­ми; что­бы дос­та­вить ему при­ят­ное зре­ли­ще, пы­та­ли и му­чи­ли плен­ных. К не­му об­ра­щал­ся во­ена­чальник на тор­жест­вен­ном со­ве­ща­нии, и, при­зы­вая его имя, во­ины бро­са­лись в бой, за ко­то­рым он сле­дил с вы­со­ты. Ка­надс­кие ин­дей­цы, го­то­вясь к бит­ве, об­ра­ща­ли свои взо­ры к солн­цу, и вождь их мо­лил­ся ве­ли­ко­му ду­ху. Фло­ридс­кие ин­дей­цы так­же мо­ли­лись солн­цу, отп­рав­ля­ясь на вой­ну. Ара­укан­цы в Чи­ли умо­ля­ли Пил­ла­на, бо­га гро­ма, рас­се­ять их неп­ри­яте­лей и пос­ле по­бе­ды при­но­си­ли ему бла­го­дар­ность на пир­шест­вах. Са­мо наз­ва­ние Мек­си­ки, по-ви­ди­мо­му, про­ис­хо­дит от Мек­сит­ли, ту­зем­но­го бо­га вой­ны, тож­дест­вен­но­го или отож­деств­ляв­ше­го­ся с отв­ра­ти­тельным и кро­во­жад­ным Уит­ци­ло­похт­ли. Не пы­та­ясь дать об­щее ре­ше­ние за­га­доч­но­го ха­рак­те­ра это­го слож­но­го пар­те­но­ге­не­ти­чес­ко­го бо­жест­ва, ука­жем только на связь глав­но­го празд­нест­ва в честь его с зим­ним солн­цес­то­яни­ем, ког­да в его изоб­ра­же­ние, сде­лан­ное из тес­та, стре­ля­ли из лу­ка и, та­ким об­ра­зом убив его, де­ли­ли на кус­ки и ели, вследст­вие че­го эта це­ре­мо­ния на­зы­ва­лась «те­оку­ало», или «бо­го­еде­ние». Эти и дру­гие под­роб­нос­ти по­ка­зы­ва­ют, что Уит­ци­ло­похт­ли был пер­во­на­чально бо­жест­вом при­ро­ды, жизнь и смерть ко­то­ро­го бы­ла свя­за­на с вре­ме­на­ми го­да, а функ­ции бо­га вой­ны бы­ли при­да­ны ему уже впос­ледст­вии.

    В По­ли­не­зии мож­но соб­рать це­лую кол­лек­цию во­ен­ных бо­жеств. Ог­ра­ни­чи­ва­ясь од­ним при­ме­ром, ука­жем на Та­ири, бо­га вой­ны ца­ря Ка­ме­га­меи на Санд­ви­че­вых ост­ро­вах. Отв­ра­ти­тельное изоб­ра­же­ние это­го бо­жест­ва, пок­ры­тое крас­ны­ми перьями, с зу­ба­ми аку­лы во рту, гла­за­ми из пер­ла­мут­ра и пуч­ком че­ло­ве­чес­ких во­лос на шле­ме, вно­си­лось в ря­ды сра­жа­ющих­ся осо­бым жре­цом. Пос­лед­ний стро­ил страш­ные гри­ма­сы и из­да­вал ужа­са­ющие кри­ки, ко­то­рые при­ни­ма­лись за го­лос са­мо­го бо­га. Два при­ме­ра, взя­тые из Азии, мо­гут по­ка­зать, нас­колько раз­лич­ны пер­во­на­чальные предс­тав­ле­ния, ко­то­рые при­во­дят к об­ра­зо­ва­нию по­доб­ных бо­жеств. Во­ен­ный бог кон­дов, оли­цет­во­ря­ющий ду­ха борьбы, мо­жет вхо­дить во вся­ко­го ро­да мир­ные ору­дия и, та­ким об­ра­зом, прев­ра­щать их в во­ен­ное ору­жие, при­да­вая ост­ро­ту то­по­рам и на­ко­неч­ни­кам стрел. Эмб­ле­ма его - же­ле­зо и же­лез­ное ору­жие, за­ры­тое в свя­щен­ной ро­ще вбли­зи каж­до­го се­ле­ния. Имя его - Ло­га-Пен­ну, или Же­лез­ный бог. Ки­тай­ский же во­ен­ный бог - Ку­анг-Тэ - это прос­то дух дав­но умер­ше­го во­ина: он был храб­рым во­ена­чальни­ком и в то же вре­мя «вер­ным и чест­ным прид­вор­ным» и жил во вре­мя войн ди­нас­тии Хань. С тех пор им­пе­ра­то­ры счи­та­ли дол­гом вы­ра­жать свое ува­же­ние к не­му, при­бав­ляя к его преж­не­му са­ну но­вые и но­вые от­ли­чия. Поз­на­ко­мив­шись с эти­ми предс­та­ви­те­ля­ми об­щест­ва во­ен­ных бо­гов раз­лич­ных стран, мы мо­жем не ос­та­нав­ли­ваться на их клас­си­чес­ких ана­ло­гах Аре­се и Мар­се[180]: функ­ции во­ен­но­го ха­рак­те­ра выс­ту­па­ют у них дос­та­точ­но яс­но, но пер­во­на­чальный ха­рак­тер их ос­та­ет­ся тем­ным для нас.

    Было бы нет­руд­но при об­зо­ре ре­ли­ги­оз­ных сис­тем По­ли­не­зии и Мек­си­ки, Гре­ции и Ри­ма, Ин­дии и Ки­тая ука­зать име­на и обя­зан­нос­ти длин­но­го ря­да бо­жеств, пок­ро­ви­тельству­ющих рыб­ной лов­ле и охо­те, плот­ни­чест­ву и ткац­ко­му ис­кус­ству и т. д. Но так как нас ин­те­ре­су­ет не столько ана­лиз по­ли­те­ис­ти­чес­ких бо­жеств, сколько изу­че­ние пос­ле­до­ва­тельнос­ти по­ли­те­ис­ти­чес­ких идей, то бы­ло бы бес­по­лез­ным ид­ти дальше по пу­ти срав­не­ния этих спе­ци­альных бо­жеств в том ви­де, в ка­ком они приз­на­ют­ся низ­шей ци­ви­ли­за­ци­ей, преж­де чем их сис­те­ма­ти­чес­кое раз­ви­тие сде­ла­лось од­ной из от­ли­чи­тельных черт выс­шей культу­ры.

    Великие бо­жест­ва по­ли­те­из­ма, ко­то­рые мы рас­смат­ри­ва­ли, бу­ду­чи свя­за­ны с хо­дом при­ро­ды и че­ло­ве­чес­кой жизнью на зем­ле, мо­гут быть наз­ва­ны бо­га­ми жи­вых. Но да­же в ди­ком сос­то­янии че­ло­ве­чес­кий ум на­чал ис­пы­ты­вать нуж­ду в бо­ге умер­ших, ко­то­рый уп­рав­лял бы ду­ша­ми лю­дей в заг­роб­ной жиз­ни, и эта пот­реб­ность удов­лет­во­ря­лась раз­лич­ны­ми пу­тя­ми. В чис­ле бо­гов, пос­тав­лен­ных во гла­ве царст­ва мерт­вых, мы встре­ча­ем мно­го та­ких, пер­во­на­чальный ха­рак­тер ко­то­рых весьма те­мен для нас. Не­ко­то­рые бы­ли, оче­вид­но, бо­жест­ва­ми при­ро­ды, ко­то­рым эта функ­ция при­пи­сы­ва­лась иног­да по чис­то мест­ным со­об­ра­же­ни­ям. По­то­му, нап­ри­мер, что они слу­чай­но бы­ли бо­га­ми мест­нос­тей, ку­да, сог­лас­но ве­ро­ва­ни­ям, отп­рав­ля­лись ду­ши умер­ших. Дру­гие бо­жест­ва бы­ли, по-ви­ди­мо­му, обо­гот­во­рен­ны­ми че­ло­ве­чес­ки­ми ду­ша­ми.

    Эти две ка­те­го­рии бо­жеств встре­ча­ют­ся ря­дом в Аме­ри­ке, где (по удач­но­му вы­ра­же­нию д-ра И. Г. Мюл­ле­ра) свет­лая и тем­ная сто­ро­ны предс­тав­ле­ний о бу­ду­щей жиз­ни выс­ту­па­ют в рез­ком про­ти­во­по­ло­же­нии в об­ра­зе ца­ря мерт­вых. У се­вер­ных ин­дей­цев эти функ­ции мо­жет вы­пол­нять Та­рон­хи­ава­гон, не­бес­ный бог, или ве­ли­кий дух, при­ни­ма­ющий храб­рых во­инов в свои бла­жен­ные мес­та охо­ты, или же баб­ка пос­лед­не­го, кро­во­жад­ная бо­ги­ня смер­ти Ата­ент­сик.

    В Бра­зи­лии бог под­зем­но­го ми­ра, по­ме­ща­ющий в рай храб­рых во­инов и зна­ха­рей, про­ти­во­по­ло­жен Айньяну, зло­му бо­жест­ву, ко­то­ро­му дос­та­ют­ся низ­кие и трус­ли­вые ду­ши предс­та­ви­те­лей пле­ме­ни ту­пи. То же мы ви­дим и в Мек­си­ке, где Тла­лок, во­дя­ной бог и влас­ти­тель зем­но­го рая, предс­тав­ля­ет рез­кий конт­раст с Микт­лан­те­укт­ли, ца­рем пе­чальной стра­ны мерт­вых в под­зем­ной тьме. В Пе­ру су­щест­ву­ет по­верье, буд­то ду­ши умер­ших отп­рав­ля­ют­ся к Твор­цу и Учи­те­лю Ми­ра: «Возьми нас поб­ли­же к се­бе… что­бы мы мог­ли быть счаст­ли­вы, бу­ду­чи око­ло те­бя, о Уира­ко­ча!» Име­ют­ся так­же сви­де­тельства о ве­ре пе­ру­ан­цев в под­зем­ный мир те­ней, в стра­ну де­мо­на Зу­пая.

    Во мно­гих из по­доб­ных при­ме­ров мож­но по­доз­ре­вать ев­ро­пей­ское вли­яние или да­же пря­мое за­имст­во­ва­ние от ев­ро­пей­цев, но не­ко­то­рые ве­ро­ва­ния, нап­ри­мер по­ли­не­зий­цев, сох­ра­ня­ют ха­рак­тер не­под­дельной ори­ги­нальнос­ти. По­ня­тие о дьяво­ле, за­имст­во­ван­ное у ко­ло­нис­тов и мис­си­оне­ров, прав­да, мо­жет быть за­ме­че­но в та­кой фи­гу­ре, как злое бо­жест­во Ви­ро, царь Ре­иг­ны - но­во­зе­ландс­кой за­пад­ной стра­ны мерт­вых. Но нем­но­гие предс­тав­ле­ния о бо­жест­вах от­ли­ча­ют­ся та­кой не­сом­нен­ной ори­ги­нальностью, как предс­тав­ле­ние са­мо­ан­цев о бо­ге Са­ве­ази­улео, влас­ти­те­ле су­деб вой­ны и всех дру­гих че­ло­ве­чес­ких дел и в то же вре­мя гла­ве под­зем­но­го Бо­ло­ту. Че­ло­ве­чес­кая верх­няя часть те­ла его по­ко­ит­ся в его ве­ли­ком жи­ли­ще в об­щест­ве душ умер­ших вож­дей, а хвост, или ниж­няя око­неч­ность те­ла, прос­ти­ра­ет­ся да­ле­ко в мо­ре в об­ра­зе уг­ря или змеи. Под сход­ным име­нем (Си­улео) это слож­ное су­щест­во фи­гу­ри­ру­ет в родст­вен­ных ми­фах со­сед­ней груп­пы ост­ро­вов Тон­га.

    Тонганский Ги­ку­лео жи­вет в царст­ве ду­хов Бо­ло­ту, ко­то­рое, по предс­тав­ле­нию ту­зем­цев, ле­жит да­ле­ко на за­пад­ном мо­ре. Здесь нам отк­ры­ва­ет­ся и наз­на­че­ние его хвос­та. Те­ло его ухо­дит в дальние пу­те­шест­вия, но хвост ос­та­ет­ся для прис­мот­ра в Бо­ло­ту, и, та­ким об­ра­зом, Ги­ку­лео мо­жет знать ра­зом, что де­ла­ет­ся в нес­кольких мес­тах. Он лю­бил уно­сить пер­вен­цев тон­ганс­ких вож­дей, что­бы на­се­лять свой ост­ров бла­жен­ных, и уменьшил на­ко­нец чис­ло жи­ву­щих до то­го, что воз­бу­дил не­го­до­ва­ние про­чих бо­гов. Тан­га­лоа и Ма­уи схва­ти­ли Ги­ку­лео, об­ви­ли его те­ло креп­кой цепью и при­ко­ва­ли один ко­нец ее к не­бу, а дру­гой к зем­ле. Дру­гой бог мерт­вых яр­ко вы­ра­жен­но­го ту­зем­но­го про­ис­хож­де­ния - ра­ро­тон­ганс­кий Ти­ки, - та­кой же обо­гот­во­рен­ный пре­док, ка­ких мы встре­ча­ли и в Но­вой Зе­лан­дии. К его об­шир­но­му жи­ли­щу, мес­ту нес­кон­ча­емо­го ве­селья, нап­рав­ля­ют­ся мерт­вые.

    Среди ту­ранс­ких пле­мен са­мо­еды ве­рят в бо­жест­во, на­зы­ва­емое А: оно жи­вет в неп­ро­ни­ца­емой тьме, по­сы­ла­ет лю­дям и оле­ням бо­лез­ни и смерть и царст­ву­ет над тол­пой ду­хов, т. е. те­ней умер­ших. Та­та­ры рас­ска­зы­ва­ют о де­вя­ти ирл-ха­нах, ко­то­рые не только уп­рав­ля­ют ду­ша­ми умер­ших в сво­ем тем­ном под­зем­ном царст­ве, но и име­ют в сво­ей влас­ти мно­жест­во слу­жеб­ных ду­хов, ви­ди­мых и не­ви­ди­мых. В мрач­ном под­зем­ном ми­ре фин­нов царст­ву­ет Ма­на, или Ту­они, - оли­цет­во­ре­ние пе­чальной стра­ны смер­ти или са­мой смер­ти. То же мож­но ска­зать и о гре­чес­ком Аиде, Га­де­се, и скан­ди­навс­кой Ге­ле, име­на ко­то­рых, быть мо­жет, не столько по ошиб­ке, сколько вследст­вие соз­на­ния тай­но­го зна­че­ния их бы­ли отож­деств­ле­ны в язы­ке с груст­ны­ми мес­та­ми, от­дан­ны­ми им в уп­рав­ле­ние оли­цет­во­ря­ющим вы­мыс­лом. Столь же пос­ле­до­ва­тельно, но под­хо­дя с дру­гой точ­ки зре­ния, древ­ние егип­тя­не при­ни­ма­ли тот факт, что их ве­ли­кий сол­неч­ный бог царст­ву­ет и в за­пад­ном под­зем­ном ми­ре: Оси­рис яв­ля­ет­ся так­же бо­гом мерт­вых в Амен­ти.

    В соб­ра­нии ве­ли­ких бо­гов все­го ми­ра сле­ду­ет от­вес­ти вид­ное мес­то бо­жест­вам, соз­дан­ным пок­лон­ни­ка­ми те­ней умер­ших в си­лу ло­ги­чес­ко­го раз­ви­тия их спе­ци­альной сис­те­мы. Те­ория се­мей­ных те­ней, или ду­хов, вос­хо­дя­щая до пле­мен­ных бо­гов, ве­дет к приз­на­нию в ка­чест­ве вер­хов­но­го бо­жест­ва бо­го­по­доб­но­го пра­ро­ди­те­ля, или пер­во­го че­ло­ве­ка. А коль ско­ро та­кое су­щест­во приз­на­но, оно, бу­ду­чи гла­вой пред­ков, со­вер­шен­но ло­гич­но долж­но за­ни­мать мес­то ца­ря мерт­вых. У ман­да­нов су­щест­ву­ет ле­ген­да, со­об­ща­емая прин­цем Мак­си­ми­ли­аном Ви­дом, ко­то­рая зна­ко­мит нас с по­ня­ти­ями, ле­жа­щи­ми в са­мой ос­но­ве ре­ли­гии ди­ка­рей, а имен­но с иде­ей о бо­го­по­доб­ном пра­ро­ди­те­ле, с ми­фи­чес­кой связью меж­ду смертью и нис­хож­де­ни­ем солн­ца в под­зем­ный мир, с предс­тав­ле­ни­ем о сходст­ве судьбы че­ло­ве­ка с этим нис­хож­де­ни­ем солн­ца и, на­ко­нец, с по­ня­ти­ем о свой­ст­ве ду­хов­но­го об­ще­ния меж­ду ду­шой че­ло­ве­ка и его бо­жест­вом. Пер­вый че­ло­век, го­во­рит это пре­да­ние, обе­щал ман­да­нам быть их по­мощ­ни­ком в бе­де и за­тем уда­лил­ся на за­пад. Слу­чи­лось, что на ман­дан на­па­ли неп­ри­яте­ли. Тог­да один из их пле­ме­ни пос­лал пти­цу к ве­ли­ко­му пред­ку, что­бы про­сить его о по­мо­щи, но ни од­на пти­ца не мог­ла ле­теть так да­ле­ко. Дру­гой по­ду­мал, что их бо­га мож­но дос­тиг­нуть взгля­дом, но ок­рест­ные го­ры пре­пятст­во­ва­ли это­му. Тре­тий ска­зал, что до пер­во­го че­ло­ве­ка дой­дет все­го вер­нее мысль. Он за­вер­нул­ся в буй­во­ло­вую ко­жу, бро­сил­ся на зем­лю и про­из­нес: «Я ду­маю - я по­ду­мал - я вер­нул­ся». Сбро­сив с се­бя ко­жу, он ока­зал­ся весь в по­ту. Бо­жест­вен­ный по­мощ­ник, ко­то­ро­го он при­зы­вал в нес­частье, дей­ст­ви­тельно явил­ся.

    Разнообразие пу­тей, ко­то­ры­ми при­ми­тив­ные аме­ри­канс­кие пле­ме­на вы­ра­ба­ты­ва­ют по­ня­тие о бо­жест­вен­ном пра­ро­ди­те­ле, яв­ля­ет­ся весьма по­учи­тельным. Пле­ме­на мин­го чтят и уб­ла­жа­ют при­но­ше­ни­ями пер­во­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый спас­ся от по­то­па; ста­вят его в ря­ду бо­жеств не­пос­редст­вен­но за твор­цом жиз­ни или да­же отож­деств­ля­ют его с пос­лед­ним. Ин­дей­цы бас­сей­на Мис­си­си­пи по­ла­га­ли, что пер­вый че­ло­век взо­шел на не­бо и про­из­во­дит там гром. У пле­ме­ни, на­зы­ва­емо­го «со­бачьи реб­ра», он яв­ля­ет­ся твор­цом солн­ца и лу­ны. Та­мои, пра­дед и не­бес­ный гла­ва пле­ме­ни гу­ара­ни, был их пра­ро­ди­те­лем, жил не­ког­да в их сре­де, на­учил их об­ра­ба­ты­вать зем­лю и под­нял­ся на не­бо на вос­то­ке. Он обе­щал ин­дей­цам по­мо­гать им на зем­ле и пос­ле смер­ти пе­ре­нес­ти их со свя­щен­но­го де­ре­ва в но­вую жизнь, где все они опять бу­дут вмес­те и най­дут прек­рас­ные мес­та для охо­ты.

    В По­ли­не­зии идея о бо­жест­вен­ных пред­ках бы­ла, в свою оче­редь, раз­ра­бо­та­на в мест­ную сис­те­му мно­го­об­раз­ных и сли­ва­ющих­ся меж­ду со­бой бо­жеств при­ро­ды. Лю­ди про­ис­хо­дят, по их по­ня­ти­ям, от бо­жест­вен­но­го Ма­уи, ко­то­ро­го ев­ро­пей­цы на­зы­ва­ли по­это­му «но­во­зе­ландс­ким Ада­мом», или от ра­ро­тон­ганс­ко­го Ти­ки, по-ви­ди­мо­му, тож­дест­вен­но­го с Ма­уи (Ма­уи-ти­ки) и с Тии ост­ро­вов То­ва­ри­щест­ва. Впро­чем, стро­го го­во­ря, по­ли­не­зий­ско­го Ада­ма предс­тав­ля­ет со­бой сын Тии, так как имя его - Та­ата, т. е. че­ло­век, и он имен­но счи­та­ет­ся пра­ро­ди­те­лем че­ло­ве­чес­ко­го ро­да. Мож­но так­же най­ти дос­та­точ­но ос­но­ва­ний для отож­деств­ле­ния Ма­уи и пер­во­го че­ло­ве­ка с Акеа, пер­вым ца­рем Га­вай­и, ко­то­рый пос­ле сво­ей те­лес­ной смер­ти со­шел царст­во­вать над сво­ими тем­ны­ми под­зем­ны­ми вла­де­ни­ями, где все под­дан­ные его - мерт­ве­цы, си­дя­щие под тенью раз­ве­сис­то­го де­ре­ва ку, пьющие во­ду из под­зем­ных рек и пи­та­ющи­еся яще­ри­ца­ми и ба­боч­ка­ми.

    В ми­фо­ло­гии Кам­чат­ки об­ра­зы твор­ца и пер­во­го че­ло­ве­ка не­тож­дест­вен­ны, но они сос­то­ят в родст­вен­ных от­но­ше­ни­ях. Сре­ди сы­но­вей Кут­хи, твор­ца, на­хо­дит­ся Гетш, пер­вый че­ло­век. Он жил на зем­ле, умер и со­шел в Аид, что­бы сде­латься ца­рем под­зем­но­го ми­ра. Там он при­ни­ма­ет к се­бе умер­ших и воск­рес­ших кам­ча­да­лов, ко­то­рые ве­дут в его бла­жен­ном под­зем­ном царст­ве та­кую же жизнь, как и на зем­ле. Там - мир и до­вольство, как бы­ло и на зем­ле, ког­да тво­рец жил еще с людьми.

    Из всех при­ми­тив­ных на­ро­дов, у ко­то­рых мы встре­ча­ем идею о бо­го­по­доб­ном ро­до­на­чальни­ке, ни один не мо­жет прев­зой­ти по изоб­ре­та­тельнос­ти зу­лу­сов - фа­на­тич­ных по­чи­та­те­лей те­ней умер­ших. Они не только воз­ве­ли нес­колько по­ко­ле­ний кла­но­вых пред­ков в бо­гов пле­ме­ни (Унку­лун­ку­лу), но и приз­на­ли еще пер­во­го че­ло­ве­ка, слиш­ком от­да­лен­но­го от них во вре­ме­ни и по­то­му ма­ло из­вест­но­го, глав­ным бо­жест­вом це­ло­го на­ро­да, тож­дест­вен­ным са­мо­му твор­цу. Этот пер­вый че­ло­век, ко­то­рый «по­явил­ся вна­ча­ле», есть «ста­рый-ста­рый ста­рик», ве­ли­кий Ун­ку­лун­ку­лу. Но в то вре­мя как са­мые жи­вые ре­ли­ги­оз­ные чувст­ва зу­лу­са об­ра­ще­ны к ду­шам умер­ших, ко­то­рым он при­но­сит в жерт­ву лю­би­мо­го бы­ка и мо­лит­ся со страст­ным бла­го­го­ве­ни­ем, расп­рост­ра­няя свое пок­ло­не­ние да­же на та­ких пред­ков, име­на ко­то­рых еще пом­нят­ся жи­вы­ми, пер­вый че­ло­век ос­та­ет­ся у не­го за пре­де­ла­ми это­го культа. «Мы зна­ем, что нас сот­во­рил Ун­ку­лун­ку­лу, но мы не пок­ло­ня­ем­ся ему в бо­лез­ни и ни­че­го не про­сим у не­го. Мы пок­ло­ня­ем­ся тем, ко­то­рых мы ви­де­ли собст­вен­ны­ми гла­за­ми, ко­то­рые жи­ли и умер­ли сре­ди нас… Ун­ку­лун­ку­лу не име­ет те­перь сы­на, ко­то­рый мог бы по­чи­тать его: нельзя вер­нуться к са­мо­му на­ча­лу. Лю­ди разм­но­жи­лись, рас­се­ялись пов­сю­ду, и каж­дый дом име­ет сво­их родст­вен­ни­ков. Ник­то не ска­жет те­перь: «Я из до­ма Ун­ку­лун­ку­лу». Ма­ло то­го, зу­лу­сы, ко­то­рые не ре­ши­лись бы прог­не­вить са­мо­го прос­то­го «идло­зи» (ду­ха) из бо­яз­ни, что он при­дет и убьет их, ос­ме­ли­ва­ют­ся отк­ры­то из­де­ваться над име­нем сво­его пер­во­го ро­до­на­чальни­ка. Ког­да взрос­лые хо­тят по­тол­ко­вать меж­ду со­бой на сво­бо­де или съесть что-ни­будь тай­ком, они обык­но­вен­но по­сы­ла­ют де­тей гром­ко звать Ун­ку­лун­ку­лу. «Име­ни Ун­ку­лун­ку­лу чер­ные не ока­зы­ва­ют ува­же­ния, по­то­му что дом его не су­щест­ву­ет бо­лее, Оно по­доб­но те­перь дрях­лой ста­ру­хе, ко­то­рая не в сос­то­янии сде­лать ни ма­лей­шей без­де­ли­цы для се­бя и си­дит только на од­ном мес­те от сол­неч­но­го вос­хо­да до за­ка­та. Де­ти сме­ют­ся над ней, по­то­му что она не в си­лах пой­мать и от­ко­ло­тить их, а мо­жет только вор­чать. Точ­но так же бес­сильно и имя Ун­ку­лун­ку­лу, ког­да ре­бя­тиш­ки вы­бе­га­ют и гром­ко зо­вут его. Оно те­перь слу­жит лишь иг­руш­кой для де­тей».

    В ре­ли­гии арий­цев только что опи­сан­ные ди­карс­кие бо­жест­ва име­ют ана­ло­ги в ин­ду­истс­ком Яме с его трой­ст­вен­ной при­ро­дой: сол­неч­но­го бо­га, пер­во­го че­ло­ве­ка и судьи умер­ших. Про­фес­сор Макс Мюл­лер в сле­ду­ющих сло­вах опи­сы­ва­ет его про­ис­хож­де­ние, ко­то­рое лег­ко вы­во­дит­ся уже из то­го, что этот бог счи­та­ет­ся сы­ном Ви­вас­ва­ты - са­мо­го солн­ца: «Солн­це, по­чи­та­емое за­хо­дя­щим или уми­ра­ющим ежед­нев­но, бы­ло пер­вым су­щест­вом, ко­то­рое прош­ло жиз­нен­ный путь от вос­то­ка на за­пад. Оно бы­ло пер­вым смерт­ным, пер­вое ука­за­ло нам путь. Ког­да те­че­ние на­шей жиз­ни со­вер­ше­но, на­ше собст­вен­ное солн­це за­хо­дит на да­ле­ком за­па­де. Ту­да пос­ле­до­ва­ли на­ши от­цы за Ямой, там они си­дят и ра­ду­ют­ся вмес­те с ним, ту­да же пой­дем и все мы, ког­да его вест­ни­ки (день и ночь) най­дут нас. Яма, как го­во­рят, про­шел че­рез быст­рые во­ды, по­ка­зал до­ро­гу мно­гим, пер­вый знал путь, по ко­то­ро­му долж­ны бы­ли ид­ти на­ши от­цы». Пол­ная пос­ле­до­ва­тельность про­яв­ля­ет­ся в об­ра­зо­ва­нии ми­фа, по ко­то­ро­му сол­неч­ный Яма был пер­вым смерт­ным, умер­шим и отк­рыв­шим путь в дру­гой мир, ку­да он про­во­дит дру­гих лю­дей. Здесь он со­би­ра­ет их в но­вом оте­чест­ве, где им суж­де­но жить веч­но.

    Как предс­та­ви­тель смер­ти Яма да­же в древ­ние вре­ме­на имел в се­бе неч­то ужа­са­ющее, а в позд­ней­шем ин­ду­из­ме он ста­но­вит­ся не только ца­рем, но и страш­ным судьей мерт­вых. Го­во­рят, что мно­гие ин­ду­сы пок­ло­ня­ют­ся в нас­то­ящее вре­мя только это­му бо­жест­ву из со­об­ра­же­ния, что бу­ду­щая судьба их оп­ре­де­ля­ет­ся только од­ним Ямой и что по­это­му им не­че­го бо­яться ко­го-то дру­го­го или на­де­яться на иное бо­жест­во. В на­ши дни ин­ду­сы и пар­сы в Бом­бее уз­на­ют от ев­ро­пей­ских уче­ных древ­ние от­но­ше­ния их слож­ных, ан­та­го­нис­ти­чес­ких ве­ро­ва­ний. Они уз­на­ют, что Яма, сын Ви­вас­ва­ты, си­дя­щий на страш­ном су­ди­ли­ще мерт­вых, что­бы наг­раж­дать доб­рых и на­ка­зы­вать злых жес­то­ки­ми му­ка­ми, и Йи­ма, сын Ви­ван­гао, ко­то­рый в пер­вые вре­ме­на царст­во­вал в счаст­ли­вом царст­ве доб­рых пос­ле­до­ва­те­лей Зо­ро­аст­ра, не знав­ших смер­ти, предс­тав­ля­ют со­бой два бо­жест­вен­ных об­ра­за, раз­вив­ших­ся в те­че­ние дол­гих ве­ков из од­но­го и то­го же арий­ско­го при­род­но­го ми­фа.

    В иуда­истс­кой, хрис­ти­анс­кой и му­сульманс­кой те­оло­гии пер­во­му че­ло­ве­ку при­над­ле­жит только пер­венст­во на зем­ле, в аду или на не­бе, но ни­как не вы­со­кое мес­то ца­ря мерт­вых. Тем не ме­нее стрем­ле­ние обо­гот­во­рять иде­ально­го пра­ро­ди­те­ля, вы­ра­жа­юще­еся столь рез­ко у при­ми­тив­ных лю­дей, про­яв­ля­ет­ся от­час­ти и здесь. Рав­ви­нис­ти­чес­кий Адам - ис­по­линс­кое су­щест­во, под­ни­ма­юще­еся от зем­ли до не­ба. Раб­би Ели­езер, оп­ре­де­ляя его рост, ци­ти­ру­ет сле­ду­ющее мес­то из Вто­ро­за­ко­ния (4:32): «…сот­во­рил бог че­ло­ве­ка (Ада­ма) на зем­ле, и от края не­ба до края не­ба…» В од­ном из об­ще­из­вест­ных мест Ко­ра­на го­во­рит­ся, как ан­ге­лам бы­ло по­ве­де­но прек­ло­ниться пе­ред Ада­мом, на­мест­ни­ком Ал­ла­ха на зем­ле, и. как Иб­лис (дьявол), пол­ный гор­ды­ни, от­ка­зал­ся со­вер­шить это пок­ло­не­ние. В сек­те гнос­ти­ков[181], ва­лен­ти­ни­анов, Адам - пер­вый че­ло­век, в ко­то­ром про­яви­лось бо­жест­во, - яв­ля­ет­ся зем­ным предс­та­ви­те­лем де­ми­ур­га и да­же при­чис­ля­ет­ся к зо­нам.

    Перечисленные вы­ше ве­ли­кие бо­ги по­ли­те­из­ма, опи­сан­ные на­ми в глав­ных чер­тах со­об­раз­но их ос­нов­ным функ­ци­ям, по­ка­зы­ва­ют, ка­за­лось бы, что предс­тав­ле­ния, по­явив­ши­еся в при­ми­тив­ном пер­во­быт­ном че­ло­ве­чес­ком соз­на­нии и пе­ре­шед­шие за­тем в выс­шие культу­ры, под­вер­га­ют­ся в те­че­ние ве­ков раз­лич­ным ви­до­из­ме­не­ни­ям - рас­ши­ря­ют­ся, раз­ра­ба­ты­ва­ют­ся, пе­ре­де­лы­ва­ют­ся или за­бы­ва­ют­ся. Тем не ме­нее сов­ре­мен­ная фи­ло­со­фия все еще уди­ви­тельно креп­ко дер­жит­ся пер­во­быт­ных пу­тей ди­карс­кой мыс­ли, по­доб­но то­му как большие до­ро­ги на­шей стра­ны час­то идут по нап­рав­ле­нию до­рог, про­ло­жен­ных еще в вар­варс­кие вре­ме­на. Пос­та­ра­ем­ся, соб­лю­дая вся­чес­кую ос­то­рож­ность, прос­ле­дить, на­чи­ная с ди­ких вре­мен, пу­ти ши­ро­ко­го и яр­ко­го обоб­ще­ния, ве­ду­ще­го к ве­ли­чай­шим в ми­ре сис­те­мам ре­ли­ги­оз­ных уче­ний - к сис­те­мам ду­ализ­ма и мо­но­те­из­ма.

    Рудиментарные фор­мы ду­ализ­ма, ан­та­го­низм меж­ду доб­рым и злым бо­жест­ва­ми, хо­ро­шо из­вест­ны при­ми­тив­ным об­щест­вам. Тем не ме­нее ис­сле­до­ва­ние от­но­ся­щих­ся к этой проб­ле­ме уче­ний ди­ка­рей и вар­ва­ров сос­тав­ля­ет за­да­чу, тре­бу­ющую осо­бой ос­мот­ри­тельнос­ти. Ев­ро­пей­цы, соп­ри­ка­сав­ши­еся с ди­ки­ми пле­ме­на­ми вско­ре пос­ле их отк­ры­тия, са­ми стро­го дер­жа­лись ду­алис­ти­чес­кой фор­мы в хрис­ти­анст­ве, счи­тая весь мир под­чи­нен­ным про­ти­во­по­лож­ным вли­яни­ям це­лых пол­чищ доб­рых и злых ду­хов, на­хо­дя­щих­ся под ан­та­го­нис­ти­чес­ким конт­ро­лем бо­га и дьяво­ла. По­это­му они лег­ко мог­ли лож­но по­нять и, под­хо­дя со сво­ими мер­ка­ми, неп­ра­вильно оце­нить предс­тав­ле­ния ди­ка­рей в этом от­но­ше­нии, вследст­вие че­го опи­са­ния ту­зем­ных ре­ли­гий, вы­шед­шие из их рук, нуж­но при­ни­мать с из­вест­ной ос­то­рож­ностью. В то же вре­мя они, без вся­ко­го сом­не­ния, сво­им вли­яни­ем ук­ре­пи­ли и рас­ши­ри­ли ду­алис­ти­чес­кие по­ня­тия»ди­ка­рей. Так, нап­ри­мер, мы слы­шим от авст­ра­лий­цев рас­ска­зы о ве­ли­ком бо­жест­ве Нам­бай­ян­ди, жи­ву­щем в сво­ем не­бес­ном рае, где бла­жен­ные те­ни чер­ных бес­ко­неч­но едят, пля­шут и по­ют. Пол­ным конт­рас­том ему яв­ля­ет­ся ве­ли­кий дух зла Вар­ру­гу­ра, жи­ву­щий в под­зем­ных стра­нах и при­чи­ня­ющий все­воз­мож­ные бедст­вия, от ко­то­рых стра­да­ют лю­ди. Ту­зем­цы изоб­ра­жа­ют его с ро­га­ми и хвос­том, хо­тя сре­ди мест­ных жи­вот­ных нет ни од­но­го ро­га­то­го. Во всем этом мо­гут в большей или меньшей сте­пе­ни при­сутст­во­вать ту­зем­ные ис­то­ки, но в лю­бом слу­чае здесь нельзя от­ри­цать вли­яния хрис­ти­анс­ких на­род­ных воз­зре­ний.

    Точно так же под вли­яни­ем по­ня­тий, за­имст­во­ван­ных от бе­лых, из­ме­ни­лась и ре­ли­гия се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев. Здесь об­ра­зо­ва­лась це­лая ду­алис­ти­чес­кая сис­те­ма, о ко­то­рой Лос­киль, мис­си­онер из мо­равс­ких братьев, имев­ший де­ло по пре­иму­щест­ву с ал­гон­ки­на­ми и иро­ке­за­ми, со­об­ща­ет сле­ду­ющие ин­те­рес­ные дан­ные, за­пи­сан­ные им в 1794 г.: «Они (индей­цы) до при­бы­тия ев­ро­пей­цев в их стра­ну, по-ви­ди­мо­му, не име­ли по­ня­тия о дьяво­ле как кня­зе тьмы. Те­перь они счи­та­ют его мо­гу­щест­вен­ным ду­хом, нес­по­соб­ным де­лать доб­ро, и по­то­му на­зы­ва­ют его злым. Они дер­жат­ся ве­ры в двух су­ществ, из ко­то­рых од­но без­мер­но доб­рое, дру­гое без­мер­но злое. Пер­во­му они при­пи­сы­ва­ют все хо­ро­шее, а вто­ро­му - все дур­ное. Око­ло 30 лет то­му на­зад в ре­ли­ги­оз­ных по­ня­ти­ях ин­дей­цев про­изош­ли большие из­ме­не­ния. Не­ко­то­рые из их собст­вен­ных про­по­вед­ни­ков ста­ли уве­рять, что по­лу­чи­ли отк­ро­ве­ние свы­ше, бы­ли на не­бе и бе­се­до­ва­ли с бо­гом. Они по-раз­но­му рас­ска­зы­ва­ли о сво­их прик­лю­че­ни­ях во вре­мя этих странст­во­ва­ний, но все схо­ди­лись на том, что путь на не­бо соп­ря­жен с больши­ми опас­нос­тя­ми, по­то­му что до­ро­га про­хо­дит око­ло са­мых во­рот ада. Там дьявол ле­жит в за­са­де и ло­вит вся­ко­го, нап­рав­ля­юще­го свой путь к бо­гу. Те, ко­то­рым уда­лось счаст­ли­во проб­раться ми­мо это­го опас­но­го мес­та, приш­ли сна­ча­ла к божьему сы­ну, а че­рез не­го к са­мо­му бо­гу, от ко­то­ро­го буд­то бы по­лу­чи­ли по­ве­ле­ние ука­зы­вать ин­дей­цам путь к дос­ти­же­нию не­ба. От этих про­по­вед­ни­ков ин­дей­цы уз­на­ли, что не­бо есть жи­ли­ще бо­га, а ад - жи­ли­ще дьяво­ла. Не­ко­то­рые из про­по­вед­ни­ков, приз­на­ва­лись, что не дос­тиг­ли са­мо­го жи­ли­ща бо­га, но бы­ли уже так близ­ко, что слы­ша­ли крик та­мош­них пе­ту­хов и ви­де­ли дым не­бес­ных труб».

    Столь не­сом­нен­ные до­ка­за­тельства то­го, что ди­кие пле­ме­на мо­гут при­ни­мать и вно­сить в свои ве­ро­ва­ния уче­ние ев­ро­пей­цев о доб­ром и злом ду­хе, долж­ны зас­тав­лять нас весьма кри­ти­чес­ки от­но­ситься ко всем опи­са­ни­ям ре­ли­гий ди­ких пле­мен, вви­ду рис­ка при­нять смут­ные от­ра­же­ния хрис­ти­анст­ва за мест­ную те­оло­гию Авст­ра­лии или Ка­на­ды. Внес­ти в эти воп­ро­сы пол­ную яс­ность осо­бен­но не­об­хо­ди­мо для то­го, что­бы пра­вильно оп­ре­де­лить от­но­ше­ние ре­ли­гий при­ми­тив­ных пле­мен к ре­ли­ги­ям культур­ных на­ро­дов. Под­лин­ные ве­ро­ва­ния ди­ка­рей по­ка­зы­ва­ют нам в дей­ст­ви­тельнос­ти как бы ру­ди­мен­тар­ные фор­мы по­ня­тий, ле­жа­щих в ос­но­ве ду­алис­ти­чес­ких бо­гос­ловс­ких сис­тем ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. Не­сом­нен­но, что да­же у при­ми­тив­ных пле­мен ди­ка­рей че­ло­ве­чес­кая мысль уже за­ни­ма­лась глу­бо­кой проб­ле­мой доб­ра и зла. Серьезные, хо­тя и гру­бые, умоз­ре­ния их пы­та­лись раз­га­дать ве­ли­кую тай­ну, ко­то­рая до сих пор не под­да­ет­ся всем уси­ли­ям мо­ра­лис­тов и те­оло­гов. Но так как во­об­ще ани­мис­ти­чес­кая сис­те­ма при­ми­тив­ных пле­мен не но­сит ха­рак­те­ра нравст­вен­но­го ко­дек­са, а яв­ля­ет­ся лишь фи­ло­со­фи­ей при­ро­ды и че­ло­ве­ка, то и ду­ализм ди­ка­рей предс­тав­ля­ет не те­орию абст­ракт­ных нравст­вен­ных прин­ци­пов, а те­орию нас­лаж­де­ния или стра­да­ния, вы­го­ды или не­вы­го­ды, вы­па­да­ющих на до­лю от­дельно­го че­ло­ве­ка, его семьи или, при са­мом ши­ро­ком раз­ви­тии этой мыс­ли, его пле­ме­ни. Это уз­кое и за­ча­точ­ное по­ни­ма­ние раз­ли­чия меж­ду доб­ром и злом дос­та­точ­но оп­ре­де­лен­но вы­ра­же­но в от­ве­тах ди­ка­ря, ко­то­рый объяснял, «что, ес­ли кто-ли­бо от­ни­мет у не­го же­ну, это бу­дет дур­но, но ес­ли он возьмет се­бе чью-ни­будь же­ну, это бу­дет хо­ро­шо».

    В предс­тав­ле­ни­ях ди­ка­рей или вар­ва­ров ду­хов­ные су­щест­ва, обус­лов­ли­ва­ющие сво­им вли­яни­ем со­бы­тия жиз­ни и яв­ле­ния при­ро­ды, бы­ва­ют дру­жест­вен­ны­ми или враж­деб­ны­ми, при­том эти ка­чест­ва мо­гут быть им при­су­щи пос­то­ян­но или вре­мен­но, со­вер­шен­но так же, как это име­ет мес­то у лю­дей, по об­ра­зу ко­то­рых они, чти со­вер­шен­но оче­вид­но, бы­ли соз­да­ны. В та­ких слу­ча­ях мы мо­жем сме­ло пользо­ваться ана­ло­ги­ей с бес­те­лес­ны­ми че­ло­ве­чес­ки­ми ду­ша­ми, ко­то­рых обык­но­вен­но счи­та­ют то друзьями, то вра­га­ми жи­вых. Нельзя най­ти бо­лее убе­ди­тельно­го при­ме­ра в этом от­но­ше­нии, чем рас­сказ о трехд­нев­ной бит­ве меж­ду дву­мя ла­ге­ря­ми зу­лус­ских ду­хов из-за жиз­ни од­ной суп­ру­жес­кой че­ты, ко­то­рую од­на сто­ро­на же­ла­ла по­гу­бить, а дру­гая - спас­ти. По­бе­да ос­та­лась за пос­лед­ней, и ду­хи-пок­ро­ви­те­ли вы­ко­па­ли за­кол­до­ван­ный ме­шок с ча­ра­ми, за­ры­тый с целью нас­лать бо­лезнь на суп­ру­гов, и бро­си­ли этот ме­шок в гу­щу соб­рав­ше­го­ся на­ро­да, ко­то­рый мол­ча смот­рел на все про­ис­хо­див­шее со­вер­шен­но та­ким об­ра­зом, как ны­неш­ние участ­ни­ки се­ан­са сто­ло­вер­че­ния смот­рят на ду­хов, бро­са­ющих жи­вые цве­ты.

    Что ка­са­ет­ся ду­хов, ме­нее тес­но при­мы­ка­ющих к ка­те­го­рии от­ле­тев­ших душ, то мы мо­жем вос­пользо­ваться за­ме­ча­ни­ем Роф­шо­ра, от­но­сят щим­ся к XVII в., о двух ро­дах ду­хов, доб­рых и злых, приз­на­ва­емых ка­ра­иба­ми в Вест-Индии. Этот ав­тор уве­ря­ет, что их доб­рые ду­хи, или бо­жест­ва, на са­мом де­ле де­мо­ны, соб­лаз­ня­ющие их и дер­жа­щие их в пос­тыд­ном рабст­ве, но, нес­мот­ря на это, на­род от­ли­ча­ет их от нас­то­ящих злых ду­хов. Мы ни­как не мо­жем наз­вать та­кое раз­де­ле­ние не­ра­зум­ным, зная из дру­гих ис­точ­ни­ков, что наз­на­че­ние не­ко­то­рых из этих ду­хов зак­лю­ча­лось в слу­же­нии че­ло­ве­ку в ка­чест­ве до­маш­них ду­хов, а наз­на­че­ни­ем дру­гих бы­ло на­сы­лать бо­лез­ни. Пос­ле мно­го­чис­лен­ных, уже рас­смот­рен­ных на­ми при­ме­ров бы­ло бы из­лиш­ним при­во­дить дальней­шие до­ка­за­тельства то­го, что ди­ка­ри и вар­ва­ры де­лят ду­хов­ные су­щест­ва на две ан­та­го­нис­ти­чес­кие груп­пы - доб­рых и злых ду­хов, т. е. дру­жест­вен­ных или враж­деб­ных им.

    Интересный воп­рос, для ре­ше­ния ко­то­ро­го бы­ло бы же­ла­тельно соб­рать здесь по­ло­жи­тельные дан­ные, сос­то­ит в том, в ка­кой сте­пе­ни ос­нов­ные на­ча­ла уче­ний ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов уже со­дер­жа­лись в идее при­ми­тив­ных пле­мен о под­чи­не­нии всей все­лен­ной двум мо­гу­щест­вен­ным и враж­деб­ным су­щест­вам, в ко­то­рых оли­цет­во­ре­ны про­ти­во­по­лож­ные на­ча­ла доб­ра и зла и ко­то­рые оба - и доб­рое бо­жест­во и злое - сто­ят во гла­ве еди­но­мыш­лен­ной тол­пы ду­хов. По-ви­ди­мо­му, пра­вильный от­вет на этот воп­рос зак­лю­ча­ет­ся в том, что ве­ро­ва­ния ди­ка­рей де­монст­ри­ру­ют нам пер­во­на­чальные кон­цеп­ции это­го ро­да, ко­то­рые, бу­ду­чи раз­ви­ты в сис­те­ма­ти­чес­кую фор­му и пос­тав­ле­ны в связь с нравст­вен­ны­ми иде­ями, со вре­ме­нем на­хо­дят се­бе мес­то в выс­ших ре­ли­ги­оз­ных сис­те­мах, ти­пич­ным при­ме­ром ко­то­рых мо­жет слу­жить уче­ние Зо­ро­аст­ра.

    Во-первых, ког­да в раз­ных мест­нос­тях встре­ча­ют­ся в ту­зем­ной ре­ли­гии два осо­бых бо­жест­ва с осо­бы­ми име­на­ми, про­ти­во­по­ла­га­ющи­еся друг дру­гу как доб­рое и злое бо­жест­ва, во мно­гих слу­ча­ях го­раз­до про­ще счи­тать эти су­щест­ва, по край­ней ме­ре са­мо про­ис­хож­де­ние их, мест­ным про­дук­том, чем пред­по­ла­гать, что они по­яви­лись в ре­ли­гии при­ми­тив­ных пле­мен бла­го­да­ря ино­зем­но­му вме­ша­тельству. Во-вто­рых, ког­да та­кие бо­жест­ва яв­ля­ют­ся в то же вре­мя нас­то­ящи­ми по­ли­те­ис­ти­чес­ки­ми бо­га­ми, как, нап­ри­мер, солн­це, лу­на, не­бо, зем­ля, и счи­та­ют­ся доб­ры­ми или злы­ми, т. е. по­лез­ны­ми или вред­ны­ми че­ло­ве­ку, то здесь мож­но ви­деть ско­рее раз­ви­тие ту­зем­ной мыс­ли, чем но­вов­ве­де­ние, за­имст­во­ван­ное из чуж­дой ре­ли­гии, в ко­то­рой по­доб­ные бо­жест­ва от­сутст­ву­ют. В-третьих, ког­да су­щест­ву­ет убеж­де­ние, что доб­рое бо­жест­во от­да­ле­но от лю­дей и пас­сив­но, а злое всег­да близ­ко к ним и энер­гич­но, и ког­да по­это­му культ нап­рав­лен пре­иму­щест­вен­но к уми­лос­тив­ле­нию враж­деб­ной си­лы, то мы опять встре­ча­ем­ся с предс­тав­ле­ни­ем, ско­рее при­су­щим низ­шей культу­ре, чем за­имст­во­ван­ным из выс­шей, для ко­то­рой по­доб­ные мыс­ли чуж­ды или да­же отв­ра­ти­тельны. Мы уви­дим, да­лее, что ду­ализм в том ви­де, в ка­ком он расп­рост­ра­нен в при­ми­тив­ных об­щест­вах, дос­та­точ­но до­ка­зы­ва­ет свою ори­ги­нальность, удов­лет­во­ряя хо­тя бы од­но­му из пе­ре­чис­лен­ных ус­ло­вий.

    У се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев бы­ли об­на­ру­же­ны ми­фи­чес­кие ве­ро­ва­ния, со­дер­жа­щие ос­нов­ную идею ду­ализ­ма в ее са­мой при­ми­тив­ной за­ро­ды­ше­вой фор­ме. Кри­ти­чес­кое рас­смот­ре­ние этих ми­фов зас­тав­ля­ет, од­на­ко, от­ри­цать ори­ги­нальность од­но­го из них - весьма жи­во­пис­но­го, но не слиш­ком древ­не­го. Эт­но­лог, ко­то­ро­му пред­ло­жи­ли бы ука­зать на са­мую ти­пи­чес­кую ду­алис­ти­чес­кую ле­ген­ду во всем све­те, поч­ти на­вер­но на­зо­вет зна­ме­ни­тый иро­кезс­кий миф о братьях-близ­не­цах.

    Наиболее расп­рост­ра­нен­ным ва­ри­ан­том этой ле­ген­ды мож­но счи­тать тот, ко­то­рый был со­об­щен в 1825 г. вож­дем тус­ка­ро­ра, хрис­ти­ани­ном Да­ви­дом Ку­зи­ком, и предс­тав­лен им как об­щее ве­ро­ва­ние его на­ро­да. В древ­ние вре­ме­на, рас­ска­зы­ва­ет он, бы­ло два ми­ра: ниж­ний, пог­ру­жен­ный во мрак и на­се­лен­ный чу­до­ви­ща­ми, и верх­ний, оби­та­емый людьми. Жен­щи­на в пос­лед­нем пе­ри­оде бе­ре­мен­нос­ти упа­ла из верх­не­го ми­ра в ниж­ний. Она опус­ти­лась на че­ре­па­ху, на спи­не ко­то­рой бы­ло не­большое ко­ли­чест­во зем­ли, и эта че­ре­па­ха ста­ла ост­ро­вом. Не­бес­ная мать ро­ди­ла в этом тем­ном ми­ре двух сы­но­вей-близ­не­цов и умер­ла. Че­ре­па­ха вы­рос­ла в большой ост­ров, и близ­не­цы дос­тиг­ли зре­ло­го воз­рас­та. Один от­ли­чал­ся доб­рым нра­вом и на­зы­вал­ся Ени­го­рио, Доб­рый Ра­зум, дру­гой же был злоб­но­го нра­ва и на­зы­вал­ся Ени­гон­га­гет­гея, Злой Ра­зум. Доб­ро­му Ра­зу­му не нра­ви­лось пре­бы­ва­ние в тем­но­те, и он по­же­лал, что­бы бы­ло как мож­но бо­лее све­та. Злой Ра­зум, нап­ро­тив, хо­тел, что­бы мир ос­та­вал­ся в сво­ем преж­нем сос­то­янии. Доб­рый Ра­зум взял го­ло­ву сво­ей ма­те­ри и сде­лал из нее солн­це, а из ее те­ла сде­лал ме­сяц. Они долж­ны бы­ли све­тить днем и ночью. Он соз­дал так­же мно­го свет­лых пя­тен на не­бе, звезд, ко­то­рые долж­ны бы­ли уп­рав­лять дня­ми, но­ча­ми, вре­ме­на­ми го­да и го­да­ми. Ког­да в тем­ном ми­ре по­явил­ся свет, чу­до­ви­ща опе­ча­ли­лись и спря­та­лись в глу­би­ну зем­ли, что­бы че­ло­век не мог най­ти их.

    Добрый Ра­зум про­дол­жал тво­ре­ние. Он соз­дал мно­го за­ли­вов и рек на ве­ли­ком ост­ро­ве, на­се­лил ле­са больши­ми и ма­лы­ми жи­вот­ны­ми, а во­ды - ры­ба­ми. Соз­дав все­лен­ную, он на­чал ду­мать, ко­му от­дать во вла­де­ние ве­ли­кий ост­ров. Он сот­во­рил из зем­но­го пра­ха два су­щест­ва по сво­ему по­до­бию, муж­чи­ну и жен­щи­ну, и, дох­нув в их нозд­ри, дал им жи­вые ду­ши и наз­вал их И-гве-гоу, т. е. «нас­то­ящи­ми людьми». И он от­дал им во власть ве­ли­кий ост­ров и всех жи­ву­щих на нем жи­вот­ных для их пи­щи и по­ве­лел гро­му оро­шать зем­лю час­ты­ми дож­дя­ми. От это­го ост­ров стал пло­до­ро­ден, и рас­ти­тельность да­ва­ла обильную пи­щу жи­вот­ным. Злой Ра­зум про­шел по все­му ост­ро­ву и соз­дал вы­со­кие го­ры, во­до­па­ды и кру­чи и сот­во­рил прес­мы­ка­ющих­ся, вред­ных для че­ло­ве­ка, но Доб­рый Ра­зум сно­ва при­вел ост­ров в преж­нее сос­то­яние. Злой Ра­зум сде­лал два гли­ня­ных по­до­бия че­ло­ве­ка, но в то мгно­ве­ние, ког­да он ожив­лял их, они прев­ра­ти­лись в обезьян и т. д. Доб­рый Ра­зум окон­чил де­ло тво­ре­ния, нес­мот­ря на пос­то­ян­ные злоб­ные из­мыш­ле­ния Зло­го Ра­зу­ма. Так, нап­ри­мер, этот пос­лед­ний пы­тал­ся од­наж­ды за­пе­реть всех съедоб­ных жи­вот­ных в нед­ра зем­ли, не­дос­туп­ные для че­ло­ве­ка, но брат его ос­во­бо­дил их; сле­ды их ос­та­лись на ска­лах воз­ле пе­ще­ры, в ко­то­рой они бы­ли зак­лю­че­ны. На­ко­нец братья всту­пи­ли в еди­но­борст­во за вла­ды­чест­во над все­лен­ной. Доб­рый Ра­зум лож­но уве­рял зло­го бра­та, что для не­го ги­бельны уда­ры трост­ни­ком, но сам во­ору­жил­ся оленьими ро­га­ми - ору­ди­ем смер­ти. Пос­ле двухд­нев­ной борьбы Доб­рый Ра­зум убил бра­та и вко­ло­тил его в зем­лю. Пос­лед­ние сло­ва Зло­го Ра­зу­ма бы­ли, что он бу­дет иметь рав­ную с ним власть над че­ло­ве­чес­ки­ми ду­ша­ми пос­ле смер­ти лю­дей. По­том он пог­ру­зил­ся в веч­ный мрак и сде­лал­ся злым ду­хом. Доб­рый Ра­зум еще раз по­се­тил свой на­род и за­тем нав­сег­да по­ки­нул зем­лю.

    Это весьма по­ка­за­тельный рас­сказ. Зак­лю­чен­ный в нем ва­ри­ант кос­ми­чес­ко­го ми­фа о ми­ро­вой че­ре­па­хе и, ви­ди­мо, фи­ло­софс­кий миф для объясне­ния ис­ко­па­емых ос­тат­ков жи­вот­ных предс­тав­ля­ют зна­чи­тельный ин­те­рес для ми­фо­ло­гии. Но за­имст­во­ва­ния из Биб­лии про­яв­ля­ют­ся здесь да­же во фра­зе­оло­гии; да и глав­ная те­ма это­го рас­ска­за мо­жет лишь от­час­ти счи­таться ори­ги­нальной. Д-р Брин­тон ссыл­ка­ми на ста­рин­ных аме­ри­канс­ких пи­са­те­лей до­ка­зал, как мно­го ду­алис­ти­чес­ких вы­мыс­лов по­яви­лось со вре­ме­ни пер­вых кон­так­тов меж­ду ту­зем­ца­ми и бе­лы­ми. Срав­ни­вая эту ле­ген­ду с ва­ри­ан­том па­те­ра Бре­бе­фа, мис­си­оне­ра у гу­ро­нов в 1636 г., мы на­хо­дим весь ее склад со­вер­шен­но из­ме­нен­ным. Нравст­вен­ный ду­ализм ис­че­за­ет. Име­на Доб­ро­го и Зло­го Ра­зу­ма не встре­ча­ют­ся вов­се. Пе­ред на­ми прос­то по­весть об Иус­ке­ге, Бе­лом, и его бра­те Та­у­ис­ка­ро­не. Тем­ном, и мы сра­зу ви­дим, что хрис­ти­анс­кое вли­яние в те­че­ние двух сто­ле­тий при­да­ло рас­ска­зу смысл, чуж­дый его пер­во­на­чальной це­ли.

    Но ес­ли мы об­ра­тим­ся к древ­ней­шим ис­точ­ни­кам и нач­нем раз­би­рать эту ле­ген­ду о Бе­лом и Тем­ном, то най­дем в ней один из со­вер­шен­ней­ших в ми­ре при­ме­ров раз­ви­тия пер­во­быт­но­го ду­ализ­ма в умах ди­ка­рей. Вот текст рас­ска­за па­те­ра Бре­бе­фа: Аата­ент­сик, лу­на, упа­ла с не­ба на зем­лю и ро­ди­ла двух сы­но­вей, Та­у­ис­ка­ро­на и Иус­ке­гу, ко­то­рые, вы­рос­ши, на­ча­ли ссо­риться. (Су­ди­те, за­ме­ча­ет мис­си­онер, нет ли здесь ука­за­ния на ис­то­рию Аве­ля.) Они всту­пи­ли в борьбу, но с весьма раз­лич­ным ору­жи­ем: Иус­ке­га во­ору­жил­ся оленьими ро­га­ми, Та­у­ис­ка­рон ог­ра­ни­чил­ся нес­кольки­ми вет­вя­ми ши­пов­ни­ка, уве­рив се­бя, что брат его от пер­вых же уда­ров упа­дет мерт­вый к его но­гам. Выш­ло, од­на­ко, сов­сем ина­че, чем он пред­по­ла­гал: Иус­ке­га на­нес ему столь сильный удар в бок, что кровь по­ли­лась из не­го ручьями. Нес­част­ный убе­жал, и из кро­ви его, па­дав­шей на зем­лю, об­ра­зо­ва­лись крем­ни, ко­то­рые ди­ка­ри до сих пор на­зы­ва­ют Та­у­ис­ка­ра, по име­ни пост­ра­дав­ше­го.

    Отсюда мы яс­но ви­дим, что пер­во­на­чальный миф о двух братьях, Бе­лом и Тем­ном, не со­дер­жит в се­бе нравст­вен­но­го эле­мен­та. Он яв­ля­ет­ся, по-ви­ди­мо­му, прос­тым на­ту­ра­лис­ти­чес­ким ми­фом, изоб­ра­жа­ющим борьбу меж­ду днем и ночью, так как гу­ро­ны счи­та­ли, что Иус­ке­га был солн­цем, его мать или баб­ка Аата­ент­сик бы­ла лу­ной. Од­на­ко из их вза­им­но­го про­ти­во­по­ло­же­ния ум гу­ро­нов при­шел к идее о конт­рас­те меж­ду доб­рым и злым бо­жест­ва­ми в ее прос­тей­шем ви­де. Иус­ке­га, солн­це, как это выс­ка­зы­ва­ет­ся весьма яс­но, предс­тав­лял­ся ин­дей­цам их бла­го­де­те­лем: без не­го да­же их кот­лы не ста­ли бы ки­петь. Он вы­учил­ся у че­ре­па­хи ис­кус­ству до­бы­вать огонь. Без не­го не бы­ло бы уда­чи на охо­те. Бла­го­да­ря ему рас­тет хлеб. Иус­ке­га, солн­це, за­бо­тит­ся о жи­ву­щих и обо всем, ка­са­ющем­ся жиз­ни, и по­то­му, за­ме­ча­ет мис­си­онер, они на­зы­ва­ют его доб­рым. Но Аата­ент­сик, лу­на, хо­тя и счи­та­ет­ся соз­да­тельни­цей зем­ли и че­ло­ве­ка, по­сы­ла­ет смерть лю­дям и бе­рет их от­ле­тев­шие ду­ши к се­бе, по­это­му они на­зы­ва­ют ее злой.

    Иускега и Та­у­ис­ка­рон, солн­це и лу­на, жи­вут вмес­те в сво­ей хи­жи­не на кон­це зем­ли, и имен­но ту­да бы­ло нап­рав­ле­но ми­фи­чес­кое пу­те­шест­вие че­ты­рех ин­дей­цев, раз­лич­ные эпи­зо­ды ко­то­ро­го бы­ли уже не раз при­ве­де­ны на­ми в этом со­чи­не­нии. Оба све­ти­ла ос­та­ют­ся здесь вер­ны­ми сво­ему ха­рак­те­ру: солн­це лас­ко­во при­ни­ма­ет пут­ни­ков и спа­са­ет их от уг­ро­жав­ше­го им вре­да со сто­ро­ны прек­рас­ной, но злоб­ной лу­ны. Дру­гой мис­си­онер, ра­бо­тав­ший сре­ди ин­дей­цев в еще бо­лее дав­ние вре­ме­на, отож­деств­ля­ет Иус­ке­гу с вер­хов­ным бо­жест­вом Ата­го­ка­ном: «Иус­ке­га, - го­во­рит он, - доб­рый и да­ет хо­ро­шую по­го­ду и уро­жай. Его баб­ка Аата­ент­сик зла и все пор­тит».

    Таким об­ра­зом, в древ­них иро­кезс­ких ле­ген­дах солн­це и лу­на как бог дня и бо­ги­ня но­чи уже при­об­ре­та­ют ха­рак­те­ры ве­ли­ко­го дру­га и ве­ли­ко­го вра­га че­ло­ве­ка, доб­ро­го и зло­го бо­жест­ва. Что ка­са­ет­ся при­ве­ден­ной вы­ше кос­ми­чес­кой ле­ген­ды о дне и но­чи, оли­цет­во­рен­ных в рас­ска­зе о двух братьях. Бе­лом и Тем­ном, то, нес­мот­ря на свой пер­во­быт­ный ха­рак­тер по­эти­чес­ко­го на­ту­ра­лис­ти­чес­ко­го ми­фа, она, ес­тест­вен­но, долж­на бы­ла при­нять дру­гое нап­рав­ле­ние сре­ди по­лу­ев­ро­пе­изи­ро­ван­ных ин­дей­цев позд­ней­ших вре­мен и сде­ла­лась мо­ра­лис­ти­чес­ким ми­фом о доб­ре и зле. Эта идея дос­ти­га­ет пол­ной зре­лос­ти в сов­ре­мен­ной фор­ме иро­кезс­кой ре­ли­гии, где доб­ро­му и ве­ли­ко­му бо­жест­ву Ге­вен­ней­ю про­ти­во­по­ла­га­ет­ся враж­деб­ное ему бо­жест­во, но­ся­щее то же имя, что и в ми­фе, Ге­не­чо­ате­чех, Злой Ра­зум. Та­ким об­ра­зом, пе­ред на­ми край­не ин­те­рес­ный факт: при­ми­тив­ные се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы не раз об­ра­ща­лись к той ми­фо­ло­ги­чес­кой пе­ре­ход­ной ста­дии, ко­то­рая в древ­ней Азии прев­ра­ти­ла конт­раст све­та и тьмы в про­ти­во­по­лож­ные на­ча­ла доб­ра и зла. Они раз­ви­ва­ли ту­же мысль, ко­то­рая до сих пор в умах ев­ро­пей­цев об­ле­ка­ет бо­рю­щи­еся меж­ду со­бой на­ча­ла доб­ра и зла во враж­деб­ные об­ра­зы све­та и тьмы.

    Делая на ос­но­ве та­ких дан­ных вы­вод о раз­ви­тии в ран­нем ани­миз­ме за­ча­точ­но­го ду­ализ­ма и о тен­ден­ции к сли­янию его с родст­вен­ны­ми по­ня­ти­ями, за­не­сен­ны­ми чу­же­зем­ца­ми, мы мо­жем объяснить се­бе мно­гие сис­те­мы ду­алис­ти­чес­ко­го ха­рак­те­ра, об­на­ру­жен­ные в ту­зем­ных ре­ли­ги­ях Аме­ри­ки. Хо­тя об­щий ха­рак­тер и древ­ность этих дан­ных мо­жет зас­та­вить нас сог­ла­ситься с Вай­цем, что про­ис­хож­де­ние ду­ализ­ма се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев, на­ибо­лее яр­кой и расп­рост­ра­нен­ной чер­ты их ре­ли­гии, не мо­жет быть от­не­се­но на счет позд­ней­ше­го хрис­ти­анс­ко­го вли­яния, мы все же долж­ны быть край­не ос­мот­ри­тельны, что­бы не при­нять че­го-ли­бо за­имст­во­ван­но­го у ци­ви­ли­зо­ван­ной те­оло­гии за не­сом­нен­но при­над­ле­жа­щее к пер­во­быт­но­му ре­ли­ги­оз­но­му про­цес­су.

    Мы име­ем сви­де­тельства о вли­янии иезу­итс­ких мис­си­оне­ров, бла­го­да­ря ко­то­ро­му ал­гон­ки­ны, го­во­ря о хрис­ти­анс­ком бо­ге и дьяво­ле, ста­ли упот­реб­лять свое, ту­зем­ное, имя Ма­ни­ту (т. е. дух или де­мон): Ма­ни­ту доб­рый и Ма­ни­ту злой. Позд­нее ве­ли­кий дух и злой дух (Кит­чи-Ма­ни­ту и Мат­чи-Ма­ни­ту) за­ня­ли бо­лее вид­ное мес­то в ве­ро­ва­ни­ях се­ве­ро­аме­ри­канс­ких пле­мен, со­еди­нив­ших эти за­имст­во­ван­ные у хрис­ти­ан по­ня­тия с бо­лее древ­ни­ми ту­зем­ны­ми ве­ро­ва­ни­ями в си­лы све­та и теп­ла, жиз­ни и пок­ро­ви­тельства, тьмы и хо­ло­да, смер­ти и раз­ру­ше­ния. Та­ким об­ра­зом, два ве­ли­ких ан­та­го­нис­ти­чес­ких су­щест­ва ста­ли со­от­ветст­вен­но пред­во­ди­те­ля­ми дру­же­люб­ных и вред­ных ду­хов, на­пол­ня­ющих мир и бо­рю­щих­ся за пре­об­ла­да­ние в нем. Здесь ес­тест­вен­ная ре­ли­гия ди­ка­ря ско­рее бы­ла расп­рост­ра­не­на и раз­ви­та ино­зем­ца­ми, чем по­лу­чи­ла от них на­ча­ло.

    Среди дру­гих аме­ри­канс­ких пле­мен та­кие со­че­та­ния прив­не­сен­ных и ту­зем­ных ре­ли­ги­оз­ных идей нет­руд­но отыс­кать, но их не­лег­ко ана­ли­зи­ро­вать. От­но­си­тельно край­не­го се­ве­ро-за­па­да у нас есть все ос­но­ва­ния сом­не­ваться в ори­ги­нальнос­ти предс­тав­ле­ния по­лух­рис­ти­ани­зи­ро­ван­ных ко­дя­ков о Шлем-Шоа, твор­це не­ба и зем­ли, ко­то­ро­му пе­ред на­ча­лом и пос­ле кон­ца охо­ты при­но­сят­ся жерт­вы и ко­то­рый про­ти­во­по­ло­жен Ижа­ку, зло­му ду­ху, жи­ву­ще­му на зем­ле. На край­нем юго-вос­то­ке мы на­хо­дим больше ори­ги­нальнос­ти в су­щест­во­вав­ших два или три сто­ле­тия то­му на­зад ве­ро­ва­ни­ях фло­ридс­ких ин­дей­цев, так как они, су­дя по опи­са­ни­ям, тор­жест­вен­но пок­ло­ня­лись зло­му ду­ху То­иа, му­чив­ше­му их ви­де­ни­ями, и ме­нее ува­жа­ли доб­ро­го ду­ха, ко­то­рый ма­ло за­бо­тил­ся о судьбе че­ло­ве­чес­ко­го ро­да. Что ка­са­ет­ся Юж­ной Аме­ри­ки, то здесь мы име­ем весьма мет­кое за­ме­ча­ние Мар­ци­уса о ве­ро­ва­ни­ях ди­ких пле­мен Бра­зи­лии: «Все ин­дей­цы глу­бо­ко убеж­де­ны в си­ле зло­го на­ча­ла, гос­подст­ву­юще­го над ни­ми, у мно­гих прос­ве­чи­ва­ет так­же сла­бое по­ня­тие о доб­ром, но их ува­же­ние к пос­лед­не­му го­раз­до ме­нее стра­ха пе­ред пер­вым. Мож­но по­ду­мать, что они счи­та­ют власть доб­ро­го ду­ха го­раз­до сла­бее во всем ка­са­ющем­ся судьбы лю­дей, чем власть зло­го ду­ха».

    Это обоб­ще­ние подт­верж­да­ет­ся до не­ко­то­рой сте­пе­ни дан­ны­ми от­но­си­тельно от­дельных пле­мен. Ма­куз приз­на­ют доб­ро­го твор­ца Ма­ку­на­иму, «ра­бо­та­юще­го ночью», и его зло­го про­тив­ни­ка Эпе­ля, или Го­ри­уха. У это­го на­ро­да убеж­де­ние, что «все си­лы при­ро­ды - соз­да­ние доб­ро­го ду­ха, ког­да они не тре­во­жат по­коя и не вре­дят бла­го­сос­то­янию ин­дей­цев, и соз­да­ние зло­го ду­ха - в про­тив­ном слу­чае». Уа­у­юлоа и Ло­ко­зи, доб­рое и злое бо­жест­ва юма­нов, жи­вут над зем­лей и вбли­зи солн­ца. Ди­ка­ри бо­ят­ся зло­го бо­жест­ва, а доб­рое бо­жест­во при­хо­дит есть пло­ды вмес­те с умер­ши­ми и бе­рет их ду­ши в свое жи­ли­ще, по­это­му юма­ны хо­ро­нят сво­их по­кой­ни­ков в сог­ну­том по­ло­же­нии в больших гли­ня­ных горш­ках с пло­да­ми на ко­ле­нях и ли­цом, об­ра­щен­ным на вос­ток.

    Даже при­ми­тив­ные бо­то­ку­ды, по-ви­ди­мо­му, приз­на­ют ан­та­го­нис­ти­чес­кие на­ча­ла доб­ра и зла в ли­це солн­ца и лу­ны. Эта идея осо­бен­но ин­те­рес­на по сво­ему от­но­ше­нию, с од­ной сто­ро­ны, к ве­ро­ва­ни­ям иро­кезс­ких пле­мен, а с дру­гой - к ве­ро­ва­ни­ям бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных му­ис­ков в Бо­го­те: доб­рое бо­жест­во пос­лед­них есть, не­сом­нен­но, ми­фи­чес­кое солн­це, ко­то­ро­му в его де­лах на пользу че­ло­ве­ка ме­ша­ет злая же­на Гу­ита­ка, лу­на. В ту­зем­ной ре­ли­гии Чи­ли сре­ди вто­рос­те­пен­ных бо­жеств мы ви­дим Мей­ле­на, дру­га че­ло­ве­ка, и Гу­еку­ву, зло­го ду­ха и при­чи­ну зла. Этот на­род ед­ва ли мог на­учиться у хрис­ти­ан приз­на­вать сво­его зло­го ду­ха за единст­вен­ную при­чи­ну вся­ко­го нес­частья: ес­ли слу­чит­ся зем­лет­ря­се­ние - это Гу­еку­ву толк­нул зем­лю, ес­ли ус­та­нет ло­шадь - это Гу­еку­ву за­ез­дил ее, ес­ли за­бо­ле­ет че­ло­век - это Гу­еку­ву пос­лал бо­лезнь в его те­ло, и ник­то не уми­ра­ет, ес­ли его не за­ду­шит Гу­еку­ву.

    В Аф­ри­ке мы встре­ча­ем дос­та­точ­но при­ме­ров му­сульманс­ко­го вли­яния на ту­зем­ные ре­ли­гии. В ста­рин­ном опи­са­нии Ло­ан­го го­во­рит­ся, что ту­зем­цы приз­на­ют в Зам­би, вер­хов­ном бо­ге, твор­ца доб­ра и дру­га спра­вед­ли­вос­ти, но на прак­ти­ке еще вы­ше его ста­вят Зам­би-анби, раз­ру­ши­те­ля, подст­ре­ка­те­ля к прес­туп­ле­ни­ям, при­чи­ну ут­рат и нес­част­ных слу­ча­ев, бо­лез­ни и смер­ти. Ес­ли речь идет о дей­ст­ви­тельном пок­ло­не­нии, то в си­лу то­го, что доб­рое бо­жест­во всег­да ос­та­ет­ся бла­госк­лон­ным, счи­та­ет­ся не­об­хо­ди­мым, оче­вид­но, уми­лос­ти­вить зло­го ду­ха, и в уго­ду имен­но ему лю­ди от­ка­зы­ва­ют­ся от то­го или дру­го­го ро­да пи­щи. В рас­ска­зе о двух враж­деб­ных бо­жест­вах За­пад­ной Аф­ри­ки от­ме­ча­ет­ся, что гви­ней­ские нег­ры приз­на­ют кро­ме вер­хов­но­го бо­жест­ва двух ду­хов (или два раз­ря­да ду­хов) - Омб­ви­ри и Они­ам­бе. Пер­вый - доб­ро­де­те­лен и ми­лос­тив, де­ла­ет лю­дям доб­ро и вы­ру­ча­ет их из бе­ды. Вто­рой-по­лон зло­бы и не­на­вис­ти. Уже од­но имя его, про­из­но­си­мое, впро­чем, край­не ред­ко, на­во­дит на слу­ша­те­ля бес­по­кой­ст­во и страх. В ис­сле­до­ва­нии, для ко­то­ро­го точ­ное зна­ние ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ний са­мо­го нез­на­чи­тельно­го пле­ме­ни име­ет большее зна­че­ние, чем расп­лыв­ча­тые умоз­ри­тельные рас­суж­де­ния о те­оло­гии са­мо­го мо­гу­щест­вен­но­го на­ро­да, ед­ва ли це­ле­со­об­раз­но ос­та­нав­ли­ваться на за­га­доч­ных сле­дах древ­не­еги­петс­ко­го ду­ализ­ма. Дос­та­точ­но бу­дет ска­зать, что два бо­жест­вен­ных бра­та, Оси­рис и Сет, - Оси­рис бла­го­де­тельное, сол­неч­ное бо­жест­во, свой­ст­ва ко­то­ро­го со­об­ща­ют­ся ду­шам бла­жен­ных, а Сет, ве­ро­ят­но, враж­деб­ное ему, ту­зем­ное бо­жест­во, на­по­ми­на­ющее през­рен­но­го Ти­фо­на, - сде­ла­лись, по-ви­ди­мо­му, об­ра­за­ми, воп­ло­тив­ши­ми про­ти­во­по­лож­ные сис­те­мы: све­та и тьмы, доб­ра и зла. Гра­нит­ные из­ва­яния, на ко­то­рых иерог­ли­фи­чес­кое изоб­ра­же­ние ушас­то­го, зве­ро­об­раз­но­го Се­та за­ме­не­но об­ра­зом Оси­ри­са, до сих пор еще сох­ра­ня­ют вос­по­ми­на­ния о борьбе меж­ду дав­но уже ис­чез­нув­ши­ми при­вер­жен­ца­ми этих бо­гов.

    Представление о бо­ге све­та как о доб­ром бо­жест­ве, в про­ти­во­по­лож­ность враж­деб­но­му ду­ху зла, вну­ша­ет­ся са­мой при­ро­дой и, ес­тест­вен­но, долж­но пов­то­ряться во всех ре­ли­ги­ях ми­ра. Орис­ские кон­ды да­ют в нас­то­ящее вре­мя при­мер са­мо­го со­вер­шен­но­го раз­ви­тия это­го по­ня­тия в культу­ре эпо­хи вар­варст­ва. Их вер­хов­но­му тво­ря­ще­му бо­жест­ву Бу­ра-Пен­ну, Бел­ла-Пен­ну, бо­гу све­та или солн­ца, про­ти­во­по­ла­га­ет­ся его злая же­на Та­ри-Пен­ну, бо­ги­ня зем­ли: ис­то­рия доб­ра и зла на зем­ле есть ис­то­рия его де­яний и ее про­ти­во­дей­ст­вий. Он соз­дал мир, прек­рас­ный, как рай, счаст­ли­вый, без­мя­теж­ный, она же вос­ста­ла.про­тив не­го и, что­бы ис­пор­тить свет­лую судьбу его соз­да­ния - че­ло­ве­ка, прив­нес­ла в нее бо­лезнь, яд и вся­ко­го ро­да бес­по­ря­док, «сея се­ме­на в че­ло­ве­чес­ком ро­де, как на вспа­хан­ном по­ле». Смерть ста­ла божьей ка­рой за ис­пор­чен­ность лю­дей. Зем­ля, не­ког­да столь пло­до­род­ная, пок­ры­лась ска­ла­ми, бо­ло­та­ми и по­рос­ла кус­тар­ни­ком, жи­вот­ные и рас­те­ния ста­ли вред­ны­ми и ядо­ви­ты­ми, во всей при­ро­де зло сме­ша­лось с доб­ром, и до сих пор еще про­ис­хо­дит борьба меж­ду эти­ми дву­мя ве­ли­ки­ми си­ла­ми. В этом все кон­ды убеж­де­ны оди­на­ко­во, и со­от­ветст­вен­но прак­ти­чес­ко­му раз­де­ле­нию меж­ду доб­ром и злом они де­лят­ся на две враж­деб­ные сек­ты - Бу­ри и Та­ри. Сек­та Бу­ри ут­верж­да­ет, что ее бог вос­тор­жест­во­вал над Та­ри: в знак низ­ло­же­ния пос­лед­ней он пос­лал му­ки де­то­рож­де­ния все­му женс­ко­му по­лу и до сих пор ис­пользу­ет ее как ору­дие про­тив тех, ко­то­рых хо­чет на­ка­зать. При­вер­жен­цы Та­ри убеж­де­ны, нап­ро­тив, что она все еще про­дол­жа­ет борьбу, дер­жит на са­мом де­ле в сво­их ру­ках судьбу че­ло­ве­ка и по собст­вен­но­му про­из­во­лу де­ла­ет доб­ро и зло, то до­пус­кая, то за­дер­жи­вая бла­гос­ло­ве­ние, нис­по­сы­ла­емое твор­цом на че­ло­ве­чест­во.

    Теперь, ког­да свя­щен­ные кни­ги Зенд-Авес­ты отк­ры­ты для нас, мы име­ем воз­мож­ность срав­нить уче­ния ди­ких пле­мен с уче­ни­ем этой слож­ной ре­ли­гии, в ко­то­рой ду­ализм по­лу­чил вы­со­чай­шее раз­ви­тие, от­ра­зив­шись за­тем в воз­зре­ни­ях ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. Ре­ли­гия Зо­ро­аст­ра, или За­ра­тушт­ры, сыг­ра­ла роль рас­ко­ла в древ­нем арий­ском культе при­ро­ды, про­яв­ля­ющем­ся в сво­ей пер­во­на­чальной фор­ме в Ве­дах, а в изв­ра­щен­ном и вы­рож­да­ющем­ся ви­де - в сов­ре­мен­ном ин­ду­из­ме. Глав­ной иде­ей ре­ли­гии Зо­ро­аст­ра бы­ла борьба меж­ду доб­ром и злом на зем­ле, борьба, про­яв­ля­юща­яся в про­ти­вос­то­янии дня и но­чи, све­та и тьмы и оли­цет­во­рен­ная в об­ра­зах Аху­ра­маз­ды и Анх­ра-Май­нью (Ормуз­да и Ари­ма­на) - доб­ро­го и зло­го бо­жеств. Про­рок За­ра­тушт­ра го­во­рит: «Вна­ча­ле бы­ла па­ра близ­не­цов, два ду­ха, каж­дый с осо­бым ро­дом де­ятельнос­ти. Это - доб­ро и зло в мыс­лях, сло­вах и де­лах. Вы­бе­ри од­но­го из этих двух. Будь доб­рым, не злым». Вен­ди­дад[182] на­чи­на­ет­ся по­вест­во­ва­ни­ем о пер­во­на­чальной борьбе этих двух на­чал. Аху­ра­маз­да соз­дал луч­шие об­лас­ти и стра­ны, оте­чест­во арий­цев, Сог­дию, Бакт­рию и дру­гие зем­ли. Анх­ра-Май­нью (на­пе­ре­кор ему) соз­дал снег и чу­му, жа­ля­щих на­се­ко­мых и ядо­ви­тые рас­те­ния, бед­ность и бо­лезнь, грех и не­ве­рие. Сов­ре­мен­ный парс в не­ко­то­рых мес­тах сво­их по­ка­ян­ных фор­мул ожив­ля­ет еще этот древ­ний ан­та­го­низм. «Я ка­юсь, - го­во­рит он, - во всех ро­дах гре­хов, соз­дан­ных, злым Ари­ма­ном сре­ди соз­да­ний Ор­муз­да наз­ло ему. То­го, что бы­ло во­лей Ор­муз­да, соз­да­те­ля, и что я дол­жен был ду­мать, я не ду­мал; то­го, что я дол­жен был го­во­рить, я не го­во­рил; то­го, что я дол­жен был де­лать, я не де­лал. В этих гре­хах рас­ка­ива­юсь я в мыс­лях, сло­вах и де­лах, те­лес­ных и ду­хов­ных, зем­ных и не­бес­ных, в трех сло­вах: прос­ти, о бог, я ка­юсь в сво­ем гре­хе. В том, что бы­ло во­лей Ари­ма­на, и че­го я не дол­жен был ду­мать, но ду­мал, че­го не дол­жен был го­во­рить, но го­во­рил, че­го не дол­жен был де­лать, но де­лал, - в этих гре­хах рас­ка­ива­юсь я мыс­ля­ми, сло­ва­ми и де­ла­ми, те­лес­ны­ми и ду­хов­ны­ми, зем­ны­ми и не­бес­ны­ми, в трех сло­вах: прос­ти, бог мой, я ка­юсь… Да бу­дет сок­ру­шен Ари­ман, да воз­ве­ли­чит­ся Ор­музд».

    Йазиды, или ези­ды[183], так на­зы­ва­емые пок­лон­ни­ки дьяво­ла, до сих пор еще мно­го­чис­лен­ны в Ме­со­по­та­мии и со­сед­них стра­нах, хо­тя и под­вер­га­ют­ся прес­ле­до­ва­ни­ям. Их пок­ло­не­ние солн­цу и бо­язнь ос­кор­бить огонь подт­верж­да­ют пред­по­ло­же­ние о пер­сидс­ком кор­не их ре­ли­гии (на пер­сидс­ком язы­ке «иазат» - бог), на ко­то­рый на­ло­жи­лось по­верх­ност­ное вли­яние хрис­ти­анст­ва и му­сульманст­ва. Уче­ние этой ин­те­рес­ной сек­ты от­ли­ча­ет­ся осо­бой фор­мой ду­ализ­ма. Приз­на­вая су­щест­во­ва­ние вер­хов­но­го бо­жест­ва, она от­во­дит в сво­ем культе глав­ное мес­то са­та­не, на­чальни­ку це­ло­го пол­чи­ща де­мо­нов, ко­то­рый в нас­то­ящее вре­мя об­ла­да­ет властью де­лать зло лю­дям, но при вос­ста­нов­ле­нии в сво­их пра­вах бу­дет иметь воз­мож­ность наг­раж­дать сво­их по­чи­та­те­лей. «Не­уже­ли са­та­на за­бу­дет тог­да бед­ных йа­зи­дов, ко­то­рые ни­ког­да не го­во­ри­ли дур­но о нем и так мно­го тер­пе­ли из-за не­го?…» «Му­че­ни­чест­во за пра­ва са­та­ны!» - воск­ли­ца­ет не­мец­кий пу­те­шест­вен­ник, ко­то­ро­му ста­рый бе­ло­бо­ро­дый пок­лон­ник дьяво­ла пе­ре­да­вал в этих сло­вах упо­ва­ние при­вер­жен­цев сво­ей ре­ли­гии.

    Прямое пок­ло­не­ние зло­му на­ча­лу, столь ха­рак­тер­ное для вар­варс­ких об­ществ, поч­ти не встре­ча­ет­ся у на­ро­дов, сто­ящих на бо­лее вы­со­кой сту­пе­ни ци­ви­ли­за­ции, чем эти го­ни­мые и упор­ные сек­тан­ты За­пад­ной Азии. Сох­ра­ня­ясь в раз­ви­тии ре­ли­гий, по­доб­ные по­ня­тия слу­жат яс­ным до­ка­за­тельством то­го, что у при­ми­тив­ных лю­дей ре­ли­ги­оз­ное по­чи­та­ние обус­лов­ли­ва­ет­ся ско­рее стра­хом, чем лю­бовью. То обс­то­ятельство, что культ доб­ро­го бо­жест­ва все бо­лее и бо­лее вы­тес­нял уб­ла­гот­во­ре­ние зло­го, яв­ля­ет­ся од­ним из ве­ли­чай­ших прог­рес­сив­ных яв­ле­ний в вос­пи­та­нии че­ло­ве­чест­ва, ре­зульта­том бо­лее бла­гоп­ри­ят­но­го жиз­нен­но­го опы­та, бо­лее ши­ро­ко­го и яс­но­го по­ни­ма­ния на­чал, дей­ст­ву­ющих в ок­ру­жа­ющем ми­ре.

    Во вся­ком слу­чае, мо­гу­щест­вен­ный ду­ализм уче­ния Зо­ро­аст­ра вли­ял на че­ло­ве­чест­во глав­ным об­ра­зом вов­се не че­рез пас­сив­ные сис­те­мы сов­ре­мен­но­го пар­сиз­ма и йа­зи­диз­ма. Что­бы най­ти сле­ды его соп­ри­кос­но­ве­ния с иуда­из­мом и хрис­ти­анст­вом, нуж­но заг­ля­нуть в весьма от­да­лен­ное прош­лое. Не раз выс­ка­зы­ва­лась со­вер­шен­но вер­ная мысль, что кон­так­ты меж­ду ев­ре­ями и древ­ни­ми пер­са­ми име­ли ог­ром­ное вли­яние на об­ра­зо­ва­ние те­оло­ги­чес­ких раз­ли­чий, су­щест­ву­ющих меж­ду ев­ре­ями рав­ви­нис­ти­чес­ких книг и древ­ни­ми ев­ре­ями Пя­тик­ни­жия и зак­лю­ча­ющих­ся глав­ным об­ра­зом в бо­лее тща­тельной раз­ра­бот­ке ду­алис­ти­чес­кой схе­мы. Позд­нее (око­ло IV в.) соп­ри­кос­но­ве­ние меж­ду уче­ни­ем Зо­ро­аст­ра и хрис­ти­анст­вом ока­за­ло, по-ви­ди­мо­му, большое вли­яние на об­ра­зо­ва­ние ма­ни­хей­ст­ва.

    Мы зна­ем ма­ни­хей­ст­во пре­иму­щест­вен­но из сви­де­тельств его про­тив­ни­ков, но для нас дос­та­точ­но яс­но, что оно ос­но­ва­но имен­но на уче­нии о двух враж­деб­ных на­ча­лах - доб­ра и зла, ду­ха и ма­те­рии. Это уче­ние приз­на­ет, с од­ной сто­ро­ны, бо­га как пер­во­на­чальный ис­точ­ник чис­то­го доб­ра, как пер­вич­ный свет, как по­ве­ли­те­ля царст­ва све­та, а с дру­гой сто­ро­ны, оно приз­на­ет кня­зя тьмы с его царст­вом мра­ка, ма­те­ри­альнос­ти, бес­по­ряд­ка и раз­ру­ше­ния. Те­ория неп­рес­тан­ной борьбы меж­ду эти­ми враж­деб­ны­ми си­ла­ми ста­но­вит­ся клю­чом к по­ни­ма­нию фи­зи­чес­кой при­ро­ды и нравст­вен­ной сфе­ры, а так­же стро­ения все­лен­ной. В ря­ду хрис­ти­анс­ких и по­лух­рис­ти­анс­ких сект ма­ни­хеи яв­ля­ют­ся предс­та­ви­те­ля­ми ду­ализ­ма в его са­мом край­нем вы­ра­же­нии. Ед­ва ли нуж­но при­бав­лять, впро­чем, что хрис­ти­анс­кий ду­ализм не выс­ту­па­ет лишь в пре­де­лах той или дру­гой сек­ты. Пос­кольку злой дух с под­чи­нен­ны­ми ему си­ла­ми тьмы приз­на­ет­ся су­щест­ву­ющим и дей­ст­ву­ющим до не­ко­то­рой сте­пе­ни не­за­ви­си­мо от вер­хов­но­го бо­жест­ва и под­чи­нен­ных ему свет­лых ду­хов, пос­тольку все те­оло­ги­чес­кие шко­лы дер­жат­ся, при­да­вая это­му большую или меньшую важ­ность, той фи­ло­со­фии при­ро­ды и жиз­ни, ко­то­рая име­ет свои кор­ни ско­рее в ду­ализ­ме, чем мо­но­те­из­ме[184].

    Перейдем те­перь к пос­лед­не­му пред­ме­ту на­ше­го об­зо­ра, к тем ре­ли­ги­оз­ным ве­ро­ва­ни­ям при­ми­тив­ных пле­мен че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, у ко­то­рых бо­лее или ме­нее чет­ко про­яв­ля­ет­ся тен­ден­ция к мо­но­те­из­му. Я вов­се не со­би­ра­юсь раз­би­рать по­ня­тия ди­ка­рей с точ­ки зре­ния дог­ма­ти­чес­ко­го бо­гос­ло­вия: для этой це­ли пот­ре­бо­ва­лись бы ар­гу­мен­ты, вы­хо­дя­щие да­ле­ко за пре­де­лы нас­то­яще­го со­чи­не­ния. Я хо­чу только клас­си­фи­ци­ро­вать под­лин­ные ве­ро­ва­ния при­ми­тив­ных об­ществ, при­со­во­ку­пив к это­му нес­колько эт­ног­ра­фи­чес­ких со­об­ра­же­ний от­но­си­тельно их про­ис­хож­де­ния и от­но­ше­ния к выс­шим ре­ли­ги­ям. Для это­го нуж­но отг­ра­ни­чить ве­ро­ва­ния не­ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра от аб­со­лют­но­го мо­но­те­из­ма. Тут не­об­хо­ди­ма, ко­неч­но, большая ос­мот­ри­тельность, что­бы из­бе­жать пу­та­ни­цы в оп­ре­де­ле­ни­ях - обс­то­ятельство, важ­ность ко­то­ро­го не всег­да оце­ни­ва­лась долж­ным об­ра­зом. К ка­ким ка­те­го­ри­ям долж­ны быть от­не­се­ны, нап­ри­мер, мо­гу­щест­вен­ные, но под­чи­нен­ные бо­жест­ва, приз­на­ва­емые в раз­лич­ных ре­ли­ги­ях?

    Существа, ко­то­рые, нап­ри­мер, в му­сульманс­кой ре­ли­гии на­зы­ва­ют­ся ан­ге­ла­ми, свя­ты­ми, де­мо­на­ми, долж­ны при тех же их оп­ре­де­ле­ни­ях в по­ли­те­ис­ти­чес­ких сис­те­мах на­зы­ваться бо­жест­ва­ми. Это впол­не яс­но и яв­ля­ет­ся для нас тем оче­вид­нее, что с по­доб­ны­ми обс­то­ятельства­ми мы встре­ча­ем­ся в дей­ст­ви­тельнос­ти. Чу­ва­ши, пле­мя тюркс­ко­го кор­ня, пок­ло­ня­лись, как го­во­рят, бо­гу смер­ти, ко­то­рый бе­рет к се­бе ду­ши умер­ших и на­зы­ва­ет­ся Эз­рель. Лю­бо­пыт­но, что Каст­рен, упо­ми­ная об этом, не го­во­рит, что бо­жест­во это не что иное, как Аз­ра­ил, ан­гел смер­ти, по­явив­ший­ся у чу­ва­шей под му­сульманс­ким вли­яни­ем. Да­лее, в сме­шан­ной хрис­ти­анс­ко-язы­чес­кой ре­ли­гии чер­ке­сов, ко­то­рая (по край­ней ме­ре, в не­дав­но гос­подст­во­вав­шей фор­ме) име­ла по­ли­те­ис­ти­чес­кий ха­рак­тер, ни­же вер­хов­но­го су­щест­ва сто­яли тол­пы мо­гу­щест­вен­ных, под­чи­нен­ных ему бо­жеств; из них глав­ней­шие: Иле, бог гро­ма, Тлепш, бог ог­ня, Се­озе­рес, бог вет­ра и во­ды, Ми­сит­ха, лес­ной бог, и Ма­ри­ам,де­ва Ма­рия.

    Если кри­те­рий мо­но­те­из­ма сос­то­ит только в приз­на­нии выс­ше­го бо­жест­ва как твор­ца все­лен­ной и гла­вы всей иерар­хии ду­хов, то при­ло­же­ние его к те­оло­гии ди­ка­рей и вар­ва­ров по­ве­дет к гро­мад­ным зат­руд­не­ни­ям. Пле­ме­на Се­вер­ной и Юж­ной Аме­ри­ки, Аф­ри­ки и По­ли­не­зии, приз­на­ющие большое чис­ло сильных бо­жеств, счи­та­ют­ся обыч­но (и со­вер­шен­но спра­вед­ли­во) по­ли­те­ис­та­ми. Тем не ме­нее, ес­ли к ве­ро­ва­ни­ям этих пле­мен, приз­на­ющих, как мож­но до­ка­зать во мно­гих слу­ча­ях, вер­хов­но­го твор­ца, при­ме­нить ука­зан­ный кри­те­рий, то ока­жет­ся, что они име­ют пол­ное пра­во на­зы­ваться мо­но­те­ис­та­ми. Для клас­си­фи­ка­ции ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ний при­ми­тив­ных об­ществ нуж­ны оп­ре­де­ле­ния бо­лее точ­ные, ука­зы­ва­ющие ат­ри­бу­ты бо­жест­вен­нос­ти, при­су­щие од­но­му только все­мо­гу­ще­му твор­цу. Мож­но ска­зать, что до сих пор не­из­вест­но ни од­но ди­кое пле­мя, ко­то­рое мож­но бы­ло бы наз­вать мо­но­те­ис­ти­чес­ким в этом уз­ком смыс­ле. Точ­но так же из из­вест­ных нам ны­не су­щест­ву­ющих предс­та­ви­те­лей низ­шей культу­ры ни­ко­го нельзя приз­нать и пан­те­ис­та­ми в стро­гом зна­че­нии это­го сло­ва.

    Религия, ко­то­рой они при­дер­жи­ва­ют­ся и ко­то­рая отк­ры­ва­ет им путь ли­бо к мо­но­те­из­му, ли­бо к пан­те­из­му, есть по­ли­те­изм, выс­шим пунк­том ко­то­ро­го яв­ля­ет­ся по­ня­тие об од­ном вер­хов­ном бо­жест­ве. На­ря­ду с предс­тав­ле­ни­ями о ду­шах, бо­го­по­доб­ных те­нях пред­ков, мест­ных ду­хах при­ро­ды, ве­ли­ких ви­до­вых и сти­хий­ных бо­жест­вах в те­оло­гии ди­ка­рей про­яв­ля­ют­ся сла­бые или весьма за­мет­ные проб­лес­ки по­ня­тия о вер­хов­ном бо­жест­ве, ко­то­рое со все воз­рас­та­ющей си­лой и яр­костью раз­ви­ва­ет­ся в дальней­шем хо­де ис­то­рии ре­ли­гии. Нес­мот­ря на част­ность это­го воп­ро­са, я счи­таю весьма по­лез­ным выб­рать и сгруп­пи­ро­вать ти­пи­чес­кие дан­ные, ко­то­рые мо­гут по­ка­зать ха­рак­тер и по­ло­же­ние уче­ния о вер­хов­ном бо­жест­ве, об­на­ру­жи­ва­емое на­ми в низ­шей культу­ре.

    Уже в са­мом на­ча­ле это­го ис­сле­до­ва­ния мы встре­ча­ем­ся с те­ми же труд­нос­тя­ми в ана­ли­зе и кри­ти­ке, ко­то­рые ос­лож­ня­ли изу­че­ние пер­во­быт­но­го ду­ализ­ма. От­но­си­тельно при­ми­тив­ных пле­мен, соп­ри­ка­сав­ших­ся с хрис­ти­анст­вом или му­сульманст­вом, поч­ти не­воз­мож­но ре­шить, в ка­кой ме­ре это чуж­дое вли­яние спо­собст­во­ва­ло то­му, что смут­ные, не­офор­мив­ши­еся идеи о бо­жест­вен­ном пер­венст­ве раз­ви­лись у них в бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ные фор­мы, и нас­колько при­ви­лись здесь ино­зем­ные воз­зре­ния. Мы зна­ем, как иезу­итс­кие мис­си­оне­ры пе­ре­де­лы­ва­ли на свой те­оло­ги­чес­кий лад мест­ные предс­тав­ле­ния жи­те­лей Ка­на­ды о ве­ли­ком Ма­ни­ту, как они вос­пользо­ва­лись ту­зем­ным бра­зильским наз­ва­ни­ем бо­жест­вен­но­го гро­ма, Ту­па­на, и при­ме­ни­ли его для при­ви­тия ди­ка­рям по­ня­тия о хрис­ти­анс­ком бо­ге. Да­лее, мы встре­ча­ем со­вер­шен­но оп­ре­де­лен­ные идеи о вер­хов­ном бо­жест­ве на за­па­де Аф­ри­ки, где кон­так­ты с му­сульма­на­ми дей­ст­ви­тельно при­ве­ли к ис­ла­ми­за­ции или по­лу­ис­ла­ми­за­ции це­лых пле­мен нег­ров и где имя Ал­ла­ха те­перь на ус­тах у всех.

    Этнограф дол­жен всег­да ис­кать сле­ды та­ко­го ино­зем­но­го вли­яния в оп­ре­де­ле­ни­ях вер­хов­но­го бо­жест­ва, приз­на­ва­емо­го тем или иным ди­ким пле­ме­нем, - бо­жест­ва, ха­рак­тер и да­же са­мо имя ко­то­ро­го мо­гут об­на­ру­жить его чу­же­зем­ное про­ис­хож­де­ние. Так, мно­гие с тор­жест­вом ука­зы­ва­ли на вер­хов­ное бо­жест­во иро­ке­зов Нео, или Га­ва­неу, пред­веч­но­го соз­да­те­ля, как на до­ка­за­тельство мо­но­те­из­ма, ле­жа­ще­го в ос­но­ва­нии ве­ро­ва­ний аме­ри­канс­ких пле­мен. Но, по-ви­ди­мо­му, по­ня­тие об этом бо­жест­ве прив­не­се­но в сре­ду ин­дей­цев фран­цузс­ки­ми ка­то­ли­чес­ки­ми мис­си­оне­ра­ми, и да­же са­мо имя его «Ни­ио» есть ис­ка­жен­ное фран­цузс­кое на­име­но­ва­ние бо­га. У ди­ких пле­мен в ря­ду выс­ших бо­жеств, ко­то­рые счи­та­ют­ся пер­вы­ми пра­ро­ди­те­ля­ми че­ло­ве­ка, сто­ит Лу­ко, не­сот­во­рен­ный пер­вый ка­ра­иб, со­шед­ший с веч­но­го не­ба, соз­дав­ший плос­кую зем­лю и сот­во­рив­ший че­ло­ве­ка из сво­его собст­вен­но­го те­ла. Он дол­го жил. на зем­ле сре­ди лю­дей, умер, че­рез три дня ожил и вер­нул­ся сно­ва на не­бо. Ед­ва ли бы­ло бы ра­зум­но при­чис­лить к ту­зем­ным вест-индским бо­жест­вам су­щест­во, ха­рак­тер­ные чер­ты ко­то­ро­го так оче­вид­но за­имст­во­ва­ны из ре­ли­гии бе­лых.

    Однако да­же в та­ких край­них слу­ча­ях нельзя еще ут­верж­дать, что в оп­ре­де­ле­нии этих бо­жеств, выс­ту­па­ющих пе­ред эт­ног­ра­фом столь ис­ка­жен­ны­ми чуж­дым вли­яни­ем, нет не­ко­то­рой ту­зем­ной ос­но­вы. Кри­ти­куя де­та­ли, не сле­ду­ет так­же за­бы­вать, что час­то сход­ные чер­ты ре­ли­гий раз­лич­ных пле­мен мо­гут иметь не­за­ви­си­мое про­ис­хож­де­ние и что мно­гие по­ня­тия при­ми­тив­ной ту­зем­ной те­оло­гии ди­ка­рей по­рой весьма близ­ки к иде­ям, за­ни­ма­ющим с не­за­па­мят­ных вре­мен по­чет­ное мес­то в ре­ли­гии их ци­ви­ли­зо­ван­ных за­во­ева­те­лей. Впро­чем, для на­шей це­ли го­раз­до по­лез­нее ос­та­нав­ли­ваться пре­иму­щест­вен­но на та­ких фак­тах, ко­то­рые по сво­ему ха­рак­те­ру или по сво­ей древ­нос­ти воз­буж­да­ют на­именьшее по­доз­ре­ние в за­имст­во­ва­нии из чуж­до­го ис­точ­ни­ка.

    При изу­че­нии на­ро­дов зем­но­го ша­ра эт­ног­раф встре­ча­ет пле­ме­на, ко­то­рые, по-ви­ди­мо­му, не име­ют ни­ка­ко­го оп­ре­де­лен­но­го по­ня­тия о вер­хов­ном бо­жест­ве. Но да­же в тех слу­ча­ях, ког­да в ис­точ­ни­ках ука­зы­ва­ет­ся на на­ли­чие та­ко­го по­ня­тия, это ука­за­ние иног­да яв­ля­ет­ся столь не­оп­ре­де­лен­ным или ис­хо­дит от та­ких сом­ни­тельных ав­то­ри­те­тов, что ис­сле­до­ва­те­лю ос­та­ет­ся только при­нять его к све­де­нию и ид­ти да­лее.

    Впрочем, во мно­гих слу­ча­ях, как мы пос­та­ра­ем­ся до­ка­зать при­ме­ра­ми из раз­лич­ных мест­нос­тей, мы име­ем воз­мож­ность прос­ле­дить не­ко­то­рые глав­ные идеи, выс­ту­па­ющие в от­дельнос­ти или сли­тые вмес­те. Мно­гие ди­кие и вар­варс­кие ре­ли­гии раз­ре­ши­ли свою выс­шую за­да­чу весьма прос­тым спо­со­бом - воз­ве­де­ни­ем в ранг вер­хов­но­го бо­га од­но­го из бо­гов по­ли­те­из­ма. Да­же сис­те­ма пок­ло­не­ния те­ням пред­ков бы­ла рас­ши­ре­на до культа вер­хов­но­го бо­жест­ва в ли­це пер­во­го пра­ро­ди­те­ля. Ча­ще, впро­чем, по­бе­да ос­та­ва­лась в этих слу­ча­ях за на­ча­ла­ми пок­ло­не­ния при­ро­де, и од­но­му из ве­ли­ких при­род­ных бо­жеств да­ва­лось пре­иму­щест­во пе­ред все­ми дру­ги­ми. В этих слу­ча­ях, без отв­ле­чен­ных умоз­ри­тельных рас­суж­де­ний, на ос­но­ва­нии прос­тых ука­за­ний при­ро­ды, вы­бор па­дал большей частью на двух мо­гу­щест­вен­ных ви­ди­мых бо­гов - на все­ожив­ля­ющее солн­це и все­объемлю­щее не­бо. При изу­че­нии та­ких сис­тем мы сто­им на твер­дой ин­тел­лек­ту­альной поч­ве. Но в ре­ли­ги­ях при­ми­тив­ных об­ществ су­щест­ву­ет еще дру­гая зна­чи­тельная груп­па сис­тем, на­хо­дя­щих­ся, по-ви­ди­мо­му, в тес­ной свя­зи с пер­вы­ми.

    Мы встре­ча­ем­ся в этих слу­ча­ях с не­бес­ным пан­те­оном, уст­ро­ен­ным по об­раз­цу зем­ных по­ли­ти­чес­ких уч­реж­де­ний, где роль на­ро­да иг­ра­ют тол­пы че­ло­ве­чес­ких душ и дру­гих ря­до­вых ду­хов, роль арис­ток­ра­тии - ве­ли­кие по­ли­те­ис­ти­чес­кие бо­ги, а роль мо­нар­ха - вер­хов­ное бо­жест­во. Этой срав­ни­тельно лег­ко по­нят­ной сто­ро­не пред­ме­та мож­но про­ти­во­пос­та­вить дру­гую, бо­лее за­пу­тан­ную и тем­ную. Лю­дям, ко­то­рых по­ня­тие о ду­ше, ожив­ля­ющей те­ло, при­ве­ло к приз­на­нию бо­жест­вен­но­го ду­ха, ожив­ля­юще­го всю мас­су зем­ли или не­ба, дос­та­точ­но нем­но­го рас­ши­рить эту идею, что­бы сде­лать из нее уче­ние об оду­шев­ле­нии всей все­лен­ной од­ним ве­ли­ким, всеп­ро­ни­ка­ющим бо­жест­вом. Кро­ме то­го, там, где умоз­ри­тельная фи­ло­со­фия, ди­карс­кая или ци­ви­ли­зо­ван­ная, бе­рет­ся за об­шир­ные ос­нов­ные ми­ро­вые за­да­чи, ре­ше­ние дос­ти­га­ет­ся пе­ре­хо­дом от мно­гих к еди­но­му, по­пыт­кой най­ти во все­лен­ной или за пре­де­ла­ми ее пер­вич­ную при­чи­ну все­го. Ес­ли ос­но­ва та­ких суж­де­ний ле­жит в ре­ли­ги­оз­ной сфе­ре, то пер­вич­ная при­чи­на ста­но­вит­ся вер­хов­ным бо­жест­вом.

    Таким об­ра­зом, ре­зульта­том до­ве­де­ния до край­них пре­де­лов ани­мис­ти­чес­ких предс­тав­ле­ний, на­пол­ня­ющих фи­ло­со­фию ре­ли­гии как при­ми­тив­ных, так и бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных пле­мен, яв­ля­ет­ся по­ня­тие о ду­ше ми­ра, о твор­це-жи­ви­те­ле и пра­ви­те­ле все­лен­ной, о ве­ли­ком ду­хе. Од­на­ко, всту­пая в эти об­лас­ти транс­цен­ден­тальной те­оло­гии, мы не долж­ны удив­ляться, что срав­ни­тельная яс­ность, ко­то­рая свой­ст­вен­на предс­тав­ле­ни­ям о низ­ших ду­хов­ных су­щест­вах, по­ки­да­ет нас здесь. Че­ло­ве­чес­кие ду­ши, под­чи­нен­ные ду­хи при­ро­ды и круп­ные по­ли­те­ис­ти­чес­кие бо­ги при­ро­ды име­ют вмес­те с при­пи­сы­ва­емы­ми им спе­ци­альны­ми функ­ци­ями оп­ре­де­лен­ный ха­рак­тер и об­раз, но в предс­тав­ле­нии о вер­хов­ном бо­жест­ве фор­ма и функ­ции сли­ва­ют­ся в неч­то не­оп­ре­де­лен­ное и об­щее.

    Для прет­во­ре­ния об­шир­ной идеи в ре­ли­ги­оз­ные об­ра­зы име­ют­ся два глав­ных пу­ти. Пер­вый сос­то­ит в том, что ат­ри­бу­ты ве­ли­ких по­ли­те­ис­ти­чес­ких влас­ти­те­лей со­еди­ня­ют­ся и при­да­ют­ся од­но­му су­щест­ву. Та­ким об­ра­зом, пред­по­ла­га­ет­ся, что од­но и то же выс­шее су­щест­во под­дер­жи­ва­ет не­бо, све­тит в солн­це, по­ра­жа­ет сво­их вра­гов гро­мом и сто­ит во гла­ве че­ло­ве­чес­кой ро­дос­лов­ной как бо­жест­вен­ный пра­ро­ди­тель. Вто­рой путь сос­то­ит в том, что гра­ни­цы ре­ли­ги­оз­ных умоз­ре­ний от­но­сят­ся в об­ласть не­оп­ре­де­лен­но­го и отв­ле­чен­но­го. Бес­фор­мен­ная бо­жест­вен­ная сущ­ность в бес­ко­неч­ном прост­ранст­ве, ту­ман­ная, спо­кой­ная, сто­ящая вы­ше и вне ма­те­ри­ально­го ми­ра, слиш­ком бла­гая или слиш­ком воз­вы­шен­ная, что­бы нуж­даться в че­ло­ве­чес­ком по­чи­та­нии, слиш­ком ве­ли­кая, от­да­лен­ная, рав­но­душ­ная, бес­страст­ная и пог­ру­жен­ная в се­бя, что­бы за­бо­титься о нич­тож­ном че­ло­ве­чес­ком пле­ме­ни, - вот мис­ти­чес­кая фор­ма (или бес­фор­мен­ность), в ко­то­рой ди­ка­ри и вар­ва­ры не­ред­ко предс­тав­ля­ли се­бе все­выш­не­го.

    Таким об­ра­зом, ока­зы­ва­ет­ся, что ре­ли­гия при­ми­тив­ных об­ществ дос­ти­га­ет сво­его выс­ше­го раз­ви­тия в иде­ях о выс­шем бо­жест­ве и что эти по­ня­тия в сре­де ди­ка­рей и вар­ва­ров от­нюдь не яв­ля­ют­ся ко­пи­ями, сня­ты­ми с об­ще­го об­раз­ца; они край­не раз­но­об­раз­ны по сво­им очер­та­ни­ям. Те­ория вы­рож­де­ния во мно­гих слу­ча­ях со­вер­шен­но спра­вед­ли­во мо­жет счи­тать та­кие ве­ро­ва­ния ис­ка­жен­ны­ми и изв­ра­щен­ны­ми ос­тат­ка­ми выс­ших ре­ли­гий. Но в большинст­ве слу­ча­ев те­ория раз­ви­тия в сос­то­янии впол­не удов­лет­во­ри­тельно объяснить их, не отыс­ки­вая их кор­ней на сту­пе­нях раз­ви­тия культу­ры бо­лее вы­со­ких, чем те, на ко­то­рых они на­хо­дят­ся. Ес­ли смот­реть на них как на про­дук­ты ес­тест­вен­ной ре­ли­гии, та­кие уче­ния о бо­жест­вен­ном пер­венст­ве нис­колько не пре­вы­ша­ют ни спо­соб­нос­тей рас­суж­де­ния че­ло­ве­чес­ко­го ума на низ­кой сту­пе­ни культу­ры, ни спо­соб­нос­тей ди­карс­ко­го во­об­ра­же­ния об­ле­кать их в ми­фи­чес­кий вы­мы­сел. Су­щест­во­ва­ло в прош­лом, су­щест­ву­ет и те­перь мно­жест­во на­ро­дов, ко­то­рые дер­жат­ся та­ких по­ня­тий о выс­шем бо­жест­ве, к ка­ким они мог­ли прий­ти со­вер­шен­но са­мос­то­ятельно, без со­дей­ст­вия бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. В уче­нии о вер­хов­ном бо­жест­ве у этих об­ществ ани­мизм на­шел свое оп­ре­де­лен­ное и ло­ги­чес­кое за­вер­ше­ние, а по­ли­те­изм - оп­ре­де­лен­ное и ло­ги­чес­кое до­пол­не­ние.

    Туземные ре­ли­гии Юж­ной Аме­ри­ки и Вест-Индии да­ют нам це­лый ряд ти­пи­чес­ких при­ме­ров. Вер­хов­ная власть солн­ца уже дав­но приз­на­ва­лась мо­лу­ха­ми, ког­да иезу­итс­кий мис­си­онер на­чал сре­ди них свою про­по­ведь.

    Они го­во­ри­ли мис­си­оне­ру: «До сих пор мы не зна­ли и не приз­на­ва­ли ни­че­го бо­лее ве­ли­ко­го и доб­ро­го, чем солн­це». Ког­да дру­гой, дей­ст­во­вав­ший в бо­лее позд­нее вре­мя мис­си­онер рас­суж­дал с вож­дем то­ба, го­во­ря: «Мой бог добр и на­ка­зы­ва­ет злых», тот от­ве­чал ему: «Мой бог (солн­це) то­же добр, но он ни­ко­го не на­ка­зы­ва­ет, ему до­вольно то­го, что он всем де­ла­ет доб­ро». Кро­ме то­го, в ди­карс­ких ту­зем­ных ре­ли­ги­ях про­яв­ля­ет­ся в раз­лич­ных фор­мах по­ня­тие о вер­хов­ном бо­жест­ве, име­ющем все ха­рак­тер­ные свой­ст­ва не­бес­но­го бо­га. Та­ков, нап­ри­мер, у гу­ара­ни Та­мои, бо­жест­во - пра­ро­ди­тель че­ло­ве­чес­ко­го ро­да и гла­ва не­бес­но­го рая.

    То же мы наб­лю­да­ем и от­но­си­тельно выс­ше­го бо­жест­ва ара­укан­цев, Пил­ла­на, гро­ма, или гро­мо­верж­ца, на­зы­ва­емо­го так­же Гу­ену-Пильян, «не­бес­ный гром», и Ву­та-ген, «ве­ли­кое су­щест­во». «Управ­ле­ние все­лен­ной Пильяном, - го­во­рит Мо­ли­на, - есть про­то­тип по­ли­ти­чес­ких уч­реж­де­ний ара­укан­цев. Он есть ве­ли­кий То­ки (пра­ви­тель) не­ви­ди­мо­го ми­ра и в ка­чест­ве та­ко­во­го име­ет сво­их апо-ульме­нов и ульме­нов, ко­то­рым по­ру­ча­ет уп­рав­ле­ние ме­нее важ­ны­ми де­ла­ми». Та­кие по­ня­тия, без сом­не­ния, край­не эле­мен­тар­ны, но нуж­но при­ба­вить, что ара­укан­цы не единст­вен­ный на­род, ус­та­но­вив­ший не­бес­ное уп­рав­ле­ние по об­раз­цу зем­но­го. Со­вер­шен­но иной, но не ме­нее ха­рак­тер­ный тип вер­хов­но­го бо­жест­ва от­ме­чен у ка­ра­ибов, это - бла­го­де­тельная си­ла, ко­то­рая жи­вет на не­бе, по­ко­ит­ся в собст­вен­ном бла­женст­ве, не за­бо­тит­ся о лю­дях и не пользу­ет­ся ни лю­бовью, ни пок­ло­не­ни­ем с их сто­ро­ны.

    История ве­ро­ва­ний ту­зем­цев Пе­ру в ве­ка, пред­шест­во­вав­шие ис­панс­ко­му за­во­ева­нию, не­дав­но ос­ве­ще­на для нас за­но­во ис­сле­до­ва­ни­ями Марк­гэ­ма. Ис­сле­до­ва­тель от­ме­ча­ет там со­пер­ни­чест­во меж­ду бо­жест­ва­ми, чрез­вы­чай­но ин­те­рес­ное для ис­то­рии ре­ли­гии вар­ва­ров, а имен­но борьбу меж­ду Па­ха­ка­ма­ком, соз­да­те­лем ми­ра, и Ин­ти, бо­жест­вен­ным солн­цем. В ре­ли­гии ин­ков пер­венст­во от­да­ва­лось Уира­ко­че, ина­че Па­ха­ка­ма­ку, «твор­цу ми­ра». Солн­це (с ко­то­рым со­еди­ня­лась лу­на, его сест­ра-же­на) бы­ло пра­ро­ди­те­лем и то­те­мом ин­ков. Тре­мя ве­ли­ки­ми бо­жест­ва­ми бы­ли тво­рец, солн­це и гром. В дни больших празд­неств изоб­ра­же­ния их вы­но­си­лись вмес­те на ри­ту­альную пло­щадь Кус­ко, ла­мы при­но­си­лись в жерт­ву все трем, и к ним мож­но бы­ло об­ра­щаться в об­щей мо­лит­ве: «О, Тво­рец, и Солн­це, и Гром, будьте всег­да мо­ло­ды, ум­но­жай­те на­род, и пусть он всег­да жи­вет в ми­ре». Од­на­ко гром и мол­ния счи­та­лись дей­ст­ву­ющи­ми по при­ка­за­нию твор­ца, а сле­ду­ющая мо­лит­ва яс­но ука­зы­ва­ет, что да­же «наш отец Солн­це» был лишь его соз­да­ни­ем:

    «Уиракоча! Ты. ко­то­рый дал бы­тие солн­цу и впос­ледст­вии по­ве­лел, что­бы бы­ли день и ночь. Под­ни­ми его и зас­тавь его све­тить, и сох­ра­ни то, что ты соз­дал, что­бы оно мог­ло да­вать свет лю­дям. Сде­лай это, Уира­ко­ча! Солн­це! Ты, на­хо­дя­ще­еся в ми­ре и бе­зо­пас­нос­ти, све­ти на нас, из­бавь нас от бо­лез­ней и дай нам здо­ровье и бла­го­по­лу­чие».

    Впрочем, ес­ли срав­ни­вать с дру­ги­ми эта­па­ми в раз­ви­тии ре­ли­ги­оз­ных форм, ни­че­го нет стран­но­го в том, что под­чи­нен­ный бог в си­лу бли­жай­ше­го об­ще­ния с людьми и сво­его мо­гу­щест­ва за­ни­ма­ет мес­то выс­ше­го бо­жест­ва. О том, как это про­изош­ло при ин­ках, мы уз­на­ем, меж­ду про­чим, из пре­да­ний о ве­ли­ком хра­ме в Кус­ко, на­зы­вав­шем­ся «Зо­ло­тым мес­том», где Ман­ко Ка­пак пос­та­вил спер­ва плос­кое овальное зо­ло­тое блю­до для обоз­на­че­ния твор­ца. Май­та Ка­пак во­зоб­но­вил, как го­во­рят, этот сим­вол, но Гу­ас­кар Ин­ка ве­лел уб­рать его и пос­та­вил вза­мен его на по­чет­ное мес­то зо­ло­той круг в ви­де солн­ца с лу­ча­ми. Сам зна­ме­ни­тый храм Ку­ри­кан­ча, «Зо­ло­тое мес­то», из­вес­тен был ис­пан­цам под име­нем хра­ма Солн­ца. По-это­му не­уди­ви­тельно, что бла­го­да­ря об­ще­му расп­рост­ра­не­нию ука­зан­ной идеи солн­це счи­та­лось глав­ным бо­жест­вом Пе­ру. Прав­да, про­тив это­го бы­ли выд­ви­ну­ты за­ме­ча­тельные воз­ра­же­ния од­ним из ин­ков, ос­ме­лив­шим­ся от­ри­цать, что солн­це есть тво­рец все­го ми­ра, и срав­ни­вав­шим его с па­су­щим­ся на при­вя­зи жи­вот­ным, ко­то­рое долж­но веч­но про­хо­дить тот же ежед­нев­ный путь, и со стре­лой, ко­то­рая долж­на ле­теть, ку­да ее по­сы­ла­ют, а не ку­да она хо­чет. Но что зна­чил этот фи­ло­софс­кий про­тест да­же со сто­ро­ны гла­вы церк­ви и го­су­дарст­ва про­тив го­су­дарст­вен­ной ре­ли­гии, ко­то­рая ед­ва ли име­ла се­бе в ми­ре по­до­бие по стро­гос­ти и проч­нос­ти ор­га­ни­за­ции? Солн­це са­мо­дер­жав­но пра­ви­ло в Пе­ру, по­ка Пи­сар­ро не оп­ро­ки­нул его прес­то­ла, а его ве­ли­ко­леп­ное зо­ло­тое изоб­ра­же­ние не бы­ло вы­не­се­но из хра­ма как до­бы­ча кас­тильско­го сол­да­та, ко­то­рый в од­ну ночь про­иг­рал его в кос­ти.

    Нам так­же из­вест­ны сви­де­тельства о су­щест­во­ва­нии у ди­ких пле­мен Се­вер­ной Аме­ри­ки идеи пер­венст­ва бо­жест­вен­но­го солн­ца. Све­де­ния, со­об­щен­ные па­те­ром Ген­не­пе­ном о пле­ме­ни сиу, ко­то­рое пок­ло­ня­ет­ся солн­цу как твор­цу, дос­та­точ­но оп­ре­де­лен­ны, и, кро­ме то­го, ве­ро­ва­ния эти впол­не сов­па­да­ют с воз­зре­ни­ями сов­ре­мен­ных ша­уни, что солн­це ожив­ля­ет все и долж­но быть по­это­му ца­рем жиз­ни, или ве­ли­ким ду­хом. Имен­но это столь расп­рост­ра­нен­ное ве­ро­ва­ние в ве­ли­ко­го ду­ха прив­ле­ка­ло так дав­но и ос­но­ва­тельно вни­ма­ние ев­ро­пей­ских мыс­ли­те­лей к ту­зем­ным ре­ли­ги­ям се­ве­ро­аме­ри­канс­ких пле­мен.

    Имя ве­ли­ко­го ду­ха вмес­те с его рав­но­сильным обоз­на­че­ни­ем - Кит­чи Ма­ни­ту по­лу­чи­ло на­ча­ло в язы­ке ал­гон­кинс­ких ин­дей­цев. До об­ще­ния с ев­ро­пей­ца­ми в XVII в. у этих пле­мен не бы­ло бо­жест­ва, но­сив­ше­го та­кое имя, но, как уже бы­ло ска­за­но, это на­име­но­ва­ние впер­вые вош­ло в упот­реб­ле­ние вследст­вие при­ме­не­ния ту­зем­но­го сло­ва «ма­ни­ту» (т. е. бо­жест­во, или де­мон) к хрис­ти­анс­ко­му бо­гу. В те­че­ние пос­ле­ду­ющих сто­ле­тий имя ве­ли­ко­го ду­ха с от­но­ся­щи­ми­ся к не­му иде­ями ши­ро­ко расп­рост­ра­ни­лось по все­му ма­те­ри­ку. Оно ста­ло обыч­ным вы­ра­же­ни­ем ев­ро­пей­цев в их опи­са­ни­ях ин­дей­ской ре­ли­гии, упот­реб­ля­лось на анг­лий­ском язы­ке в уст­ном об­ще­нии меж­ду ев­ро­пей­ца­ми и ин­дей­ца­ми и бо­лее или ме­нее по­лу­чи­ло пра­во граж­данст­ва сре­ди са­мих ин­дей­цев. С од­ной сто­ро­ны, оно ока­за­ло на их ре­ли­гию пре­об­ра­зу­ющее вли­яние, а с дру­гой - как это бы­ва­ет всег­да при сли­янии ре­ли­гий, но­вое бо­жест­во воп­ло­ти­ло в се­бе ха­рак­тер­ные чер­ты ту­зем­ных бо­жеств, и в нем от­час­ти ос­та­лись ту­зем­ные предс­тав­ле­ния. Бо­жест­вен­ное су­щест­во, свой­ст­ва ко­то­ро­го столь нес­ход­ны с те­ми, ка­кие мог­ли быть вну­ше­ны об­ще­ни­ем с ев­ро­пей­ца­ми, ед­ва ли бы­ло пол­ностью чу­же­зем­но­го про­ис­хож­де­ния.

    И Торн­гар­сук, или ве­ли­кий дух, грен­ланд­цев (имя его предс­тав­ля­ет со­бой уве­ли­чи­тельное от «торн­гак» - де­мон) был из­вес­тен датс­ко­му мис­си­оне­ру Эге­де как про­ри­ца­ющее бо­жест­во ан­ге­ко­ков, в под­зем­ном царст­ве ко­то­ро­го ду­ши на­де­ялись очу­титься пос­ле смер­ти. Торн­гар­сук столь от­чет­ли­во и проч­но за­ни­мал мес­то выс­ше­го бо­жест­ва в предс­тав­ле­ни­ях ту­зем­цев, что, по сло­вам Кран­ца, мис­си­оне­ра нес­колько бо­лее позд­не­го вре­ме­ни, мно­гие грен­ланд­цы, слы­ша о бо­ге и все­мо­гу­щест­ве его, го­то­вы бы­ли ду­мать, что речь шла о Торн­гар­су­ке. Но иног­да они отож­деств­ля­ли его и с дьяво­лом. Та­ким же об­ра­зом ал­гон­кинс­кие ин­дей­цы еще в на­ча­ле XVII в., слу­шая рас­ска­зы о бо­ге бе­лых лю­дей, отож­деств­ля­ли его с бо­жест­вом, из­вест­ным им из их ту­зем­ной ре­ли­гии, - с Ата­го­ка­ном, твор­цом. Ког­да мис­си­онер Ле­жен рас­суж­дал с ни­ми о все­мо­гу­щем твор­це не­ба и зем­ли, они за­го­во­ри­ли, об­ра­ща­ясь друг к дру­гу: «Ата­го­кан, Ата­го­кан, это Ата­го­кан!» Пре­да­ние о та­ком су­щест­ве, по-ви­ди­мо­му, удер­жи­ва­лось в их умах в пол­ной ми­фи­чес­кой не­оп­ре­де­лен­нос­ти, по­то­му что они сде­ла­ли из его име­ни гла­гол «ни­та­та­го­кан», оз­на­ча­ющий: «Я рас­ска­зы­ваю сказ­ку, или вы­мыш­лен­ную по­весть».

    В пос­лед­нее вре­мя Скулькрафт изоб­ра­жа­ет ве­ли­ко­го ду­ха как ду­шу все­лен­ной, вез­де оби­та­ющую и все ожив­ля­ющую, про­яв­ля­ющу­юся в ска­лах и де­ревьях, во­до­па­дах и об­ла­ках, гро­ме и мол­нии, ура­га­не и лег­ком ве­тер­ке, воп­ло­ща­ющу­юся в пти­цах и жи­вот­ных, - как ох­ра­ня­ющее бо­жест­во, расп­рост­ра­нен­ное во всем ми­ре, во всех воз­мож­ных фор­мах, оду­шев­лен­ных и не­оду­шев­лен­ных. Но мы име­ем все ос­но­ва­ния сом­не­ваться, что­бы ум крас­но­ко­жих ин­дей­цев дер­жал­ся пусть да­же в не­дав­нее вре­мя столь край­ней пан­те­ис­ти­чес­кой схе­мы. Опи­са­ния, от­но­ся­щи­еся к на­ибо­лее ран­ним вре­ме­нам пос­ле отк­ры­тия Аме­ри­ки, восп­ро­из­во­дят со­вер­шен­но иное и бо­лее обыч­ное предс­тав­ле­ние ту­зем­цев о вер­хов­ном бо­жест­ве. В чис­ле та­ких ста­рин­ных сви­де­тельств, на­ибо­лее дос­той­ных вни­ма­ния, встре­ча­ет­ся, меж­ду про­чим, сле­ду­ющее. Жак Картье в опи­са­нии сво­его вто­ро­го пу­те­шест­вия в Ка­на­ду (1535) го­во­рит, что ту­зем­цы не име­ют нас­то­яще­го по­ня­тия о бо­ге, так как они ве­рят в су­щест­во, на­зы­ва­емое ими Ку­ду­аньи, ко­то­рое, по их сло­вам, час­то раз­го­ва­ри­ва­ет с ни­ми и со­об­ща­ет све­де­ния о по­го­де, а ког­да сер­ди­то на них, то за­сы­па­ет им гла­за зем­лей.

    Описание Те­вэ, нес­колько бо­лее позд­нее, со­об­ща­ет: «Что ка­са­ет­ся их ре­ли­гии, то они не по­чи­та­ют бо­га и не мо­лят­ся ему, а только смот­рят на но­вую лу­ну, на­зы­ва­емую на их язы­ке Осан­на­га. Они го­во­рят, что Ан­ду­аньи на­зы­ва­ет ее этим име­нем и вы­сы­ла­ет ее ма­ло-по­ма­лу на зем­лю, что­бы под­нять или за­дер­жать во­ды. Во­об­ще же они впол­не ве­рят, что су­щест­ву­ет тво­рец, ко­то­рый сильнее солн­ца, лу­ны и звезд и дер­жит все в сво­ей влас­ти. Его-то они зо­вут Ан­ду­аньи, не имея, од­на­ко, ни­ка­ко­го ро­да мо­литв для об­ра­ще­ния к не­му». От­но­си­тельно Вир­ги­нии мы име­ем со­об­ще­ние Ге­ри­ота, от­но­ся­ще­еся приб­ли­зи­тельно к 1586 г., что ту­зем­цы там ве­рят во мно­гих бо­гов, ко­то­рых они на­зы­ва­ют «ман­то­ак» и ко­то­рые не­рав­ны по свой­ст­вам и си­ле, и что, кро­ме то­го, они приз­на­ют су­щест­во­ва­ние вер­хов­но­го бо­га, соз­дав­ше­го сна­ча­ла всех ос­тальных глав­ных бо­гов, а за­тем уже солн­це, лу­ну и звез­ды как мел­кие бо­жест­ва. В Но­вой Анг­лии в 1622 г., го­во­рит Уинс­лоу, ту­зем­цы ве­ри­ли, по­доб­но вир­гин­цам, в большое чис­ло ду­хов­ных сил, над ко­то­ры­ми сто­ит од­но выс­шее бо­жест­во. Жи­те­ли Мас­са­чу­сет­са на­зы­ва­ют вер­хов­но­го бо­га Ки­этан. Он сот­во­рил всех дру­гих бо­гов, жи­вет да­ле­ко на за­па­де, над не­бом, и к не­му отп­рав­ля­ют­ся пос­ле смер­ти все доб­рые лю­ди. «Они ни­ког­да не ви­де­ли Ки­эта­на, но счи­та­ют свя­щен­ным дол­гом и пря­мой обя­зан­ностью, что­бы од­но по­ко­ле­ние го­во­ри­ло о нем дру­го­му. В его честь они уст­ра­ива­ют празд­нест­ва, кри­чат и по­ют, про­ся его об уро­жае, по­бе­де или о чем-ни­будь нуж­ном им».

    Известно еще од­но ту­зем­ное аме­ри­канс­кое наз­ва­ние для вер­хов­но­го бо­жест­ва - Оки. Ка­пи­тан Джон Смит, ге­рой ко­ло­ни­за­ции Вир­ги­нии в 1607 г., сбли­зив­ший­ся с По­ка­гон­тас, «прек­рас­ной ди­кар­кой», так опи­сы­ва­ет ре­ли­гию стра­ны и в осо­бен­нос­ти соп­ле­мен­ни­ков этой ди­кар­ки, по­уга­та­нов: «В Вир­ги­нии не отк­ры­то еще об­лас­ти нас­только ди­кой, что­бы жи­ву­щие в ней пле­ме­на не име­ли ре­ли­гии, оле­ней, стрел и лу­ков. Все, что спо­соб­но при­чи­нить им зло, ко­то­рое они не в си­лах пре­дотв­ра­тить, ста­но­вит­ся в их гла­зах пред­ме­том обо­же­ния: так, они бо­гот­во­рят огонь, во­ду, мол­нию, гром, на­ши пуш­ки, ло­ша­дей и т. д. Но глав­ный пред­мет их обо­же­ния - дьявол. Его они на­зы­ва­ют Оки и слу­жат ему ско­рее из стра­ха, чем из рас­по­ло­же­ния. Они, по их собст­вен­ным сло­вам, на­хо­дят­ся в об­ще­нии с ни­ми ста­ра­ют­ся воз­мож­но больше упо­до­биться ему по на­руж­нос­ти. В их хра­мах сто­ит его изоб­ра­же­ние, гру­бое из­ва­яние, раск­ра­шен­ное, уве­шан­ное мед­ны­ми це­поч­ка­ми и бу­са­ми, пок­ры­тое ко­жей и бе­зоб­раз­ное, как и сле­ду­ет быть та­ко­му бо­жест­ву». Это ори­ги­нальное опи­са­ние зас­лу­жи­ва­ет вни­ма­ния, по край­ней ме­ре, как об­раз­чик мне­ния, ко­то­рое по­лу­об­ра­зо­ван­ный и пол­ный пред­рас­суд­ков ев­ро­пе­ец спо­со­бен сос­та­вить се­бе о бо­жест­вах ди­ка­рей. Эти бо­жест­ва яв­ля­ют­ся в его гла­зах нас­то­ящи­ми де­мо­на­ми.

    Из дру­гих ис­точ­ни­ков нам из­вест­но, од­на­ко, что «оки» - сло­во, при­над­ле­жа­щее гу­ронс­ко­му язы­ку, - бы­ло об­щим наз­ва­ни­ем для ду­ха или бо­жест­ва. Мы мо­жем сос­та­вить се­бе го­раз­до бо­лее вер­ное по­ня­тие о ве­ро­ва­ни­ях этих ин­дей­цев из от­че­та па­те­ра Бре­бё­фа о не­бес­ном бо­ге, ука­зан­но­го в пре­ды­ду­щей гла­ве: «Они во­об­ра­жа­ют, что на не­бе жи­вет Оки, т. е. де­мон, или си­ла, уп­рав­ля­ющая вре­ме­на­ми го­да и по­ве­ле­ва­ющая вет­ра­ми и вол­на­ми, они бо­ят­ся гне­ва это­го су­щест­ва и при­зы­ва­ют его имя при зак­лю­че­нии важ­ных до­го­во­ров». Спус­тя сто­ле­тие у па­те­ра Ла­фи­то мы на­хо­дим удач­ное объясне­ние пе­ре­хо­да ту­зем­ных ани­мис­ти­чес­ких по­ня­тий под вли­яни­ем мис­си­оне­ров в идеи, приб­ли­жа­ющи­еся к хрис­ти­анс­кой те­оло­гии. Та­кие об­щие обоз­на­че­ния ду­хов­ных су­ществ, как «оки» или «ма­ни­ту», сде­ла­лись для это­го мис­си­оне­ра име­на­ми собст­вен­ны­ми выс­ше­го, бо­жест­ва: «Это ве­ли­кий дух, из­вест­ный у ка­ра­ибов под име­нем Ше­ми­ена, под име­нем Ма­ни­ту у ал­гон­кинс­ких пле­мен и под име­нем Оки у го­во­ря­щих на гу­ронс­ком язы­ке». Все аме­ри­канс­кие пле­ме­на, го­во­рит он, упот­реб­ля­ют вы­ра­же­ния, мо­гу­щие слу­жить только обоз­на­че­ни­ем бо­га: «Они на­зы­ва­ют его ве­ли­ким ду­хом, иног­да гос­по­дом и по­да­те­лем жиз­ни…»

    Чем дольше ди­кие пле­ме­на Аме­ри­ки на­хо­ди­лись в соп­ри­кос­но­ве­нии с ве­ро­ва­ни­ями ев­ро­пей­цев, с тем большим не­до­ве­ри­ем долж­ны мы при­ни­мать за­яв­ле­ния о чис­то ту­зем­ном про­ис­хож­де­нии те­оло­ги­чес­ких схем их ре­ли­гий. Впро­чем, пле­мя крик еще в кон­це прош­ло­го сто­ле­тия сох­ра­ни­ло не­ко­то­рые эле­мен­ты ту­зем­ных ве­ро­ва­ний. Они ве­ри­ли в ве­ли­ко­го ду­ха, ца­ря ды­ха­ния (су­щест­во, ко­то­рое Берт­рам опи­сы­ва­ет как ду­шу и пра­ви­те­ля все­лен­ной). К не­му они об­ра­ща­лись с час­ты­ми мо­лит­ва­ми и воск­ли­ца­ни­ями, по­чи­тая в то же вре­мя до из­вест­ной сте­пе­ни солн­це, лу­ну и звез­ды как пос­ред­ни­ков и слу­жи­те­лей ве­ли­ко­го ду­ха при расп­ре­де­ле­нии его да­ров для пользы и бла­го­сос­то­яния в этой жиз­ни. В на­ши дни сре­ди ди­ких ко­ман­чей пре­рий ве­ли­кий дух, их тво­рец и вер­хов­ное бо­жест­во, сто­ит вы­ше солн­ца, лу­ны и зем­ли. Ему по­сы­ла­ет­ся пер­вое об­ла­ко та­бач­но­го ды­ма, преж­де чем солн­це по­лу­чит свою до­лю, и ему пред­ла­га­ет­ся пер­вый ку­сок на пир­шест­ве.

    Переходя от прос­тых ве­ро­ва­ний ди­ких аме­ри­канс­ких пле­мен к ре­ли­гии по­лу­ци­ви­ли­зо­ван­ных ац­те­ков, мы на­хо­дим, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, весьма слож­ный по­ли­те­изм, об­ра­зо­вав­ший­ся из сли­яния раз­лич­ных пле­мен­ных пан­те­онов, и, кро­ме то­го, не­ко­то­рые проб­лес­ки уче­ния о вер­хов­ном бо­жест­ве. Но об этих уче­ни­ях го­во­ри­ли обык­но­вен­но с большей оп­ре­де­лен­ностью, чем это поз­во­ля­ли фак­ти­чес­кие дан­ные. За­ме­ча­тельное мест­ное раз­ви­тие мек­си­канс­ко­го те­из­ма[185] долж­но быть приз­на­ва­емо лишь в той сте­пе­ни, в ка­кой мы мо­жем до­ве­рять сви­де­тельству ту­зем­но­го ис­то­ри­ка Икст­лильксо­хит­ля, упо­ми­на­юще­го о пок­ло­не­нии, ко­то­рое Не­ца­гу­алькой­отль, царь-по­эт Тец­ку­ко, воз­да­вал не­ви­ди­мо­му выс­ше­му Тло­ке-На­гу­аке, то­му, кто все со­дер­жит в се­бе и есть при­чи­на всех при­чин. В пи­ра­ми­де Тло­ки-На­гу­аки со звезд­ной кры­шей нет идо­лов, и он не при­ни­ма­ет кро­ва­вых жертв, а только цве­ты и ку­ре­ния. Ко­неч­но, бы­ло бы го­раз­до спо­кой­нее, ес­ли бы рас­сказ это­го ац­текс­ко­го па­не­ги­рис­та сво­его царст­вен­но­го пред­ка был подт­верж­ден дру­ги­ми ис­точ­ни­ка­ми.

    Следы приз­на­ния вер­хов­но­го бо­жест­ва в мек­си­канс­кой ре­ли­гии осо­бен­но вид­ны в от­но­ше­нии к Тец­кат­ли­по­ке, «свет­ло­му зер­ка­лу», бо­жест­ву, быв­ше­му, по-ви­ди­мо­му, в сво­ем пер­во­на­чальном зна­че­нии бо­гом-солн­цем и за­тем вследст­вие рас­ши­ре­ния по­ня­тий сде­лав­ше­му­ся ду­шой ми­ра, твор­цом не­ба и зем­ли, по­ве­ли­те­лем все­го на све­те, вер­хов­ным бо­жест­вом. По­доб­ные предс­тав­ле­ния мог­ли в большей или меньшей сте­пе­ни воз­ник­нуть и в ту­зем­ной мыс­ли, но не­об­хо­ди­мо иметь в ви­ду, что за­ме­ча­тельные ре­ли­ги­оз­ные фор­му­лы ац­те­ков, соб­ран­ные Са­ха­гу­ном, в ко­то­рых бог Тец­кат­ли­по­ка за­ни­ма­ет столь вид­ное мес­то, об­на­ру­жи­ва­ют сле­ды вли­яния хрис­ти­анст­ва как в сво­ем со­дер­жа­нии, так и в фор­ме. Так, нап­ри­мер, всем, изу­чав­шим мек­си­канс­кие древ­нос­ти, из­вест­но пре­да­ние о Микт­ла­не, под­зем­ном царст­ве умер­ших. По­это­му, ког­да в од­ной из ац­текс­ких мо­литв (в об­ря­дах ис­по­ве­ди, смы­ва­ния гре­хов и воз­рож­де­ния) го­во­рит­ся о греш­ни­ках, пог­ру­жен­ных в озе­ро нес­тер­пи­мых мук и пе­ча­ли, то в этой мыс­ли столь явст­вен­но прос­ту­па­ет ев­ро­пей­ское про­ис­хож­де­ние, что под­ры­ва­ет­ся до­ве­рие к ори­ги­нальнос­ти са­мих мо­литв. Воп­рос о дей­ст­ви­тельном раз­ви­тии по­ня­тий, ве­ду­щих к пан­те­из­му или те­из­му, в сре­де жре­цов и фи­ло­со­фов Древ­ней Мек­си­ки ос­та­ет­ся еще отк­ры­тым для дальней­ше­го ис­сле­до­ва­ния.

    На ост­ро­вах Ти­хо­го оке­ана по­ня­тие о вер­хов­ном бо­жест­ве вы­ра­жа­ет­ся все­го пол­нее в ве­ли­ком ми­фо­ло­ги­чес­ком бо­жест­ве по­ли­не­зий­цев, ко­то­рое но­во­зе­ланд­цы на­зы­ва­ют Тан­га­роа, га­вай­цы - Ка­на­роа, тон­ган­цы и са­мо­ан­цы - Тан­га­лоа, жи­те­ли ост­ро­вов Ге­ор­га и То­ва­ри­щест­ва - Та­ароа. Те ис­сле­до­ва­те­ли ре­ли­гии, ко­то­рые счи­та­ют по­ли­те­изм вы­рож­де­ни­ем пер­во­на­чальной мыс­ли о бо­жест­вен­ном единст­ве - мыс­ли, про­дол­жа­ющей гос­подст­во­вать, нес­мот­ря на свое изв­ра­ще­ние, - мо­гут с ус­пе­хом об­ра­титься к культу это­го бо­жест­ва, как луч­ше­му, при­ме­ру из все­го ди­ко­го ми­ра в пользу их те­ории.

    Таароа, го­во­рит Ме­рен­гут, их выс­ший или, вер­нее, единст­вен­ный, бог. Все дру­гие бо­жест­ва, как и в про­чих из­вест­ных сис­те­мах по­ли­те­из­ма, - суть лишь об­ра­зы и про­яв­ле­ния бес­чис­лен­ных ат­ри­бу­тов, со­еди­нен­ных в од­ном его бо­жест­вен­ном ли­це. Сле­ду­ющие стро­ки вы­да­ют­ся за ту­зем­ное по­эти­чес­кое оп­ре­де­ле­ние соз­да­те­ля: «Он был. Та­ароа бы­ло его имя. Он но­сил­ся над безд­ной. Не бы­ло ни зем­ли, ни не­ба, ни лю­дей. Та­ароа звал, но ник­то не от­ве­чал ему, и он, еди­ное жи­вое су­щест­во, стал все­лен­ной. Опо­ры зем­ли - Та­ароа, ска­лы - Та­ароа, пес­ки - Та­ароа, он сам на­зы­ва­ет­ся этим име­нем». По Эл­ли­су, Та­ароа счи­та­ет­ся на Под­вет­рен­ных ост­ро­вах веч­ным, не­рож­ден­ным, не­сот­во­рен­ным твор­цом, ко­то­рый один жи­вет в выс­ших не­бе­сах, те­лес­но­го об­ра­за ко­то­ро­го смерт­ные не мо­гут ви­деть и ко­то­рый пос­ле про­ме­жут­ка в бес­чис­лен­ное ко­ли­чест­во лет об­нов­ля­ет­ся, сбра­сы­вая свое те­ло, или обо­лоч­ку. Он соз­дал свою дочь Ги­ну и с ее по­мощью сот­во­рил не­бо, зем­лю и мо­ре. Он ос­но­вал мир на креп­кой ска­ле, ко­то­рую вмес­те со всем соз­дан­ным под­дер­жи­ва­ет сво­ей не­ви­ди­мой си­лой. За­тем он соз­дал раз­ря­ды низ­ших бо­жеств, уп­рав­ля­ющих мо­рем, су­шей и воз­ду­хом, ми­ром и вой­ной и пок­ро­ви­тельству­ющих ме­ди­ци­не, зем­ле­де­лию, стро­ению ло­док и крыш и во­ровст­ву. Ва­ри­ант Над­вет­рен­ных ост­ро­вов сос­то­ит в том, что его же­на, Та­алоа, бы­ла ска­лой, ос­но­ва­ни­ем все­лен­ной, и что она да­ла жизнь зем­ле и мо­рю.

    К счастью, по­ни­ма­ние это­го ми­фа об­лег­ча­ет­ся тем, что с име­нем же­ны Та­ароа, с по­мощью ко­то­рой он дал жизнь меньшим бо­жест­вам, мы поз­на­ко­ми­лись на Та­ити во вре­ме­на ка­пи­та­на Ку­ка. Она бы­ла ска­лой по име­ни Па­па, и ее имя впол­не подт­верж­да­ет ее тож­дест­во с Па­пой, зем­лей, же­ной Ран­ги, не­ба, в но­во­зе­ландс­ком ми­фе о не­бе и зем­ле, ве­ли­ких пра­ро­ди­те­лях. Ес­ли это зак­лю­че­ние вер­но, то ока­зы­ва­ет­ся, что Та­ароа, соз­да­тель, не есть оли­цет­во­ре­ние пер­вич­ной те­ис­ти­чес­кой мыс­ли, а прос­то бо­жест­вен­ное оли­цет­во­рен­ное не­бо, прев­ра­щен­ное в вер­хов­но­го не­бес­но­го бо­га. Так, Тер­нер, при­во­дя сам­ранс­кий миф о жи­ву­щем на не­бе Тан­га­лоа, ко­то­рый под­нял зем­лю из-под во­ды и бро­сал с не­ба ска­лы, сде­лав­ши­еся те­перь ост­ро­ва­ми, да­ет это­му бо­жест­ву клас­си­чес­кое имя, вер­но отоб­ра­жа­ющее его при­ро­ду и ми­фи­чес­кое про­ис­хож­де­ние, - Тан­га­лоа - по­ли­не­зий­ский Юпи­тер. Од­на­ко на не­ко­то­рых ост­ро­вах имя ве­ли­ко­го твор­ца при­ла­га­ет­ся к дру­гим, низ­шим ми­фи­чес­ким су­щест­вам. На Та­ити по­чи­та­те­ли те­ней умер­ших не только на меньшие бо­жест­ва смот­рят со сво­ей точ­ки зре­ния, но и са­мо­го Та­ароа счи­та­ют че­ло­ве­ком, обо­гот­во­рен­ным пос­ле смер­ти.

    В но­во­зе­ландс­кой ми­фо­ло­гии Тан­га­роа яв­ля­ет­ся, с од­ной сто­ро­ны, морс­ким бо­гом и от­цом рыб и прес­мы­ка­ющих­ся, а с дру­гой - вред­ным, подс­лу­ши­ва­ющим ду­хом, ко­то­рый про­ни­ка­ет в людс­кие тай­ны. На ост­ро­ве Тон­га Тан­га­роа был бо­гом ре­мес­лен­ни­ков и ре­ме­сел, а его жре­цы бы­ли плот­ни­ка­ми. Он не­ког­да вы­хо­дил на рыб­ную лов­лю и под­нял ост­ро­ва Тон­га со дна мо­ря. В этом он схо­ден с Ма­уи. И в са­мом де­ле, Тан­га­роа и Ма­уи сли­ва­ют­ся в По­ли­не­зии иног­да до пол­но­го отож­деств­ле­ния. Не­лег­ко и не сов­сем бе­зо­пас­но од­ноз­нач­но оп­ре­де­лять про­ис­хож­де­ние про­те­е­об­раз­ных[186] бо­гов ми­фо­ло­гии Ти­хо­го оке­ана, но в об­щем мож­но ска­зать, что ту­зем­ные ми­фы склон­ны воп­ло­щать кос­ми­чес­кие идеи, и по­доб­но то­му как по­ня­тие о солн­це пре­об­ла­да­ет в ли­це Ма­уи, по­ня­тие о не­бе пре­об­ла­да­ет в ли­це Та­ароа.

    На ост­ро­вах Фид­жи, ми­фо­ло­гия ко­то­рых от­ли­ча­ет­ся от чис­то по­ли­не­зий­ской, пер­вое мес­то меж­ду бо­га­ми за­ни­ма­ет стран­ный вол­шеб­ный об­раз. Имя его Нден­геи. Он воп­ло­щен в об­ра­зе змеи. Не­ко­то­рые пре­да­ния изоб­ра­жа­ют его со зме­иной го­ло­вой и ка­мен­ным ту­ло­ви­щем. Он ве­дет од­но­об­раз­ную жизнь в сво­ей мрач­ной пе­ще­ре, ни­чем не тре­во­жит­ся, не име­ет ни­ка­ких пот­реб­нос­тей, ни­че­го не чувст­ву­ет, кро­ме го­ло­да. Он не лю­бит ни­ко­го, кро­ме Уто, сво­его слу­ги, и не по­да­ет ни­ка­ких приз­на­ков жиз­ни, за иск­лю­че­ни­ем еды, от­ве­тов жре­цам и пе­ре­во­ра­чи­ва­ния с бо­ку на бок. Не­уди­ви­тельно, что Нден­геи пользу­ет­ся меньшим ува­же­ни­ем, чем большая часть низ­ших бо­гов. Ту­зем­цы со­чи­ни­ли да­же на его счет ко­ми­чес­кую пес­ню, в ко­то­рой он раз­го­ва­ри­ва­ет со сво­им слу­гой Уто, быв­шим на празд­ни­ках в Ра­ки­ра­ки, где сто­ит храм Нден­геи и где он пользу­ет­ся осо­бым по­че­том:

    Нденгеи. Был ты на раз­да­че пи­щи се­год­ня?

    Уто. Да, и че­ре­па­хи сос­тав­ля­ли часть уго­ще­ния. Но нам обо­им дос­тал­ся только ниж­ний щит.

    Нденгеи. В са­мом де­ле, Уто? Это очень не­хо­ро­шо. Как мо­жет это быть? Мы сде­ла­ли их людьми, по­се­ли­ли их на зем­ле, да­ли им пи­щу, а они уго­ща­ют нас ниж­ним щит­ком. Уто, как мо­жет это быть?

    Туземные ре­ли­гии Аф­ри­ки, стра­ны, изо­би­лу­ющей предс­тав­ле­ни­ями о бо­жест­вен­ной иерар­хии и вер­хов­ных бо­жест­вах, да­ют мно­го ма­те­ри­ала для на­шей проб­ле­мы. Спо­соб­ность культа те­ней умер­ших раз­ви­ваться в этом нап­рав­ле­нии вид­на из ре­ли­ги­оз­ных умоз­ре­ний зу­лу­сов, где мож­но лег­ко прос­ле­дить прев­ра­ще­ние пер­во­го че­ло­ве­ка, Ста­ро­го Ста­ри­ка, Ун­ку­лун­ку­лу, в иде­ал твор­ца, гро­мо­верж­ца и не­бес­но­го бо­га. Ес­ли мы рас­смот­рим ряд сви­де­тельств, по­яс­ня­ющих уче­ния за­пад­но­аф­ри­канс­ких рас, ко­то­рые оби­та­ют меж­ду гот­тен­то­та­ми на юге и бер­бе­ра­ми на се­ве­ре, мы долж­ны бу­дем приз­нать, что эти предс­тав­ле­ния, нес­мот­ря на то что на них мог­ли вли­ять кон­так­ты с чу­же­зем­ца­ми, ос­но­ва­ны по большей час­ти на ту­зем­ных по­ня­ти­ях об оли­цет­во­рен­ном не­бе. Счи­та­ют ли они, что их вер­хов­ное бо­жест­во са­мо при­сутст­ву­ет во все­лен­ной и уп­рав­ля­ет ею или же дей­ст­ву­ет че­рез пос­редст­во сво­их бо­жест­вен­ных под­чи­нен­ных, или, на­ко­нец, дер­жит­ся вда­ли от сво­их соз­да­ний, пре­дос­тав­ляя низ­шим ду­хам пос­ту­пать по про­из­во­лу, - в лю­бом слу­чае оно для них влас­ти­тель не­бес, не­бес­ный бог.

    У нег­ров Зо­ло­то­го Бе­ре­га тен­ден­ция к те­ис­ти­чес­кой ре­ли­гии ска­за­лась глав­ным об­ра­зом в предс­тав­ле­нии о Ни­онг­мо, оли­цет­во­рен­ном не­бе, Ни­онг­мо выс­ту­па­ет так­же как бо­жест­во, ко­то­рое ожив­ля­ет не­бо, ши­ро­ко рас­ки­нув­ше­еся, да­ющее дождь и свет, ко­то­рое всег­да бы­ло, есть и бу­дет. Не­бо есть соз­да­ние Ни­онг­мо, об­ла­ка - его пок­ры­ва­ло, звез­ды - ук­ра­ше­ния его ли­ца. Тво­рец все­го жи­ву­ще­го и сил, ожив­ля­ющих мир, ко­то­рые все подв­ласт­ны ему, он вос­се­да­ет в ве­ли­чест­вен­ном по­кое, ок­ру­жен­ный сво­ими детьми, «вонг», воз­душ­ны­ми ду­ха­ми, ко­то­рые слу­жат ему и за­ме­ща­ют его на зем­ле. Хо­тя пок­ло­не­ние лю­дей об­ра­ще­но пре­иму­щест­вен­но к пос­лед­ним, они по­чи­та­ют и Ни­онг­мо, стар­ше­го, выс­ше­го. «Мы ви­дим ежед­нев­но, - го­во­рил по­чи­та­тель фе­ти­шей, - как тра­ва и хлеб в по­ле и де­ревья рас­тут под дож­дем и сол­неч­ны­ми лу­ча­ми, по­сы­ла­емы­ми Ни­онг­мо; как же мо­жет он не быть их твор­цом?» Мо­гу­щест­вен­ный не­бес­ный бог, да­ле­кий от лю­дей и ред­ко вме­ши­ва­ющий­ся в зем­ные де­ла, - вот ти­пич­ный об­раз, по ко­то­ро­му и гви­ней­ские нег­ры соз­да­ли свои предс­тав­ле­ния о выс­шем бо­жест­ве, пре­дос­та­вив­шем уп­рав­ле­ние этим ми­ром низ­шим и злым ду­хам.

    Религия дру­гой аф­ри­канс­кой об­лас­ти яс­но по­ка­зы­ва­ет ход мыс­лей, ко­то­рый, по-ви­ди­мо­му, и при­во­дил к фор­ми­ро­ва­нию по­доб­ных предс­тав­ле­ний. У ким­бун­дов в Кон­го выс­шим бо­гом яв­ля­ет­ся Су­ку-Ва­кан­ге. Он ма­ло при­ни­ма­ет учас­тия в судьбах че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, пре­дос­тав­ляя дей­ст­ви­тельное уп­рав­ле­ние ми­ром доб­рым и злым «ки­лу­лу», или ду­хам, в ря­ды ко­то­рых пе­ре­хо­дят че­ло­ве­чес­кие ду­ши пос­ле смер­ти. Так как су­щест­ву­ет больше злых ду­хов, ко­то­рые му­ча­ют лю­дей, чем доб­рых, пок­ро­ви­тельству­ющих им, то людс­кие бедст­вия бы­ли бы со­вер­шен­но нес­тер­пи­мы, ес­ли бы вре­мя от вре­ме­ни Су­ку-Ва­кан­ге, вы­ве­ден­ный из се­бя зло­бой не­чис­тых ду­хов, не уст­ра­шал их гро­мом и не уби­вал злей­ших из них мол­ни­ей. Пос­ле та­кой расп­ра­вы он сно­ва ухо­дит на по­кой и по-преж­не­му ос­тав­ля­ет «ки­лу­лу» хо­зяй­ни­чать на зем­ле. Что же та­кое это бо­жест­во, пре­бы­ва­ющее бес­страст­ным и спо­кой­ным, по­ка гнев его не вы­ра­зит­ся в гро­ме, как не са­мо не­бо?

    Отношение вер­хов­но­го бо­жест­ва к меньшим бо­гам по­ли­те­из­ма наг­ляд­но вы­ра­же­но в сле­ду­ющем мес­те из со­чи­не­ния аф­ри­канс­ко­го мис­си­оне­ра, жив­ше­го сре­ди иору­ба. Он опи­сы­ва­ет от­но­ше­ние Оло­ру­на, ца­ря не­ба, к меньшим бо­жест­вам, из ко­то­рых вы­ше всех гер­маф­ро­ди­ти­чес­кий Оба­та­ла - оли­цет­во­ре­ние восп­ро­из­во­дя­щей си­лы при­ро­ды и Шан­го - бог гро­ма: «Язы­чес­кое уче­ние иору­ба сос­тав­ле­но, по-ви­ди­мо­му, по ана­ло­гии с фор­ма­ми и обы­ча­ями их граж­данс­ко­го уп­рав­ле­ния. На­род приз­на­ет од­но­го ца­ря в стра­не и од­но­го бо­га во все­лен­ной. Про­си­те­ли об­ра­ща­ют­ся к ца­рю че­рез его слуг, ца­ред­вор­цев и са­нов­ни­ков, до­би­ва­ясь их рас­по­ло­же­ния льсти­вы­ми сло­ва­ми и по­дар­ка­ми. Точ­но так же ни один че­ло­век не мо­жет пря­мо об­ра­щаться к бо­гу. Са­мо все­мо­гу­щее бо­жест­во, го­во­рят они, наз­на­чи­ло раз­лич­ных «ори», ко­то­рые долж­ны быть хо­да­та­ями и пос­ред­ни­ка­ми меж­ду ним и че­ло­ве­чес­ким ро­дом. Жерт­вы при­но­сят­ся не са­мо­му бо­гу, ко­то­рый ни в чем не нуж­да­ет­ся: «ори», весьма по­хо­жие на лю­дей, лю­бят, что­бы им при­но­си­ли овец, го­лу­бей и дру­гие по­дар­ки. Лю­ди за­даб­ри­ва­ют «ори» как пос­ред­ни­ков, что­бы по­лу­чить бла­гос­ло­ве­ние не от них са­мих, а от име­ни бо­га».

    Коренящиеся в са­мых глу­би­нах культа при­ро­ды уче­ния о выс­шем солн­це и не­бе выс­ту­па­ют на по­верх­ность и в ту­зем­ных ре­ли­ги­ях Азии. Бо­жест­вен­ное солн­це дос­та­точ­но оп­ре­де­лен­но удер­жи­ва­ет свою вер­хов­ную власть сре­ди при­ми­тив­ных ту­зем­ных пле­мен Ин­дии. Хо­тя од­на сек­та орис­ских кон­дов выб­ра­ла се­бе глав­ным пред­ме­том культа Та­ри-Пен­ну, бо­ги­ню зем­ли, все же и она те­оре­ти­чес­ки сог­лас­на с сек­той, пок­ло­ня­ющей­ся Бу­ра-Пен­ну, или Бел­ла-Пен­ну, бо­гу све­та, или бо­гу солн­ца, и при­пи­сы­ва­ет ему пер­венст­во над бо­жест­вен­ны­ми те­ня­ми умер­ших, бо­га­ми при­ро­ды и все­ми ду­хов­ны­ми си­ла­ми. Сре­ди кольских пле­мен Бен­га­лии приз­нан­ным гла­вой всех раз­ря­дов бо­жеств счи­та­ет­ся бла­го­де­тельное вер­хов­ное бо­жест­во Синг-бон­га, бог солн­ца. У не­ко­то­рых пле­мен мун­да ав­то­ри­тет его так си­лен, что они об­ра­ща­ют­ся к не­му за по­мощью, ког­да мо­лит­вы к меньшим бо­жест­вам ос­та­ют­ся без ре­зульта­та. У сан­та­лов же культ солн­ца до то­го ос­лаб­лен, что оно по­лу­ча­ет меньше ви­ди­мых зна­ков ува­же­ния, чем его злоб­ные под­чи­нен­ные, и до­вольству­ет­ся лишь но­ми­нальным по­че­том и ред­ки­ми при­но­ше­ни­ями съестных про­дук­тов. Но это - при­ми­тив­ные пле­ме­на, ко­то­рые, нас­колько нам из­вест­но, всег­да на­хо­ди­лись на низ­кой сту­пе­ни культу­ры.

    Японцы, ко­то­рые мо­гут счи­таться срав­ни­тельно ци­ви­ли­зо­ван­ной на­ци­ей, предс­тав­ля­ют в то же вре­мя один из са­мых по­учи­тельных для ис­сле­до­ва­те­ля при­ме­ров из-за уп­ря­мо­го кон­сер­ва­тиз­ма, вы­ра­зив­ше­го­ся в ос­вя­ще­нии тра­ди­ци­он­ным ува­же­ни­ем и под­дер­жа­нии си­лой го­су­дарст­вен­но­го ав­то­ри­те­та ре­ли­гии сво­его преж­не­го вар­варс­ко­го сос­то­яния. Я го­во­рю о ре­ли­гии ка­ми, ре­ли­гии ду­хов, древ­ней ве­ре в бо­го­по­доб­ных ду­хов пред­ков, ду­хов при­ро­ды и по­ли­те­ис­ти­чес­ких бо­гов, ко­то­рая до сих пор еще сох­ра­ня­ет офи­ци­альное по­ло­же­ние ря­дом с прив­не­сен­ным изв­не буд­диз­мом и кон­фу­ци­анст­вом. Бо­ги­ня солн­ца Ама­тэ­ра­су, хо­тя и про­изош­ла только из ле­во­го гла­за сво­его ро­ди­те­ля Ид­за­на­ги, пользу­ет­ся большим по­чи­та­ни­ем, чем все меньшие ка­ми, или бо­ги. По­томст­вом бо­ги­ни солн­ца счи­та­ет­ся, как и в Пе­ру, царс­кий дом, и ее дух жи­вет в царст­ву­ющем ми­ка­до. Кемп­фер в сво­ей «Исто­рии Япо­нии», на­пи­сан­ной вна­ча­ле XVI­II в., по­ка­зы­ва­ет, в ка­кой ме­ре бо­жест­вен­ный Тен­сио-Даи-Син, воп­ло­ща­ющий­ся в том, кто за­ни­ма­ет им­пе­ра­торс­кий прес­тол, счи­та­ет­ся аб­со­лют­ным по­ве­ли­те­лем меньших бо­жеств. Он упо­ми­на­ет, что де­ся­тый ме­сяц японс­ко­го ка­лен­да­ря на­зы­ва­ет­ся «без­бож­ным», по­то­му что в это вре­мя меньшие бо­ги, по на­род­но­му по­верью, ухо­дят из сво­их хра­мов для еже­год­но со­вер­ша­емо­го ими пок­ло­не­ния Да­ири. Кемп­фер опи­сы­ва­ет су­щест­во­вав­шее в его вре­мя и по­се­щав­ше­еся бо­го­мольца­ми «свя­тое мес­то» Исе - жи­ли­ще Тен­сио-Даи-Си­на. Это бы­ла не­большая пе­ще­ра в хол­ме на морс­ком бе­ре­гу, ку­да од­наж­ды скры­лось бо­жест­вен­ное солн­це, ли­шив мир све­та и по­ка­зав, та­ким об­ра­зом, что оно вы­ше всех бо­гов. В его тес­ном древ­нем хра­ме мож­но бы­ло ви­деть на сте­нах на­ре­зан­ные кус­ки бе­лой бу­ма­ги, сим­вол чис­то­ты, а в се­ре­ди­не не бы­ло ни­че­го, кро­ме по­ли­ро­ван­но­го ме­тал­ли­чес­ко­го зер­ка­ла.

    Среди ре­ли­ги­оз­ных предс­тав­ле­ний на­ро­дов, на­се­ля­ющих об­шир­ную об­ласть ази­атс­ко­го Се­ве­ра, осо­бен­но рез­ко вы­де­ля­ет­ся об­раз вер­хов­но­го не­ба. Бу­ду­чи пок­лон­ни­ка­ми при­ро­ды в са­мом край­нем вы­ра­же­нии, эти при­ми­тив­ные пле­ме­на предс­тав­ля­ли се­бе сво­их ду­хов и де­мо­нов и все ве­ли­кие си­лы зем­ли и воз­ду­ха подв­ласт­ны­ми, по­доб­но лю­дям, бо­жест­вен­но­му не­бу, все­мо­гу­ще­му и все­объемлю­ще­му. По­ня­тия са­мо­едов о Ну­ме, оли­цет­во­рен­ном не­бе, пос­те­пен­но пе­ре­хо­дят в смут­ное предс­тав­ле­ние о вер­хов­ном бо­жест­ве. У тун­гу­сов их не­бес­ный бог Боа, не­ви­ди­мый, но все­ве­ду­щий, доб­ро­же­ла­тельный, но рав­но­душ­ный, расп­ре­де­лил все функ­ции в сво­ем ми­ре меж­ду низ­ши­ми ду­ха­ми, солн­цем, лу­ной, зем­лей и ог­нем. В об­ра­зе мон­гольско­го Тенг­ри ви­ден пе­ре­ход лю­дей от по­ня­тия о не­бе к по­ня­тию о не­бес­ном бо­ге, а за­тем к по­ня­тию о бо­ге или ду­хе во­об­ще. Сто­ит только прос­ле­дить все это, сто­ит только, да­лее, вду­маться в опи­са­ния культа не­ба у древ­них тюр­ков и на­ро­да ги­онг-ну, а так­же срав­нить пер­венст­ву­ющее по­ло­же­ние в ре­ли­гии ло­па­рей Ти­ер­ме­са, гро­мо­верж­ца, с та­ким же по­ло­же­ни­ем Юма­лы и Ук­ко, не­бес­но­го бо­га и не­бес­но­го пра­от­ца фин­нов, как со­вер­шен­но бес­спор­ной ста­но­вит­ся пра­во­та Каст­ре­на. Пос­лед­ний ут­верж­да­ет, что уче­ние о бо­жест­вен­ном не­бе ле­жит в ос­но­ве пер­вых предс­тав­ле­ний ука­зан­ных на­ро­дов не только о не­бес­ном бо­ге, но и о выс­шем бо­жест­ве во­об­ще - предс­тав­ле­ний, ко­то­рые, спус­тя ве­ка пос­ле об­ра­ще­ния этих на­ро­дов в хрис­ти­анст­во, сли­лись с по­ня­ти­ем о хрис­ти­анс­ком бо­ге. Здесь мы сно­ва пользу­ем­ся пре­иму­щест­вом изу­че­ния пе­ре­жит­ков ре­ли­гии гру­бых прош­лых вре­мен в сре­де ци­ви­ли­зо­ван­но­го на­ро­да, сох­ра­нен­ных офи­ци­альным пу­тем.

    Государственная ре­ли­гия Ки­тая в глав­ных чер­тах сос­то­ит в по­чи­та­нии Тянь, не­ба, отож­деств­ля­емо­го с Шан­ди, ца­рем или им­пе­ра­то­ром не­бес­ным, за ко­то­рым сле­ду­ет Ту, зем­ля, а ни­же их сто­ят ве­ли­кие ду­хи при­ро­ды и те­ни пред­ков. Впол­не воз­мож­но, что эта ве­ра, как по­ла­га­ет Макс Мюл­лер, сос­тав­ля­ет эт­но­ло­ги­чес­ки и да­же линг­вис­ти­чес­ки часть и ос­ко­лок об­ще­го культа не­ба у пле­мен Си­би­ри. Во вся­ком слу­чае, она тож­дест­вен­на ему в ос­нов­ной мыс­ли, в по­чи­та­нии вер­хов­но­го не­ба. Д-р Лег­ге об­ви­ня­ет Кон­фу­ция в стрем­ле­нии за­ме­нить в сво­их ре­ли­ги­оз­ных по­уче­ни­ях сло­во «Тянь», не­бо, наз­ва­ни­ем, из­вест­ным в бо­лее древ­ней ре­ли­гии и упот­реб­ля­емым в ста­рых кни­гах, Шан­ди, обоз­на­ча­ющим лич­ное пра­вя­щее бо­жест­во. Но ско­рее мож­но ска­зать, что ки­тай­ский муд­рец на са­мом де­ле под­дер­жи­вал пре­да­ния древ­ней ве­ры, пос­ту­пая сог­лас­но той ро­ли, ко­то­рую он вме­нял се­бе в осо­бен­ную зас­лу­гу, а имен­но ро­ли пос­ред­ни­ка, а не твор­ца, хра­ни­те­ля древ­не­го поз­на­ния, а не про­по­вед­ни­ка но­во­го. Кро­ме то­го, с обыч­ным хо­дом раз­ви­тия ре­ли­ги­оз­ных идей впол­не со­об­раз­но, что­бы бо­жест­вен­ное не­бо в при­ми­тив­ной ми­фо­ло­ги­чес­кой ре­ли­гии приз­на­ва­лосъ за гла­ву меньших ми­ро­вых ду­хов, по­ка детс­кая по­эти­чес­кая мысль не пе­рей­дет к свой­ст­вен­но­му уже раз­вив­шей­ся го­су­дарст­вен­нос­ти предс­тав­ле­нию о не­бес­ном им­пе­ра­то­ре.

    Плат спра­вед­ли­во за­ме­ча­ет: «Ки­тай­ской ре­ли­ги­оз­ной сис­те­ме свой­ст­вен­на мысль, что все в при­ро­де ожив­ле­но ду­ха­ми и что все они по­ви­ну­ют­ся од­но­му об­ще­му по­ряд­ку. По­доб­но то­му как ки­тай­цы не мо­гут предс­та­вить се­бе Ки­тай­скую им­пе­рию только с од­ним им­пе­ра­то­ром, без це­лой тол­пы вто­рос­те­пен­ных кня­зей и са­нов­ни­ков, так они не мо­гут предс­та­вить се­бе и не­бес­но­го им­пе­ра­то­ра без це­лой тол­пы ду­хов». По­ня­тие о вер­хов­ном не­бе, раз­ви­тое в дру­гом нап­рав­ле­нии, гос­подст­ву­ет в ки­тай­ской фи­ло­со­фии и мо­ра­ли как об­щее вы­ра­же­ние судьбы, выс­шей во­ли, дол­га. «Во­ля не­ба вы­ра­жа­ет­ся в при­ро­де»; «Муд­рый всег­да го­тов ис­пол­нять ве­ле­ния не­ба»; «Че­ло­век дол­жен сна­ча­ла ис­пол­нить свой долг: ког­да он сде­лал все, что мог, он дол­жен ожи­дать, что­бы не­бо до­вер­ши­ло его де­ло»; «Все са­нов­ни­ки суть ра­бот­ни­ки не­ба и предс­та­ви­те­ли его; «Как го­во­рит не­бо? Вре­ме­на го­да идут сво­им по­ряд­ком, сот­ни ве­щей по­яв­ля­ют­ся на зем­ле, что же го­во­рит оно?»; «Нет, не­бо не го­во­рит: оно да­ет только поз­на­вать се­бя в хо­де со­бы­тий, вот и все».

    Эти от­ры­воч­ные ци­та­ты из древ­ней ки­тай­ской ли­те­ра­ту­ры долж­ны быть впол­не по­нят­ны для ев­ро­пей­ца, по­то­му, что ев­ро­пей­ская ци­ви­ли­за­ция вы­ра­бо­та­ла свои ре­ли­ги­оз­ные по­ня­тия из по­доб­но­го же ис­точ­ни­ка и раз­ра­бо­та­ла их поч­ти в та­ком же нап­рав­ле­нии. Не­бес­ный бог са­мо­едов и тун­гу­сов име­ет сво­его ана­ло­га в Дьяусе, не­бе, выс­ту­па­ющем в гим­нах Вед, Оз­на­чая не­ког­да не­бо, и при­том оли­цет­во­рен­ное не­бо, этот Зевс по­лу­чил в гла­зах гре­чес­ких по­этов и фи­ло­со­фов зна­че­ние бо­лее ши­ро­кое, чем прос­то­го не­ба, ког­да он под­нял­ся до той идеи, «ко­то­рая по сво­ему ве­ли­чию, яр­кос­ти и бес­ко­неч­нос­ти пре­вы­ша­ет все про­чие нас­только же, нас­колько яс­ное го­лу­бое не­бо пре­вос­хо­дит все дру­гие ви­ди­мые пред­ме­ты на зем­ле». На низ­шем уров­не ми­фо­ло­ги­чес­кой ре­ли­гии про­цесс прев­ра­ще­ния фан­тас­ти­чес­ко­го ми­ра бо­гов в по­до­бие мо­нар­хи­чес­ко­го го­су­дарст­ва про­ис­хо­дил у древ­них гре­ков по то­му же прос­то­му пла­ну, как и в сре­де вар­ва­ров, по­доб­ных ко­лам в Чо­та-Наг­пу­ре или гал­ла в Абис­си­нии. Зевс был ца­рем олим­пий­ских бо­гов, а еще ни­же этих пос­лед­них на­хо­ди­лись це­лые тол­пы по­лу­бо­гов, ге­ро­ев, де­мо­нов, нимф, ду­хов. На выс­шей сту­пе­ни раз­ви­тия ре­ли­ги­оз­ных предс­тав­ле­ний в об­ра­зе Зев­са по­лу­чи­ли оли­цет­во­ре­ние воз­вы­шен­ные идеи о ми­ро­вой при­чи­не и бы­тии, о фи­зи­чес­ких и нравст­вен­ных за­ко­нах. Клас­си­чес­кий культ не­ба до сих пор сох­ра­нил­ся у нас в ви­де пря­мо­го про­дук­та это­го ис­то­ри­чес­ко­го про­цес­са - в пес­нях и на сце­не, в са­мом стран­ном из всех пе­ре­жит­ков - в ис­кус­ствен­ной ре­ли­гии итальянской опе­ры, где пок­ло­не­ние, тре­бу­емое сце­ни­чес­ки­ми ус­ло­ви­ями, до сих пор еще воз­да­ет­ся бо­жест­вен­но­му «не­бу». Да­же в на­шей обы­ден­ной ре­чи мно­гие из при­выч­ных вы­ра­же­ний вы­зы­ва­ют в соз­на­нии эт­ног­ра­фа об­ра­зы из древ­ней­шей ис­то­рии ре­ли­гии: не­бо в на­шей фра­зе­оло­гии до сих пор поз­во­ля­ет, зап­ре­ща­ет, бла­гос­лов­ля­ет, как это не­ког­да при­пи­сы­ва­лось ему всерьез.

    Как ни труд­на и ни об­шир­на за­да­ча ис­сле­до­ва­ния пол­но­го раз­ви­тия и ис­то­рии уче­ния о вер­хов­ном бо­жест­ве у на­ро­дов вы­со­кой культу­ры, ис­сле­до­ва­тель на­хо­дит там, по край­ней ме­ре, на­деж­ные ру­ко­во­дя­щие ни­ти. Уче­ние о ве­ли­ких ду­хах при­ро­ды, жи­ву­щих в не­бе, зем­ле и мо­ре и уп­рав­ля­ющих ими, раз­ви­ва­ет­ся в Азии в та­кие по­ня­тия, как, нап­ри­мер, предс­тав­ле­ние о Ма­гат­ма­не, ве­ли­ком ду­хе, и Па­ра­мат­ма­не, выс­шем ду­хе, оли­цет­во­ря­ющих­ся в об­ра­зе Брах­мы, все­мир­ной, вез­де­су­щей ду­ши. В Ев­ро­пе уче­ние это пе­ре­хо­дит в фи­ло­софс­кие кон­цеп­ции, прек­рас­но вы­ра­жен­ные в сло­вах Кеп­ле­ра, что мир есть гар­мо­ни­чес­кое це­лое, ду­ша ко­то­ро­го - бог. У Кон­та встре­ча­ет­ся за­ме­ча­ние, бро­са­ющее свет на это нап­рав­ле­ние умоз­ри­тельно­го бо­гос­ло­вия. По его сло­вам, по­ня­тие древ­них о ду­ше все­лен­ной, мысль, что зем­ля есть большое оду­шев­лен­ное су­щест­во, и тем­ный пан­те­изм на­ше­го вре­ме­ни, на­ибо­лее раз­ви­тый у гер­манс­ких ме­та­фи­зи­ков, предс­тав­ля­ют со­бой обоб­щен­ный и при­ве­ден­ный в сис­те­му фе­ти­шизм. По­ли­те­изм в сво­ем слож­ном сме­ше­нии лич­нос­тей и функ­ций ве­ли­ких бо­жеств и в сво­ем приз­на­нии выс­шей влас­ти вер­хов­но­го су­щест­ва, со­еди­ня­юще­го в се­бе ат­ри­бу­ты нес­кольких меньших бо­жеств, про­яв­ля­ет стрем­ле­ние к уче­нию об ос­нов­ном единст­ве. Макс Мюл­лер в од­ной из сво­их лек­ций о Ве­де дал имя ка­те­но­те­из­ма уче­нию о бо­жест­вен­ном единст­ве сре­ди раз­но­об­ра­зия бо­гов - уче­нию, ко­то­рое вы­ра­же­но в сле­ду­ющих по­учи­тельных стро­ках:

    «Они на­зы­ва­ют его Инд­ра, Мит­ра, Ва­ру­на, Аг­ни, за­тем он прек­рас­нок­ры­лый не­бес­ный Га­рут­ман; то, что еди­но, муд­рец на­зы­ва­ет раз­ны­ми име­на­ми; они зо­вут его Аг­ни, Яма, Ма­та­рис­ва­на».

    Образ вер­хов­но­го бо­жест­ва, будь то не­бес­ный бог, солн­це, или ве­ли­кий дух, при­ни­мая уже в предс­тав­ле­нии ди­ка­рей фор­му и функ­цию бо­жест­вен­но­го пра­ви­те­ля ми­ра, вы­ра­жа­ет со­бой идею, раз­ви­тие и оп­ре­де­ле­ние ко­то­рой сос­тав­ля­ют ве­ко­вую ра­бо­ту сис­те­ма­ти­чес­ко­го бо­гос­ло­вия. В Гре­ции та­ким об­ра­зом яв­ля­ет­ся Зевс, выс­ший, ве­ли­чай­ший, луч­ший, ко­то­рый был, есть и бу­дет», «на­ча­ло и гла­ва все­го», «царь смерт­ных и бес­смерт­ных», «Зевс, бог бо­гов». Та­ков же Аху­ра­маз­да пер­сидс­кой ре­ли­гии, в чис­ле 72 ти­ту­лов ко­то­ро­го есть сле­ду­ющие: соз­да­тель, хра­ни­тель, пи­та­тель, свя­тей­ший, не­бес­ный, це­ли­тель, пер­вос­вя­щен­ник, чис­тей­ший, ве­ли­чест­вен­ней­ший, все­ве­ду­щий, са­мо­дер­жав­ней­ший. Есть, быть мо­жет, до­ля прав­ды в уве­ре­ни­ях, что та­инст­вен­ная ре­ли­гия Древ­не­го Егип­та сос­ре­до­то­чи­ва­лась в уче­нии о бо­жест­вен­ном единст­ве, про­яв­ля­ющем­ся сквозь раз­но­род­ную тол­пу ту­зем­ных бо­жеств. Бы­ло бы без­на­деж­ным предп­ри­яти­ем стре­миться про­яс­нить ту­ман­ные об­ра­зы Ва­ала, Бэ­ла и Мо­ло­ха, и ни­ка­кой ар­хе­олог и ис­сле­до­ва­тель древ­нос­ти не в си­лах ре­шить, нас­колько бо­жест­вен­ное имя Эл, ши­ро­ко расп­рост­ра­нен­ное сре­ди се­ми­ти­чес­ких на­ро­дов, зак­лю­ча­ло в се­бе по­ня­тие о вер­хов­ном бо­жест­ве. Ве­ли­кие си­ро-фи­ни­кий­ские го­су­дарст­ва и ре­ли­гии дав­но уже ис­чез­ли с ли­ца зем­ли, ос­та­вив лишь ар­хе­оло­ги­чес­кие па­мят­ни­ки сво­его прош­ло­го ве­ли­чия. Со­вер­шен­но иной ока­за­лась ис­то­рия их ев­ро­пей­ских ро­ди­чей, все еще сох­ра­ня­ющих свою древ­нюю на­ци­ональность и при­дер­жи­ва­ющих­ся до се­го дня сво­ей пат­ри­ар­хальной ре­ли­гии.

    Прежде чем зак­лю­чить на­ше ис­сле­до­ва­ние, бу­дет умест­ным из­ло­жить в сжа­том ви­де те ос­но­ва­ния, по ко­то­рым мы приз­на­ли ани­мизм сов­ре­мен­ных ди­ка­рей бо­лее или ме­нее пол­ным об­раз­цом ани­миз­ма древ­ней­ших че­ло­ве­чес­ких об­ществ. Ани­мизм ди­ка­рей, ос­но­ван­ный на уче­нии о ду­шах, раз­ви­том у них в го­раз­до бо­лее ши­ро­ком масш­та­бе, чем в ци­ви­ли­зо­ван­ном ми­ре, и раз­вер­ну­том в еще бо­лее об­шир­ное уче­ние о ду­хов­ных су­щест­вах, ко­то­рые ожив­ля­ют все­лен­ную и уп­рав­ля­ют ею во всех ее час­тях, - этот ани­мизм ста­но­вит­ся ма­ло-по­ма­лу те­ори­ей оли­цет­во­рен­ных при­чин, пе­ре­хо­дя­щей в об­щую фи­ло­со­фию че­ло­ве­ка и при­ро­ды. С этой точ­ки зре­ния на не­го мож­но смот­реть как на пря­мой про­дукт ес­тест­вен­ной ре­ли­гии, упот­реб­ляя это вы­ра­же­ние в смыс­ле сле­ду­юще­го оп­ре­де­ле­ния епис­ко­па Уилькин­са: «Я на­зы­ваю ес­тест­вен­ной ре­ли­ги­ей то, что лю­ди мо­гут знать и что они не­об­хо­ди­мо уз­на­ют в си­лу са­мих на­чал ра­зу­ма, раз­ви­то­го раз­мыш­ле­ни­ем и опы­том, без по­мо­щи отк­ро­ве­ния». Бо­гос­ло­вы, зна­ко­мые с ре­ли­ги­ями ди­ких на­ро­дов, ед­ва ли на­зо­вут их пря­мы­ми или опос­ре­до­ван­ны­ми про­дук­та­ми отк­ро­ве­ния, так как сов­ре­мен­но­му бо­гос­ло­вию при­хо­дит­ся унич­то­жать или ви­до­из­ме­нять их де­та­ли нас­только, что прак­ти­чес­ки ни од­на чер­та этих ре­ли­гий не ос­та­ет­ся нет­ро­ну­той.

    Является ли древ­ний ани­мизм пер­вич­ным об­ра­зо­ва­ни­ем, при­су­щим низ­шей сту­пе­ни раз­ви­тия культу­ры, или же он сос­то­ит пол­ностью или час­тич­но из ве­ро­ва­ний, об­ра­зо­вав­ших­ся на выс­шей сту­пе­ни культу­ры и пе­ре­шед­ших пу­тем прис­по­соб­ле­ния или вы­рож­де­ния в при­ми­тив­ные об­щест­ва? До­во­ды в пользу пер­во­го мне­ния, хо­тя и не име­ющие ха­рак­те­ра бес­спор­ных до­ка­за­тельств, яв­ля­ют­ся дос­та­точ­но ос­но­ва­тельны­ми и не встре­ча­ют до сих пор оп­ро­вер­же­ний, рав­ных им по си­ле. Ани­мизм пле­мен, на­хо­дя­щих­ся на низ­шей ста­дии раз­ви­тия культу­ры, свя­зан не­пос­редст­вен­но со сви­де­тельством чувств и, по-ви­ди­мо­му, пер­во­на­чально ос­но­ван на нем. Он предс­тав­ля­ет со­бой сис­те­му, ко­то­рая в пол­ном сог­ла­сии с ра­зу­мом мог­ла бы су­щест­во­вать в че­ло­ве­чес­ком ро­де, ес­ли бы да­же он ниг­де не под­ни­мал­ся вы­ше ди­ко­го уров­ня. Но ани­мизм ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, по-ви­ди­мо­му, вов­се не сто­ит в та­кой пря­мой и пол­ной свя­зи с их ин­тел­лек­ту­альным сос­то­яни­ем. Он от­нюдь не ог­ра­ни­чен так тес­но предс­тав­ле­ни­ями, вну­ша­емы­ми пря­мым со­зер­ца­ни­ем при­ро­ды. Уче­ния при­ми­тив­но­го ани­миз­ма все бо­лее и бо­лее ви­до­из­ме­ня­ют­ся в слож­ном ани­миз­ме, прис­по­соб­ля­ясь к но­вым и раз­ви­ва­ющим­ся ус­ло­ви­ям культу­ры. По­это­му в раз­ви­том и слож­ном ани­миз­ме древ­ние ре­ли­ги­оз­ные предс­тав­ле­ния сох­ра­ня­ют­ся ря­дом с дру­ги­ми, осо­бы­ми ве­ро­ва­ни­ями, ко­то­рые да­же в за­ча­точ­ном ви­де ед­ва ли мо­гут быть най­де­ны в ре­ли­ги­ях при­ми­тив­ных пле­мен.

    При ис­сле­до­ва­нии пу­ти, прой­ден­но­го ани­мис­ти­чес­кой мыслью от од­ной ис­то­ри­чес­кой сту­пе­ни до дру­гой, для нас яв­ля­ют­ся оди­на­ко­во по­учи­тельны­ми и ее гро­мад­ная из­мен­чи­вость, и ее проч­ная ус­той­чи­вость. Ди­карс­кий ани­мизм - как в том, чем он об­ла­да­ет, так и в том, че­го ему не­дос­та­ет, - предс­тав­ля­ет со­бой, по-ви­ди­мо­му, пер­во­на­чальную сис­те­му, с ко­то­рой на­чал­ся мно­го­ве­ко­вой курс вос­пи­та­ния ми­ра. Нуж­но осо­бо под­черк­нуть, что раз­лич­ные ве­ро­ва­ния и обы­чаи, ко­то­рые в при­ми­тив­ном ани­миз­ме сто­ят на твер­дой поч­ве, буд­то они дей­ст­ви­тельно вы­рос­ли из не­го, в слож­ном ани­миз­ме ста­но­вят­ся ско­рее дос­то­яни­ем не­веж­ды, чем фи­ло­со­фа, и су­щест­ву­ют больше как ос­тат­ки ста­ри­ны, чем как про­дук­ты сво­его вре­ме­ни, прев­ра­ща­ясь в пе­ре­жит­ки. По­это­му-то не­ред­ко ди­карс­кие ре­ли­гии мо­гут слу­жить для объясне­ния уче­ний и об­ря­дов ци­ви­ли­зо­ван­ных ре­ли­гий. Об­рат­ное же встре­ча­ет­ся го­раз­до ре­же. Та­кой по­ря­док ве­щей име­ет ис­то­ри­чес­кое и прак­ти­чес­кое зна­че­ние.

    Теория вы­рож­де­ния пред­по­ла­га­ет, что ди­ка­ри при­дер­жи­ва­ют­ся ве­ро­ва­ний и об­ря­дов, впол­не по­нят­ных для нас, ес­ли рас­смат­ри­вать их как ис­ка­жен­ные ос­тат­ки преж­ней, выс­шей ци­ви­ли­за­ции. Те­ория же раз­ви­тия пред­по­ла­га­ет сох­ра­не­ние у ци­ви­ли­зо­ван­ных лю­дей ве­ро­ва­ний и обы­ча­ев, предс­тав­ляв­ших­ся ра­зум­ны­ми на бо­лее низ­ких ста­ди­ях об­щест­вен­но­го раз­ви­тия. На ос­но­ве изу­че­ния пе­ре­жит­ков, ко­то­рое поз­во­ля­ет нам су­дить о той и дру­гой те­ории, мож­но сде­лать вы­вод, что ре­ли­ги­оз­ное ве­ро­ва­ние, предс­тав­ля­юще­еся ра­зум­ным на низ­шей сту­пе­ни культу­ры, ста­но­вит­ся бес­смыс­лен­ным су­еве­ри­ем на выс­ших сту­пе­нях культу­ры. Та­ким об­ра­зом, те­ория раз­ви­тия при­об­ре­та­ет больше ар­гу­мен­тов и со­об­ра­же­ний в свою пользу. Кро­ме то­го, та­кой вы­вод сов­па­да­ет с тем, что со­об­ща­ет нам и до­ис­то­ри­чес­кая ар­хе­оло­гия. Жизнь ди­ка­рей, сох­ра­нив­шая до на­ших дней чер­ты, свой­ст­вен­ные ка­мен­но­му пе­ри­оду, мо­жет быть впол­не за­кон­но приз­на­на об­раз­цом древ­ней­ше­го сос­то­яния че­ло­ве­чес­ко­го ро­да в умст­вен­ном, нравст­вен­ном и ма­те­ри­альном от­но­ше­нии. А ес­ли это так, то и низ­кое, но спо­соб­ное к раз­ви­тию сос­то­яние ани­мис­ти­чес­кой ре­ли­гии долж­но быть от­не­се­но к пер­во­быт­ной культу­ре.

    Прибавим под ко­нец нес­колько по­яс­ни­тельных слов от­но­си­тельно пред­ме­тов, во­шед­ших в нас­то­ящее ис­сле­до­ва­ние или иск­лю­чен­ных из не­го. Ли­цам, при­вык­шим к раз­бо­ру бо­гос­ловс­ких воп­ро­сов с точ­ки зре­ния дог­ма­ти­чес­кой, эмо­ци­ональной и нравст­вен­ной, а не эт­ног­ра­фи­чес­кой, нас­то­ящее ис­сле­до­ва­ние мо­жет по­ка­заться од­нос­то­рон­ним и по­то­му лег­ко при­во­дя­щим к заб­луж­де­нию, а меж­ду тем этот од­нос­то­рон­ний под­ход к де­лу, ре­али­зо­ван­ный в нас­то­ящем тру­де, был при­нят пос­ле зре­ло­го об­ду­мы­ва­ния. Так, хо­тя рас­смот­рен­ные здесь уче­ния зат­ра­ги­ва­ют не только раз­ви­тие, но иног­да и са­му суть ре­ли­ги­оз­ных сис­тем, я не чувст­во­вал в се­бе ни спо­соб­нос­ти, ни же­ла­ния вхо­дить глуб­же в раз­би­ра­тельство это­го ве­ли­ко­го воп­ро­са, так» как опыт по­ка­зы­ва­ет, что ре­шать по­доб­ные за­да­чи ка­кой-ни­будь дик­та­торс­кой фра­зой яв­ля­ет­ся од­ной из са­мых расп­рост­ра­нен­ных оши­бок. На­уч­ное зна­че­ние опи­са­ний ди­ких и вар­варс­ких ре­ли­гий, сос­тав­лен­ных пу­те­шест­вен­ни­ка­ми или (ча­ще все­го) мис­си­оне­ра­ми, зна­чи­тельно сни­жа­ет­ся из-за их по­ле­ми­чес­ко­го то­на и уве­рен­нос­ти в собст­вен­ной не­пог­ре­ши­мос­ти, на ко­то­рой они ос­но­вы­ва­ют свое от­но­ше­ние к аб­со­лют­ной ис­ти­не. Есть что-то тро­га­тельное в той на­ив­нос­ти, с ко­то­рой уз­ко мыс­ля­щий наб­лю­да­тель про­из­но­сит бе­за­пел­ля­ци­он­ный при­го­вор уче­нию чуж­дой ему ре­ли­гии, смот­ря по то­му, сог­ла­су­ет­ся или не сог­ла­су­ет­ся оно с его собст­вен­ной ве­рой. При­том де­ла­ет­ся это по та­ким пунк­там, от­но­си­тельно ко­то­рых су­щест­ву­ет пол­ней­шее раз­ли­чие мне­ний меж­ду са­ми­ми уче­ны­ми и прос­ве­щен­ны­ми ис­сле­до­ва­те­ля­ми. При­ве­де­ние низ­ших ре­ли­гий в сис­те­му, при­ве­де­ние их мно­го­об­раз­ных част­нос­тей к нем­но­гим и прос­тым иде­ям пер­во­быт­ной фи­ло­со­фии, сос­тав­ля­ющей об­щую ос­но­ву их, ка­за­лось мне не­об­хо­ди­мым до­пол­не­ни­ем к на­уке о ре­ли­гии. Я ста­рал­ся вы­пол­нить мою за­да­чу в ме­ру мо­их сил, и мне ос­та­ет­ся те­перь только пре­дос­та­вить ре­зульта­ты мо­его тру­да дру­гим уче­ным, ко­то­рые мо­гут вос­пользо­ваться при­ве­ден­ны­ми фак­та­ми для бо­лее ши­ро­ких обоб­ще­ний.

    Кроме то­го; в сво­ем ис­сле­до­ва­нии я пре­иму­щест­вен­но об­ра­щал вни­ма­ние на умст­вен­ную сто­ро­ну ре­ли­гии по­рой в ущерб ее эмо­ци­ональной сто­ро­не. Меж­ду тем в жиз­ни да­же са­мо­го при­ми­тив­но­го ди­ка­ря ре­ли­ги­оз­ные ве­ро­ва­ния соп­ро­вож­да­ют­ся сильней­ши­ми ду­шев­ны­ми дви­же­ни­ями: тре­пет­ным ува­же­ни­ем, жес­то­ким стра­хом, вос­тор­жен­ным экс­та­зом, ког­да чувст­ва и мыс­ли безг­ра­нич­но воз­вы­ша­ют­ся над обыч­ным уров­нем каж­дод­нев­ной жиз­ни. Нас­колько же та­кие чувст­ва долж­ны быть сильнее в тех ре­ли­ги­ях, где ве­ру­ющий ис­пы­ты­ва­ет не только та­кой эн­ту­зи­азм, но где са­мые выс­шие сте­пе­ни чувст­ва люб­ви и на­деж­ды, спра­вед­ли­вос­ти и ми­ло­сер­дия, твер­дос­ти, неж­нос­ти и са­мо­от­вер­жен­ной пре­дан­нос­ти, не­вы­ра­зи­мой пе­ча­ли и не­вы­ра­зи­мо­го счастья сос­ре­до­то­чи­ва­ют­ся и спле­та­ют­ся вок­руг ре­ли­ги­оз­ной сис­те­мы! Язык, иног­да от­ни­ма­ющий от та­ких слов, как «ду­ша» и «дух», их чис­то фи­ло­софс­кое зна­че­ние, мо­жет упот­реб­лять их впол­не со­от­ветст­вен­но стрем­ле­нию ре­ли­ги­оз­но­го ума как вы­ра­же­ния для пе­ре­да­чи мис­ти­чес­ко­го смыс­ла са­мо­го воз­вы­шен­но­го из дви­же­ний ду­ши. Но всей этой сто­ро­ны ре­ли­гии мы ед­ва ка­са­лись в на­шей кни­ге, и то нем­но­гое, что бы­ло ска­за­но об этом пред­ме­те, бы­ло ско­рее слу­чай­ным, чем пред­на­ме­рен­ным. Те, для ко­го смысл ре­ли­гии зак­лю­ча­ет­ся глав­ным об­ра­зом в ре­ли­ги­оз­ном чувст­ве, мо­гут ска­зать по по­во­ду мо­их рас­суж­де­ний, что я пи­сал без­душ­но о ду­ше и не­ду­хов­но о ду­хов­ных пред­ме­тах. Пусть так. Я при­ни­маю этот уп­рек, не на­хо­дя нуж­ным оп­рав­ды­ваться, ибо имен­но та­ков был мой план. На­уч­ный прог­ресс обус­лов­ли­ва­ет­ся иног­да имен­но ра­бо­той в ка­ком-ни­будь од­ном оп­ре­де­лен­ном нап­рав­ле­нии, без вся­ких ук­ло­не­ний от глав­но­го пред­ме­та в сто­ро­ну тех, ко­то­рые ок­ру­жа­ют его, как бы ни сильна бы­ла связь меж­ду ни­ми. Ана­том хо­ро­шо де­ла­ет, раз­би­рая стро­ение те­ла не­за­ви­си­мо от це­ло­го ми­ра нас­лаж­де­ния или стра­да­ния, с ко­то­ры­ми оно свя­за­но. Мно­гие на­вер­ня­ка соч­ли бы неп­ри­лич­ным, ес­ли бы стра­тег пред­пос­лал трак­та­ту о во­ен­ном ис­кус­стве раз­бор то­го, нас­колько до­пус­ти­мо для хрис­ти­ани­на но­сить ору­жие и сра­жаться на вой­не. В нас­то­ящем тру­де я не ста­вил сво­ей за­да­чей изу­че­ние ре­ли­гии во всех ее ас­пек­тах. Я по­пы­тал­ся ис­сле­до­вать ани­мизм в том ви­де, в ка­ком он, на мой взгляд, выс­ту­па­ет в сво­их пер­во­на­чальных фор­мах у при­ми­тив­ных че­ло­ве­чес­ких об­ществ, и по­ка­зать его прев­ра­ще­ния на раз­ных эта­пах раз­ви­тия ре­ли­гии.

    Почти пол­ное уст­ра­не­ние эти­чес­ких воп­ро­сов из это­го ис­сле­до­ва­ния выз­ва­но не только со­об­ра­же­ни­ями удобст­ва в ре­али­за­ции из­вест­но­го пла­на. Это обус­лов­ле­но са­мим ха­рак­те­ром пред­ме­та. Хо­тя для не­ко­то­рых это мо­жет по­ка­заться стран­ным, но фак­ты го­во­рят в пользу то­го, что от­но­ше­ние меж­ду нравст­вен­ностью и ре­ли­ги­ей в ру­ди­мен­тар­ной ци­ви­ли­за­ции су­щест­ву­ет лишь в за­ча­точ­ной фор­ме или вов­се не су­щест­ву­ет. Срав­не­ние ре­ли­гий ди­ка­рей и ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов по­ка­зы­ва­ет на­ря­ду с глу­бо­ко­ле­жа­щим сходст­вом в их фи­ло­со­фии и глу­бо­кую раз­ни­цу в их прак­ти­чес­ком вли­янии на че­ло­ве­чес­кую жизнь. Пос­кольку ре­ли­гия ди­ка­рей мо­жет предс­тав­лять со­бой ес­тест­вен­ную ре­ли­гию, об­ще­расп­рост­ра­нен­ная мысль, что нравст­вен­ная ор­га­ни­за­ция все­лен­ной есть су­щест­вен­ное на­ча­ло ес­тест­вен­ной ре­ли­гии, те­ря­ет вся­кое ос­но­ва­ние. Ди­карс­кий ани­мизм поч­ти со­вер­шен­но ли­шен нравст­вен­но­го эле­мен­та, ко­то­рый для сов­ре­мен­но­го об­ра­зо­ван­но­го ума сос­тав­ля­ет глав­ную пру­жи­ну прак­ти­чес­кой ре­ли­гии. Этим я не хо­чу ска­зать, что нравст­вен­ное чувст­во иск­лю­че­но из жиз­ни при­ми­тив­ных об­ществ. Без нравст­вен­но­го ко­дек­са са­мо су­щест­во­ва­ние при­ми­тив­ней­ше­го из пле­мен бы­ло бы не­воз­мож­но. И в са­мом де­ле, нравст­вен­ные ме­ри­ла да­же у ди­ких пле­мен дос­та­точ­но оп­ре­де­лен­ны и зас­лу­жи­ва­ют ува­же­ния. Но эти нравст­вен­ные за­ко­ны име­ют собст­вен­ную поч­ву в пре­да­ни­ях и в об­щест­вен­ном мне­нии и, по-ви­ди­мо­му, со­вер­шен­но не­за­ви­си­мы от ани­мис­ти­чес­ких ве­ро­ва­ний и об­ря­дов, су­щест­ву­ющих ря­дом с ни­ми. При­ми­тив­ный ани­мизм, од­на­ко, вов­се не безн­равст­вен, он только не нравст­вен. По этой прос­той при­чи­не нам ка­за­лось це­ле­со­об­раз­ным от­де­лять, нас­колько воз­мож­но, раз­бор ани­миз­ма от раз­бо­ра нравст­вен­ных на­чал.

    Важнейший воп­рос об от­но­ше­нии нравст­вен­нос­ти к ре­ли­гии во­об­ще тру­ден, сло­жен и тре­бу­ет гро­мад­ной мас­сы фак­ти­чес­ких до­ка­за­тельств. Быть мо­жет, для бо­лее вер­но­го его ре­ше­ния удоб­нее ис­сле­до­вать его в свя­зи с эт­ног­ра­фи­ей нравст­вен­нос­ти. Для оп­рав­да­ния нас­то­яще­го раз­де­ле­ния нравст­вен­нос­ти и ре­ли­гии дос­та­точ­но бу­дет ука­зать в об­щих сло­вах на ди­кие пле­ме­на, по­ня­тия ко­то­рых до сих пор ма­ло из­ме­ни­лись под вли­яни­ем кон­так­тов с ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми на­ро­да­ми. Нуж­но про­яв­лять большую ос­то­рож­ность и не до­ве­ряться смут­ным ука­за­ни­ям на су­щест­ву­ющие у них по­ня­тия о доб­ре и зле, скру­пу­лез­но ис­сле­до­вать, что это за по­ня­тия: то ли то, что фи­ло­со­фы и мо­ра­лис­ты наз­ва­ли бы доб­ро­де­телью и по­ро­ком, прав­ди­востью или ис­пор­чен­ностью, или же эти по­ня­тия вы­ра­жа­ют только соз­на­ние лич­ной пользы или вре­да. Мысль о су­щест­вен­ной свя­зи меж­ду ре­ли­ги­ей и нравст­вен­ностью уко­ре­ни­лась во мно­гих умах. Но ис­то­рия учит нас, меж­ду про­чим, что эти пред­ме­ты мо­гут су­щест­во­вать не­за­ви­си­мо друг от дру­га це­лые ве­ка, преж­де чем об­на­ру­жат­ся приз­на­ки их сли­яния. В хо­де ис­то­рии ре­ли­гия раз­лич­ны­ми пу­тя­ми втя­ги­ва­ла в се­бя мно­жест­во нез­на­чи­тельных и зна­чи­тельных пред­ме­тов, на­хо­див­ших­ся вне ее ос­нов­ной схе­мы: та­ко­вы, нап­ри­мер, зап­ре­ще­ние из­вест­ных яств, празд­но­ва­ние осо­бых дней, учет сте­пе­ни родст­ва при зак­лю­че­нии бра­ка, раз­де­ле­ние об­щест­ва на кас­ты, санк­ция со­ци­альных за­ко­нов и норм граж­данс­ко­го уп­рав­ле­ния. При взгля­де на ре­ли­гию с по­ли­ти­чес­кой точ­ки зре­ния, т. е. со сто­ро­ны ее прак­ти­чес­ко­го вли­яния на че­ло­ве­чес­кое об­щест­во, ста­но­вит­ся со­вер­шен­но яс­ным, что од­ной из глав­ных сил ее бы­ла за­ме­на те­ории про­дол­жен­но­го су­щест­во­ва­ния те­ори­ей воз­мез­дия в бу­ду­щей жиз­ни. Но это от­но­сит­ся поч­ти все­це­ло к ре­ли­ги­ям, сто­ящим вы­ше ди­карс­ко­го уров­ня, а не к са­мым ран­ним и пер­во­быт­ным ве­ро­ва­ни­ям. Мы лег­ко убе­дим­ся в том, что ре­ли­гия в го­раз­до большей сте­пе­ни слу­жит ис­точ­ни­ком нравст­вен­но­го вли­яния, чем фи­ло­софс­ких дог­ма­тов, ес­ли при­мем во вни­ма­ние, что имен­но вве­де­ние нравст­вен­но­го эле­мен­та раз­де­ля­ет ре­ли­гии зем­но­го ша­ра, со­еди­нен­ные меж­ду со­бой об­щим ани­мис­ти­чес­ким прин­ци­пом, на два больших клас­са: на низ­шие сис­те­мы, глав­ной за­да­чей ко­то­рых яв­ля­ет­ся соз­да­ние при­ми­тив­ной, детс­кой ес­тест­вен­ной фи­ло­со­фии, и на выс­шие ре­ли­гии, при­бав­ля­ющие к этим сис­те­мам по­ня­тие о спра­вед­ли­вос­ти и свя­тос­ти, чувст­ве дол­га и люб­ви[187].

    

    

    

    

    Религиозные об­ря­ды рас­па­да­ют­ся те­оре­ти­чес­ки на два от­де­ла, ко­то­рые, од­на­ко, на прак­ти­ке сли­ва­ют­ся меж­ду со­бой. Они име­ют частью изоб­ра­зи­тельно-зна­ме­на­тельное, или сим­во­ли­чес­кое, зна­че­ние, яв­ля­ясь дра­ма­ти­чес­ким вы­ра­же­ни­ем ре­ли­ги­оз­ной мыс­ли, или пан­то­мим­ным язы­ком ре­ли­гии, частью же предс­тав­ля­ют средст­во об­ще­ния с ду­хов­ны­ми су­щест­ва­ми или воз­дей­ст­вия на них. В этом смыс­ле они име­ют столь же не­пос­редст­вен­ное прак­ти­чес­кое зна­че­ние, как вся­кий хи­ми­чес­кий или ме­ха­ни­чес­кий про­цесс, по­то­му что дог­мат и пок­ло­не­ние от­но­сят­ся меж­ду со­бой, как те­ория и прак­ти­ка. В на­уке о ре­ли­гии изу­че­ние об­ря­дов име­ет и сильные и сла­бые сто­ро­ны. С од­ной сто­ро­ны, по­лу­чать точ­ные све­де­ния об об­ря­дах че­рез пос­редст­во оче­вид­цев во­об­ще нес­рав­нен­но лег­че, чем до­бы­вать столь же дос­то­вер­ные и яс­ные дан­ные о са­мом уче­нии. Очень мно­гое из то­го, что нам из­вест­но о ре­ли­гии ди­ка­рей и вар­ва­ров, зак­лю­ча­ет­ся в на­ших све­де­ни­ях об их це­ре­мо­ни­ях. Вмес­те с тем не­ко­то­рые ре­ли­ги­оз­ные об­ря­ды от­ли­ча­ют­ся уди­ви­тельным пос­то­янст­вом, сох­ра­няя, в сущ­нос­ти, ту же фор­му и зна­че­ние в те­че­ние дли­тельных пе­ри­одов вре­ме­ни, вы­хо­дя­щих да­ле­ко за пре­де­лы ис­то­рии. Но, с дру­гой сто­ро­ны, для уяс­не­ния смыс­ла об­ря­дов од­но­го внеш­не­го зна­комст­ва с ни­ми не­дос­та­точ­но. По ме­ре то­го как ре­ли­гия в ее дли­тельном и раз­но­об­раз­ном ис­то­ри­чес­ком те­че­нии прис­по­соб­ля­ет­ся к но­вым умст­вен­ным и нравст­вен­ным ус­ло­ви­ям сре­ды, слу­ча­ет­ся иног­да, что са­мым рез­ким пе­ре­во­ро­там под­вер­га­ют­ся та­кие из ре­ли­ги­оз­ных обы­ча­ев, фор­ма ко­то­рых тща­тельно и да­же рабс­ки восп­ро­из­во­ди­лась до тех пор из ве­ка в век, тог­да как внут­рен­ний смысл под­вер­гал­ся час­тым прев­ра­ще­ни­ям. Ес­тест­вен­ная труд­ность прос­ле­жи­ва­ния всех этих из­ме­не­ний уве­ли­чи­ва­ет­ся в ре­ли­ги­ях ве­ли­ких на­ро­дов тем, что жре­чес­кое сос­ло­вие ста­ра­ет­ся обык­но­вен­но ос­тав­лять в сто­ро­не или изг­ла­жи­вать сле­ды не­из­беж­ных из­ме­не­ний в ре­ли­гии или да­же си­лит­ся при­дать та­инст­вен­ное зна­че­ние тем из древ­них об­ря­дов, ис­тин­ный вар­варс­кий смысл ко­то­рых не со­от­ветст­ву­ет больше ду­ху позд­ней­ше­го вре­ме­ни. Од­на­ко труд­нос­ти, сто­ящие пе­ред ис­сле­до­ва­те­лем при изу­че­нии ка­кой-ни­будь од­ной ре­ли­гии в от­дельнос­ти, уменьша­ют­ся при ши­ро­ком срав­ни­тельном изу­че­нии мно­гих ре­ли­гий. Эт­ног­раф, со­пос­тав­ля­ющий при­ме­ры ка­ко­го-ни­будь об­ря­да на раз­лич­ных ста­ди­ях культу­ры, час­то мо­жет объяснить его го­раз­до ра­ци­ональнее, чем жрец, для ко­то­ро­го смысл об­ря­да, иног­да очень от­да­лен­ный от пер­во­на­чально­го, стал пред­ме­том сле­пой ве­ры. Имея в ви­ду объясни­тельное зна­че­ние низ­ших фаз ре­ли­гии для выс­ших, мы соб­ра­ли здесь с эт­ног­ра­фи­чес­кой целью в фор­ме до­пол­не­ния к уче­нию о ре­ли­гии груп­пу свя­щен­ных об­ря­дов, каж­дый из ко­то­рых предс­тав­ля­ет в сво­ем раз­ви­тии мно­го по­учи­тельно­го, хо­тя пу­ти, ко­то­ры­ми они раз­ви­ва­лись, и бы­ли весьма раз­лич­ны. Все эти об­ря­ды из­дав­на в ру­ди­мен­тар­ном ви­де встре­ча­ют­ся в культу­ре ди­ка­рей, все они на­ли­цо в эпо­ху вар­варст­ва и, на­ко­нец, все они предс­тав­ле­ны и в но­вей­шее вре­мя. Эти об­ря­ды - мо­лит­ва, жерт­воп­ри­но­ше­ние, пост (и дру­гие спо­со­бы ис­кус­ствен­но­го воз­буж­де­ния экс­та­за), об­ра­ще­ние на вос­ток и очи­ще­ние.

    Молитва, «искрен­нее стрем­ле­ние ду­ши, вы­ра­зив­ше­еся или не вы­ра­зив­ше­еся внеш­ним зна­ком», есть об­ра­ще­ние лич­но­го ду­ха к лич­но­му же ду­ху. Ког­да с мо­лит­вой об­ра­ща­ют­ся к бес­те­лес­ным обо­гот­во­рен­ным ду­шам лю­дей, она есть не что иное, как дальней­шее раз­ви­тие пов­сед­нев­но­го об­ще­ния лю­дей меж­ду со­бой. По­ка пок­ло­ня­ющий­ся об­ра­ща­ет­ся к су­щест­ву, хо­тя бы и зна­чи­тельно пре­вы­ша­юще­му его по по­ло­же­нию и мо­гу­щест­ву во все­лен­ной, но к су­щест­ву ду­хов­но­му, скро­ен­но­му по об­раз­цу его собст­вен­ной ду­хов­ной при­ро­ды, мо­лит­ва для не­го яв­ля­ет­ся ак­том и ра­зум­ным и прак­ти­чес­ким. При­ро­да мо­лит­вы, в са­мом де­ле, нас­только прос­та и по­нят­на, что изу­че­ние ее не тре­бу­ет тех фак­ти­чес­ких под­роб­нос­тей и тех сви­де­тельств, ко­то­рые час­то бы­ва­ют не­об­хо­ди­мы для по­ни­ма­ния об­ря­дов, срав­ни­тельно нич­тож­ных по прак­ти­чес­ко­му зна­че­нию. Впро­чем, мо­лит­ву нельзя счи­тать не­об­хо­ди­мым пос­ледст­ви­ем ани­мис­ти­чес­ко­го ве­ро­ва­ния, по­то­му что на низ­ших (пре­иму­щест­вен­но) сту­пе­нях раз­ви­тия ци­ви­ли­за­ции встре­ча­ет­ся мно­го пле­мен, ко­то­рые приз­на­ют су­щест­во­ва­ние ду­хов, но от­но­си­тельно ко­то­рых не­из­вест­но с дос­то­вер­ностью, что­бы они мо­ли­лись им да­же мыс­лен­но.

    Однако за пре­де­ла­ми это­го низ­ко­го уров­ня ани­мизм и мо­лит­ва на­чи­на­ют все бо­лее и бо­лее сбли­жаться меж­ду со­бой. Их вза­имо­от­но­ше­ния на пер­во­на­чальных ста­ди­ях яс­нее все­го мож­но ви­деть на при­ме­ре не­ко­то­рых мо­литв, воз­ник­ших в ди­ких и вар­варс­ких об­щест­вах и за­пи­сан­ных бук­вально. Дан­ные эти оп­рав­ды­ва­ют мне­ние, что мо­лит­ва фи­гу­ри­ру­ет в ре­ли­гии уже на низ­ших сту­пе­нях культу­ры, но здесь не име­ет еще нравст­вен­ной ос­но­вы. В ней исп­ра­ши­ва­ет­ся ис­пол­не­ние же­ла­ния, но же­ла­ние ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся од­ни­ми лич­ны­ми вы­го­да­ми. Только на бо­лее позд­них и бо­лее вы­со­ких сту­пе­нях нравст­вен­нос­ти пок­ло­ня­ющий­ся на­чи­на­ет при­бав­лять к про­ше­нию о бла­го­по­лу­чии мольбу о по­мо­щи в со­вер­ше­нии доб­ра и из­бе­жа­нии зла. Та­ким пу­тем мо­лит­ва ста­но­вит­ся ору­ди­ем нравст­вен­нос­ти.

    На па­пу­ас­ском ост­ро­ве Тан­на, где бо­га­ми яв­ля­ют­ся ду­ши умер­ших пред­ков, пок­ро­ви­тельству­ющие про­из­рас­та­нию пло­дов, вождь пле­ме­ни, дей­ст­ву­ющий в ка­чест­ве, вер­хов­но­го жре­ца, пос­ле при­но­ше­ния пер­вых пло­дов сре­ди без­молвст­ву­юще­го соб­ра­ния гро­мог­лас­но про­из­но­сит сле­ду­ющую мо­лит­ву: «Сост­ра­да­тельный отец! Вот пи­ща для те­бя; ешь ее и на­де­ли нас ею!» За­тем все про­из­но­сят то же са­мое. На ост­ро­вах Са­моа пос­ле воз­ли­яния ка­вы за ужи­ном гла­ва се­мей­ст­ва про­из­но­сит сле­ду­ющую мо­лит­ву: «Вот ка­ва для вас, о, бо­ги! Об­ра­ти­те ми­лос­ти­вый взор на это се­мей­ст­во, пош­ли­те ему бла­го­денст­вие, и пусть оно разм­но­жит­ся. Сох­ра­ни­те всех нас в доб­ром здо­ровье. Пош­ли­те пло­до­ро­дие на­шим по­лям и рост хле­бу, что­бы бы­ло изо­би­лие пи­щи у нас, ва­ших соз­да­ний. Вот ка­ва для вас, на­ши бо­ги бра­ни. Да про­из­рас­тет для вас мо­гу­чее и мно­го­чис­лен­ное пле­мя в этой стра­не. Вот ка­ва для вас, о, морс­кие бо­ги (бо­ги, прип­лы­ва­ющие в тон­ганс­ких лод­ках и на чу­же­зем­ных су­дах). Не прис­та­вай­те к на­шим бе­ре­гам, но да бу­дет вам угод­но плыть по оке­ану в дру­гую зем­лю».

    Индеец сиу в Се­вер­ной Аме­ри­ке, ис­пы­тав, не­сом­нен­но, в той или иной сте­пе­ни ев­ро­пей­ское вли­яние, го­во­рит: «Ду­хи умер­ших, по­жа­лей­те и по­ми­луй­те ме­ня!» - за­тем про­сит то, что ему нуж­но, нап­ри­мер хо­ро­шей по­го­ды или уда­чи в охо­те. У оса­го еще не­дав­но на рас­све­те чи­та­лись мо­лит­вы Уокон­де, вла­ды­ке жиз­ни. Мо­ля­щий­ся от­да­лял­ся нес­колько от ла­ге­ря или от сво­их спут­ни­ков и - с ис­тин­ным или прит­вор­ным пла­чем - мо­лил­ся, про­из­но­ся сло­ва гром­ким, ди­ким и вмес­те с тем жа­лоб­ным го­ло­сом: «Уокон­да, сжалься на­до мной, я очень нес­част­лив; дай мне то, что мне нуж­но, пош­ли мне уда­чу про­тив мо­их вра­гов, что­бы я мог отомс­тить за смерть мо­их дру­зей. По­мо­ги мне наб­рать скальпов, наб­рать ло­ша­дей!» При этих мо­лит­вах иног­да упо­ми­нал­ся кто-ни­будь из умер­ших родст­вен­ни­ков или дру­зей. Как пос­ту­па­ют ин­дей­цы ал­гон­кин, пус­ка­ясь в опас­ное пу­те­шест­вие, мож­но ви­деть из рас­ска­за Джо­на Тэн­не­ра. В ти­хое ут­ро на рас­све­те це­лая фло­ти­лия лег­ких ин­дей­ских чел­но­ков из дре­вес­ной ко­ры отп­ра­ви­лась в путь по Верх­не­му озе­ру. «Едва мы про­еха­ли по озе­ру яр­дов двес­ти, как все чел­но­ки ос­та­но­ви­лись, и пред­во­ди­тель на­чал чи­тать гром­ким го­ло­сом мо­лит­ву ве­ли­ко­му ду­ху, про­ся его по­мо­щи при пе­ре­ез­де че­рез озе­ро. «Ты, - ска­зал он, - сот­во­рил это озе­ро и нас, тво­их де­тей; ты мо­жешь сде­лать, что­бы во­ды ос­та­лись по­кой­ны и мы мог­ли пе­ре­ехать бе­зо­пас­но». В та­ком ро­де он про­дол­жал мо­литься ми­нут пять или де­сять. За­тем он бро­сил в озе­ро ще­пот­ку та­ба­ку. То же сде­ла­но бы­ло на ос­тальных лод­ках». Ин­де­ец пле­ме­ни нут­ка, со­би­ра­ясь на вой­ну, мо­лит­ся так: «Ве­ли­кий Ква­гут­це, сох­ра­ни мне жизнь, из­бавь от бо­лез­ни, по­мо­ги мне най­ти вра­га и не бо­яться его, дай мне най­ти его спя­щим и убить мно­гих вра­гов». В сле­ду­ющей во­ен­ной пес­не де­ла­ва­ров еще больше па­фо­са:

    

    

    Две сле­ду­ющие мо­лит­вы за­пи­са­ны Мо­ли­ной со слов по­жи­лых лю­дей, рас­ска­зы­вав­ших ему о ре­ли­гии Пе­ру при ин­ках, в об­ря­дах ко­то­рой они са­ми при­ни­ма­ли учас­тие. Пер­вая об­ра­ща­ет­ся к солн­цу, вто­рая - к твор­цу ми­ра:

    «О, Солн­це! Ты по­ве­ле­ва­ешь, что­бы бы­ли Кус­ко и Там­пу, сде­лай, что­бы де­ти твои там мог­ли за­во­евать все дру­гие на­ро­ды. Мы про­сим те­бя, что­бы де­ти твои ин­ки всег­да бы­ли за­во­ева­те­ля­ми, так как ты их соз­дал для это­го».

    «О, за­во­ева­тельный Уира­ко­ча! Веч­но при­сутст­ву­ющий Уира­ко­ча! Ты, не име­ющий се­бе рав­но­го в пре­де­лах зем­ли! Ты, дав­ший жизнь и храб­рость муж­чи­нам, ска­зав: «Пусть он бу­дет муж­чи­ной», и жен­щи­нам, ска­зав: «Пусть она бу­дет жен­щи­ной!» Ты, сот­во­рив­ший их и дав­ший им су­щест­во­ва­ние! Блю­ди над на­ми, что­бы они мог­ли жить в здо­ровье и ми­ре! Ты, на­хо­дя­щий­ся в вы­со­ких не­бе­сах и сре­ди об­ла­ков бу­ри, на­де­ли нас дол­гой жизнью и при­ми эту жерт­ву, о, Уира­ко­ча!»

    В Аф­ри­ке зу­лу­сы, об­ра­ща­ясь к ду­хам сво­их пред­ков, ду­ма­ют, что дос­та­точ­но приз­вать их, не упо­ми­ная о том, что мо­ля­ще­му­ся нуж­но, так как они убеж­де­ны, что ду­хи са­ми зна­ют это. По­это­му вся их мо­лит­ва иног­да зак­лю­ча­ет­ся в воск­ли­ца­нии: «Отцы на­ше­го до­ма!» Ког­да зу­лус чи­ха­ет, то в этот мо­мент он сто­ит очень близ­ко к бо­жест­вен­ным ду­хам, и тог­да ему дос­та­точ­но лишь на­мек­нуть на свои нуж­ды («по­же­лать же­лан­ное», как го­во­рит анг­лий­ское на­род­ное по­верье). В этих слу­ча­ях от­дельные сло­ва: «Ко­ро­ву!», «Де­тей!» - это уже мо­лит­вы. В бо­лее пол­ной фор­ме они име­ют сле­ду­ющий вид: «Отцы на­ше­го до­ма! Ско­та!»; «Отцы на­ше­го до­ма! Счастья и здо­ровья!»; «Отцы на­ше­го до­ма! Де­тей!» При при­но­ше­нии до­маш­не­го ско­та в жерт­ву пред­кам мо­лит­вы при­ни­ма­ют ха­рак­тер нас­то­ящих ре­чей. По окон­ча­нии празд­ни­ка вождь го­во­рит пос­ре­ди все­об­щей мерт­вой ти­ши­ны сле­ду­ющее: «Да, да, на­ши от­цы, со­вер­шив­шие та­кие-то и та­кие-то бла­го­род­ные де­ла, об­ра­ща­юсь к вам с мо­лит­вой. Про­шу у вас бла­го­денст­вия, при­не­ся в жерт­ву од­но­го из ва­ших буй­во­лов. Я не мо­гу, го­во­рю я, от­ка­зать вам в пи­ще, по­то­му что скот, ко­то­рый здесь, да­ли мне вы. И ес­ли вы тре­бу­ете от ме­ня пи­щи, ко­то­рую вы са­ми да­ли мне, не сле­ду­ет ли мне дать ее вам? Про­шу вас о ско­те, что­бы эта из­го­родь бы­ла пол­на им. Я мо­лю о хле­бе, что­бы как мож­но бо­лее на­ро­да мог­ло соб­раться в этой де­рев­не, по­ве­се­литься и воз­дать вам хва­лу. Мо­лю так­же о де­тях, что­бы на­се­ле­ние этой де­рев­ни ум­но­жи­лось и что­бы ва­ше имя не унич­то­жи­лось ни­ког­да». Этим он кон­ча­ет.

    Типичные фор­мы мо­лит­вы мож­но най­ти в Азии у пле­мен, на­хо­дя­щих­ся на пе­ре­ход­ной ста­дии меж­ду ди­ким сос­то­яни­ем и вар­варст­вом. Бир­манс­кие ка­ре­ны при­но­сят жерт­вы бо­ги­не жат­вы в ма­леньком до­ми­ке пос­ре­ди ри­со­во­го по­ля и кла­дут пе­ред ней два шнур­ка, что­бы она мог­ла свя­зать дух вся­ко­го че­ло­ве­ка, ос­ме­лив­ше­го­ся прий­ти на ее по­ле. За­тем они об­ра­ща­ют­ся к ней та­ким об­ра­зом: «Ба­буш­ка, ты ох­ра­ня­ешь мое по­ле, ты сте­ре­жешь мой по­сев. Зор­ко смот­ри за те­ми, ко­то­рые при­хо­дят в по­ле. Ес­ли они при­дут, свя­жи их этой ве­рев­кой, свя­жи их этим шнур­ком и не пус­кай их!» При мо­лотьбе ри­са они го­во­рят: «По­ше­ве­лись, ба­буш­ка, по­ше­ве­лись! Вы­рас­ти рис вы­ши­ною с холм, с го­ру. По­ше­ве­лись, ба­буш­ка, по­ше­ве­лись!»

    Приведем вы­держ­ку из длин­ных мо­литв орис­ских кон­дов: «О, Бу­ра-Пен­ну! О, Та­ри-Пен­ну и все дру­гие бо­ги (пе­ре­чис­ле­ние их имен). Ты, о, Бу­ра-Пен­ну, сот­во­рил нас и все­лил в нас чувст­во го­ло­да. По­это­му нам не­об­хо­ди­ма пи­ща, по­это­му нуж­но, что­бы по­ля бы­ли пло­до­род­ны. Ты дал нам вся­кие се­ме­на и при­ка­зал упот­реб­лять в ра­бо­ту буй­во­лов, де­лать плу­ги и па­хать. Ес­ли бы мы не по­лу­чи­ли от те­бя это­го ис­кус­ства, мы бы до сих пор кор­ми­лись пло­да­ми ди­ких кус­тар­ни­ков рав­нин, и, по­ки­ну­тые то­бой, мы не мог­ли бы пок­ло­няться те­бе. Ис­пол­ни же на­ши те­пе­реш­ние мо­лит­вы, па­мя­туя о свя­зи меж­ду на­шим бо­гатст­вом и тво­им чест­во­ва­ни­ем. Ут­ром мы вый­дем еще до све­та в по­ле се­ять. Спа­си нас от тиг­ров, змей и все­го, при­но­ся­ще­го вред. Сде­лай так, что­бы се­ме­на по­ка­за­лись по­жи­ра­ющим их пти­цам зем­лей и кам­ня­ми для по­жи­ра­ющих их зем­ных зве­рей. Пусть зер­но про­рас­та­ет так же быст­ро, как на­пол­ня­ет­ся во­дой в од­ну ночь вы­сох­ший ру­чей. Сде­лай, что­бы зем­ля ус­ту­па­ла плу­гу так же лег­ко, как ус­ту­па­ет воск го­ря­че­му же­ле­зу. Пусть глы­бы вспа­хан­ной зем­ли рас­сы­па­ют­ся так же лег­ко, как та­ет град. Пусть плуг ве­дет бо­роз­ду с та­кой же си­лой, как вып­рям­ля­ет­ся сог­ну­тое де­ре­во. Пош­ли та­кой уро­жай, что­бы на бу­ду­щий год, ког­да мы сно­ва вы­едем се­ять, лу­га и тро­пин­ки, на ко­то­рые те­перь слу­чай­но про­сы­па­лись се­ме­на, прев­ра­ти­лись в но­вые хлеб­ные по­ля. Мы ис­ко­ни жи­ли тво­ими ми­лос­тя­ми. Про­дол­жай по­сы­лать их те­перь. Пом­ни, что уве­ли­че­ние на­ше­го бо­гатст­ва уси­ли­ва­ет пок­ло­не­ние те­бе, а уменьше­ние его по­ве­дет к ос­лаб­ле­нию тво­его чест­во­ва­ния».

    Таковы об­раз­цы мо­литв на низ­ших сту­пе­нях культу­ры. Они ока­зы­ва­ют­ся не ме­нее ха­рак­тер­ны­ми и у бо­лее культур­ных на­ро­дов. Хо­тя ки­тай­цы в уже дав­но про­шед­шие вре­ме­на под­ня­лись из сос­то­яния вар­варст­ва до уров­ня их нас­то­ящей сво­е­об­раз­ной культу­ры, в их кон­сер­ва­тив­ной ре­ли­гии мо­лит­вы ду­шам пред­ков, ду­хам при­ро­ды и ми­ло­серд­но­му не­бу о дож­де, уро­жае, бо­гатст­ве и дол­го­ле­тии ос­та­лись поч­ти без из­ме­не­ния по срав­не­нию с мо­лит­ва­ми се­вер­ных на­ро­дов Си­би­ри. В дру­гих ре­ли­ги­ях ми­ра мо­лит­ва ес­ли не пол­ностью, то в большей или меньшей ме­ре сход­на по сво­ему смыс­лу с мо­лит­вой ди­ка­рей. В Ве­дах мы на­хо­дим сле­ду­ющую мо­лит­ву: «То­го, че­го ты мне еще не да­вал, мол­ни­енос­ный Инд­ра, вся­кие бла­га дай нам обе­ими ру­ка­ми. Пош­ли мне бо­гатст­ва, мно­жест­во ско­та, по­то­му что ты ве­лик». Му­сульма­не мо­лят­ся так: «О, Ал­лах! Ос­во­бо­ди из пле­на плен­ных и унич­тожь дол­ги долж­ни­ков; пош­ли это­му го­ро­ду ти­ши­ну и бе­зо­пас­ность, бла­гос­ло­ви его бо­гатст­вом и до­вольством, а так­же и все го­ро­да му­сульман, о, гос­подь всех тва­рей! Пош­ли бе­зо­пас­ность и здо­ровье нам и всем пут­ни­кам, бо­го­мольцам, во­инам и странст­ву­ющим по тво­ей зем­ле и тво­им мо­рям му­сульма­нам, о, гос­подь все­го тво­ре­ния».

    Во всем этом ска­зы­ва­ет­ся ус­той­чи­вость и кон­сер­ва­тизм обы­ча­ев и при­вы­чек. Взгля­нем те­перь на столь же за­мет­ные приз­на­ки ви­до­из­ме­не­ний и но­во­об­ра­зо­ва­ний в мо­лит­ве. Раз­ви­тие идеи обо­соб­лен­ной на­род­нос­ти встре­ча­ет­ся у ди­ка­рей лишь в за­ча­точ­ном сос­то­янии, но в вар­варс­кую эпо­ху мо­мент этот дос­ти­га­ет уже та­ко­го раз­ви­тия, что вы­ра­жа­ет­ся во враж­деб­нос­ти к лю­дям, ис­по­ве­ду­ющим дру­гую ве­ру. Это чувст­во выс­ка­зы­ва­ет­ся в ха­рак­тер­ных мо­лит­вах. Так, в Риг­ве­де го­во­рит­ся: «Избавь нас от бед! Да по­бе­дим мы свя­щен­ны­ми сти­ха­ми тех, ко­то­рые не зна­ют свя­тых пе­сен! От­ли­чи арий­цев от да­си­ев, на­ка­жи тех, ко­то­рые не соб­лю­да­ют свя­щен­ных об­ря­дов, под­чи­ни их при­но­ся­ще­му жерт­вы… Инд­ра под­чи­ня­ет не­чес­ти­вых бла­го­чес­ти­вым и ист­реб­ля­ет не­ве­ру­ющих ру­ка­ми ве­ру­ющих». Сле­ду­ющая вы­держ­ка предс­тав­ля­ет зак­лю­чи­тельную мо­лит­ву, ко­то­рая чи­та­лась еще не­дав­но мальчи­ка­ми во мно­гих шко­лах в Ка­ире и ко­то­рая чи­та­ет­ся приб­ли­зи­тельно в той же фор­ме и те­перь: «Я ищу убе­жи­ща у Ал­ла­ха от прок­ля­то­го са­та­ны. Во имя Ал­ла­ха, сост­ра­да­тельно­го и ми­ло­серд­но­го… О, гос­подь все­го тво­ре­ния! О, Ал­лах! Ист­ре­би не­ве­ру­ющих и мно­го­бож­ни­ков, тво­их вра­гов, вра­гов ве­ры! О, Ал­лах! Сде­лай их де­тей си­ро­та­ми, оск­вер­ни их жи­ли­ща, зас­тавь их но­ги спотк­нуться и об­ра­ти в до­бы­чу му­сульман их са­мих, их се­мей­ст­ва и дос­то­яние, их жен, де­тей и родст­вен­ни­ков по бра­ку, их братьев и дру­зей, их вла­де­ния, их пле­мя, бо­гатст­ва и зем­лю! О, гос­подь все­го тво­ре­ния!»

    Другая важ­ная тен­ден­ция ци­ви­ли­за­ции, а имен­но тен­ден­ция к ре­гу­ли­ро­ва­нию че­ло­ве­чес­ких от­но­ше­ний пу­тем оп­ре­де­лен­ных пра­вил, с не­за­па­мят­ных вре­мен ска­зы­ва­лась в ста­ра­нии втис­нуть об­ря­ды пок­ло­не­ния в оп­ре­де­лен­ные рам­ки. При этом в ре­ли­гии из на­сы­щен­но­го раст­во­ра, ес­ли мож­но так вы­ра­зиться, вык­рис­тал­ли­зо­вы­ва­лись оп­ре­де­лен­ные зас­ты­ва­ющие фор­мы ве­ро­ва­ний и об­ря­дов. В си­лу это­го мо­лит­вы, быв­шие пер­во­на­чально сво­бод­ны­ми, под­виж­ны­ми по­ры­ва­ми ду­ши, вро­де об­ра­ще­ния к жи­во­му гла­ве семьи или на­чальни­ку, зас­ты­ли в не­под­виж­ные тра­ди­ци­он­ные фор­му­лы, ко­то­рые долж­ны бы­ли пов­то­ряться сло­во в сло­во и ста­ли по сво­ему прак­ти­чес­ко­му зна­че­нию чем-то вро­де зак­ли­на­ний. Бо­гос­лу­же­ния, осо­бен­но в тех трех чет­вер­тях ми­ра, где древ­ний цер­ков­ный язык сде­лал­ся в од­но и то же вре­мя и не­по­нят­ным и свя­щен­ным, пе­ре­пол­не­ны при­ме­ра­ми это­го ис­то­ри­чес­ко­го про­цес­са… Дос­та­точ­но взгля­нуть на ту роль, ко­то­рую иг­ра­ют чет­ки, нап­ри­мер, у буд­дис­тов. Ес­ли древ­ним буд­дис­там нельзя при­пи­сать изоб­ре­те­ние их, то за ни­ми долж­но быть ос­тав­ле­но осо­бое раз­ви­тие упот­реб­ле­ния это­го ору­дия, иг­ра­юще­го у них роль счет­ной ма­ши­ны на­бож­нос­ти. Сос­тав­ля­ющие его 108 ша­ри­ков и до сих пор еще пе­ре­би­ра­ют­ся пальца­ми буд­дис­тов, отс­чи­ты­ва­ющих свя­щен­ные фор­му­лы, пов­то­ре­ние ко­то­рых за­ни­ма­ет столь важ­ное мес­то во вся­кой бла­го­чес­ти­вой жиз­ни. Чет­ки пе­реш­ли к му­сульма­нам и хрис­ти­анам не ра­нее как в сред­ние ве­ка и вош­ли в об­щее упот­реб­ле­ние с то­го вре­ме­ни. Мож­но ли счи­тать буд­дистс­кие фор­му­лы на­бож­нос­ти нас­то­ящей мо­лит­вой? Воз­ник­нув в брах­ма­низ­ме и впи­тав в се­бя ве­ро­ва­ния гру­бых пок­лон­ни­ков ду­хов, буд­дизм сох­ра­нил в сво­ей прак­ти­ке и мо­лит­ву и сам об­ряд ее про­из­не­се­ния. Но так как в стро­гой и ори­ги­нальной фи­ло­со­фии буд­дис­тов лич­ное бо­жест­во выс­ту­па­ет в ка­чест­ве ме­та­фи­зи­чес­кой идеи, то да­же бла­го­чес­ти­вые по­же­ла­ния ду­ши вряд ли мож­но наз­вать мо­лит­вой. В их мо­лит­ве, от­ме­ча­ет Кеп­пен, нет сло­ва «ты!». По­это­му смот­реть на чет­ки буд­дис­та как на ору­дие дей­ст­ви­тельной мо­лит­вы мож­но лишь с из­вест­ным ог­ра­ни­че­ни­ем.

    То же мож­но ска­зать и о дру­гом, еще бо­лее край­нем, про­яв­ле­нии ме­ха­ни­чес­кой ре­ли­гии - о мо­лит­вен­ной мельни­це ти­бетс­ких буд­дис­тов. Этот сна­ряд пер­во­на­чально был, впол­не воз­мож­но, сим­во­ли­чес­ким «чак­ра», или ко­ле­сом за­ко­на, но впос­ледст­вии прев­ра­тил­ся в ци­линдр, вра­ща­ющий­ся на оси, каж­дый обо­рот ко­то­ро­го со­от­ветст­ву­ет про­из­не­се­нию из­ре­че­ний, на­чер­тан­ных на бу­маж­ках, на­пол­ня­ющих его. Мо­лит­вен­ные мельни­цы су­щест­ву­ют раз­ной ве­ли­чи­ны, на­чи­ная от раз­ме­ра ма­ленькой де­ре­вян­ной ве­щи­цы, ко­то­рую дер­жат в ру­ке, до гро­мад­ных ба­ра­ба­нов, при­во­ди­мых в дви­же­ние вет­ром или во­дой, - ба­ра­ба­нов, ко­то­рые пов­то­ря­ют из­ре­че­ния мил­ли­оны раз.

    Буддистское предс­тав­ле­ние, буд­то пов­то­ре­ни­ем этих из­ре­че­ний при­об­ре­та­ет­ся «зас­лу­га», спо­соб­но до из­вест­ной сте­пе­ни на­вес­ти на очень важ­ную мысль в де­ле изу­че­ния ре­ли­гии и су­еве­рий, а имен­но, на мысль, что про­ис­хож­де­ние вол­шеб­ных зак­ли­на­ний и за­го­во­ров мож­но объяснить те­ори­ей раз­ви­тия мо­литв. В са­мом де­ле, зак­ли­на­тельные фор­му­лы во мно­гих слу­ча­ях - это нас­то­ящие мо­лит­вы. Они по­нят­ны только с этой точ­ки зре­ния. Там, где они име­ют чис­то сло­вес­ную фор­му и вли­я­ют на при­ро­ду и лю­дей не­ко­то­рым не­объясни­мым об­ра­зом, не бы­ли ли пер­во­на­чально они са­ми или ти­пы, ко­то­рые для них слу­жи­ли об­раз­цом, мо­лит­ва­ми, пе­ре­ро­див­ши­ми­ся ма­ло-по­ма­лу в мис­ти­чес­кие из­ре­че­ния?

    Молящийся не всег­да мо­жет ра­зум­но про­сить ис­тин­но по­лез­ное для се­бя. По­это­му для не­го вы­год­но об­ра­титься за со­дей­ст­ви­ем к выс­шей си­ле, ру­ко­во­ди­мой бо­лее вы­со­кой муд­ростью. Эта мысль ма­ло-по­ма­лу расп­рост­ра­ня­ет­ся и креп­нет в те­оло­гии бо­лее раз­ви­тых ре­ли­гий. Мо­лит­ва Сок­ра­та к бо­гам, что­бы они да­ли ис­тин­но хо­ро­шее, так как им луч­ше из­вест­но, что хо­ро­шо, отк­ры­ва­ет со­бой це­лый ряд мо­литв, имев­ших от­го­лос­ки и в хрис­ти­анст­ве пер­вых ве­ков. Но больше все­го мо­лит­ву ди­ка­ря от мо­лит­вы че­ло­ве­ка ци­ви­ли­зо­ван­но­го об­щест­ва от­ли­ча­ет нравст­вен­ный эле­мент, ко­то­рый, бу­ду­чи в низ­ших фор­мах ре­ли­гии лишь в за­ча­точ­ном сос­то­янии, ста­но­вит­ся са­мым важ­ным пунк­том выс­ших ре­ли­гий. В то же вре­мя у ди­ка­рей ед­ва ли мож­но най­ти впол­не ори­ги­нально­го про­ис­хож­де­ния мо­лит­ву, в ко­то­рой пря­мо исп­ра­ши­ва­лось бы нравст­вен­ное бла­го или про­ще­ние за нравст­вен­ный прос­ту­пок.

    У по­лу­ци­ви­ли­зо­ван­ных ац­те­ков в их раз­ра­бо­тан­ном ри­ту­але (ха­рак­тер­ные сто­ро­ны ко­то­ро­го, по край­ней ме­ре час­тич­но, сог­лас­но древ­ней­шим опи­са­ни­ям, дос­то­вер­но са­мо­быт­ны) мы встре­ча­ем лишь за­чат­ки нравст­вен­ной мо­лит­вы. Та­ко­ва, нап­ри­мер, мо­лит­ва по по­во­ду изб­ра­ния но­во­го пра­ви­те­ля: «Сде­лай, гос­подь, его сво­им вер­ным по­до­би­ем и не до­пус­ти его быть гор­дым и вы­со­ко­мер­ным на прес­то­ле и при дво­ре. Пош­ли, гос­подь, что­бы он уп­рав­лял спо­кой­но и за­бот­ли­во вве­рен­ным его по­пе­че­ни­ям на­ро­дом, и не до­пус­ти, гос­подь, что­бы он мог ос­корб­лять и му­чить сво­их под­дан­ных или при­чи­нять им без ос­но­ва­ния и не по спра­вед­ли­вос­ти ка­кие-ли­бо по­те­ри. И не до­пус­ти, гос­подь, что­бы он мог за­пят­нать или оск­вер­нить твой прес­тол и твой двор ка­кой-ли­бо несп­ра­вед­ли­востью или злом».

    В раз­ви­тых ре­ли­ги­ях, как близ­ких к нам по вре­ме­ни, так и от­да­лен­ных, нравст­вен­ная мо­лит­ва яв­ля­ет­ся то в за­ча­точ­ной или ос­лаб­лен­ной до нич­то­жест­ва фор­ме, то уг­не­тен­ной фор­ма­лиз­мом, то, на­ко­нец, пол­ной жиз­ни и внут­рен­ней си­лы. Древ­ний ари­ец мо­лил­ся так: «По не­дос­тат­ку си­лы, о сильный и свет­лый бог, я сог­ре­шил. По­ми­луй, все­мо­гу­щий, по­ми­луй!… Ес­ли мы, лю­ди, о Ва­ру­на, гре­шим про­тив не­бес­но­го по­ве­ли­те­ля, ес­ли мы на­ру­ша­ем за­кон хо­тя бы и не­на­ме­рен­но, по­ми­луй, все­мо­гу­щий, по­ми­луй!»

    Современный парс мо­лит­ся: «В гре­хах, ко­то­рые я со­де­лал про­тив по­ве­ли­те­ля Ор­муз­да, про­тив лю­дей, про­тив раз­лич­но­го ро­да лю­дей… в об­ма­не, вы­со­ко­ме­рии, пок­ло­не­нии идо­лам, лжи, рас­ка­ива­юсь я… Во всех раз­но­го ро­да гре­хах, ко­то­рые лю­ди сде­ла­ли из-за ме­ня или ко­то­рые я сде­лал из-за лю­дей, прос­ти ме­ня, я при­но­шу по­ка­яние». Встре­чая по­доб­ные ду­шев­ные изъявле­ния в ре­ли­ги­ях клас­си­чес­кой Гре­ции и Ри­ма, бы­ло бы, од­на­ко, ошиб­кой пред­по­ла­гать, что в них су­щест­во­ва­ла осо­бая пот­реб­ность в мо­лит­ве, ко­то­рая так яр­ко вы­ра­же­на в иуда­истс­ких, му­сульманс­ких и хрис­ти­анс­ких па­мят­ни­ках.

    Моралисты до­пус­ка­ют, что мо­лит­ва мо­жет быть ору­ди­ем зла, при­но­ся с со­бой ус­по­ко­ение и.на­деж­ду су­евер­но­му раз­бой­ни­ку, ук­реп­ляя серд­це во­ина на убий­ст­во неп­ри­яте­лей в несп­ра­вед­ли­вой вой­не и под­дер­жи­вая хан­жу-ти­ра­на в его прес­ле­до­ва­ни­ях сво­бо­ды жиз­ни и мыс­ли. Фи­ло­со­фы же нас­та­ива­ют на субъектив­ном дей­ст­вии мо­лит­вы, т. е. ду­ма­ют, что она вли­я­ет на внеш­ние со­бы­тия не пря­мо, а че­рез пос­редст­во ума и во­ли мо­ля­ще­го­ся, ко­то­рые под­чи­ня­ют­ся мо­лит­ве и ук­реп­ля­ют­ся ею. Та­ким об­ра­зом, один из этих до­во­дов го­во­рит в пользу мо­лит­вы, дру­гой - про­тив нее. Но ес­ли ис­то­ри­чес­ки по­дой­ти к рас­смот­ре­нию вли­яния, ока­зы­ва­емо­го мо­лит­вой на са­мо­го че­ло­ве­ка, то и мо­ра­лис­ты и фи­ло­со­фы долж­ны до­пус­тить, что она, бу­ду­чи в ре­ли­гии ди­ка­рей средст­вом для уси­ле­ния ду­шев­но­го дви­же­ния, под­дер­жа­ния храб­рос­ти и воз­буж­де­ния на­деж­ды, в бо­лее раз­ви­тых ве­ро­ва­ни­ях ста­ла зна­чи­тельной дви­га­тельной си­лой в де­ле нравст­вен­нос­ти. И си­лой не только ук­реп­ля­ющей, но и конт­ро­ли­ру­ющей чувст­ва и по­ры­вы нравст­вен­ной жиз­ни пос­редст­вом соз­на­ния сверхъестест­вен­но­го вме­ша­тельства и по­мо­щи.

    Жертвоприношение по­яв­ля­ет­ся, по-ви­ди­мо­му, в столь же ран­ний пе­ри­од культу­ры и бе­рет на­ча­ло в той же ани­мис­ти­чес­кой сис­те­ме, как и мо­лит­ва, с ко­то­рой оно ос­та­ет­ся в са­мой тес­ной свя­зи в те­че­ние столь дол­го­го пе­ри­ода ис­то­рии. По­доб­но то­му как мо­лит­ва есть та­кое об­ра­ще­ние к бо­жест­ву, как буд­то оно че­ло­век, так и жерт­воп­ри­но­ше­ние есть при­но­ше­ние да­ров бо­жест­ву как че­ло­ве­ку. Жи­тей­ские ти­пы той и дру­гой фор­мы (т. е. мо­лит­вы и жерт­воп­ри­но­ше­ния) мож­но наб­лю­дать не­из­мен­ны­ми в об­щест­вен­ной жиз­ни и до нас­то­яще­го вре­ме­ни. Про­си­тель, скло­ня­ющий­ся пе­ред на­чальни­ком и кла­ду­щий к его но­гам с уни­жен­ной просьбой по­да­рок, предс­тав­ля­ет ант­ро­по­морф­ный об­раз­чик жерт­вы и мо­лит­вы в од­но и то же вре­мя. Од­на­ко жерт­воп­ри­но­ше­ние, в древ­нос­ти столь же по­нят­ное, сколь по­нят­на мо­лит­ва, в дальней­шем из­ме­ня­лось - как по сво­ей об­ря­до­вой сто­ро­не, так и по от­но­ше­нию к ле­жа­щим в его ос­но­ве мо­ти­вам.

    Богословы раз­ви­тых ре­ли­гий об­ра­ща­ли вни­ма­ние иск­лю­чи­тельно на од­ну лишь об­ря­до­вую сто­ро­ну жерт­воп­ри­но­ше­ния, с ко­то­рой они стал­ки­ва­лись, и по­то­му за­тем­ни­ли мис­ти­кой та­кие це­ре­мо­нии, ко­то­рые дос­туп­ны весьма прос­то­му, ра­ци­онально­му объясне­нию, ес­ли прос­ле­дить их эт­ног­ра­фи­чес­ки, на­чи­ная от ран­них форм. Мно­гие под­роб­нос­ти жерт­вен­ных об­ря­дов бы­ли уже рас­смот­ре­ны вы­ше как ма­те­ри­ал для вы­яс­не­ния ха­рак­те­ра тех бо­жеств, с ко­то­ры­ми они свя­за­ны. Кро­ме то­го, зна­чи­тельная часть уче­ния о жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях бы­ла уже из­ло­же­на при опи­са­нии при­но­ше­ний да­ров ду­хам умер­ших. В са­мом де­ле, у при­ми­тив­ных лю­дей отв­ле­чен­ное разг­ра­ни­че­ние меж­ду ду­шой и бо­жест­вом ис­че­за­ет, так как у них час­то бо­жест­вен­ные че­ло­ве­чес­кие ду­ши бы­ва­ют те­ми са­мы­ми бо­жест­ва­ми, ко­то­рые при­ни­ма­ют жерт­вы.

    Приступая те­перь к пе­ре­чис­ле­нию ка­те­го­рий жерт­воп­ри­но­ше­ний в про­цес­се из­ме­не­ния это­го об­ря­да на про­тя­же­нии ис­то­рии ре­ли­гий все­го ми­ра, я счи­таю на­ибо­лее удоб­ным сгруп­пи­ро­вать от­но­ся­щи­еся сю­да фак­ты со­об­раз­но спо­со­бам, ко­то­ры­ми дар при­но­сит­ся ве­ру­ющи­ми и при­ни­ма­ет­ся бо­жест­вом. В то же са­мое вре­мя при­ме­ры долж­ны быть по­доб­ра­ны та­ким об­ра­зом, что­бы вы­явить глав­ней­шие нап­рав­ле­ния тех прев­ра­ще­ний, ко­то­рые пре­тер­пе­вал об­ряд. Гру­бое воз­зре­ние, что бо­жест­во при­ни­ма­ет и це­нит жерт­ву ра­ди нее са­мой, пред­по­ла­га­ет, с од­ной сто­ро­ны, мысль об ува­же­нии, вы­ра­жа­ющем­ся в фор­ме при­но­ше­ния, а с дру­гой сто­ро­ны, от­ри­ца­тельное воз­зре­ние, что зас­лу­га при­но­ся­ще­го зак­лю­ча­ет­ся в ли­ше­нии се­бя че­го-ни­будь цен­но­го. В этих иде­ях мож­но, в об­щем, раз­ли­чить три те­ории: те­орию да­ра, те­орию чест­во­ва­ния и те­орию ли­ше­ния, или от­ре­че­ния. Во всех трех слу­ча­ях мож­но най­ти обыч­ные об­ря­до­вые прев­ра­ще­ния от со­вер­шен­но ре­ально­го ак­та до фор­мальной це­ре­мо­нии. При­но­ше­ние, вна­ча­ле дей­ст­ви­тельно цен­ное, за­ме­ня­ет­ся ма­ло-по­ма­лу меньши­ми да­ра­ми или бо­лее де­ше­вы­ми пред­ме­та­ми и на­ко­нец до­хо­дит до сте­пе­ни ни­че­го не сто­ящих зна­ков, или сим­во­лов.

    Теория да­ра, ес­тест­вен­но, за­ни­ма­ет пер­вое мес­то. Этот чис­то детс­кий спо­соб при­но­ше­ния без вся­кой оп­ре­де­лен­ной мыс­ли о том, как при­мет да­ры и что сде­ла­ет с ни­ми при­ни­ма­ющий, предс­тав­ля­ет со­бой пер­во­быт­ную и са­мую за­ча­точ­ную фор­му жерт­воп­ри­но­ше­ния. Кро­ме то­го, сле­дя за ис­то­ри­ей это­го об­ря­да от од­но­го уров­ня культу­ры до дру­го­го, мы дол­го еще на­хо­дим ту же не­яс­ность смыс­ла об­ря­да. Очень час­то бы­ва­ет край­не труд­но до­биться от ди­ка­рей и вар­ва­ров вы­яс­не­ния, что де­ла­ет­ся, по их мне­нию, с пи­щей и цен­нос­тя­ми, ко­то­рые они при­но­сят бо­гам. Это мо­жет объясняться до из­вест­ной сте­пе­ни тем, что древ­ние при­но­си­те­ли жертв не только зна­ли об этом пред­ме­те так же ма­ло, как сов­ре­мен­ные эт­но­ло­ги, но и не за­бо­ти­лись знать. Од­на­ко те под­роб­нос­ти, ко­то­ры­ми ди­ка­ри на­чи­на­ют, а бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ные на­ро­ды про­дол­жа­ют обс­тав­лять це­ре­мо­нии жерт­воп­ри­но­ше­ний, да­ют ключ к ура­зу­ме­нию смыс­ла пос­лед­них, а имен­но к разъясне­нию воп­ро­са, ка­ким пред­по­ла­га­ет­ся пе­ре­ход жерт­вы во вла­де­ние бо­жест­ва.

    Если на­чать с при­ме­ров, ког­да эта пе­ре­да­ча со­вер­ша­ет­ся фи­зи­чес­ки, то в тех слу­ча­ях, в ко­то­рых бо­жест­вом яв­ля­ют­ся оли­цет­во­рен­ные во­да, зем­ля, огонь, воз­дух или же дух-фе­тиш, ожив­ля­ющий или де­ла­ющий сво­им жи­ли­щем по­доб­ную сти­хию, са­мо бо­жест­во мо­жет при­ни­мать, а иног­да и в дей­ст­ви­тельнос­ти пот­реб­лять при­но­ше­ния, от­да­ва­емые этой ма­те­ри­альной сре­де. Ка­ким об­ра­зом по­доб­ные предс­тав­ле­ния мо­гут об­ле­каться в ту или иную фор­му, лег­ко мож­но ви­деть из стран­ной и вмес­те с тем ра­ци­ональной мыс­ли древ­них пе­ру­ан­цев, что солн­це пьет при­но­си­мые ему воз­ли­яния, или из воз­зре­ния сов­ре­мен­ных оби­та­те­лей Ма­да­гас­ка­ра, что Ан­гат­ра вы­пи­ва­ет арак, ко­то­рый ста­вит­ся ему в чаш­ке из листьев. Раз­ве они не ви­дят, в са­мом де­ле, что жид­кость убы­ва­ет день ото дня? При­ме­ром жерт­воп­ри­но­ше­ния во­де мо­жет слу­жить обы­чай се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев бро­сать в во­ду со­ба­ку со свя­зан­ны­ми но­га­ми с целью уми­лос­тив­ле­ния разг­не­ван­но­го бу­ре­нос­но­го бо­жест­ва, ког­да их зас­ти­га­ет бу­ря на озе­рах.

    Следующий слу­чай, от­ме­чен­ный в Гви­нее, хо­ро­шо раск­ры­ва­ет смысл по­доб­ных при­но­ше­ний. Раз в 1693 г. мо­ре бы­ло как-то не­обы­чай­но бур­но. Ста­рей­ши­ны отп­ра­ви­лись с се­то­ва­ни­ями к ко­ро­лю, и пос­лед­ний ус­по­ко­ил их уве­ре­ни­ем, что он завт­ра же ус­ми­рит мо­ре. Сог­лас­но обе­ща­нию, ко­роль пос­лал к мо­рю сво­его кол­ду­на с кув­ши­ном пальмо­во­го мас­ла, меш­ком ри­са и хле­ба, с кув­ши­ном бра­ги, бу­тыл­кой вод­ки, кус­ком раск­ра­шен­ной бу­маж­ной ма­те­рии и мно­ги­ми дру­ги­ми ве­ща­ми для при­не­се­ния их в дар мо­рю. Кол­дун, при­дя к мо­рю, об­ра­тил­ся к не­му с речью, в ко­то­рой уве­рял его, что ко­роль - друг ему и лю­бит бе­лых лю­дей, что пос­лед­ние - доб­рые лю­ди и при­еха­ли тор­го­вать ве­ща­ми, ко­то­рые нуж­ны ко­ро­лю, и что ко­роль про­сит мо­ре пе­рес­тать сер­диться и не ме­шать бе­лым выг­ру­зить свои то­ва­ры. За­тем он ска­зал мо­рю, что ес­ли ему нуж­но пальмо­вое мас­ло, то ко­роль прис­лал ему его, и с эти­ми сло­ва­ми кол­дун бро­сил в мо­ре кув­шин с мас­лом. С та­ки­ми же объясне­ни­ями бы­ли бро­ше­ны рис, хлеб, вод­ка, бу­маж­ная ма­те­рия и т. д.

    Североамериканские ин­дей­цы при­но­сят жерт­вы зем­ле, за­ры­вая их в нее. Оп­ре­де­лен­ность предс­тав­ле­ний, с ко­то­ры­ми свя­за­ны по­доб­ные жерт­воп­ри­но­ше­ния, хо­ро­шо вид­на в од­ной ле­ген­де сиу. Дух зем­ли, по-ви­ди­мо­му, тре­бу­ет жертв от та­ких лю­дей, ко­то­рые со­вер­ша­ют не­обы­чай­ные под­ви­ги. По­это­му зем­ля раз­вер­за­ет­ся пе­ред ска­зоч­ным ге­ро­ем. Во вре­мя по­доб­но­го зем­лет­ря­се­ния он бро­са­ет ку­ро­пат­ку в про­пасть и за­тем пе­реп­ры­ги­ва­ет че­рез нее. Од­ним из на­ибо­лее из­вест­ных при­ме­ров при­но­ше­ния зем­ле яв­ля­ет­ся отв­ра­ти­тельное че­ло­ве­чес­кое жерт­воп­ри­но­ше­ние бо­ги­не зем­ли у орис­ских кон­дов, при­чем от жерт­вы от­ры­ва­ют­ся кус­ки мя­са. По­ло­ви­ну их жрец за­ры­ва­ет, не ог­ля­ды­ва­ясь, по­за­ди се­бя в яму, а ос­тальное раз­би­ра­ет­ся по кус­кам гла­ва­ми се­мей­ств, ко­то­рые хо­ро­нят их та­ким же об­ра­зом на сво­их по­лях. При­мер жерт­воп­ри­но­ше­ния ог­ню предс­тав­ля­ют яку­ты, ко­то­рые не только при­но­сят ему пер­вую лож­ку сво­ей пи­щи, но и от­да­ют ос­тат­ки ежед­нев­ной еды, так как они не мо­ют сво­ей гли­ня­ной по­су­ды во­дой, а очи­ща­ют ее ог­нем.

    В Но­вой Зе­лан­дии су­щест­ву­ет об­ряд, на­зы­ва­емый уан­гай­гау, т. е. «корм­ле­ние вет­ра». Он соп­ро­вож­да­ет­ся сле­ду­ющим об­ра­ще­ни­ем:

    

    

    Рядом с этим мо­жет быть пос­тав­ле­но стран­ное опи­са­ние то­го, как нег­ры фан­ти при­но­сят в жерт­ву мест­но­му фе­ти­шу лю­дей и скот. Они убеж­де­ны, что вихрь уно­сит свои жерт­вы.из тес­но­го круж­ка жре­цов и жриц, хо­тя вихрь этот и не ощу­ща­ет­ся при­сутст­ву­ющи­ми. Эти при­ме­ры, взя­тые из бы­та ма­ло­ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов, бро­са­ют свет на лю­бо­пыт­ные воп­ро­сы, ка­са­ющи­еся смыс­ла жерт­воп­ри­но­ше­ний в ре­ли­ги­ях клас­си­чес­ко­го ми­ра: по­че­му, нап­ри­мер, Ксеркс бро­сил в Гел­лес­понт зо­ло­той ку­бок и меч, пос­ле то­го как он ско­вал и вы­сек мо­ре? За­чем Ган­ни­бал бро­сал в мо­ре жи­вот­ных как жерт­ву По­сей­до­ну? Ка­кой ре­ли­ги­оз­ный смысл ле­жал в ос­но­ве римс­кой пат­ри­оти­чес­кой ле­ген­ды о прыж­ке.Мар­ка Кур­ция[188]?

    Священные жи­вот­ные в их мно­го­об­раз­ных воп­ло­ще­ни­ях, предс­та­ви­те­ли, аген­ты или сим­во­лы бо­жест­вен­ных су­ществ, ес­тест­вен­но, по­лу­ча­ют при­но­ше­ния пи­щи и питья, а иног­да и дру­гие да­ры. При­ме­ра­ми мо­гут слу­жить «сол­неч­ные пти­цы», для ко­то­рых фло­ридс­кие апа­ла­чи выс­тав­ля­ют тол­че­ный ма­ис и се­ме­на, или бо­жест­ва По­ли­не­зии, воп­ло­ща­ющи­еся в птиц и по­жи­ра­ющие жерт­вен­ную пи­щу и ос­тат­ки че­ло­ве­чес­ких жерт­воп­ри­но­ше­ний, ко­то­рые выс­тав­ля­ют­ся для них на по­мос­тах, от­корм­лен­ные свя­щен­ные змеи За­пад­ной Аф­ри­ки, мест­ные жи­вот­ные-фе­ти­ши, вро­де ал­ли­га­то­ра в бух­те Дикс, ко­то­рый идет на свист че­ло­ве­ка и сле­ду­ет за ним до по­лу­ми­ли, ес­ли че­ло­век не­сет в ру­ках бе­лую ку­ри­цу, аку­ла в Бон­ни, ко­то­рая прип­лы­ва­ет каж­дый день к бе­ре­гу пос­мот­реть, не при­го­тов­ле­на ли ей на обед че­ло­ве­чес­кая жерт­ва, ко­ро­вы в сов­ре­мен­ной Ин­дии, ко­то­рых поч­ти­тельно кор­мят све­жей тра­вой, при­но­ше­ния бо­ги­не зем­ли, выс­тав­ля­емые на кам­нях для ша­ка­лов, и зна­ме­ни­тые ал­ли­га­то­ры, ко­то­рые со­дер­жат­ся в пру­дах или хра­мах.

    С этой точ­ки зре­ния в круг свя­щен­ных жи­вот­ных, оче­вид­но, вклю­ча­ет­ся и че­ло­век. Так, в Мек­си­ке пок­ло­ня­лись плен­ни­ку-юно­ше как жи­во­му предс­та­ви­те­лю Тес­кат­ли­по­ки, и в честь его в те­че­ние ме­ся­ца уст­ра­ива­лись празд­нест­ва, пос­ле че­го он при­но­сил­ся в жерт­ву на празд­ни­ке оли­цет­во­ря­емо­го им бо­жест­ва. Еще яс­нее вы­ра­зи­лось это по от­но­ше­нию к Кор­те­су. Мон­те­су­ма пред­по­ло­жил в нем воп­ло­щен­но­го Ке­цалько­ат­ля, возв­ра­тив­ше­го­ся на зем­лю, а так как он дол­жен был жаж­дать кро­ви, к не­му пос­ла­ны бы­ли че­ло­ве­чес­кие жерт­вы, ко­то­рые долж­ны бы­ли быть за­ко­ло­ты пе­ред его гла­за­ми. В сов­ре­мен­ной Ин­дии жен­щи­на, предс­тав­ля­ющая Ра­ду, ест и пьет жерт­вен­ные яст­ва и питье в бес­стыд­ных ор­ги­ях шак­тиз­ма[189].

    Львиная до­ля жерт­вен­ных при­но­ше­ний или да­же без­раз­дельное пра­во пользо­ваться ими при­над­ле­жит по большей час­ти жре­цу как слу­жи­те­лю бо­жест­ва. Так, фид­жий­ский жрец при­би­ра­ет к ру­кам че­ре­пах и слад­кие ку­шанья, при­но­си­мые его бо­гу, за­пад­но­аф­ри­канс­кий жрец по­еда­ет сам как ли­цо, на­ибо­лее близ­кое к ду­ху, жерт­вен­ные яст­ва, при­но­си­мые мест­ным ду­хам гор, рек и рощ, брах­ман бе­рет се­бе при­но­ше­ния, наз­на­ча­емые бо­жест­вен­ным пред­кам, так как у при­но­си­те­ля нет свя­щен­но­го ог­ня для пог­ло­ще­ния жерт­вы и так как «для вся­ко­го, кто зна­ет Ве­ды, нет раз­ни­цы меж­ду ог­нем и брах­ма­ном». Из­лиш­не бы­ло бы при­во­дить дальней­шие при­ме­ры это­го столь расп­рост­ра­нен­но­го во всех ре­ли­ги­ях све­та обы­чая, в си­лу ко­то­ро­го жре­цы как спе­ци­альные слу­ги и аген­ты бо­жест­ва всег­да име­ют до­лю в жерт­вен­ных яст­вах. От­сю­да, од­на­ко, ни­как не сле­ду­ет, что жрец пот­реб­ля­ет жерт­ву неп­ре­мен­но в ка­чест­ве предс­та­ви­те­ля бо­жест­ва. Там, где на этот счет нет яс­ных ука­за­ний, опи­сан­ный факт име­ет зна­че­ние лишь внеш­не­го це­ре­мо­ни­ально­го обы­чая. По­это­му нуж­но быть ос­то­рож­ным при объясне­нии ре­ли­ги­оз­ных об­ря­дов, ко­то­рые в раз­ных мест­нос­тях мо­гут иметь со­вер­шен­но раз­лич­ный смысл.

    Кормление идо­лов, вро­де обы­чая ос­тя­ков вы­ли­вать ежед­нев­но суп в чаш­ку, при­де­лан­ную ко рту идо­ла, или обы­чая ац­те­ков вы­ли­вать кровь и класть серд­це при­не­сен­но­го в жерт­ву че­ло­ве­ка в рот их чу­до­вищ­но­го идо­ла, име­ет, по-ви­ди­мо­му, лишь чис­то фор­мальное зна­че­ние. Но во вся­ком слу­чае, как сле­ду­ет из этих и дру­гих дан­ных, пред­по­ла­га­лось, что бо­жест­во так или ина­че по­еда­ет жерт­вен­ные яст­ва. По­доб­ный вы­вод, ко­неч­но, очень ма­ло вя­жет­ся со свой­ст­вен­ным да­же пер­во­быт­ным лю­дям воз­зре­ни­ем на бо­жест­во как на су­щест­во бес­те­лес­ное и ду­хов­ное. Тем не ме­нее предс­тав­ле­ние, буд­то оно мо­жет пот­реб­лять ма­те­ри­альную пи­щу, все-та­ки встре­ча­ет­ся. В древ­ние вре­ме­на мы уз­на­ем это из ле­ген­ды о Ви­ле и Дра­ко­не, где сле­ды ног в зо­ле, ко­то­рой был по­сы­пан пол, вы­да­ют плу­та-жре­ца, при­хо­див­ше­го че­рез по­тай­ную дверь по­едать яст­ва, ко­то­рые ста­ви­лись пе­ред изоб­ра­же­ни­ем Ви­ла. В но­вей­шее вре­мя при­мер то­го же са­мо­го предс­тав­ля­ют ла­бодс­кие нег­ры, ко­то­рые слы­шат, как их бог Джи­ма­у­онг гло­та­ет бу­тыл­ку за бу­тыл­кой вод­ку, при­но­си­мую к две­рям его хра­ма с со­ло­мен­ной кры­шей. Точ­но так же ос­тя­ки, по сло­вам Пал­ла­са, ос­тав­ля­ли для сво­его бо­га ро­жок с ню­ха­тельным та­ба­ком и пу­чок иво­вых мо­чал для за­ты­ка­ния но­са по ту­зем­ной мо­де и край­не удив­ля­лись, ког­да ка­кой-ни­будь не­ве­ру­ющий рус­ский уно­сил ночью то и дру­гое, пре­дос­тав­ляя прос­то­душ­но­му на­ро­ду во­об­ра­жать, что бо­жест­во, вы­ню­хав та­бак, ве­ро­ят­но, отп­ра­ви­лось на охо­ту. Но все эти слу­чаи ос­но­ва­ны на об­ма­не, тог­да как ко­рень тех не­ле­пос­тей, в ко­то­рые глу­бо­ко ве­рят при­ми­тив­ные пле­ме­на, ле­жит ско­рее в со­вер­шен­но иск­рен­нем заб­луж­де­нии. В са­мом де­ле, их воз­зре­ния на спо­соб восп­ри­ятия жерт­воп­ри­но­ше­ний бо­жест­вом опи­ра­ют­ся ни­как не на об­ман, а на фак­ты, и с этой точ­ки зре­ния на них сле­ду­ет смот­реть как на стро­го ра­ци­ональные и при этом со­вер­шен­но доб­ро­со­вест­ные ани­мис­ти­чес­кие вы­во­ды. На­ибо­лее об­щее и яс­ное из этих воз­зре­ний зак­лю­ча­ет­ся в сле­ду­ющем.

    Если приз­на­ет­ся, что бо­жест­во дей­ст­ви­тельно при­ни­ма­ет при­но­си­мые ему яст­ва или дру­гие пред­ме­ты, то это нуж­но по­ни­мать так: оно пот­реб­ля­ет дух или ду­шу при­но­ше­ний. Ве­щест­вен­ная же сто­ро­на при­но­си­мо­го в жерт­ву пред­ме­та мо­жет уме­реть, быть унич­то­жен­ной, изъятой, раз­ру­шен­ной или да­же ос­таться нет­ро­ну­той. Из этой груп­пы взгля­дов са­мым на­ив­но-ре­алис­ти­чес­ким яв­ля­ет­ся тот, ко­то­рый сле­ду­ет пер­во­быт­но­му всес­вет­но­му воз­зре­нию, буд­то жизнь есть кровь. Со­об­раз­но с этим бо­жест­ву при­но­сит­ся в жерт­ву кровь, и да­же бес­те­лес­ные ду­хи счи­та­ют­ся спо­соб­ны­ми пот­реб­лять ее. Так, Одис­сей, всту­пив в Аид, вы­ли­ва­ет для те­ней в про­пасть кровь при­не­сен­но­го в жерт­ву ба­ра­на и чер­ной ов­цы, и блед­ные те­ни, вы­пив ее, ста­ли го­во­рить. Мин­ти­ра на по­лу­ост­ро­ве Ма­лак­ка от­го­ня­ют злых ду­хов от ро­же­ниц тем, что по­ме­ща­ют пос­лед­них близ ог­ня, и это де­ла­ет­ся на том ос­но­ва­нии, что де­мо­ны, по их мне­нию, всег­да пьют че­ло­ве­чес­кую кровь, ес­ли только мо­гут най­ти ее.

    В Вир­ги­нии ин­дей­цы при­но­си­ли де­тей в жерт­ву (алле­го­ри­чес­ки или на са­мом де­ле) и ду­ма­ли, что «оки», или дух, вы­са­сы­ва­ет из их ле­вой гру­ди кровь. Кай­яны Бор­нео име­ли обык­но­ве­ние при­но­сить че­ло­ве­чес­кие жерт­вы, ког­да ка­кой-ни­будь очень важ­ный на­чальник пе­ре­се­лял­ся в но­во­отст­ро­ен­ный дом. Уже в но­вей­шее вре­мя, око­ло 1847 г., для этой це­ли бы­ла куп­ле­на ма­лай­ская де­вуш­ка-не­вольни­ца, и ее умерт­ви­ли вы­пус­ка­ни­ем кро­ви. Этой пос­лед­ней, как единст­вен­но дей­ст­вен­ным средст­вом, бы­ли ок­роп­ле­ны стол­бы и ос­но­ва­ние до­ма, а труп бро­шен в ре­ку. Так же пос­ту­па­ют и ту­зем­цы Ин­дии, в Се­вер­ной Бен­га­лии и Де­ка­не, где бо­жест­ву наз­на­ча­ет­ся только кровь жерт­вы, а мя­со пре­дос­тав­ля­ет­ся жерт­во­ва­те­лю. За­пад­но­аф­ри­канс­кие нег­ры бе­нин при­но­сят сво­ему идо­лу в жерт­ву пе­ту­ха, но от­да­ют ему только кровь, а мя­со, до ко­то­ро­го они большие охот­ни­ки, при­бе­ре­га­ют для се­бя. Ког­да у йо­ру­ба при­но­сит­ся в жерт­ву жи­вот­ное за больно­го че­ло­ве­ка, то кровью жерт­вы ок­роп­ля­ют сте­ны и ма­жут лоб больно­го, ду­мая этим пе­ре­дать ему жизнь жерт­вы. Иуда­истс­кий за­кон о жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях яс­но раз­ли­ча­ет при­но­ше­ние кро­ви как жиз­ни и при­но­ше­ние ее как пи­щи. Так как са­ми из­ра­ильтя­не не мог­ли есть мя­са с кровью, предс­тав­ляв­шею жизнь, но долж­ны бы­ли вы­ли­вать ее, как во­ду, на зем­лю, то этот обы­чай пе­ре­шел и на жерт­воп­ри­но­ше­ния. Кровью кро­пи­лось свя­ти­ли­ще, ею по­ли­ва­лись уг­лы ал­та­ря и са­мый ал­тарь, но она не предс­тав­ля­ла жерт­вен­но­го питья: «Я не воз­лию кро­ва­вых воз­ли­яний их «(Пс. 15:4;Лев. 1:5; Втор. 12:23).

    Так как дух в ран­нем ани­миз­ме рас­смат­ри­вал­ся как неч­то по сво­ей эфир­ной при­ро­де по­доб­ное ды­му или па­ру, то мысль, что при­но­ше­ния, при­ве­ден­ные в та­кое же сос­то­яние, мо­гут пот­реб­ляться ду­хов­ны­ми су­щест­ва­ми, яв­ля­ет­ся, оче­вид­но, впол­не ра­зум­ной. Эта идея яс­но прос­ле­жи­ва­ет­ся в об­ря­дах ку­ре­ния и вос­ку­ре­ния, в осо­бен­нос­ти у ту­зем­ных пле­мен Аме­ри­ки. При­выч­ка ку­рить та­бак не име­ет у нас ни­ка­кой свя­зи с ре­ли­ги­оз­ны­ми об­ря­да­ми, но на ро­ди­не это­го обы­чая, где он расп­рост­ра­нен до та­кой сте­пе­ни сильно, что мо­жет слу­жить ед­ва ли не луч­шим до­во­дом в пользу культур­ной свя­зи меж­ду се­вер­ным и юж­ным ма­те­ри­ка­ми, ку­ре­ние та­ба­ка за­ни­ма­ет важ­ное мес­то в ре­ли­ги­оз­ных об­ря­дах. Оса­ги на­чи­на­ют вся­кое предп­ри­ятие труб­кой та­ба­ку, соп­ро­вож­да­емой сле­ду­ющей мо­лит­вой: «Ве­ли­кий дух, сой­ди и по­ку­ри со мной, как друг! Огонь и Зем­ля, по­ку­ри­те со мной и по­мо­ги­те мне по­бе­дить вра­гов!» Во вре­ме­на Ген­не­пе­на сиу, со­би­ра­ясь ку­рить труб­ку, об­ра­ща­ли гла­за к солн­цу, и ког­да ка­лю­мет бы­ла заж­же­на, они про­тя­ги­ва­ли его к не­му со сло­ва­ми: «По­ку­ри, Солн­це!» У нат­че­зов пред­во­ди­тель, за­ку­рив при вос­хо­де солн­ца труб­ку, пус­кал дым сна­ча­ла на вос­ток, по­том в дру­гих трех нап­рав­ле­ни­ях. Од­на­ко в та­ких слу­ча­ях клу­бы та­бач­но­го ды­ма счи­та­лись не только при­но­ше­ни­ем бо­жест­ву пи­щи или питья. Ин­дей­ский ка­лю­мет («Труб­ка ми­ра») есть осо­бый дар солн­ца или ве­ли­ко­го ду­ха, а та­бак - свя­щен­ная тра­ва, и по­то­му ку­ре­ние - угод­ная бо­гам жерт­ва, воз­но­ся­ща­яся по воз­ду­ху к их мес­топ­ре­бы­ва­нию. У ка­ра­ибов кол­дун, вы­зы­вая де­мо­нов, пус­ка­ет в воз­дух та­бач­ный дым, как при­ят­ный аро­мат, прив­ле­ка­ющий ду­ха. У бра­зильских пле­мен кол­ду­ны оку­ри­ва­ют ок­ру­жа­ющих и больно­го с целью его из­ле­че­ния.

    Насколько тож­дест­вен­ны по сво­ей при­ро­де ку­ре­ние и ог­нен­ные жерт­вы, яс­но по­ка­зы­ва­ют жерт­воп­ри­но­ше­ния зу­лу­сов, сжи­га­ющих аро­ма­ти­чес­кие ве­щест­ва вмес­те с жи­ром уби­то­го жи­вот­но­го, что­бы сде­лать жерт­ву вкус­ной для ду­хов. Что же ка­са­ет­ся об­ря­до­вых ку­ре­ний, с ко­то­ры­ми мы зна­ко­мы по собст­вен­ной прак­ти­ке, то их упот­реб­ле­ние дав­но име­ло мес­то в мек­си­канс­ких хра­мах, где та­кие ку­ре­ния про­из­во­ди­лись ежед­нев­но. К чис­лу час­то встре­ча­ющих­ся древ­нос­тей в Мек­си­ке при­над­ле­жат гли­ня­ные горш­ки для ку­ре­ний, в ко­то­рых сжи­га­лись «ко­пал­ли» (отсю­да сло­во «ко­пал», ко­па­ло­вая медь) и гор­ное мас­ло. Хо­тя ку­ре­ние ед­ва ли бы­ло в обы­чае в древ­ней ре­ли­гии Ки­тая, од­на­ко в сов­ре­мен­ных ки­тай­ских до­мах и хра­мах воз­жи­га­ют аро­ма­ти­чес­кие па­лоч­ки и ку­рильни­цы как жерт­воп­ри­но­ше­ние всем бо­жест­вен­ным су­щест­вам, на­чи­ная от те­ней пред­ков до ве­ли­ких бо­гов, не­ба и зем­ли. В ис­то­рии об­ря­да вос­ку­ре­ний в Гре­ции и Ри­ме рез­ко про­яв­ля­ет­ся конт­раст меж­ду древ­ней прос­то­той и но­вей­шей рос­кошью- меж­ду пер­во­на­чальным сжи­га­ни­ем трав или кус­ков ду­шис­то­го де­ре­ва и позд­ней­шим вос­ку­ре­ни­ем вос­точ­ных аро­ма­тов, мир­ры, кас­сии и пр.

    На бес­чис­лен­ных изоб­ра­же­ни­ях жерт­вен­ных це­ре­мо­ний в хра­мах Древ­не­го Егип­та по­ка­за­но сжи­га­ние ку­ри­тельных ша­ри­ков в ку­рильни­цах пе­ред изоб­ра­же­ни­ями бо­гов. Плу­тарх го­во­рит, что в Егип­те при­но­си­лись солн­цу ку­ри­тельные жерт­вы три ра­за в день: при вос­хо­де его сжи­га­лась смо­ла, в пол­день-мир­ра, а на за­ка­те - ку­фи. У се­ми­ти­чес­ких пле­мен этот обы­чай был так­же в большом хо­ду. По сло­вам Ге­ро­до­та, в Ва­ви­ло­не во вре­мя еже­год­но­го празд­ни­ка Ва­ала хал­деи в хра­ме на большом ал­та­ре пе­ред зо­ло­тым изоб­ра­же­ни­ем бо­га сжи­га­ли аро­ма­ти­чес­ких ве­ществ на ты­ся­чу та­лан­тов. В древ­не­из­ра­ильских па­мят­ни­ках до нас дош­ли ре­цеп­ты сос­тав­ле­ния ку­ре­ний, на­по­до­бие ап­те­карс­ких. Жре­цы, каж­дый с ку­рильни­цей, под­хо­ди­ли к ал­та­рю, об­ло­жен­но­му зо­ло­том и, стоя пе­ред за­ве­сой ков­че­га, ден­но и нощ­но неп­ре­рыв­но вос­ку­ря­ли фи­ми­ам пе­ред ли­цом бо­га.

    Огненная жерт­ва весьма обык­но­вен­на в ре­ли­гии се­ве­ро­аме­ри­канс­ких пле­мен. Так, у ал­гон­ки­нов су­щест­во­вал обы­чай на празд­нест­ве бро­сать пер­вый ку­сок пи­щи в огонь. Бро­сая в огонь жир ду­хам, они про­си­ли их «по­мочь им отыс­ки­вать пи­щу». Кэт­лин опи­сал и да­же изоб­ра­зил, как ман­да­ны пля­шут вок­руг ог­ня, пос­ле то­го как в не­го бро­шен пер­вый гор­шок зер­но­во­го хле­ба - при­но­ше­ние ве­ли­ко­му ду­ху пе­ред на­ча­лом празд­ни­ка. О пе­ру­ан­цах рас­ска­зы­ва­ют, что в большой празд­ник солн­ца они сжи­га­ли в ка­чест­ве жерт­воп­ри­но­ше­ния ос­вя­щен­ную чер­ную ла­му и внут­рен­нос­ти ты­сяч дру­гих жерт­вен­ных жи­вот­ных, мя­со ко­то­рых шло для пир­шест­ва. Та же мысль ле­жит в ос­но­ве жерт­воп­ри­но­ше­ний си­бирс­ких тун­гу­сов и бу­рят, во вре­мя ко­то­рых бро­са­ют­ся в огонь кус­ки мя­са, пе­че­ни и жи­ра. Ки­тай­ские жерт­вы солн­цу, лу­не, звез­дам и соз­вез­ди­ям вы­ра­жа­ют ту же цель в еще бо­лее оп­ре­де­лен­ном ви­де: сжи­га­ют­ся не только жи­вот­ные, но да­же шелк и дра­го­цен­ные кам­ни, что­бы их пар мог воз­но­ситься к бо­жест­вен­ным ду­хам.

    Не ме­нее ха­рак­тер­ны, хо­тя и в дру­гом смыс­ле, при­но­ше­ния си­ам­цев до­маш­ним бо­жест­вам, сос­то­ящие в вос­ку­ре­ни­ях и ки­пя­щем от­ва­ре ри­са в ара­ке. Си­амец зна­ет, что бо­жест­во и не дот­ро­нет­ся до при­но­ше­ний, но лю­бит вды­хать в се­бя их бла­го­ухан­ный пар. Об­ра­ща­ясь к жерт­воп­ри­но­ше­ни­ям арий­цев, мы на­хо­дим, что по­доб­ные же предс­тав­ле­ния яс­но вы­ра­же­ны и у них. Ког­да брах­ман сжи­га­ет при­но­ше­ния на жерт­вен­ном ал­та­ре, их восп­ри­ни­ма­ет бо­жест­вен­ный огонь, Аг­ни, «уста бо­гов», «пос­лан­ник все­ве­ду­ще­го», ко­то­ро­му по­ет­ся сле­ду­ющая стро­фа из Вед: «Агни! Жерт­ва, ко­то­рую ты ох­ва­ты­ва­ешь со­бою, идет к бо­гам!» Го­ме­ровс­кие по­эмы про­яс­ня­ют зна­че­ние ге­ка­томб Гре­ции эпо­хи ран­не­го вар­варст­ва, где пред­по­ла­га­лось, что эс­сен­ция сжи­га­емых при­но­ше­ний уно­сит­ся вьющим­ся ды­мом к не­бу, к бо­гам. Всту­пив в со­вер­шен­но иную эпо­ху ис­то­рии, че­ло­ве­чес­кий ум сох­ра­нил, од­на­ко, вос­по­ми­на­ние о древ­них предс­тав­ле­ни­ях да­же во вре­ме­на Пор­фи­рия: пос­лед­ний зна­ет еще, как лю­бят де­мо­ны, же­ла­ющие сде­латься бо­га­ми, жерт­вен­ные воз­ли­яния и ку­ре­ния, от ко­то­рых жи­ре­ет их ду­хов­ное и те­лес­ное су­щест­во, жи­ву­щее па­ром и ис­па­ре­ни­ями и ук­реп­ля­емое ды­мом от сжи­га­емых кро­ви и мя­са.

    Мнение ком­мен­та­то­ров, по ко­то­ро­му жерт­воп­ри­но­ше­ние, быв­шее всес­вет­ным ре­ли­ги­оз­ным об­ря­дом от­да­лен­ной древ­нос­ти, бы­ло при­ня­то, рег­ла­мен­ти­ро­ва­но и ос­вя­ще­но иудей­ским за­ко­ном, на­хо­дит­ся в пол­ном сог­ла­сии с эт­ног­ра­фи­чес­ки­ми дан­ны­ми по это­му пред­ме­ту. Здесь с жерт­вой свя­за­но уже не преж­нее гру­бое предс­тав­ле­ние о да­рах, при­ни­ма­емых бо­жест­вом и да­же по­лез­ных ему, но бо­лее вы­со­кое зна­че­ние на­бож­но­го по­чи­та­ния или ис­куп­ле­ния за гре­хи. Жерт­ва сос­то­яла, как это обык­но­вен­но име­ет мес­то в ис­то­рии ре­ли­гий, из съестно­го и при­но­си­лась при пос­редст­ве ог­ня. К опи­са­ни­ям жерт­вен­но­го ри­ту­ала у из­ра­ильтян, пред­пи­сы­ва­юще­го то сжи­га­ние бы­ка или ов­цы, то сжи­га­ние беск­ров­ной жерт­вы, сос­то­ящей из сме­си му­ки и мас­ла, всег­да де­ла­ет­ся при­бав­ле­ние, разъясня­ющее цель об­ря­да: это - «жерт­ва бо­гу, со­вер­ша­емая пос­редст­вом ог­ня, слад­ко-бла­го­ухан­ная». Мно­го­чис­лен­ные рас­ска­зы о жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях в Вет­хом за­ве­те да­ют нам воз­мож­ность прос­ле­дить из­ме­не­ния это­го об­ря­да от прос­тых, пат­ри­ар­хальных форм пас­ту­шес­ко­го пле­ме­ни до слож­ной сис­те­мы, прис­по­со­бив­шей древ­нее бо­гос­лу­же­ние к бы­ту сло­жив­ше­го­ся мно­го­люд­но­го го­су­дарст­ва.

    Стенли, один из ис­сле­до­ва­те­лей ре­ли­гии иуде­ев, яр­ки­ми крас­ка­ми опи­сал вид хра­ма, во дво­рах ко­то­ро­го тол­пят­ся ста­да овец и бы­ков, где соб­ра­ны мас­са­ми жерт­вы кро­ва­вой свя­щен­ной бой­ни, где вы­со­ко под­ни­ма­ет­ся над тол­пой гро­мад­ный ал­тарь для ог­нен­ных жертв, на ко­то­рый кла­дут­ся те­ла жи­вот­ных, и где те­кут по­то­ки кро­ви в рвы под ал­та­рем. Этот ис­то­рик, сим­па­ти­зи­ру­ющий ско­рее про­ро­чес­ко­му Ду­ху, чем об­ря­до­вой сто­ро­не бо­гос­лу­же­ния, с лю­бовью ос­та­нав­ли­ва­ет­ся на ве­ли­ком дви­же­нии в бо­лее позд­нем иуда­из­ме, ста­рав­шем­ся пос­та­вить нравст­вен­ную ре­ли­гию вы­ше об­ря­до­вой. В эти вре­ме­на ев­рей­ской ис­то­рии про­ро­ки об­ра­ща­лись со стро­ги­ми уп­ре­ка­ми к тем, кто ста­вил пред­пи­са­ния це­ре­мо­ни­ала вы­ше по­уче­ний за­ко­на. «Я же­лал ми­лос­ти, а не жерт­воп­ри­но­ше­ний, поз­на­ния бо­га, а не ог­нен­ных жертв. Ме­ня не мо­жет ра­до­вать кровь овец, яг­нят или коз… Омой­тесь, очис­ти­тесь! Уда­ли­те от мо­их очей зло ва­ших дел. Ос­тавьте де­лать злое, на­учи­тесь де­лать доб­ро».

    Прослеживая, да­лее, за по­доб­ным, на­зо­вем его фи­зи­чес­ким, по­ни­ма­ни­ем жерт­воп­ри­но­ше­ний, мы встре­ча­ем и иное предс­тав­ле­ние. Оно зак­лю­ча­ет­ся в идее, из­вест­ной уже на низ­ших сту­пе­нях культу­ры, буд­то бо­жест­во, ос­тав­ляя де­ла­емые ему при­но­ше­ния ви­ди­мо нет­ро­ну­ты­ми, тем не ме­нее бе­рет из них, так ска­зать, изв­ле­ка­ет то, что мож­но в об­щем смыс­ле наз­вать их эс­сен­ци­ей. Зу­лу­сы ос­тав­ля­ют мя­со жерт­вен­но­го буй­во­ла на всю ночь, так как убеж­де­ны, что ду­хи бо­жест­вен­ных пред­ков при­хо­дят есть его, хо­тя на сле­ду­ющее ут­ро все ос­та­ет­ся, как бы­ло. Опи­сав этот обы­чай, один ту­зе­мец на­ив­но объяснил его: «Но ког­да мы спра­ши­ва­ем, что же едят «амад­ло­зи», так как ут­ром мы все на­хо­дим це­лым, ста­ри­ки нам от­ве­ча­ют, что «ама­тон­го»[190] ли­жут яст­ва. Мы не мо­жем спо­рить с ни­ми и долж­ны мол­чать, по­то­му что они стар­ше нас и все нам рас­ска­зы­ва­ют, а мы только слу­ша­ем. Они учат нас все­му, и мы долж­ны сог­ла­шаться, хо­тя бы и не ви­де­ли яс­но, прав­ду они го­во­рят или нет». По­доб­ные же предс­тав­ле­ния су­щест­во­ва­ли у ту­зем­цев Вест-Индии. Во вре­ме­на Ко­лум­ба на ост­ро­ве Эс­паньола (Га­ити) пе­ред празд­нич­ным днем жерт­воп­ри­но­ше­ния, ког­да за­го­тов­ля­ет­ся мно­го ры­бы, мя­са или че­го-ли­бо по­доб­но­го, все при­па­сы скла­ды­ва­ют­ся в ку­мир­ню, что­бы идо­лы мог­ли их по­есть. На сле­ду­ющий день, пос­ле то­го как ду­хи на­елись, все раз­би­ра­ет­ся по до­мам. И да по­мо­жет бог идо­лам по­есть то­го или дру­го­го, так как идо­лы у них прос­тые пал­ки и кам­ни. Эти жерт­воп­ри­но­ше­ния про­дол­жа­ли су­щест­во­вать на ост­ро­ве и пол­то­ра сто­ле­тия спус­тя.

    Нигде, од­на­ко, по­доб­ные идеи не про­яв­ля­ют­ся так яс­но, как у ка­ра­ибов, ко­то­рые во­об­ра­жа­ют, что они да­же слы­шат, как по но­чам ду­хи сту­чат по­су­дой и жу­ют выс­тав­лен­ную для них пи­щу, хо­тя на сле­ду­ющее ут­ро все это ока­зы­ва­ет­ся нет­ро­ну­тым. Мя­со, ко­то­ро­го ка­са­лись та­ким об­ра­зом ду­хи, счи­та­ет­ся до та­кой сте­пе­ни свя­щен­ным, что есть его мо­гут лишь ста­ри­ки и по­чет­ные ли­ца, при­чем да­же и с их сто­ро­ны тре­бу­ет­ся осо­бая те­лес­ная чис­то­та. Жи­те­ли ост­ро­ва Пу­ло Аур ду­ма­ют, что изг­нан­ные из че­ло­ве­ка ду­хи бо­лез­ни хо­тя и не по­еда­ют выс­тав­ля­емо­го им ри­са, но восп­ри­ни­ма­ют его эс­сен­цию. Про ту­зем­цев Гар­ро­ус­ких вы­сот в Ин­дии рас­ска­зы­ва­ют, что они пря­чут го­ло­ву и кровь при­не­сен­но­го в жерт­ву жи­вот­но­го под бам­бу­ко­вую чаш­ку, пок­ры­тую бе­лым по­лот­ном. Бог при­хо­дит и бе­рет, что ему нуж­но, а за­тем это спе­ци­альное при­но­ше­ние по­еда­ет­ся вмес­те с про­чи­ми час­тя­ми жи­вот­но­го. Бо­жест­ва кон­дов пи­та­ют­ся за­па­хом и эс­сен­ци­ей при­но­ше­ний, а так­же се­ме­на­ми или жи­вот­ны­ми, ко­то­рые по­ги­ба­ют по их во­ле. Си­бирс­кие бу­ря­ты, при­не­ся в жерт­ву ба­ра­на и сва­рив его под пе­ние ша­ма­на, выс­тав­ля­ют ку­шанье на воз­вы­ше­нии для бо­гов, и уже пос­ле то­го жерт­ва по­еда­ет­ся при­сутст­ву­ющи­ми.

    Анимистическое воз­зре­ние на жерт­воп­ри­но­ше­ние до­хо­дит до сво­его край­не­го пре­де­ла в идее, что бо­жест­вом изв­ле­ка­ет­ся или ему пе­ре­да­ет­ся ду­ша при­но­си­мо­го в жерт­ву жи­вот­но­го или пред­ме­та. Это предс­тав­ле­ние про­яв­ля­ет­ся в фор­мах, нес­колько раз­ня­щих­ся меж­ду со­бой. Так, би­нуа в Джо­го­ре ду­ма­ет, что злые ду­хи рек при­чи­ня­ют бо­лезнь че­ло­ве­ку тем, что пи­та­ют­ся его «се­ман­гат», или не­ве­щест­вен­ным те­лом (в обыч­ной ре­чи - ду­хом), в ко­то­ром зак­лю­че­на жизнь. Де­мон ка­ре­нов по­жи­ра­ет не те­ла, а «ла», т. е. дух, или жиз­нен­ное на­ча­ло. Ес­ли он, нап­ри­мер, по­жи­ра­ет гла­за че­ло­ве­ка, ве­щест­вен­ная часть их ос­та­ет­ся, а че­ло­век меж­ду тем слеп­нет. По­доб­ная же идея ле­жит в ос­но­ве те­ории жерт­воп­ри­но­ше­ния по­ли­не­зий­цев. Жрец мо­жет по­сы­лать по­ру­че­ния бо­гам че­рез пос­редст­во уби­ва­емой че­ло­ве­чес­кой жерт­вы. Ду­хи умер­ше­го по­еда­ют­ся бо­га­ми или дьяво­ла­ми. Ду­хов­ная часть жерт­вы по­еда­ет­ся ду­хом идо­ла (т. е. бо­жест­вом, пре­бы­ва­ющим в идо­ле или воп­ло­щен­ным в нем), ко­то­ро­му она при­но­сит­ся. По мне­нию фид­жий­цев, из их ог­ром­ных жерт­вен­ных при­но­ше­ний од­на только ду­ша дос­та­ет­ся бо­гам, ко­то­рые во­об­ще счи­та­ют­ся чрез­вы­чай­но про­жор­ли­вы­ми, ве­щест­вен­ная же сто­ро­на пот­реб­ля­ет­ся людьми. Здесь, как и во мно­гих дру­гих об­лас­тях ми­ра, че­ло­ве­чес­кая жерт­ва име­ет, в сущ­нос­ти, зна­че­ние при­но­ше­ния яст­ва. Лю­до­едст­во сос­тав­ля­ет часть ре­ли­гии фид­жий­цев, и бо­ги счи­та­ют­ся больши­ми охот­ни­ка­ми до че­ло­ве­чес­ко­го мя­са.

    Подобные же предс­тав­ле­ния ха­рак­тер­ны для ин­дей­цев, жи­ву­щих по бе­ре­гам се­ве­ро­аме­ри­канс­ких озер. Они ду­ма­ют, что жерт­вы, бу­дут они съеде­ны людьми или нет, пос­ту­па­ют в ду­хов­ной фор­ме к ду­ху, ко­то­ро­му пос­вя­ща­ют­ся. Вот вы­держ­ка из сказ­ки пле­ме­ни от­та­ва о прик­лю­че­ни­ях Уас­са­мо, ко­то­рый был при­не­сен ду­хом де­вы в жи­ли­ще ее от­ца, ду­ха пес­ча­ных от­ме­лей Верх­не­го озе­ра. «Зя­тюш­ка, - ска­зал ста­рый дух, - у ме­ня нет та­ба­ка. Вер­нись к род­ным и со­об­щи им мои же­ла­ния. Те, кто пе­ре­ез­жа­ет эти от­ме­ли, очень ред­ко при­но­сят в дар та­бак. Но ес­ли это де­ла­ет­ся, он тот­час же пос­ту­па­ет в мои ру­ки. Вот та­ким об­ра­зом», - при­ба­вил он, вы­су­нув ру­ку из сво­его жи­ли­ща и схва­тив нес­колько ще­по­ток та­ба­ку, ко­то­рые бы­ли при­не­се­ны кем-то в эту ми­ну­ту в жерт­ву ду­ху, для то­го что­бы озе­ро бы­ло спо­кой­но и пу­те­шест­вие бла­го­по­луч­но. «Ты ви­дишь, - ска­зал он, - что вся­кая вещь, при­но­си­мая мне на зем­ле, тот­час же при­но­сит­ся к мо­ему жи­ли­щу». Уас­са­мо ви­дел так­же, как жен­щи­ны око­ло до­ма ду­ха хва­та­ли что-то ру­ка­ми и по­том де­ли­ли меж­ду со­бой. Он уз­нал, что то бы­ли яст­ва, при­не­сен­ные смерт­ны­ми в жерт­ву на зем­ле. Чис­то ду­хов­ная при­ро­да этих ве­ществ об­на­ру­жи­ва­ет­ся, ког­да Уас­са­мо не мо­жет съесть этой ду­хов­ной пи­щи, и его же­на-дух при­нуж­де­на вы­су­нуть ру­ки из жилья, что­бы пой­мать в озе­ре нас­то­ящую ры­бу и сва­рить ее для не­го.

    Другая ле­ген­да пле­ме­ни от­та­ва, предс­тав­ля­ющая со­бой, как уже бы­ло по­ка­за­но вы­ше, при­род­ный миф солн­ца и лу­ны, име­ет большой ин­те­рес еще и в том от­но­ше­нии, что она яс­но ука­зы­ва­ет на мо­ти­вы, ко­то­ры­ми ру­ко­водст­во­ва­лись ди­ка­ри-ани­мис­ты в сво­их жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях, и на спо­со­бы, ко­то­ры­ми, по их мне­нию, восп­ри­ни­ма­ют­ся жерт­вы бо­жест­вом Оно­вут­ток­вут­то, юно­ша из пле­ме­ни од­жиб­ве, пос­ле­до­вав­ший за Лу­ной в пре­лест­ные не­бес­ные лу­га, что­бы сде­латься ее суп­ру­гом, раз был взят бра­том сво­ей же­ны. Солн­цем, пос­мот­реть, как оно до­бы­ва­ет се­бе обед. Оба на­ча­ли гля­деть че­рез от­верс­тие в не­бе вниз на зем­лю, и Солн­це, ука­зав на груп­пу де­тей, иг­рав­ших око­ло хи­жи­ны, пус­ти­ло в го­ло­ву од­но­му пре­лест­но­му мальчи­ку ма­ленький ка­мень. Ре­бе­нок упал, и они уви­де­ли, что его унес­ли в хи­жи­ну. За­тем пос­лы­ша­лись зву­ки ши­шиг­ву­на (тре­щот­ки), пе­ние и мо­лит­ва зна­ха­ря о по­ми­ло­ва­нии жиз­ни ди­тя­ти. На эту просьбу зна­ха­ря Солн­це от­ве­ти­ло: «Пош­ли мне бе­лую со­ба­ку». Пос­ле это­го оба зри­те­ля уви­де­ли, как на зем­ле на­ча­лись хло­по­ты и бе­гот­ня при при­го­тов­ле­нии к празд­ни­ку, как бы­ла уби­та и сва­ре­на бе­лая со­ба­ка и на­род соб­рал­ся к хи­жи­не. По­ка все это про­ис­хо­ди­ло, Солн­це рас­ска­за­ло Оно­вут­ток­вут­то сле­ду­ющее: «Сре­ди вас в ниж­нем ми­ре есть лю­ди, ко­то­рых на­зы­ва­ют ве­ли­ки­ми вра­ча­ми; они ис­це­ля­ют больных только по­то­му, что уши их отк­ры­ты, и они слы­шат мой го­лос, ког­да я по­ра­жаю че­ло­ве­ка. Они уго­ва­ри­ва­ют на­род пос­лать мне то, че­го я тре­бую, и ког­да вещь пос­ла­на, я сни­маю мою ру­ку с тех, ко­то­рых по­ра­зил бо­лезнью». В это вре­мя бе­лую со­ба­ку раз­ло­жи­ли на блю­де, и лишь только ок­ру­жа­ющие соб­ра­лись ее есть, зна­харь ска­зал: «Мы.по­сы­ла­ем те­бе это, ве­ли­кий Ма­ни­ту». Тот­час же вслед за этим Солн­це и его то­ва­рищ уви­де­ли, как го­то­вая для еды со­ба­ка ста­ла под­ни­маться к ним по воз­ду­ху, и они по­обе­да­ли ею.

    Насколько по­доб­ные предс­тав­ле­ния от­но­си­лись к че­ло­ве­чес­ким жерт­воп­ри­но­ше­ни­ям, мож­но, по-ви­ди­мо­му, су­дить из сле­ду­ющей мо­лит­вы иро­ке­за, при­но­ся­ще­го че­ло­ве­чес­кую жерт­ву бо­гу вой­ны: «Для те­бя, о дух Ари­эс­кой, мы уби­ва­ем эту жерт­ву, что­бы ты мог на­сы­титься ее мя­сом и по­сы­лал нам с этих пор уда­чу и по­бе­ду над вра­га­ми!» Во вре­мя вой­ны ац­те­ки об­ра­ща­лись со сле­ду­ющей мо­лит­вой к Тес­кат­ли­по­ка-Яут­лю: «Влас­ти­тель битв, всем из­вест­но, что за­мыш­ля­ет­ся, пред­пи­сы­ва­ет­ся и уст­ра­ива­ет­ся большая вой­на. Бог вой­ны отк­ры­ва­ет ус­та, жаж­ду­щие пог­ло­тить кровь мно­гих, ко­то­рые долж­ны пасть в этой вой­не. Солн­це и бог зем­ли Тлальте­кут­ли, по-ви­ди­мо­му, со­би­ра­ют­ся по­ве­се­литься и на­ме­ре­ва­ют­ся пос­лать пи­щу и питье бо­гам не­ба и ада, уст­ро­ив для них пир из мя­са и кро­ви лю­дей, ко­то­рые па­дут на вой­не».

    Подобные же предс­тав­ле­ния о ду­хов­ной жерт­ве встре­ча­ют­ся и в дру­гих час­тях све­та. Так, по рас­ска­зам, в За­пад­ной Аф­ри­ке фе­тиш-де­ре­во пи­та­ет­ся ду­хом съедоб­ных жертв, ос­тав­ляя нет­ро­ну­той их ма­те­ри­альную часть, а на Зо­ло­том Бе­ре­гу каж­дый «вог», или ве­ли­кое бо­жест­во, име­ет свое жи­ли­ще, жре­ца и жри­цу, ко­то­рые уби­ра­ют его по­ме­ще­ние и да­ют ему каж­дый день хлеб, за­ме­шен­ный на пальмо­вом мас­ле, «у ко­то­ро­го, так же как у всех да­ров по­доб­но­го ро­да, «вонг» по­еда­ет только не­ви­ди­мую ду­шу». В Ин­дии пле­мя лим­бу в Дард­жи­лин­ге де­ла­ет бо­гам при­но­ше­ния из зер­на, са­хар­но­го трост­ни­ка и дру­гих рас­те­ний, при­но­сит в жерт­ву ко­ров, сви­ней, до­маш­нюю пти­цу и пр., ру­ко­водст­ву­ясь мыслью, что «жизнь жерт­вы идет к бо­гам, а мя­со ее дос­та­ет­ся лю­дям».

    Подобные воз­зре­ния мо­гут, по-ви­ди­мо­му, со­дей­ст­во­вать по­ни­ма­нию су­ти жерт­воп­ри­но­ше­ний в дру­гих ре­ли­ги­ях. При­ве­ден­ные при­ме­ры яс­ных по смыс­лу пог­ре­бальных жерт­воп­ри­но­ше­ний, в ко­то­рых жерт­вы пе­ре­да­ют­ся ду­хов­ным об­ра­зом ду­ху умер­ше­го, поз­во­ля­ют пред­по­ло­жить, что по­доб­ные же предс­тав­ле­ния гос­подст­ву­ют и у тех мно­гих на­ро­дов, су­щест­во жерт­вен­ных об­ря­дов ко­то­рых нам не­из­вест­но.

    Обратимся те­перь к воп­ро­су о мо­ти­вах, по­буж­да­ющих жерт­во­ва­те­ля при­но­сить да­ры. Как ни важ­на и ни слож­на эта за­да­ча, ключ к ее по­ни­ма­нию есть. Ес­ли иметь в ви­ду ос­нов­ное по­ло­же­ние ани­миз­ма, что идея че­ло­ве­чес­кой ду­ши есть про­об­раз идеи бо­жест­ва, тог­да вза­им­ные от­но­ше­ния че­ло­ве­ка с че­ло­ве­ком долж­ны объяснить по ана­ло­гии мо­ти­вы жерт­воп­ри­но­ше­ний. Так оно и ока­зы­ва­ет­ся на де­ле. Мож­но ут­верж­дать, что ес­ли в ак­те при­но­ше­ния да­ров обык­но­вен­ным че­ло­ве­ком вы­со­ко­пос­тав­лен­но­му ли­цу с целью по­лу­чить вы­го­ду или из­бе­жать че­го-ни­будь неп­ри­ят­но­го, до­биться по­мо­щи или про­ще­ния оби­ды важ­ное ли­цо бу­дет за­ме­ще­но бо­жест­вом и со­от­ветст­вен­ным об­ра­зом бу­дут из­ме­не­ны спо­со­бы пе­ре­да­чи ему да­ров, то пе­ред на­ми предс­та­нет ло­ги­чес­кая те­ория жерт­вен­ных об­ря­дов, да­ющая поч­ти пол­ное объясне­ние их пря­мых це­лей и да­же ука­за­ние на их пер­во­на­чальный смысл, в те­че­ние вре­ме­ни пре­тер­пе­вав­ший раз­но об­раз­ные из­ме­не­ния.

    Вместо то­го что­бы при­во­дить здесь при­ме­ры в до­ка­за­тельство это­го по­ло­же­ния, дос­та­точ­но бу­дет вни­ма­тельно оз­на­ко­миться с лю­бым сво­дом опи­са­ний жерт­воп­ри­но­ше­ний, вро­де тех, нап­ри­мер, ко­то­рые бы­ли при­ве­де­ны в этой кни­ге е дру­ги­ми це­ля­ми. При этом лег­ко за­ме­тить, что жерт­вы бо­жест­вам мо­гут быть клас­си­фи­ци­ро­ва­ны со­вер­шен­но та­ким же об­ра­зом, как при­но­ше­ния на зем­ле. Слу­чай­ные да­ры по по­во­ду ка­ких-ни­будь вне­зап­ных про­ис­шест­вий, пе­ри­оди­чес­кая дань, пла­ти­мая, под­дан­ны­ми сво­ему влас­те­ли­ну, ре­га­лии, обес­пе­чи­ва­ющие собст­вен­ность или ох­ра­ня­ющие при­об­ре­тен­ные бо­гатст­ва, - все это име­ет впол­не яс­ные оп­ре­де­лен­ные об­раз­цы в сис­те­мах жерт­воп­ри­но­ше­ний все­го ми­ра. Пра­вильность та­кой те­ории жерт­воп­ри­но­ше­ний ста­но­вит­ся еще яс­нее, ес­ли об­ра­тить вни­ма­ние на то, с ка­кой не­за­мет­ной пос­те­пен­ностью со­вер­ша­ет­ся пе­ре­ход от при­но­ше­ния и по­лу­че­ния пред­ме­тов на­ту­рой к це­ре­мо­ни­ально­му об­ря­ду по­чи­та­ния, яв­ля­ет­ся ли по­лу­ча­те­лем при­но­ше­ний че­ло­век или бог. Нам обык­но­вен­но бы­ва­ет труд­но ана­ли­зи­ро­вать впе­чат­ле­ния, воз­буж­да­емые в нас по­дар­ка­ми, т. е. от­де­лить чувст­во, вы­зы­ва­емое ка­чест­вом са­мой ве­щи, от чувст­ва бла­го­дар­нос­ти к при­но­си­те­лю за вы­ра­жа­емую им доб­ро­же­ла­тельность или поч­те­ние. Вследст­вие это­го нам точ­но так же труд­но оп­ре­де­лить с -том­ностью, нас­колько не­об­ра­зо­ван­ный че­ло­век учи­ты­ва­ет и осоз­на­ет это раз­ли­чие в сво­их сно­ше­ни­ях с бо­жест­вом. Мож­но до­пус­тить, что уже в весьма ран­нюю по­ру предс­тав­ле­ния о цен­нос­ти или год­нос­ти при­но­ше­ний бо­жест­ву на­чи­на­ют ус­ту­пать мес­то стрем­ле­нию уб­ла­гот­во­рять или уми­лос­тив­лять его поч­ти­тельностью при­но­ше­ния, хо­тя бы пос­лед­нее са­мо по се­бе и ма­ло зна­чи­ло для столь мо­гу­че­го су­щест­ва, как бо­жест­во. Обе эти ста­дии жерт­вен­ной идеи рез­ко про­яв­ля­ют­ся, с од­ной сто­ро­ны, у ка­ре­нов, ко­то­рые при­но­сят де­мо­ну в жерт­ву арак, хлеб или часть уби­той до­бы­чи с мыслью, что просьба без ве­щест­вен­ной при­да­чи не име­ет си­лы, с дру­гой сто­ро­ны, у нег­ров Сьерра-Ле­оне, ко­то­рые при­но­сят в жерт­ву бы­ка с целью «сильно по­ра­до­вать бо­га и сде­лать доб­ро кру­сам».

    Как ни труд­но бы­ва­ет ис­сле­до­ва­те­лю раз­ли­чить, ду­ма­ет ли при­но­ся­щий дос­та­вить жерт­вой пря­мую вы­го­ду бо­жест­ву или только по­ра­до­вать его, встре­ча­ет­ся так­же мно­жест­во слу­ча­ев, ког­да, цель жерт­во­ва­те­ля не идет да­лее идеи це­ре­мо­ни­альных зна­ков по­чи­та­ния. Один из на­ибо­лее ха­рак­тер­ных жерт­вен­ных об­ря­дов зак­лю­ча­ет­ся в при­но­ше­нии при по­мо­щи ог­ня или дру­гим спо­со­бом кус­ков пи­щи и питья за обе­дом. Этот обы­чай, прос­ле­жи­ва­емый от ре­ли­гии се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев до ве­ро­ва­ний клас­си­чес­кой Гре­ции и Древ­не­го Ки­тая, про­дол­жа­ет еще удер­жи­ваться сре­ди крестьянства Ев­ро­пы. Дру­гие об­ря­ды ста­но­вят­ся уже вы­ра­же­ни­ем чис­то фор­мальной поч­ти­тельнос­ти к бо­жест­ву. Та­ко­вы обы­чаи гви­ней­ско­го нег­ра про­хо­дить мол­ча ми­мо свя­щен­но­го де­ре­ва или пе­ще­ры и бро­сать лис­ток или морс­кую ра­ко­ви­ну в ка­чест­ве при­но­ше­ния мест­но­му ду­ху, обы­чай бир­манс­ких та­ло­нов под­ни­мать за обе­дом блю­до, пред­ла­гая его «на­ту» (ду­ху), преж­де чем на­чать есть, на­ко­нец, обы­чай ин­ду­са под­ни­мать пе­ред едой над го­ло­вой ще­пот­ку ри­са и при­но­сить его мыс­лен­но в жерт­ву Ши­ве или Виш­ну.

    То же мож­но ска­зать и о тех зна­чи­тельно расп­рост­ра­нен­ных в ре­ли­ги­ях жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях, ко­то­рые, по­те­ряв свое пер­во­на­чальное зна­че­ние, прев­ра­ти­лись на прак­ти­ке в празд­нест­ва. Пир­шест­во, в ко­то­ром бо­жест­во име­ет лишь во­об­ра­жа­емую, а его пок­лон­ник ре­альную до­лю, ка­жет­ся с ви­ду прос­то нас­меш­кой над жерт­воп­ри­но­ше­ни­ем. Нас­колько иск­рен­но по­доб­ные пир­шест­ва счи­та­ют­ся ре­ли­ги­оз­ны­ми це­ре­мо­ни­ями, луч­ше все­го по­ка­зы­ва­ет сле­ду­ющий анек­дот из жиз­ни се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев. Од­наж­ды це­лая пар­тия быв­ших в по­хо­де ин­дей­цев из пле­ме­ни по­та­ва­то­ми не на­хо­ди­ла це­лых три дня ди­чи и сильно стра­да­ла от не­дос­тат­ка пи­щи. На третью ночь вождь по име­ни Са­уга­на уви­дел сон, в ко­то­ром ему бы­ло объявле­но, что они стра­да­ют по­то­му, что выш­ли в по­ход без жерт­вен­но­го празд­ни­ка и без вся­ко­го ре­ли­ги­оз­но­го при­го­тов­ле­ния, «как сде­лал бы это бе­лый че­ло­век». За это ве­ли­кий дух и на­ка­зал их го­ло­дом. Вож­дю бы­ло по­ве­де­но отп­ра­вить 12 че­ло­век, ко­то­рым предс­то­яло убить че­ты­рех оле­ней, преж­де чем солн­це бу­дет на оп­ре­де­лен­ной вы­со­те над зем­лей (око­ло де­вя­ти ча­сов). Вождь ви­дел этих че­ты­рех оле­ней во сне уби­ты­ми. Охот­ни­ки дей­ст­ви­тельно уби­ли оле­ней, пос­ле че­го был уст­ро­ен жерт­вен­ный празд­ник.

    Примеры по­доб­ных свя­щен­ных тра­пез мож­но при­вес­ти для раз­лич­ных пе­ри­одов и ста­дий в ис­то­рии культу­ры. Зу­лу­сы уми­лос­тив­ля­ют не­бес­но­го бо­га, что­бы он пос­лал дождь, при­но­ше­ни­ем в жерт­ву чер­но­го бы­ка. Ста­рей­ши­ны де­рев­ни вы­би­ра­ют бы­ков, из ко­то­рых один уби­ва­ет­ся в дей­ст­ви­тельнос­ти, а дру­гие лишь пред­по­ла­га­ют­ся уби­ты­ми. Мя­со уби­то­го бы­ка съеда­ет­ся в глу­бо­ком мол­ча­нии, ко­то­рое слу­жит вы­ра­же­ни­ем поч­ти­тельной по­кор­нос­ти, кос­ти сжи­га­ют­ся вне де­рев­ни, и празд­ник окан­чи­ва­ет­ся пе­ни­ем без слов. Жи­те­ли ост­ро­ва Сер­ва­ти при­но­сят в жерт­ву идо­лам буй­во­лов, сви­ней, коз и до­маш­них птиц, ес­ли на­ме­ча­ет­ся ка­кое-ни­будь важ­ное де­ло или пу­те­шест­вие от­дельным ли­цом или це­лой об­щи­ной. Так как уби­тые жи­вот­ные по­еда­ют­ся при­сутст­ву­ющи­ми, то слу­чаи больших жерт­воп­ри­но­ше­ний соп­ро­вож­да­ют­ся обык­но­вен­но мно­го­люд­ны­ми соб­ра­ни­ями. У ди­ких пле­мен Се­вер­ной Ин­дии при­но­ше­ния в жерт­ву жи­вот­ных соп­ро­вож­да­ют­ся воз­ли­яни­ями опьяня­юще­го на­пит­ка, так что здесь сло­ва «жерт­воп­ри­но­ше­ние» и «празд­ник» ста­но­вят­ся в са­мом де­ле си­но­ни­ма­ми. У ац­те­ков во­ен­ноп­лен­ные сос­тав­ля­ли преж­де все­го жерт­ву, угод­ную бо­жест­ву, а за­тем ос­но­ва­ние празд­ни­ка для по­бе­ди­те­лей и их дру­зей. В Древ­нем Пе­ру це­лые ста­да жерт­вен­ных лам по­еда­лись на­ро­дом. Ис­то­рия ре­ли­гии гре­ков предс­тав­ля­ет яс­ные ука­за­ния на пе­ре­ход от древ­них все­сож­же­ний бо­гам к ве­ли­ким пир­шест­вам, на ко­то­рых жерт­вы да­ва­ли лишь ма­те­ри­ал для уго­ще­ния на­ро­да. Целью это­го об­ря­да бы­ло це­ре­мо­ни­альное чест­во­ва­ние бо­гов.

    Наряду с тем что да­ры пос­те­пен­но об­ра­ща­ют­ся в зна­ки по­чи­та­ния, воз­ни­ка­ет но­вое уче­ние, сог­лас­но ко­то­ро­му сущ­ность жерт­воп­ри­но­ше­ния зак­лю­ча­ет­ся не в том, что­бы бо­жест­во по­лу­ча­ло ка­кой-ни­будь дра­го­цен­ный дар, а в том, что­бы пок­лон­ник по­жерт­во­вал им. Это уче­ние, ко­то­рое мож­но наз­вать те­ори­ей ли­ше­ний, лег­ко объясня­ет­ся, ес­ли смот­реть на не­го как на про­дукт пер­во­на­чальной те­ории да­ров. Мы зна­ем по собст­вен­но­му опы­ту, нас­колько че­ло­век чувст­ву­ет се­бя удов­лет­во­рен­ным, ес­ли ему слу­ча­ет­ся сде­лать хо­тя бы и нез­на­чи­тельное да­яние, и нас­колько неп­ри­ят­но брать его на­зад в слу­чае от­ка­за и как че­ло­век ста­ра­ет­ся тог­да от­де­латься от не­го так или ина­че. Это - ми­лос­ты­ня. Смот­ря на де­ло с этой точ­ки зре­ния, мы мо­жем по­нять чувст­ва ин­дей­цев ас­си­но­бо­ин, ког­да они ос­тав­ля­ют в ле­сах как ис­це­ли­тельную жерт­ву шерс­тя­ные оде­яла, одеж­ду, мед­ные кот­лы и про­чую до­маш­нюю ут­варь с мыслью, что все эти ве­щи мо­гут пос­лу­жить на­шед­шим их дру­жест­вен­ным пле­ме­нам. По­нят­ны и чувст­ва ава, яв­ля­ющих­ся буд­дис­та­ми, ко­то­рые, при­но­ся в храм ва­ре­ный рис, раз­ные слас­ти и жа­ре­ные в мас­ле ко­ко­со­вые оре­хи, и не ду­ма­ют от­го­нять прочь во­рон и ди­ких со­бак, по­жи­ра­ющих жерт­ву на их гла­зах. Так же пос­ту­па­ют сов­ре­мен­ные му­сульма­не, при­но­ся­щие в жерт­ву овец, бы­ков и верб­лю­дов, ког­да они дос­ти­га­ют до­ли­ны Ми­на[191], возв­ра­ща­ясь из Мек­ки. При этом они счи­та­ют де­лом бла­го­чес­тия, при­но­ся жерт­вы, не дот­ра­ги­ваться до них. А меж­ду тем тол­пы так­ру­ров сто­ят кру­гом, как кор­шу­ны, го­то­вые бро­ситься на те­ла уби­тых жи­вот­ных. Та­ким об­ра­зом, ес­ли при­но­ше­ние бо­жест­ву пе­ре­хо­дит в це­ре­мо­ни­альный пе­ре­жи­ток, нес­мот­ря на уси­ли­ва­юще­еся соз­на­ние, что бо­жест­во, в кон­це кон­цов, не нуж­да­ет­ся в при­но­ше­ни­ях и не мо­жет вос­пользо­ваться ими, то жерт­воп­ри­но­ше­ние про­дол­жа­ет под­дер­жи­ваться воп­ре­ки его прак­ти­чес­кой не­ра­ци­ональнос­ти, и жерт­во­ва­тель про­дол­жа­ет из­ме­рять сте­пень дей­ст­ви­тельнос­ти жерт­вы ее цен­ностью. Смот­реть на те­орию ли­ше­ния, или по­жерт­во­ва­ния, ина­че, т. е. ви­деть в ли­ше­нии се­бя, в са­мо­от­ре­че­нии пер­во­быт­ное наз­на­че­ние жерт­вы, зна­чи­ло бы, по на­ше­му мне­нию, изв­ра­щать ход ис­то­рии.

    Уже од­но то, что на всех сту­пе­нях культу­ры, от низ­шей до выс­шей, из об­ще­го чис­ла жертв де­вять де­ся­тых или да­же бо­лее зак­лю­ча­ет­ся в при­но­ше­нии яств и свя­щен­ных пир­шест­вах, яс­но го­во­рит про­тив ис­кон­нос­ти те­ории ли­ше­ния. Ес­ли бы пер­во­на­чальный мо­тив жерт­во­ва­ния зак­лю­чал­ся в стрем­ле­нии от­дать ка­кую-ни­будь цен­ную собст­вен­ность, то на низ­ших сту­пе­нях культу­ры мы долж­ны бы­ли бы встре­тить при­но­ше­ние в жерт­ву ору­жия, одеж­ды и ук­ра­ше­ний, че­го вов­се нет на са­мом де­ле. С дру­гой сто­ро­ны, пред­по­ло­жить, что лю­ди вы­ду­ма­ли вдруг при­но­сить сво­им бо­жест­вам в жерт­ву та­кие ве­щи, ко­то­рые за­ве­до­мо не нуж­ны бо­гам, дру­ги­ми сло­ва­ми, тер­петь по­те­ри без то­го, что­бы кто-ли­бо вы­иг­ры­вал от это­го, зна­чи­ло бы слиш­ком низ­ко це­нить прак­ти­чес­кий ум ди­ка­ря, ко­то­рый мо­жет сох­ра­нять ста­рые об­ря­ды, пос­ле то­го как они ут­ра­ти­ли преж­ний смысл, но не при­мет но­вых без ра­зум­но­го на его взгляд ос­но­ва­ния.

    Изучая ре­ли­гии ма­ло­культур­ных об­ществ, мы на­хо­дим, что лю­ди в них от­но­сят­ся к сво­им бо­гам так же не­пос­редст­вен­но и ре­алис­ти­чес­ки, как, нап­ри­мер, к сво­им со­се­дям, и там, где мо­жет быть отк­ры­та прос­тая пер­во­быт­ная цель этих от­но­ше­ний, ее сле­ду­ет при­ни­мать за дос­та­точ­ное объясне­ние де­ла. Буд­дизм предс­тав­ля­ет по­учи­тельный при­мер то­го, ка­ким об­ра­зом те­ория да­ров пе­ре­хо­дит в те­орию ли­ше­ния, или по­жерт­во­ва­ния. По это­му уче­нию, греш­ни­ки осуж­де­ны воз­рож­даться в ря­де пе­ре­се­ле­ний в странст­ву­ющих, па­ли­мых ог­нем, нес­част­ных де­мо­нах. Де­мо­ны эти мо­гут по­лу­чать при­но­ше­ния пи­щи и питья от сво­их родст­вен­ни­ков, ко­то­рые спо­соб­ны ока­зать им бла­го­де­яние со­вер­ше­ни­ем за них дел бла­го­чес­тия, нап­ри­мер пред­ло­же­ни­ем пи­щи жре­цам, ес­ли только зло­по­луч­ные ду­хи па­ли не нас­только низ­ко, что жерт­ва уже не при­но­сит им пользы. Од­на­ко и в пос­лед­нем слу­чае приз­на­ет­ся, что ес­ли доб­рое де­ло не при­но­сит пользы Ду­ху, ра­ди ко­то­ро­го тво­рит­ся, то при­но­сит ее тво­ря­ще­му.

    Яркие при­ме­ры са­мо­по­жерт­во­ва­ния предс­тав­ля­ют та­кие жерт­воп­ри­но­ше­ния, в ко­то­рых цен­ность при­но­ше­ния для жерт­во­ва­те­ля зна­чи­тельно пре­вос­хо­дит пред­по­ла­га­емую цен­ность его для бо­жест­ва. На­ибо­лее по­ра­зи­тельные слу­чаи по­доб­но­го ро­да, встре­ча­ющи­еся при­том у на­ро­дов уже срав­ни­тельно культур­ных, мы на­хо­дим в ис­то­рии че­ло­ве­чес­ких жерт­воп­ри­но­ше­ний у се­ми­ти­чес­ких на­ро­дов. Царь мо­ави­тян, уви­дев, что по­бе­да скло­ня­ет­ся не на его сто­ро­ну, при­нес в жерт­ву на го­родс­кой сте­не сво­его стар­ше­го сы­на. фи­ни­кий­цы при­но­си­ли в жерт­ву (с целью уми­лос­тив­ле­ния бо­гов) сво­их са­мых, лю­би­мых де­тей. Они уве­ли­чи­ва­ли цен­ность жерт­вы тем, что вы­би­ра­ли ее из бла­го­род­ных се­мей­ств, по­ла­гая, что угод­ность жерт­вы из­ме­ря­ет­ся тя­жестью по­те­ри. Это-убеж­де­ние бы­ло в них нас­только сильно, что еже­год­ную празд­нич­ную жерт­ву сос­тав­ля­ли только единст­вен­ные де­ти. Ге­ли­ога­бал пе­ре­нес этот отв­ра­ти­тельный ази­атс­кий об­ряд з Ита­лию, из­би­рая в жерт­вы сво­ему сол­неч­но­му бо­жест­ву мальчи­ков из са­мых бла­го­род­ных се­мей­ств стра­ны. Из всех по­доб­ных при­ме­ров от­чет­ли­вее все­го ука­зы­ва­ют на убеж­де­ние се­ми­тов, что сте­пень угод­нос­ти жерт­вы бо­гу из­ме­ря­ет­ся цен­ностью ее для жерт­во­ва­те­ля, слу­чаи на­ру­ше­ния свя­щен­но­го за­ко­на гос­теп­ри­имст­ва в ви­де при­не­се­ния гос­тей в жерт­ву Юпи­те­ру Гос­теп­ри­им­но­му.

    Вот так кое-где на низ­ших сту­пе­нях культу­ры в больших раз­ме­рах в ре­ли­гии бо­лее культур­ных на­ро­дов со­вер­шал­ся пе­ре­ход от те­ории да­ров к те­ории по­жерт­во­ва­ния, или ли­ше­ния. Этот пе­ре­ход за­ме­тен и в язы­ке, а имен­но в сов­ре­мен­ном зна­че­нии сло­ва «жерт­ва» по срав­не­нию с его древ­ним смыс­лом. В ис­то­рии жерт­воп­ри­но­ше­ний мы ви­дим, что мно­гие на­ро­ды дош­ли до мыс­ли, что мож­но сок­ра­тить из­держ­ки на жерт­вы и без ущер­ба для их дей­ст­вен­нос­ти. Ре­зульта­том это­го бы­ли раз­лич­ные ост­ро­ум­ные улов­ки, имев­шие целью об­лег­чить бре­мя жерт­во­ва­те­ля за­ме­ной по­ла­га­ющей­ся жерт­вы ка­ким-ни­будь ме­нее цен­ным при­но­ше­ни­ем. Сходст­во че­ло­ве­чес­ких умов ока­зы­ва­ет­ся да­же в та­кой об­лас­ти дос­та­точ­ным для то­го, что­бы вы­ра­зиться у от­да­лен­ных друг от дру­га, со­вер­шен­но не­за­ви­си­мых об­ществ в та­ком за­ме­ча­тельном еди­но­об­ра­зии, что трех или че­ты­рех руб­рик бу­дет со­вер­шен­но дос­та­точ­но для клас­си­фи­ци­ро­ва­ния глав­ней­ших ви­дов за­ме­ны жертв.

    Отдавать часть вмес­то це­ло­го до та­кой сте­пе­ни по­хо­же на обык­но­вен­ную дань вас­са­ла сво­ему гос­по­ди­ну, что оно долж­но бы­ло не­пос­редст­вен­но вы­те­кать из те­ории да­ров. Только там, где часть, при­но­си­мая бо­гам, предс­тав­ля­ет уж очень не­со­раз­мер­ную цен­ность срав­ни­тельно с це­ной це­ло­го, пол­ное жерт­воп­ри­но­ше­ние на­чи­на­ет пе­ре­хо­дить ма­ло-по­ма­лу в за­ме­ну. Та­ко­вы, нап­ри­мер, жерт­воп­ри­но­ше­ния у жи­те­лей Ма­да­гас­ка­ра, ко­то­рые, на­са­див го­ло­ву при­не­сен­но­го в жерт­ву жи­вот­но­го на шест и вы­ма­зав ал­тарь его кровью и жи­ром, ос­тав­ля­ют мя­со жи­вот­но­го для се­бя, сво­их дру­зей и свя­щен­но­дей­ст­ву­юще­го жре­ца. Гви­ней­ские нег­ры, при­но­ся фе­ти­шу в жерт­ву ов­цу и ко­зу, са­ми уго­ща­ют­ся со сво­ими друзьями мя­сом, а бо­жест­ву от­да­ют только часть внут­рен­нос­тей. Так же пос­ту­па­ют и тун­гу­сы, от­да­вая бо­гам из жерт­вы ку­сок пе­че­ни и жи­ра и вы­ве­ши­вая в ле­су шку­ру, или мон­го­лы, ос­тав­ля­ющие пе­ред идо­лом до дру­го­го дня только серд­це жи­вот­но­го. У гре­ков древ­ний обы­чай все­сож­же­ния жерт­вы вы­ро­дил­ся в сжи­га­ние для бо­гов од­них только кос­тей и жи­ра уби­тых бы­ков, мя­со же по­еда­лось ве­ру­ющи­ми. Этот эко­ном­ный об­ряд об­ле­чен в ми­фи­чес­кую фор­му в ле­ген­де о хит­ром Про­ме­тее, ко­то­рый пред­ла­гал Зев­су на вы­бор две час­ти жерт­вен­но­го бы­ка, пред­наз­на­чен­ные для бо­гов и для смерт­ных: с од­ной сто­ро­ны, бы­ли кос­ти, ис­кус­но об­ло­жен­ные бе­лым жи­ром, а с дру­гой - час­ти мя­са, прик­ры­тые отв­ра­ти­тельной шку­рой и внут­рен­нос­тя­ми. Ре­ли­гия Зо­ро­аст­ра за­ме­ни­ла древ­не­арий­скую ог­нен­ную жерт­ву не из со­об­ра­же­ний эко­но­мии, а ра­ди сох­ра­не­ния это­го древ­не­го об­ря­да. Жерт­воп­ри­но­ше­ние «Агниш­то­ма» в Ве­дах тре­бо­ва­ло, что­бы жи­вот­ные уби­ва­лись и од­на часть мя­са при­но­си­лась бо­гам пу­тем сож­же­ния, а дру­гая по­еда­лась жерт­во­ва­те­ля­ми и жре­ца­ми. Фор­мальное нас­ле­дие это­го кро­ва­во­го об­ря­да - це­ре­мо­ния Изеш­не у пар­сов - уже не тре­бу­ет уби­ения жи­вот­ных. По ее пред­пи­са­ни­ям, дос­та­точ­но вло­жить шерсть бы­ка в со­суд и по­дер­жать его пе­ред ог­нем.

    Принесение в жерт­ву час­ти те­ла са­мо­го по­чи­та­те­ля яв­ля­ет­ся весьма обыч­ным об­ря­дом. При этом целью жерт­вы мо­жет быть или при­не­се­ние да­ра, да­ни, или, сог­лас­но пра­ви­лу, - часть вмес­то це­ло­го - за­ме­на ка­кой-ли­бо частью те­ла це­ло­го че­ло­ве­ка. Та­кие жерт­вы при­но­сят­ся или для ог­раж­де­ния се­бя от ка­ких-ни­будь опас­нос­тей, или как вы­куп за дру­гих. Так, у ни­ко­бар­цев мож­но ви­деть пог­ре­бальное жерт­воп­ри­но­ше­ние, в ко­то­ром сус­тав пальца слу­жит за­ме­ной це­ло­го че­ло­ве­ка. Они хо­ро­нят с умер­шим все его иму­щест­во и от­ре­за­ют у его же­ны сус­тав од­но­го пальца (оче­вид­но, вза­мен ее са­мой). Ес­ли же она от­ка­зы­ва­ет­ся да­же и от это­го по­жерт­во­ва­ния, тог­да в од­ном из стол­бов ее до­ма де­ла­ет­ся глу­бо­кий вы­рез. Для нас, впро­чем, при­не­се­ние в жерт­ву пальца предс­тав­ля­ет больше ин­те­ре­са, ког­да оно со­вер­ша­ет­ся не в честь умер­ше­го, а в честь дру­гих бо­жеств. По­доб­ная идея ле­жит в ос­но­ве обы­чая жи­те­лей Тон­га, из­вест­но­го под име­нем «ту­ту­ни­ма». Он зак­лю­ча­ет­ся в от­ру­ба­нии то­по­ром или ост­рым кам­нем сус­та­ва ми­зин­ца ру­ки в ви­де жерт­вы бо­гам ра­ди ис­це­ле­ния от бо­лез­ни близ­ких родст­вен­ни­ков. Ма­ри­не­ру слу­ча­лось ви­деть, что пя­ти­лет­ние де­ти ос­па­ри­ва­ли друг у дру­га честь при­не­се­ния этой жерт­вы.

    У ман­да­нов об­ряд пос­вя­ще­ния юно­шей в муж­чи­ны сос­то­ял в том, что пос­вя­ща­емо­го об­ма­ты­ва­ли ве­рев­ка­ми, как ко­кон, и под­ве­ши­ва­ли на них до тех пор, по­ка он не те­рял соз­на­ния. В этом бес­чувст­вен­ном (или без­жиз­нен­ном, по их вы­ра­же­нию) сос­то­янии его кла­ли на зем­лю, и ког­да он при­хо­дил в се­бя, то под­пол­зал на чет­ве­реньках к ста­ро­му ин­дей­цу, си­дев­ше­му во вра­чеб­ном ша­ла­ше с то­по­ром в ру­ках и буй­во­ло­вым че­ре­пом пе­ред со­бой. Юно­ша под­ни­мал ми­зи­нец ле­вой ру­ки как жерт­ву ве­ли­ко­му ду­ху, и он от­се­кал­ся (иног­да вмес­те с ука­за­тельным пальцем) на че­ре­пе.

    В Ин­дии смысл это­го обы­чая (ско­рее, впро­чем, дра­ви­дий­ско­го, чем арий­ско­го про­ис­хож­де­ния) выс­ту­па­ет с пол­ной яс­ностью. По­доб­но то­му как в ми­фе Ши­ва от­се­ка­ет се­бе па­лец с целью уми­лос­ти­вить Ка­ли, так в юж­ных про­вин­ци­ях ма­те­ри от­се­ка­ют се­бе пальцы в жерт­ву бо­жест­ву из бо­яз­ни по­те­рять де­тей. Здесь же мы уз­на­ем о при­не­се­нии в жерт­ву зо­ло­то­го пальца вза­мен собст­вен­но­го, т. е. о за­ме­не са­мой за­ме­ны. Но­во­зе­ланд­цы ве­ша­ют пря­ди во­лос на де­ревьях, рас­ту­щих на клад­би­щах, ко­то­рые приз­на­ют­ся мес­та­ми для жерт­воп­ри­но­ше­ний. Что во­ло­сы мо­гут за­ме­нять всю осо­бу их вла­дельца, мы уз­на­ем из опи­са­ния, как в Ма­ла­ба­ре кол­дун, выг­нав бе­са из одер­жи­мо­го им больно­го и заг­нав его на де­ре­во, свя­зы­ва­ет за­тем во­ло­сы па­ци­ен­та в креп­кий пу­чок и от­ре­за­ет их для уми­лос­тив­ле­ния де­мо­на. С этой точ­ки зре­ния су­щест­ву­ющий в Ев­ро­пе об­ряд ос­вя­ще­ния во­лос, отст­ри­га­емых у мальчи­ков, име­ет, быть мо­жет, зна­че­ние сим­во­ли­чес­кой жерт­вы.

    Что ка­са­ет­ся об­ря­дов сим­во­ли­чес­ко­го про­ли­ва­ния кро­ви, то они за­ме­ня­ют со­бой нас­то­ящее зак­ла­ние. Нап­ри­мер, яга, или жре­цы, в Ки­лом­бо лишь по­ме­ча­ли копьями при­но­си­мых им де­тей, вмес­то то­го что­бы прон­зать их. Точ­но так же в Гре­ции древ­ний вар­варс­кий обы­чай че­ло­ве­чес­ких жерт­воп­ри­но­ше­ний ус­ту­пил мес­то об­ря­ду про­ли­ва­ния нес­кольких ка­пель кро­ви. И в на­ше вре­мя меж­ду пок­лон­ни­ка­ми Виш­ну су­щест­ву­ет еще убеж­де­ние, что че­ло­век, убив­ший не­ча­ян­но обезьяну или оч­ко­вую змею, мо­жет ис­ку­пить свою ви­ну только че­ло­ве­чес­кой жерт­вой. В си­лу это­го изб­ран­ный в жерт­ву че­ло­век, у ко­то­ро­го де­ла­ют над­рез на бед­ре, прит­во­ря­ет­ся умер­шим и за­тем прит­вор­но воск­ре­са­ет, а вы­тек­шая из ра­ны кровь счи­та­ет­ся жерт­вой, за­ме­ня­ющей его жизнь. Один из са­мых за­ме­ча­тельных слу­ча­ев пе­ре­жит­ков та­ко­го сим­во­ли­чес­ко­го про­ли­ва­ния кро­ви, сох­ра­нив­ших­ся в бы­ту сов­ре­мен­ной Ев­ро­пы, мож­но най­ти в по­верье эс­тов. Мо­ля­щий­ся вы­пус­кал пе­ред мо­лит­вой нес­колько ка­пель кро­ви из ука­за­тельно­го пальца и за­тем про­из­но­сил сле­ду­ющую мо­лит­ву, за­пи­сан­ную бук­вально со слов ли­ца, пом­нив­ше­го ее: «Я на­зы­ваю те­бя че­рез мою кровь и пос­вя­щаю те­бе мою кровь, да сни­зой­дет твое бла­гос­ло­ве­ние на мой дом, ко­нюш­ни, хле­ва и ку­рят­ни­ки; да сни­зой­дет на них твое бла­гос­ло­ве­ние мо­ей кровью и тво­ей ми­лостью! Будь мне ра­достью, о, все­мо­гу­щий, по­мощ­ник мо­их от­цов, мой пок­ро­ви­тель и ох­ра­ни­тель мо­ей жиз­ни! Умо­ляю те­бя си­лою пло­ти и кро­ви. При­ми яст­ва, ко­то­рые я при­но­шу те­бе для тво­его под­дер­жа­ния и на ра­дость мо­ему те­лу. Сох­ра­ни ме­ня, как тво­его доб­ро­го сы­на, и я возб­ла­го­да­рю и прос­лав­лю те­бя. По­мо­ги мне, все­мо­гу­щий, и ус­лышь ме­ня! То, что я сде­лал по не­ра­де­нию дур­но­го пе­ред то­бой, прос­ти мне! Но не за­па­мя­туй, что я чест­но от­да­вал дань во имя чес­ти, ра­дос­ти и спо­кой­ст­вия мо­их ро­ди­чей. Сверх то­го я, при­па­дая, триж­ды це­лую зем­лю. Пош­ли мне пре­ус­пе­яние в де­лах, и да бу­дет с то­бою мир!»

    Мы упо­мя­ну­ли об об­ря­дах от­се­ка­ния пальцев, от­ре­за­ния во­лос и вы­пус­ка­ния кро­ви из-за их свя­зи с жерт­воп­ри­но­ше­ни­ем. Са­ми по се­бе они от­но­сят­ся к то­му об­шир­но­му от­де­лу раз­но­об­раз­ных и час­то не­яс­ных по це­ли об­ря­дов, ко­то­рые мож­но от­нес­ти к ка­те­го­рии це­ре­мо­ни­альных уро­до­ва­ний.

    Если жизнь при­но­сит­ся за жизнь во­об­ще, то за жизнь, на­хо­дя­щу­юся в опас­нос­ти, мож­но при­но­сить и чью-ли­бо дру­гую, ме­нее цен­ную. Ког­да в Пе­ру за­бо­ле­вал ин­ка или дру­гой важ­ный че­ло­век, он при­но­сил в жерт­ву бо­жест­ву од­но­го из сво­их сы­но­вей, умо­ляя при­нять эту жерт­ву вмес­то се­бя са­мо­го. Гре­ки на­хо­ди­ли дос­та­точ­ным при­но­сить бо­гам прес­туп­ни­ков или плен­ных. Так же пос­ту­па­ли и язы­чес­кие пле­ме­на Се­вер­ной Ев­ро­пы, ко­то­рым хрис­ти­анс­кие куп­цы про­да­ва­ли, как го­во­рят, ра­бов для этой це­ли. Один из са­мых ти­пич­ных фак­тов по­доб­но­го ро­да от­но­сит­ся ко вре­ме­ни Пу­ни­чес­ких войн. Кар­фа­ге­ня­не, по­тер­пев­шие на вой­не не­уда­чу и тес­ни­мые Ага­фок­лом, при­пи­са­ли свое по­ра­же­ние гне­ву бо­гов. В преж­ние вре­ме­на их Кро­нос по­лу­чал в жерт­ву изб­ран­ных де­тей сво­его на­ро­да, но впос­ледст­вии они ста­ли для этой це­ли по­ку­пать и от­карм­ли­вать чу­жих де­тей. Кар­фа­ге­ня­не под­чи­ня­лись здесь ес­тест­вен­но­му стрем­ле­нию жерт­во­ва­те­ля к за­ме­ще­нию до­ро­гих жертв, но те­перь, в го­ди­ну бедст­вий, нас­ту­пи­ла ре­ак­ция. Ре­ше­но бы­ло отп­разд­но­вать чу­до­вищ­ное жерт­воп­ри­но­ше­ние, что­бы урав­нять счет и ком­пен­си­ро­вать подс­тав­ные жерт­вы. Двес­ти де­тей из бла­го­род­ней­ших се­мей­ств стра­ны бы­ли при­не­се­ны в жерт­ву идо­лу. «Ибо у них бы­ла мед­ная ста­туя Кро­но­са с ру­ка­ми, нак­ло­нен­ны­ми та­ким об­ра­зом, что ре­бе­нок, по­ло­жен­ный на них, ска­ты­вал­ся в глу­бо­кую яму, на­пол­нен­ную ог­нем». Фи­ни­кий­ский бог, на­зы­ва­емый здесь Кро­но­сом, обык­но­вен­но, хо­тя и не впол­не дос­то­вер­но, отож­деств­ля­ет­ся с Мо­ло­хом[192].

    Мы лег­че пой­мем, ка­ким об­ра­зом при­не­се­ние в жерт­ву жи­вот­но­го за­ме­ня­ет че­ло­ве­чес­кое жерт­воп­ри­но­ше­ние, ес­ли вспом­ним, что в Юж­ной Аф­ри­ке зу­лу­сы вы­ку­па­ют по­те­ряв­ше­го­ся ре­бен­ка, от­да­вая во­ла на шед­ше­му ди­тя, а ким­бун­ды ис­ку­па­ют кровь уби­то­го ра­ба при­не­се­ни­ем в жерт­ву бы­ка, так как кровью пос­лед­не­го смы­ва­ет­ся кровь пер­во­го. При­ме­ра­ми жерт­вен­ной за­ме­ны че­ло­ве­ка жи­вот­ным мо­гут слу­жит сле­ду­ющие фак­ты. Ког­да пол­ков­ни­ку Мак­фер­со­ну бы­ло по­ру­че­но по­ло­жить ко­нец че­ло­ве­чес­ким жерт­воп­ри­но­ше­ни­ям у кон­дов в Орис­се, в сек­те пок­лон­ни­ков бо­ги­ни зем­ли, пос­лед­ние на­ча­ли об­суж­дать меж­ду со­бой воз­мож­ность за­ме­ны че­ло­ве­чес­ких жертв при­не­се­ни­ем в жерт­ву ро­га­то­го ско­та. Есть ос­но­ва­ние пред­по­ла­гать, что по­доб­ный же спо­соб ри­ту­альной за­ме­ны мо­жет слу­жить объясне­ни­ем сле­ду­юще­го жерт­вен­но­го обы­чая в дру­гой сек­те кон­дов, пок­ло­няв­ших­ся бо­гу све­та. У них су­щест­во­вал празд­ник в честь это­го бо­жест­ва, на ко­то­ром уби­ва­ли буй­во­ла в вос­по­ми­на­ние то­го вре­ме­ни, ког­да, по их сло­вам, взяв­шая верх бо­ги­ня зем­ли тре­бо­ва­ла че­ло­ве­чес­ких жертв, но бог све­та пос­лал пле­мен­ное бо­жест­во, ко­то­рое при­да­ви­ло го­рой кро­во­жад­ную бо­ги­ню зем­ли и вы­ве­ло при этом из ча­щи буй­во­ла, ска­зав на­ро­ду: «Осво­бо­ди­те че­ло­ве­ка и при­не­си­те в жерт­ву буй­во­ла!» Ес­ли отб­ро­сить в этой ле­ген­де ми­фо­ло­ги­чес­кую ок­рас­ку, то она по­лу­ча­ет ха­рак­тер вос­по­ми­на­ния об ис­то­ри­чес­ком фак­те за­ме­ны че­ло­ве­ка жи­вот­ным в жерт­вен­ных об­ря­дах.

    На Цей­ло­не зак­ли­на­тель спра­ши­ва­ет имя бе­са, ко­то­рым одер­жим бес­но­ва­тый, и пос­лед­ний от­ве­ча­ет: «Я на­зы­ва­юсь так-то и так-то, хо­чу че­ло­ве­чес­кой жерт­вы и не вый­ду без нее». Жерт­ва обе­ща­ет­ся, больной ос­во­бож­да­ет­ся от при­пад­ков, и нес­колько не­дель спус­тя жерт­ва при­но­сит­ся, но вмес­то че­ло­ве­ка уби­ва­ет­ся ку­ри­ца. Клас­си­чес­ки­ми при­ме­ра­ми по­доб­ной за­ме­ны мо­гут слу­жить при­но­ше­ния ла­ни вмес­то де­вуш­ки Ар­те­ми­де в Ла­оди­кее, ко­зы вмес­то мальчи­ка Ди­они­су в Пот­нии. Здесь прог­ля­ды­ва­ет не­ко­то­рая связь с се­ми­тиз­мом, что уже яс­но вид­но из ис­то­рии при­не­се­ния те­не­дос­ски­ми эолий­ца­ми Ме­ли­кер­ту (Мелькар­ту) но­во­рож­ден­но­го те­лен­ка вмес­то но­во­рож­ден­но­го ре­бен­ка, при­чем жерт­ва обу­ва­лась в са­пож­ки, а с ма­терью-ко­ро­вой об­ра­ща­лись как с ма­терью-жен­щи­ной.

    Еще один шаг в де­ле за­ме­ны, и вмес­то жерт­вы при­но­сит­ся ее по­до­бие. По­учи­тельный при­мер то­го, ка­ким об­ра­зом воз­ни­ка­ет этот род за­ме­ны, предс­тав­ля­ют об­ря­ды Древ­ней Мек­си­ки. На го­до­вых празд­ни­ках в честь бо­гов вод и гор в хра­мах со­вер­ша­лись нас­то­ящие че­ло­ве­чес­кие жерт­воп­ри­но­ше­ния. В до­мах част­ных лиц про­ис­хо­ди­ло в это вре­мя яс­ное по смыс­лу, но не­вин­ное по сущ­нос­ти под­ра­жа­ние то­му же кро­ва­во­му об­ря­ду. С этой целью из­го­тов­ля­лись из тес­та изоб­ра­же­ния жертв, ко­то­рым сна­ча­ла пок­ло­ня­лись, но у ко­то­рых по­том, в под­ра­жа­ние под­лин­но­му об­ря­ду, вскры­ва­ли грудь, вы­ни­ма­ли серд­це, от­ру­ба­ли го­ло­ву, а ко­неч­нос­ти раз­де­ля­лись на кус­ки и по­еда­лись. В ан­тич­ных ре­ли­ги­ях Гре­ции и Ри­ма же­ла­ние сох­ра­нить свя­щен­ные об­ря­ды пред­шест­ву­ющих бо­лее вар­варс­ких, бо­лее кро­во­жад­ных и рас­то­чи­тельных вре­мен вы­ра­зи­лось в комп­ро­мис­сах. Вмес­то че­ло­ве­чес­ких жертв, нап­ри­мер, при­но­си­лись мед­ные ста­туи, вмес­то жи­вот­ных - сим­во­ли­чес­кие фи­гу­ры из тес­та или вос­ка.

    У брах­ма­нис­тов за­ме­на жи­вых жертв мо­де­ля­ми жерт­вен­ных жи­вот­ных, при­го­тов­лен­ны­ми из му­ки и мас­ла, про­изош­ла не из со­об­ра­же­ний эко­но­мии, а с целью из­бе­жать ли­ше­ния жиз­ни. Сов­ре­мен­ные ки­тай­цы, при­вер­жен­ность ко­то­рых к по­доб­но­го ро­да сим­во­лам от­чет­ли­во вид­на в обы­чае из­го­тав­ли­вать бу­маж­ные фи­гур­ки, пред­наз­на­ча­емые быть слу­га­ми по­кой­ни­ка, с не меньшей изоб­ре­та­тельностью вы­ра­бо­та­ли жерт­вен­ное по­до­бие для исп­ро­ше­ния у бо­жест­ва, пер­венст­ву­юще­го в дан­ном го­ду, ис­це­ле­ния больно­му. С этой целью вы­ре­за­ет­ся из бу­ма­ги или ри­су­ет­ся на ней в гру­бом ви­де че­ло­ве­чес­кая фи­гу­ра, изоб­ра­же­ние прик­ле­ива­ет­ся к бам­бу­ко­вой пал­ке, и пос­лед­няя вты­ка­ет­ся в ме­шок с деньга­ми из фольги. Этот сим­вол с по­до­ба­ющи­ми зак­ли­на­ни­ями вы­но­сит­ся вмес­те с больным на ули­цу, жрец на­би­ра­ет в рот во­ды, оп­рыс­ки­ва­ет ею больно­го, изоб­ра­же­ние и фольгу. За­тем пос­лед­ние две ве­щи сжи­га­ют­ся, а при­сутст­ву­ющие на це­ре­мо­нии са­дят­ся за празд­нич­ный обед в честь бо­жест­ва это­го го­да.

    В Ка­ире су­щест­ву­ет обы­чай при раз­ли­вах Ни­ла выс­тав­лять в за­топ­ля­емом мес­те ко­ни­чес­кий зем­ля­ной стол­бик, ко­то­рый уно­сит­ся под­ни­ма­ющей­ся во­дой. Обы­чай этот, из­вест­ный под име­нем «ару­сех» (не­вес­та), предс­тав­ля­ет, по-ви­ди­мо­му, за­ме­ну древ­не­го об­ря­да бро­са­ния в ре­ку мо­ло­дой де­вуш­ки в пыш­ном на­ря­де с целью по­лу­че­ния пол­но­вод­но­го раз­ли­ва. За­ме­на эта про­изош­ла под бо­лее гу­ман­ным вли­яни­ем му­сульманст­ва. При­но­ше­ние больным че­ло­ве­ком мо­де­ли сво­их по­ра­жен­ных чле­нов име­ет яв­ный ха­рак­тер жерт­воп­ри­но­ше­ния, все рав­но, со­вер­ша­ет­ся ли оно пе­ред ис­це­ле­ни­ем для уми­лос­тив­ле­ния бо­жест­ва или пос­ле из­ле­че­ния для вы­ра­же­ния бла­го­дар­нос­ти. Мо­де­ли рук и ушей, ста­вив­ши­еся по обе­ту в древ­них еги­петс­ких хра­мах, счи­та­ют­ся, с од­ной сто­ро­ны, бла­го­дарст­вен­ны­ми при­но­ше­ни­ями, как это име­ет мес­то, нап­ри­мер, по от­но­ше­нию к мо­де­лям лиц, гру­ди, рук и пр. в бе­отий­ских хра­мах. С дру­гой сто­ро­ны, из­вест­ны слу­чаи, ког­да мо­де­ли при­но­си­лись как за­ме­на по­ра­жен­ных час­тей те­ла для по­лу­че­ния ис­це­ле­ния. Так, в Гер­ма­нии в пер­вые ве­ка хрис­ти­анст­ва церк­ви не раз при­хо­ди­лось выс­ту­пать про­тив язы­чес­ко­го обы­чая ве­шать на идо­лов с просьбой о по­мо­щи де­ре­вян­ные мо­де­ли час­тей че­ло­ве­чес­ко­го те­ла, а в сов­ре­мен­ной Ин­дии пи­лиг­рим, при­шед­ший вы­ма­ли­вать ис­це­ле­ние, по­ме­ща­ет в хра­ме изоб­ра­же­ние сво­его больно­го ор­га­на из зо­ло­та, се­реб­ра или ме­ди, смот­ря по сос­то­янию.

    Обращаясь к идее жерт­воп­ри­но­ше­ний в сов­ре­мен­ном хрис­ти­анст­ве, мы встре­ча­ем ее в дво­якой фор­ме: как пе­ре­жи­ток в на­род­ных по­верьях и как один из эле­мен­тов офи­ци­альной ре­ли­гии. Один из за­ме­ча­тельных пе­ре­жит­ков ее сох­ра­нил­ся в Бол­га­рии, где при­не­се­ние жи­вых жертв по сие вре­мя при­над­ле­жит к чис­лу на­ибо­лее расп­рост­ра­нен­ных сре­ди сельско­го на­се­ле­ния об­ря­дов. В день свя­то­го Ге­ор­гия там при­но­сят в жерт­ву яг­нен­ка и объясня­ют этот обы­чай ле­ген­дой, в ко­то­рой сли­ты биб­лей­ский рас­сказ о жерт­воп­ри­но­ше­нии Иса­ака и чу­до с тре­мя от­ро­ка­ми. В празд­ник па­на­гии (де­вы Ма­рии) при­но­сят­ся в жерт­ву яг­ня­та, коз­ля­та, мед, ви­но и пр., что­бы де­ти бы­ли здо­ро­вы весь год. Мла­ден­цу пре­дос­тав­ля­ют сде­лать вы­бор свеч­ки трем свя­ти­те­лям, для ко­то­рых пред­наз­на­ча­ет­ся при­но­ше­ние, и, ког­да эта опе­ра­ция про­де­ла­на, каж­дый из при­сутст­ву­ющих вы­пи­ва­ет чаш­ку ви­на со сло­ва­ми: «Свя­ти­тель та­кой-то, те­бе это при­но­ше­ние». За­тем они ре­жут яг­нен­ка или вы­би­ра­ют из ульев мед, и ве­че­ром вся де­рев­ня уст­ра­ива­ет пир из жерт­вен­ных при­но­ше­ний, кон­ча­ющий­ся у муж­чин обык­но­вен­но пьяной ор­ги­ей.

    Во мно­гих дру­гих стра­нах Ев­ро­пы кон­сер­ва­тив­ная па­мять зем­ле­дельцев сох­ра­ни­ла во всей неп­ри­кос­но­вен­нос­ти нас­ле­дие дох­рис­ти­анс­ких ре­ли­гий. Во Фран­ко­нии прос­той на­род пе­ред питьем вы­ли­ва­ет на зем­лю нес­колько ка­пель в ка­чест­ве воз­ли­яния. При вхо­де в лес там кла­дут на ка­мень при­но­ше­ние из хле­ба и пло­дов, что­бы из­бе­жать на­па­де­ния ле­ше­го. Хле­бо­пе­ки бро­са­ют в печь на счастье кус­ки тес­та, при­го­ва­ри­вая: «Вот, черт, те­бе!» Крестьянин в Ка­рин­тии кор­мит ве­тер, выс­тав­ляя на де­ре­ве пе­ред сво­им до­мом блю­до с пи­щей, и кор­мит огонь, бро­сая в не­го сви­ное са­ло и го­вя­жий жир. Все это де­ла­ет­ся с целью отв­ра­тить бу­ри и по­жа­ры. Это не­пос­редст­вен­ное жерт­воп­ри­но­ше­ние сти­хи­ям со­вер­ша­лось в Гер­ма­нии в Ива­нов день в са­мой нед­вус­мыс­лен­ной фор­ме еще в кон­це прош­ло­го сто­ле­тия. При этом од­на часть пох­леб­ки вы­ли­ва­лась в огонь, дру­гая - в про­точ­ную во­ду, третья за­ры­ва­лась в зем­лю, на­ко­нец, чет­вер­той на­ма­зы­ва­лись листья, ко­то­рые кла­лись для вет­ра на ды­мо­вые тру­бы. У фран­цузс­ких крестьянок есть обы­чай вы­ли­вать пе­ред обе­дом на зем­лю лож­ку мо­ло­ка или су­па. Да­лее, Анд­рие опи­сы­ва­ет обы­чай крестьян в До­фи­нэ вы­хо­дить в день солн­цес­то­яния при сол­неч­ном вос­хо­де на мост и при­но­сить в жерт­ву солн­цу яич­ни­цу. Пос­лед­ний из­вест­ный слу­чай соб­лю­де­ния обы­чая за­ры­вать са­мо­го луч­ше­го те­лен­ка жи­вым в зем­лю, что­бы спас­ти за­чум­лен­ное ста­до, имел мес­то в Кор­ну­ол­ле в ны­неш­нем сто­ле­тии.

    Рассказы о жерт­воп­ри­но­ше­ни­ях дьяво­лу сох­ра­ня­лись в Шот­лан­дии в те­че­ние все­го прош­ло­го сто­ле­тия, и ста­ри­ки до сих пор пом­нят здесь те участ­ки по­лей, ко­то­рые ос­та­ва­лись не­па­хан­ны­ми как «по­ле доб­ро­го че­ло­ве­ка» (т. е. дьяво­ла). Но обы­чай «на­ду­вать чер­та» был уже в хо­ду, и ему от­да­ва­лись во вла­де­ние не­год­ные клоч­ки зем­ли. Обы­чай шве­дов печь на свят­ках пи­рог в фор­ме ка­ба­на яв­ля­ет­ся пе­ре­жит­ком жерт­вен­но­го об­ря­да, зак­лю­чав­ше­го­ся в при­не­се­нии свиньи в жерт­ву бо­гу Фрей­ру, тог­да как в Окс­фор­де пе­ре­жи­ток этой же пра­ро­ди­тельской це­ре­мо­нии сох­ра­нил­ся в ви­де обы­чая вно­сить ка­банью го­ло­ву в ко­ро­левс­кую кол­ле­гию под зву­ки пес­ни «При­но­шу го­ло­ву ка­ба­на, воз­да­вая хва­лу гос­по­ду». В по­го­вор­ке не­мец­ко­го пьяни­цы, что не­до­пи­тый ста­кан - это при­но­ше­ние дьяво­лу, все еще чувст­ву­ет­ся па­мять о древ­них воз­ли­яни­ях.

    Что ка­са­ет­ся жерт­вен­ных об­ря­дов, су­щест­ву­ющих в сов­ре­мен­ном хрис­ти­анст­ве, так ска­зать, офи­ци­ально, то при­ме­ром мо­гут слу­жить при­но­ше­ния по обе­ту. Оп­по­зи­ция со сто­ро­ны ду­хо­венст­ва про­дол­же­нию это­го клас­си­чес­ко­го спо­со­ба вы­ра­же­ния бла­го­дар­нос­ти бы­ла лишь вре­мен­ной и не­пол­ной. В V в., по-ви­ди­мо­му, су­щест­во­вал обы­чай при­но­сить зо­ло­тые и се­реб­ря­ные мо­де­ли глаз, ног и пр. свя­тым за по­лу­чен­ное от них ис­це­ле­ние. В на­ча­ле XVI в. По­ли­дор Вер­ги­лий, опи­сав клас­си­чес­кий обы­чай, про­дол­жа­ет: «Со­вер­шен­но та­ким же об­ра­зом при­но­сим мы в на­ших хра­мах ма­ленькие вос­ко­вые изоб­ра­же­ния и фи­гур­ки. Как только на­чи­на­ет бо­леть ка­кая-ни­будь часть те­ла, нап­ри­мер ру­ка, но­га или грудь, мы да­ем обет бо­гу и его свя­тым и при­но­сим в дар им для по­лу­че­ния ис­це­ле­ния ру­ку, но­гу или грудь, вы­леп­лен­ные из вос­ка. Этот обы­чай так расп­рост­ра­нил­ся, что по­доб­ные при­но­ше­ния ста­ли де­лать и за жи­вот­ных. По­это­му в хра­мы ста­вят фи­гур­ки бы­ка, ло­ша­ди, ов­цы. При ви­де это­го вся­кий скром­ный и доб­ро­со­вест­ный че­ло­век впра­ве за­даться воп­ро­сом, не со­пер­ни­ча­ем ли мы с ре­ли­ги­ей или с пред­рас­суд­ка­ми древ­них». Этот обы­чай до сих пор сильно расп­рост­ра­нен в Ев­ро­пе, но изоб­ра­же­ния, при­но­си­мые по обе­ту, де­ла­ют­ся уже из фальши­во­го се­реб­ра и дру­гих не­до­ро­гих ма­те­ри­алов.

    В хрис­ти­анс­ких хра­мах, как и в дох­рис­ти­анс­ких, оди­на­ко­во под­ни­ма­ют­ся клу­бы ла­да­на. Кро­ме то­го, об­ряд жерт­воп­ри­но­ше­ния хо­тя и не вхо­дил пер­во­на­чально в хрис­ти­анс­кое бо­гос­лу­же­ние, уже ра­но за­нял вы­да­юще­еся мес­то в ри­ту­але. Хрис­ти­анст­во вер­бо­ва­ло сво­их сто­рон­ни­ков сре­ди на­ро­дов, у ко­то­рых идея жерт­воп­ри­но­ше­ния уко­ре­ни­лась очень глу­бо­ко, а це­ре­мо­ния жерт­воп­ри­но­ше­ния бы­ла од­ним из на­ибо­лее важ­ных об­ря­дов бо­го­по­чи­та­ния. От­сю­да воз­ник обы­чай, ко­то­ро­му предс­то­яло за­пол­нить пус­тое мес­то пос­ле вы­тес­не­ния язы­чест­ва хрис­ти­анст­вом. Это бы­ло дос­тиг­ну­то не но­вов­ве­де­ни­ем, а прис­по­соб­ле­ни­ем. Ев­ха­рис­ти­чес­кая тра­пе­за ран­них хрис­ти­ан при­ня­ла ха­рак­тер жерт­воп­ри­но­ше­ния, обед­ни, мес­сы, во вре­мя ко­то­рой при­но­ше­ние пи­щи и питья со­вер­ша­ет­ся свя­щен­ни­ком, воз­ла­га­ющим их на ал­тарь, пос­ле че­го они пот­реб­ля­ют­ся свя­щен­ни­ком и ве­ру­ющи­ми. Ес­тест­вен­ным зак­лю­че­ни­ем эт­ног­ра­фи­чес­ко­го обоз­ре­ния жерт­воп­ри­но­ше­ний долж­но быть ука­за­ние на расп­рю меж­ду про­тес­тан­та­ми и ка­то­ли­ка­ми - од­ну из са­мых жес­то­ких, раз­де­ляв­ших за пос­лед­ние сто­ле­тия хрис­ти­анс­кий мир, - по воп­ро­су о том, яв­ля­ет­ся ли жерт­воп­ри­но­ше­ние хрис­ти­анс­ким об­ря­дом или нет.

    Следующую груп­пу об­ря­дов, под­ле­жа­щих рас­смот­ре­нию, сос­тав­ля­ют пос­ты и не­ко­то­рые дру­гие средст­ва вы­зы­ва­ния экс­та­за или ино­го ро­да бо­лез­нен­но­го воз­буж­де­ния для ре­ли­ги­оз­ных це­лей. При рас­смот­ре­нии ани­миз­ма мы час­то за­ме­ча­ли или при­хо­ди­ли к зак­лю­че­нию, что ве­ро­ва­ния ма­ло­культур­ных об­ществ в не­ма­лой ме­ре ос­но­вы­ва­ют­ся на фак­тах ви­де­ний и снов, при­ни­ма­емых за ре­альное об­ще­ние с ду­хов­ны­ми су­щест­ва­ми. Под­ни­ма­ясь от древ­ней­ших эпох культу­ры, мы на­хо­дим ре­ли­гию тес­но свя­зан­ной с экс­та­ти­чес­ки­ми сос­то­яни­ями те­ла. Нам не­за­чем, ко­неч­но, на­по­ми­нать чи­та­те­лю, что эти яв­ле­ния, про­ис­хо­дя­щие в ущерб нор­мальным отп­рав­ле­ни­ям те­ла и ду­ха, объясня­лись фи­ло­софс­ки­ми те­ори­ями, пред­шест­во­вав­ши­ми уче­нию но­вей­шей ме­ди­ци­ны, как приз­на­ки бо­жест­вен­но­го по­се­ще­ния или по край­ней ме­ре как ре­зультат сверхъестест­вен­ных ду­хов­ных вли­яний. К сильней­шим средст­вам до­во­дить рас­строй­ст­ва ду­шев­ных функ­ций до сте­пе­ни экс­та­ти­чес­ко­го ви­зи­онерст­ва при­над­ле­жит пост, свя­зан­ный обыч­но с дру­ги­ми ли­ше­ни­ями при про­дол­жи­тельном со­зер­ца­тельном уеди­не­нии в ле­су или пус­ты­не. Ди­ка­рю-охот­ни­ку в его бо­га­той не­ожи­дан­ны­ми ис­пы­та­ни­ями жиз­ни час­то слу­ча­ет­ся не­вольно исп­ро­бо­вать на се­бе в те­че­ние дней и да­же не­дель пос­ледст­вия по­доб­но­го су­щест­во­ва­ния, и он ско­ро при­вы­ка­ет ви­деть приз­ра­ки и бе­се­до­вать с ни­ми как с ви­ди­мы­ми лич­ны­ми ду­ха­ми. Пос­ле то­го как он та­ким об­ра­зом вы­учил­ся сек­ре­ту об­ще­ния с по­тус­то­рон­ним ми­ром, ему ос­та­ет­ся только впос­ледст­вии восп­ро­из­вес­ти при­чи­ну, что­бы вновь выз­вать свя­зан­ные с ней ре­зульта­ты.

    Обряд пос­та и объекти­ви­ро­ва­ние его бо­лез­нен­ных про­яв­ле­ний на­ибо­лее яр­ко мож­но про­ил­люст­ри­ро­вать на при­ме­ре се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ди­ка­рей. У ин­дей­цев (рас­ска­зы от­но­сят­ся пре­иму­щест­вен­но к ал­гон­кинс­ким пле­ме­нам) обы­чай про­дол­жи­тельных стро­гих пос­тов обя­за­те­лен да­же для де­тей обо­его по­ла с очень ран­не­го воз­рас­та. Вы­дер­жать длин­ный пост счи­та­ет­ся де­лом по­чет­ным, дос­той­ным за­вис­ти, по­это­му они не едят по три или да­же по семь дней и пьют при этом лишь нем­но­го во­ды. В те­че­ние пос­та осо­бен­ное вни­ма­ние об­ра­ща­ет­ся на сны. Так, Тан­нер рас­ска­зы­ва­ет ис­то­рию од­ной ин­дей­ской жен­щи­ны по име­ни Нет-но-ква, ко­то­рая в две­над­цать лет пос­ти­лась од­наж­ды де­сять дней под­ряд, по­ка ей не явил­ся во сне че­ло­век, ко­то­рый, по­го­во­рив с ней, по­дал ей на­ко­нец две пал­ки и при­ба­вил: «Даю те­бе эти два кос­ты­ля, что­бы ты хо­ди­ла на них, и сде­лаю твои во­ло­сы бе­лы­ми как снег». Жен­щи­на по­ня­ла эти сло­ва как уве­ре­ние в том, что она дос­тиг­нет глу­бо­кой ста­рос­ти, и та­кая уве­рен­ность слу­жи­ла для нее под­держ­кой в ми­ну­ты го­ря и опас­нос­ти.

    Индейский юно­ша, дос­тиг­нув воз­му­жа­лос­ти, уда­ля­ет­ся в уеди­нен­ное мес­то для пос­та, мо­лит­вы и раз­мыш­ле­ний. Там у не­го бы­ва­ют ви­де­ния, ко­то­рые нак­ла­ды­ва­ют сильней­ший от­пе­ча­ток на всю его жизнь. При этом он преж­де все­го до­жи­да­ет­ся по­яв­ле­ния во сне ка­ко­го-ни­будь жи­вот­но­го, ко­то­рое и де­ла­ет­ся для не­го с той по­ры его «ле­карст­вом», фе­ти­шем, предс­тав­ля­ющим его «ма­ни­ту», ге­ния-пок­ро­ви­те­ля. Нап­ри­мер, ес­ли ка­кой-ни­будь во­ин ви­дел в юнос­ти во сне ле­ту­чую мышь, он всю жизнь но­сит на ма­куш­ке шкур­ку это­го жи­вот­но­го и счи­та­ет се­бя так же заст­ра­хо­ван­ным от ору­жия вра­гов, как ле­ту­чая мышь во вре­мя по­ле­та. В дальней­шем, ес­ли ин­дей­цу что-ни­будь нуж­но, он на­чи­на­ет пос­титься до тех пор, по­ка «ма­ни­ту» не обе­ща­ет ему это­го во сне. В то вре­мя как взрос­лые охо­тят­ся, де­тей иног­да зас­тав­ля­ют до­ма пос­титься, что­бы они уви­де­ли во сне, бу­дет ли охо­та удач­на.

    Охотнику, пос­тя­ще­му­ся пе­ред отп­рав­ле­ни­ем на охо­ту, со­об­ща­ют­ся во сне мес­та, где во­дит­ся дичь, и средст­ва для ук­ро­ще­ния злых ду­хов. Ког­да он ви­дит во сне дав­но умер­ше­го ин­дей­ца, ко­то­рый го­во­рит ему: «При­не­си мне жерт­ву, и ты наст­ре­ля­ешь оле­ней вво­лю», то тут же при­но­сит­ся жерт­ва в честь ду­ха, зак­лю­ча­юща­яся в сож­же­нии це­ло­го оле­ня или час­ти его. «Ме­да», или ле­карь, при­об­ре­та­ет во вре­мя пос­тов мно­гие из тех осо­бен­нос­тей, ко­то­рые счи­та­ют­ся не­об­хо­ди­мы­ми для вы­пол­не­ния его свя­щен­ной мис­сии. Про­ро­чи­ца од­жиб­ве, из­вест­ная впос­ледст­вии под име­нем Ка­те­ри­ны Уабоз, рас­ска­зы­вая свою би­ог­ра­фию, опи­сы­ва­ет, как, дос­тиг­нув зре­лос­ти, она пос­ти­лась раз в сво­ем уеди­нен­ном до­ми­ке до тех пор, по­ка не бы­ла взя­та на не­бо. При вхо­де ту­да она уви­де­ла си­я­ющее Го­лу­бое Не­бо, и это бы­ло пер­вым сверхъестест­вен­ным об­ще­ни­ем в ее про­ро­чес­кой карьере.

    Очень ин­те­ре­сен рас­сказ, со­об­щен­ный Скулькраф­ту Чин­га­уком, од­ним из ал­гон­кинс­ких пред­во­ди­те­лей, пос­вя­щен­ным в мис­ти­чес­кую муд­рость и ри­су­ноч­ное письмо сво­его на­ро­да: «Чин­га­ук на­чал рас­сказ с то­го, что древ­ние ин­дей­цы счи­та­ли пост де­лом очень по­чет­ным. Они пос­ти­лись иног­да шесть, семь дней, по­ка те­ло и дух их не де­ла­лись лег­ки­ми и свет­лы­ми, что при­го­тов­ля­ло их к снам. Стрем­ле­ни­ем древ­них ду­хо­вид­цев бы­ло уви­деть во сне солн­це, так как они ду­ма­ли, что этот сон де­лал их спо­соб­ны­ми ви­деть все на зем­ле. И они обык­но­вен­но пре­ус­пе­ва­ли в этом пу­тем дол­го­го пос­та и дол­гих раз­мыш­ле­ний о пред­ме­те сво­их же­ла­ний. Пос­ты и сны прак­ти­ко­ва­лись с ран­не­го воз­рас­та. Все, что юно­ша ви­дит и ис­пы­ты­ва­ет во вре­мя пос­та и снов, счи­та­ет­ся им за ис­ти­ну и ста­но­вит­ся ру­ко­во­дя­щим на­ча­лом в его пос­ле­ду­ющей жиз­ни. За со­ве­том в де­лах он об­ра­ща­ет­ся к этим отк­ро­ве­ни­ям. Ес­ли пос­ты бы­ли для не­го бла­гоп­ри­ят­ны и на­род уве­ру­ет в его спо­соб­ность проз­ре­вать бу­ду­щее, то для не­го отк­рыт путь к выс­шим по­чес­тям. Про­рок, про­дол­жал рас­сказ­чик, ис­пы­ты­ва­ет свою си­лу сна­ча­ла втай­не, в при­сутст­вии од­но­го лишь ли­ца, сви­де­тельство ко­то­ро­го не­об­хо­ди­мо в слу­чае уда­чи. На­чав под­ви­заться на этом поп­ри­ще, он от­ме­ча­ет об­ра­зы сво­их снов и отк­ро­ве­ний зна­ка­ми на дре­вес­ной ко­ре или дру­гом ма­те­ри­але, хо­тя бы для это­го ему пот­ре­бо­ва­лась це­лая зи­ма, и та­ким об­ра­зом сох­ра­ня­ет па­мять о сво­их глав­ней­ших отк­ро­ве­ни­ях. Ес­ли его предс­ка­за­ния сбы­ва­ют­ся, сви­де­тель за­яв­ля­ет об этом, а па­мят­ные за­мет­ки слу­жат дальней­шим до­ка­за­тельством его про­ро­чес­кой си­лы и ис­кус­ства. Вре­мя уве­ли­чи­ва­ет его си­лу. На­ко­нец его таб­лич­ки предс­тав­ля­ют­ся в со­вет ста­ри­ков, ко­то­рые со­ве­ща­ют­ся об этом пред­ме­те, так как весь на­род ве­рит в эти отк­ро­ве­ния. Ста­ри­ки ре­ша­ют де­ло и объявля­ют, что че­ло­век ода­рен про­ро­чес­ким да­ром - вдох­нов­лен муд­ростью и спо­со­бен быть ду­хов­ным во­ди­те­лем сво­его на­ро­да. Та­ков был, по сло­вам рас­сказ­чи­ка, древ­ний обы­чай, и зна­ме­ни­тые древ­ние во­ины-пред­во­ди­те­ли дос­ти­га­ли влас­ти этим пу­тем». Здесь ос­та­ет­ся за­ме­тить, что ду­хо­вид­цы аме­ри­канс­ких пле­мен вы­зы­ва­ют в се­бе сос­то­яние кон­вульсив­но­го экс­та­за пос­том и по­то­гон­ны­ми ба­ня­ми. В этом сос­то­янии они воз­ве­ща­ют по­ве­ле­ния сво­их до­маш­них ду­хов.

    У дру­гих не­ци­ви­ли­зо­ван­ных пле­мен и на­ро­дов цель пос­тов зак­лю­ча­ет­ся, по опи­са­ни­ям, в вы­зы­ва­нии та­ких же экс­та­ти­чес­ких сос­то­яний и сверхъестест­вен­но­го об­ще­ния. Ро­ман Па­не в «Жиз­ни Ко­лум­ба» опи­сы­ва­ет обы­чай га­итян пос­титься с целью уз­на­вать от ду­хов «це­ми» бу­ду­щее. Сто­ле­тие или два спус­тя стро­гий пост сос­тав­лял там часть ис­ку­са для лю­дей, при­го­тов­ляв­ших­ся к зва­нию «бой­е», т. е. кол­ду­нов, вы­зы­ва­те­лей, со­вет­чи­ков, уми­лос­ти­ви­те­лей и зак­ли­на­те­лей ду­хов. «Ки­бе­ты», или зак­ли­на­те­ли ин­дей­цев-аби­по­нов, счи­та­лись у ту­зем­цев спо­соб­ны­ми при­чи­нять бо­лезнь и смерть, ис­це­лять вся­кие не­ду­ги, уз­на­вать близ­кое и от­да­лен­ное бу­ду­щее, вы­зы­вать дождь, град, бу­ри, те­ни умер­ших, обо­ра­чи­ваться в ягу­аров, без­на­ка­зан­но брать в ру­ки змей и пр. Та­кое мо­гу­щест­во счи­та­лось, од­на­ко, дьявольским да­ром, и Доб­риц­го­фер опи­сы­ва­ет спо­соб по­лу­че­ния его сле­ду­ющим об­ра­зом: «Пре­тен­ден­ты на зва­ние ку­дес­ни­ка долж­ны влезть на ста­рую иву, све­ши­ва­ющу­юся над ка­ким-ни­будь озе­ром, и воз­дер­жи­ваться от пи­щи в те­че­ние нес­кольких дней, по­ка не нач­нут проз­ре­вать бу­ду­щее. Мне всег­да ка­за­лось, что эти плу­ты на­чи­на­ют стра­дать от дол­го­го пос­та ос­лаб­ле­ни­ем умст­вен­ной де­ятельнос­ти, го­ло­вок­ру­же­ни­ями и ро­дом бре­да, зас­тав­ля­ющим их во­об­ра­жать, что они ода­ре­ны выс­шей муд­ростью, и вы­да­вать се­бя за вол­шеб­ни­ков. Они сна­ча­ла об­ма­ны­ва­ют са­мих се­бя, за­тем об­ма­ны­ва­ют дру­гих».

    Малаец, же­лая заст­ра­хо­вать се­бя от ран, уда­ля­ет­ся на три дня в лес для уеди­не­ния и пос­та и, ес­ли на тре­тий день к не­му яв­ля­ет­ся во сне прек­рас­ный по об­ли­ку дух, счи­та­ет, что цель дос­тиг­ну­та.

    Зулусский врач при­го­тов­ля­ет се­бя к об­ще­нию с «амад­ло­зи», или ду­ха­ми, от ко­то­рых он дол­жен по­лу­чить нас­тав­ле­ния в сво­ем ис­кус­стве пу­тем воз­дер­жа­ния от пи­щи, пу­тем ли­ше­ний, стра­да­ний, би­че­ва­ния и уеди­нен­ных странст­во­ва­ний. Все это про­дол­жа­ет­ся до тех пор, по­ка при­пад­ки или глу­бо­кий сон не при­ве­дут его в не­пос­редст­вен­ное об­ще­ние с ду­ха­ми. Эти ту­зем­ные про­ри­ца­те­ли пос­тят­ся во­об­ще очень час­то и до­во­дят се­бя го­ло­да­ни­ем, про­дол­жа­ющим­ся иног­да нес­колько дней, до сос­то­яния пол­но­го или поч­ти пол­но­го экс­та­за, в ко­то­ром они на­чи­на­ют гал­лю­ци­ни­ро­вать. Связь меж­ду пос­том и об­ще­ни­ем с ду­ха­ми счи­та­ет­ся у зу­лу­сов столь тес­ной, что у них есть по­го­вор­ка: «Пос­то­ян­но сы­тый не мо­жет ви­деть тай­ных ве­щей». В жир­но­го про­ро­ка они ни­ког­да не уве­ру­ют.

    Вера в эти ожи­да­емые или дос­ти­га­емые ре­зульта­ты пос­та сох­ра­ня­ет­ся и у срав­ни­тельно культур­ных на­ро­дов. По­это­му не­уди­ви­тельно, что в ин­дус­ской сказ­ке царь Ва­са­ва­дат­та со сво­ей ца­ри­цей пос­ле тор­жест­вен­но­го по­ка­яния и трехд­нев­но­го пос­та уви­де­ли во сне Ши­ву, ми­лос­ти­во бе­се­до­вав­ше­го с ни­ми. Не­уди­ви­тельно так­же, что ин­дус­ские йо­ги по сие вре­мя до­во­дят се­бя пос­том до сос­то­яния, в ко­то­ром они буд­то бы спо­соб­ны ви­деть бо­гов те­лес­ны­ми гла­за­ми. У гре­ков жре­цы-ора­ку­лы приз­на­ва­ли пост средст­вом вы­зы­вать про­ро­чес­кие сны и ви­де­ния. Са­ма дельфий­ская пи­фия пос­ти­лась для вдох­но­ве­ния. Га­лен за­ме­ча­ет, что у пос­тя­щих­ся сны бы­ва­ют все­го яс­нее. Спус­тя ве­ка обы­чай этот пе­ре­шел и в хрис­ти­анст­во. Так, ар­хан­гел Ми­ха­ил яв­ля­ет­ся с ме­чом в пра­вой ру­ке и с ве­са­ми в ле­вой не­ко­ему свя­щен­ни­ку в Си­пон­те, ко­то­рый про­пос­тил­ся и про­мо­лил­ся це­лый год. Свя­щен­ник спра­ши­вал его, не угод­но ли бу­дет ему, что­бы в его честь был выст­ро­ен храм.

    Читая рас­ска­зы о ви­де­ни­ях свя­той Те­ре­зы и ее ок­ру­жа­ющих о том, как свя­тая бы­ла пе­ре­не­се­на ду­хом в ад и ви­де­ла там тьму, огонь и не­вы­ра­зи­мое от­ча­яние, как она час­то ви­де­ла под­ле се­бя сво­их пат­ро­нов Пет­ра и Пав­ла, как в при­сутст­вии сест­ры Ма­рии Бап­тис­ты и дру­гих лиц она бы­ла «воз­не­се­на» ввысь над ог­ра­дой мо­нас­ты­ря пос­ле при­ча­ще­ния и как под­ле нее по­явил­ся ан­гел со зла­то­ог­нен­ным ме­чом, на кон­це ко­то­ро­го го­ре­ло ма­ленькое пла­мя, как этот ан­гел прон­зил ей ме­чом серд­це и внут­рен­нос­ти, вы­нул их и за­жег те­ло ве­ли­кой лю­бовью к бо­гу, сов­ре­мен­ный чи­та­тель, ес­тест­вен­но, об­ра­ща­ет­ся к фи­зи­оло­ги­чес­кой сто­ро­не этих яв­ле­ний и к под­роб­нос­тям са­мо­го об­ра­за жиз­ни в женс­ких мо­нас­ты­рях. Он уз­на­ет, что свя­тая Те­ре­за уже с детст­ва бы­ла бо­лез­нен­но­го те­лос­ло­же­ния и бы­ла под­вер­же­на ви­де­ни­ям, а всю пос­ле­ду­ющую жизнь из­ну­ря­ла свою плоть дол­ги­ми бде­ни­ями, су­ро­вой ре­ли­ги­оз­ной дис­цип­ли­ной и стро­ги­ми пос­та­ми, длив­ши­ми­ся по восьми ме­ся­цев в го­ду. Бес­по­лез­но бы­ло бы при­во­дить дру­гие сред­не­ве­ко­вые рас­ска­зы о пос­тах с их ес­тест­вен­ны­ми пос­ледст­ви­ями - ду­хов­ны­ми ви­де­ни­ями, - раз­ве ими не пе­ре­пол­не­ны гро­мад­ные фо­ли­ан­ты бол­лан­дис­тов? Там, где пост еще сох­ра­ня­ет­ся как ре­ли­ги­оз­ный об­ряд, пос­ледст­вие его, зак­лю­ча­юще­еся в бо­лез­нен­ной эк­зальта­ции, все еще ос­та­ет­ся нас­ле­ди­ем ди­карс­кой ре­ли­гии, для ко­то­рой бо­лез­нен­ный бред и сверхъестест­вен­ное об­ще­ние - од­но и то же. Хлеб и мя­со не раз ли­ша­ли ас­ке­та ан­гельских по­се­ще­ний, и от­вер­за­ние две­ри в тра­пез­ную не раз зат­во­ря­ло для его глаз вра­та не­ба.

    Нас ин­те­ре­су­ет, од­на­ко, не вся те­ория пос­тов как ре­ли­ги­оз­но­го об­ря­да, а лишь часть ее, впро­чем очень важ­ная и, быть мо­жет, са­мая ос­нов­ная. Воз­дер­жа­ние от пи­щи как акт са­мо­ис­тя­за­ния и по­ка­яния от­но­сит­ся к об­лас­ти та­ких ре­ли­ги­оз­ных пред­пи­са­ний, до ко­то­рых нам ед­ва ли есть де­ло в нас­то­ящем ис­сле­до­ва­нии. При рас­смот­ре­нии обы­чая пос­тов с ани­мис­ти­чес­кой точ­ки зре­ния, как про­цес­са вы­зы­ва­ния снов и ви­де­ний, це­ле­со­об­раз­но бу­дет упо­мя­нуть о дру­гих спо­со­бах вы­зы­ва­ния экс­та­ти­чес­ко­го сос­то­яния.

    Одним из них слу­жит упот­реб­ле­ние ле­карст­вен­ных ве­ществ. Ко­лумб наб­лю­дал су­щест­во­вав­шую на Вест-Индском ар­хи­пе­ла­ге ре­ли­ги­оз­ную це­ре­мо­нию, зак­лю­чав­шу­юся в том, что на го­ло­ву идо­ла ста­ви­лось блю­до с по­рош­ком ко­го­бы, ко­то­рый вды­хал­ся че­рез пос­редст­во двух стеб­лей трост­ни­ка, встав­ляв­ших­ся в нозд­ри. Да­лее, Па­не опи­сы­ва­ет, как та­мош­ний жрец, приз­ван­ный к больно­му, всту­па­ет в об­ще­ние с ду­ха­ми, на­ню­хав­шись ко­го­бы до то­го, «что, опьянев, не зна­ет, что де­ла­ет, и го­во­рит страш­ную не­ле­пи­цу, счи­та­ющу­юся раз­го­во­ром с «це­ми», ко­то­рые, по ут­верж­де­нию жре­ца, и яв­ля­ют­ся ви­нов­ни­ка­ми бо­лез­ни». На Ама­зон­ке пле­мя омаг­ва до но­вей­ше­го вре­ме­ни упот­реб­ля­ло нар­ко­ти­чес­кие рас­те­ния, ко­то­рые вы­зы­ва­ют опьяне­ние, для­ще­еся це­лые сут­ки и соп­ро­вож­да­юще­еся не­обык­но­вен­ны­ми ви­де­ни­ями. Из од­но­го та­ко­го рас­те­ния они по­лу­ча­ют по­ро­шок «ку­ру­па», ко­то­рый ню­ха­ют, как та­бак, пос­редст­вом трос­тин­ки в фор­ме бук­вы Y. Сходст­во наз­ва­ний и обы­ча­ев яс­но ука­зы­ва­ет на связь меж­ду омаг­ва и ан­тильски­ми ост­ро­ви­тя­на­ми. Ка­ли­фор­ний­ские ин­дей­цы да­ют де­тям нар­ко­ти­чес­кое питье, что­бы по­лу­чить на ос­но­ва­нии их ви­де­ний све­де­ния о неп­ри­яте­ле. Мунд­ру­ку в Се­вер­ной Бра­зи­лии, же­лая об­на­ру­жить убий­цу, да­ют та­кое питье ду­хо­вид­цам, что­бы прес­туп­ник явил­ся им во сне.

    Индейцы да­ри­ен кор­ми­ли де­тей се­ме­на­ми Da­tu­ra San­gu­inea[193], что­бы выз­вать у них про­ро­чес­кий бред, в ко­то­ром они ви­де­ли скры­тые сок­ро­ви­ща. В Пе­ру жре­цы, раз­го­ва­ри­вав­шие с «гу­ака», или фе­ти­ша­ми, име­ли обык­но­ве­ние при­во­дить се­бя в экс­та­ти­чес­кое сос­то­яние нар­ко­ти­чес­ким на­пит­ком «тон­ка» из то­го же рас­те­ния, вследст­вие че­го пос­лед­нее на­зы­ва­лось «гу­ака­ка­ча», фе­ти­шем-тра­вой. Мек­си­канс­кие жре­цы, по-ви­ди­мо­му, так­же упот­реб­ля­ли мазь или на­пи­ток из се­мян «оло­ли­уки», вы­зы­вав­ших бред и ви­де­ния. Та­бак упот­реб­лял­ся с той же целью в обе­их Аме­ри­ках. Во­об­ще сле­ду­ет за­ме­тить, что пер­во­быт­ные на­ро­ды ку­рят та­бак ра­ди пол­но­го опьяне­ния, и с этой целью гло­та­ют его дым. Кол­ду­ны бра­зильских пле­мен при­во­ди­ли се­бя в экс­таз во вре­мя кон­вульсив­ных ор­гий ку­ре­ни­ем та­ба­ка и ви­де­ли при этом ду­хов. По­это­му не­уди­ви­тельно, что та­бак стал на­зы­ваться у них «свя­щен­ной тра­вой». На этом же ос­но­ва­нии се­ве­ро­аме­ри­канс­кие ин­дей­цы счи­та­ли та­бач­ную нар­ко­ти­за­цию сверхъестест­вен­ным экс­та­зом, а гре­зы в этом сос­то­янии - на­ити­ем. Та­кие воз­зре­ния де­ла­ют по­нят­ной сле­ду­ющую за­ме­ча­тельную це­ре­мо­нию де­ла­ва­ров. Во вре­мя празд­нест­ва в честь бо­га ог­ня и две­над­ца­ти прис­лу­жи­ва­ющих ему «ма­ни­ту» внут­ри жерт­вен­но­го до­ма со­ору­жал­ся ша­лаш, сде­лан­ный из две­над­ца­ти па­лок, свя­зан­ных у вер­хуш­ки и пок­ры­тых оде­яла­ми. Вы­со­той он был приб­ли­зи­тельно в рост че­ло­ве­ка. По окон­ча­нии празд­ни­ка ша­лаш этот наг­ре­вал­ся две­над­цатью док­рас­на рас­ка­лен­ны­ми кам­ня­ми, и в не­го по­ме­ща­лось две­над­цать че­ло­век. Один из ста­ри­ков бро­сал на кам­ни та­бак, и, ког­да стра­дальцы до­хо­ди­ли до край­них пре­де­лов удушья от та­бач­но­го ды­ма и жа­ра, их вы­тас­ки­ва­ли обык­но­вен­но в бес­соз­на­тельном сос­то­янии.

    Этот обы­чай, соб­лю­дав­ший­ся еще в прош­лом сто­ле­тии, за­ме­ча­те­лен сво­им сходст­вом со спо­со­бом очи­ще­ния пос­ле, по­хо­рон у ски­фов, опи­сан­ным Ге­ро­до­том. Он рас­ска­зы­ва­ет, что ски­фы уст­ра­ива­ют ша­лаш из трех нак­лон­ных жер­дей, свя­зан­ных у вер­хуш­ки и пок­ры­тых вой­ло­ком. Че­рез от­верс­тие в сте­не в не­го кла­дут­ся рас­ка­лен­ные док­рас­на кам­ни, и на них на­сы­па­ет­ся ко­ноп­ля­ное се­мя: бла­го­да­ря это­му в ша­ла­ше на­кап­ли­ва­ет­ся ды­ма не меньше, чем па­ра в ба­не у гре­ков, и ски­фы ре­вут от нас­лаж­де­ния в этом по­то­гон­ном ша­ла­ше.

    Не ос­та­нав­ли­ва­ясь на древ­не­арий­ском обо­гот­во­ре­нии нар­ко­ти­чес­ко­го на­пит­ка, пос­лу­жив­ше­го ори­ги­на­лом бо­жест­вен­ной со­мы ин­ду­сов и бо­жест­вен­ной ха­омы пер­сов[194], а, так­же на пьяных ор­ги­ях пок­лон­ни­ков Ди­они­са в Древ­ней Гре­ции, мы об­на­ру­жи­ва­ем в древ­нем ми­ре точ­ное под­ра­жа­ние низ­шей культу­ре в упот­реб­ле­нии вы­зы­ва­ющих экс­таз ле­карст­вен­ных средств. Та­ко­вы, нас­тои, опи­сы­ва­емые Пли­ни­ем как на­пит­ки, вы­зы­ва­ющие бред и ви­де­ния, ле­карст­ва, упо­ми­на­емые Ге­зи­хи­ем, при по­мо­щи ко­то­рых вы­зы­ва­лась Ге­ка­та, сред­не­ве­ко­вые ма­зи ведьм, да­вав­шие па­ци­ен­ту спо­соб­ность ви­деть приз­ра­ков или пе­ре­но­сив­шие его на ша­баш и по­мо­гав­шие ему обо­ра­чи­ваться зве­рем. Упот­реб­ле­ние по­доб­ных средств сох­ра­ни­лось до сих пор у пер­сидс­ких дер­ви­шей. Эти мис­ти­ки - не только пот­ре­би­те­ли опи­ума, по­доб­но мно­жест­ву сво­их со­оте­чест­вен­ни­ков, но они ку­рят еще га­шиш, и это средст­во до­во­дит их до сос­то­яния эк­зальта­ции, соп­ро­вож­да­юще­го­ся очень жи­вы­ми и яр­ки­ми гал­лю­ци­на­ци­ями. Че­ло­ве­ку в по­доб­ном сос­то­янии, го­во­рит д-р По­лак, ма­ленький ка­ме­шек на до­ро­ге ка­жет­ся ог­ром­ной глы­бой, че­рез ко­то­рую ед­ва мож­но пе­реб­раться, во­дос­точ­ная ка­на­ва - та­кой ши­ро­кой ре­кой, что он тре­бу­ет лод­ку для пе­ре­во­за. Че­ло­ве­чес­кий го­лос зву­чит в его ушах, как гром, он во­об­ра­жа­ет, что у не­го есть крылья, ко­то­рые под­ни­ма­ют его от зем­ли. На эти экс­та­ти­чес­кие эф­фек­ты, в ко­то­рых чу­де­са ста­но­вят­ся обыч­ным де­лом, в Пер­сии смот­рят как на выс­шие ре­ли­ги­оз­ные про­яв­ле­ния, и ли­ца, под­вер­жен­ные им, рав­но как и их по­ве­де­ние, счи­та­ют­ся свя­ты­ми и на­хо­дят пос­ле­до­ва­те­лей.

    Многие под­роб­нос­ти вы­зы­ва­ния экс­та­за и об­мо­ро­ка уси­лен­ны­ми дви­же­ни­ями, пе­ни­ем и кри­ка­ми бы­ли уже не раз опи­са­ны вы­ше, ког­да речь шла об одер­жи­мос­ти бе­са­ми. Здесь мы при­ве­дем лишь нес­колько ха­рак­тер­ных слу­ча­ев с целью по­ка­зать, что обы­чай вы­зы­вать дей­ст­ви­тельные или мни­мые об­мо­ро­ки и при­пад­ки пу­тем ре­ли­ги­оз­ных уп­раж­не­ний (ра­де­ний) пер­во­на­чально при­над­ле­жал ди­ка­рям и уже от них пе­ре­шел на бо­лее вы­со­кие сту­пе­ни культу­ры. По са­мим при­го­тов­ле­ни­ям кан­ди­да­та в жре­цы или кол­ду­ны у гви­анс­ких ин­дей­цев к отп­рав­ле­нию свя­щен­ных обя­зан­нос­тей мы уже мо­жем су­дить о его фи­зи­чес­ком и умст­вен­ном сос­то­янии. При­го­тов­ле­ния эти зак­лю­ча­ют­ся преж­де все­го в су­ро­вом пос­те и не­щад­ном са­мо­би­че­ва­нии. Под ко­нец пос­та он дол­жен пля­сать до об­мо­ро­ка, а в чувст­во при­во­дит­ся питьем, при­го­тов­лен­ным из та­бач­но­го со­ка, вы­зы­ва­ющим страш­ную тош­но­ту и кро­ва­вую рво­ту. Та­кой ре­жим соб­лю­да­ет­ся изо дня в день, по­ка кан­ди­дат не до­хо­дит до кон­вульсив­но­го сос­то­яния. Тог­да из больно­го он де­ла­ет­ся вра­чом.

    На празд­ни­ке зна­ха­рей у вин­не­ба­го чле­ны братст­ва со­би­ра­ют­ся вмес­те с кан­ди­да­та­ми на пос­вя­ще­ние в длин­ном кры­том ша­ла­ше. Кан­ди­да­ты при­го­тав­ли­ва­ют­ся к это­му под наб­лю­де­ни­ем ста­ри­ков ле­ка­рей трехд­нев­ным пос­том, со­че­та­ющим­ся с сильным по­те­ни­ем и вды­ха­ни­ем дур­ма­ня­щих па­ров. Пос­вя­ще­ние же со­вер­ша­ет­ся на об­щем соб­ра­нии нес­кольки­ми чле­на­ми, чис­ло ко­то­рых со­от­ветст­ву­ет чис­лу кан­ди­да­тов. Пос­вя­ща­ющие выст­ра­ива­ют­ся в од­ну ли­нию и, дер­жа каж­дый обе­ими ру­ка­ми свои вра­чеб­ные ме­шоч­ки, на­чи­на­ют та­нец, соп­ро­вож­да­емый ти­хи­ми гор­ло­вы­ми зву­ка­ми. Темп тан­ца, вна­ча­ле мед­лен­ный, по ме­ре приб­ли­же­ния к кан­ди­да­там ус­ко­ря­ет­ся, и вмес­те с этим уси­ли­ва­ют­ся и зву­ки, ко­то­рые пе­ре­хо­дят на­ко­нец в ог­лу­ши­тельное «уф!», ког­да пос­вя­ща­ющие ос­та­нав­ли­ва­ют­ся пе­ред пре­тен­ден­та­ми. В эту ми­ну­ту вра­чеб­ные ме­шоч­ки ле­тят в грудь кан­ди­да­там. Пос­лед­ние, как бы по­ра­жен­ные элект­ри­чес­ким уда­ром, па­да­ют нич­ком на зем­лю с вы­тя­ну­ты­ми, как в столб­ня­ке, и кон­вульсив­но вздра­ги­ва­ющи­ми но­га­ми. Их нак­ры­ва­ют тог­да оде­яла­ми и ос­тав­ля­ют на нес­колько ми­нут в по­кое. Как только они на­чи­на­ют при­хо­дить в се­бя пос­ле при­пад­ка, им по­мо­га­ют встать на но­ги и ве­дут к мес­ту, где да­ют в ру­ки каж­до­му вра­чеб­ный ме­шо­чек, а в рот кла­дут вра­чеб­ный ка­мень. С этой ми­ну­ты они ста­но­вят­ся ле­ка­ря­ми или ле­кар­ка­ми, смот­ря по по­лу, и пол­ноп­рав­ны­ми чле­на­ми братст­ва. За­тем они про­ха­жи­ва­ют­ся по ша­ла­шу вмес­те со ста­рей­ши­ми чле­на­ми и в свою оче­редь про­бу­ют си­лу вра­чеб­но­го ме­шоч­ка на дру­гих, бро­сая его им в грудь. Про­дол­же­ни­ем празд­ни­ка бы­ва­ет пир с тан­ца­ми под зву­ки ба­ра­ба­на и тре­щот­ки.

    Следующим при­ме­ром мо­жет слу­жить спо­соб при­зы­ва­ния ду­ха Эм­понг Лем­бей у альфу­ров на Це­ле­бе­се. В то вре­мя как жре­цы по­ют, глав­ный жрец, гри­мас­ни­чая и тря­сясь всем те­лом, воз­во­дит гла­за к не­бу. Лем­бей вхо­дит в не­го, и он со страш­ны­ми крив­ляньями вска­ки­ва­ет на воз­вы­ше­ние, хле­щет вок­руг се­бя пуч­ком листьев, ска­чет, пля­шет и пост ле­ген­ды о древ­нем бо­жест­ве. Че­рез нес­колько ча­сов его сме­ня­ет дру­гой жрец, ко­то­рый по­ет уже о дру­гом бо­жест­ве. Это про­дол­жа­ет­ся день и ночь до пя­то­го дня. Тог­да глав­но­му жре­цу об­ре­за­ют язык, он па­да­ет без соз­на­ния, как мерт­вый, и его прик­ры­ва­ют. От­ре­зан­ный ку­со­чек язы­ка оку­ри­ва­ет­ся ла­да­ном, и над те­лом жре­ца ка­дят ку­рильни­цей, при­зы­вая об­рат­но его ду­шу. При­дя в се­бя, жрец сно­ва на­чи­на­ет бур­ный, но уже бес­сло­вес­ный та­нец, по­ка не за­жи­вет язык и не вер­нет­ся спо­соб­ность ре­чи.

    Таким об­ра­зом, в ре­ли­гии ма­ло­культур­ных на­ро­дов то сос­то­яние, при ко­то­ром че­ло­век в прос­то­ре­чии име­ну­ет­ся «тро­ну­тым», за­ни­ма­ет столь вид­ное мес­то, что всег­да на­хо­ди­лись об­ман­щи­ки, си­му­ли­ро­вав­шие это сос­то­яние. По сво­ей бо­лез­нен­ной при­ро­де при­пад­ки эти чрез­вы­чай­но по­хо­жи на те, о ко­то­рых упо­ми­на­ет ис­то­рия кон­вульси­оне­ров Сен-Ме­дар­да и се­вен­нских эн­ту­зи­ас­тов[195]. Впро­чем, нам не­за­чем да­ле­ко хо­дить за при­ме­ра­ми: еще нес­колько де­ся­ти­ле­тий то­му на­зад симп­то­мы то­го же ро­да счи­та­лись еще в на­шей об­ра­зо­ван­ной сре­де приз­на­ка­ми бла­го­да­ти.

    Медицинские опи­са­ния сцен, вы­зы­вав­ших­ся фа­на­тич­ны­ми про­по­вед­ни­ка­ми в Анг­лии, Ир­лан­дии и Аме­ри­ке, предс­тав­ля­ют ве­ли­чай­ший ин­те­рес для изу­ча­ющих ис­то­рию ре­ли­ги­оз­ных об­ря­дов. При­ве­дем здесь лишь один слу­чай: «Мо­ло­дая жен­щи­на ле­жа­ла на зем­ле, вы­тя­нув­шись во всю дли­ну; гла­за у нее бы­ли зак­ры­ты, ру­ки сжа­ты и под­ня­ты, а те­ло, кон­вульсив­но из­ги­ба­ясь, об­ра­зо­вы­ва­ло по вре­ме­нам ду­гу, упи­рав­шу­юся в пол с од­но­го кон­ца пят­ка­ми, а с дру­го­го - за­тыл­ком. В этом по­ло­же­нии она на­хо­ди­лась без слов и дви­же­ния в те­че­ние нес­кольких ми­нут, за­тем страш­но вскрик­ну­ла и на­ча­ла пуч­ка­ми вы­ры­вать во­ло­сы из сво­ей не­пок­ры­той го­ло­вы. По­том, как бы от­тал­ки­вая от се­бя что-то ру­ка­ми с вы­ра­же­ни­ем ве­ли­чай­ше­го ужа­са, про­го­во­ри­ла: «О, это ужас­ная про­пасть!» Во вре­мя это­го па­рок­сиз­ма трое сильных муж­чин ед­ва мог­ли сдер­жать ее. Она раз­ма­хи­ва­ла ру­ка­ми в обе сто­ро­ны, су­до­рож­но хва­та­лась за тра­ву и кор­чи­лась от ужа­са, как бы му­чи­мая ка­ким-ни­будь внут­рен­ним ви­де­ни­ем, но под ко­нец, ис­том­лен­ная, впа­ла, по-ви­ди­мо­му, в бес­соз­на­тельное сос­то­яние». Это опи­са­ние, по­ка­зы­вая, как лю­ди но­во­го вре­ме­нив иск­рен­нем не­ве­де­нии восп­ро­из­во­дят те же при­пад­ки и об­мо­ро­ки, ко­то­рым с не­за­па­мят­ных вре­мен при­пи­сы­ва­лось ре­ли­ги­оз­ное зна­че­ние, уво­дят нас да­ле­ко на­зад в ис­то­рию че­ло­ве­чест­ва. По­доб­ные про­яв­ле­ния в сов­ре­мен­ной Ев­ро­пе предс­тав­ля­ют в дей­ст­ви­тельнос­ти ожи­ва­ние древ­ней ре­ли­гии, ре­ли­гии умст­вен­но­го рас­строй­ст­ва.

    От этой груп­пы су­гу­бо прак­ти­чес­ких об­ря­дов, час­то весьма вред­ных по сво­им ре­зульта­там, мы об­ра­ща­ем­ся к груп­пе це­ре­мо­ний, но­ся­щих ха­рак­тер об­раз­но­го сим­во­лиз­ма. Го­во­ря о сол­неч­ном ми­фе и пок­ло­не­нии солн­цу, мы ви­де­ли, как с не­за­па­мят­ных вре­мен в ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ни­ях глу­бо­ко уко­ре­ни­лась ас­со­ци­ация вос­то­ка с иде­ей све­та и теп­ла, жиз­ни, счастья и сла­вы, тог­да как с предс­тав­ле­ни­ем о за­па­де всег­да со­еди­ня­лись по­ня­тия о мра­ке и хо­ло­де, смер­ти и раз­ру­ше­нии. Это воз­зре­ние мо­жет быть объясне­но и подк­реп­ле­но наб­лю­де­ни­ем то­го, как та­кая сим­во­ли­за­ция вос­то­ка и за­па­да от­ра­зи­лась и на внеш­них об­ря­дах, по­ро­див ряд прак­ти­чес­ких пра­вил, ка­са­ющих­ся по­ло­же­ния умер­ших в мо­ги­ле и жи­вых в хра­мах, пра­вил, ко­то­рые мож­но объеди­нить под об­щей руб­ри­кой ори­ен­та­ции, или об­ра­ще­ния на вос­ток.

    В то вре­мя как об­ласть сол­неч­но­го за­ка­та предс­тав­ля­лась еще ди­ка­рям за­пад­ной стра­ной смер­ти, об­ласть сол­неч­но­го вос­хо­да ри­со­ва­лась в бо­лее ра­дост­ных крас­ках, как вос­точ­ная оби­тель бо­жест­ва. Два про­ти­во­по­лож­ных друг дру­гу обы­чая хо­ро­нить мерт­вых, сход­ные, од­на­ко, в том, что те­ло по­ме­ща­ет­ся в нап­рав­ле­нии ви­ди­мо­го сол­неч­но­го пу­ти с вос­то­ка на за­пад, раз­ви­лись, по-ви­ди­мо­му, под вли­яни­ем ана­ло­гии сол­неч­но­го за­ка­та и смер­ти, с од­ной сто­ро­ны, сол­неч­но­го вос­хо­да и но­вой жиз­ни - с дру­гой. Так, в не­ко­то­рых час­тях Авст­ра­лии ту­зем­цы име­ют яс­ные предс­тав­ле­ния о за­пад­ной стра­не мерт­вых; тем не ме­нее у них встре­ча­ет­ся обы­чай хо­ро­нить умер­ших в си­дя­чем по­ло­же­нии, с ли­цом, об­ра­щен­ным на вос­ток. Са­мо­ан­цы и фид­жий­цы, ду­мая, что стра­на умер­ших ле­жит на да­ле­ком за­па­де, хо­ро­нят мерт­вых го­ло­вой на вос­ток, а но­га­ми на за­пад, что­бы те­ло, под­няв­шись, мог­ло ид­ти пря­мо впе­ред в оби­та­ли­ще ду­ши. Та же мысль яс­но вы­ра­жа­ет­ся у вин­не­ба­го в Се­вер­ной Аме­ри­ке. Они за­ры­ва­ют труп иног­да только по грудь, в си­дя­чем по­ло­же­нии, с ли­цом, об­ра­щен­ным на за­пад. Иног­да мо­ги­ла вы­ры­ва­ет­ся в нап­рав­ле­нии с вос­то­ка на за­пад, и те­ло кла­дет­ся го­ло­вой на вос­ток, что­бы «по­кой­ник мог смот­реть на счаст­ли­вую стра­ну за­па­да».

    Подобные же обы­чаи су­щест­ву­ют и у не­ко­то­рых пле­мен Юж­ной Аме­ри­ки. Юма­ны хо­ро­нят мерт­вых в сог­ну­том по­ло­же­нии, с ли­цом, об­ра­щен­ным к не­бес­ной об­лас­ти сол­неч­но­го вос­хо­да, оби­та­ли­щу их ве­ли­ко­го доб­ро­го бо­жест­ва, ко­то­рое, как они ве­ру­ют, при­мет их ду­ши в свою оби­тель. Гу­арай­о хо­ро­нят мерт­вых го­ло­вой на вос­ток, по­то­му что «охот­ни­чий рай» их бо­га (Стар­ца не­ба), ку­да нап­рав­ля­ют­ся умер­шие, рас­по­ло­жен в вос­точ­ной час­ти не­ба. С дру­гой сто­ро­ны, у пе­ру­ан­цев был обы­чай класть те­ло в си­дя­чем по­ло­же­нии ли­цом на за­пад. Предс­та­ви­те­ля­ми вар­варс­кой Азии мо­гут слу­жить сов­ре­мен­ные оби­та­те­ли Иес­со, ай­ну, ко­то­рые хо­ро­нят мерт­вых в бе­лых одеж­дах го­ло­вой на вос­ток, «по­то­му что там вос­хо­дит солн­це», или тун­гу­сы, возд­ви­гав­шие над мерт­ве­цом большой холм, увен­чан­ный ста­ту­ей с ли­цом, об­ра­щен­ным на вос­ток, и с чаш­кой в ру­ке у жи­во­та, или, на­ко­нец, сов­ре­мен­ные си­ам­цы, ко­то­рые ни­ког­да не спят го­ло­вой на за­пад, по­то­му что в этом по­ло­же­нии пог­ре­ба­ют умер­ших.

    Способ древ­них гре­ков хо­ро­нить те­ла в нап­рав­ле­нии с вос­то­ка на за­пад (го­ло­ва­ми на за­пад, как у афи­нян, или на­обо­рот) предс­тав­ля­ет дальней­шее зве­но в це­пи раз­ви­тия это­го обы­чая. В си­лу то­го же древ­не­го и ши­ро­ко расп­рост­ра­нен­но­го предс­тав­ле­ния, а не вследст­вие позд­ней­ше­го са­мос­то­ятельно­го из­мыш­ле­ния, пре­да­ние ут­верж­да­ет, буд­то те­ло Хрис­та бы­ло по­хо­ро­не­но го­ло­вой на за­пад, сле­до­ва­тельно, ли­цом на вос­ток. От­сю­да же про­изо­шел не за­бы­тый до сих пор обы­чай сред­не­ве­ко­вых хрис­ти­ан рыть мо­ги­лы с вос­то­ка на за­пад. Хрис­ти­анс­кое пра­ви­ло класть мерт­вых го­ло­вой на за­пад, а рав­но и цель его убе­ди­тельно ил­люст­ри­ру­ют­ся сле­ду­ющей вы­держ­кой из од­но­го ду­хов­но­го со­чи­не­ния XVI в.: «Вся­кий дол­жен быть пог­ре­бен так, что­бы го­ло­ва его бы­ла об­ра­ще­на к за­па­ду, а но­ги нап­рав­ле­ны к вос­то­ку. Он при этом как бы са­мим сво­им по­ло­же­ни­ем мо­лит­ся и вы­ра­жа­ет, что он го­тов спе­шить от за­па­да к вос­то­ку, от за­ка­та к вос­хо­ду, от се­го ми­ра в веч­ность». По­доб­ным по­ло­же­ни­ем тру­па хо­те­ли дать по­кой­ни­ку воз­мож­ность встать ли­цом на вос­ток.

    Там, где у ма­ло­культур­ных на­ро­дов пок­ло­не­ние солн­цу на­чи­на­ет об­ле­каться в фор­му сис­те­ма­ти­чес­ко­го ри­ту­ала, ори­ен­та­ция мо­ля­щих­ся и хра­ма ста­но­вит­ся обыч­ным и от­чет­ли­во вы­ра­жен­ным яв­ле­ни­ем. Пок­ло­ня­ющи­еся солн­цу ко­ман­чи, при­го­тов­ля­ясь ид­ти на вой­ну, кла­дут свое ору­жие пе­ред вос­хо­дом солн­ца на вос­точ­ную сто­ро­ну хи­жин, что­бы его ос­ве­ти­ли пер­вые лу­чи. Ин­дей­цы пу­эб­ло в Но­вой Мек­си­ке, при­няв­шие хрис­ти­анст­во, все еще сох­ра­ня­ют сле­ды преж­не­го пок­ло­не­ния солн­цу, об­ра­ща­ясь к не­му при вос­хо­де. Вы­ше бы­ло уже упо­мя­ну­то, как не­ког­да сол­неч­ный вождь лу­изи­анс­ких нат­че­зов каж­дое ут­ро пе­ред вос­хо­дом ста­но­вил­ся в две­рях сво­его до­ма ли­цом на вос­ток и пус­кал та­бач­ный дым сна­ча­ла в нап­рав­ле­нии вос­то­ка, а по­том и ос­тальных стран све­та. У пок­ло­ня­ющих­ся солн­цу фло­ридс­ких апа­ла­чей пе­щер­ный храм отк­ры­вал­ся на вос­ток. В празд­нич­ные дни на рас­све­те у вхо­да в не­го сто­яли жре­цы, что­бы с пер­вы­ми лу­ча­ми солн­ца на­чать пред­пи­сан­ные об­ря­ды пе­ния, ку­ре­ния и при­не­се­ния жертв. В Древ­ней Мек­си­ке пок­ло­не­ние солн­цу бы­ло сре­до­то­чи­ем всей ее слож­ной ре­ли­гии. Ко­ле­ноп­рек­ло­нен­ные мо­лельщи­ки об­ра­ща­лись ли­цом на вос­ток, а две­ри их свя­ти­лищ бы­ли об­ра­ще­ны большей частью на за­пад. У пе­ру­ан­цев пок­ло­не­ние солн­цу вы­ра­жа­лось да­же в том, что де­рев­ни стро­ились у них на скло­нах, об­ра­щен­ных на вос­ток, что­бы оби­та­те­ли мог­ли ви­деть и при­ветст­во­вать свое на­ци­ональное бо­жест­во при его вос­хо­де. В хра­ме солн­ца в Кус­ко зо­ло­той блес­тя­щий диск это­го све­ти­ла, по­ме­щав­ший­ся на за­пад­ной сте­не, смот­рел че­рез вос­точ­ные две­ри пря­мо на вос­ток, так что на не­го па­да­ли пер­вые лу­чи вос­хо­дя­ще­го солн­ца и, от­ра­жен­ные им, оза­ря­ли все свя­ти­ли­ще.

    В Азии пок­ло­не­ние солн­цу, иду­щее от древ­них арий­цев, вы­ра­жа­ет­ся не ме­нее яс­но в об­ря­дах ори­ен­та­ции. Пра­ви­ла, от­но­ся­щи­еся к это­му, сос­тав­ля­ют часть то­го уто­ми­тельно­го це­ре­мо­ни­ала, ко­то­рый ежед­нев­но дол­жен про­де­лы­ваться брах­ма­ном. Со­вер­шив на рас­све­те омо­ве­ние, он уг­луб­ля­ет­ся в раз­мыш­ле­ния о лу­че­зар­ном све­те солн­ца, ко­то­рый есть Брах­ма, выс­шая ду­ша. По­том он прис­ту­па­ет к пок­ло­не­нию солн­цу, при­чем ста­но­вит­ся на од­ну но­гу, ка­са­ясь дру­гою пят­ки или ло­дыж­ки. Ли­цом он об­ра­щен на вос­ток и дер­жит пе­ред со­бой сло­жен­ные горс­тя­ми ру­ки. В пол­день он сно­ва пок­ло­ня­ет­ся солн­цу, са­дит­ся ли­цом на вос­ток и чи­та­ет свою ежед­нев­ную пор­цию Вед. Де­лая бо­гам при­но­ше­ние во­ды и яч­ме­ня, он об­ра­ща­ет­ся сна­ча­ла на вос­ток и уже по­том на се­вер и на юг. Ос­вя­ще­ние ог­ня и жерт­вен­ных ору­дий, сос­тав­ля­ющее глав­ную часть его ре­ли­ги­оз­но­го ри­ту­ала, со­вер­ша­ет­ся при об­ра­ще­нии ли­ца преж­де все­го или пре­иму­щест­вен­но на вос­ток. Смысл та­ко­го по­чи­та­ния све­то­зар­ной об­лас­ти сол­неч­но­го вос­хо­да ста­но­вит­ся еще яс­нее, ес­ли ря­дом с при­ве­ден­ны­ми фак­та­ми пос­та­вить об­ря­ды дру­гой, бо­лее мрач­ной ре­ли­гии, в ко­то­рых вы­ра­жа­ет­ся бла­го­чес­ти­вый ужас пе­ред за­пад­ной стра­ной смер­ти. Про­ти­во­по­лож­ностью пок­ло­ня­ющих­ся вос­то­ку пра­во­вер­ных брах­ма­нов мо­гут слу­жить ту­ги, пок­лон­ни­ки Ка­ли, бо­ги­ни смер­ти. В честь этой бо­ги­ни умерщв­ля­лись лю­ди, и ей же пос­вя­ща­лись те зас­ту­пы, ко­то­ры­ми ры­ли мо­ги­лы для уби­тых. Во вре­мя борьбы с этим кро­ва­вым культом анг­ли­ча­не зас­тав­ля­ли со­вер­шать об­ряд ос­вя­ще­ния зас­ту­пов только для ви­да в сво­ем при­сутст­вии, но со­вер­шав­шие этот об­ряд хо­ро­шо зна­ли его мрач­ный смысл. На страш­ное ору­дие не долж­на бы­ла па­дать тень ка­ко­го бы то ни бы­ло жи­во­го су­щест­ва. Ос­вя­ща­ющий его жрец, со­вер­шая пред­пи­сан­ное че­ты­рехк­рат­ное омо­ве­ние ору­дия во­дой и се­мик­рат­ное очи­ще­ние ог­нем, си­дел об­ра­щен­ный ли­цом на за­пад. Ког­да за­тем ему уда­ва­лось с од­но­го уда­ра рас­ко­лоть ко­ко­со­вый орех, что оз­на­ча­ло, что ос­вя­ще­ние со­вер­ши­лось, ору­дие кла­лось на зем­лю, и при­сутст­ву­ющие пок­ло­ня­лись ему, об­ра­тив ли­цо на за­пад.

    Эти два об­ря­да об­ра­ще­ния на вос­ток и за­пад пе­реш­ли и в сов­ре­мен­ную ре­ли­гию Ев­ро­пы и до сих пор сох­ра­ни­лись в ней. Ес­ли смот­реть на воз­ник­но­ве­ние их у хрис­ти­ан с ис­то­ри­чес­кой точ­ки зре­ния, то ед­ва ли мож­но до­пус­тить здесь вли­яние со сто­ро­ны иуде­ев. Иудей­ский храм имел вход с вос­то­ка, а свя­ти­ли­ще его бы­ло об­ра­ще­но на за­пад. Пок­ло­не­ние солн­цу счи­та­лось у иуде­ев ве­ли­ким гре­хом, и свя­зан­ное с ним об­ра­ще­ние солн­це­пок­лон­ни­ков на вос­ток бы­ло про­тив­но иудей­ским обы­ча­ям. Это явст­ву­ет из ви­де­ния Иезе­ки­иля: «…и вот у две­рей хра­ма гос­под­ня, меж­ду прит­во­ром и жерт­вен­ни­ком, око­ло двад­ца­ти пя­ти му­жей сто­ят спи­на­ми сво­ими ко хра­му гос­под­ню, а ли­ца­ми сво­ими на вос­ток и кла­ня­ют­ся на вос­ток солн­цу» (8:16). Нет ос­но­ва­ния пред­по­ла­гать, что в позд­ней­шее вре­мя этот об­ряд про­ник в иуда­истс­кое бо­гос­лу­же­ние[196]. Свя­зан­ные с культом солн­ца об­ря­ды у на­ро­дов, идеи ко­то­рых ока­за­ли зна­чи­тельное вли­яние на раз­ви­тие ран­не­го хрис­ти­анст­ва, со­вер­шен­но яс­но объясня­ют воз­ник­но­ве­ние рас­смат­ри­ва­емо­го обы­чая у хрис­ти­ан. С од­ной сто­ро­ны, свою роль сыг­ра­ло пок­ло­не­ние солн­цу в Азии, осо­бен­но по­чи­та­ние вос­хо­дя­ще­го солн­ца в древ­не­пер­сидс­кой ре­ли­гии, ос­тат­ки ко­то­рой уце­ле­ли на вос­то­ке Ту­рец­кой им­пе­рии. Хрис­ти­анс­кие сек­ты в Азии мо­лят­ся, об­ра­тясь к солн­цу, и йа­зи­ды об­ра­ща­ют­ся к вос­то­ку и по нап­рав­ле­нию к не­му хо­ро­нят сво­их мерт­ве­цов. С дру­гой сто­ро­ны, ори­ен­та­ция су­щест­во­ва­ла и в клас­си­чес­кой ре­ли­гии Гре­ции, прав­да не в фор­ме сле­по­го сле­до­ва­ния еди­но­об­раз­но­му пра­ви­лу, а лишь как об­щий прин­цип, вы­пол­няв­ший­ся раз­лич­ным об­ра­зом. У афи­нян был обы­чай рас­по­ла­гать вход в храм на вос­ток так, что­бы изоб­ра­жен­ное бо­жест­во внут­ри хра­ма мог­ло ви­деть вос­хо­дя­щее солн­це. Лу­ки­ан име­ет в ви­ду этот обы­чай, го­во­ря о нас­лаж­де­нии смот­реть на прек­рас­но­го, всег­да же­лан­но­го гос­тя, при­ветст­во­вать его вос­ход и упи­ваться его све­том че­рез от­во­рен­ные две­ри. Не ме­нее ясен смысл и про­ти­во­по­лож­но­го обы­чая, на ко­то­рый ука­зы­ва­ет Вит­ру­вий. Свя­щен­ные до­ма бес­смерт­ных бо­гов долж­ны уст­ра­иваться по ме­ре воз­мож­нос­ти та­ким об­ра­зом, что­бы храм и по­ме­щен­ная в нем ста­туя бы­ли об­ра­ще­ны на за­пад. Тог­да вся­кий приб­ли­жа­ющий­ся к ал­та­рю для жерт­вы, обе­та или мо­лит­вы ви­дит в од­но и то же вре­мя ста­тую и вос­ток, и ему ка­жет­ся, что пе­ред ним вста­ют, гля­дя на не­го, бо­жест­вен­ные об­ра­зы. Ал­та­ри бо­гов долж­ны бы­ли быть ори­ен­ти­ро­ва­ны на вос­ток.

    Обычай об­ра­ще­ния на вос­ток, не­из­вест­ный пер­вым хрис­ти­анам, раз­вил­ся в их ре­ли­гии в те­че­ние пер­вых че­ты­рех сто­ле­тий. С это­го вре­ме­ни ус­та­нав­ли­ва­ет­ся пра­ви­ло об­ра­щаться при мо­лит­ве на вос­ток, как к мис­ти­чес­кой об­лас­ти све­та ми­ра, к солн­цу прав­ды. Ав­гус­тин го­во­рит: «Стоя на мо­лит­ве, мы об­ра­ща­ем­ся на вос­ток, где воз­но­сит­ся не­бо, не по­то­му, что бог пре­бы­ва­ет только там, по­ки­нув дру­гие стра­ны све­та, но ра­ди вну­ше­ния на­ше­му уму пот­реб­нос­ти об­ра­щаться к бо­лее со­вер­шен­но­му, т. е. к бо­гу». Не­уди­ви­тельно, что древ­ние хрис­ти­ане, сле­дуя об­ря­ду пок­ло­не­ния солн­цу лишь по фор­ме, ду­ма­ли, од­на­ко, что они ис­пол­ня­ют его по су­щест­ву. Так, Тер­тул­ли­ан пи­шет: «Дру­гие же ду­ма­ют с большой уве­рен­ностью, что солн­це- наш бог… Эта мысль воз­ник­ла, ког­да ста­ло из­вест­но, что мы мо­лим­ся, об­ра­ща­ясь ли­цом на вос­ток». Хо­тя из ори­ен­та­ции не­ко­то­рых на­ибо­лее древ­них и по­чи­та­емых хрис­ти­анс­ких хра­мов мож­но ви­деть, что об­ра­ще­ние на вос­ток не бы­ло ис­кон­ным пра­ви­лом цер­ков­ной ар­хи­тек­ту­ры, од­на­ко этот обы­чай ра­но по­лу­чил в ней гос­подст­во.

    Ни в од­ной из хрис­ти­анс­ких це­ре­мо­ний обы­чай об­ра­ще­ния на вос­ток и за­пад не дос­тиг та­кой пол­но­ты и об­раз­нос­ти, как в об­ря­де кре­ще­ния. При­ни­мав­ше­го кре­ще­ние ста­ви­ли ли­цом на за­пад и зас­тав­ля­ли от­ре­каться от са­та­ны. С вы­ра­же­ни­ем отв­ра­ще­ния на ли­це он про­тя­ги­вал к за­па­ду ру­ки или взма­хи­вал ими, тро­ек­рат­но дул в эту сто­ро­ну и пле­вал. Ки­рилл Иеру­са­лимс­кий в сво­ем «Ка­те­хи­зи­се та­инств» опи­сы­ва­ет этот об­ряд сле­ду­ющим об­ра­зом: «Вы вхо­ди­те сна­ча­ла в пред­две­рие крес­ти­ли­ща, ста­но­ви­тесь ли­цом на за­пад, и вам при­ка­зы­ва­ют отог­нать от се­бя са­та­ну, от­толк­нув его ру­ка­ми, буд­то бы он ря­дом… По­че­му же вы сто­ите ли­цом на за­пад? Это - не­об­хо­ди­мо, по­то­му что сол­неч­ный за­кат - об­раз тьмы, а са­та­на есть тьма и си­ла его во тьме. По­это­му, сим­во­ли­чес­ки об­ра­ща­ясь к за­па­ду, вы от­ре­ка­етесь от гос­по­ди­на тьмы». За­тем но­вок­ре­ще­ный, об­ра­тив­шись на вос­ток, при­ни­мал при­ся­гу сво­ему но­во­му по­ве­ли­те­лю Хрис­ту. Вся це­ре­мо­ния и ее зна­че­ние очень яс­но из­ло­же­ны Иеро­ни­мом в сле­ду­ющих сло­вах: «В та­инст­вах (ра­зу­мея кре­ще­ние) мы от­ре­ка­ем­ся преж­де все­го от царст­ву­юще­го на за­па­де, ко­то­рый уми­ра­ет для нас вмес­те с на­ши­ми гре­ха­ми; по­том, об­ра­тив­шись на вос­ток, мы вхо­дим в об­ще­ние с солн­цем прав­ды, обе­щая быть его слу­га­ми».

    Ориентация хра­мов на вос­ток и об­ра­ще­ние ту­да же мо­ля­щих­ся удер­жа­лись как в гре­чес­кой, так и в римс­кой церк­вах. В Анг­лии этот обы­чай на­чал от­ми­рать со вре­мен Ре­фор­ма­ции и, по-ви­ди­мо­му, сов­сем ис­чез в на­ча­ле XIX сто­ле­тия. Од­на­ко с тех пор он сно­ва на­чал ожи­вать до из­вест­ной сте­пе­ни бла­го­да­ря воз­ро­див­шим­ся в ны­неш­нем ве­ке сред­не­ве­ко­вым тен­ден­ци­ям. Тот факт, что сре­ди нас до сих пор жи­вет древ­ний об­ряд пок­ло­не­ния солн­цу, сох­ра­нив смысл сим­во­ла, предс­тав­ля­ет для изу­ча­юще­го ис­то­рию ре­ли­гии по­ра­зи­тельный при­мер свя­зи меж­ду об­ря­дом и его смыс­лом, сох­ра­ня­ющей­ся в ис­то­ри­чес­ком дви­же­нии ре­ли­гии на раз­лич­ных сту­пе­нях культу­ры. Вли­яние, ко­то­рое бо­жест­вен­ное солн­це име­ло на сво­их гру­бых пер­во­быт­ных пок­лон­ни­ков, сох­ра­ня­ет­ся по сие вре­мя, но уже в ме­ха­ни­чес­кой фор­ме, в оп­ре­де­лен­ной ори­ен­та­ции оси церк­ви и тел мо­ля­щих­ся.

    Последнюю груп­пу об­ря­дов, ис­то­ри­чес­кое раз­ви­тие ко­то­рых под­ле­жит на­ше­му рас­смот­ре­нию, сос­тав­ля­ет сим­во­ли­чес­кий це­ре­мо­ни­ал очи­ще­ния. Нес­мот­ря на тем­но­ту и пу­та­ни­цу, вне­сен­ные в этот воп­рос мно­го­об­раз­ны­ми ви­до­из­ме­не­ни­ями це­ре­мо­нии в про­цес­се ее ис­то­ри­чес­ко­го раз­ви­тия, ее ос­нов­ная мысль все же яс­на. Это не что иное, как пос­те­пен­ный пе­ре­ход от бук­вально­го к сим­во­ли­чес­ко­му очи­ще­нию, пе­ре­ход от уст­ра­не­ния ма­те­ри­ально по­ни­ма­емой не­чис­то­ты к ос­во­бож­де­нию се­бя от не­ви­ди­мо­го, ду­хов­но­го и, на­ко­нец, нравст­вен­но­го зла. Раз­ви­тие на­ше­го язы­ка идет ру­ка об ру­ку с этим дви­же­ни­ем идей, пе­ре­хо­дя в сло­ве «очи­ще­ние» от его пер­во­на­чально­го ма­те­ри­ально­го зна­че­ния к по­ня­тию об ос­во­бож­де­нии се­бя от ри­ту­альной сквер­ны, ви­ны про­тив за­ко­на и нравст­вен­но­го гре­ха. То, что для нас ме­та­фо­ра, для лю­дей низ­шей культу­ры бы­ло с ран­них пор об­ря­дом: они очи­ща­ли на ос­но­ва­нии оп­ре­де­лен­ных пред­пи­са­ний и ли­ца, и пред­ме­ты, пре­иму­щест­вен­но пу­тем пог­ру­же­ния их в во­ду или ок­роп­ле­ния ею, а так­же пу­тем оку­ри­ва­ния их ог­нем или про­ве­де­ния их че­рез не­го. Со­вер­шен­но оче­вид­ное до­ка­за­тельство то­го, что об­ряд, прев­ра­тив­ший­ся те­перь в чис­тую фор­мальность, пер­во­на­чально имел прак­ти­чес­кое зна­че­ние, зак­лю­ча­ет­ся в том, что це­ре­мо­ния очи­ще­ния до сих пор при­ме­ня­ет­ся к та­ким слу­ча­ям жиз­ни, ко­то­рые дей­ст­ви­тельно тре­бу­ют ре­ально­го очи­ще­ния, как, нап­ри­мер, очи­ще­ние но­во­рож­ден­но­го и его ма­те­ри, очи­ще­ние убий­цы, про­лив­ше­го че­ло­ве­чес­кую кровь, или, на­ко­нец, че­ло­ве­ка, оск­вер­нив­ше­го­ся при­кос­но­ве­ни­ем к тру­пу.

    Изучая раз­лич­ные фор­мы очи­ще­ния у раз­ных на­ро­дов и до­пус­кая да­же воз­мож­ность их ши­ро­ко­го пе­ре­не­се­ния из од­ной ре­ли­гии в дру­гую и от на­ро­да к на­ро­ду, мы все же встре­ча­ем та­кое раз­но­об­ра­зие в де­та­лях и це­лях этих це­ре­мо­ний, что труд­но до­пус­тить, что­бы они сво­им ис­точ­ни­ком име­ли од­ну или нес­колько ре­ли­гий древ­не­го ми­ра. Ско­рее они раз­ви­ва­лись не­за­ви­си­мо друг от дру­га в раз­лич­ных нап­рав­ле­ни­ях, ис­хо­дя из од­ной и той же идеи, об­щей все­му че­ло­ве­чест­ву. Этот взгляд оп­рав­ды­ва­ет­ся, ес­ли рас­смат­ри­вать очи­ще­ние на­ря­де та­ких ти­пи­чес­ких при­ме­ров, где оно вы­зы­ва­лось как у ди­ка­рей, так и у вар­ва­ров ка­ки­ми-ли­бо оп­ре­де­лен­ны­ми со­бы­ти­ями жиз­ни.

    Очищение но­во­рож­ден­ных встре­ча­ет­ся у ма­ло­культур­ных об­ществ в раз­но­об­раз­ных фор­мах, но воз­мож­но, что в не­ко­то­рых от­дельных слу­ча­ях мы име­ем пе­ред со­бой за­имст­во­ва­ния из ри­ту­ала бо­лее раз­ви­тых на­ро­дов. Сле­ду­ет за­ме­тить, что, хо­тя на­ре­че­ние ре­бен­ку име­ни час­то свя­зы­ва­ет­ся с его це­ре­мо­ни­альным очи­ще­ни­ем, пря­мой свя­зи меж­ду обо­ими об­ря­да­ми не су­щест­ву­ет, ес­ли не счи­тать то­го, что со­вер­ша­ют­ся они оба в оди­на­ко­во ран­ний пе­ри­од жиз­ни. Тем, кто ин­те­ре­су­ет­ся дей­ст­ви­тельным про­ис­хож­де­ни­ем обы­чая, мож­но ука­зать на рас­сказ о ту­зем­цах ост­ро­ва Киш­так, мо­ющих но­во­рож­ден­но­го и да­ющих ему имя не из ри­ту­альных со­об­ра­же­ний, а из чис­то прак­ти­чес­ких це­лей. У бра­зильских юма­нов, как только ре­бе­нок вы­учи­ва­ет­ся си­деть, его ок­роп­ля­ют нас­то­ем из­вест­ных трав и да­ют ему имя, ко­то­рое но­сил один из пред­ков. Уд­жа­кун и не­ко­то­рых дру­гих пле­мен по­лу­ост­ро­ва Ма­лак­ка ре­бен­ка тот­час пос­ле рож­де­ния не­сут к бли­жай­шей ре­ке и мо­ют. За­тем в до­ме раз­во­дит­ся огонь, в ко­то­рый бро­са­ют аро­ма­ти­чес­кое де­ре­во, и ре­бен­ка про­но­сят над ку­ре­ни­ем нес­колько раз.

    У но­во­зе­ланд­цев об­ряд очи­ще­ния ре­бен­ка не яв­ля­ет­ся ка­ким-то но­вым обы­ча­ем. Бо­лее то­го, они са­ми счи­та­ют его древ­ним, име­ющим очень дав­нюю тра­ди­цию, а меж­ду тем у дру­гих пле­мен По­ли­не­зии ни­че­го по­доб­но­го не встре­ча­ет­ся. Раз­вил­ся ли у них этот об­ряд са­мос­то­ятельно или нет, во вся­ком слу­чае он впол­не ук­ла­ды­ва­ет­ся в сис­те­му ту­зем­ной ре­ли­гии. Об­ряд со­вер­шал­ся жре­цом на восьмой день пос­ле рож­де­ния или раньше на бе­ре­гу ре­ки или в дру­гом мес­те. При этом жрец кро­пил ре­бен­ка во­дой с по­мощью дре­вес­ной вет­ви, а иног­да ре­бен­ка пог­ру­жа­ли в во­ду це­ли­ком. Вмес­те с очи­ще­ни­ем ре­бе­нок по­лу­чал имя. С этой целью жрец до тех пор пов­то­рял име­на пред­ков, по­ка ре­бе­нок чи­ханьем не ука­зы­вал, ка­кое имя долж­но быть выб­ра­но. Це­ре­мо­ния име­ла ха­рак­тер пос­вя­ще­ния и соп­ро­вож­да­лась рит­ми­чес­ки про­из­но­си­мы­ми фор­му­ла­ми зак­ли­на­ний. Бу­ду­ще­го во­ина убеж­да­ли пла­ме­неть гне­вом, лег­ко пры­гать и увер­ты­ваться от ко­пий, быть злоб­ным, сме­лым, энер­гич­ным, усерд­ным тру­же­ни­ком, на­чи­на­ющим ра­бо­ту до то­го, как на зем­ле вы­сы­ха­ет ро­са. Бу­ду­щую же­ну убеж­да­ли при­го­тов­лять пи­щу, хо­дить за дро­ва­ми, ткать одеж­ду и во­об­ще ра­бо­тать не пок­ла­дая рук. В позд­ней­ший пе­ри­од жиз­ни со­вер­ша­лось вто­рич­ное ос­вя­щен­ное ок­роп­ле­ние, ко­то­рое вво­ди­ло юно­шу в чис­ло во­инов. От­но­си­тельно зна­че­ния это­го це­ре­мо­ни­ально­го омо­ве­ния сле­ду­ет за­ме­тить, что но­во­рож­ден­ный счи­тал­ся в выс­шей сте­пе­ни не­чис­тым, так что при­ка­саться к не­му мог­ли до со­вер­ше­ния это­го об­ря­да лишь нем­но­гие осо­бые ли­ца.

    На Ма­да­гас­ка­ре при рож­де­нии ре­бен­ка в до­ме в те­че­ние нес­кольких дней под­дер­жи­ва­ет­ся огонь. За­тем ре­бе­нок, оде­тый в луч­шие одеж­ды, вы­но­сит­ся из до­му и вно­сит­ся об­рат­но к ма­те­ри по ус­та­нов­лен­но­му це­ре­мо­ни­алу, при­чем каж­дый раз его про­но­сят че­рез огонь, раз­ве­ден­ный близ две­ри. Из со­от­ветст­ву­ющих це­ре­мо­ний в Аф­ри­ке мож­но ука­зать на сле­ду­ющие. Ту­зем­цы Са­ра­ка че­рез три дня пос­ле рож­де­ния об­мы­ва­ют ре­бен­ка свя­той во­дой. У ман­дин­гов ре­бен­ку че­рез не­де­лю пос­ле рож­де­ния стриг­ли во­ло­сы, и жрец, при­зы­вая на не­го бла­гос­ло­ве­ние, брал его на ру­ки, шеп­тал на ухо, пле­вал три ра­за в ли­цо и гром­ко про­из­но­сил пе­ред при­сутст­ву­ющи­ми его имя. В Гви­нее рож­де­ние ре­бен­ка воз­ве­ща­ет­ся пуб­лич­но, но­во­рож­ден­но­го но­сят по ули­цам, и ста­рей­ши­ны се­ле­ния или ро­да кро­пят его во­дой из чаш­ки, про­ся для не­го бла­гос­ло­ве­ния, здо­ровья и бо­гатст­ва; друзья ро­ди­те­лей сле­ду­ют это­му при­ме­ру, по­ка ре­бе­нок не про­мок­нет до нит­ки. В этих раз­лич­ных при­ме­рах очи­ще­ния де­тей очи­ще­ние ог­нем име­ет большое эт­но­ло­ги­чес­кое зна­че­ние не по­то­му, что­бы оно бы­ло бо­лее свой­ст­вен­но умст­вен­но­му строю ди­ка­ря, чем омо­ве­ние или ок­роп­ле­ние во­дой, а по­то­му, что це­ре­мо­ния омо­ве­ния или ок­роп­ле­ния мог­ла быть за­имст­во­ва­на у хрис­ти­ан. Ес­ли же го­во­рить во­об­ще о ри­ту­альном очи­ще­нии у ди­ка­рей, то нет ос­но­ва­ний не до­пус­кать са­мо­быт­но­го воз­ник­но­ве­ния у них это­го об­ря­да, хо­тя нельзя с пол­ной уве­рен­ностью ут­верж­дать это по от­но­ше­нию к каж­до­му от­дельно­му слу­чаю.

    Очищение жен­щин пос­ле ро­дов и в дру­гих слу­ча­ях со­вер­ша­ет­ся у при­ми­тив­ных на­ро­дов так, что иск­лю­ча­ет­ся вся­кое пред­по­ло­же­ние о за­имст­во­ва­нии это­го об­ря­да у бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов. Обы­чай уда­ле­ния и очи­ще­ния жен­щин у се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев срав­ни­вал­ся с со­от­ветст­ву­ющи­ми пред­пи­са­ни­ями Биб­лии, но сходст­во меж­ду ни­ми вов­се не близ­кое, и объясня­ет­ся оно ско­рее все­го оди­на­ко­вым уров­нем культу­ры. Не­за­ви­си­мость раз­ви­тия это­го обы­чая у раз­ных на­ро­дов очень яс­но об­на­ру­жи­ва­ет­ся в об­ря­дах вы­не­се­ния ог­ней при уда­ле­нии ри­ту­ально не­чис­той жен­щи­ны и за­жи­га­ния «но­во­го ог­ня» при возв­ра­ще­нии ее у иро­ке­зов и сиу в Се­вер­ной Аме­ри­ке и ба­су­то в Юж­ной Аф­ри­ке. У пос­лед­них су­щест­ву­ет, кро­ме то­го, об­ряд очи­ще­ния де­ву­шек в по­ру соз­ре­ва­ния пос­редст­вом ок­роп­ле­ния. Гот­тен­то­ты счи­та­ют ро­же­ни­цу и ре­бен­ка не­чис­ты­ми, по­ка над ни­ми не со­вер­шен об­ряд омо­ве­ния и на­ти­ра­ния жи­ром, вы­пол­ня­емый, впро­чем, край­не не­оп­рят­но. Очи­ще­ние во­дой.бы­ло очень расп­рост­ра­не­но в За­пад­ной Аф­ри­ке. В Мон­го­лии жен­щин ку­па­ют, а в Си­би­ри очи­ще­ние про­из­во­дит­ся пе­реп­ры­ги­ва­ни­ем че­рез огонь. Ку­па­ние жен­щин пос­ле ро­дов у мант­ра с по­лу­ост­ро­ва Ма­лак­ка яв­ля­ет­ся ре­ли­ги­оз­ным об­ря­дом. То же мы ви­дим и у ту­зем­цев Ин­дии. Здесь как в се­вер­ных, так и в юж­ных про­вин­ци­ях це­ре­мо­ния очи­ще­ния ма­те­ри и це­ре­мо­ния на­ре­че­ния име­ни ре­бен­ку со­вер­ша­ют­ся в один и тот же день. Да­же не при­во­дя дру­гих при­ме­ров, лег­ко убе­диться, что мы име­ем пе­ред со­бой чис­то прак­ти­чес­кий обы­чай, ос­вя­щен­ный тра­ди­ци­ей и прев­ра­тив­ший­ся на­ко­нец в ре­ли­ги­оз­ную це­ре­мо­нию.

    Почти то же мож­но ска­зать и об очи­ще­нии от оск­вер­не­ния вследст­вие кро­воп­ро­ли­тия или при­кос­но­ве­ния к умер­ше­му у ди­ка­рей и вар­ва­ров. Да­ко­та в Се­вер­ной Аме­ри­ке упот­реб­ля­ют па­ро­вую ба­ню не только как ле­карст­во, но и как средст­во очи­ще­ния пос­ле убий­ст­ва че­ло­ве­ка или при­кос­но­ве­ния к тру­пу. У на­ва­хо че­ло­век, хо­ро­нив­ший мерт­во­го, счи­та­ет се­бя не­чис­тым, по­ка не вы­мо­ет­ся во­дой, ос­вя­щен­ной имен­но для этой це­ли. На Ма­да­гас­ка­ре ник­то из соп­ро­вож­дав­ших пог­ре­бальную про­цес­сию не сме­ет вой­ти во двор, не ис­ку­пав­шись, да­же одеж­ды пла­кальщи­ков, возв­ра­ща­ющих­ся с мо­ги­лы, под­вер­га­ют­ся очи­ще­нию.

    У юж­но­аф­ри­канс­ких ба­су­то во­ин, возв­ра­ща­ющий­ся с бит­вы, дол­жен очис­титься от про­ли­той кро­ви, ина­че те­ни его жертв бу­дут прес­ле­до­вать его по но­ча­ми на­ру­шать его сон. По­это­му во­ины в пол­ном во­ору­же­нии тор­жест­вен­ной про­цес­си­ей отп­рав­ля­ют­ся на ку­па­ние к бли­жай­шей ре­ке и об­мы­ва­ют при этом и ору­жие. В та­ких слу­ча­ях кол­дун обык­но­вен­но бро­са­ет в ре­ку вы­ше мес­та ку­па­ния ка­кое-ни­будь ма­ги­чес­кое сна­добье, вро­де упот­реб­ля­емых им для при­го­тов­ле­ния ос­вя­щен­ной во­ды, ко­то­рой он кро­пит на­род при по­мо­щи хвос­та ка­ко­го-ни­будь жи­вот­но­го во вре­мя празд­ни­ков пуб­лич­ных очи­ще­ний. Те же ба­су­то при­ме­ня­ют, кро­ме то­го, оку­ри­ва­ние для очи­ще­ния хле­ба на по­лях и от­би­то­го у неп­ри­яте­ля ско­та. Очи­ще­ние ог­нем упот­реб­ля­ет­ся в нез­на­чи­тельных слу­ча­ях, не тре­бу­ющих жерт­воп­ри­но­ше­ний. Так, ес­ли мать ви­дит, что ее ре­бе­нок пе­ре­бе­жал че­рез мо­ги­лу, она пос­пеш­но под­зы­ва­ет его, ста­вит пе­ред со­бой и за­жи­га­ет не­большой огонь у его ног.

    Зулусы, у ко­то­рых страх пе­ред мерт­вы­ми те­ла­ми до­хо­дит до то­го, что они выб­ра­сы­ва­ют вон и по­ки­да­ют в ле­сах больных, по край­ней ме­ре чу­жих, очи­ща­ют се­бя пос­ле по­хо­рон омо­ве­ни­ем. Сле­ду­ет за­ме­тить, что эти об­ря­ды ма­ло-по­ма­лу по­лу­чи­ли зна­че­ние, от­лич­ное от прос­то­го очи­ще­ния. Каф­ры мо­ют­ся ра­ди ри­ту­ально­го очи­ще­ния, но не име­ют обы­чая мыться ра­ди оп­рят­нос­ти или мыть свою по­су­ду (труд очи­ще­ния мо­лоч­ных кув­ши­нов с ни­ми раз­де­ля­ют со­ба­ки и та­ра­ка­ны). Не­ко­то­рые из сред­не­ве­ко­вых та­тарс­ких пле­мен пи­та­ли соз­на­тельное пре­ду­беж­де­ние про­тив ку­па­ния и на­хо­ди­ли, что для очи­ще­ния дос­та­точ­но прой­ти че­рез огонь или меж­ду ог­ней. Пос­лед­ним пу­тем они очи­ща­ли и весь до­маш­ний скарб, ос­тав­ший­ся пос­ле по­кой­ни­ка.

    У го­су­дарст­вен­но ор­га­ни­зо­ван­ных на­ро­дов по­лу­ци­ви­ли­зо­ван­но­го и ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра, у ко­то­рых ре­ли­гия от­ли­лась в за­кон­чен­ные фор­мы, об­ря­ды очи­ще­ния ста­но­вят­ся частью стро­го рег­ла­мен­ти­ро­ван­но­го ри­ту­ала. Дос­тиг­нув этой сту­пе­ни раз­ви­тия, они, по-ви­ди­мо­му, при­со­еди­ня­ют к сво­ему преж­не­му це­ре­мо­ни­ально­му зна­че­нию еще и нравст­вен­ный смысл, ко­то­рый обык­но­вен­но вов­се, или поч­ти вов­се, от­сутст­ву­ет в них при пер­вом их по­яв­ле­нии на го­ри­зон­те ре­ли­гии. Это де­ла­ет­ся яс­ным из обоз­ре­ния пра­вил очи­ще­ния в на­ибо­лее раз­ви­тых ре­ли­ги­ях ми­ра. Удоб­нее все­го на­чать с рас­смот­ре­ния обы­ча­ев двух по­лу­ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов Аме­ри­ки, ко­то­рые хо­тя и не име­ли ши­ро­ко­го прак­ти­чес­ко­го вли­яния на ци­ви­ли­за­цию во­об­ще, но за­то предс­тав­ля­ют хо­ро­ший при­мер пе­ре­ход­но­го сос­то­яния культу­ры. При этом мы со­вер­шен­но ос­тав­ля­ем в сто­ро­не тем­ный воп­рос о том, под­вер­га­лась ли их сво­е­об­раз­ная ци­ви­ли­за­ция вли­янию Ста­ро­го Све­та в бо­лее или ме­нее ран­нюю эпо­ху.

    В ре­ли­гии Пе­ру об­ряд очи­ще­ния весьма за­ме­ча­те­лен и ха­рак­те­рен. В день рож­де­ния ре­бен­ка во­да, ко­то­рой он был об­мыт, вы­ли­ва­лась в яму в соп­ро­вож­де­нии зак­ли­на­ний, про­из­но­сив­ших­ся жре­цом или кол­ду­на­ми. Это удач­ный при­мер ри­ту­ально­го очи­ще­ния от не­доб­рых вли­яний. На­ре­че­ние име­ни ре­бен­ку обыч­но то­же соп­ро­вож­да­лось ри­ту­альным омо­ве­ни­ем, В не­ко­то­рых мест­нос­тях по дос­ти­же­нии ре­бен­ком двух­лет­не­го воз­рас­та его от­ни­ма­ли от гру­ди, «крес­ти­ли», бри­ли ка­мен­ным но­жом и да­ва­ли ему имя. И те­перь еще пе­ру­анс­кие ин­дей­цы от­ре­за­ют у ре­бен­ка при кре­ще­нии клок во­лос. Кро­ме то­го, у древ­них пе­ру­ан­цев об­на­ру­жи­ва­ют­ся яс­ные ука­за­ния на то, что очи­ще­ние име­ет смысл из­бав­ле­ния от гре­ха. Пос­ле по­ка­яния в гре­хе ин­ка ку­пал­ся в ближ­ней ре­ке, про­из­но­ся сле­ду­ющую фор­му­лу: «О, ре­ка, при­ми гре­хи, в ко­то­рых я ис­по­ве­до­вал­ся се­год­ня пе­ред Солн­цем, уне­си их в мо­ре, и пусть они ни­ког­да не возв­ра­ща­ют­ся».

    В Древ­ней Мек­си­ке пер­вый акт ри­ту­ально­го очи­ще­ния со­вер­шал­ся при рож­де­нии. Кор­ми­ли­ца об­мы­ва­ла ре­бен­ка во имя бо­ги­ни во­ды с целью смыть с не­го не­чис­то­ту рож­де­ния, очис­тить его серд­це и дать ему хо­ро­шую и доб­рую жизнь. За­тем, ду­нув на во­ду, она сно­ва ку­па­ла ре­бен­ка, дер­жа его в пра­вой ру­ке и зак­ли­ная про­тив ис­ку­ше­ний, бед и труд­нос­тей жиз­ни. Вмес­те с тем она мо­ли­ла не­ви­ди­мое бо­жест­во сни­зой­ти на во­ду, очис­тить ре­бен­ка от гре­ха и сквер­ны и из­ба­вить его от нес­час­тий. Вто­рой акт це­ре­мо­нии вы­пол­нял­ся дня че­ты­ре спус­тя, ес­ли только аст­ро­ло­ги не отк­ла­ды­ва­ли его. На тор­жест­вен­ном соб­ра­нии меж­ду ог­ней, го­рев­ших со вре­ме­ни пер­вой це­ре­мо­нии, кор­ми­ли­ца раз­де­ва­ла ре­бен­ка, пос­лан­но­го бо­га­ми в этот мир зла и скор­би, приг­ла­ша­ла его восп­ри­нять жи­вот­вор­ную во­ду и, на­ко­нец, мы­ла ре­бен­ка, вы­го­няя из каж­до­го его чле­на грех и об­ра­ща­ясь к бо­жест­ву со спе­ци­альны­ми мо­лит­ва­ми для исп­ро­ше­ния доб­ро­де­те­ли и бла­го­сос­то­яния. В это вре­мя ре­бен­ку да­ва­лись в ру­ку, в со­от­ветст­вии с его по­лом, иг­ру­шеч­ные ору­дия вой­ны, ре­мес­ла или до­маш­них ра­бот (обы­чай, стран­но по­хо­жий на та­кой же об­ряд в Ки­тае), а дру­гие де­ти, по нас­тав­ле­нию сво­их ро­ди­те­лей, да­ва­ли сво­ему но­во­му то­ва­ри­щу детс­кое имя, ко­то­рое впос­ледст­вии, при пе­ре­хо­де в зре­лость, за­ме­ня­лось дру­гим. Нет ни­че­го неп­рав­до­по­доб­но­го и в том сви­де­тельстве, что ре­бен­ка про­но­си­ли при этом че­ты­ре ра­за сквозь огонь, од­на­ко оно яв­ля­ет­ся не­дос­та­точ­но ав­то­ри­тет­ным.

    Религиозный ха­рак­тер омо­ве­ния в Мек­си­ке яс­но об­на­ру­жи­ва­ет­ся в том, что этот об­ряд сос­тав­лял часть каж­дод­нев­ных обя­зан­нос­тей жре­цов. Ко­нец жиз­ни ац­те­ка соп­ро­вож­дал­ся, по­доб­но на­ча­лу ее, це­ре­мо­ни­альным очи­ще­ни­ем. В пог­ре­бальную це­ре­мо­нию вхо­дил об­ряд ок­роп­ле­ния го­ло­вы по­кой­ни­ка очис­ти­тельной во­дой, упот­реб­ляв­шей­ся в зем­ной жиз­ни.

    Хотя у на­ро­дов Вос­точ­ной Азии и во всех бо­лее культур­ных рай­онах Сред­ней Азии це­ре­мо­ни­альное очи­ще­ние встре­ча­ет­ся час­то, эт­ног­ра­фу, од­на­ко, не­ред­ко бы­ва­ет труд­но ре­шить воп­рос, мест­ный ли это об­ряд или за­имст­во­ван­ный из чу­жих ре­ли­ги­оз­ных сис­тем. При­ме­ра­ми мо­гут слу­жить: в Япо­нии -окроп­ле­ние и на­ре­че­ние ре­бен­ку име­ни по дос­ти­же­нии им ме­сяч­но­го воз­рас­та, а так­же и дру­гие об­ря­ды очи­ще­ния, свя­зан­ные с ре­ли­ги­ей этой стра­ны; в Ки­тае - ре­ли­ги­оз­ная це­ре­мо­ния при пер­вом омо­ве­нии трехд­нев­но­го ре­бен­ка, про­ве­де­ние не­вес­ты че­рез рас­ка­лен­ные уг­ли, ок­роп­ле­ние свя­той во­дой жерт­вен­ных при­но­ше­ний, жи­ли­ща и участ­ни­ков по­хо­рон; в Бир­ме - очи­ще­ние ро­же­ни­цы ог­нем и еже­год­ные празд­ни­ки ок­роп­ле­ния.

    Что ка­са­ет­ся буд­диз­ма, в част­нос­ти ла­ма­из­ма, то у ти­бет­цев и мон­го­лов су­щест­ву­ет об­ряд очи­ще­ния де­тей че­рез нес­колько дней пос­ле рож­де­ния, при­чем ла­ма, бла­гос­ло­вив во­ду, триж­ды пог­ру­жа­ет в нее ре­бен­ка и да­ет ему имя. У бу­рят об­ряд ос­вя­ще­ния со­вер­ша­ет­ся пос­редст­вом тро­ек­рат­но­го омо­ве­ния. В Ти­бе­те про­во­жав­шие по­кой­ни­ка, возв­ра­тив­шись с по­хо­рон, ста­но­вят­ся пе­ред ог­нем, мо­ют ру­ки теп­лой во­дой над го­ря­щи­ми угольями и оку­ри­ва­ют се­бя, про­из­но­ся по­до­ба­ющие фор­му­лы.

    С опи­сан­ным об­ря­дом очи­ще­ния де­тей у ти­бет­цев и мон­го­лов мож­но срав­нить со­от­ветст­ву­ющий об­ряд родст­вен­ных им на­ро­дов в Ев­ро­пе. У ло­па­рей в их по­лух­рис­ти­анс­ком сос­то­янии су­щест­во­ва­ла сле­ду­ющая фор­ма очи­ще­ния: ре­бен­ку да­ва­лось имя при тро­ек­рат­ном ок­роп­ле­нии и омо­ве­нии теп­лой во­дой, в ко­то­рую кла­лись на­де­лен­ные буд­то бы мис­ти­чес­ки­ми свой­ст­ва­ми вет­ви ольхи. Це­ре­мо­ния эта, на­зы­вав­ша­яся «ла­уго» (сло­во не лап­ландс­ко­го, а скан­ди­навс­ко­го про­ис­хож­де­ния) - ба­ней, мог­ла пов­то­ряться нес­колько раз и рас­смат­ри­ва­лась как мест­ный обы­чай, впол­не от­лич­ный от хрис­ти­анс­ко­го кре­ще­ния, ко­то­ро­го ло­па­ри так­же при­дер­жи­ва­лись. С эт­ног­ра­фи­чес­кой точ­ки зре­ния прос­тей­шим объясне­ни­ем обе­их це­ре­мо­ний в Цент­ральной Азии и Се­вер­ной Ев­ро­пе бы­ло бы пред­по­ло­же­ние, что они яв­ля­ют­ся под­ра­жа­ни­ем хрис­ти­анст­ву, по­ро­див­ше­му со­вер­шен­но но­вый об­ряд или ви­до­из­ме­нив­ше­му преж­ний ту­зем­ный обы­чай.

    В дру­гих ази­атс­ких стра­нах очи­ще­ние яв­ля­ет­ся бо­лее цельным и ха­рак­тер­ным ре­ли­ги­оз­ным про­цес­сом. Брах­ман ве­дет жизнь, на­пол­нен­ную ри­ту­альны­ми очи­ще­ни­ями. На­чи­ная с той ми­ну­ты, ког­да его по­яв­ле­ние на свет ве­дет за со­бой оск­вер­не­ние все­го до­ма, тре­бу­ющее об­ли­ва­ний и очи­ще­ния одеж­ды, они про­дол­жа­ют­ся до ста­рос­ти то в фор­ме омо­ве­ний, сос­тав­ля­ющих часть длин­но­го ме­лоч­но­го це­ре­мо­ни­ала пов­сед­нев­но­го ре­ли­ги­оз­но­го бы­та, то в фор­ме омо­ве­ний и ок­роп­ле­нии, соп­ро­вож­да­ющих бо­лее тор­жест­вен­ные ре­ли­ги­оз­ные ак­ты, и кон­ча­ют­ся в тот день, ког­да лю­ди, возв­ра­ща­ясь с его по­хо­рон, очи­ща­ют се­бя во­дой от при­кос­но­ве­ния к его ос­тан­кам. При не­ко­то­рых.из сво­их мно­го­об­раз­ных очи­ще­ний ин­дус при­бе­га­ет к мо­че свя­щен­ной ко­ро­вы, но на­ибо­лее упот­ре­би­тельным средст­вом очи­ще­ния те­ла и ду­ши ос­та­ет­ся во­да.

    Религия пар­сов пред­пи­сы­ва­ет сис­те­му очи­ще­ний, общ­ность про­ис­хож­де­ния ко­то­рой с со­от­ветст­ву­ющи­ми об­ря­да­ми ин­ду­сов об­на­ру­жи­ва­ет­ся в оди­на­ко­вом упот­реб­ле­нии ко­ровьей мо­чи и во­ды. Пог­ру­же­ние в во­ду, ок­роп­ле­ние ею и прик­ла­ды­ва­ние «ни­ран­га», омы­то­го во­дой, сос­тав­ля­ют часть ежед­нев­ных ре­ли­ги­оз­ных об­ря­дов и при­ме­ня­ют­ся так­же в дру­гих слу­ча­ях, нап­ри­мер при на­ре­че­нии име­ни но­во­рож­ден­но­му, при на­ло­же­нии свя­щен­ной ве­рев­ки, при очи­ще­нии ро­же­ниц, при очи­ще­нии че­ло­ве­ка, при­ка­сав­ше­го­ся к тру­пу, ког­да кроп­ле­ние свя­той во­дой го­нит дьяво­ла по все­му те­лу, из сус­та­ва в сус­тав и зас­тав­ля­ет его на­ко­нец вы­ле­теть стре­лой че­рез большой па­лец ле­вой но­ги в злую об­ласть се­ве­ра.

    То обс­то­ятельство, что сов­ре­мен­ные пер­сы до­во­дят эти це­ре­мо­нии до край­нос­тей, объясня­ет­ся, быть мо­жет, ско­рее только что опи­сан­ны­ми обы­ча­ями их пред­ков, чем пред­пи­са­ни­ями ис­ла­ма. Впро­чем, их бла­го­чес­ти­вая оп­рят­ность ско­рее фор­мальная, чем дей­ст­ви­тельная. Прин­цип ри­ту­ально­го очи­ще­ния до­во­дит­ся у пер­сов до то­го, что осо­бен­но бла­го­чес­ти­вый че­ло­век мо­ет се­бе гла­за, ес­ли оск­вер­нит их взгля­дом на не­вер­но­го. Он пос­то­ян­но но­сит с со­бой гор­шок во­ды для омо­ве­ний. Но меж­ду тем на­род вы­ми­ра­ет в Пер­сии от не­соб­лю­де­ния пра­вил ги­ги­ены. Ес­ли на­бож­ность при­во­дит че­ло­ве­ка к бе­ре­гу ма­ленько­го пру­да, в ко­то­ром пе­ред ним по­бы­ва­ли сот­ни на­ро­да, он рас­чи­ща­ет ру­кой не­большой кло­чок жид­кой гря­зи, пог­ру­жа­ет­ся в во­ду и счи­та­ет се­бя ри­ту­ально очи­щен­ным.

    Арийским об­ря­дам очи­ще­ния в ре­ли­ги­ях Азии мо­гут быть про­ти­во­пос­тав­ле­ны хо­ро­шо из­вест­ные об­ря­ды ре­ли­гий клас­си­чес­кой Ев­ро­пы. У гре­ков приб­ли­зи­тельно че­рез не­де­лю пос­ле рож­де­ния ре­бен­ка жен­щи­на, по­мо­гав­шая при ро­дах, умы­ва­ла се­бе ру­ки, а кор­ми­ли­ца об­но­си­ла ре­бен­ка вок­руг ог­ня. При этом мла­ден­цу да­ва­лось имя. У рим­лян ре­бе­нок под­вер­гал­ся очи­ще­нию и по­лу­чал пер­вое имя приб­ли­зи­тельно в та­ком же воз­рас­те. Кро­ме то­го, упо­ми­на­ет­ся, что при этом кор­ми­ли­ца ма­за­ла ему слю­ной гу­бы и лоб. Омо­ве­ние пе­ред ак­том ре­ли­ги­оз­но­го пок­ло­не­ния сос­тав­ля­ло во все клас­си­чес­кие вре­ме­на часть гре­чес­ко­го и римс­ко­го ри­ту­алов. Смесь свя­той во­ды с солью, со­суд свя­той во­ды при вхо­дах в хра­мы и кисть для ок­роп­ле­ния сос­тав­ля­ют не­из­мен­ные ак­сес­су­ары ан­тич­но­го ри­ту­ала.

    Римляне, их ста­да и по­ля очи­ща­лись от бо­лез­ней и дру­гих на­пас­тей спе­ци­альны­ми це­ре­мо­ни­ями, в ко­то­рых как средст­во очи­ще­ния при­ме­ня­лись во­да и огонь. Про­хож­де­ние стад вмес­те с пас­ту­ха­ми че­рез огонь, кроп­ле­ние во­дой пос­редст­вом лав­ро­вых вет­вей, оку­ри­ва­ние ду­шис­ты­ми вет­вя­ми, тра­ва­ми и се­рой сос­тав­ля­ли часть зем­ле­дельчес­ко­го празд­ни­ка па­ли­лий. Про­ли­тие кро­ви тре­бо­ва­ло ри­ту­ально­го очи­ще­ния. Гек­тор бо­ит­ся де­лать воз­ли­яние ви­на не­мы­ты­ми ру­ка­ми и мо­литься, бу­ду­чи заг­ряз­нен кровью, оку­тан­но­му об­ла­ка­ми Зев­су. Эней не сме­ет дот­ро­нуться до до­маш­них бо­жеств, не очис­тив се­бя от кро­ви в жи­вот­вор­ном по­то­ке[197]. Ови­дий дол­жен был под­няться уже очень вы­со­ко, ког­да он пи­сал зна­ме­ни­тое по­ри­ца­ние сво­им лег­ко­вер­ным со­оте­чест­вен­ни­кам, во­об­ра­жа­ющим, что во­да в са­мом де­ле мо­жет смыть кро­ва­вое прес­туп­ле­ние.

    Родственники по­кой­но­го так­же под­вер­га­лись очи­ще­нию от оск­вер­не­ния, при­чи­нен­но­го при­сутст­ви­ем по­кой­ни­ка. У гре­ков око­ло две­ри до­ма, в ко­то­ром ле­жал по­кой­ник, ста­вил­ся со­суд с во­дой, что­бы лю­ди мог­ли ок­ро­пить се­бя и очис­титься. У рим­лян ли­ца, возв­ра­щав­ши­еся с по­хо­рон, очи­ща­ли се­бя кроп­ле­ни­ем во­дой и пе­рес­ту­па­ни­ем че­рез огонь.

    Очищение, пред­пи­сы­ва­емое Вет­хим за­ве­том, от­но­сит­ся в пер­вую оче­редь к та­ким слу­ча­ям, как ро­ды, смерть и про­чие ука­зан­ные за­ко­ном при­чи­ны оск­вер­не­ния. Для очи­ще­ния пред­пи­сы­ва­лось омо­ве­ние, а так­же ок­роп­ле­ние во­дой, сме­шан­ной с зо­лой от сож­же­ния бу­рой те­ли­цы. Омо­ве­ние бы­ло так­же частью бо­гос­лу­жеб­ных обя­зан­нос­тей жре­ца, без это­го он не мог ни слу­жить у ал­та­ря, ни вхо­дить в свя­ти­ли­ще. В позд­ней­шие пе­ри­оды ев­рей­ской ис­то­рии, мо­жет быть, вследст­вие об­ще­ния с дру­ги­ми на­ро­да­ми, у ко­то­рых очи­ще­ние в большей ме­ре вош­ло в пов­сед­нев­ный быт, це­ре­мо­ни­альные омо­ве­ния ум­но­жа­лись. К это­му пе­ри­оду и от­но­сит­ся, по-ви­ди­мо­му, воз­ник­но­ве­ние той це­ре­мо­нии, ко­то­рая за­ня­ла впос­ледст­вии столь важ­ное мес­то в хрис­ти­анст­ве, а имен­но об­ря­да кре­ще­ния но­во­об­ра­щен­ных. У му­сульман очи­ще­ние зак­лю­ча­ет­ся в омо­ве­нии во­дой, а в слу­чае не­дос­тат­ка ее - пылью или пес­ком. Пе­ред мо­лит­вой оно со­вер­ша­ет­ся час­тич­но, а в из­вест­ные дни и для уда­ле­ния из­вест­ных форм оск­вер­не­ния оно со­вер­ша­ет­ся пол­ностью, т. е. пу­тем об­мы­ва­ния все­го те­ла. Об­ря­ды эти име­ют у му­сульман стро­го ре­ли­ги­оз­ное зна­че­ние и при­над­ле­жат по сво­ей су­ти к гос­подст­ву­ющим обы­ча­ям ре­ли­гий Вос­то­ка. Те фор­мы, в ко­то­рых они фи­гу­ри­ру­ют в ис­ла­ме, ни­как не мо­гут счи­таться за­имст­во­ван­ны­ми из иуда­из­ма или хрис­ти­анст­ва. Очис­ти­тельные об­ря­ды хрис­ти­анст­ва сло­жи­лись из со­че­та­ния иудей­ских и язы­чес­ких об­ря­дов.

    Очищение ог­нем су­щест­во­ва­ло как об­ряд лишь в не­ко­то­рых ма­ло­из­вест­ных хрис­ти­анс­ких сек­тах. Кро­ме то­го, в Ев­ро­пе су­щест­во­вал обы­чай пе­ре­но­сить де­тей че­рез огонь, но нельзя ска­зать с уве­рен­ностью, что­бы это был очис­ти­тельный, а не жерт­вен­ный об­ряд. Обыч­ным очи­ща­ющим средст­вом счи­та­лась во­да. Свя­тая во­да в большом упот­реб­ле­нии как в гре­чес­кой, так и в римс­кой церк­вах. Че­рез нее буд­то бы нис­хо­дит бла­го­дать на ве­ру­юще­го при вхо­де в храм, она яко­бы ис­це­ля­ет бо­лез­ни, уда­ля­ет пор­чу от лю­дей и жи­вот­ных, вы­го­ня­ет де­мо­нов из бес­но­ва­тых, ос­та­нав­ли­ва­ет пе­ро спи­ри­та, на­ко­нец, от ее ок­роп­ле­ния дви­жу­щи­еся сто­лы спи­ри­тов бьются, как бе­ше­ные, о сте­ну. Та­ко­ва си­ла, при­пи­сы­ва­емая ей. Не­ко­то­рые из на­ибо­лее фан­тас­ти­чес­ких чу­дес, ей при­пи­сан­ных, еще не­дав­но за­ве­ря­лись ав­то­ри­те­том па­пы. Очи­ще­ние свя­той во­дой столь яв­но и пол­но про­дол­жа­ет древ­нек­лас­си­чес­кую ре­ли­ги­оз­ную тра­ди­цию, что для объясне­ния сходст­ва меж­ду хрис­ти­анс­ки­ми и язы­чес­ки­ми об­ря­да­ми очи­ще­ния хрис­ти­анс­кие апо­ло­ге­ты бы­ли спо­соб­ны за­по­доз­рить, что очис­ти­тельный ри­ту­ал вык­ра­ден у хрис­ти­ан са­та­ной для ка­ких-ли­бо его зло­коз­нен­ных це­лей. Умы­ва­ние рук ка­то­ли­чес­ким свя­щен­ни­ком пе­ред обед­ней сос­тав­ля­ет то­же про­дол­же­ние древ­не­го жерт­вен­но­го об­ря­да. Ма­за­ние слю­ной ушей и нозд­рей при кре­ще­нии, со­вер­ша­емое свя­щен­ни­ком, оче­вид­но, ос­но­ва­но на еван­ге­лии, но при­ня­тие этой ма­ни­пу­ля­ции в смыс­ле об­ря­да при кре­ще­нии срав­ни­ва­лось, и, мо­жет быть, спра­вед­ли­во, с клас­си­чес­ким очи­ще­ни­ем слю­ной.

    Остается ска­зать, что ри­ту­альное очи­ще­ние у хрис­ти­ан зак­лю­ча­ет­ся пре­иму­щест­вен­но в кре­ще­нии во­дой, этом сим­во­ли­чес­ком пос­вя­ще­нии но­во­об­ра­ща­емо­го. Ис­то­рия прос­ле­ди­ла раз­ви­тие это­го це­ре­мо­ни­ала от иудей­ско­го об­ря­да до Ио­ан­на Крес­ти­те­ля и от­сю­да до хрис­ти­анст­ва. В пос­ле­ду­ющие го­ды кре­ще­ние взрос­лых про­дол­жа­ло со­бой иудей­скую тра­ди­цию до­пу­ще­ния про­зе­ли­тов. В кре­ще­ние же ре­бен­ка вкла­ды­ва­лась, сверх то­го, мысль об очи­ще­нии но­во­рож­ден­но­го. Ес­ли про­бе­жать мыс­лен­но про­ме­жу­ток, от­де­ля­ющий пос­вя­ще­ние римс­ко­го цен­ту­ри­она от пос­вя­ще­ния римс­ко­го кар­ди­на­ла, из ко­то­рых пер­вое предс­тав­ля­лось тор­жест­вен­ным сим­во­лом приз­ва­ния к но­вой жиз­ни и ве­ре, а дру­гое - ак­том сверхъестест­вен­ной та­инст­вен­ной мо­щи, то ока­зы­ва­ет­ся, что поч­ти во всем хрис­ти­анс­ком ми­ре об­ряд кре­ще­ния всег­да ос­та­вал­ся внеш­ним зна­ком хрис­ти­анс­ко­го ве­ро­ис­по­ве­да­ния.

    Рассматривая только что опи­сан­ную груп­пу ре­ли­ги­оз­ных це­ре­мо­ний, мы об­ри­со­ва­ли внеш­ние вы­ра­же­ния их в ре­ли­ги­ях выс­ших на­ро­дов ме­нее яр­ки­ми чер­та­ми, чем пер­во­на­чальные фор­мы об­ря­дов на низ­ших сту­пе­нях культу­ры. Это обс­то­ятельство, обус­лов­лен­ное чис­то прак­ти­чес­ки­ми при­чи­на­ми, од­на­ко, не только не ос­лаб­ля­ет эт­ног­ра­фи­чес­кой по­учи­тельнос­ти, вы­те­ка­ющей из ис­то­ри­чес­ко­го рас­смот­ре­ния об­ря­да, но да­же уси­ли­ва­ет ее. Каж­дая из форм об­ря­да в раз­лич­ных фа­зах сво­его пе­ре­жи­ва­ния, ви­до­из­ме­не­ния и пос­ле­до­ва­тельно­го раз­ви­тия по-сво­ему спо­собст­во­ва­ла вы­яс­не­нию пре­емст­вен­нос­ти, су­щест­ву­ющей меж­ду ве­ро­ва­ни­ями на­ро­дов, сто­ящих на бо­лее низ­кой и бо­лее вы­со­кой сту­пе­нях культу­ры. Эти же фор­мы по­ка­зы­ва­ют, как труд­но ци­ви­ли­зо­ван­но­му че­ло­ве­ку по­ни­мать об­ря­ды да­же сво­ей собст­вен­ной стра­ны, ес­ли он нез­на­ком с тем смыс­лом, час­то очень раз­лич­ным, ко­то­рый вкла­ды­ва­ли в эти об­ря­ды лю­ди от­да­лен­ных ве­ков и стран, предс­та­ви­те­ли со­вер­шен­но иных сту­пе­ней культу­ры.

    

    

    

    Заключая на­ше ис­сле­до­ва­ние от­но­ше­ния пер­во­быт­ной ци­ви­ли­за­ции к сов­ре­мен­ной, нам ос­та­ет­ся только ука­зать на прак­ти­чес­кую зна­чи­мость предс­тав­лен­ных вы­ше со­об­ра­же­ний. По­ло­жим, ска­жет чи­та­тель, ар­хе­оло­гия, поз­во­ля­ющая ис­сле­до­ва­те­лю мыс­лен­но про­ник­нуть в са­мые древ­ние из из­вест­ных нам сос­то­яний че­ло­ве­чес­кой жиз­ни, сви­де­тельству­ет о том, что это бы­ли вре­ме­на ди­кос­ти; до­пус­тим, гру­бо об­те­сан­ный крем­не­вый то­пор, вы­ры­тый вмес­те с кос­тя­ми ма­мон­та из на­нос­но­го слоя гра­вия и ле­жа­щий на письмен­ном сто­ле эт­но­ло­га, предс­тав­ля­ет со­бой в гла­зах пос­лед­не­го ти­пич­ный про­дукт пер­во­быт­ной культу­ры - прос­той, но мощ­ной, не­ук­лю­жей, но це­ле­со­об­раз­ной, низ­кой с точ­ки зре­ния ис­кус­ства, но яв­но про­яв­ля­ющей тен­ден­цию к бо­лее вы­со­ко­му раз­ви­тию; пусть все это так, но что же из это­го сле­ду­ет? Преж­де все­го то, что ис­то­рия че­ло­ве­чест­ва и изу­че­ние до­ис­то­ри­чес­ких форм его жиз­ни долж­ны, не­сом­нен­но, за­ни­мать со­от­ветст­ву­ющее мес­то в об­щей сис­те­ме зна­ний. Не­сом­нен­но так­же, что уче­ние о раз­ви­тии ми­ро­вой ци­ви­ли­за­ции долж­но вы­зы­вать жи­вой ин­те­рес у лю­дей с фи­ло­софс­ким скла­дом ума как пред­мет абст­ракт­ной на­уки. Но кро­ме то­го, по­доб­ные ис­сле­до­ва­ния име­ют и прак­ти­чес­кое зна­че­ние: они мо­гут вли­ять на сов­ре­мен­ные предс­тав­ле­ния и дей­ст­вия. Ус­та­нов­ле­ние свя­зи меж­ду тем, что ду­ма­ли и де­ла­ли не­ци­ви­ли­зо­ван­ные древ­ние лю­ди, и тем, что ду­ма­ют и де­ла­ют сов­ре­мен­ные ци­ви­ли­зо­ван­ные лю­ди, не яв­ля­ет­ся пред­ме­том лишь те­оре­ти­чес­кой на­уки. Та­ко­го ро­да ис­сле­до­ва­ния по­ка­зы­ва­ют нам, в ка­кой ме­ре предс­тав­ле­ния и пос­туп­ки сов­ре­мен­ных лю­дей опи­ра­ют­ся на проч­ную ос­но­ву се­год­няш­них зна­ний, а в ка­кой ме­ре они яв­ля­ют­ся про­дук­том зна­ний, ко­то­рые воз­ник­ли на ран­них и бо­лее при­ми­тив­ных ста­ди­ях раз­ви­тия культу­ры. Не­об­хо­ди­мо до­ка­зать, что древ­ней­шая ис­то­рия че­ло­ве­ка ока­зы­ва­ет вли­яние - хо­тя это час­то не приз­на­ет­ся да­же те­ми, ко­го бли­же все­го ка­са­ет­ся, - на не­ко­то­рые из са­мых глу­бо­ких и жиз­нен­ных воп­ро­сов на­ше­го бы­тия.

    Даже в да­ле­ко прод­ви­нув­ших­ся в сво­ем раз­ви­тии на­уках, как, нап­ри­мер, в на­уках об из­ме­ре­нии, си­лах и стро­ении не­ор­га­ни­чес­ко­го и ор­га­ни­чес­ко­го ми­ра, весьма час­то мож­но встре­титься с рас­хо­жим, но неп­ра­вильным мне­ни­ем, вы­ра­жа­ющим­ся сло­ва­ми: «пусть прош­лое ос­та­ет­ся в прош­лом». Ес­ли бы на­уч­ные сис­те­мы бы­ли про­ро­чес­ки­ми отк­ро­ве­ни­ями, за ко­то­рые они иног­да се­бя вы­да­ют, им мож­но бы­ло бы прос­тить нев­ни­ма­ние к иде­ям или фан­та­зи­ям, су­щест­во­вав­шим до них. Но ис­сле­до­ва­тель, ко­то­рый от сов­ре­мен­ных зна­ний пе­ре­хо­дит к суж­де­ни­ям ве­ли­ких мыс­ли­те­лей прош­ло­го, чер­па­ет из ис­то­рии сво­ей на­уки бо­лее вер­ный взгляд на от­но­ше­ние те­ории к фак­ту; на при­ме­ре раз­ви­тия каж­дой расп­рост­ра­нен­ной ны­не ги­по­те­зы учит­ся це­нить «ra­ison d'etre»[198] и под­лин­ное зна­че­ние то­го или ино­го по­ня­тия и при­хо­дит к вы­во­ду, что возв­рат к отп­рав­ным точ­кам в раз­ви­тии зна­ний да­ет воз­мож­ность най­ти но­вые под­хо­ды в тех слу­ча­ях, ког­да на пу­ти сов­ре­мен­ной на­уки воз­ни­ка­ют, ка­за­лось бы, неп­ре­одо­ли­мые прег­ра­ды. Прав­да, ис­кус­ство и зна­ние на са­мых ран­них ста­ди­ях раз­ви­тия об­щест­ва ско­рее яв­ля­ют­ся пред­ме­та­ми лю­бо­пытст­ва, чем при­но­сят прак­ти­чес­кую пользу, осо­бен­но ес­ли учесть, что сов­ре­мен­ный прак­тик при­вык свы­со­ка от­но­ситься к ре­зульта­там са­мых серьезных умст­вен­ных уси­лий древ­не­го че­ло­ве­ка, счи­тая их эле­мен­тар­ны­ми. Быть мо­жет, на­ши ме­ха­ни­ки не по­черп­нут мно­го по­лез­ных для се­бя зна­ний в му­зее при­ми­тив­ных ору­дий древ­них лю­дей, на­ши вра­чи за­ин­те­ре­су­ют­ся фар­ма­ко­ло­ги­ей ди­ка­рей лишь пос­тольку, пос­кольку она поз­на­ко­мит их с упот­реб­ле­ни­ем мест­ных ле­карств; на­ши ма­те­ма­ти­ки най­дут, что выс­шие спо­со­бы счис­ле­ния, ко­то­ры­ми пользо­ва­лись ди­ка­ри, при­год­ны лишь для на­чальных школ; а сов­ре­мен­ные аст­ро­но­мы уви­дят в зна­ни­ях при­ми­тив­ных на­ро­дов о не­бес­ных све­ти­лах лишь ма­ло­по­учи­тельную смесь ми­фов и об­щих мест. Но су­щест­ву­ют от­де­лы на­уки не ме­нее важ­ные, чем ме­ха­ни­ка и ме­ди­ци­на, ма­те­ма­ти­ка и аст­ро­но­мия, в ко­то­рых не­до­пус­ти­мо ос­тав­лять без вни­ма­ния низ­шие ста­дии раз­ви­тия ци­ви­ли­за­ции вследст­вие вли­яния, ко­то­рое ока­за­ли они на прак­ти­чес­кий склад выс­шей культу­ры.

    Если мы приг­ля­дим­ся к мне­ни­ям уче­ных, не ог­ра­ни­чи­ва­ясь ка­кой-ли­бо от­дельной шко­лой, а об­ра­тясь к ци­ви­ли­зо­ван­но­му ми­ру во­об­ще, от­но­си­тельно воп­ро­сов, ка­са­ющих­ся че­ло­ве­ка, его умст­вен­ной и нравст­вен­ной при­ро­ды, его мес­та и де­ятельнос­ти сре­ди се­бе по­доб­ных и в ок­ру­жа­ющем ми­ре, то уви­дим сто­ящи­ми ря­дом са­мые раз­лич­ные по сво­ей ав­то­ри­тет­нос­ти точ­ки зре­ния. Не­ко­то­рые из них, ос­но­ван­ные на фак­тах, за­ни­ма­ют проч­ное мес­то в на­уке как под­лин­ные ис­ти­ны. Дру­гие, нес­мот­ря на то что в их ос­но­ва­нии ле­жат са­мые при­ми­тив­ные те­ории низ­шей культу­ры, до та­кой сте­пе­ни ви­до­из­ме­ни­лись под вли­яни­ем раз­ви­ва­ющих­ся зна­ний, что мо­гут слу­жить лишь удов­лет­во­ри­тельной рам­кой для приз­нан­ных фак­тов: да­же по­зи­тив­ная на­ука, пом­ня про­ис­хож­де­ние сво­их собст­вен­ных фи­ло­софс­ких схем, долж­на приз­на­вать за­кон­ность та­ко­го яв­ле­ния. На­ко­нец, мы встре­ча­ем и та­кие мне­ния, ко­то­рые воз­ник­ли на низ­шем уров­не ин­тел­лек­ту­ально­го раз­ви­тия и удер­жа­ли свое мес­то в выс­шей культу­ре только си­лой пре­да­ния; это так на­зы­ва­емые пе­ре­жит­ки. Прак­ти­чес­кая за­да­ча эт­ног­ра­фии зак­лю­ча­ет­ся, сле­до­ва­тельно, в том, что­бы, про­ана­ли­зи­ро­вав эти мне­ния, по­ка­зать, что взя­то из пря­мо­го наб­лю­де­ния, что пе­ре­де­ла­но из пер­во­быт­ных при­ми­тив­ных уче­ний и воп­ло­ще­но в фор­му, со­от­ветст­ву­ющую сов­ре­мен­ным предс­тав­ле­ни­ям, и что яв­ля­ет­ся лишь ос­вя­щен­ным вре­ме­нем су­еве­ри­ем, об­ла­чен­ным в одеж­ду сов­ре­мен­но­го зна­ния.

    Все это уже при са­мом бег­лом об­зо­ре по­ка­зы­ва­ет зна­че­ние эт­ног­ра­фии для сос­то­яния сов­ре­мен­ной мыс­ли. Язык и речь уже в пол­ной ме­ре слу­жи­ли при­ми­тив­ным пле­ме­нам. Лю­ди уже де­сят­ки ты­сяч лет на­зад предп­ри­ни­ма­ли по­пыт­ки най­ти в зву­ке и об­раз­ной ме­та­фо­ре средст­ва для вы­ра­же­ния сво­их мыс­лей, по­рой чрез­вы­чай­но слож­ных и за­пу­тан­ных. Ес­ли иметь в ви­ду, что раз­ви­тие зна­ния за­ви­сит от пол­но­ты и точ­нос­ти вы­ра­же­ния мыс­ли, то не по­ка­жет­ся по­ра­зи­тельным тот факт, что язык ци­ви­ли­зо­ван­ных лю­дей есть тот же язык ди­ка­рей, но только бо­лее или ме­нее усо­вер­шенст­во­ван­ный в сво­ем стро­ении, бо­лее бо­га­тый сло­ва­ми и до­ве­ден­ный до большей точ­нос­ти в лек­си­чес­ком оп­ре­де­ле­нии по­ня­тий. Раз­ви­тие язы­ка со вре­мен ди­кос­ти до ци­ви­ли­зо­ван­но­го сос­то­яния че­ло­ве­чест­ва кос­ну­лось в ос­нов­ном де­та­лей и только в весьма ма­лой сте­пе­ни - фун­да­мен­тальных на­чал. Не бу­дет пре­уве­ли­че­ни­ем ска­зать, что по­ло­ви­на не­дос­тат­ков язы­ка как спо­со­ба вы­ра­же­ния мыс­ли и по­ло­ви­на не­дос­тат­ков мыс­ли, обус­лов­лен­ных сос­то­яни­ем язы­ка, про­ис­хо­дит от то­го, что язык предс­тав­ля­ет со­бой сис­те­му, воз­ник­шую бла­го­да­ря пользо­ва­нию гру­бы­ми и по­верх­ност­ны­ми ме­та­фо­ра­ми и не­со­вер­шен­ной ана­ло­ги­ей и выс­ту­па­ющую в та­кой фор­ме, ко­то­рая со­от­ветст­во­ва­ла вар­варс­ко­му вос­пи­та­нию ее соз­да­те­лей, а не сов­ре­мен­ных лю­дей. Язык - од­на из тех умст­вен­ных сфер, в ко­то­рых мы ма­ло под­ня­лись над уров­нем ди­ка­рей. Здесь мы до сих пор как буд­то про­дол­жа­ем ру­бить ка­мен­ны­ми то­по­ра­ми и с тру­дом до­бы­вать огонь пос­редст­вом тре­ния.

    Далее, од­ним из мо­гу­щест­вен­ней­ших фак­то­ров в об­ра­зе дей­ст­вий че­ло­ве­чест­ва яв­ля­ет­ся ме­та­фи­зи­чес­кое умоз­ре­ние[199]. И хо­тя раз­ви­тие и упа­док его со­вер­ши­лись в срав­ни­тельно ци­ви­ли­зо­ван­ных эпо­хах, тем не ме­нее связь его с низ­ши­ми ста­ди­ями ис­то­рии че­ло­ве­чес­кой мыс­ли мо­жет быть лег­ко раск­ры­та. Мож­но на­пом­нить уже при­ве­ден­ное в кни­ге сви­де­тельство то­го, что од­но из ве­ли­чай­ших ме­та­фи­зи­чес­ких уче­ний предс­тав­ля­ет со­бой лишь пе­ре­не­се­ние по­ня­тий из об­лас­ти ре­ли­гии в об­ласть фи­ло­со­фии; фи­ло­со­фы, зна­ко­мые с предс­тав­ле­ни­ем о приз­ра­ках пред­ме­тов, вос­пользо­ва­лись им для соз­да­ния те­ории мыс­ли, по­ло­жив этим на­ча­ло те­ории предс­тав­ле­ний.

    Кроме то­го, изу­че­ние скла­да ума ди­ка­рей и вар­ва­ров поз­во­ля­ет нам нес­рав­нен­но ши­ре и пол­нее ис­сле­до­вать ми­фо­ло­гию. На­де­юсь, что это дос­та­точ­но до­ка­за­но соб­ран­ны­ми на­ми здесь фак­та­ми. У низ­ших рас на всем зем­ном ша­ре воз­дей­ст­вие внеш­них яв­ле­ний на внут­рен­ний мир че­ло­ве­ка ве­дет не только к конс­та­та­ции фак­тов, но и к соз­да­нию ми­фов; и это пов­то­ря­ет­ся с та­ким пос­то­янст­вом, что мо­жет быть приз­на­но пси­хи­чес­ким за­ко­ном. Изу­ча­ющий ис­то­рию раз­ви­тия мыс­ли при­хо­дит к важ­ным вы­во­дам.при ви­де ре­гу­ляр­нос­ти про­цес­сов об­ра­зо­ва­ния ми­фов и то­го, как они, раз­ви­ва­ясь в прак­ти­чес­кой жиз­ни и уве­ли­чи­вая в си­лу раз­лич­ных при­чин свое вли­яние, прев­ра­ща­ют­ся на­ко­нец в псев­до­ис­то­ри­чес­кие ле­ген­ды.

    Поэзия пол­на ми­фов. И то­му, кто же­ла­ет по­ни­мать ее ана­ли­ти­чес­ки, весьма по­лез­но изу­чить ее и с эт­ног­ра­фи­чес­кой сто­ро­ны. Уро­вень мыш­ле­ния низ­ших рас слу­жит нам клю­чом к по­ни­ма­нию по­эзии и сам яв­ля­ет­ся ее частью, пос­кольку ми­фы (серьезно­го или шу­точ­но­го со­дер­жа­ния) сос­тав­ля­ют пред­мет по­эзии и вклю­че­ны в язык ди­ка­рей, вы­ра­жав­ших обыч­но свои мыс­ли в сме­лых ме­та­фо­рах. Да­лее, ис­то­рия все бо­лее ста­но­вит­ся мо­гу­щест­вен­ной си­лой, ока­зы­ва­ющей вли­яние на ин­тел­лек­ту­альное раз­ви­тие, а че­рез не­го и на дей­ст­вия лю­дей; по­это­му од­ной из глав­ных оши­бок ис­то­ри­ков нуж­но приз­нать то, что они, вследст­вие не­дос­та­точ­но­го зна­комст­ва с ис­то­ка­ми и ран­ни­ми ста­ди­ями раз­ви­тия ми­фов, не мо­гут со­от­ветст­ву­ющим об­ра­зом оце­нить древ­ние ле­ген­ды, что­бы от­де­лить хро­ни­ку от ми­фа, и, за ред­ким иск­лю­че­ни­ем, бы­ва­ют обыч­но склон­ны от­но­ситься к пре­да­ни­ям или с безг­ра­нич­ным до­ве­ри­ем, или с безг­ра­нич­ным скеп­ти­циз­мом. Та­кой нек­ри­ти­чес­кий под­ход при­но­сит еще больше вре­да, ког­да он при­ме­ня­ет­ся к той час­ти тра­ди­ци­он­ных или до­ку­мен­тальных ска­за­ний, ко­то­рые у не­ко­то­рых пле­мен иг­ра­ют роль свя­щен­ной ис­то­рии. Де­ло не ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся тем, что в пред­мет­ном ука­за­те­ле к той или иной кни­ге о ди­ких пле­ме­нах мож­но встре­тить «на­зи­да­тельную» от­сыл­ку вро­де: «Ре­ли­гия, см. Ми­фо­ло­гия». Важ­нее тот об­щест­вен­ный факт, что на верх­них сту­пе­нях лест­ни­цы ци­ви­ли­за­ции ска­за­ния, предс­тав­ля­ющие свя­щен­ную ис­то­рию для од­них ре­ли­гий, мо­гут ка­заться дру­гим ми­фи­чес­ки­ми ле­ген­да­ми. Это мож­но наб­лю­дать и сре­ди ве­ли­ких ис­то­ри­чес­ких ре­ли­гий ми­ра, и в из­вест­ной сте­пе­ни да­же меж­ду от­дельны­ми сек­та­ми.

    Одна из глав­ней­ших при­чин, за­дер­жи­ва­ющих раз­ви­тие ис­то­рии ре­ли­гии в сов­ре­мен­ном ми­ре, зак­лю­ча­ет­ся в том, что большая часть ис­то­ри­ков, ко­то­рые за­ни­ма­ют­ся этим пред­ме­том, ищут в изу­че­нии ми­фо­ло­гии ору­жие для унич­то­же­ния сис­тем сво­их про­тив­ни­ков, но ни­как не ору­дие для очи­ще­ния и разъясне­ния собст­вен­ных те­орий. Не­об­хо­ди­мым ка­чест­вом ис­тин­но­го ис­то­ри­ка яв­ля­ет­ся бесп­рист­раст­ный взгляд на ми­фы как на ес­тест­вен­ный ре­зультат твор­чест­ва че­ло­ве­чес­ко­го ра­зу­ма, пы­та­юще­го­ся объяснить те или иные фак­ты в со­от­ветст­вии с уров­нем мыш­ле­ния на­ро­да, соз­дав­ше­го эти ми­фы. Кро­ме то­го, во всех слу­ча­ях, где при про­вер­ке бу­дет най­де­но про­ти­во­ре­чие ми­фов с дей­ст­ви­тельны­ми со­бы­ти­ями, ис­то­рик дол­жен смот­реть на пер­вые как на про­дукт, чуж­дый ис­то­рии, да­же ес­ли эти со­бы­тия ока­жут­ся впол­не объясни­мы­ми с точ­ки зре­ния ми­фов. Эт­ног­ра­фи­чес­кое ис­сле­до­ва­ние жиз­ни ди­ка­рей и вар­ва­ров да­ет вер­ное и единст­вен­но ра­ци­ональное поз­на­ние об­щих за­ко­нов раз­ви­тия ми­фов, не­об­хо­ди­мое для пра­вильной кри­ти­ки это­го пред­ме­та.

    Такие тес­но свя­зан­ные меж­ду со­бой об­лас­ти, как нравст­вен­ность и пра­во, бы­ли до сих пор не­дос­та­точ­но ис­сле­до­ва­ны с об­щей эт­ног­ра­фи­чес­кой точ­ки зре­ния, что­бы мож­но бы­ло го­во­рить о ка­ких-то оп­ре­де­лен­ных вы­во­дах или ре­зульта­тах. Но, нес­мот­ря на это, мож­но с уве­рен­ностью ска­зать, что всег­да, ког­да эти воп­ро­сы рас­смат­ри­ва­ют­ся да­же по­верх­ност­но, мы с каж­дым ша­гом отк­ры­ва­ем все но­вые сок­ро­ви­ща зна­ния. Те­перь уже оче­вид­но, что ис­сле­до­ва­те­ли, сис­те­ма­ти­чес­ки изу­ча­ющие нравст­вен­ные и за­ко­но­да­тельные уч­реж­де­ния че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, на­чи­ная от ди­ка­рей и вар­ва­ров и кон­чая ци­ви­ли­зо­ван­ны­ми на­ро­да­ми, вво­дят та­ким об­ра­зом в на­уч­ное ис­сле­до­ва­ние этих пред­ме­тов не­об­хо­ди­мый эле­мент, ко­то­рым чис­тые те­оре­ти­ки склон­ны пре­неб­ре­гать. За­ко­ны или пра­ви­ла, ус­та­нов­лен­ные.ка­ким-ли­бо на­ро­дом в из­вест­ную по­ру его ис­то­рии, в со­от­ветст­вии с обс­то­ятельства­ми и предс­тав­ле­ни­ями вре­ме­ни, сос­тав­ля­ют од­ну об­ласть ис­сле­до­ва­ния. За­ко­ны и пра­ви­ла, ко­то­рые су­щест­во­ва­ли у них раньше, дос­тав­шись по нас­ледст­ву от бо­лее древ­не­го пе­ри­ода, и бы­ли только бо­лее или ме­нее ви­до­из­ме­не­ны, что­бы сог­ла­со­ваться с но­вы­ми жиз­нен­ны­ми ус­ло­ви­ями, сос­тав­ля­ют дру­гую об­ласть, со­вер­шен­но от­лич­ную от пер­вой. На эт­ног­ра­фии ле­жит обя­зан­ность ус­та­но­вить проч­ную связь меж­ду эти­ми дву­мя об­лас­тя­ми, нес­мот­ря на про­пасть, раз­де­ля­ющую их, - про­пасть, в ко­то­рую пос­то­ян­но па­да­ют до­во­ды мо­ра­лис­тов и за­ко­но­да­те­лей. Вы­хо­дят же они от­ту­да изу­ве­чен­ны­ми и бес­по­мощ­ны­ми. В на­ше вре­мя этот ис­то­ри­чес­кий ме­тод по­лу­ча­ет все большее и большее расп­рост­ра­не­ние.

    Никто не бу­дет от­ри­цать, что анг­лий­ское за­ко­но­да­тельство при­об­ре­ло пу­тем ви­до­из­ме­не­ния нас­ле­дия преж­них вре­мен те­ории пер­во­родст­ва и вещ­но­го вла­де­ния, ко­то­рые так не по­хо­жи на про­дук­ты сов­ре­мен­ной ци­ви­ли­за­ции, что нам при­хо­дит­ся возв­ра­щаться к сред­ним ве­кам, что­бы най­ти сколько-ни­будь удов­лет­во­ри­тельное их объясне­ние. Что же ка­са­ет­ся нас­то­ящих пе­ре­жит­ков, то не на­хо­дим ли мы в на­ших за­ко­нах, от­но­ся­щих­ся к сов­сем не­дав­не­му прош­ло­му, прак­ти­чес­ки при­ме­няв­ши­еся пос­та­нов­ле­ния о не­рав­ноп­рав­нос­ти ев­ре­ев и но­ми­нальные пра­ви­ла вы­зо­ва на по­еди­нок? Но на­ше­го осо­бо­го вни­ма­ния зас­лу­жи­ва­ет то, что раз­ви­тие за­ко­нов и пе­ре­жи­ва­ние ими вре­ме­ни, ко­то­рое их по­ро­ди­ло, предс­тав­ля­ют со­бой про­цес­сы, дей­ст­вие ко­то­рых не ог­ра­ни­чи­ва­ет­ся пре­де­ла­ми пи­са­ных ус­та­вов от­но­си­тельно культур­ных на­ро­дов. До­пус­кая, что ключ к за­ко­но­да­тельствам ци­ви­ли­зо­ван­ных на­ро­дов ле­жит в за­ко­нах вар­ва­ров, нуж­но иметь в ви­ду, что и за­ко­но­да­тель-вар­вар ру­ко­водст­во­вал­ся в сво­их суж­де­ни­ях не столько ка­ки­ми-то фун­да­мен­тальны­ми на­ча­ла­ми, сколько поч­ти­тельной (а иног­да и бес­смыс­лен­но-поч­ти­тельной) при­вер­жен­ностью к пре­да­ни­ям ста­ри­ны.

    Эти ис­то­ки нельзя иг­но­ри­ро­вать при на­уч­ном ис­сле­до­ва­нии нравст­вен­нос­ти и обы­ча­ев. Ког­да нравст­вен­ные сис­те­мы че­ло­ве­чес­ко­го ро­да, на­чи­ная от гру­бей­ших ди­ка­рей, бу­дут рас­смот­ре­ны и расп­ре­де­ле­ны по ста­ди­ям сво­его раз­ви­тия, эти­чес­кая на­ука по­лу­чит воз­мож­ность под­вер­гать свои ме­то­ды стро­го­му ис­пы­та­нию на длин­ном пу­ти ми­ро­вой ис­то­рии доб­ра и зла.

    Заканчивая со­чи­не­ние, по­ло­ви­на ко­то­ро­го предс­тав­ля­ет со­бой пе­ре­чис­ле­ние фак­тов, от­но­ся­щих­ся к фи­ло­со­фии ре­ли­гии, мы пред­ви­дим воп­рос: ка­кое от­но­ше­ние име­ют все эти фак­ты к ис­сле­до­ва­нию ис­то­рии ре­ли­гии? В том, что изу­че­ние ре­ли­гии нуж­да­ет­ся в но­вых дан­ных и ме­то­дах, мы мо­жем убе­диться на при­ме­ре про­тес­тан­тиз­ма, ко­то­рый яв­ля­ет­ся ос­нов­ной сис­те­мой ре­ли­ги­оз­ной мыс­ли в Анг­лии. Ес­ли мыс­лен­но про­вес­ти иде­альную ли­нию че­рез его центр, то по од­ну сто­ро­ну от этой ли­нии ока­жут­ся лю­ди, стро­го при­дер­жи­ва­ющи­еся ре­зульта­тов Ре­фор­ма­ции XVI ве­ка или еще бо­лее древ­них ус­та­но­вок пер­вых ве­ков хрис­ти­анст­ва, а по дру­гую - те, кто не же­ла­ют быть свя­зан­ны­ми докт­ри­нальны­ми суж­де­ни­ями прош­лых сто­ле­тий, вво­дят в бо­гос­ло­вие сов­ре­мен­ную на­уку и сов­ре­мен­ную кри­ти­ку и энер­гич­но стре­мят­ся к но­вой ре­фор­ма­ции. На не­ко­то­ром рас­сто­янии от них с той и с дру­гой сто­ро­ны рас­по­ло­жат­ся при­вер­жен­цы бо­лее край­них мне­ний. С од­ной сто­ро­ны - анг­ли­кан­цы, ко­то­рые пос­те­пен­но на­чи­на­ют все больше тя­го­теть к воз­зре­ни­ям Ри­ма - сис­те­ме, столь ин­те­рес­ной для эт­но­ло­га тем, что она сох­ра­ни­ла об­ря­ды, при­над­ле­жав­шие еще вар­варс­кой культу­ре, сис­те­ме, не­на­вист­ной для лю­дей на­уки сво­ей враж­дой к зна­нию и узур­па­ци­ей умст­вен­но­го ав­то­ри­те­та ду­хов­ной кас­той, при­во­дя­щей в на­ше вре­мя к то­му, что прес­та­ре­лый епис­коп счи­та­ет се­бя впра­ве про­из­но­сить при­го­во­ры ре­зульта­там на­уч­ных ис­сле­до­ва­ний, ме­то­ды и зна­че­ние ко­то­рых на­хо­дят­ся вне пре­де­лов как его зна­ний, так и умст­вен­ных спо­соб­нос­тей. С дру­гой сто­ро­ны, ра­зум, по­дав­ля­емый дог­ма­та­ми, мстит за се­бя в дру­гом мес­те, а иног­да и в об­лас­ти са­мой ре­ли­гии, в те­оло­гии, где он все бо­лее и бо­лее бе­рет верх над ар­гу­мен­та­ми тра­ди­ци­он­ных ве­ро­ва­ний, по­доб­но то­му как ма­жор­дом за­ни­ма­ет мес­то но­ми­нально­го мо­нар­ха. В еще бо­лее от­да­лен­ных от на­шей ус­лов­ной ли­нии об­лас­тях мыс­ли мис­ти­чес­кий ав­то­ри­тет прос­то сверг­нут и изг­нан, и прес­тол чис­то­го ра­зу­ма ут­верж­ден без вся­ко­го соп­ро­тив­ле­ния; чувст­ва и во­об­ра­же­ние, в еще не­да­ле­кие вре­ме­на без­раз­дельно свя­зан­ные с ре­ли­ги­оз­ны­ми ве­ро­ва­ни­ями, об­ра­ща­ют­ся к фи­ло­со­фии и по­ло­жи­тельной нравст­вен­нос­ти, ко­то­рая са­ма долж­на уп­рав­лять че­ло­ве­чес­ки­ми дей­ст­ви­ями.

    Таково бес­ко­неч­ное раз­но­об­ра­зие мне­ний сре­ди об­ра­зо­ван­ных граж­дан од­ной ци­ви­ли­зо­ван­ной стра­ны в на­шем ве­ке, ко­то­ро­му поч­ти нет рав­но­го по ус­пе­хам по­ло­жи­тельных зна­ний и энер­гич­но­му по­ис­ку ис­ти­ны как ру­ко­во­дя­ще­го на­ча­ла жиз­ни. Сре­ди при­чин, обус­ло­вив­ших столь за­пу­тан­ное сос­то­яние об­щест­вен­ной мыс­ли в от­но­ше­нии ре­ли­гии, есть од­на, и весьма серьезная, о ко­то­рой сле­ду­ет здесь упо­мя­нуть. Она сос­то­ит в од­нос­то­рон­нем при­ме­не­нии ис­то­ри­чес­ко­го ме­то­да ис­сле­до­ва­ния к ре­ли­ги­оз­ным докт­ри­нам и со­вер­шен­ном пре­неб­ре­же­нии к эт­ног­ра­фи­чес­ко­му ме­то­ду, ко­то­рый спо­со­бен отк­рыть ис­то­ри­чес­ко­му ме­то­ду путь к бо­лее от­да­лен­ным пер­во­быт­ным об­лас­тям мыс­ли. Рас­смат­ри­вая каж­дое уче­ние от­дельно и не­за­ви­си­мо от дру­гих, ре­шая воп­рос о его ис­тин­нос­ти или лож­нос­ти в абст­ракт­ном смыс­ле, те­оло­ги зак­ры­ва­ют гла­за на из­вест­ные ис­то­рии фак­ты, нап­ри­мер на то, что один фа­зис ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ний есть про­дукт дру­го­го, что во все вре­ме­на ре­ли­гия вклю­ча­ла в се­бя идеи, вы­ра­жав­шие ее бо­лее или ме­нее транс­цен­ден­тальные предс­тав­ле­ния в ви­де дру­гих догм, ко­то­рые склон­ны ви­до­из­ме­няться в хо­де раз­ви­тия соз­на­ния. При этом ста­рые фор­му­лы или сох­ра­ня­ют преж­нюю си­лу, из­ме­ня­ясь в сво­ем зна­че­нии, или же за­ме­ща­ют­ся дру­ги­ми.

    Многочисленные подт­верж­де­ния это­го прин­ци­па мы на­хо­дим в хрис­ти­анст­ве. Дос­та­точ­но срав­нить взгля­ды об­ра­зо­ван­ных лю­дей в Ри­ме в V в. со взгля­да­ми жи­те­лей Лон­до­на XIX в. на при­ро­ду и де­ятельность ду­ши, ду­ха и пр., что­бы убе­диться, как из­ме­ни­лись ре­ли­ги­оз­ные предс­тав­ле­ния да­же в сре­де лю­дей, яв­ля­ющих­ся предс­та­ви­те­ля­ми од­но­го и то­го же ре­ли­ги­оз­но­го нап­рав­ле­ния. Изу­че­ние эт­ног­ра­фии в свя­зи с ре­ли­ги­ей подт­верж­да­ет те­орию пос­те­пен­но­го раз­ви­тия ре­ли­ги­оз­ных идей и об­ря­дов.

    В кни­ге пред­ло­же­ны не­ко­то­рые ги­по­те­зы от­но­си­тельно то­го, в ка­ком по­ряд­ке раз­лич­ные ста­дии ре­ли­ги­оз­ных уче­ний и об­ря­дов сле­до­ва­ли друг за дру­гом в ис­то­рии ре­ли­гии. Но нас­колько эти ги­по­те­зы вер­ны, мне ка­жет­ся воп­ро­сом вто­рос­те­пен­ным. Важ­нее то, что эт­ног­ра­фи­чес­кий ме­тод в ре­ли­ги­ове­де­нии приз­на­ет не­об­хо­ди­мость срав­не­ния раз­лич­ных ре­ли­гий на всех ста­ди­ях раз­ви­тия культу­ры, так как зна­чи­тельную часть уче­ний и об­ря­дов нельзя рас­смат­ри­вать как про­дукт от­дельных ре­ли­ги­оз­ных сис­тем. Они предс­тав­ля­ют со­бой бо­лее или ме­нее ви­до­из­ме­нен­ные ва­ри­ации то­го, что воз­ник­ло в рам­ках преж­них ве­ро­ва­ний. Ис­сле­до­ва­тель ре­ли­гии, ко­то­ро­му при­хо­дит­ся иметь де­ло с от­дельны­ми эле­мен­та­ми ве­ры и форм пок­ло­не­ния, дол­жен отыс­кать их мес­то в об­щей схе­ме ре­ли­гии. Ес­ли ока­жет­ся, что рас­смат­ри­ва­емые уче­ния или об­ря­ды пе­реш­ли от бо­лее ран­ней к позд­ней­шей ста­дии ре­ли­ги­оз­ной мыс­ли, тог­да, как и при ана­ли­зе лю­бо­го эле­мен­та культу­ры, нуж­но ука­зать их мес­то в про­цес­се раз­ви­тия. При этом воз­ни­ка­ют воп­ро­сы, предс­тав­ля­ют ли они про­дукт бо­лее ран­них ве­ро­ва­ний, но нас­только здра­вый, что­бы иметь пра­во удер­жаться в позд­ней­ших? Про­изош­ли ли они от бо­лее при­ми­тив­ных пер­во­на­чальных ве­ро­ва­ний и бы­ли из­ме­не­ны лишь нас­только, что­бы со­от­ветст­во­вать бо­лее раз­ви­тым взгля­дам? Яв­ля­ют­ся ли они пе­ре­жит­ка­ми низ­ших ста­дий мыс­ли, сох­ра­нив­ши­ми свой ав­то­ри­тет в выс­ших не из-за при­су­щей им ис­ти­ны, а в си­лу пре­да­ний ста­ри­ны? Уже од­на пос­та­нов­ка та­ких воп­ро­сов вы­зы­ва­ет це­лый ряд мыс­лей, ко­то­ры­ми лю­дям, до­ро­жа­щим прав­дой, сто­ит за­няться хо­тя бы по­то­му, что они ве­дут к вы­яв­ле­нию выс­шей сте­пе­ни ис­ти­ны, дос­туп­ной для на­ше­го ве­ка. При изу­че­нии ре­ли­гии, ко­то­рое обе­ща­ет, по-ви­ди­мо­му, сде­латься на мно­гие го­ды од­ним из глав­ных пред­ме­тов, за­ни­ма­ющих сов­ре­мен­ную мысль, не сле­ду­ет де­лать ре­ши­тельных вы­во­дов, ос­но­вы­ва­ясь лишь на мне­ни­ях те­оло­гов, фи­ло­со­фов, би­оло­гов или ес­тест­во­ис­пы­та­те­лей. Не­об­хо­ди­мо выс­лу­шать так­же эт­ног­ра­фов и ис­то­ри­ков, ко­то­рые мо­гут ука­зать на ис­то­ри­чес­кое по­ло­же­ние каж­до­го воз­зре­ния и об­ря­да, при­чем их ис­сле­до­ва­ния прош­ло­го долж­ны прос­ти­раться до са­мых глу­бо­ких сло­ев жиз­ни ди­ка­рей, так как ед­ва ли су­щест­во­ва­ло та­кое пер­во­быт­ное сос­то­яние че­ло­ве­чес­кой мыс­ли, ко­то­рое не име­ло бы от­но­ше­ния к на­шим иде­ям или связь ко­то­ро­го с на­шей собст­вен­ной жизнью бы­ла бы окон­ча­тельно пор­ва­на.

    Мы долж­ны счи­тать большим счастьем, что нам вы­па­ло жить в один из тех бо­га­тых со­бы­ти­ями пе­ри­одов умст­вен­ной и нравст­вен­ной ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва, ког­да не­дос­туп­ные в прош­лом ис­сле­до­ва­ния отк­ры­ты для нас. Дол­го ли про­дол­жат­ся эти счаст­ли­вые дни - не­из­вест­но. Мож­но ожи­дать, что ус­пе­хи на­уки и ши­ро­кое расп­рост­ра­не­ние на­уч­но­го ме­то­да, с его не­оп­ро­вер­жи­мы­ми до­ка­за­тельства­ми и неп­ре­рыв­ным отк­ры­ти­ем но­вых фак­тов, бо­лее ус­пеш­но, чем до сих пор, прод­ви­нет мир по пу­ти прог­рес­са. Но ес­ли ис­то­рии суж­де­но пов­то­ряться, то нас ждут тем­ные и не­под­виж­ные ве­ка, ког­да на вла­де­ние ис­ти­ной бу­дут пре­тен­до­вать лишь ком­мен­та­то­ры и при­вер­жен­цы пре­да­ния, ве­ка, ког­да ве­ли­кие мыс­ли­те­ли на­ше­го вре­ме­ни бу­дут при­во­диться в ка­чест­ве ав­то­ри­те­тов людьми, рабс­ки при­ме­ня­ющи­ми их ме­то­ды для но­вых до­ка­за­тельств выс­ших це­лей. В том и в дру­гом слу­чае на нас, для ко­то­рых до­рог ус­пех ци­ви­ли­за­ции, ле­жит обя­зан­ность вос­пользо­ваться нас­то­ящи­ми бла­гоп­ри­ят­ны­ми обс­то­ятельства­ми для то­го, что­бы прог­ресс, ес­ли ему суж­де­но ос­та­но­виться в бу­ду­щем, мог бы по край­ней ме­ре ос­та­но­виться на бо­лее вы­со­кой сту­пе­ни. Для по­бор­ни­ков все­го здра­во­го и пре­об­ра­зо­ва­те­лей все­го лож­но­го в сов­ре­мен­ной культу­ре эт­ног­ра­фия мо­жет быть по­лез­ной вдвой­не. Она за­пе­чат­ле­ва­ет в че­ло­ве­чес­ких умах идею прог­рес­сив­но­го раз­ви­тия, ко­то­рая, не уменьшая их ува­же­ния к пред­кам, по­буж­да­ет их про­дол­жать де­ло прош­лых ве­ков с еще большей энер­ги­ей, что­бы мас­са све­та в ми­ре уве­ли­чи­лась и там, где не­ког­да на ощупь блуж­да­ли тол­пы вар­ва­ров, культур­ные лю­ди смог­ли ид­ти впе­ред, яс­но ви­дя путь пе­ред со­бою. Бо­лее труд­ная за­да­ча эт­ног­ра­фии сос­то­ит в рас­поз­на­ва­нии ос­тат­ков древ­ней культу­ры, об­ра­тив­ших­ся во вред­ные су­еве­рия, и в про­из­не­се­нии им смерт­но­го при­го­во­ра. Но и это, хо­тя и ме­нее воз­вы­шен­ное де­ло не­об­хо­ди­мо для бла­га че­ло­ве­чест­ва. Та­ким об­ра­зом, од­нов­ре­мен­но спо­собст­вуя прог­рес­су и унич­то­жая пре­пятст­вия к не­му, на­ука о культу­ре яв­ля­ет­ся на­укой пре­иму­щест­вен­но пре­об­ра­зу­ющей.

    

    

    

    Абипоны ин­дей­цы язы­ко­вой груп­пы гу­ай­ку­ру, оби­тав­шие в об­лас­ти Ча­ко в Юж­ной Аме­ри­ке

    Абиссинцы (эфи­опы) груп­па на­ро­дов се­митс­кой и ку­шитс­кой язы­ко­вых групп, на­се­ляв­шая в древ­нос­ти зна­чи­тельную часть Абис­синс­ко­го на­горья в се­ве­ро-вос­точ­ной час­ти Аф­ри­ки,- ам­ха­ра, ар­гоб­ба, агау, тиг­ре, ге­эз и др.

    Ава; на­се­ле­ние ра­нее су­щест­во­вав­ше­го се­ве­ро­бир­манс­ко­го го­су­дарст­ва Ава

    Австралийцы; або­ри­ген­ные пле­ме­на Авст­ра­лии

    Айно (айну, ай­ны); по­том­ки древ­ней­ших оби­та­те­лей Япо­нии. Вы­тес­нен­ные япон­ца­ми из цент­ральных рай­онов стра­ны, они за­се­ли­ли Хок­кай­до, Ку­рильские ост­ро­ва и юж­ную око­неч­ность Са­ха­ли­на и Кам­чат­ки. Пос­ле то­го как Ку­рильские ост­ро­ва и Юж­ный Са­ха­лин вре­мен­но пе­реш­ли (со­от­ветст­вен­но в 1875 г. и 1905 г.) во вла­де­ние Япо­нии, А. бы­ли на­сильствен­но япо­ни­зи­ро­ва­ны, а за­тем вы­се­ле­ны, глав­ным об­ра­зом на Хок­кай­до, где жи­вут в нас­то­ящее вре­мя в нес­кольких де­рев­нях

    Акагчемем; од­но из пле­мен ка­ли­фор­ний­ских ин­дей­цев

    Албанцы; са­мо­наз­ва­ние «шкип­тар», яв­ля­ют­ся по­том­ка­ми древ­не­го на­се­ле­ния за­пад­ной час­ти Бал­канс­ко­го по­лу­ост­ро­ва - ил­ли­рий­цев и от­час­ти - фра­кий­цев

    Алгонкины груп­па ин­дей­ских пле­мен ал­гон­ки­но-мо­санс­кой язы­ко­вой семьи. Про­жи­ва­ют на тер­ри­то­рии США и Ка­на­ды

    Алеуты; або­ри­ген­ное на­се­ле­ние Аляс­ки эс­ки­мос­ско-але­утс­кой язы­ко­вой семьи. Жи­вут на Аляс­ке и Але­утс­ких ост­ро­вах от по­лу­ост­ро­ва до Кам­чат­ки

    Алиаб; од­но из пле­мен ша­ри­нильских на­ро­дов ни­ло-са­харс­кой язы­ко­вой семьи. Про­жи­ва­ет по ниж­не­му те­че­нию Бе­ло­го Ни­ла

    Альфуры (алфу­ры); на­име­но­ва­ние ара­бо-испанс­кое, что оз­на­ча­ет «ди­кий». Ко­рен­ное на­се­ле­ние Мо­лук­кских ост­ро­вов и, в част­нос­ти, Су­ла­ве­си (Це­ле­бес). Язык бли­зок к ме­ла­не­зий­ским язы­кам

    Ама-коза (ама­ко­са); на­род, про­жи­ва­ющий в Капс­кой про­вин­ции ЮАР, а так­же в Ботс­ва­не и го­во­ря­щий на язы­ке бан­ту

    Амойпира6; од­но из пле­мен ин­дей­цев Юж­ной Аме­ри­ки

    Амориты; ко­че­вые пле­ме­на амо­ре­ев от­но­си­лись к се­ве­ро-за­пад­ной подг­руп­пе се­митс­ких на­ро­дов и на­се­ля­ли Се­вер­ную Ме­со­по­та­мию, Си­рию, Ли­ван и Па­лес­ти­ну. В на­ча­ле XIX в. до н. э. вторг­лись в Ва­ви­лон. Не­ред­ко под ни­ми под­ра­зу­ме­ва­лись ха­на­анеи - за­пад­ные се­ми­ти­чес­кие пле­ме­на, древ­ние оби­та­те­ли Па­лес­ти­ны и Фи­ни­кии, спло­тив­ши­еся в общ­ность во вто­рой по­ло­ви­не II ты­ся­че­ле­тия до н. э.

    Англичане

    Англы; од­но из се­ве­ро-за­пад­ных гер­манс­ких пле­мен. Про­жи­ва­ло до се­ре­ди­ны V в. н. э. на Ют­ландс­ком по­лу­ост­ро­ве и к за­па­ду и югу от устья ре­ки Эльбы. В се­ре­ди­не V в. вмес­те с дру­ги­ми древ­не­гер­манс­ки­ми пле­ме­на­ми - сак­са­ми, юта­ми и фри­за­ми - А. на­ча­ли за­во­ева­ние Бри­танс­ких ост­ро­вов, на­се­лен­ных кельтски­ми пле­ме­на­ми брит­тов, и соз­да­ли там нес­колько анг­ло­сак­сонс­ких ко­ро­левств

    Андаманцы; ко­рен­ные жи­те­ли Ан­да­манс­ких ост­ро­вов. В нас­то­ящее вре­мя в сво­ем большинст­ве вы­мер­ли или сме­ша­лись с дру­ги­ми на­ро­да­ми. Нес­ме­шав­ши­еся ан­да­манс­кие пле­ме­на сох­ра­ни­лись на ост­ро­вах Ма­лый Ан­да­ман (онге), Юж­ный Ан­да­ман (джа­ра­ва), Рат­ленд и Се­вер­ный Сен­ти­нел

    Апачи (аппа­ла­чи, апа­ла­чи); юж­ная подг­руп­па ин­дей­ских пле­мен ата­пас­ков, язы­ко­вой семьи на­де­не, на­се­ляв­шая шта­ты Нью-Мек­си­ко, Те­хас, Ари­зо­на в США и се­вер Мек­си­ки. Ап­па­ла­чи - груп­па апа­чей, вли­лись в мус­когс­кую груп­пу ин­дей­ских пле­мен на край­нем юго-вос­то­ке Се­вер­ной Аме­ри­ки. Ны­не А. про­жи­ва­ют в ре­зер­ва­ци­ях шта­та Ок­ла­хо­ма в США

    Арабы

    Араваки; ин­дей­цы ан­до-эква­то-ри­альной язы­ко­вой семьи, на­се­ляв­шие за­пад­ный рай­он бас­сей­нов рек Ама­зон­ка и Ори­но­ко (Южная Аме­ри­ка)

    Арауканцы (ара­ука­ны); са­мо­наз­ва­ние «ма­пу­че», т. е. «лю­ди зем­ли». Ин­дей­цы ан­до-эква-то­ри­альной язы­ко­вой семьи. А. де­лят­ся на че­ты­ре груп­пы: пи­кун­че - «лю­ди се­ве­ра», уильче - «лю­ди юга», пе­у­эн­че - «лю­ди кед­ро­вых ле­сов» и мо­лу­че. Все они про­жи­ва­ют в Чи­ли и сос­ре­до­то­че­ны в ос­нов­ном в про­вин­ции Ка­утин (Южная Аме­ри­ка)

    Арии (арий­цы); древ­ние ин­до­ев­ро­пей­ские на­ро­ды, име­ну­емые в древ­ней­ших па­мят­ни­ках ин­дий­ской ли­те­ра­ту­ры (Ве­ды) «ария». В XII-XI вв. до н. э. на­ча­лось их про­ник­но­ве­ние в Ин­дию, где ос­нов­ная мас­са при­шельцев осе­ла в Пенд­жа­бе

    Аркадяне (арка­дий­цы); древ­ние гре­ки, на­се­ляв­шие об­ласть в цент­ре Пе­ло­пон­не­са - Ар­ка­дию

    Ассинобойны. См. Да­ко­та

    Ассирийцы; на­се­ле­ние се­ми­ти­чес­кой груп­пы мо­гу­щест­вен­но­го древ­не­го го­су­дарст­ва на Вос­то­ке, воз­вы­ше­ние ко­то­ро­го про­изош­ло в III в. до н. э.

    Ат; ин­дей­цы, про­жи­вав­шие на Ван­ку­ве­ро­вом ост­ро­ве

    Афганцы; са­мо­наз­ва­ние «пах­та­нэ, пуш­ту­ны, пух­ту­ны, па­та­ны». На­род ира­но­языч­ной язы­ко­вой груп­пы. В Аф­га­нис­та­не они рас­се­ле­ны глав­ным об­ра­зом к югу от хреб­та Гин­ду­куш

    Афиняне; древ­нег­ре­чес­кое на­се­ле­ние го­ро­да-по­ли­са Афи­ны

    Африканцы

    Ахейцы; об­щее наз­ва­ние для древ­нег­ре­чес­ких пле­мен у Го­ме­ра

    Ацтеки (те­ноч­ки); древ­ней­шее ин­дей­ское на­се­ле­ние Мек­си­ки, го­во­ря­щее на язы­ке на­ху­атль (или ме­хи­ка­но). А. про­жи­ва­ют в шта­тах Ве­рак­рус, Мо­ре­лес, Гер­ре­ро и Ме­хи­ко. От­дельные их груп­пы жи­вут в шта­тах Та­бас­ко, Тлас­ка­ла, Ха­лис­ко и на по­бе­режье Ми­чо­ака­на (Мек­си­ка)

    Ачалаки; т. е. «пок­лон­ни­ки солн­ца». Од­на из групп ин­дей­цев Фло­ри­ды

    Ашанго; аф­ри­канс­кое пле­мя в Гви­нее, го­во­ря­щее на язы­ке шан­го се­вер­ной груп­пы семьи ман­де

    Ашанти; один из ос­нов­ных бан­ту-языч­ных на­ро­дов, на­се­ля­ющих рес­пуб­ли­ку Га­на, рас­по­ло­жен­ную на по­бе­режье Гви­ней­ско­го за­ли­ва (За­пад­ная Аф­ри­ка). А. рас­се­ле­ны в цент­ральной, на­ибо­лее раз­ви­той час­ти стра­ны и го­во­рят на язы­ке акан груп­пы ни­гер-кон­го. В кон­це XVII в. на тер­ри­то­рии сов­ре­мен­ной Га­ны воз­ник­ло мо­гу­щест­вен­ное го­су­дарст­во Ашан­ти, ко­то­рое в кон­це XIX в. бы­ло унич­то­же­но Ве­ли­коб­ри­та­ни­ей

    

    Бадага; один из дра­видс­ких на­ро­дов в Юж­ной Ин­дии, го­во­ря­щий на язы­ке кан­на­ра и про­жи­ва­ющий в шта­те Та­мил­над

    Бакадара и Бе­та­да­ра пле­ме­на

    Бакуена; клан бе­чу­анов. См. Бе­чу­аны

    Бакуту (ба­ко­та, ко­та) 108; бан­ту­языч­ныи на­род, про­жи­ва­ющий в За­ире и Кон­го (Цент­ральная Аф­ри­ка). См. так­же Бан­ту

    Балаунга; клан бе­чу­анов. См. Бе-чу­аны

    Баморара; клан бе­чу­анов. См. Бе-чу­аны

    Банту; бан­ту­языч­ные на­ро­ды, сос­тав­ля­ющие большинст­во на­се­ле­ния Тро­пи­чес­кой Аф­ри­ки и про­жи­ва­ющие от гра­ниц Су­да­на до юж­ной око­неч­нос­ти аф­ри­канс­ко­го ма­те­ри­ка

    Бапери; на­род язы­ко­вой груп­пы ни­гер-кон­го подг­руп­пы бе­нуэ-кон­го. Ос­нов­ная мас­са Б. про­жи­ва­ет в Зим­баб­ве (Южная Аф­ри­ка)

    Бари; юго-вос­точ­ные ни­ло­ты ша­ри-нильской язы­ко­вой груп­пы. Вмес­те с родст­вен­ны­ми пле­ме­на­ми рас­се­ле­ны в Эк­ва­то­ри­альной про­вин­ции Су­да­на. Оби­та­ют в ок­рест­нос­тях г. Джу­бы

    Баролонг (ро­лонг); от­но­ся­щий­ся к бе­чу­анам бан­ту­языч­ныи на­род, про­жи­ва­ющий в Ботс­ва­не и ЮАР (Южная Аф­ри­ка). См. так­же Бан­ту и Бе­чу­аны

    Баротсе; бан­ту­языч­ныи на­род язы­ко­вой подг­руп­пы нгу­ни, вхо­дя­щей в юго-вос­точ­ные язы­ки Бан­ту. Про­жи­ва­ет в Мо­зам­би­ке

    Баска; подг­руп­па кон­дов. См. Кон-ды

    Басуто; бан­ту­языч­ный на­род, го­во­ря­щий на язы­ке ндон­га язы­ко­вой груп­пы тсон­га и про­жи­ва­ющий в Ботс­ва­не, Мо­зам­би­ке и ЮАР (Юго-Вос­точ­ная и Юж­ная Аф­ри­ка). См. так­же Бан­ту

    Батлапи, клан бе­чу­анов. См. Бе­чу­аны

    Батоки; од­но из мел­ких пле­мен в Вос­точ­ной Аф­ри­ке

    Бгаи; са­мо­наз­ва­ние крас­ных ка­ре-нов (ка­рен­ни, кая). На­род ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой груп­пы, про­жи­ва­ющий в Бир­ме

    Бедуины; ара­бы-ко­чев­ни­ки

    Бенин; об­щее наз­ва­ние для на­ро­дов язы­ко­вой груп­пы ни­гер-кон­го Да­го­меи. С 1 ав­гус­та 1960 г. На­род­ная Рес­пуб­ли­ка Бе­нин

    Берберы; на­род бер­берс­кой груп­пы се­ми­то-ха­митс­кой язы­ко­вой семьи. Б., в зна­чи­тельной сте­пе­ни сох­ра­ня­ющие ко­че­вой и по­лу­ко­че­вой об­раз жиз­ни, жи­вут в гор­ных рай­онах и оази­сах Са­ха­ры

    Бечуаны; не­ред­ко име­ну­ют­ся чу­аны,тсва­на. Бан­ту­языч­ное на­се­ле­ние На­ми­бии, Зим­баб­ве, Ботс­ва­ны, ЮАР (Южная Аф­ри­ка). См. так­же Бан­ту

    Бигах; не­большая груп­па дра­видс­ких на­ро­дов в Юж­ной Ин­дии

    Бидуанда-калланг; не­большая гор­ная груп­па ма­лай­цев, про­жи­ва­ющая в Лу­со­не. См. так­же Джа­кун

    Вилы; см. Бхи­лы

    Бинуа (бе­нуа-джа­кун, джа­кун или мо-кен); на­род, про­жи­ва­ющий в Ма­лай­зии и го­во­ря­щий на ди­алек­тах ма­лай­ско­го язы­ка авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи

    Бирманцы; са­мо­наз­ва­ние «мям» или «мянь». На­род, от­но­ся­щий­ся по язы­ку к ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой груп­пе и сос­тав­ля­ющий три чет­вер­ти на­се­ле­ния Бир­мы

    Бодо; на­род ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой груп­пы, про­жи­ва­ющий в Ас­са­ме на се­ве­ро-вос­то­ке Ин­дии

    Болгары

    Бор; од­но из пле­мен дин­ка. Про­жи­ва­ет в вер­ховьях рек Доль и Сау в Су­да­не. См. так­же Дин­ка

    Ботокуды; ин­дей­ское пле­мя Бра­зи­лии язы­ко­вой груп­пы же или жес же-па­но-ка­рибс­кой семьи, оби­тав­шее юж­нее Ла-Пла­ты

    Бразильцы; ин­дей­цы Бра­зи­лии.

    

    Гуроны; ин­дей­цы иро­кезс­кой груп­пы пле­мен. См. Иро­ке­зы

    

    Дагомейцы; на­ро­ды язы­ко­вых групп ни­гер-кон­го, сон­гаи-фон, йо­ру­ба, сом­ба, бар­ба, тем, гур­ма, фульбе-бу­са, ден­ди, джер­ма, ха­уса и др. На­се­ле­ние На­род­ной Рес­пуб­ли­ки Бе­нин, ра­нее име­но­вав­шей­ся Да­го­мея. Стра­на рас­по­ло­же­на в За­пад­ной Аф­ри­ке, на бе­ре­гу Гви­ней­ско­го за­ли­ва. Поч­ти все на­се­ле­ние пользу­ет­ся язы­ком фон как ос­нов­ным средст­вом ме­жэт­ни­чес­ко­го об­ще­ния.

    Дазии (да­са, дасью, да­сии); упо­ми­на­емое в ран­не­ве­ди­чес­кой ли­те­ра­ту­ре на­ча­ла II и I ты­ся­че­ле­тий до н. э. ту­зем­ное на­се­ле­ние Ин­дос­та­на в про­ти­во­по­лож­ность арий­ским за­во­ева­те­лям

    Дакота (сиу); ин­дей­цы язы­ко­вой семьи сиу-хо­ка, груп­пы сиу. Да­ко­та де­лят­ся на те­тон-да­ко­та, на­се­ляв­ших за­пад­ный рай­он про­вин­ции Ма­ни­то­ба (Ка­на­да) и штат Ок­ла­хо­ма (США), и на да­ко­та-асси­ни­бой­н, оби­тав­ших в бас­сей­не ре­ки Мис­су­ри и в Ве­ли­ких сте­пях от Мис­си­си­пи до Ска­лис­тых гор, а так­же от гра­ниц Ка­на­ды до шта­та Ар­кан­зас в США. Сиу вклю­ча­ли сле­ду­ющие груп­пы пле­мен: да­ко­та, ас­си­ни-бой­н, ап­са­ро­ка, хи­дат­са, ман­дан, айо­ва, кан­за, ома­ха, мис­су­ри, осэдж, ото и пон­ка

    Дамара; гор­ные гот­тен­то­ты, про­жи­ва­ющие на се­ве­ро-за­па­де На­ми­бии (Юго-За­пад­ная Аф­ри­ка). См. Гот­тен­то­ты

    Данаи (да­най­цы); пер­во­на­чальное наз­ва­ние древ­них гре­чес­ких пле­мен, на­се­ляв­ших Ар­гос. У Ге­ро­до­та - гре­ки, осаж­дав­шие Трою

    Дариен; ин­дей­цы язы­ко­вой груп­пы ку­на в рай­оне Дарьена - Па­на­ма

    Датчане

    Даяки; ко­рен­ное на­се­ле­ние ост­ро­ва Бор­нео (Ка­ли­ман­тан) авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи. Д. под­раз­де­ля­ют­ся на ду­су­нов, кле­ман­та­нов и иба­нов

    Дгималь (дхи­мал); на­род ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющий в Ин­до-Гангс­кой низ­мен­нос­ти и на юге Не­па­ла

    Делавары; ин­дей­цы ал­гон­кинс­ко-ва­кашс­кой язы­ко­вой семьи, ал­гон­кинс­кой груп­пы, но­си­те­ли цент­рально­го ди­алек­та. Вос­точ­ное ал­гон­кинс­кое пле­мя Д. на­се­ля­ло цент­ральную часть США. Ны­не род Че­ре­па­хи про­жи­ва­ет в ре­зер­ва­ци­ях на юго-за­па­де Ок­ла­хо­мы (США) и род Вол­ка - в Ка­на­де

    Джайтвас (джа­ты); на­род из Рад­жаст­ха­на (Индия). Но­си­те­ли язы­ка панд­жа­би ин­до­арий­ской­труп­пы ин­до­ев­ро­пей­ской семьи язы­ков

    Джакун; см. Би­нуа

    Диагиты; на­род, го­во­ря­щий на язы­ке фульфе и про­жи­ва­ющий в Га­не (За­пад­ная Аф­ри­ка)

    Диггер; ин­дей­ское пле­мя в Се­вер­ной Аме­ри­ке

    Динка; се­ве­ро-за­пад­ные ни­ло­ты, вхо­дя­щие в сос­тав ша­ри-нильских на­ро­дов ни­ло-са­харс­кой язы­ко­вой семьи. Рас­па­да­ют­ся на пле­ме­на па­данг, бор, агар, рек. Д. жи­вут вдоль ре­ки Бахр-эль-Га­заль и по ниж­не­му те­че­нию Бе­ло­го Ни­ла

    «Длинноухие»; ин­дей­ское на­се­ле­ние об­лас­ти Оре­гон в Ка­ли­фор­нии. Наз­ва­ние ис­хо­дит от ев­ро­пей­цев по внеш­не­му от­ли­чи­тельно­му приз­на­ку. Мо­жет под­ра­зу­ме­ваться лю­бое из ка­ли­фор­ний­ских ин­дей­ских пле­мен

    Дорийцы; од­но из ос­нов­ных древ­нег­ре­чес­ких пле­мен. Пер­во­на­чально на­се­ля­ли об­лас­ти Сред­ней Гре­ции

    Дорсетширцы; жи­те­ли графст­ва Дор­сет­шир в Анг­лии

    Дравиды; древ­ней­шее на­се­ле­ние Юж­ной Ин­дии, Па­кис­та­на, Цей­ло­на (Шри-Лан­ка) и дру­гих рай­онов Юго-Вос­точ­ной Азии

    Друзы; ре­ли­ги­оз­но-сек­тантс­кая об­щи­на в Юж­ном Ли­ва­не и в об­лас­ти Дже­бель-Друз в Си­рии

    

    Евреи (древ­ние); эти­мо­ло­гия сло­ва оз­на­ча­ет «жи­те­ли по ту сто­ро­ну ре­ки», что сог­ла­су­ет­ся с ле­ген­дар­ным пре­да­ни­ем, гла­ся­щим о при­хо­де пат­ри­ар­ха Ав­ра­ама в Па­лес­ти­ну из-за ре­ки Евф­рат. Ев­рей­ский пле­мен­ной со­юз по­явил­ся на тер­ри­то­рии Древ­ней Па­лес­ти­ны в XI­II в. до н. э. В это же вре­мя здесь по­се­ли­лись и фи­лис­тим­ля­не, ко­то­рые поз­же при­ня­ли учас­тие в фор­ми­ро­ва­нии па­лес­тинс­ких ара­бов. В X в. до н. э. воз­ник­ло цент­ра­ли­зо­ван­ное из­ра­ильско-иудей­ское го­су­дарст­во, ко­то­рое че­рез сто­ле­тие рас­па­лось на два царст­ва - Из­ра­ильское и Иудей­ское. Пер­вое бы­ло в 722 г. до н. э. унич­то­же­но Ас­си­ри­ей, а вто­рое в 586 г. до н. э. Ва­ви­ло­ни­ей. Зна­чи­тельная часть ев­ре­ев бы­ла вы­се­ле­на из Па­лес­ти­ны. В цент­ральной час­ти Па­лес­ти­ны бы­ли по­се­ле­ны ва­ви­лонс­кие ко­ло­нис­ты, так на­зы­ва­емые са­ма­ри­тя­не. Пос­ле разг­ро­ма Ва­ви­ло­нии об­ра­зо­ва­лось не­большое те­ок­ра­ти­чес­кое го­су­дарст­во Иудея. Пос­ле по­дав­ле­ния рим­ля­на­ми иудей­ских вос­ста­ний в I и II вв. н. э. уси­ли­лось рас­се­яние ев­ре­ев по стра­нам Сре­ди­зем­но­морья

    Европейцы

    Египтяне (древ­ние)

    

    Зулусы (зу­лу, ама­зу­лу); бан­ту­языч­ные пле­ме­на, на­се­ля­ющие ЮАР, Ньяса­ленд, Тан­за­нию (Вос­точ­ная и Юж­ная Аф­ри­ка). См. так­же Бан­ту

    

    Идааны (иде­ан); од­но из пле­мен Су­ла­ве­си (Бор­нео) авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи

    Израильтяне; см. Ев­реи (древ­ние)

    Индейцы (в це­лом)

    Индусы

    Инки; ин­дей­цы ке­чуа, го­во­ря­щие на язы­ке ке­чуа ан­до-эква­то­ри­альной язы­ко­вой семьи. В на­ча­ле XV в. ке­чуа об­ра­зо­ва­ли со­юз пле­мен, глав­ную роль в ко­то­ром ста­ло иг­рать пле­мя ин­ков. В этот со­юз вхо­ди­ли та­кие круп­ные пле­ме­на, как ай­ма­ра (колья), мо­чи­ка и пу­ки­на (уру). Ке­чуа пос­те­пен­но пол­ностью (мо­чи­ка, пу­ки­на) или час­тич­но (айма­ра) ас­си­ми­ли­ро­ва­ли со­сед­ние ин­дей­ские на­ро­ды. Ке­чуа на­се­ля­ют цент­ральные и юж­ные де­пар­та­мен­ты Пе­ру

    Иова; мел­кое се­ве­ро­аме­ри­канс­кое ин­дей­ское пле­мя

    Иомут; од­но из пле­мен турк­мен

    Ионийцы; од­на из ос­нов­ных групп древ­нег­ре­чес­ких пле­мен. Наз­ва­на по име­ни ле­ген­дар­но­го ге­роя Иона - ро­до­на­чальни­ка со­юза

    Иоруба (йо­ру­ба); на­род подг­руп­пы ква язы­ко­вой груп­пы ни­гер-кон­го. В сво­ем по­дав­ля­ющем большинст­ве этот на­род рас­се­лен на за­па­де и юго-за­па­де Ни­ге­рии (За­пад­ная Аф­ри­ка). От­дельные груп­пы жи­вут так­же в со­сед­них стра­нах: Бе­ни­не и То­го

    Иранцы; офи­ци­альный язык фар­си иранс­кой язы­ко­вой груп­пы. Не­ред­ко их на­зы­ва­ют так­же пер­сы или фар­сы. См. так­же Пер­сы

    Ирландцы

    Ирокезы; ин­дей­цы язы­ко­вой семьи хо­ка-сиу. Про­жи­ва­ли к югу и вос­то­ку от Ве­ли­ких озер (Се­вер­ная Аме­ри­ка)

    Исанн; од­но из мел­ких пле­мен ин­дей­цев Бра­зи­лии

    Испанцы

    Итальянцы

    Ительмены; преж­нее на­име­но­ва­ние кам­ча­да­лы. Па­ле­о­ази­атс­кое на­се­ле­ние се­ве­ро-вос­то­ка Си­би­ри, ко­рен­ные оби­та­те­ли Кам­чат­ки. В нас­то­ящее вре­мя сох­ра­ни­лись пре­иму­щест­вен­но на за­пад­ном по­бе­режье это­го по­лу­ост­ро­ва в Ко­рякс­ком ав­то­ном­ном ок­ру­ге

    Иудеи; см. Ев­реи (древ­ние)

    

    Калмыки; жи­вут в Кал­мыц­кой АССР, а так­же в Аст­ра­ханс­кой, Вол­гог­радс­кой и Рос­товс­кой об­лас­тях и Став­ро­польском крае. Они ве­дут свое про­ис­хож­де­ние от ой­ра­тов Джун­га­рии, часть ко­то­рых в кон­це XVI - пер­вой тре­ти XVII в. пе­ре­мес­ти­лась в пре­де­лы Рос­сии, к ниж­не­му те­че­нию Вол­ги. Мон­го­ло-языч­ны

    Камакан; од­но из мел­ких ин­дей­ских пле­мен в Бра­зи­лии

    Камчадалы; см. Итель­ме­ны

    Кановиты; мел­кое пле­мя авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющее на Бор­нео (Су­ла­ве­си)

    Кануры; на­род са­харс­кой груп­пы цент­ральной су­данс­кой подг­руп­пы ни­ло-са­харс­кой язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющий в Су­да­не

    Карагасы (ка­ра­гас­сы); преж­нее на­име­но­ва­ние то­фа­ла­ров или то­фоф. Про­ис­хож­де­ние их свя­за­но с тюркс­ки­ми пле­ме­на­ми VII-VI­II вв. Го­во­рят на язы­ке тюркс­кой вет­ви ал­тай­ской семьи язы­ков. Жи­вут в Ир­кутс­кой об­лас­ти, на се­вер­ных скло­нах Вос­точ­ных Са­ян, в вер­ховьях рек Уда, Би­рю­са и Ия

    Караибы (ка­ри­бы); ин­дей­цы же­па­но-ка­рибс­кой язы­ко­вой семьи. Про­жи­ва­ют в Се­вер­ной, Цент­ральной и Юж­ной Аме­ри­ке

    Карены; на­род ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой груп­пы. К. де­лят­ся на бе­лых (пуо, пво) и чер­ных (са­го) и на­се­ля­ют юго-вос­точ­ные рай­оны Бир­мы

    Карийцы; древ­ний на­род, за­се­ляв­ший во II ты­ся­че­ле­тии до н. э. зна­чи­тельную часть бас­сей­на Эгей­ско­го мо­ря

    Карфагеняне; по­ли­эт­ни­чес­кое на­се­ле­ние ра­бов­ла­дельчес­ко­го го­ро­да-го­су­дарст­ва Кар­фа­ге­на, ко­то­рый был ос­но­ван вы­ход­ца­ми из фи­ни­кий­ско­го го­ро­да Ти­ра в 825 г. или 814 г. до н. э.

    Каткурии; мел­кое дра­ви­дий­ское пле­мя в Юж­ной Ин­дии

    Кауйари; «лес­ные лю­ди». Од­но из мел­ких бра­зильских пле­мен ин­дей­цев же­па­но-ка­рибс­кой язы­ко­вой семьи, го­во­ря­щее на язы­ке па­но

    Кафрыб; ста­рое и расп­рост­ра­нен­ное наз­ва­ние на­ро­да ко­са или ама­ко­са. См. Ама-ко­за

    Каяны (кай­яны); от­ветв­ле­ние да­яков. См. Да­яки

    Квакиутль (ква­ки­ютль); ин­дей­цы ал­гон­кинс­ко-ва­кашс­кой язы­ко­вой семьи, груп­пы ва­каш. К. на­се­ля­ли вос­точ­ную часть ост­ро­ва Ван­ку­вер и про­ти­во­ле­жа­щую часть по­бе­режья ма­те­ри­ка. Сей­час они про­жи­ва­ют в Бри­танс­кой Ко­лум­бии

    Кентцы; жи­те­ли юго-вос­точ­ной час­ти Бри­та­нии Кен­та

    Кимбунды (ким­бун­ду); на­род, про­жи­ва­ющий в Ан­го­ле и го­во­ря­щий на язы­ке ан­дон­го язы­ко­вой груп­пы ни­гер-кон­го

    Киммерийцы; ко­чев­ни­ки, вторг­ши­еся в кон­це VI­II- на­ча­ле VII в че­рез Кав­каз в Ма­лую Азию

    Киргизы; са­мо­наз­ва­ние «кыр­гыз». Ко­рен­ное на­се­ле­ние за­пад­ной час­ти Тянь-Ша­ня и Па­ми­ро-Алай­ской гор­ной сис­те­мы, име­но­вав­ше­еся до ре­во­лю­ции ка­ра­кир­ги­зы, бу­ру­ты. Предс­тав­ля­ют се­ве­ро-за­пад­ную или кип­чакс­кую ветвь тюр­ко­языч­ных на­ро­дов

    Китайцы; са­мо­наз­ва­ние «хань». К. от­но­сят­ся к ки­тай­ско-ти­бетс­кой язы­ко­вой семье, ки­тай­ской груп­пе. Они рас­се­ле­ны в КНР пов­се­мест­но, кро­ме Ти­бе­та и Синьцзя­на

    Кич; на­род ша­ри-нильской груп­пы ни­ло-са­харс­кой язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющий на юге Су­да­на

    Киче (ки­чэ, май­я-ки­че); ин­дей­цы язы­ко­вой семьи со­ке-май­я, груп­пы пе­ну­ти, на­се­ля­ющие край­ние за­пад­ные рай­оны Гва­те­ма­лы

    Кокчи (кхо); на­род, про­жи­ва­ющий в Се­вер­ной Бен­га­лии (Индия) и го­во­ря­щий на язы­ке кхо­вар

    Кол (коль, ко­лы); ветвь го (хо). См. Мун­да

    Колоши (тлин­ки­ты); ин­дей­цы язы­ко­вой семьи на-де­не, на­се­ляв­шие се­ве­ро-за­пад­ное по­бе­режье Се­вер­ной Аме­ри­ки

    Команчи; ин­дей­цы таньо-юто-ацтекс­кой язы­ко­вой семьи, груп­пы юто-ацтекс­кой. Иног­да их на­зы­ва­ют шо­шо­ны-ко-ман­чи. Ны­не К. про­жи­ва­ют на юго-за­па­де Ок­ла­хо­мы (США)

    Конго; на­род груп­пы язы­ков ни­гер-кон­го, подг­руп­пы бе­нуэ-кон­го. Сос­тав­ля­ет око­ло 50% на­се­ле­ния Кон­го и За­ира

    Конды (гон­ды); дра­видс­кий на­род, го­во­ря­щий на язы­ке гон­ди и про­жи­ва­ющий в гор­ных рай­онах Чхо­та-Наг­пур и в шта­тах Орис­са, Би­хар и Ма­ха­рашт­ра (Индия)

    Кораваны (кор­ва); от­но­сят­ся к груп­пе на­ро­дов мун­да и про­жи­ва­ют на пла­то Чхо­та-Наг­пур и в со­сед­них рай­онах (Индия). См. так­же Мун­да

    Корнваллийцы, кор­ну­эль­с­цы; кельтское в сво­ей ос­но­ве на­се­ле­ние юго-за­па­да Бри­та­нии

    Коряки; са­мо­наз­ва­ние «ны­мы­лын». Па­ле­о­ази­аты - ко­рен­ные оби­та­те­ли се­ве­ро-вос­точ­ной час­ти Ти­хо­оке­анс­ко­го по­бе­режья СССР от Ги­жи­гинс­кой гу­бы до Ана­дырс­ко­го за­ли­ва, вклю­чая се­вер­ные рай­оны Кам­чат­ки

    Кри; пле­мя ин­дей­цев се­вер­ной груп­пы ал­гон­ки­нов ал­гон­кинс­ко-ва­кашс­кой язы­ко­вой семьи. Ны­не про­жи­ва­ют в ре­зер­ва­ци­ях США и Ка­на­ды

    Крик; наз­ва­ние да­но анг­ли­ча­на­ми-ко­ло­нис­та­ми. Од­но из мус­когс­ких пле­мен ин­дей­цев, про­жи­вав­шее по ре­ке Ку­са и час­тич­но по бе­ре­гам рек Тал­ла­пу­са, Флинт и Чат­та­ху­чи в цент­ральном рай­оне Юго-Вос­точ­ной Аме­ри­ки

    Критяне; гре­чес­кое на­се­ле­ние ост­ро­ва Крит. Од­на из пле­мен­ных групп древ­них гре­ков

    Куки; на­род ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой груп­пы, на­се­ля­ющий гор­ные рай­оны Ас­са­ма (Индия)

    Кулисы; дра­ви­дий­ское пле­мя, про­жи­вав­шее в Бом­бее

    Курумба; дра­ви­дий­ский на­род в Юж­ной Ин­дии. См. Сан­та­лы

    Кхази (кха­си); на­род язы­ко­вой семьи мон-кхмер, про­жи­ва­ющий в го­рах Кха­си и Джай­нтья в цент­ре Ас­самс­ко­го на­горья (Индия)

    

    Лава; эт­ног­ра­фи­чес­кая груп­па ка­чи­нов или цзинг­по, на­ро­да ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой груп­пы, про­жи­ва­ющая в Бир­ме и Ки­тае

    Лампонги (лам­пун­ги); на­род ма­лай­ско-по­ли­не­зий­ской язы­ко­вой семьи, ин­до­не­зий­ской груп­пы. Про­жи­ва­ет на Су­мат­ре

    Лапландцы; на­име­но­ва­ние ло­па­рей, от­но­ся­щих­ся к се­вер­ной груп­пе фин­но­языч­ных на­ро­дов

    Латиняне; древ­нее на­се­ле­ние сред­ней час­ти Апен­нинс­ко­го по­лу­ост­ро­ва по ниж­не­му те­че­нию ре­ки Тибр в на­ча­ле I ты­ся­че­ле­тия до н. э. См. так­же Рим­ля­не

    Латука; на­род ки­тай­ско-ти­бетс­кой язы­ко­вой семьи груп­пы мяо-яо, про­жи­ва­ющий в Бир­ме

    Лидийцы; ин­до­ев­ро­пей­ская на­род­ность, оби­тав­шая во II ты­ся­че­ле­тии до н. э. на за­па­де Ма­лой Азии. Пред­ка­ми Л. и ка­рий­цев яв­ля­лись, оче­вид­но, древ­ние хет­ты

    Лимбу; на­род ти­бе­то-бир­манс­кой груп­пы ки­тай­ско-ти­бетс­кой язы­ко­вой семьи. Про­жи­ва­ет по обе сто­ро­ны не­па­ло-сик­кимс­кой гра­ни­цы до ре­ки Арун на за­па­де

    Литовцы; са­мо­наз­ва­ние «ле­ту­вяй». Л.- ос­нов­ное на­се­ле­ние Ли­товс­кой ССР

    Лопари (са­ами); см. так­же Лап­лан­д­цы

    

    Макололо; на­род груп­пы ни­гер-кон­го, про­жи­ва­ющий в Кон­го

    Макузи (ма­ку­ши); ка­рибс­кое пле­мя, оби­тав­шее в вер­ховьях Риу-Бран­ку (Южная Аме­ри­ка). См. так­же Ка­ра­ибы

    Малайцы; ос­нов­ное на­се­ле­ние Ма­лай­зии, от­но­ся­ще­еся к авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семье

    Мальгаши (мал­га­ши, ма­ла­га­сий­цы); по­дав­ля­ющая часть на­се­ле­ния Ма­да­гас­ка­ра. М. от­но­сят­ся к авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семье. Их про­ис­хож­де­ние окон­ча­тельно не ус­та­нов­ле­но. Вклю­ча­ют в свой сос­тав око­ло двад­ца­ти эт­ног­ра­фи­чес­ких групп

    Мангандж; бан­ту­языч­ное не­большое пле­мя, про­жи­ва­ющее в Цент­ральной Аф­ри­ке

    Манданы (ман­дан); ин­дей­цы язы­ко­вой семьи сиу-хо­ка, груп­пы сиу. М. на­се­ля­ли бас­сей­н ре­ки Мис­су­ри. Как и да­ко­та, они от­но­сят­ся к сиу, но не яв­ля­ют­ся да­котс­ким пле­ме­нем. См. так­же Да­ко­та и Сиу

    Мандинги (ман­дин­го); су­данс­кий на­род За­пад­ной Аф­ри­ки, оби­та­ющий в бас­сей­не Верх­не­го Ни­ге­ра и Се­не­га­ла

    Мантра (мен­т­ру); на­род авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющий на по­лу­ост­ро­ве Ма­лак­ка

    Маори; ос­нов­ное на­се­ле­ние Но­вой Зе­лан­дии, го­во­ря­щее на ма­орий­ском язы­ке авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи (По­ли­не­зия)

    Маравары (мар­ва­ри); подг­руп­па рад­жаст­хан­цев. Го­во­рит на язы­ке мар­ва­ри, од­ном из ос­нов­ных ди­алек­тов рад­жаст­ха­ни, ко­то­рый вхо­дит в груп­пу ин­до­арий­ских язы­ков

    Марави; на­род груп­пы ни­гер-кон­го подг­руп­пы бе­нуэ-кон­го. Про­жи­ва­ет в Зам­бии

    Мари (ма­рий­цы); преж­нее на­име­но­ва­ние че­ре­ми­сы. На­род вос­точ­но-финс­кой язы­ко­вой груп­пы, про­жи­ва­ющий в По­волжье

    Массагеты; ира­но­языч­ные пле­ме­на, с ко­то­ры­ми во­евал ос­но­ва­тель пер­сидс­кой дер­жа­вы Кир и о ко­то­рых со­об­ща­ют ан­тич­ные ис­точ­ни­ки

    Массачусетцы; ал­гон­кинс­кая груп­па ин­дей­цев, оби­тав­шая в Мас­са­чу­сет­се

    Мбаясы (мбай­я); ин­дей­цы груп­пы гу­ай­ку­ру же­па­но-ка­рибс­кой язы­ко­вой семьи. М. про­жи­ва­ют на ле­вом бе­ре­гу ре­ки Па­раг­вай в юго-вос­точ­ной час­ти Ча­ко

    Мбокоби; мел­кое бан­ту­языч­ное пле­мя в Юж­ной Аф­ри­ке

    Мексиканцы; сфор­ми­ро­ва­лись в про­цес­се че­ты­рех­ве­ко­во­го сме­ше­ния мест­ных ин­дей­ских пле­мен с при­шельца­ми - ис­пан­ца­ми и их по­том­ка­ми - кре­ола­ми, а так­же с нем­но­го­чис­лен­ны­ми вве­зен­ны­ми нег­ра­ми. М.го­во­рят на ис­панс­ком язы­ке. Не­ред­ко ав­тор по­ни­ма­ет под ни­ми тех же ац­те­ков

    Миау-тсе; «сы­ны поч­вы». Пле­мя в Ки­тае груп­пы мяо-яо авст­ро-ази­атс­кой язы­ко­вой семьи

    Мидианиты (ми­дя­не); ира­но­языч­ные ин­до­ев­ро­пей­цы. На ис­то­ри­чес­кой аре­не по­яви­лись в I ты­ся­че­ле­тии до н. э. Впер­вые упо­мя­ну­ты в ас­си­рий­ских па­мят­ни­ках IX в. до н. э. На­се­ля­ли за­пад­ную часть Иранс­ко­го на­горья

    Мизийцы; древ­ней­шее на­се­ле­ние Мё­зии, тер­ри­то­рии, в ко­то­рую в пер­вые ве­ка н. э. вхо­ди­ли ны­неш­няя Бол­га­рия и Сер­бия

    Минго; от­ветв­ле­ние гу­ро­нов. См. Гу­ро­ны

    Мингрельцы (мин­г­ре­лы, мег­ре­лы); за­пад­но­карт­вельская груп­па гру­зин

    Минтира; од­на из групп джа­ку­нов. См. Джа-кун

    Моавиты (мо­ави­тя­не); по­том­ки амо­ри­тов (амо­ре­ев), ус­во­ив­шие ак-ка­дий­ский язык, но го­во­рив­шие на его мо­авитс­ком ди­алек­те (I ты­ся­че­ле­тие до н. э.). См. так­же Амо­ри-ты и Ва­ви­ло­ня­не

    Могаук; юж­но­аме­ри­канс­кое ин­дей­ское пле­мя

    Монголы; ав­тор под дан­ным на­име­но­ва­ни­ем по­ни­ма­ет раз­лич­ные пле­ме­на и на­ро­ды мон­го­ло­ид­ной ра­сы, но не собст­вен­но са­мих мон­го­лов. Рав­но им ис­пользу­ет­ся наз­ва­ние та­та­ры

    Муиски (чиб­ча-му­ис­ка); ин­дей­цы мак­ро-чиб­ча язы­ко­вой семьи. Про­жи­ва­ли в меж­гор­ных кот­ло­ви­нах Анд. По­том­ки чиб­ча-му­ис­ка жи­вут в до­ли­не Бо­го­ты (пле­ме­на су­та­го и ту­не­бо), а так­же в ре­зер­ва­ци­ях на юго-за­па­де стра­ны (пле­ме­на па­эс и мо­ге)

    Мунда (ко­ла­рий­цы); са­мо­наз­ва­ние «хо», «хор», «хо-ро» - «че­ло­век» или «хо­ро­ко» - «лю­ди». Груп­па на­ро­дов М. го­во­рит на язы­ках семьи мун­да (дра­ви­ды) и вклю­ча­ет собст­вен­но мун­да, кха­риа, сан­та­лы, хо, асу­ра, бху-мидж, кор­ва, ко­ра, бир­хор, га­да­ба, са­ва­ра, кор­ку. М. на­се­ля­ют пла­то Чхо­та-Наг­пур в шта­те Би­хар и смеж­ные с ним рай­оны (Индия)

    Мундруку; ин­дей­цы ан­до-эква­то­ри­альной язы­ко­вой семьи. М. за­се­ля­ли пре­иму­щест­вен­но бас­сей­н се­ве­ро-за­пад­ных при­то­ков Ама­зон­ки (Бра­зи­лия)

    

    Навахо; ин­дей­цы юж­ной подг­руп­пы язы­ко­вой семьи на­де­не. Н. про­жи­ва­ли на юго-за­па­де США

    Нага (на­га­сы); на­род ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой груп­пы, на­се­ля­ющий штат На­га­ленд и про­жи­ва­ющий час­тич­но в Ма­ни­пу­ре (Индия)

    Накондо; на­род авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющий на Фид­жи

    Нама (на­мак­ва, на­ме­на, на­ма­куа, нам); пле­мя, по язы­ку от­но­ся­ще­еся к гот­тен­тотс­ким язы­кам. См. Гот­тен­то­ты

    Насаиры (на­си); на­род ти­бе­то-бир­манс­кой груп­пы ки­тай­ско-ти­бетс­кой язы­ко­вой семьи. Вхо­дят в подг­руп­пу иц­зу, или но­су, и про­жи­ва­ют от­дельны­ми груп­па­ми в гор­ных рай­онах Юньна­ни (Ки­тай)

    Натчезы (нат­чес, нат­чи); ин­дей­цы язы­ко­вой семьи сиу-хо­ка, мус­когс­кой груп­пы на край­нем юго-вос­то­ке Се­вер­ной Аме­ри­ки. Н. на­се­ля­ли шта­ты Мис­си­си­пи и Лу­изи­ана (США)

    Нга-пухи; од­но из от­ветв­ле­ний ма­ори. См. Ма­ори

    Нгате-вакауе; од­но из от­ветв­ле­ний ма­ори. См. Ма­ори

    Невры; древ­ние пле­ме­на, упо­мя­ну­тые у Ге­ро­до­та как про­жи­ва­ющие к се­ве­ру от рас­се­ле­ния ски­фов в VI- V вв. до н. э.

    Немцы

    Нетела; ка­ли­фор­ний­ское ин­дей­ское пле­мя язы­ко­вой семьи пе­ну­ти

    Никарагуанцы; раз­лич­ные пле­ме­на ин­дей­цев семьи мак­ро-чиб­ча: мис­ки­то-жи­вут на Мос­ки­то-вом бе­ре­гу, су­мо - рас­се­ле­ны к за­па­ду и се­ве­ру от мис­ки­то, ра­ма - оби­та­ют близ за­ли­ва Блу­филдс. От­дельные груп­пы ин­дей­цев (та­ри­фы, ши­на, ма­та­гальпа) встре­ча­ют­ся и в за­пад­ных рай­онах стра­ны

    Новозеландцы; груп­па на­ро­дов авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи, вклю­ча­ющей ма­ори, са­моа, тон­га, то­ке­лау, по­ли­не­зий­цев ост­ро­вов Ку­ка и Ни­уэ

    Норвежцы

    Норманны; скан­ди­навс­кие мо­реп­ла­ва­те­ли и тор­гов­цы, со­вер­шав­шие раз­бой­ничьи на­бе­ги, си­но­ним по­ня­тия «скан­ди­на­вы»

    Нутка; ин­дей­цы ал­гон­ки­но-мо­санс­кой язы­ко­вой семьи, од­но из от­ветв­ле­ний ва­ка­шей. Н. про­жи­ва­ют на край­нем за­па­де арк­ти­чес­ко­го по­бе­режья Ка­на­ды

    Нуэр (абби­гар); са­мо­наз­ва­ние «на­ас». На­род ша­ри-нильской язы­ко­вой груп­пы, про­жи­ва­ющий в Эфи­опии, Су­да­не, Ке­нии (Вос­точ­ная Аф­ри­ка)

    Ньям-ньям (ньяму); бан­ту­языч­ный на­род, про­жи­ва­ющий в Уган­де (Вос­точ­ная Аф­ри­ка). См. так­же Бан­ту

    

    Оби; на­род подг­руп­пы бе­нуэ-кон­го язы­ко­вой груп­пы ни­гер-кон­го, про­жи­ва­ющий в Ке­нии (Вос­точ­ная Аф­ри­ка)

    Огнеземельцы; ин­дей­цы она, ала-ка­луф и яга­ны ан­до-эква­то­ри­аль-ной язы­ко­вой семьи. Про­жи­ва­ют на Ог­нен­ной Зем­ле (Южная Аме­ри­ка)

    Оджи (аджа); од­но из пле­мен на­ро­да фон подг­руп­пы ква язы­ко­вой груп­пы ни­гер-кон­го. О. жи­вут в юж­ной и цент­ральной час­тях Бе­ни­на (За­пад­ная Аф­ри­ка)

    Оджибве; ина­че - чип­пе­ва. Ин­дей­цы, го­во­ря­щие на язы­ке од­жиб­ве - ди­алек­те ал­гон­кинс­кой язы­ко­вой груп­пы. О. на­се­ля­ли об­ласть Ве­ли­ких озер, про­вин­ции Он­та­рио и Ма­ни­то­ба (Ка­на­да) и се­вер­ные рай­оны шта­та Мин­не­со­та (США). Ны­не О. рас­се­ле­ны по ре­зер­ва­ци­ям цент­ральной час­ти США

    Омагва (ома­гуа); на­род язы­ка же, или жес. Ин­дей­цы, оби­та­ющие на Верх­ней Ама­зон­ке (Южная Аме­ри­ка)

    Орангбинуа; пле­мя, про­жи­ва­ющее на ост­ро­ве Сам­ба­ве (Ма­лай­зия) и от­но­ся­ще­еся к ин­до­не­зий­ской груп­пе ма­лай­ско-по­ли­не­зий­ской семьи язы­ков

    Орангдонг; см. Оран­г­би­нуа

    Оранглаут (бад­жао); ко­рен­ные жи­те­ли Са­ра­ва­ка и Са­ба­ха (Ма­лай­зия), го­во­ря­щие на язы­ке авст­ро­не­зий­ской семьи

    Орангсабимба; про­жи­ва­ют на Ма­лай­ском по­лу­ост­ро­ве и го­во­рят на язы­ке авст­ро­не­зий­ской семьи

    Ораоны (ку­рукх); дра­видс­кий на­род, го­во­ря­щий на язы­ке ку­рукх и на­се­ля­ющий юж­ные об­лас­ти Би­ха­ра на пла­то Чхо­та-Наг­пур. Не­большие груп­пы О. встре­ча­ют­ся так­же в Орис­се, Бен­га­лии и Ас­са­ме (Индия)

    Осаго; од­но из се­ве­ро­аме­ри­канс­ких мел­ких ин­дей­ских пле­мен

    Осетины; са­мо­наз­ва­ние «ирон». Кав­казс­кий на­род иранс­кой язы­ко­вой груп­пы

    Османли; см. Тур­ки

    Остяки (хан­ты); на­род от­но­сит­ся к груп­пе обс­ких уг­ров и яв­ля­ет­ся ко­рен­ным на­се­ле­ни­ем бас­сей­на Сред­ней и Ниж­ней Оби. Язык О. предс­тав­ля­ет угорс­кую ветвь фин­но-угорс­кой язы­ко­вой семьи

    Отоми; ин­дей­цы язы­ко­вой семьи мак­ро-ото­ман­ге, про­жи­ва­ющие в шта­тах Гу­ана­ху­ато и Ке­ре­та­ро, в за­пад­ной час­ти шта­та Идальго, на се­ве­ро-за­па­де шта­та Ме­хи­ко (Мек­си­ка)

    Оттава; ин­дей­цы ал­гон­кинс­ко-ва­кашс­кой язы­ко­вой семьи, го­во­ря­щие на цент­ральном ди­алек­те ал­гон­кинс­кой груп­пы. О. на­се­ля­ли рай­он Ве­ли­ких озер. Ны­не они про­жи­ва­ют в ре­зер­ва­ци­ях цент­ральной час­ти США

    

    Паноты; пле­мя, наз­ван­ное у Пли­ния

    Папуасы Но­вой Гви­неи

    Парсы; по­том­ки зо­ро­аст­рий­цев. Го­во­рят на язы­ке гуд­жа­ра­ти ин­до­арий­ской язы­ко­вой груп­пы. П. про­жи­ва­ют в ос­нов­ном в Бом­бее, штат Гуд­жа­рат (Индия)

    Патагонцы; ин­дей­ские пле­ме­на груп­пы чон ан­до-эква­то­ри­альной семьи язы­ков (Южная Аме­ри­ка)

    Пауни (па­уна­ка); от­ветв­ле­ние ма­та­ко-ма­та­гу­ай­о (Бо­ли­вия). Ин­дей­цы же-па­но-ка­рибс­кой язы­ко­вой семьи

    Паягва (па­ягуа); ин­дей­цы, вхо­дя­щие в сос­тав ту­пи-гу­ара­ни и ис­пользу­ющие язык гу­ара­ни. Про­жи­ва­ют в Па­раг­вае. См. так­же Ту­пи-гу­ара­ни

    Пенонги; на­род, про­жи­ва­ющий в Бир­ме и от­но­ся­щий­ся к ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой семье

    Персы; древ­ней­шее на­се­ле­ние Ира­на, из­вест­ное с 1 ты­ся­че­ле­тия до н. э. и го­во­ря­щее на ин­до-иранс­ких язы­ках

    Перуанцы; пе­ру­анс­кие ин­дей­цы. См. так­же Ин­ки

    Пигмеи; пле­ме­на подг­руп­пы бе­нуэ-кон­го язы­ко­вой семьи ни­гер-кон­го. П. про­жи­ва­ют в ос­нов­ном в Цент­ральной Аф­ри­ке

    Пикты; древ­ней­шее на­се­ле­ние се­ве­ра Бри­танс­ких ост­ро­вов

    «Плоскоголовые»; ин­дей­ские пле­ме­на ал­гон­кинс­ко-ва­кашс­кой язы­ко­вой семьи, груп­пы се­лиш, оби­тав­шие в вос­точ­ной час­ти шта­та Ва­шинг­тон (США)

    Полинезийцы; на­ро­ды авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющие на ост­ро­вах Ти­хо­го оке­ана: Ну­ку­хи­ва, Но­вая Зе­лан­дия, Та­ити, Са­моа, Ка­ро­линс­кие, Па­лау, Ни­ас, Га­вай­ские, Эн-га­но, Це­рам, Ро­ти, Фло­рес, Ман­га­на, Ра­ро­тон­га, Ти­мор, Лей­те и др.

    Португальцы

    Потаватоми; ин­дей­цы цент­ральной ал­гон­кинс­кой язы­ко­вой груп­пы. Со­се­ди иро­ке­зов

    Потиуара; ин­дей­ское пле­мя Юж­ной Аме­ри­ки

    Поугатаны; вир­гинс­кие ин­дей­цы

    Пруссы; древ­нее вос­точ­ноп­ри­бал­тий­ское пле­мя, унич­то­жен­ное в XII-XI­II вв. не­мец­ки­ми ры­ца­ря­ми-крес­то­нос­ца­ми

    Пуэбло; ин­дей­цы таньо-юто-ацтекс­кой язы­ко­вой семьи, груп­пы зуньи. П. вклю­ча­ют хо­пи и зуньи, а так­же пле­ме­на, го­во­ря­щие на язы­ках таньо с ди­алек­та­ми те­ва, ти­гуа, эме и на язы­ке ке­рес сиу-иро­кезс­кой язы­ко­вой семьи. П. на­се­ля­ют шта­ты Нью-Мек­си­ко и Ари­зо­на (США), от­час­ти юг Ка­ли­фор­нии

    Пуэльчи; ин­дей­цы ан­до-эква­то­ри­альной язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющие в ар­ген­тинс­кой пам­пе (Южная Аме­ри­ка)

    

    Раджпуты; пред­ки сов­ре­мен­ных рад­жаст­хан­цев. Го­во­рят на язы­ке рад­жаст­ха­ни ин­до­арий­ской груп­пы ин­до-евро­пей­ской язы­ко­вой семьи. Оби­та­ют в цент­ре Ин­дии

    Римляне; ита­лий­ское пле­мя, на­се­ляв­шее об­ласть Ла­ци­ум в Ита­лии и ос­но­вав­шее, по пре­да­нию, в 753 г. до н. э. Рим

    Русские

    

    Саджиры; груп­па мел­ких пле­мен авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющая на за­па­де Явы

    Саксонские на­ро­ды; не­мец­кие

    Саксы; древ­не­гер­манс­кий пле­мен­ной со­юз

    Салива; ин­дей­цы ан­до-эква­то­ри­альной язы­ко­вой семьи, оби­та­ющие на за­па­де Ве­не­су­элы (Южная Аме­ри­ка)

    Салиш; ин­дей­цы ал­гон­кинс­ко-ва­кашс­кой язы­ко­вой семьи, оби­та­ющие на край­нем за­па­де Ка­на­ды и США

    Самаряне (са­ма­ри­тя­не); на­род, оби­та­ющий в Цент­ральной Па­лес­ти­не в VI­II в. до н. э. и предс­тав­ля­ющий со­бой сме­ше­ние ва­ви­лонс­ких и ара­мей­ских ко­ло­нис­тов с из­ра­ильским и ха­на­аней­ским на­се­ле­ни­ем

    Самоанцы; ко­рен­ное на­се­ле­ние ост­ро­ва Са­моа. См. так­же По­ли­не­зий­цы

    Самоеды (нен­цы); на­род са­мо­дий­ской вет­ви уг­ро-финс­ких язы­ков, оби­та­ющий в Се­ве­ро-За­пад­ной Си­би­ри

    Санталы (коль); на­род груп­пы мун­да, оби­та­ющий в Цент­ральной Ин­дии и на вос­то­ке в го­рис­тых рай­онах. См, так­же Мун­да

    Семинолы; ин­дей­цы мус­когс­кой груп­пы язы­ко­вой семьи си­ухо­ка, на­се­ляв­шие юго-вос­точ­ные рай­оны Се­вер­ной Аме­ри­ки

    Семиты; на­ро­ды се­ми­то-ха­митс­кой язы­ко­вой семьи, вклю­ча­ющие древ­них ев­ре­ев, ва­ви­ло­нян, фи­лис­тим­лян и др. К сов­ре­мен­ным С. в пре­де­лах Пе­ред­ней Азии от­но­сят­ся ара­бы, ас­си­рий­цы и ев­реи Из­ра­иля

    Семноны; древ­не­гер­манс­кое пле­мя

    Сербы

    Сиамцы; на­род ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой груп­пы. Про­жи­ва­ют в Бир­ме, Кам­пу­чии

    Сибиряки; ко­рен­ное на­се­ле­ние Си­би­ри

    Сингалезы (син­га­лы); на­род ин­до­арий­ской язы­ко­вой груп­пы, рас­па­да­ющий­ся на приб­реж­ных и гор­ных (кан­дий­цы). С. сос­тав­ля­ют око­ло 60% на­се­ле­ния Шри-Лан­ки

    Сингфо (джин­г­по, цзинг­по); са­мо­наз­ва­ние «ка­чин», на­ро­да ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой груп­пы, про­жи­ва­юще­го в Бир­ме и Ки­тае

    Сирийцы; ара­бы Си­рии

    Сиу; см. Да­ко­та

    Скандинавы

    Скифы; са­мо­наз­ва­ние «ско­ло­ты». Об­шир­ное объеди­не­ние родст­вен­ных пле­мен иранс­кой язы­ко­вой груп­пы, об­ра­зо­вав­ше­еся в Се­вер­ном При­чер­но­морье в I ты­ся­че­ле­тии до н. э.

    Славяне

    «Собачьи реб­ра»; ин­дей­ское пле­мя на Мис­си­си­пи

    Стиены (сти­енг); гор­ные кхме­ры на вос­то­ке Кам­бод­жи. На­род мон-кхмерс­кой груп­пы язы­ков

    Суахили; на­род груп­пы ни­гер-кон­го ни­ге­ро-кор­до­фанс­кой язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющий в ря­де мест Вос­точ­ной Аф­ри­ки

    Судры; на­род на Ка­нарс­ких ост­ро­вах авст­ро­не­зий­ской семьи язы­ков

    

    Тагалы (та­га­лог); на­род авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи, жи­ву­щий в цент­ральной час­ти Лу­со­на, на ост­ро­вах Ма­рин­ду­ке и По­лильо и на большей час­ти ост­ро­ва Мин­до­ро. Большая часть Т. жи­вет на морс­ком по­бе­режье, в до­ли­нах рек и вок­руг озер (Фи­лип­пи­ны)

    Таитяне; по­ли­не­зий­цы ост­ро­вов То­ва­ри­щест­ва: Та­ити, Рам­теа, То­ама-ра­му и др. См. так­же По­ли­не­зий­цы

    Такулли; за­пад­ная груп­па ин­дей­цев ата­пас­ков язы­ко­вой семьи на-де­не, оби­тав­шая в за­пад­ных пред­горьях Ска­лис­тых гор (Се­вер­ная Аме­ри­ка)

    Талены (та­ла­ины); древ­ней­шее на­се­ле­ние Бир­мы, име­ну­емое не­ред­ко мо­на­ми, ти­бе­то-бир­манс­кой язы­ко­вой груп­пы

    Тамулы (та­ми­лы); дра­ви­ды. Ос­нов­ное на­се­ле­ние шта­та Та­мил­над (Индия)

    Тасманийцы; ту­зем­ные оби­та­те­ли ост­ро­ва Тас­ма­ния, ист­реб­лен­ные ев­ро­пей­ски­ми ко­ло­ни­за­то­ра­ми

    Татары; см. Мон­го­лы

    Тевтоны; об­щее на­име­но­ва­ние для всех древ­не­гер­манс­ких пле­мен. От­дельное древ­не­гер­манс­кое пле­мя

    Текке (те­ке); аф­ганс­кие турк­ме­ны

    Тибетцы; груп­па на­ро­дов, оби­та­ющая в Ти­бе­те и от­но­ся­ща­яся к ти­бе­то-бир­манс­кой груп­пе ки­тай­ско-ти­бетс­кой семьи язы­ков

    Тирольцы

    Тласкаланцы (тлас­каль­цы); ветвь груп­пы ин­дей­цев на­хуа, про­жи­ва­ющих в Мек­си­ке

    Тоба; ин­дей­цы же­па­но-ка­рибс­кой язы­ко­вой семьи, про­жи­ва­ющей на се­ве­ре Ар­ген­ти­ны на гра­ни­це с Па­раг­ва­ем

    Тода; дра­видс­кий на­род, про­жи­ва­ющий в го­рах Нил­ги­ри меж­ду ре­ка­ми Май­ар и Бха­ва­ни (Индия)

    Тонганцы; ко­рен­ное на­се­ле­ние ост­ро­вов Тон­га. См. По­ли­не­зий­цы

    Тонкинцы; жи­те­ли Тон­ки­на (Ки­тай)

    Троянцы; в древ­нос­ти жи­те­ли го­ро­да Троя, вы­ход­цы с Кри­та. Древ­ний го­род на­хо­дил­ся на се­ве­ро-за­па­де Ма­лой Азии

    Тунгусы (эвен­ки); ко­рен­ное на­се­ле­ние Вос­точ­ной Си­би­ри тун­гу­со-маньчжурс­кой вет­ви ал­тай­ской семьи язы­ков

    Тупи; бра­зильские ин­дей­цы язы­ко­вой груп­пы ту­пи, язы­ко­вой семьи ту­пи-гу­ара­ни

    Тупинамба; ветвь ту­пи, на­се­ля­ют тро­пи­чес­кие ле­са Ама­зон­ки в Вос­точ­ной Бра­зи­лии. См. так­же Ту­пи

    Туранцы, или та­та­ры; см. Мон­го­лы

    Турки

    Тускарора; иро­кезс­кая груп­па ин­дей­цев, на­се­ляв­шая смеж­ные рай­оны Вир­ги­нии и Се­вер­ной Ка­ро­ли­ны (Се­вер­ная Аме­ри­ка). См. так­же Иро­ке­зы, Гу­ро­ны

    Тюрки (древ­ние)

    

    Уайдах; на­се­ле­ние мес­та Уай­дах в Бе­ни­не, от­но­ся­ще­еся к за­пад­но-атлан­ти­чес­кой подг­руп­пе язы­ко­вой груп­пы ни­гер-кон­го (За­пад­ная Аф­ри­ка)

    Узбеки

    Униамвези; на­род в Бе­ни­не (За­пад­ная Аф­ри­ка) язы­ко­вой груп­пы ни­гер-кон­го

    

    Фанти; на­род подг­руп­пы ква ни­гер-кор­до­фанс­кой язы­ко­вой семьи. Ос­нов­ная груп­па Ф. про­жи­ва­ет в Ли­бе­рии и Га­не (За­пад­ная Аф­ри­ка)

    Фарейцы; жи­те­ли ост­ро­ва Фа­ро­са близ Алек­санд­рии (Еги­пет)

    Феспротийцы; пле­мя ука­за­но у Го­ме­ра в «Одис­сее»

    Фету; на­род за­пад­но­ат­лан­ти­чес­кой подг­руп­пы ни­гер-кор­до­фанс­кой язы­ко­вой семьи. Про­жи­ва­ют в Гви­нее (За­пад­ная Аф­ри­ка)

    Фиджийцы; на­се­ле­ние ост­ро­вов Фид­жи авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи

    Филиппинцы; на­се­ле­ние Фи­лип­пин сос­тав­ля­ет око­ло 90 раз­лич­ных на­ро­дов авст­ро­не­зий­ской семьи язы­ков

    Финикияне (фи­ни­кий­цы); гре­чес­кое на­име­но­ва­ние ха­на­ане­ев. Са­мо­наз­ва­ние древ­них оби­та­те­лей Фи­ни­кии - «ха­на­анеи». См. Ха­на­анеи

    Финны; са­мо наз­ва­ние «су­оми». Ф. ве­дут свое про­ис­хож­де­ние от древ­них при­бал­тий­ско-финс­ких пле­мен

    Флоридцы; ин­дей­цы Фло­ри­ды

    Франки; древ­не­гер­манс­кий пле­мен­ной со­юз

    Французы

    Фризы; ев­ро­пей­ский на­род в Ни­дер­лан­дах. В прош­лом Ф. бы­ли рас­се­ле­ны по все­му юж­но­му и юго-вос­точ­но­му по­бе­режью Се­вер­но­го мо­ря. От­но­сят­ся к гер­манс­кой груп­пе на­ро­дов

    

    Халдеи; се­ве­ро-за­пад­ная ветвь се­ми­тов. В XI­II в. до н. э. вторг­лись в Юж­ное Дву­речье, где воз­ник­ло Но­во­ва­ви­лонс­кое царст­во

    Ханаанеи; за­пад­ные се­ми­ти­чес­кие пле­ме­на, древ­ние оби­та­те­ли Па­лес­ти­ны и Фи­ни­кии, спло­тив­ши­еся в общ­ность во вто­рой по­ло­ви­не II ты­ся­че­ле­тия до н. э.

    Хауса; са­мо­наз­ва­ние «ха­уса­ва». На­род се­ми­то-ха­митс­кой язы­ко­вой семьи, чадс­кой груп­пы, про­жи­ва­ющий в ос­нов­ном в Се­вер­ной Ни­ге­рии, Ни­ге­ре и Ка­ме­ру­не (Се­ве­ро-За­пад­ная и Цент­ральная Аф­ри­ка)

    Хева; на­род подг­руп­пы бе­нуэ-кон­го язы­ко­вой груп­пы ни­гер-кон­го. X. про­жи­ва­ют в Цент­ральной Аф­ри­ке

    Хеттиты (хет­ты) 197; древ­ней­ший на­род се­митс­кой груп­пы

    Хо; см. Го

    

    Цыгане

    

    Чаудор; ветвь турк­мен

    Черемисы; см. Ма­ри

    Черкесы; ина­че - ады­ге. Яфе­ти­чес­кий на­род Се­вер­но­го Кав­ка­за, го­во­ря­щий на ады­гей­ском язы­ке за­пад­ной или аб­ха­зо-ады­гей­ской язы­ко­вой семьи

    Чехи

    Чибча-муиска; см. Му­ис­ки

    Чиен; ин­дей­цы Се­вер­ной Аме­ри­ки

    Чиказавы; под дан­ным на­име­но­ва­ни­ем по­ни­ма­ли раз­лич­ные ин­дей­ские пле­ме­на - ал­гон­ки­ны, иро­ке­зы, сиу, мус­ко­ги, ис­пользу­ющие в од­ном из круп­ней­ших ин­дей­ских се­ле­ний в шта­те Ала­ба­ма тор­го­вый язык «чи­ка­сав» по од­но­имен­но­му наз­ва­нию дан­но­го се­ле­ния

    Чикито; од­но из пле­мен ин­ков. См. Ин­ки

    Чилийцы; ин­дей­цы ан­до-эква­то-ри­альной семьи язы­ков: ара­ука­ны, ке­чуа, ай­ма­ра, ата­ка­меньо и др.

    Чинуки (чи­нук); од­но из ин­дей­ских пле­мен язы­ко­вой груп­пы пе­ну-ти, на­се­ляв­шее ни­зовья ре­ки Ко­лум­бия

    Чироки (че­ро­ки); ин­дей­цы язы­ко­вой семьи сиу-хо­ка, иро­кезс­кой груп­пы, на­се­ляв­шие юж­ные скло­ны гор Ап­па­ла­чи в шта­те Ар­кан­зас (США)

    Чичимеки; през­ри­тельная клич­ка («ди­кие»), дан­ная ев­ро­пей­ца­ми ин­дей­цам груп­пы на­ху­атль юто-ацтекс­кой язы­ко­вой груп­пы, оби­та­ющим в Мек­си­ке

    Чоктаусы; ин­дей­цы груп­пы ку­на

    Чуваши; са­мо­наз­ва­ние «чавйш». Тюр­ко­языч­ный на­род, про­жи­ва­ющий в По­волжье

    Чудь; фин­но­языч­ные пле­ме­на, пред­ки эс­тон­цев (как они наз­ва­ны в рус­ской ле­то­пи­си). За­ни­ма­ли по­бе­режье Рижс­ко­го за­ли­ва и об­лас­ти дальше к се­ве­ру, вплоть до Финс­ко­го за­ли­ва, еще в древ­нос­ти

    

    Шанары; дра­ви­дий­ский на­род, про­жи­ва­ющий в Ин­дии

    Шауни; юго-вос­точ­ные ал­гон­ки­ны. Ны­не про­жи­ва­ют в Се­ве­ро-Вос­точ­ной Ок­ла­хо­ме. См. так­же Ал­гон­ки­ны

    Шведы

    Шиллук; на­род ша­ри-нильской груп­пы ни­ло-са­харс­кой язы­ко­вой семьи. Про­жи­ва­ют в Су­да­не в ок­рест­нос­тях го­ро­да Ма­ла­каль

    Шир; на­род ша­ри-нильской груп­пы ни­ло-са­харс­кой язы­ко­вой семьи. Про­жи­ва­ют в Вос­точ­ном Су­да­не

    Шотландцы

    Шушвапы (шус­вап); ин­дей­цы груп­пы са­лиш, про­жи­ва­ющие по ре­кам Ко­лум­бия и Фрей­зер. См. так­же Са­лиш

    

    Эйо; су­данс­кое пле­мя

    Эллины; об­щее са­мо­наз­ва­ние древ­них гре­ков, по­явив­ше­еся в VI­II в. до н. э.

    Эолийцы; груп­па древ­нег­ре­чес­ких пле­мен, оби­тав­шая пер­во­на­чально в Вос­точ­ной Фес­са­лии

    Эскимосы; па­ле­о­ази­аты по­ляр­ных и за­по­ляр­ных тер­ри­то­рий

    Эсты, эс­тон­цы; са­мо­наз­ва­ние «эстла­сед». Ос­нов­ная часть на­се­ле­ния Эс­тонс­кой ССР

    Этруски; древ­ней­шее на­се­ле­ние Апен­нин

    Эфик; пле­мя пиг­ме­ев. См. Пиг­меи

    Эфиопы; на­се­ле­ние Эфи­опии (Се­ве­ро-Вос­точ­ная Аф­ри­ка)

    

    Юманы (яма­на, яга­ны); ин­дей­цы ан­до-эква­то­ри­альной язы­ко­вой семьи. Ю. про­жи­ва­ют в ос­нов­ном в Чи­ли

    Юракаре; «лес­ные ин­дей­цы» ан­до-эква­то­ри­альной язы­ко­вой семьи. Ос­нов­ная груп­па Ю. про­жи­ва­ет в Бра­зи­лии и Бо­ли­вии

    

    Яванцы; на­род авст­ро­не­зий­ской язы­ко­вой семьи. Ос­нов­ное на­се­ле­ние ост­ро­ва Явы

    Яксо; подг­руп­па кон­дов. См. Кон­ды

    Якуты; са­мо­наз­ва­ние «са­хa». Го­во­рят на ди­алек­те тюркс­ко­го язы­ка ал­тай­ской язы­ко­вой семьи. Пре­иму­щест­вен­но рас­се­ле­ны в бас­сей­не сред­ней Ле­ны, ниж­не­го Ал­да­на, Ви­люя

    Японцы

    

    Указатель сос­тав­лен Е. А. Шер­вуд

    

    

    Абеляр Пьер (1079 - 1142), сред­не­ве­ко­вый фран­цузс­кий фи­ло­соф и бо­гос­лов

    Август Гай Юлий Це­зарь Ок­та­ви­ан (63 до н. э. - 14 н. э.), пер­вый римс­кий им­пе­ра­тор

    Августин Ав­ре­лий (354 - 430), епис­коп Гип­понс­кий, один из стол­пов хрис­ти­анс­ко­го бо­гос­ло­вия, ав­тор зна­ме­ни­то­го трак­та­та «О гра­де бо­жи­ем»

    Аврелий Марк (121 - 180), римс­кий им­пе­ра­тор с 161 г.

    Агамемнон Ат­рид (сын Ат­рея), ле­ген­дар­ный царь Ар­го­са, пред­во­ди­тель ахей­ско­го вой­ска во вре­мя Тро­янс­кой вой­ны

    Агриппа Кор­не­лий (1486 - 1535), сред­не­ве­ко­вый уче­ный, ал­хи­мик и фи­ло­соф

    Адриан Пуб­лий Элий (76 - 138), римс­кий им­пе­ра­тор

    Азара Фе­ликс де (1746 - 1811), ис­панс­кий пу­те­шест­вен­ник, ав­тор «Пу­те­шест­вий в Юж­ную Аме­ри­ку» (1809)

    Акондого, вождь пле­ме­ни ашан­го

    Акоста Иосиф (1539 - 1600), ис­панс­кий иезу­ит, жив­ший в Аме­ри­ке, ав­тор «Естест­вен­ной и мо­ральной ис­то­рии Ин­дии», ко­то­ро­му на­ука обя­за­на важ­ны­ми све­де­ни­ями о Пе­ру и Цент­ральной Аме­ри­ке

    Акошо, пле­мян­ник и нас­лед­ник Акон­до­го, вож­дя пле­ме­ни ашан­го

    Александр Ма­ке­донс­кий, проз­ван­ный Ве­ли­ким (356 - 323 до н. э.)

    Альджер Уиль­ям (1823 - 1905), аме­ри­канс­кий пи­са­тель, ав­тор «Кри­ти­чес­кой ис­то­рии уче­ния о бу­ду­щей жиз­ни»

    Аматор (VII в.), один из рев­ност­ных на­са­ди­те­лей хрис­ти­анст­ва в Гал­лии

    Анас ибн Ма­лик, сред­не­ве­ко­вый арабс­кий пи­са­тель

    Андрие Фран­суа (1759 - 1833), фран­цузс­кий пи­са­тель и ака­де­мик, ав­тор ко­ме­дий, тра­ге­дий и ска­зок

    Антоний Марк (ок. 83 - 30 до н. э.), римс­кий го­су­дарст­вен­ный де­ятель и пол­ко­во­дец

    Аполлоний Ти­анс­кий (I в. н. э.), ан­тич­ный мис­ти­чес­кий фи­ло­соф-пи­фа­го­ре­ец, вы­да­вав­ший се­бя за чу­дот­вор­ца

    Аргайль Джордж, гер­цог (1823 - 1900), анг­лий­ский пи­са­тель, про­тив­ник дар­ви­низ­ма, ав­тор тру­да «Пер­во­быт­ный че­ло­век»

    Аристогитон (VI в. до н. э.), афинс­кий ти­ра­но­бо­рец

    Аристотель (384 - 322 до н. э.)

    Арнобий (IV в.), хрис­ти­анс­кий апо­ло­гет, ав­тор «Трак­та­та про­тив языч­ни­ков»

    Арнолд Мэтью (1822 - 88), анг­лий­ский по­эт и кри­тик

    Артемидор (II в. до н. э.), гре­чес­кий пи­са­тель, ав­тор «Сно­тол­ко­ва­те­ля»

    Асока, или Ашо­ка (III в. до н. э.), ин­дий­ский царь, рев­ност­ный на­са­ди­тель буд­диз­ма, ко­то­рый в его царст­во­ва­ние яв­лял­ся го­су­дарст­вен­ной ре­ли­ги­ей

    Аттила (? - 453), царь гун­нов

    

    Бабрий (II или III в.), по­эт, о ко­то­ром из­вест­но лишь, что он гре­чес­ки­ми сти­ха­ми из­ла­гал бас­ни Эзо­па (от не­го дош­ло око­ло 200 ба­сен)

    Бакстер Ри­чард (1615 - 92), анг­лий­ский бо­гос­лов

    Бальб Лю­ций Кор­не­лий (I в. до н. э.), римс­кий пол­ко­во­дец, быв­ший кон­су­лом в 40 г. до н. э.

    Банье Ан­ту­ан (1673 - 1758), фран­цузс­кий аб­бат, за­ни­мав­ший­ся изу­че­ни­ем ми­фо­ло­гии

    Бастиан Адольф (1826 - 1905), из­вест­ный не­мец­кий эт­но­лог

    Беда, проз­ван­ный «Дос­то­поч­тен­ным» (672 или 673 - ок. 735), сред­не­ве­ко­вый пи­са­тель и бо­гос­лов

    БекетТомас (1118 - 70), анг­лий­ский по­ли­ти­чес­кий и цер­ков­ный де­ятель

    Бёклэнд (1782 - 1856), анг­лий­ский ге­олог, пы­тав­ший­ся при­ми­рить биб­лей­ские кос­мо­го­ни­чес­кие ми­фы с вы­во­да­ми на­уки

    Белль Джон (XVI­II в.), пу­те­шест­вен­ник

    Бёме Якоб (1575 - 1624), не­мец­кий мис­тик

    Бенедикт Нур­сий­ский (480 - 543), ка­то­ли­чес­кий мо­нах, ос­но­вав­ший ок. 530 г. ор­ден бе­не­дик­тин­цев

    Беркли Джордж (1685 - 1753), анг­лий­ский епис­коп, один из глав­ных предс­та­ви­те­лей субъектив­но­го иде­ализ­ма в фи­ло­со­фии

    Бёртон Ри­чард Фрэн­сис (1821 - 90), зна­ме­ни­тый анг­лий­ский пу­те­шест­вен­ник по Аф­ри­ке и Азии

    Бёртон Ро­берт (1576 - 1639), анг­лий­ский свя­щен­ник, ув­ле­кав­ший­ся аст­ро­ло­ги­ей, ав­тор «Ана­то­мии ме­лан­хо­лии» (1621)

    Бертрам, или Барт­рам, Уильям (1739 - 1823), аме­ри­канс­кий эт­ног­раф

    Берн, или Бирч, То­мас (1705 - 66), анг­лий­ский ис­то­рик и бо­гос­лов

    Блекстон Уиль­ям (1723 - 80), анг­лий­ский юрист, ав­тор «Ком­мен­та­ри­ев к за­ко­нам Анг­лии»

    Боабдил, или Абу-Абдал­ла, пос­лед­ний го­су­дарь мав­ров в Гре­на­де (1481 - 91)

    Бонифаций (680 - 755), ар­хи­епис­коп май­нцс­кий, рев­ност­ный про­по­вед­ник хрис­ти­анст­ва сре­ди гер­ман­цев, ко­то­ры­ми он был убит близ Ут­рех­та

    Борри Крис­то­фо­ро (XIX в.), иезу­итс­кий про­по­вед­ник

    Босвелл (Бо­су­элл) Джеймс (1740 - 95), ав­тор «Жиз­ни Се­мю­эла Джон­со­на»

    Боскана Дже­ро­ни­мо (XIX в.), про­по­вед­ник, опи­сав­ший акаг­че­ме­мов

    Босмэн, или Бос­ман (XVI­II в.), пу­те­шест­вен­ник, на­пе­ча­тав­ший в 1704 - 1709 гг. свое со­чи­не­ние о Гви­нее

    Брактон Ген­ри де (? - 1268), анг­лий­ский юрист

    Братислав, пер­вый хрис­ти­анс­кий гер­цог (915 - 920) Бо­ге­мии

    Бреаль Ми­шель (1832 - 1916), фран­цузс­кий ми­фо­лог и язы­ко­вед

    Бребёф, па­тер (1593 - 1649), фран­цузс­кий мис­си­онер в Ка­на­де

    Бреин Ко­пе, лей­те­нант

    Брен-Ролле, ав­тор тру­да «Бе­лый Нил и Су­дан» (1855)

    Бриджмэн Ла­ура (1829 - 89), сле­пая и глу­хо­не­мая анг­ли­чан­ка, ко­то­рой уда­лось стать об­ра­зо­ван­ным че­ло­ве­ком

    Бринтон Да­ни­эль (1837 - 99), из­вест­ный аме­ри­канс­кий линг­вист, фолькло­рист и эт­но­лог

    Бросс Шарль де (1709 - 77), пре­зи­дент бур­гундс­ко­го пар­ла­мен­та, ав­тор ря­да тру­дов по ис­то­рии и ге­ог­ра­фии (им вве­ден тер­мин фе­ти­шизм в ано­ним­но на­пе­ча­тан­ной в 1760 г. ра­бо­те «Трак­тат о бо­гах-фе­ти­шах»)

    Броун То­мас (1605 - 81), анг­лий­ский врач, прос­ла­вив­ший­ся сво­ими тру­да­ми, нап­рав­лен­ны­ми про­тив хо­дя­чих су­еве­рий от­но­си­тельно стро­ения и де­ятельнос­ти че­ло­ве­чес­ко­го ор­га­низ­ма

    Брук Джеймс (1803 - 68), анг­лий­ский пу­те­шест­вен­ник и аван­тю­рист, быв­ший в те­че­ние ря­да лет рад­жей Са­ра­ва­ка на Бор­нео

    Брукс Джейн, анг­ли­чан­ка, об­ви­нен­ная в окол­до­ва­нии мальчи­ка и каз­нен­ная в 1658 г.

    Брут Марк Юний (85 - 42 до н. э.), римс­кий по­ли­ти­чес­кий де­ятель, рес­пуб­ли­ка­нец, участ­ник убий­ст­ва Юлия Це­за­ря

    Булль Джордж (1634 - 1716), анг­ли­канс­кий епис­коп, из­вест­ный в свое вре­мя про­по­вед­ник (соб­ра­ние его про­по­ве­дей бы­ло на­пе­ча­та­но в 1714 г.)

    Бурд Эн­д­рью (1490 - 1549), анг­лий­ский пу­те­шест­вен­ник, ав­тор древ­ней­ше­го пу­те­во­ди­те­ля по За­пад­ной Ев­ро­пе

    Бурн (XVI­II в.), анг­лий­ский пи­са­тель, ав­тор тру­да об унас­ле­до­ван­ных от древ­нос­ти су­еве­ри­ях (1725)

    Бурхард Вормс­кий, бо­гос­лов XI в.

    Буше де Перт Жак (1788 - 1868), отец пер­во­быт­ной ар­хе­оло­гии

    Бьюкенен Джордж (1506 - 82), шот­ландс­кий по­эт и ис­то­рик, под­вер­гав­ший­ся прес­ле­до­ва­ни­ям за свои са­ти­ры на ду­хо­венст­во

    Бэкгауз Джон (XIX в.), ав­тор «Пу­те­шест­вия в Авст­ра­лию» (1843)

    Бэкер Сэ­мю­эль (1821 - 93), зна­ме­ни­тый анг­лий­ский пу­те­шест­вен­ник, ис­сле­до­ва­тель Цент­ральной Аф­ри­ки

    Бэкон Род­жер (ок. 1214 - 92), анг­лий­ский сред­не­ве­ко­вый мо­нах, уче­ный, ко­то­ро­му при­пи­сы­ва­ют изоб­ре­те­ние по­ро­ха - 187

    Бэкон Фрэн­сис (1561 - 1625), анг­лий­ский фи­ло­соф, ро­до­на­чальник анг­лий­ско­го ма­те­ри­ализ­ма, ав­тор «Но­во­го ор­га­но­на»

    Бэль, или Баль, Джон (1495 - 1564), анг­лий­ский по­эт и бо­гос­лов, пи­сав­ший по-ла­ты­ни и по-англий­ски

    Бэринг-Гоульд (XIX в.), анг­лий­ский фолькло­рист, ав­тор нес­кольких тру­дов о за­пад­но­ев­ро­пей­ских по­верьях

    

    Вайц Те­одор (1821 - 64), не­мец­кий уче­ный, ав­тор фун­да­мен­тальной свод­ки эт­ног­ра­фи­чес­ко­го ма­те­ри­ала, шес­ти­том­ной «Антро­по­ло­гии при­род­ных на­ро­дов» (I том вы­шел в 1859 г.)

    Валент Фла­вий (ок. 328 - 378), римс­кий им­пе­ра­тор (364- -378 до н. э.)

    Балле Пи­ет­ро дел­ла

    Вальдек Фри­де­рик Ка­зи­мир Во­ос фон, граф

    Вееа Гар­си­ла­со де ла (1540 - 1620), ис­панс­кий ис­то­рик, проз­ван­ный «Инка», ав­тор ря­да ра­бот о Пе­ру

    Веллингтон Ар­тур Уэс­ли (1769 - 1852), анг­лий­ский пол­ко­во­дец, раз­бив­ший На­по­ле­она при Ва­тер­лоо

    Вениамин Ту­дельский (нач. XII - пос­ле 1173), сред­не­ве­ко­вый ев­рей­ский пу­те­шест­вен­ник. Один из пер­вых ис­сле­до­ва­те­лей Вос­то­ка

    Вергилий Пуб­лий Ма­рон (70 - 19 до н. э.), римс­кий по­эт, ав­тор «Эне­иды», «Ге­ор­гик» и «Бу­ко­лик»

    Веспасиан Тит Фла­вий (7 - 79), римс­кий им­пе­ра­тор (69 - 79)

    Вивэ, или Ви­вес, Лу­ис (1492 - 1540), ис­панс­кий фи­ло­соф, уче­ный и пе­да­гог эпо­хи Воз­рож­де­ния

    Вид Мак­си­ми­ли­ан фон (1782 - 1887), принц, пу­те­шест­вен­ник и ис­сле­до­ва­тель ин­дей­цев Се­вер­ной и Юж­ной Аме­ри­ки

    Витрувий (I в. до н. э.), римс­кий ар­хи­тек­тор, ав­тор трак­та­та «Де­сять книг об ар­хи­тек­ту­ре»

    Вольтер (Фран­суа Ма­ри Аруэ) (1694 - 1778), пи­са­тель, по­эт и фи­ло­соф, де­ист, один из круп­ней­ших фран­цузс­ких прос­ве­ти­те­лей

    Вордсворт Уиль­ям (1770 - 1850), анг­лий­ский по­эт

    Вульфила, или Ульфи­ла (ок. 311 - ок. 383), епис­коп ари­анс­ко­го тол­ка, пе­ре­вед­ший Биб­лию на готс­кий язык

    Вуттке, не­мец­кий уче­ный, фолькло­рист и ис­то­рик, ав­тор ра­бо­ты «Не­мец­кое сов­ре­мен­ное су­еве­рие» (1850)

    

    Гален Клав­дий (ок. 130 - ок. 200), круп­ней­ший римс­кий врач, ана­том, фи­зи­олог и фи­ло­соф

    Галлей, или Хал­ли, Эд­мунд (1656 - 1742), анг­лий­ский аст­ро­ном и ге­офи­зик

    Галливель, ан­г­лий­ский фолькло­рист, ав­тор «Детс­ких пе­сен Анг­лии» (1849)

    Гама (Вас­ко да Га­ма) (1469 - 1524), пор­ту­гальский мо­реп­ла­ва­тель, отк­рыв­ший морс­кой путь в Ин­дию

    Ганвей Джо­нас (1712 - 86), анг­лий­ский фи­лант­роп и пи­са­тель, со­вер­шив­ший пу­те­шест­вия в Рос­сию и на Вос­ток

    Ганнибал (ок. 247 - 183 до н. э.), зна­ме­ни­тый кар­фа­генс­кий пол­ко­во­дец, по­бе­ди­тель рим­лян при Кан­нах - 179, 467

    Гануш, не­мец­кий фолькло­рист, ав­тор «На­уки о сла­вянс­ких ми­фах» (1842)

    Гаральд (1046 - 66). нор­вежс­кий ко­роль

    Гарди Ро­берт (1803 - 68), мис­си­онер, изу­чав­ший ре­ли­гии Древ­ней Ин­дии

    Гармодии (VI в. до н. э.), афинс­кий по­ли­ти­чес­кий де­ятель, убий­ца ти­ра­на Гип­пар­ха

    Гаррисон Уиль­ям Ген­ри (1773 1841), аме­ри­канс­кий ге­не­рал, быв­ший в 1841 г. пре­зи­ден­том США - 156 Га­ук­с­ворт Джон (1713 - 73). анг­лий­ский жур­на­лист и пи­са­тель, ре­дак­тор от­че­тов о пу­те­шест­ви­ях Ку­ка

    Гезихий (IV в.), алек­санд­рий­ский уче­ный, ав­тор сло­ва­ря, изъясня­юще­го ред­кие сло­ва у гре­чес­ких ав­то­ров

    Гексли То­мас Ген­ри (1825 - 95), анг­лий­ский ес­тест­во­ис­пы­та­тель, спод­виж­ник Ч. Дар­ви­на

    Гелиогабал, или Эли­га­бал, римс­кий им­пе­ра­тор (204 - 222), ос­та­вив­ший по се­бе па­мять жес­то­ко­го и су­масб­род­но­го изу­ве­ра

    Гель Мет­тью (1609 - 76), вид­ный анг­лий­ский юрист, осу­див­ший на смерть нес­колько жен­щин по об­ви­не­нию в ве­довст­ве

    Гельпс Ар­тур (1813 - 75), анг­лий­ский пи­са­тель, ав­тор кни­ги «За­во­ева­те­ли Но­во­го Све­та и их со­рат­ни­ки»

    Геннепен. па­тер (1640 - ок. 1700), фран­цузс­кий мо­нах, мис­си­онер в Ка­на­де, ав­тор «Опи­са­ния Лу­изи­аны) (1683), «Откры­тия ве­ли­кой стра­ны меж­ду Но­вой Мек­си­кой и Ле­до­ви­тым мо­рем» (1697), «Но­во­го пу­те­шест­вия» (1698)

    Генрих VI­II (1491 - 1547). Анг­лий­ский ко­роль (1509 - 47)

    Гераклит (кон. VI - нач. V в. до н, э), гре­чес­кий фи­ло­соф-ди­алек­тик

    Гериот (XVI в.), фран­цузс­кий мис­си­онер в Вир­ги­нии

    Геродот (меж­ду 490 и 480- ок. 425 до Н. э.), гре­чес­кий ис­то­рик, проз­ван­ный «отцом ис­то­рии»

    Гесиод (VII - VI­II вв. до н, s.), гре­чес­кий по­эт из Бе­отии, ав­тор по­эм «Тру­ды и дни» и «Те­ого­нии», т. е. «Ро­дос­лов­ной бо­гов»

    Гетекер То­мас (1574 1654), анг­лий­ский бо­гос­лов и кри­тик, ав­тор «Рас­суж­де­ния о при­ро­де и упот­реб­ле­нии же­ребьевки» (1619)

    Гиббон Эду­ард (1737 - 94), анг­лий­ский ис­то­рик

    Гиларий (IV в.), за­го­вор­щик про­тив им­пе­ра­то­ра Ва­лен­та

    Гиллен Фре­де­рик, ис­сле­до­ва­тель (сов­мест­но е Б. Спен­се­ром) пле­мен Цент­ральной и Се­вер­ной Авст­ра­лии, со­ав­тор клас­си­чес­ко­го тру­да «Ту­зем­ные пле­ме­на Цент­ральной Авст­ра­лии» (1899)

    Гиппарх (VI в. до н. э.), ти­ран в Афи­нах

    Гиппократ (ок. 460 - ок. 370 до н. э.), ве­ли­чай­ший врач и ес­тест­во­ис­пы­та­тель Древ­ней Гре­ции

    Гислоп (XIX в.), анг­лий­ский пу­те­шест­вен­ник, ав­тор ра­бот о пле­ме­нах Ин­дии

    Гитши-Гаузини, ин­дей­ский вождь

    Гленвиль Жо­зеф (1636 - 80), анг­лий­ский ка­то­ли­чес­кий бо­гос­лов, ду­хов­ник ко­ро­ля Кар­ла II

    Гоге Ан­ту­ан (1716-58), член па­рижс­ко­го су­да (пар­ла­мен­та), ав­тор тру­да «О про­ис­хож­де­нии за­ко­нов, ис­кус­ств и на­ук и о прог­рес­се их у древ­них на­ро­дов» (1758)

    Годинью, или Го­диг­нус, Ни­ко­лай (1559 - 1616), пор­ту­гальский бо­гос­лов

    Гом, ав­тор кни­ги «О свя­той во­де»

    Гомер

    Гораций (Квинт Го­ра­ций Флакк) (65 до н. э. - 8 до н. э.), зна­ме­ни­тый римс­кий по­эт

    Готфрид из Мон­мо­ута (ок. 1100 - ок. 1180), анг­лий­ский епис­коп, ав­тор «Про­ис­хож­де­ния и де­яний ко­ро­лей Бри­та­нии… от Энея и Бру­та» (ок. 1147)

    Грегг Алек­сандр, аме­ри­канс­кий епис­коп, ав­тор тру­да об ин­дей­цах Те­ха­са (1867)

    Гренье Жан, об­ви­нен в обо­рот­ни­чест­ве в 1603 г.

    Григорий IX (ок. 1145 - 1241), римс­кий па­па (1227 - 41), вдох­но­ви­тель ве­довс­ких про­цес­сов

    Григорий Нис­ский (ок. 335 - ок. 394), епис­коп, цер­ков­ный пи­са­тель, предс­та­ви­тель пат­рис­ти­ки

    Гримм Якоб (1785 - 1863), не­мец­кий язы­ко­вед, фолькло­рист и ис­то­рик

    Гримм, братья - Якоб и Вильгельм (1786 - 1859), не­мец­кие уче­ные-фи­ло­ло­ги

    Гринг, ко­роль, при­сутст­во­вав­ший на по­хо­ро­нах ко­ро­ля Га­ральда

    Г рос (XVI­II в.), сос­та­вив­ший са­ти­ри­чес­кое опи­са­ние о все­ле­нии ду­хов

    Грот Джордж (1794 - 1871), анг­лий­ский ис­то­рик, ав­тор две­над­ца­ти­том­ной «Исто­рии Гре­ции»

    Грэй (Грей) Джордж (1812 - 98), анг­лий­ский ис­сле­до­ва­тель Авст­ра­лии и Но­вой Зе­лан­дии, ав­тор «Отче­тов экс­пе­ди­ций в Авст­ра­лию» (1844), «По­ли­не­зий­ской ми­фо­ло­гии» (1859)

    Гуачойа, ин­дей­ский вождь во Фло­ри­де

    Гульденштуббе (XIX в.), спи­рит, ав­тор «По­зи­тив­ной и экс­пе­ри­мен­тальной пнев­ма­то­ло­гии» (1857)

    Гумбольдт Виль­гельм (1767 - 1835), не­мец­кий линг­вист и го­су­дарст­вен­ный де­ятель

    Гэлибертон, ав­тор «Но­вых ма­те­ри­алов для ис­то­рии че­ло­ве­ка» (1863)

    

    Давид, биб­лей­ский царь (кон. XI в. - ок. 950 до н. э.)

    Давид Жак Луи (1748 - 1825), зна­ме­ни­тый фран­цузс­кий жи­во­пи­сец

    Дальтон Джон (1766 - 1844), вы­да­ющий­ся анг­лий­ский хи­мик и фи­зик

    Дампье Уиль­ям, анг­лий­ский пу­те­шест­вен­ник, из­дав­ший опи­са­ние сво­их двух кру­гос­вет­ных пу­те­шест­вий (1673 - 91, 1699 - 1701)

    Данте Алигь­ери (1265 - 1321), итальянский по­эт и мыс­ли­тель, ав­тор «Бо­жест­вен­ной ко­ме­дии»

    Дарвин Чарлз Ро­берт (1809 - 82), анг­лий­ский ес­тест­во­ис­пы­та­тель, соз­да­тель дар­ви­низ­ма

    Дасент Р. (нач. XX в.), ми­фо­лог, ав­тор тру­да «Се­вер­ные до­ли­ны»

    Декарт Ре­не (1596 - 1650), зна­ме­ни­тый фран­цузс­кий фи­ло­соф и ма­те­ма­тик

    Демокрит (ок. 470 или 460 до н. э. - умер в глу­бо­кой ста­рос­ти), ве­ли­кий гре­чес­кий фи­ло­соф-ма­те­ри­алист

    Денгэм (1786 - 1828), анг­лий­ский офи­цер, май­ор, пи­онер бри­танс­кой ко­ло­ни­за­ции в За­пад­ной Аф­ри­ке, ос­та­вив­ший опи­са­ние сво­их пу­те­шест­вий и прик­лю­че­ний

    Джемисон Джон (1759 - 1838), анг­лий­ский фи­ло­лог, ав­тор «Шот­ландс­ко­го сло­ва­ря»

    Джемсон Ан­на (1797 - 1860), анг­лий­ская пу­те­шест­вен­ни­ца и ре­ли­ги­оз­ная пи­са­тельни­ца, ав­тор со­чи­не­ния «Исто­рия на­ше­го гос­по­да»

    Джонс Ри­чард, две­над­ца­ти­лет­ний мальчик, буд­то бы окол­до­ван­ный не­кой Брукс, каз­нен­ной в 1658 г.

    Джонс Уиль­ям (1746 - 94), анг­лий­ский вос­то­ко­вед, ав­тор ря­да ра­бот по ис­то­рии Ин­дии

    Джонсон Сэ­мю­эл (1709 - 84), из­вест­ный анг­лий­ский пи­са­тель, ав­тор «Жиз­не­опи­са­ния на­ибо­лее вы­да­ющих­ся анг­лий­ских по­этов» и ре­дак­тор фун­да­мен­тально­го «Сло­ва­ря анг­лий­ско­го язы­ка»

    Диоклетиан (243 - меж­ду 313 и 316), римс­кий им­пе­ра­тор, прес­ле­до­вав­ший хрис­ти­ан

    Дитрих, свя­щен­ник, об­ра­щав­ший в хрис­ти­анст­во эс­тов

    Добрицгофер Мар­тин (1717 - 91), не­мец­кий мис­си­онер в Аме­ри­ке, ав­тор бо­га­той фак­ти­чес­ким ма­те­ри­алом «Исто­рии аби­по­нов» (1784)

    Домициан (51 - 96), римс­кий им­пе­ра­тор, царст­во­ва­ние ко­то­ро­го (81 - 96) соп­ро­вож­да­лось жес­то­ки­ми каз­ня­ми и кон­фис­ка­ци­ями

    Д'Орбиньи - см. Ор­биньи

    Дрейк Фрэн­сис (1540 - 96), анг­лий­ский ад­ми­рал, с морс­ки­ми по­хо­да­ми ко­то­ро­го бы­ло свя­за­но мно­го ле­генд

    Дрэйтон Майкл (1563 - 1631), анг­лий­ский по­эт

    Дэвенпорт, братья, на­шу­мев­шие в XIX в. ме­ди­умы-спи­ри­ты, изоб­ли­чен­ные в шар­ла­танс­ких фо­ку­сах

    Дэвис Сэ­мю­эль (XIX в.), ав­тор «Ази­атс­ких ис­сле­до­ва­ний» - 159 Дю­гес­к­лен Бер­т­ран (1320 - 80), один из са­мых прос­лав­лен­ных во­ите­лей сред­не­ве­ко­вой Фран­ции, под­дер­жи­вав­ший ко­ро­ля Кар­ла V в его борьбе с фран­цузс­ки­ми фе­ода­ла­ми и с анг­ли­ча­на­ми, по­хо­ро­нен­ный в ко­ро­левс­кой усы­пальни­це на клад­би­ще Сен-Де­ни

    Дю-Шалью

    Евнапий, сос­та­ви­тель би­ог­ра­фии Ямв­ли­ха, не­оп­ла­то­ни­чес­ко­го мис­ти­ка

    Еврикл, про­ри­ца­тель

    Евсевий Ке­са­рий­ский (меж­ду 260 и 265 - 338 или 339), вид­ный римс­кий ис­то­рик церк­ви, ав­тор бо­гос­ловс­ких и ис­то­ри­чес­ких со­чи­не­ний

    Елеазар, «исце­ли­тель бес­но­ва­тых», о ко­то­ром рас­ска­зы­ва­ет Иосиф Фла­вий

    

    Задкиель, Тао-Сце (анон.) (XIX в.), ав­тор «Ру­ко­водст­ва к аст­ро­ло­гии», сбор­ни­ка rqpoc­Ko­noB, пра­вил по их сос­тав­ле­нию и т. п.

    

    Иаков I (1566 - 1625), анг­лий­ский ко­роль, ав­тор ря­да бо­гос­ловс­ких со­чи­не­ний, в том чис­ле «Де­мо­но­ло­гии»

    Иезекииль, биб­лей­ский про­рок

    Иероним (330 - 419), хрис­ти­анс­кий бо­гос­лов

    Икстлильксохитль-де-Альва Фер­нан­до (1570 - 1649), мек­си­канс­кий ис­то­рик, ац­тек по про­ис­хож­де­нию

    Имма, не­кий анг­ло­сакс, фи­гу­ри­ру­ющий в бас­нос­лов­ном рас­ска­зе Бе­ды Дос­то­поч­тен­но­го

    Иннокентий VI­II (1432 - 92), римс­кий па­па

    Иоанн, точ­нее Жан, имя нес­кольких фран­цузс­ких ко­ро­лей. У Тай­ло­ра идет речь об Ио­ан­не II (1319 - 64), ко­то­рый, по­тер­пев по­ра­же­ние в борьбе с анг­ли­ча­на­ми, был дваж­ды плен­ни­ком в Лон­до­не

    Иоанн Бром­тонс­кий (XIV в.), хро­нист

    Иоанн Осунс­кий (ко­нец VII и нач. VI­II в.), пат­ри­арх и цер­ков­ный пи­са­тель в Ар­ме­нии

    Иосиф Фла­вий (37 - пос­ле 100), рим-ско-еврей­ский пи­са­тель, участ­ник Иудей­ской вой­ны за не­за­ви­си­мость и ис­то­рик этой вой­ны - 85 Ир­винг Ва­шин­г­тон (1783 - 1859), из­вест­ный аме­ри­канс­кий пи­са­тель, в раз­нос­то­рон­нем ли­те­ра­тур­ном нас­ле­дии ко­то­ро­го есть и опи­са­ние пу­те­шест­вий

    Ириней (пер. пол. II в. - нач. III в.),

    епископ ли­онс­кий, один из ран­них «отцов церк­ви», ав­тор со­чи­не­ния «Про­тив ере­сей»

    Исайя, биб­лей­ский про­рок - 324, 344 Иси­дор Се­вильский (ок. 560 - 636), епис­коп и уче­ный бо­гос­лов, ос­та­вив­ший нес­колько со­чи­не­ний и на те­мы светс­ко­го ха­рак­те­ра

    

    Кавацци, мис­си­онер в Гви­нее

    Казалис (XIX в.), мис­си­онер и ис­сле­до­ва­тель нег­ров, ав­тор кни­ги «Ба­су­то, или 23 го­да пре­бы­ва­ния и наб­лю­де­ний в Аф­ри­ке» (1859)

    Каллистрат (II в. до н. э.), алек­санд­рий­ский грам­ма­тик, сос­та­вив­ший ком­мен­та­рии к Го­ме­ру, Пин­да­ру и др.

    Кальмет Ав­гус­тин (1672 - 1757), фран­цузс­кий мо­нах-бе­не­дик­ти­нец, пло­до­ви­тый пи­са­тель-бо­гос­лов, ком­мен­та­тор Биб­лии

    Камегамеи, вождь на Санд­ви­че­вых ост­ро­вах

    Канг-Хи (XVII в.), ки­тай­ский им­пе­ра­тор

    Кангрев Ио­анн

    Карвер Джо­на­тан (1732 - 80), аме­ри­канс­кий пу­те­шест­вен­ник

    Кардан Же­ром (1501 - 76), ма­те­ма­тик и врач, из­вест­ный больше в ка­чест­ве мис­ти­ка и аст­ро­ло­га, с име­нем ко­то­ро­го свя­за­ны раз­ные су­евер­ные ле­ген­ды

    Карл V (1500 - 58), ис­панс­кий ко­роль (1516 - 56) и им­пе­ра­тор Свя­щен­ной Римс­кой им­пе­рии (1519 - 56)

    Карл VI (1368 - 1422), фран­цузс­кий ко­роль (1380 - 1422), об­лик ко­то­ро­го ха­рак­те­ри­зу­ет­ся его проз­ви­щем «Бе­зум­ный»

    Карл Ве­ли­кий (742 - 814), ко­роль фран­ков (768 - 814) и им­пе­ра­тор (800 - 814)

    Картье Жак (1491 - 1557), фран­цузс­кий мо­реп­ла­ва­тель, ко­то­рый отк­рыл большую часть Ка­на­ды, ку­да он пу­те­шест­во­вал три ра­за

    Кастельно Фран­сис (1812 - 80), фран­цузс­кий ес­тест­во­ис­пы­та­тель и пу­те­шест­вен­ник, ру­ко­во­ди­тель экс­пе­ди­ции в Юж­ную Аме­ри­ку 1843 - 47 гг.

    Кастрен Ма­ти­ас Алек­сандр (1813 - 52), из­вест­ный финс­кий эт­ног­раф и линг­вист

    Катон Стар­ший (234 - 149 до н. э.), по­ли­ти­чес­кий де­ятель и пи­са­тель в Древ­нем Ри­ме

    Кауфман (XIX в.), ис­сле­до­ва­тель Цент­ральной Аф­ри­ки

    Квинт Эн­ний (239 - 169 до н. э.), римс­кий по­эт и дра­ма­тург

    Келли, ми­фо­лог

    Кемпфер Эн­гель­берт (1651 - 1716), не­мец­кий пу­те­шест­вен­ник и врач

    Кент Кон­с­тан­ция, убив­шая млад­ше­го бра­та 23 июля 1860 г.

    Кеплер Иоганн (1571 - 1630), не­мец­кий аст­ро­ном, один из ос­но­ва­те­лей сов­ре­мен­ной аст­ро­но­мии и ме­ха­ни­ки

    Kennen, ис­сле­до­ва­тель буд­диз­ма

    Кетле Лам­бер Адольф Жак (1796 - 1874), бельгий­ский уче­ный, со­ци­олог-по­зи­ти­вист

    Кетлин Джордж (1796 - 1872), пу­те­шест­вен­ник и ху­дож­ник, дав­ший мно­го ин­те­рес­ных за­ри­со­вок из жиз­ни се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев

    Килон (VII в. до н. э.), афинс­кий.по­ли­ти­чес­кий де­ятель

    Кир II (? - 530 до и. э.), пер­сидс­кий царь (558 - 530 до н. э.)

    Кирилл Иеру­са­лимс­кий (315 - 386), сос­та­вив­ший «Ка­те­хи­зис та­инств»

    Китинг (XIX в.), участ­ник экс­пе­ди­ции Лон­га в Се­вер­ной Аме­ри­ке

    Клавдиан Клав­дий (ок. 375 - пос­ле 404), древ­не­римс­кий по­эт, один из пос­лед­них предс­та­ви­те­лей ан­тич­ной культу­ры. Ро­дом грек из Алек­санд­рии

    Клемм Фрид­рих (1802 - 67), не­мец­кий ис­то­рик культу­ры, на­пи­сав­ший «Все­об­щую ис­то­рию культу­ры» и «Все­об­щую на­уку о культу­ре»

    Клеомен III (ок. 260 - 219 до н. э.), царь спар­танс­кий (235 - 221 до н. э.)

    Клеопатра (69 - 30 до н. э.), пос­лед­няя ца­ри­ца Егип­та (51 - 30 до н. э.)

    Клит, пол­ко­во­дец и друг Алек­санд­ра Ма­ке­донс­ко­го, уби­тый пос­лед­ним в 326 г. до н. э. во вре­мя пир­шест­ва за не­поч­ти­тельное от­но­ше­ние к во­ен­ным та­лан­там Фи­лип­па, от­ца Алек­санд­ра

    Клэрк Адам (1810 - 88), анг­лий­ский бо­гос­лов, пы­тав­ший­ся при­ми­рить ре­ли­гию с на­укой

    Кнут, Ка­нут (? - 1035), ко­роль Да­нии, Анг­лии и Нор­ве­гии

    Кодрингтон (XIX в.), анг­лий­ский мис­си­онер и ис­сле­до­ва­тель ме­ла­не­зий­цев

    Кокс, ми­фо­лог

    Коллеуэй (XIX в.), мис­си­онер, соб­рав­ший мно­го цен­но­го ма­те­ри­ала о нег­рах Аф­ри­ки

    Колумб Хрис­то­фор (1451 - 1506)

    Коммод (161 - 192), римс­кий им­пе­ра­тор (180 - 192), умер­ший от яда и уду­ше­ния в кон­це сво­его кро­ва­во­го царст­во­ва­ния

    Константин I (ок. 285 - 337), римс­кий им­пе­ра­тор (306 - 337), дав­ший хрис­ти­анс­кой церк­ви при­ви­ле­ги­ро­ван­ное по­ло­же­ние в Римс­кой им­пе­рии

    Конт Огюст (1798 - 1857), фран­цузс­кий фи­ло­соф-по­зи­ти­вист

    Конфуций (ок. 551 - 479 до н. э.), ки­тай­ский фи­ло­соф и ре­ли­ги­оз­ный ре­фор­ма­тор

    Коньерс (XVI­II в.), лон­донс­кий ап­те­карь и ан­тик­вар, в 1715 г. от­ко­пав­ший в реч­ных гра­ви­ях под Лон­до­ном крем­не­вое ору­дие ашельско-го ти­па бок о бок со ске­ле­том сло­на

    Копли Джон Сингл­тон (1738 - 1815), аме­ри­канс­кий жи­во­пи­сец

    Кортес Эр­нан (1485 - 1547), один из на­ибо­лее из­вест­ных ис­панс­ких кон­кис­та­до­ров, за­во­ева­тель Мек­си­ки

    Котта (I в. до н. э.), два бра­та, из ко­то­рых один пол­ко­во­дец, по­тер­пев­ший по­ра­же­ние в вой­не с пон­тий-ским ца­рем Мит­ри­да­том, был римс­ким кон­су­лом в 74 г. до н. э., а вто­рой - из­вест­ный ора­тор, был кон­су­лом в 75 г. до н. э.

    Кранц (XVI­II в.), мис­си­онер, дав­ший бо­га­тую ин­фор­ма­цию о грен­ландс­ких эс­ки­мо­сах

    Крапф Иоганн (1810 - 81), мис­си­онер в Вос­точ­ной Аф­ри­ке, ав­тор ря­да тру­дов о нег­рах, в том чис­ле «Сло­ва­ря язы­ка су­ахи­ли»

    Крашенинников Сте­пан Пет­ро­вич (1711 - 55), рус­ский ака­де­мик, ис­сле­до­ва­тель Кам­чат­ки, ав­тор «Опи­са­ния зем­ли Кам­чат­ки» (1756)

    Крез, пос­лед­ний царь древ­не­го го­су­дарст­ва в Ма­лой Азии - Ли­дии (595 - 546 до н. э.), об­ла­да­тель ска­зоч­но­го бо­гатст­ва

    Кросс Е. Б. (XIX в.), ис­сле­до­ва­тель ка­ре­нов

    Ксенофонт (ок. 430 - 355 или 354 до н. э.), древ­нег­ре­чес­кий пи­са­тель

    Ксеркс I, пер­сид­с­кий царь (? - 465 до н. э.)

    Кузик Да­вид, вождь пле­ме­ни ин­дей­цев тус­ка­ро­ра

    Кук Джеймс (1728 - 79), зна­ме­ни­тый анг­лий­ский мо­реп­ла­ва­тель

    Кун Адаль­берт (1812 - 81), не­мец­кий язы­ко­вед, за­ни­мав­ший­ся ис­сле­до­ва­ни­ем древ­них ин­до­гер­манс­ких язы­ков

    Кэмден (Кем­ден) Уильям (1551 - 1623). анг­лий­ский ис­то­рик и ар­хе­олог

    Кэтлин (XIX в.), ис­сле­до­ва­тель ря­да ин­дей­ских пле­мен

    

    Лает, или Лет, Ио­анн де (1593 - 1649), один из пер­вых мис­си­оне­ров в Юж­ной Аме­ри­ке

    Лайель Чарлз (1797 - 1875), анг­лий­ский уче­ный, ос­но­ва­тель сов­ре­мен­ной ге­оло­гии

    Лаллеман (XVII в.), ка­то­ли­чес­кий мис­си­онер в Се­вер­ной Аме­ри­ке

    Ламприер Джон (1775 - 1824), анг­лий­ский уче­ный, ав­тор «Клас­си­чес­ко­го сло­ва­ря имен, упо­ми­на­ющих­ся у древ­них ав­то­ров»

    Ланг Джон (1799 - 1878), анг­лий­ский уче­ный, изу­чав­ший по­ли­не­зий­цев и выд­ви­нув­ший ги­по­те­зу об их пе­ре­се­ле­нии в Аме­ри­ку

    Лафито Жо­зеф Фран­суа (1670 - 1740), фран­цузс­кий иезу­ит, дол­го про­быв­ший мис­си­оне­ром в Ка­на­де, ав­тор тру­да «Нра­вы ди­ких аме­ри­кан­цев, срав­нен­ные с нра­ва­ми пер­во­быт­ных вре­мен» (1723)

    Лёббок Джон (1834 - 1913), анг­лий­ский ар­хе­олог и ис­то­рик культу­ры, эво­лю­ци­онист

    Лев Ве­ли­кий (390- 461), римс­кий па­па (440 - 461), вед­ший жес­то­кую борьбу с язы­чест­вом и с про­тив­ни­ка­ми цер­ков­но­го вер­хо­венст­ва римс­ко­го епис­ко­па

    Легге, или Лег, Джеймс (1815 - 97), анг­лий­ский ки­та­евед

    Лежан Гиль­ом (1828 - 76), фран­цузс­кий пу­те­шест­вен­ник

    Лежен, один из пер­вых иезу­итс­ких мис­си­оне­ров в Ка­на­де

    Лейбниц Гот­ф­рид Вильгельм (1646 - 1716), не­мец­кий фи­ло­соф и уче­ный, от­ли­чав­ший­ся по­ра­зи­тельной раз­нос­то­рон­ностью, выд­ви­нув­ший уче­ние о «мо­на­дах», осо­бых прос­тых ду­хов­ных субс­тан­ци­ях, предс­тав­ля­ющих буд­то бы «истин­ные ато­мы при­ро­ды»

    Лери Жан (XVI в.), один из пер­вых ев­ро­пей­цев, по­бы­вав­ших в Юж­ной Аме­ри­ке, ав­тор «Исто­рии пу­те­шест­вия в Бра­зильскую зем­лю» (1578)

    Лесаж Ален Ре­не (1668 - 1747), фран­цузс­кий пи­са­тель, ав­тор аван­тюр­но-са­ти­ри­чес­ких ро­ма­нов «Жиль Блаз» и «Хро­мой бес»

    Лескарбо (XVII в.), ав­тор «Исто­рии Но­вой Фран­ции»

    Ливингстон Да­вид (1813 - 73), анг­лий­ский врач и мис­си­онер, ис­сле­до­ва­тель Аф­ри­ки

    Линней Карл (1707 - 78), зна­ме­ни­тый шведс­кий ес­тест­во­ис­пы­та­тель

    Лойола Иг­на­тий (1491? - 1556), ос­но­ва­тель ор­де­на иезу­итов

    Лонг Джон, анг­лий­ский тор­го­вец и пе­ре­вод­чик в Се­вер­ной Аме­ри­ке, отк­рыв­ший в 1791 г. то­те­мы у ин­дей­цев од­жиб­ве

    Лонгфелло Ген­ри Уод­су­орт (1807 - 82), аме­ри­канс­кий по­эт, ав­тор «Пес­ни о Гай­ава­те»

    Лоскиль Гер­гард (XVI­II в.), мис­си­онер из «Мо­равс­ких братьев» у се­ве-ро-аме­ри­канс­ких ин­дей­цев

    Лукиан (ок. 120 - ок. 190), древ­нег­ре­чес­кий пи­са­тель

    Лукреций (Тит Лук­ре­ций Кар, I в. до н. э.), римс­кий по­эт и фи­ло­соф-ма­те­ри­алист, ав­тор по­эмы «О при­ро­де ве­щей»

    Льюис Джордж Ген­ри (1817 - 78), анг­лий­ский фи­ло­соф-по­зи­ти­вист, ав­тор «Исто­рии фи­ло­со­фии»

    Лэм Чарлз (1775 - 1834), анг­лий­ский пи­са­тель

    Лэн Фокс - см. Питт-Ри­верс

    Людовик XIV (1638 - 1715), фран­цузс­кий ко­роль (1643 - 1715)

    Людовик XV (1710 - 74), фран­цузс­кий ко­роль (1715 - 74)

    Люкинс Ге­орг, в ко­то­ро­го все­ли­лось семь дьяво­лов

    Лютер Мар­тин (1483 - 1546), ре­ли­ги­оз­ный ре­фор­ма­тор

    

    Магнус Ола­ус (1490 - 1558), шведс­кий кар­тог­раф, ка­то­ли­чес­кий свя­щен­ник

    Маккулох (XIX в.), эт­ног­раф, изу­чав­ший быт и нра­вы на­се­ле­ния Шот­ландс­ких ост­ро­вов

    Мак-Леннан Джон Фер­гюс­сон (1827 - 81), анг­лий­ский эт­но­лог, ра­бо­ты ко­то­ро­го по ис­то­рии семьи под­верг­лись кри­ти­ке Л. Мор­га­на и Ф. Эн­гельса

    Маколей За­ха­рия, отец Т. Б. Ма­ко­лея, ис­то­ри­ка и по­ли­ти­чес­ко­го де­яте­ля, по­лу­чив­ше­го ти­тул лор­да

    Макробий (V в.), римс­кий пи­са­тель, ав­тор «Са­тур­на­лий», в ко­то­рых мно­го бы­то­вых и ис­то­ри­чес­ких под­роб­нос­тей

    Макферсон, ан­г­лий­ский пол­ков­ник, ис­сле­до­ва­тель Ин­дии, ав­тор «Вос­по­ми­на­ний о служ­бе в Ин­дии» (1865)

    Макферсон Джеймс (1736 - 96), шот­ландс­кий пи­са­тель, опуб­ли­ко­вав­ший в 1765 г. «Со­чи­не­ния Ос­сиа-на», вы­дав их за пе­ре­вод сти­хов ле­ген­дар­но­го кельтско­го бар­да Ос­си­ана

    Мандевилль Джон (XIX в.), сос­та­вив­ший вы­мыш­лен­ные пу­те­шест­вия

    Марина, воз­люб­лен­ная Кор­те­са

    Маринер, ис­сле­до­ва­тель по­ли­не­зий­цев с ост­ро­вов Тон­га

    Мария Ан­ту­анет­та (1755 - 93), фран­цузс­кая ко­ро­ле­ва, каз­нен­ная в 1793 г. в Па­ри­же

    Марк Кур­ций, мо­ло­дой рим­ля­нин, фи­гу­ри­ру­ющий в пат­ри­оти­чес­кой ле­ген­де Ли­вия

    Маркгэм (XIX в.), ис­сле­до­ва­тель Пе­ру, ав­тор нес­кольких тру­дов о пе­ру­анс­ком фолькло­ре

    Маркет Жан (XVII в.), иезу­итс­кий мис­си­онер в Ка­на­де

    Мартин, или Мар­тэн, Жак (1684 - 1751), бе­не­дик­тинс­кий мо­нах и бо­гос­лов, на­пи­сав­ший нес­колько тру­дов о ве­ро­ва­ни­ях и обы­ча­ях гал­лов и кельтов

    Марциус Карл Фрид­рих (1798 - 1868), не­мец­кий на­ту­ра­лист и пу­те­шест­вен­ник, ав­тор нес­кольких тру­дов об ин­дей­цах Бра­зи­лии

    Мейнерс Хрис­тоф (1747 - 1810), не­мец­кий фи­ло­соф и ис­то­рик, глав­ный труд - «Кри­ти­чес­кая ис­то­рия всех ре­ли­гий»

    Менандр (ок. 343 - ок. 291 до н. э.), древ­нег­ре­чес­кий пи­са­тель, ав­тор мно­го­чис­лен­ных ко­ме­дий

    Меренгут (XIX в.), ис­сле­до­ва­тель Оке­ании

    Местр Жо­зеф Ма­ри де (1753 - 1821), фран­цузс­кий ре­ли­ги­оз­ный фи­ло­соф и пуб­ли­цист

    Миддльтон Конь­ерс (1683 - 1760), анг­лий­ский пи­са­тель, дер­жав­ший­ся ли­бе­ральных взгля­дов в воп­ро­сах ре­ли­гии, нес­мот­ря на свое ду­хов­ное зва­ние

    Миллигэн Джон (1775 - 1845), анг­лий­ский ар­хе­олог и пу­те­шест­вен­ник

    Мильтон Джон (1608 - 74), анг­лий­ский по­эт, ав­тор «По­те­рян­но­го рая»

    Мильтон, лорд (XIX в.), пу­те­шест­вен­ник по Се­вер­ной Аме­ри­ке

    Минуций Фе­ликс (ум. в 210), хрис­ти­анс­кий про­по­вед­ник и пи­са­тель

    Мисоний, епис­коп (IV в.), один из участ­ни­ков Ни­кей­ско­го со­бо­ра (325)

    Молина Крис­то­баль (ум. в 1548), спут­ник Пи­сар­ро, ав­тор «Со­об­ще­ний о за­во­ева­нии Пе­ру» (1552)

    Монбоддо Жак Бер­нетт (1714 - 99), шот­ландс­кий фи­ло­соф, ав­тор «Про­ис­хож­де­ния и раз­ви­тия язы­ка» и «Ме­та­фи­зи­ки древ­них»

    Монтесинос (XIX в.), пи­са­тель и ис­сле­до­ва­тель По­ли­не­зии

    Монтесума (1466 - 1520), пос­лед­ний пра­ви­тель (1503 - 20) го­су­дарст­ва ац­те­ков в Мек­си­ке, низ­ло­жен­ный ис­панс­ки­ми за­во­ева­те­ля­ми

    Морган Лью­ис Ген­ри (1818 - 81), аме­ри­канс­кий уче­ный, ав­тор тру­да «Пер­во­быт­ное об­щест­во»

    Мори Аль­ф­ред (1817 - 92), фран­цузс­кий фолькло­рист

    Морисон Файнс (1566 - 1630), анг­лий­ский пу­те­шест­вен­ник и пи­са­тель, ав­тор «Пу­те­шест­вия по Ир­лан­дии» (1617)

    Моффат Ро­берт (1795 - 1883), шот­ландс­кий мис­си­онер в Юж­ной Аф­ри­ке, ав­тор «Мис­си­онерс­ких тру­дов в Юж­ной Аф­ри­ке» (1842)

    Мэсон (XIX в.), анг­лий­ский мис­си­онер в Ин­дии, ав­тор ра­бот о ка­ре­нах и дру­гих мест­ных на­ро­дах

    Мюллер Иоганн (XIX в.), ис­сле­до­ва­тель ре­ли­гий ту­зем­цев Аме­ри­ки, ав­тор «Исто­рии аме­ри­канс­ких пер­во­быт­ных ре­ли­гий» (1855)

    Мюллер Макс (1823 - 1900), окс­фордс­кий про­фес­сор, ин­до­лог и ис­то­рик ре­ли­гии

    

    Нерон Клав­дий Це­зарь (37 - 68), римс­кий им­пе­ра­тор (54 - 68)

    Нецагуалькойотль, царь-по­эт Тец­ку-ко

    Нибур Бар­тольд Ге­орг (1776 - 1831), не­мец­кий ис­то­рик, за­ни­мав­ший­ся пре­иму­щест­вен­но Ри­мом

    Нивет, ста­рин­ный пу­те­шест­вен­ник

    Никодим, сос­та­вив­ший апок­ри­фи­чес­кое еван­ге­лие

    Нильсон Свен (1787 - 1887), шведс­кий ес­тест­во­ис­пы­та­тель

    Ньютон Иса­ак (1643 - 1727)

    

    Обри Ни­ко­лай­, в ко­то­ро­го все­лил­ся дух

    Овидий (Пуб­лий Ови­дий На­зон) (43 до н. э. - ок. 18 н. э.), римс­кий по­эт

    Одилон (962 - 1048), нас­то­ятель Клю-ний­ско­го мо­нас­ты­ря, уч­ре­ди­тель ря­да празд­ни­ков, ав­тор мно­гих мо­литв и жи­тий свя­тых

    Одорик (1286 - 1331), итальянский пу­те­шест­вен­ник, мис­си­онер

    Окен Ло­ренц (1779 - 1851), не­мец­кий ес­тест­во­ис­пы­та­тель и фи­ло­соф-иде­алист, сво­див­ший все яв­ле­ния при­ро­ды к прев­ра­ще­ни­ям не­ко­его иде­ально­го на­ча­ла, ле­жа­ще­го буд­то бы в ос­но­ве при­ро­ды

    Ольдфильд (XIX в.), анг­лий­ский пу­те­шест­вен­ник, ис­сле­до­ва­тель нег­ров и авст­ра­лий­цев

    Орбиньи Аль­сид Дес­са­лин д' (1802 - 57), фран­цузс­кий па­ле­он­то­лог и пу­те­шест­вен­ник, опуб­ли­ко­вав­ший большой труд о сво­ем пу­те­шест­вии 1826 - 1833 гг. в Юж­ную Аме­ри­ку

    Ориаль, пре­зи­дент пар­ла­мен­та в Ту­лу­зе, пост­ро­ив­ший се­бе ков­чег в 1524 г. в ожи­да­нии по­то­па

    Ориген (ок. 185 - 253/254), хрис­ти­анс­кий учи­тель церк­ви, изу­верс­ки ос­ко­пив­ший се­бя

    Осман, или От­ман I (1259 - 1326), ос­но­ва­тель Ту­рец­кой им­пе­рии

    

    Павел III (1468 - 1549), римс­кий па­па (1534 - 49)

    Павсаний (II в.), гре­чес­кий пу­те­шест­вен­ник и пи­са­тель, обс­то­ятельно опи­сав­ший дос­топ­ри­ме­ча­тельнос­ти сов­ре­мен­ной ему Гре­ции

    Паллас Петр Си­мон (1741 - 1811), ес­тест­во­ис­пы­та­тель и пу­те­шест­вен­ник, изу­чав­ший как Ев­ро­пей­скую Рос­сию, так и Си­бирь

    Памфилий, Пам­фил (240 - 309), хрис­ти­анс­кий пи­са­тель, сос­та­вив­ший ком­мен­та­рии к Де­яни­ям апос­то­лов и «Жизнь Ори­ге­на»

    Пане Ро­ман (XVI в.), мис­си­онер, ав­тор «Жиз­ни Ко­лум­ба»

    Парацельс (Фи­липп Ауре­ол Те­оф­раст Бом­баст фон Го­ген­хей­м) (1493 - 1541), швей­царс­кий врач и ес­тест­во­ис­пы­та­тель, один из ос­но­ва­те­лей ят­ро­хи­мии

    Паркинс Ман­с­фильд

    Патрик, свя­той (кон. IV - сер. V в.), ос­но­ва­тель ир­ландс­кой ка­то­ли­чес­кой церк­ви и ее пер­вый епис­коп. Ро­дом шот­лан­дец, на­чал расп­рост­ра­не­ние хрис­ти­анст­ва в Ир­лан­дии в 30-х гг. V в.

    Педро Си­мон, мис­си­онер в Ка­ли­фор­нии

    Пенант То­мас (1736 - 96), анг­лий­ский на­ту­ра­лист

    Петр I Ве­ли­кий (1672 - 1725), рус­ский царь (1682 - 1721), им­пе­ра­тор (1721 - 25)

    Петроний Гай (Арбитр) (? - 66 и. э.), римс­кий пи­са­тель, ав­тор до­шед­ше­го до нас в от­рыв­ках бы­то­во­го ро­ма­на «Са­ти­ри­кон»

    Пий IX, граф Джо­ван­ни Ма­рия Мас­таи Фер­рет­ти (1792 - 1878), па­па римс­кий (1846 - 78)

    Писарро Фран­сис­ко (1470/75 - 1541), один из на­ибо­лее из­вест­ных ис­панс­ких кон­кис­та­до­ров, за­во­ева­тель Пе­ру

    Питт-Риверс Огас­тес Ген­ри (1827 - 1900), имя, при­ня­тое анг­лий­ским уче­ным-кол­лек­ци­оне­ром эт­ног­ра­фи­чес­ких и ар­хе­оло­ги­чес­ких ма­те­ри­алов по тех­ни­ке пол­ков­ни­ком Лэн Фок­сом (его кол­лек­ции лег­ли в ос­но­ву Му­зея Питт-Ри­вер­са в Окс­фор­де)

    Пифагор Са­мос­ский (VI в. до н. э.), древ­нег­ре­чес­кий фи­ло­соф, ко­то­ро­му при­пи­сы­ва­лись так­же за­ня­тия ма­те­ма­ти­кой

    Плат (XIX в.), не­мец­кий ки­та­евед

    Платон (428 или 427 - 348 или 347 до н.э.), древ­нег­ре­чес­кий фи­ло­соф-иде­алист, по уче­нию ко­то­ро­го все ве­щи в при­ро­де лишь пре­хо­дя­щие те­ни «веч­ных идей»

    Плиний Стар­ший (23 или 24 - 79 до н. э.), римс­кий уче­ный, ав­тор «Естест­вен­ной ис­то­рии», слу­жив­шей эн­цик­ло­пе­ди­ей ан­тич­но­го зна­ния

    Плутарх (ок. 45 - ок. 127), гре­чес­кий пи­са­тель, ос­та­вив­ший мно­го­чис­лен­ные со­чи­не­ния по ре­ли­гии, фи­ло­со­фии, ис­то­рии, в том чис­ле 50 би­ог­ра­фий зна­ме­ни­тых лю­дей древ­нос­ти

    Покагонтас, ин­ди­ан­ка пле­ме­ни по­уга­та­нов

    Полак (XIX в.), врач-пси­хо­па­то­лог

    Полидор Вер­ги­лий (ок. 1470 - ок. 1555), итальянский кли­рик и ис­то­рик, ос­та­вив­ший нес­колько со­чи­не­ний (в чис­ле их «Исто­рию Анг­лии»)

    Поло Мар­ко (ок. 1254 - 1324), зна­ме­ни­тый ве­не­ци­анс­кий пу­те­шест­вен­ник, по­бы­вав­ший в стра­нах, ко­то­рые до не­го ос­та­ва­лись ев­ро­пей­цам не­из­вест­ны­ми (Ки­тай, Япо­ния, Мон­го­лия и т. д.)

    Порфир'ий (ок. 233 - ок. 304), фи­ло­соф-не­оп­ла­то­ник, уче­ник Пла­то­на, ав­тор трак­та­та про­тив хрис­ти­анст­ва, сож­жен­но­го от­ца­ми церк­ви

    Посидоний (ок. 135 - 51 до н. э.), древ­нег­ре­чес­кий фи­ло­соф-сто­ик (си­ри­ец по про­ис­хож­де­нию), на­ря­ду с ма­те­ма­ти­кой, фи­зи­кой и аст­ро­но­ми­ей за­ни­мав­ший­ся так­же и аст­ро­ло­ги­ей

    Пракситель (ок. 390 - ок. 330 до н. э.), древ­нег­ре­чес­кий скульптор

    Пристли Джо­зеф (1733 - 1804), анг­лий­ский хи­мик, мно­го сде­лав­ший пер­вос­те­пен­ных отк­ры­тий, осо­бен­но в об­лас­ти га­зов

    Продик (V в. до н. э.), со­фист, про ко­то­ро­го рас­ска­зы­ва­ют, что он, по­доб­но Сок­ра­ту, был осуж­ден вы­пить ци­ку­ту за без­бо­жие (от не­го до­шел лишь от­ры­вок из его апо­ло­гии Гер­ку­ле­са)

    Прокопай Ке­са­рий­ский (ок. 500 - пос­ле 565), гре­чес­кий ис­то­рик, соп­ро­вож­дав­ший ви­зан­тий­ско­го пол­ко­вод­ца Ве­ли­са­рия в его мно­го­чис­лен­ных по­хо­дах и сре­ди про­чих со­чи­не­ний ос­та­вив­ший ис­то­рию сов­ре­мен­ных ему со­бы­тий

    Псамметихи, еги­пет­с­кие фа­ра­оны, из ко­то­рых на­ибо­лее за­ме­ча­те­лен Псам­ме­тих I (VII в. до н. э.), при ко­то­ром Еги­пет яв­лял­ся бо­га­тым и мо­гу­щест­вен­ным го­су­дарст­вом

    

    Ра Мби­ти, прос­лав­лен­ный сво­ими во­инс­ки­ми под­ви­га­ми вождь на од­ном из ост­ро­вов Фид­жи

    Радама, имя нес­кольких ко­ро­лей, или царьков, на­ро­да хо­ва на Ма­да­гас­ка­ре, из ко­то­рых у Тай­ло­ра име­ет­ся в ви­ду Ра­да­ма II, умер­ший в 1863 г.

    Райт Джо­зеф (1734 - 97), анг­лий­ский жи­во­пи­сец

    Рамзес, имя нес­кольких еги­петс­ких фа­ра­онов из так на­зы­ва­емой XIX ди­нас­тии (имя это упо­ми­на­ет­ся так­же в Биб­лии), царст­во­вав­шей в XV - XI­II вв. до н. э.

    Рамессиды, наз­ва­ние, упот­реб­ля­емое для XIX ди­нас­тии еги­петс­ких фа­ра­онов (XV - XI­II вв. до н. э.)

    Раулей (XIX в.), мис­си­онер в Цент­ральной Аф­ри­ке

    Реиг Джо­на­тан, про­жив­ший де­сять лет сре­ди ту­зем­цев на Яве

    Рейд (XIX - XX вв.), фи­ло­соф

    Ремер (XVI­II в.), пу­те­шест­вен­ник, ав­тор эт­ног­ра­фи­чес­ко­го тру­да о Гви­нее

    Ридлей, или Рид­ли, Уильям (1819 - 78), анг­лий­ский мис­си­онер в Авст­ра­лии, ав­тор од­ной из пер­вых эт­ног­ра­фи­чес­ких ра­бот об авст­ра­лий­цах

    Риис, ис­сле­до­ва­тель нег­ров За­пад­ной Аф­ри­ки

    Ричард, ан­г­ли­ча­нин, ко­то­ро­го в 1689 г. соч­ли бес­но­ва­тым

    Ро То­мас

    Ротгар, гер­цог Бре­шии, а за­тем ко­роль лом­бар­дов (636 - 652), сто­рон­ник ари­анст­ва

    Рошфор Шарль (XVII в.), ис­сле­до­ва­тель Ан­тильских ост­ро­вов, ав­тор пер­во­го ка­ра­ибс­ко­го сло­ва­ря

    Руисбрук Виль­гельм (XI­II в.), пу­те­шест­вен­ник

    Рюс, ав­тор тру­да о Фин­лян­дии (1809)

    

    Сала-Бин, рад­жа в Пенд­жа­бе

    Санхониатон, древ­ний фи­ни­кий­ский жрец и пи­са­тель, из со­чи­не­ний ко­то­ро­го по ис­то­рии и ре­ли­гии Фи­ни­кии сох­ра­ни­лись лишь не­большие от­рыв­ки (жил не поз­же IV в. до н. э.)

    Саугана, ин­дей­ский вождь

    Сахагун Бер­нар­ди­но (1500 - 90), фран­цис­канс­кий мис­си­онер, соб­рав­ший в сво­ей «Все­об­щей ис­то­рии Но­вой Ис­па­нии» гим­ны и пред­пи­са­ния древ­не­мек­си­канс­кой ре­ли­гии (на ац­текс­ком язы­ке) и при­вед­ший очерк са­мой ре­ли­гии

    Сведенборг Эма­ну­эль (1688 - 1772), шведс­кий мис­тик и ви­зи­онер

    Свинден Т-оби­ас (XVI­II в.), ав­тор со­чи­не­ния об аде

    Селим I Гроз­ный (1467/68 или 1470 - 1520), ту­рец­кий сул­тан (1512 - 20)

    О'Сёлливэн (XVII в.), ир­ландс­кий пи­са­тель, со­би­ра­тель фолькло­ра

    Сен-Джон (XIX в.), анг­лий­ский ис­сле­до­ва­тель Ин­до­не­зии - 87

    Сент-Фуа Жер­мен Фран­суа (1699 - 1776), фран­цузс­кий пи­са­тель

    Сервантес Са­авед­ра Ми­гель де (1547 - 1616), ис­панс­кий пи­са­тель, ав­тор «Дон Ки­хо­та»

    Сетерлэнд Пе­тер

    Силий Ита­лик (ок. 25 - ок. 100), римс­кий по­эт, быв­ший при Не­ро­не кон­су­лом, а за­тем пра­ви­те­лем Ма­лой Азии

    Симон бен И охай (ум. в 170), один из на­ибо­лее вид­ных рав­ви­нов-тал­му­дис­тов, ко­то­ро­му при­пи­сы­ва­ет­ся мис­ти­чес­кая кни­га «Зо­гар» - 294 Скор­с­би, ка­пи­тан

    Скотт Валь­тер (1771 - 1832), анг­лий­ский пи­са­тель

    Скулькрафт Ген­ри (1793 - 1864), аме­ри­канс­кий ге­олог и эт­ног­раф, ис­сле­до­ва­тель аме­ри­канс­ких ин­дей­цев

    Смит Джон, ка­пи­тан, ав­тор «Исто­рии Вир­ги­нии» (1624)

    Сократ (470/469 - 399 до н. э.), древ­нег­ре­чес­кий фи­ло­соф

    Соломон, биб­лей­ский царь, сын Да­ви­да

    Сом-Дженинс, фи­ло­соф

    Coro Эр­нан­до де (1499 - 1542), один из спут­ни­ков Пи­сар­ро, за­во­ева­тель Фло­ри­ды

    Спенсер Бал­ду­ин (1860 -?), анг­лий­ский эт­ног­раф, сов­мест­но с Ф. Гил­ле­ном изу­чав­ший пле­ме­на Цент­ральной Авст­ра­лии

    Спрот (XIX в.), ис­сле­до­ва­тель се­ве­ро­аме­ри­канс­ких ин­дей­цев

    Страбон (64/63 до н. э. - 23/24 н. э.), древ­нег­ре­чес­кий ге­ог­раф

    Струтт

    Стэнли То­мас (1625 - 78), анг­лий­ский пи­са­тель, ав­тор ря­да тру­дов по ис­то­рии фи­ло­со­фии и ре­ли­гии

    Стюарт Дю­гальд, ав­тор мно­го­чис­лен­ных круп­ных и мел­ких ра­бот по эт­ног­ра­фии и ар­хе­оло­гии Се­вер­ной и Юж­ной Аме­ри­ки

    

    Тайлор Иса­ак, ав­тор «Фи­зи­чес­кой те­ории бу­ду­щей жиз­ни»

    Тацит Пуб­лий Кор­не­лий (ок. 58 - ок. 117), римс­кий ис­то­рик

    Те-Вгаревера, слу­га-ма­ори­ец Шорт­лэн-да

    Текет (XIX в.), анг­лий­ский ге­олог

    Текумсе, вождь ин­дей­ско­го пле­ме­ни во вре­ме­на Гар­ри­со­на

    Теннер Джон, аме­ри­ка­нец, по­хи­щен­ный в мо­ло­дос­ти вир­гинс­ки­ми ин­дей­ца­ми, про­жив­ший сре­ди них 30 лет и возв­ра­тив­ший­ся за­тем к бе­лым. Он из­дал «За­пис­ки Джо­на Тен­не­ра» (1830)

    Теофраст (Тир­там) (372 - 287 до н. э.), древ­нег­ре­чес­кий фи­ло­соф, ав­тор мно­го­чис­лен­ных со­чи­не­ний, ох­ва­ты­ва­ющих все от­рас­ли из­вест­ной тог­да на­уки, но до­шед­ших до нас в очень не­большом ко­ли­чест­ве (на­ибо­лее из­вест­ны его «Ха­рак­те­ры»)

    Тёппер М. Ф., по­эт

    Тернер (XIX в.), анг­лий­ский мис­си­онер, про­жив­ший мно­го лет сре­ди са­мо­ан­цев

    Тертуллиан Квинт Сеп­ти­мий Фло­ренс (ок. 160 - пос­ле 220), хрис­ти­анс­кий бо­гос­лов

    Тиберий (42 до н. э. - 37 н. э.), римс­кий им­пе­ра­тор (14 - 37)

    Тиргаках, еги­пет­с­кий фа­ра­он из эфи­опс­кой ди­нас­тии (XXV в.), от­но­ся­щей­ся к VI­II в. до н. э. (он упо­ми­на­ет­ся в Биб­лии)

    Титий

    Томас Кен­тер­бе­рий­ский

    Торвальдсен Бер­тель (1768 или 1770 - 1844), датс­кий скульптор

    Торичелли Эван­д­же­лис­та (1608 - 47), итальянский ма­те­ма­тик и фи­зик

    Траян (53 - 117), римс­кий им­пе­ра­тор (98 - 117), к царст­во­ва­нию ко­то­ро­го от­но­сит­ся расц­вет на­уки и ис­кус­ства в Ри­ме, со­ору­же­ние луч­ших па­мят­ни­ков римс­кой ар­хи­тек­ту­ры

    Тук Горн

    Турнефор Жо­зеф Пит­тон де (1656 - 1708), фран­цузс­кий бо­та­ник и пу­те­шест­вен­ник по Вос­то­ку, Гре­ции и Ма­лой Азии, ав­тор «Отче­тов о пу­те­шест­вии на Вос­ток» (1717)

    Тьентри (пер­вая пол. XIX в.), ко­хин-хинс­кий пра­ви­тель 6

    Тэдворт (XVII в.), де­мон-ба­ра­бан­щик (Англия)

    Тейлор Иере­мия (1600 - 67), анг­лий­ский бо­гос­лов и про­по­вед­ник

    Тэйлор Ро­берт (XIX в.), ис­сле­до­ва­тель ма­ори

    

    Уабоз Ка­те­ри­на, ин­ди­ан­ка-про­ро­чи­ца

    Уилькинс Джон (1614 - 72), анг­лий­ский епис­коп и бо­гос­лов

    Уильсон Джон (XIX в.), мис­си­онер, ав­тор ра­бот о За­пад­ной Аф­ри­ке

    Уильяме Джон (1796 - 1839), анг­лий­ский мис­си­онер на ост­ро­вах Оке­ании

    Уинслоу Эд­вард (1595 - 1655), ос­но­ва­тель анг­лий­ской ко­ло­нии в Пли­му­те 44

    Умпенглуа, зу­лус

    Уоллес Ал­ф­ред Рас­сел (1823 - 1913), анг­лий­ский ес­тест­во­ис­пы­та­тель

    Уомвелль, вла­де­лец зве­рин­ца

    Уотли (XIX в.), ар­хи­епис­коп, ав­тор «Опы­та о про­ис­хож­де­нии ци­ви­ли-

    зации», где про­во­ди­лась те­ория рег­рес­са

    Уэсли Джон (1703 - 91), анг­лий­ский бо­гос­лов и про­по­вед­ник,осно­ва­тель ме­то­дистс­кой церк­ви

    Уэст (из Фи­ла­дельфии)

    

    Фавст (ок. 400 - 490), епис­коп в Гал­лии и бо­гос­лов

    Федр Юлий (ок. 15 до н. э. - ок. 70 н.э.), римс­кий бас­но­пи­сец

    Фельдек Ген­рих фон (XII в.), ав­тор по­эмы

    Фергюссон (XIX в.), ис­сле­до­ва­тель Ин­дии, ав­тор «Культа де­ревьев и змей»

    Фиан (XVII в.), анг­лий­ский врач, об­ви­нен­ный в кол­довст­ве

    Фидий (нач. V в. - ок. 432 - 431 до н. э.), древ­нег­ре­чес­кий скульптор

    Филипп II (ок. 382 - 336 до н. э.), царь Ма­ке­до­нии (359 - 336)

    Филон Алек­санд­рий­ский (ок. 2 до н. э. - ок. 50 и. э.), иудей­ско-элли­нис­ти-чес­кий фи­ло­соф, ока­зав­ший большое вли­яние на иде­оло­гию хрис­ти­анст­ва

    Фогт Карл (1817 - 95), не­мец­кий ес­тест­во­ис­пы­та­тель и пуб­ли­цист

    Фоксы, се­мей­ст­во из Ро­чес­те­ра (пер­вая пол. XIX в.), ос­но­ва­те­ли сов­ре­мен­но­го спи­ри­ти­чес­ко­го дви­же­ния

    Франклин Джон (1786 - 1847), анг­лий­ский мо­реп­ла­ва­тель и ис­сле­до­ва­тель по­ляр­ных стран

    Франциск I (1494 - 1547), фран­цузс­кий ко­роль (1515 - 47), лю­би­мой ре­зи­ден­ци­ей ко­то­ро­го был за­мок в Фон­тенб­ло

    Фрёбель (XIX в.), ис­сле­до­ва­тель Цент­ральной Аме­ри­ки

    Фрейзер Джеймс Джордж (1854 - 1941), анг­лий­ский эт­но­лог и ав­тор «Зо­ло­той вет­ви», ис­то­рик ре­ли­гии

    Фрэр Джон (XVI­II в.), анг­лий­ский ар­хе­олог

    

    Хатуэй, ин­дей­ский вождь во вре­ме­на Ко­лум­ба

    Хрисанф (IV в.), епис­коп, участ­ник Ни­кей­ско­го со­бо­ра

    

    Цезарь Гай Юлий (102 или 100 - 44 до н. э.), римс­кий пол­ко­во­дец и го­су­дарст­вен­ный де­ятель, ав­тор «За­пи­сок о галльской вой­не»

    Циммерман Аль­берт (1728 - 95), швей­царс­кий ме­дик и фи­ло­соф, ав­тор «Ге­ог­ра­фи­чес­кой ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва»

    Цинганеус, пред­во­ди­тель вос­ста­ния про­тив ту­рок в Егип­те в 1517 г.

    Цицерон Марк Тул­лий (106 - 43 до н. э.), римс­кий го­су­дарст­вен­ный де­ятель и пи­са­тель, ав­тор трак­та­та «О при­ро­де бо­гов»

    

    Яестерфильд (Чес­тер­филд) Фи­липп Дор­мер Стен­хоп (1694 - 1773), граф, по­ли­ти­чес­кий де­ятель и пи­са­тель, ав­тор «Пи­сем к сы­ну»

    Чильд (XIX в.), пу­те­шест­вен­ник по Се­вер­ной Аме­ри­ке

    Чингаук, ин­дей­ский вождь

    Чингисхан (ок. 1155 - 1227), ве­ли­кий хан мон­го­лов, за­во­ева­тель и ос­но­ва­тель ог­ром­ной, но не­дол­го­веч­ной им­пе­рии

    Чин-Янг, уче­ник Кон­фу­ция

    

    Шамиссо Адель­берт фон (1781 - 1838), не­мец­кий пи­са­тель (фран­цуз по про­ис­хож­де­нию), ав­тор «Пе­те­ра Шле­ми­ля», где фи­гу­ри­ру­ет че­ло­век, по­те­ряв­ший и ищу­щий свою тень

    Шарльвуа Фран­суа (1682 - 1761), фран­цузс­кий иезу­ит, мис­си­онер, дав­ший ин­те­рес­ную ин­фор­ма­цию об ин­дей­цах на ре­ках Мис­си­си­пи и Св. Лав­рен­тия

    Шекспир Уиль­ям (1564 - 1616)

    Шешонк I (X в. до н. э.), еги­петс­кий фа­ра­он

    Шик, уче­ник жи­во­пис­ца Да­ви­да

    Ширрен, ми­фо­лог

    Шортленд (XIX в.), анг­лий­ский ис­сле­до­ва­тель ма­ори на Но­вой Зе­лан­дии

    Шотт, ав­тор «Курьезной фи­зи­ки» (1662)

    Шпренгер Ало­из (1813 - 93), не­мец­кий ис­то­рик, ав­тор трех­том­ной ра­бо­ты «Жизнь и уче­ние Мо­хам­ме­да» (1869)

    Штеллер Ге­орг (1709 - 45), рус­ский ака­де­мик, ис­сле­до­ва­тель Кам­чат­ки

    Штефлер, ас­т­ро­лог

    Штраус Да­вид Фрид­рих (1808 - 74), не­мец­кий бо­гос­лов, ав­тор «Жиз­ни Иису­са», где до­ка­зы­ва­ет­ся ми­фич­ность еван­гельско­го жиз­не­опи­са­ния Иису­са

    

    Эванс Джон (1823 - 1908), анг­лий­ский ар­хе­олог и ге­олог

    Эвгемер (IV в. до н. э.), гре­чес­кий пи­са­тель, ис­тол­ко­вы­вав­ший гре­чес­кие ми­фы как би­ог­ра­фии ре­альных лич­нос­тей

    Эвлогий, ри­тор в Кар­фа­ге­не, уче­ник Ав­гус­ти­на

    Эгберт, один из ран­них ко­ро­лей Анг­лии, умер­ший в 836 г.

    Эгеде (XVI­II в.), гол­ландс­кий мис­си­онер на ост­ро­ве Грен­лан­дия, ав­тор «Опи­са­ния и ес­тест­вен­ной ис­то­рии Грен­лан­дии» (1773)

    Эдуард III (1312 - 77), анг­лий­ский ко­роль с 1327

    Эзоп (VI в. до н. э.), гре­чес­кий бас­но­пи­сец

    Элиан Клав­дий (II - III вв.), римс­кий пи­са­тель и ора­тор, проз­ван­ный «ме-до­языч­ный», ав­тор «Раз­лич­ных ис­то­рий», в ко­то­рых да­но мно­го изв­ле­че­ний из уте­рян­ных ан­тич­ных ав­то­ров

    Эллис Уиль­ям (XIX в.), мис­си­онер, ис­сле­до­ва­тель По­ли­не­зии, ав­тор тру­да «Иссле­до­ва­ние По­ли­не­зии во вре­мя восьми­лет­не­го пре­бы­ва­ния на ост­ро­вах То­ва­ри­щест­ва и Санд­ви­че­вых» (1831) 6

    Элоиза, воз­люб­лен­ная Пьера Абе­ля­ра

    Энний Квинт (239 - 169 до н. э.), римс­кий по­эт

    Эпикур (341 - 270 до н. э.), ве­ли­кий гре­чес­кий фи­ло­соф-ма­те­ри­алист

    

    Ювенал Де­цим Юний (ок. 60 - ок. 127), римс­кий по­эт-са­ти­рик

    Юм Дэ­вид (1711 - 76), анг­лий­ский фи­ло­соф

    Юнг-Стиллинг (XIX в.), анг­лий­ский фи­ло­соф-бо­гос­лов

    Юстин (II в.), хрис­ти­анс­кий пи­са­тель

    Юстиниан I (482 или 483 - 565), им­пе­ра­тор Вос­точ­ной Римс­кой им­пе­рии (527 - 565)

    

    Ямвлих (ок. 280 - ок. 330), гре­чес­кий фи­ло­соф-не­оп­ла­то­ник, мис­тик

    

    Указатель сос­тав­лен Е. А. Шер­вуд

    

    

    Абиссиния - упот­реб­ляв­ше­еся пре­иму­щест­вен­но в прош­лом (в VII - XIX вв.) не­офи­ци­альное наз­ва­ние Эфи­опии, ны­не счи­та­ет­ся ус­та­рев­шим.

    Аверно (лат. Авер­нус) - озе­ро в Ита­лии, в об­лас­ти Кам­па­ния, близ Не­апо­ля.

    Аквапим - ран­не­по­ли­ти­чес­кое об­ра­зо­ва­ние на­ро­да ак­ва­пим (этни­чес­кая груп­па акан), су­щест­во­вав­шее в За­пад­ной Аф­ри­ке (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Га­ны).

    Аккра - го­род и порт на по­бе­режье Гви­ней­ско­го за­ли­ва (За­пад­ная Аф­ри­ка), с 1957 г. сто­ли­ца Га­ны.

    Александрия - го­род и порт в Егип­те, на по­бе­режье Сре­ди­зем­но­го мо­ря, в за­пад­ной час­ти дельты Ни­ла, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр му­ха­фа­зы (гу­бер­на­торст­ва) Алек­санд­рия.

    Алжир - го­су­дарст­во в Се­ве­ро-За­пад­ной Аф­ри­ке, с се­ве­ра омы­ва­ет­ся Сре­ди­зем­ным мо­рем.

    Альпы - гор­ная сис­те­ма в За­пад­ной Ев­ро­пе, на­хо­дит­ся на тер­ри­то­рии Фран­ции, Ита­лии, Швей­ца­рии, ФРГ, Авст­рии, Югос­ла­вии, Лих­тенш­тей­на.

    Аляска - по­лу­ост­ров на се­ве­ро-за­па­де Се­вер­ной Аме­ри­ки и рас­по­ло­жен­ный на его тер­ри­то­рии штат США.

    Амазонка - ре­ка в Юж­ной Аме­ри­ке, большая часть ее бас­сей­на на­хо­дит­ся на тер­ри­то­рии Бра­зи­лии, впа­да­ет в Ат­лан­ти­чес­кий оке­ан.

    Амой (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Ся­мынь) - го­род и порт, на юго-вос­то­ке Ки­тая, рас­по­ло­жен на ост­ро­ве Ся­мынь, в за­ли­ве Ся­мыньган Тай­ваньско­го про­ли­ва.

    Англия - ад­ми­нист­ра­тив­но-по­ли­ти­чес­кая часть и ис­то­ри­чес­кое яд­ро го­су­дарст­ва Ве­ли­коб­ри­та­нии, дан­ным наз­ва­ни­ем иног­да обоз­на­ча­ют и все го­су­дарст­во.

    Андаманские ост­ро­ва - рас­по­ло­же­ны в се­вер­ной час­ти Ин­дий­ско­го оке­ана, меж­ду Бен­гальским за­ли­вом и Ан­да­манс­ким мо­рем (часть со­юз­ной тер­ри­то­рии Ин­дии Ан­да­манс­кие и Ни­ко­барс­кие ост­ро­ва).

    Анже (Анжер) - го­род на се­ве­ро-за­па­де Фран­ции, рас­по­ло­жен на ре­ке Мен (де­пар­та­мент Мен и Лу­ара).

    Антильские ост­ро­ва - ар­хи­пе­лаг в Вест-Индии, вклю­ча­ет Большие Ан­тильские (Ку­ба, Га­ити, Ямай­ка, Пу­эр­то-Ри­ко) и Ма­лые Ан­тильские (Вир­гинс­кие, На­вет­рен­ные, Под­вет­рен­ные, Бар­ба­дос и др.) ост­ро­ва.

    Аполлинополь - древ­ний го­род в Верх­нем Егип­те, на за­пад­ном бе­ре­гу Ни­ла, к се­ве­ру от Си­ены (сов­ре­мен­но­го Асу­ана).

    Аравия - тер­ри­то­рия, ох­ва­ты­ва­ющая Ара­вий­ский по­лу­ост­ров и при­мы­ка­ющие к не­му ост­ро­ва в Ара­вий­ском, Крас­ном мо­рях и Пер­сидс­ком за­ли­ве.

    Аргинусские ост­ро­ва - груп­па мел­ких ост­ро­вов в Эгей­ском мо­ре (вос­точ­ная часть Сре­ди­зем­но­го мо­ря), к юго-вос­то­ку от ост­ро­ва Лес­бос.

    Арголида - ис­то­ри­чес­кая об­ласть и сов­ре­мен­ный ном (адми­нист­ра­тив­но-тер­ри­то­ри­альная еди­ни­ца) в Гре­ции, на се­ве­ро-вос­то­ке по­лу­ост­ро­ва Пе­ло­пон­нес, у за­ли­ва Ар­го­ли­кос.

    Аринус - ре­ка в Юж­ной Аме­ри­ке, при­ток ре­ки Жу­ру­эна (бас­сей­н ре­ки Ама­зон­ка).

    Армения - го­су­дарст­во на юге За­кав­казья, на тер­ри­то­рии Ар­мянс­ко­го на­горья, в XIX в. (Вос­точ­ная Ар­ме­ния) вош­ла в сос­тав Рос­сии, с 1920 г. - Ар­мянс­кая ССР.

    Арсиноя (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Эль-Фай­юм) - го­род в Егип­те, в оази­се Фай­юм, у оро­си­тельно­го ка­на­ла Юсуф, до III в. до и. э. на­зы­вал­ся Кро­ко­ди­ло-по­лем.

    Ассам - штат Ин­дии, рас­по­ло­жен­ный на край­нем се­ве­ро-вос­то­ке, у под­но­жия Вос­точ­ных Ги­ма­ла­ев.

    Ассирия - древ­нее го­су­дарст­во в Се­вер­ном Дву­речье (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­но­го Ира­ка), не­од­нок­рат­но за­во­евы­ва­ло всю Се­вер­ную Ме­со­по­та­мию и при­ле­га­ющие к ней рай­оны.

    Афины - сто­ли­ца Гре­ции, в древ­нос­ти го­род-го­су­дарст­во (по­лис) в Ат­ти­ке (Сред­няя Гре­ция).

    Ахерон (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Фа­на­ри­оти­кос) - ре­ка на се­ве­ре Гре­ции.

    

    Бактрия (Бак­т­ри­ана) - ис­то­ри­чес­кая об­ласть в Сред­ней Азии, в сред­нем и верх­нем те­че­нии ре­ки Аму­дарья (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ных Уз­бекс­кой, Тад­жикс­кой ССР и се­вер­ных рай­онов Аф­га­нис­та­на).

    Баку - го­род и порт на Кас­пий­ском мо­ре, в юж­ной час­ти Ап­ше­ронс­ко­го по­лу­ост­ро­ва, сто­ли­ца Азер­бай­джанс­кой ССР, из­вес­тен с V в., в XVI­II в. был сто­ли­цей Ба­кинс­ко­го ханст­ва.

    Бегар (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Би­хар) - штат на се­ве­ро-вос­то­ке Ин­дии, в вос­точ­ной час­ти Ин­до-Гангс­кой рав­ни­ны.

    Белый Нил - наз­ва­ние ре­ки Нил в Су­да­не,' на участ­ке от впа­де­ния ре­ки Эль-Га-заль до устья Го­лу­бо­го Ни­ла.

    Бенарес (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Ва­ра­на­си) - го­род в Ин­дии, на ре­ке Ганг (меж­ду его при­то­ка­ми Ва­ран и Аси), ис­то­ри­чес­кий, культур­ный и ре­ли­ги­оз­ный центр, мес­то па­лом­ни­чест­ва ин­ду­сов и буд­дис­тов.

    Бенгалия - ис­то­ри­чес­кая об­ласть на юге Азии, в бас­сей­не ниж­не­го те­че­ния рек Ганг и Брах­ма­пут­ра (тер­ри­то­рия Ин­дии и Банг­ла­деш).

    Бенинское царст­во (Бе­нин) - го­су­дарст­во, су­щест­во­вав­шее в XII - XIX вв. на тер­ри­то­рии сов­ре­мен­ной Ни­ге­рии, к за­па­ду от ниж­не­го те­че­ния ре­ки Ни­гер (За­пад­ная Аф­ри­ка).

    Библ (Биб­лос) - древ­ний го­род и порт в Фи­ни­кии, тор­го­вый центр, мес­то культа бо­га Адо­ни­са, ны­не здесь на­хо­дит­ся по­се­ле­ние Джу­бей­ль в Ли­ва­не.

    Бирбум (Бир­б­хум) - рай­он в Бен­га­лии (ны­не тер­ри­то­рия шта­та За­пад­ная Бен­га­лия в Ин­дии).

    Богемия - офи­ци­альное наз­ва­ние Че­хии (без Мо­ра­вии), вхо­див­шей с нач. XVI в. по 1918 г. в Габс­бургс­кую им­пе­рию, ны­не тер­ри­то­рия Чешс­кой Со­ци­алис­ти­чес­кой Рес­пуб­ли­ки (в сос­та­ве фе­де­ра­ции ЧССР).

    Богота - су­щест­во­вав­шее в XV - XVI вв. го­су­дарст­во груп­пы ин­дей­ских пле­мен му­ис­ков, за­ни­ма­ло большую часть пла­то Бо­го­та в Вос­точ­ных Кор­дильерах (Южная Аме­ри­ка), ны­не это наз­ва­ние но­сит сто­ли­ца Ко­лум­бии.

    Бодмин (Бод­мэн) - го­род на по­лу­ост­ро­ве Кор­ну­олл, в юго-за­пад­ной час­ти Ве­ли­коб­ри­та­нии.

    Болонья - го­род в Ита­лии, у под­но­жия Се­вер­ных Апен­нин, на ре­ке Ре­но, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр про­вин­ции Бо­лонья (область Эми­лия-Ро­манья).

    Бомбей (Боль­шой Бом­бей) - го­род и порт в Ин­дии, на Ара­вий­ском мо­ре, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр шта­та Ма­ха­ра­шат­ра.

    Бомбейское пре­зи­дентст­во - про­вин­ция в за­пад­ной час­ти Ин­дии во вре­мя ко­ло­ни­ально­го вла­ды­чест­ва Ве­ли­коб­ри­та­нии.

    Бонни (Иба­ни) - го­род-го­су­дарст­во на­ро­да ид­жо в За­пад­ной Аф­ри­ке, су­щест­во­вав­шее в XV - XIX вв. на тер­ри­то­рии сов­ре­мен­ной Ни­ге­рии.

    Борнео (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Ка­ли­ман­тан) - са­мый большой ост­ров Ма­лай­ско­го ар­хи­пе­ла­га (тер­ри­то­рия Ин­до­не­зии, Ма­лай­зии и Бру­нея).

    Борну - го­су­дарст­во в Цент­ральном Су­да­не, к за­па­ду от озе­ра Чад, су­щест­во­вав­шее в XIV - нач. XX в., ны­не штат Бор-но на се­ве­ро-вос­то­ке Ни­ге­рии.

    Бранденбург - кня­жест­во (маркг­рафст­во) в сред­не­ве­ко­вой Гер­ма­нии, в 1815 - 1945 гг.-! - прус­ская про­вин­ция, ны­не тер­ри­то­рия ГДР.

    Бретань - ис­то­ри­чес­кая об­ласть и сов­ре­мен­ный эко­но­ми­чес­кий рай­он во Фран­ции на по­лу­ост­ро­ве Бре­тань (на за­па­де стра­ны), вхо­дит в де­пар­та­мен­ты Фи­ни-стер, Мор­би­ан, Кот-дю-Нор, Иль и Ви­ден, Ат­лан­ти­чес­кая Лу­ара.

    Бристоль - го­род и порт на за­пад­ном по­бе­режье Ве­ли­коб­ри­та­нии.

    Британия - од­но из древ­них наз­ва­ний сов­ре­мен­ной тер­ри­то­рии Анг­лии, Шот­лан­дии, Уэльса.

    Британская Ин­дия - тер­ри­то­рия Ин­дии, на­хо­див­ша­яся под ко­ло­ни­альным вла­ды­чест­вом Ве­ли­коб­ри­та­нии, на­чи­ная с XVII в. по 1947 г.

    Британская Ко­лум­бия - про­вин­ция на за­па­де Ка­на­ды (по­бе­режье Ти­хо­го оке­ана).

    Брундизий (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Брин-ди­зи) - го­род и порт на Ад­ри­ати­чес­ком мо­ре в Ита­лии (область Апу­лия).

    

    Вавилон - древ­ний го­род в Ме­со­по­та­мии, к юго-за­па­ду от сов­ре­мен­но­го Баг­да­да, ны­не го­род Хил­ла в Ира­ке.

    Вавилония - древ­нее го­су­дарст­во в юж­ной час­ти Ме­со­по­та­мии, су­щест­во­вав­шее со 2-го тыс. до сер. VI в. до н. э. (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­но­го Ира­ка).

    Валлис - см. Уэльс.

    Ванкувер - ост­ров в Ти­хом оке­ане, у по­бе­режья Се­вер­ной Аме­ри­ки (тер­ри­то­рия Ка­на­ды).

    Вануа-Леву - ост­ров в Ти­хом оке­ане, вхо­дит в груп­пу ост­ро­вов Фид­жи.

    Везувий - вул­кан в Ита­лии, близ Не­апо­ля.

    Вей - ран­не­по­ли­ти­чес­кое об­ра­зо­ва­ние на­ро­да вей (ваи) в За­пад­ной Аф­ри­ке (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Ли­бе­рии).

    Великий Бас­сам (Гран-Ба­сам) - го­род и порт на по­бе­режье Гви­ней­ско­го за­ли­ва в Кот-д'Иву­ар (За­пад­ная Аф­ри­ка).

    Верхнее озе­ро - са­мое круп­ное из Ве­ли­ких озер и са­мое большое прес­ное озе­ро в ми­ре, рас­по­ло­же­но на тер­ри­то­рии США и Ка­на­ды.

    Верхний Еги­пет - рай­он Егип­та, вклю­ча­ет до­ли­ну ре­ки Нил на юге от гра­ни­цы с Су­да­ном до ши­ро­ты го­ро­да Эль-Минья на се­ве­ре.

    Верхняя Ка­ли­фор­ния - тер­ри­то­рия, рас­по­ло­жен­ная в Ка­ли­фор­ний­ской до­ли­не, в за­пад­ной час­ти Се­вер­ной Аме­ри­ки (штат Ка­ли­фор­ния США).

    Вест-Индия (Вест-Индский ар­хи­пе­лаг) (букв. За­пад­ная Ин­дия) - об­щее наз­ва­ние ост­ро­вов Ат­лан­ти­чес­ко­го оке­ана, рас­по­ло­жен­ных меж­ду ма­те­ри­ка­ми Се­вер­ная и Юж­ная Аме­ри­ка.

    Византия - го­су­дарст­во, об­ра­зо­вав­ше­еся при рас­па­де Римс­кой им­пе­рии и су­щест­во­вав­шее в IV - XV вв., в не­го вхо­ди­ли вос­точ­ные рай­оны Бал­канс­ко­го по­лу­ост­ро­ва, за­пад­ные рай­оны по­лу­ост­ро­ва Ма­лая Азия, юго-вос­точ­ное Сре­ди­зем­но­морье.

    Виргиния (Вир­д­жи­ния) - штат в вос­точ­ной час­ти США.

    Виргинские ост­ро­ва - груп­па ост­ро­вов в Вест-Индии, в верх­ней час­ти ар­хи­пе­ла­га Ма­лые Ан­тильские ост­ро­ва (тер­ри­то­рия США и Ве­ли­коб­ри­та­нии).

    Вольта - ре­ка в За­пад­ной Аф­ри­ке, глав­ным об­ра­зом на тер­ри­то­рии Па­ны, впа­да­ет в Гви­ней­ский за­лив.

    Восточная Азия - часть Азии, при­мы­ка­ющая к Ти­хо­му оке­ану, в ее пре­де­лах на­хо­дят­ся вос­точ­ные рай­оны СССР, Ки­тая, Япо­ния, КНДР, Юж­ная Ко­рея, иног­да сю­да от­но­сят Фи­лип­пи­ны.

    Восточная Аф­ри­ка - часть Аф­ри­ки меж­ду Эфи­опс­ким на­горьем, впа­ди­ной Кон­го и ниж­ним те­че­ни­ем ре­ки Зам­бе­зи, в ее пре­де­лах на­хо­дят­ся Со­ма­ли, Ке­ния, Уган­да, Ру­ан­да, Бу­рун­ди, Тан­за­ния, Зам­бия, Ма­ла­ви, в бо­лее ши­ро­ком по­ни­ма­нии вклю­ча­ет так­же Эфи­опию и Джи­бу­ти, рас­по­ло­жен­ные на Эфи­опс­ком на­горье.

    Восточные ост­ро­ва (остро­ва Лау) - груп­па ост­ро­вов, вхо­дя­щих в ар­хи­пе­лаг Фид­жи.

    Восточные ост­ро­ва - груп­па ост­ро­вов в Ин­дий­ском оке­ане.

    

    Гавайские ост­ро­ва - ар­хи­пе­лаг в цент­ральной час­ти Ти­хо­го оке­ана, штат США Га­вай­и.

    Гаваш (сов­ре­мен­ная транск­рип­ция - Аваш) - ре­ка в Эфи­опии, про­те­ка­ет по Эфи­опс­ко­му на­горью, впа­да­ет в озе­ро Аб­бе во впа­ди­не Афар, пе­ре­сы­ха­ющая (час­то те­ря­ет­ся в пес­ках).

    Гаити - ост­ров в груп­пе Больших Ан­тильских ост­ро­вов в Вест-Индии (тер­ри­то­рия го­су­дарств Га­ити и До­ми­ни­канс­кой рес­пуб­ли­ки).

    Галам - ран­не­по­ли­ти­чес­кое об­ра­зо­ва­ние, су­щест­во­вав­шее в За­пад­ной Аф­ри­ке, в юж­ной час­ти бас­сей­на ре­ки Се­не­гал (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ных Се­не­га­ла и Ма­ли).

    Галле (Хал­ле) - го­род и порт на ре­ке Заа-ле в ГДР.

    Галлия - ис­то­ри­чес­кая об­ласть в Ев­ро­пе, за­ни­мав­шая тер­ри­то­рию меж­ду ре­кой По и Альпа­ми (Ци­зальпинс­кая Гал­лия) и меж­ду Альпа­ми, Сре­ди­зем­ным мо­рем, Пи­ре­не­ями, Ат­лан­ти­чес­ким оке­аном (Тран­сальпий­ская Гал­лия).

    Ганг (Ган­га) - ре­ка, глав­ным об­ра­зом в Ин­дии, а так­же в Банг­ла­деш, впа­да­ет в Бен­гальский за­лив.

    Гвиана - об­ласть на се­ве­ро-вос­то­ке Юж­ной Аме­ри­ки (ны­не тер­ри­то­рия го­су­дарств Гай­ана, Су­ри­нам и «за­морс­ко­го де­пар­та­мен­та» Фран­ции - Фран­цузс­кой Гви­аны).

    Гвинея - об­ласть в за­пад­ной и цент­ральной час­ти Аф­ри­ки, при­мы­ка­ющая к Ат­лан­ти­чес­ко­му оке­ану и Гви­ней­ско­му за­ли­ву (ны­не тер­ри­то­рия ря­да го­су­дарств - Гви­неи, Гви­неи-Би­сау, Га­бо­на, Ни­ге­рии и др.), раз­де­ля­ет­ся на Верх­нюю (Се­вер­ную) и Ниж­нюю (Южную).

    Гебридские ост­ро­ва (Геб­ри­ды) - ар­хи­пе­лаг в Ат­лан­ти­чес­ком оке­ане, в сос­та­ве Бри­танс­ких ост­ро­вов, к за­па­ду от Шот­лан­дии (тер­ри­то­рия Ве­ли­коб­ри­та­нии).

    Гекла (Хек­ла) - вул­кан на юго-за­па­де Ис­лан­дии.

    Геллеспонт - древ­нег­ре­чес­кое наз­ва­ние про­ли­ва Дар­да­нел­лы, раз­де­ля­юще­го Ев­ро­пу (Бал­канс­кий по­лу­ост­ров) и Азию (по­лу­ост­ров Ма­лая Азия).

    Георга ост­ро­ва - груп­па ост­ро­вов на юге цент­ральной час­ти Ти­хо­го оке­ана, вхо­дят в сос­тав ост­ро­вов Ту­амо­ту (вла­де­ние Фран­ции - Фран­цузс­кая По­ли­не­зия).

    Гервеевы ост­ро­ва (остро­ва Гёр­ви) - ост­ро­ва на юге цент­ральной час­ти Ти­хо­го оке­ана, вхо­дят в сос­тав ост­ро­вов Ку­ка (вла­де­ние Но­вой Зе­лан­дии).

    Германия - го­су­дарст­во в Цент­ральной Ев­ро­пе, су­щест­во­вав­шее до кон­ца вто­рой ми­ро­вой вой­ны (ны­не тер­ри­то­рия ГДР и ФРГ).

    Гермиона - ан­тич­ный го­род в Ар­го­ли­де (Гре­ция).

    Гермон (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Дже­бель эш-Шей­х, - го­ры в Ли­ва­не и Си­рии.

    Гибралтарский про­лив - про­лив меж­ду юж­ной око­неч­ностью Пи­ре­ней­ско­го по­лу­ост­ро­ва (Евро­па) и се­ве­ро-за­пад­ной частью Аф­ри­ки, со­еди­ня­ет Сре­ди­зем­ное мо­ре с Ат­лан­ти­чес­ким оке­аном.

    Гиераполь (Ги­еро­поль, Иера­поль) - древ­ний го­род в се­ве­ро-за­пад­ной час­ти Си­рии, близ ре­ки Евф­рат, сов­ре­мен­ный го­род Мем­бидж.

    Гималаи - гор­ная сис­те­ма меж­ду Ти­бетс­ким на­горьем на се­ве­ре и Ин­до-Ганг-ской рав­ни­ной на юге, на­хо­дит­ся на тер­ри­то­рии Ин­дии, Не­па­ла, Ки­тая, Па­кис­та­на, Бу­та­на.

    Гиндукуш - гор­ная сис­те­ма в Азии, на­хо­дит­ся глав­ным об­ра­зом на тер­ри­то­рии Аф­га­нис­та­на и Па­кис­та­на.

    Готланд - ост­ров в Бал­тий­ском мо­ре, са­мый большой ост­ров в Шве­ции.

    Гренландия - ост­ров у се­ве­ро-вос­точ­но­го по­бе­режья Се­вер­ной Аме­ри­ки, меж­ду Се­вер­ным Ле­до­ви­тым и Ат­лан­ти­чес­ким оке­ана­ми (тер­ри­то­рия Да­нии).

    Гуагине - ост­ро­ва в юж­ной час­ти Ти­хо­го оке­ана, вхо­дят в сос­тав ост­ро­вов Об­щест­ва.

    Гуджарат - ис­то­ри­чес­кая об­ласть и штат на за­па­де Ин­дии, у Ара­вий­ско­го мо­ря.

    Гудзонов за­лив - за­лив Се­вер­но­го Ле­до­ви­то­го оке­ана у се­вер­но­го по­бе­режья Ка­на­ды, на вос­то­ке Гуд­зо­но­вым про­ли­вом со­еди­ня­ет­ся с Ат­лан­ти­чес­ким оке­аном.

    

    Дагомея (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Бе­нин) - го­су­дарст­во в За­пад­ной Аф­ри­ке, на юге омы­ва­ет­ся Гви­ней­ским за­ли­вом, гра­ни­чит с Ни­ге­ром, Ни­ге­ри­ей, То­го, Бур­ки­на-Фа­со.

    Дальний Вос­ток - об­щее наз­ва­ние го­су­дарств и тер­ри­то­рий на вос­то­ке Азии, сю­да вхо­дят край­ние вос­точ­ные рай­оны СССР, вос­точ­ная часть Ки­тая, КНДР, Юж­ная Ко­рея, Япо­ния.

    Дарджилинг - го­род на се­ве­ре Ин­дии, в Вос­точ­ных Ги­ма­ла­ях, штат За­пад­ная Бен­га­лия.

    Дартмур - на­ци­ональный парк в юж­ной час­ти Ве­ли­коб­ри­та­нии.

    Девоншир (Де­вон) - графст­во в Ве­ли­коб­ри­та­нии, на по­лу­ост­ро­ве Кор­ну­олл.

    Декан (Де­кан­с­кое плос­ко­горье) - внут­рен­няя часть по­лу­ост­ро­ва Ин­дос­тан в Ин­дии.

    Дельфы - древ­ний го­род в Фо­ки­де (Сред­няя Гре­ция), ре­ли­ги­оз­ный центр с хра­мом и ора­ку­лом бо­га Апол­ло­на (ны­не сох­ра­ни­лись раз­ва­ли­ны).

    Джемсона зем­ля - по­лу­ост­ров в Грен­лан­дии.

    Джохор - штат (сул­та­нат) в Ма­лай­зии, в юж­ной час­ти по­лу­ост­ро­ва Ма­лак­ка.

    Дидимы (Ди­дим) - рай­он в древ­нег­ре­чес­ком по­ли­се Ми­ле­те на за­пад­ном по­бе­режье Ма­лой Азии, здесь на­хо­дил­ся храм Апол­ло­на Фи­ле­сия, ны­не сох­ра­ни­лись раз­ва­ли­ны (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Тур­ции, устье ре­ки Большой Мен­де­рес).

    Дике - не­большая бух­та в Вос­точ­ной Аф­ри­ке, у гра­ни­цы Ке­нии и Со­ма­ли.

    Доброй На­деж­ды мыс - один из са­мых юж­ных мы­сов Аф­ри­ки (тер­ри­то­рия ЮАР).

    Донегол - графст­во в Ир­ландс­кой Рес­пуб­ли­ке (се­вер­ная часть ост­ро­ва Ир­лан­дия).

    Дофине - ис­то­ри­чес­кая про­вин­ция на юго-вос­то­кеФ­ран­ции, ны­не в сос­та­ве де­пар­та­мен­тов Изер, Дром, Верх­ние Альпы.

    Древняя Гре­ция (Элла­да) - древ­нег­ре­чес­кие го­су­дарст­ва на юге Бал­канс­ко­го по­лу­ост­ро­ва, по­бе­режье Фра­кии, ост­ро­вах Эгей­ско­го мо­ря, за­пад­ном по­бе­режье Ма­лой Азии.

    Дувр - го­род и порт на юго-вос­то­ке Ве­ли­коб­ри­та­нии, у про­ли­ва Па-де-Ка­ле (Дуврс­ко­го про­ли­ва).

    

    Женевское озе­ро (Ле­ман) - озе­ро в меж­гор­ной впа­ди­не меж­ду За­пад­ны­ми Альпа­ми и Юрой (тер­ри­то­рия Швей­ца­рии и Фран­ции).

    Журуэна (Жа­ру­эна) - ре­ка в Бра­зи­лии, сли­ва­ясь с ре­кой Те­лис-Пи­рис (Сан-Ма­ну­эл), об­ра­зу­ет пра­вый при­ток Ама­зон­ки - ре­ку Та­па­жос.

    

    Замбези - ре­ка в Юго-Вос­точ­ной Аф­ри­ке, впа­да­ет в Мо­зам­бикс­кий про­лив Ин­дий­ско­го оке­ана.

    Западная Азия (Пе­ред­няя Азия) - за­пад­ная и юго-за­пад­ная часть Азии, вклю­ча­ющая по­лу­ост­ро­ва Ма­лая Азия, Ара­вий­ский, Си­най­ский, а так­же при­ле­га­ющие к ним ост­ро­ва и тер­ри­то­рии.

    Западная Аф­ри­ка - часть Аф­ри­ки, омы­ва­емая на за­па­де и юге Ат­лан­ти­чес­ким оке­аном, на се­ве­ре гра­ни­чит с пус­ты­ней Са­ха­рой, на вос­то­ке - с кот­ло­ви­ной озе­ра Чад, в ее пре­де­лах на­хо­дят­ся го­су­дарст­ва Бе­нин, Бур­ки­на-Фа­со, Гам­бия, Га­на, Гви­нея, Гви­нея-Би­сау, Ка­бо-Вер­де, Кот-д'Иву­ар, Ли­бе­рия, Ма­ли, Ни­гер, Ни­ге­рия, Се­не­гал, Сьерра-Ле­оне, То­го.

    Золотой Бе­рег - часть по­бе­режья Гви­ней­ско­го за­ли­ва, меж­ду устьями рек Та­но и Вольта, быв­шая ко­ло­ния Ве­ли­коб­ри­та­нии (ны­не в сос­та­ве Га­ны).

    

    Иерусалим - го­род в Па­лес­ти­не, на плос­ко­горье к за­па­ду от Мерт­во­го мо­ря, счи­та­ет­ся свя­щен­ным го­ро­дом у хрис­ти­ан, иуде­ев, му­сульман.

    Иессо (Иезо, сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Хок­кай­до) - ост­ров на се­ве­ре Япо­нии.

    Индийский ар­хи­пе­лаг - см. Ма­лай­ский ар­хи­пе­лаг.

    Индокитай - по­лу­ост­ров на юго-вос­то­ке Азии, омы­ва­ет­ся на за­па­де Бен­гальским за­ли­вом, Ан­да­манс­ким мо­рем и Ма­лак­кским про­ли­вом, на вос­то­ке - Юж­но-Ки­тай­ским мо­рем.

    Индостан - по­лу­ост­ров на юге Азии, меж­ду Ара­вий­ским мо­рем и Бен­гальским за­ли­вом Ин­дий­ско­го оке­ана.

    Инишки ост­ро­ва - ост­ро­ва на за­па­де от по­лу­ост­ро­ва Мал­лет ост­ро­ва Ир­лан­дия.

    Иоппа (Иоп­пе) - в ан­тич­ных ис­точ­ни­ках наз­ва­ние го­ро­да Яф­фа в Па­лес­ти­не, пор­та на вос­точ­ном по­бе­режье Сре­ди­зем­но­го мо­ря (ны­не в сос­та­ве го­ро­да Тель-Авив, в Из­ра­иле).

    Ирландия - ост­ров, вто­рой по ве­ли­чи­не в сос­та­ве Бри­танс­ких ост­ро­вов, омы­ва­ет­ся Ат­лан­ти­чес­ким оке­аном, тер­ри­то­рия го­су­дарст­ва Ир­лан­дия (Ирландс­кой Рес­пуб­ли­ки) и Ве­ли­коб­ри­та­нии (Се­вер­ная Ир­лан­дия, или Ольстер).

    Испанская Аме­ри­ка - об­щее наз­ва­ние ис­панс­ких вла­де­ний в За­пад­ном по­лу­ша­рии в кон. XV - нач. XIX в

    Испаньола - см. Эс­паньола.

    Иудея (Иудей­ское царст­во) - го­су­дарст­во, су­щест­во­вав­шее в X - VI вв. до и. э. в Юж­ной Па­лес­ти­не.

    

    Йезд - го­род в цент­ральной час­ти Ира­на, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр ос­та­на (адми­нист­ра­тив­но-тер­ри­то­ри­альной еди­ни­цы) Йезд.

    

    Каир - сто­ли­ца Егип­та, рас­по­ло­же­на на бе­ре­гах и ост­ро­вах Ни­ла, к югу от дельты.

    Какорток - древ­нес­кан­ди­навс­кое по­се­ле­ние в Грен­лан­дии.

    Калифорния (Ниж­няя Ка­ли­фор­ния) - по­лу­ост­ров на за­па­де Се­вер­ной Аме­ри­ки (тер­ри­то­рия Мек­си­ки).

    Кальмар - го­род и порт на юго-вос­то­ке Шве­ции, в про­ли­ве Кальмар­сунд Бал­тий­ско­го мо­ря.

    Камбоджа (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Кам­пу­чия) - го­су­дарст­во в Юго-Вос­точ­ной Азии, на по­лу­ост­ро­ве Ин­до­ки­тай, на юго-за­па­де омы­ва­ет­ся Си­амс­ким за­ли­вом Ин­дий­ско­го оке­ана.

    Кампания - об­ласть в Юж­ной Ита­лии, глав­ный го­род - Не­аполь.

    Камчатка - по­лу­ост­ров на се­ве­ро-вос­то­ке Азии, омы­ва­ет­ся Ти­хим оке­аном (тер­ри­то­рия СССР).

    Канн (Кан­ны) - го­род во Фран­ции, на по­бе­режье Сре­ди­зем­но­го мо­ря, один из цент­ров Фран­цузс­кой Ривьеры (Ла­зур­но­го бе­ре­га).

    Кано - го­род в За­пад­ной Аф­ри­ке, на се­ве­ре Ни­ге­рии, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр од­но­имен­но­го шта­та, до XIX в. сто­ли­ца го­су­дарст­ва на­ро­да ха­уса Ка­но.

    Кантон (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Гу­анч­жоу) - го­род и порт на юге Ки­тая, в дельте ре­ки Чжуц­зян.

    Каринтия - ис­то­ри­чес­кая об­ласть в Цент­ральной Ев­ро­пе, в бас­сей­не ре­ки Дра­ва, ны­не тер­ри­то­рия Авст­рии (зем­ля Ка­рин­тия), Югос­ла­вии (до­ли­на ре­ки Ме-жи­ца) и Ита­лии (Ка­нальская до­ли­на). Кар­фа­ген - древ­ний го­род-го­су­дарст­во в Се­вер­ной Аф­ри­ке (в рай­оне сов­ре­мен­но­го го­ро­да Ту­нис).

    Катсена (сов­ре­мен­ная транск­рип­ция - Ка­ци­на) - го­род в За­пад­ной Аф­ри­ке, на се­ве­ре Ни­ге­рии, в шта­те Ка­ду­на, до нач. XX в. сто­ли­ца го­су­дарст­ва на­ро­да ха­уса Ка­ци­на.

    Кент - граф­с­т­во на юго-вос­то­ке Ве­ли­коб­ри­та­нии.

    Керман (Кир­ман) - го­род в юго-вос­точ­ной час­ти Ира­на, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр ос­та­на Кер­ман.

    Килембе - об­ласть в Уган­де, у под­но­жия гор­но­го мас­си­ва Ру­вен­зо­ри (Вос­точ­ная Аф­ри­ка).

    Киликия - ис­то­ри­чес­кая об­ласть в Ма­лой Азии (южная часть сов­ре­мен­ной Цент­ральной Тур­ции).

    Килинг ост­ро­ва (Ко­ко­со­вые ост­ро­ва) - ост­ро­ва в Ин­дий­ском оке­ане (тер­ри­то­рия Авст­ра­лии).

    Кимбунду - го­род в Цент­ральной Аф­ри­ке, на се­ве­ре Ан­го­лы.

    Кинабалу - гор­ный мас­сив на се­ве­ре ост­ро­ва Ка­ли­ман­тан (тер­ри­то­рия Ма­лай­зии).

    Колумбия - ре­ка на за­па­де Ка­на­ды и США, впа­да­ет в Ти­хий оке­ан.

    Конго (в пре­де­лах тер­ри­то­рии За­ира но­сит наз­ва­ние За­ир) - ре­ка в Цент­ральной Аф­ри­ке (тер­ри­то­рия За­ира, Кон­го, Ан­го­лы), впа­да­ет в Ат­лан­ти­чес­кий оке­ан.

    Копенгаген - сто­ли­ца Да­нии, рас­по­ло­жен на се­ве­ро-вос­то­ке ост­ро­ва Зе­лан­дия (час­тич­но на ост­ро­ве Ама­гер), у про­ли­ва Эре­сунн.

    Коракпур (сов­ре­мен­ная транск­рип­ция - Го­ракх­пур) - го­род в Ин­дии, в до­ли­не ре­ки Ганг (штат Ут­тар-Пра­деш).

    Кордильеры - гор­ная сис­те­ма, прос­ти­ра­юща­яся вдоль за­пад­ных ок­ра­ин Се­вер­ной и Юж­ной Аме­ри­ки.

    Кориканча (Ку­ри­кан­ча) - храм в Кус­ко, сто­ли­це го­су­дарст­ва ин­ков Та­у­ан­тин-суй­у, ны­не сох­ра­ни­лись его раз­ва­ли­ны.

    Корнуолл (Кор­ну­эльс) - по­лу­ост­ров на юго-за­па­де Ве­ли­коб­ри­та­нии, омы­ва­ет­ся про­ли­вом Ла-Манш и Брис­тольским за­ли­вом, наз­ва­ние ис­то­ри­чес­ко­го рай­она и графст­ва Ве­ли­коб­ри­та­нии.

    Коромандельский бе­рег - вос­точ­ное по­бе­режье по­лу­ост­ро­ва Ин­дос­тан в Ин­дии, к югу от дельты ре­ки Криш­на.

    Кохинхина - наз­ва­ние юж­ной час­ти Вьетна­ма в ев­ро­пей­ской ли­те­ра­ту­ре в пе­ри­од фран­цузс­кой ко­ло­ни­за­ции (вьетнамс­кое наз­ва­ние это­го ис­то­ри­ко-ге­ог-ра­фи­чес­ко­го рай­она - Нам­бо).

    Крит - ост­ров в юго-вос­точ­ной час­ти Сре­ди­зем­но­го мо­ря (тер­ри­то­рия Гре­ции).

    Кука про­лив - рас­по­ло­жен меж­ду Се­вер­ным и Юж­ным ост­ро­ва­ми Но­вой Зе­лан­дии, со­еди­ня­ет Тас­ма­но­во мо­ре с Ти­хим оке­аном.

    Кумана - го­род на се­ве­ро-вос­то­ке Ве­не­су­элы, у впа­де­ния ре­ки Ман­са­на­рес в за­лив Карьяко Ка­рибс­ко­го мо­ря, здесь бы­ло од­но из пер­вых ис­панс­ких по­се­ле­ний в Юж­ной Аме­ри­ке.

    Кундинамарка - де­пар­та­мент в цент­ральной час­ти Ко­лум­бии, на се­ве­ро-за­па­де Юж­ной Аме­ри­ки.

    Курильские ост­ро­ва - ар­хи­пе­лаг вул­ка­ни­чес­ких ост­ро­вов, на гра­ни­це Охотс­ко­го мо­ря и Ти­хо­го оке­ана, меж­ду ост­ро­вом Хок­кай­до и по­лу­ост­ро­вом Кам­чат­ка (в сос­та­ве Са­ха­линс­кой об­лас­ти РСФСР).

    Куско - го­род на юге Пе­ру, на плос­ко­горье Пу­на, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр де­пар­та­мен­та Кус­ко, в XV - XVI вв. сто­ли­ца го­су­дарст­ва ин­ков Та­у­ан­тин­суй­у.

    Куш - древ­не­еги­петс­кое и биб­лей­ское наз­ва­ние тер­ри­то­рии к югу от Егип­та (при­мер­но со­от­ветст­ву­ет тер­ри­то­рии сов­ре­мен­но­го Су­да­на).

    

    Лаодикея (Ла­оди­кия) - древ­ний го­род в Ма­лой Азии, на ре­ке Ли­ке (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Тур­ции).

    Лапландия - при­род­ная об­ласть на се­ве­ре Ев­ро­пы (тер­ри­то­рия Шве­ции, Нор­ве­гии, Фин­лян­дии и за­пад­ной час­ти Мур­манс­кой об­лас­ти РСФСР).

    Ла-Плата - за­лив Ат­лан­ти­чес­ко­го оке­ана, у юго-вос­точ­но­го по­бе­режья Юж­ной Аме­ри­ки, в не­го впа­да­ют ре­ки Па­ра­на и Уруг­вай.

    Лерен ост­ро­ва - рас­по­ло­же­ны в Сре­ди­зем­ном мо­ре, у Ла­зур­но­го бе­ре­га (Фран­цузс­кая Ривьера).

    Летополь - древ­ний го­род в Ниж­нем Егип­те, в до­ли­не Ни­ла (близ сов­ре­мен­ной Ги­зы).

    Либенштейн (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Бад-Ли­бенш­тай­н) - го­род-ку­рорт в Тю­рин­гии, ны­не в ок­ру­ге Зуль, ГДР.

    Ливия - древ­нег­ре­чес­кое наз­ва­ние тер­ри­то­рии Се­вер­ной Аф­ри­ки, к за­па­ду от

    дельты Ни­ла, ны­не го­су­дарст­во в Се­вер­ной Аф­ри­ке, на се­ве­ре омы­ва­ет­ся Сре­ди­зем­ным мо­рем.

    Липарские ост­ро­ва - рас­по­ло­же­ны на юго-вос­то­ке Тир­ренс­ко­го мо­ря (тер­ри­то­рия Ита­лии).

    Лозер - де­пар­та­мент на юге Фран­ции.

    Ломбардия - об­ласть на се­ве­ре Ита­лии, глав­ный го­род - Ми­лан.

    Лох-Дерг - озе­ро в цент­ральной час­ти ост­ро­ва Ир­лан­дия.

    Луизиана - в XVII - нач. XIX в. тер­ри­то­рия в бас­сей­не ре­ки Мис­си­си­пи, ны­не раз­де­ле­на меж­ду нес­кольки­ми шта­та­ми, часть ее вхо­дит в штат Лу­изи­ана на юге США.

    Лусон - ост­ров на се­ве­ре Фи­лип­пинс­ко­го ар­хи­пе­ла­га в Юго-Вос­точ­ной Азии (тер­ри­то­рия Фи­лип­пин).

    

    Мадрас - го­род и порт в Юж­ной Ин­дии, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр шта­та Та­ми-ли­ад.

    Макасар (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Уд-жунг­пан­данг) - го­род и порт на ост­ро­ве Су­ла­ве­си, на по­бе­режье Ма­ка­сар-ско­го про­ли­ва в Ин­до­не­зии.

    Малабар - ис­то­ри­чес­кая об­ласть на юге Ин­дии, меж­ду Ма­ла­барс­ким бе­ре­гом и го­ра­ми За­пад­ные Га­ты (Гха­ты) (шта­ты Ке­ра­ла и Кар­на­та­ка).

    Малайский ар­хи­пе­лаг - са­мое большое скоп­ле­ние ост­ро­вов на зем­ле, меж­ду ма­те­ри­ко­вой Ази­ей и Авст­ра­ли­ей, вклю­ча­ет ост­ро­ва Большие и Ма­лые Зондс­кие, Фи­лип­пинс­кие, груп­пы бо­лее мел­ких ост­ро­вов (глав­ным об­ра­зом тер­ри­то­рия Ин­до­не­зии, Ма­лай­зии, Фи­лип­пин).

    Малайский по­лу­ост­ров - см. Ма­лак­ка.

    Малакка - по­лу­ост­ров в Юго-Вос­точ­ной Азии, юж­ная часть по­лу­ост­ро­ва Ин­до­ки­тай (тер­ри­то­рия Ма­лай­зии и Та­илан­да).

    Мандалай (Ман­да­ле) - го­род и порт в Цент­ральной Бир­ме, на ре­ке Ира­ва­ди, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр об­лас­ти Ман­да­лай.

    Мано и Лоф­фа - ре­ки в За­пад­ной Аф­ри­ке, на се­ве­ро-за­па­де Ли­бе­рии, впа­да­ют в Ат­лан­ти­чес­кий оке­ан.

    Мантинея - древ­ний го­род в Ар­ка­дии (Гре­ция), в цент­ральной час­ти по­лу­ост­ро­ва Пе­ло­пон­нес, ны­не сох­ра­ни­лись раз­ва­ли­ны.

    Марианские ост­ро­ва - груп­па ост­ро­вов в цент­ральной час­ти Ти­хо­го оке­ана, в Мик­ро­не­зии.

    Мариб (Ма­реб) - древ­ний го­род в Юж­ной Ара­вии (в цент­ральной час­ти Ва­ди-За-на в Се­вер­ном Йе­ме­не).

    Масая - вул­кан в Цент­ральной Аме­ри­ке, на за­па­де Ни­ка­ра­гуа.

    Массачусетс - штат на се­ве­ре Ат­лан­ти­чес­ко­го по­бе­режья США.

    Матамба - го­су­дарст­вен­ное об­ра­зо­ва­ние в Юго-За­пад­ной Аф­ри­ке, су­щест­во­вав­шее в XVI - нач. XIX в. в меж­ду­речье Кван­го и Вам­ба (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Ан­го­лы).

    Мегара - го­род в Ме­га­ри­де (ном Ат­ти­ка, в Сред­ней Гре­ции).

    Меднорудная (Коп­пер­май­н) - ре­ка в Ка­на­де.

    Мекка - го­род на Ара­вий­ском по­лу­ост­ро­ве (Са­удовс­кая Ара­вия), глав­ный ре­ли­ги­оз­ный центр и мес­то па­лом­ни­чест­ва (хадж­жа) му­сульман.

    Мексиканское на­горье - рас­по­ло­же­но в Мек­си­ке и на юге США, ог­ра­ни­че­но хреб­та­ми За­пад­ная и Вос­точ­ная Сьер-ра-Мад­ре и По­пе­реч­ная Вул­ка­ни­чес­кая Сьерра, внут­рен­нюю его часть об­ра­зу­ют пла­то Се­вер­ная и Цент­ральная Ме-са.

    Меланезия - од­на из ос­нов­ных ост­ров­ных групп в Оке­ании, в юго-за­пад­ной час­ти Ти­хо­го оке­ана.

    Мельбурн - го­род на юге Авст­ра­лии, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр шта­та Вик­то­рия.

    Месопотамия (Дву­речье) - об­ласть в сред­нем и ниж­нем те­че­нии рек Тигр и Евф­рат в За­пад­ной Азии (в ос­нов­ном тер­ри­то­рия Ира­ка).

    Мессина - го­род в Ита­лии, на се­ве­ро-вос­то­ке ост­ро­ва Си­ци­лия, порт на Сре­ди­зем­ном мо­ре.

    Микены - древ­ний го­род в Ар­го­ли­де (Гре­ция), ны­не сох­ра­ни­лись раз­ва­ли­ны. Ми­ко­нос - ост­ров в Эгей­ском мо­ре.

    Миссисипи - круп­ней­шая ре­ка в США, впа­да­ет в Мек­си­канс­кий за­лив Ат­лан­ти­чес­ко­го оке­ана.

    Молуккские ост­ро­ва - вос­точ­ная часть Ма­лай­ско­го ар­хи­пе­ла­га (тер­ри­то­рия Ин­до­не­зии).

    Монголия - ис­то­ри­чес­кая об­ласть в Цент­ральной Азии, на­се­лен­ная мон­го­ла­ми, тер­ри­то­рия Ки­тая (Внут­рен­няя Мон­го­лия) и МНР.

    Мономотапа (Мве­не Му­та­па) - ран­не­го-су­дарст­вен­ное об­ра­зо­ва­ние на­ро­дов бан­ту в Юго-Вос­точ­ной и Юж­ной Аф­ри­ке, су­щест­во­вав­шее с нач. 2-го тыс. н. э. до кон. XVII в. в меж­ду­речье Зам­бе­зи и Лим­по­по (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ных Зим­баб­ве и Мо­зам­би­ка).

    Мон-Сени - пе­ре­вал в Альпах (тер­ри­то­рия Фран­ции).

    

    Наветренные ост­ро­ва (Ка­риб­с­кие ост­ро­ва) - груп­па ост­ро­вов в Ка­рибс­ком мо­ре, в вос­точ­ной час­ти ар­хи­пе­ла­га Ма­лые Ан­тильские ост­ро­ва.

    Навплия (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Наф-пли­он) - го­род и порт в Гре­ции, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр но­ма Ар­го­ли­да.

    Небраска - штат в цент­ральной час­ти США.

    Невольничий Бе­рег - по­бе­режье Гви­ней­ско­го за­ли­ва, меж­ду устьями рек Ни­гер и Вольта (тер­ри­то­рия Ни­ге­рии, Бе­ни­на, То­го, Га­ны), в XVI - XVI­II вв. один из глав­ных рай­онов ра­бо­тор­гов­ли в Аф­ри­ке.

    Нейльгери (сов­ре­мен­ная транск­рип­ция - Нил­ги­ри) - гор­ный мас­сив на юге по­лу­ост­ро­ва Ин­дос­тан в Ин­дии. Ни­агар­с­кий во­до­пад - рас­по­ло­жен в сред­нем те­че­нии ре­ки Ни­ага­ра в Се­вер­ной Аме­ри­ке.

    Нижний Еги­пет - рай­он Егип­та, ох­ва­ты­ва­ющий ни­зовья и дельту Ни­ла.

    Нил - ре­ка в Аф­ри­ке, на тер­ри­то­рии Ру­ан­ды, Тан­за­нии, Уган­ды, Су­да­на, Егип­та, впа­да­ет в Сре­ди­зем­ное мо­ре.

    Ним - го­род на юге Фран­ции, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр де­пар­та­мен­та Гар. Ни­не­вия - древ­ний го­род в Ас­си­рии, в VI­II - VII вв. до н. э. ее сто­ли­ца (в рай­оне хол­мов Ку­юнд­жик и Тель-Не­би-Юнус в сов­ре­мен­ном Ира­ке).

    Нитрийская пус­ты­ня (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Ва­ди-Нат­рун) - впа­ди­на в Се­вер­ной Аф­ри­ке, в Егип­те, на се­ве­ро-вос­то­ке Ли­вий­ской пус­ты­ни.

    Ногат - ре­ка на се­ве­ре Польши, впа­да­ет в Вис­линс­кий за­лив (ла­гу­ну Гданьско-го за­ли­ва Бал­тий­ско­го мо­ря).

    Новая Анг­лия - ис­то­ри­чес­ки сло­жив­ший­ся рай­он на се­ве­ре Ат­лан­ти­чес­ко­го по­бе­режья США, вклю­ча­ет шта­ты Мэн, Нью-Хэмп­шир, Вер­монт, Мас­са­чу­сетс, Кон­нек­ти­кут, Род-Айленд.

    Новая Гви­нея - ост­ров на за­па­де Ти­хо­го оке­ана, тер­ри­то­рия Ин­до­не­зии (За­пад­ный Ири­ан) и го­су­дарст­ва Па­пуа-Но­вая Гви­нея.

    Новая Гра­на­да - с XVI в. наз­ва­ние ис­панс­кой ко­ло­нии на се­ве­ре Юж­ной, а за­тем и в Цент­ральной Аме­ри­ке (ны­не тер­ри­то­рия Ко­лум­бии и Па­на­мы).

    Новая Ка­ле­до­ния - груп­па ост­ро­вов в юго-за­пад­ной час­ти Ти­хо­го оке­ана, в Ме­ла­не­зии (вла­де­ние Фран­ции).

    Новая Мек­си­ка (Нью-Мек­си­ко) - штат на юго-за­па­де США.

    Новые Геб­ри­ды - ар­хи­пе­лаг в юго-за­пад­ной час­ти Ти­хо­го оке­ана (тер­ри­то­рия го­су­дарст­ва Ва­ну­ату).

    Новый Лес (Нью-Фо­рест) - пок­ры­тый ле­са­ми рай­он на юге Ве­ли­коб­ри­та­нии. Нью-Йорк - штат на се­ве­ро-вос­то­ке США, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр - Ол­ба­ни. Нюр­н­берг - го­род в Ба­ва­рии, на ре­ке Пег-ниц (ФРГ).

    

    Общества ост­ро­ва (То­ва­ри­щес­т­ва ост­ро­ва) - ар­хи­пе­лаг на юге цент­ральной час­ти Ти­хо­го оке­ана (вла­де­ние Фран­ции - Фран­цузс­кая По­ли­не­зия).

    Огненная Зем­ля - ар­хи­пе­лаг у юж­ной око­неч­нос­ти Юж­ной Аме­ри­ки (тер­ри­то­рия Чи­ли и Ар­ген­ти­ны).

    Оксерр (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Осер) - го­род во Фран­ции, на ре­ке Йон­на, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр де­пар­та­мен­та Йон­на.

    Оксиринх - древ­ний го­род в Верх­нем Егип­те, к за­па­ду от Ни­ла, ны­не здесь по­се­ле­ние Эль-Ба­хи­аса.

    Оксфорд - го­род в Ве­ли­коб­ри­та­нии, на ре­ке Тем­за.

    Олимп - гор­ный мас­сив в Гре­ции, у по­бе­режья Эгей­ско­го мо­ря.

    Орегон - штат на Ти­хо­оке­анс­ком по­бе­режье США.

    Орисса - штат на се­ве­ро-вос­то­ке по­лу­ост­ро­ва Ин­дос­тан в Ин­дии.

    Орлеан - го­род во Фран­ции, на ре­ке Лу­ара, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр де­пар­та­мен­та Лу­ара.

    Ост-Индия (букв. Вос­точ­ная Ин­дия) - упот­реб­ляв­ше­еся в Ев­ро­пе в XVII - XVI­II вв. наз­ва­ние Ин­дии, не­ко­то­рых дру­гих стран Юж­ной и Юго-Вос­точ­ной Азии.

    

    Падуя - го­род в Се­вер­ной Ита­лии, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр про­вин­ции Па­дуя (область Ве­не­ция).

    Палау ост­ро­ва - ар­хи­пе­лаг в за­пад­ной час­ти Ти­хо­го оке­ана, в Мик­ро­не­зии, вхо­дит в сос­тав Ка­ро­линс­ких ост­ро­вов.

    Палестина - ис­то­ри­чес­кая об­ласть в За­пад­ной Азии, меж­ду Сре­ди­зем­ным мо­рем на за­па­де. Мерт­вым мо­рем и ре­кой Иор­дан на вос­то­ке.

    Памфилия - в древ­нос­ти об­ласть на юге Ма­лой Азии (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Тур­ции).

    Панамский пе­ре­ше­ек - на­ибо­лее уз­кая часть Цент­ральной Аме­ри­ки в Па­на­ме, со­еди­ня­ет ма­те­ри­ки Се­вер­ная и Юж­ная Аме­ри­ка.

    Пасхи ост­ров (Ра­па­нуи) - вул­ка­ни­чес­кий ост­ров в вос­точ­ной час­ти Ти­хо­го оке­ана (тер­ри­то­рия Чи­ли).

    Патагония - при­род­ная об­ласть в Юж­ной Аме­ри­ке, к югу от рек Рио-Ко­ло­ра­до и Рио-Нег­ро и к вос­то­ку от Анд (тер­ри­то­рия Ар­ген­ти­ны).

    Пегу - го­род в Бир­ме, на ре­ке Пе­гу, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр об­лас­ти Пе­гу.

    Пенджаб (Пан­д­жаб) - ис­то­ри­ко-ге­ог­ра-фи­чес­кая об­ласть в Юж­ной Азии, в се­вер­ной час­ти Ин­до-Гангс­кой рав­ни­ны (тер­ри­то­рия Ин­дии и Па­кис­та­на).

    Персия - офи­ци­альное наз­ва­ние Ира­на до 1935 г.

    Пиренеи - гор­ная сис­те­ма на юго-за­па­де Ев­ро­пы, меж­ду Бис­кай­ским за­ли­вом и Сре­ди­зем­ным мо­рем, на­хо­дит­ся на тер­ри­то­рии Ис­па­нии, Фран­ции, Ан­дор­ры.

    Питкэрн - вул­ка­ни­чес­кий ост­ров в юго-вос­точ­ной час­ти Ти­хо­го оке­ана, в По­ли­не­зии.

    Плимут - го­род (адми­нист­ра­тив­ный ок­руг) в графст­ве Де­вон­шир на по­лу­ост­ро­ве Кор­ну­олл.

    Подветренные ост­ро­ва (Южно-Антиль­с­кие ост­ро­ва) - груп­па ост­ро­вов в Ка­рибс­ком мо­ре, юж­ная часть ар­хи­пе­ла­га Ма­лые Ан­тильские ост­ро­ва.

    Полинезия - од­на из ос­нов­ных групп ост­ро­вов в Оке­ании, в цент­ральной час­ти Ти­хо­го оке­ана, про­тя­ну­лась от Га­вай­ских ост­ро­вов на се­ве­ре до Но­вой Зе­лан­дии на юге.

    Померания - с XII в. гер­цогст­во на по­бе­режье Бал­тий­ско­го мо­ря, с нач. XIX в. до 1945 г. прус­ская про­вин­ция (глав­ным об­ра­зом За­пад­ное По­морье) (ны­не тер­ри­то­рия Польши и ГДР).

    Попаян - го­род в Юж­ной Аме­ри­ке, на юго-за­па­де Ко­лум­бии, в до­ли­не ре­ки Ка­ука.

    Поццуоли - порт в Тир­ренс­ком мо­ре, на за­па­де Ита­лии, близ Не­апо­ля.

    Пуло-Аур (Аур) - ост­ров в Юж­но-Ки­тай­ском мо­ре, к вос­то­ку от по­лу­ост­ро­ва Ма­лак­ка.

    Пфальц - ис­то­ри­чес­кая об­ласть на юго-за­па­де Гер­ма­нии, Верх­ним Пфальцем на­зы­ва­ли тер­ри­то­рию в Ба­ва­рии (в бас­сей­не ре­ки Ду­най), в от­ли­чие от Рей­нс­ко­го, или Ниж­не­го, Пфальца (ны­не ок­руг зем­ли Рей­нланд-Пфальц, ФРГ).

    

    Раджпутана (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Рад­жаст­хан) - ис­то­ри­чес­кая об­ласть, ны­не штат на се­ве­ро-за­па­де Ин­дии.

    Рим - в древ­нос­ти го­су­дарст­во сна­ча­ла на Апен­нинс­ком по­лу­ост­ро­ве, за­тем сре­ди­зем­но­морс­кая дер­жа­ва, вклю­чав­шая юго-вос­точ­ные рай­оны Ев­ро­пы, Ма­лую Азию, по­бе­режье Се­вер­ной Аф­ри­ки, Си­рию, Па­лес­ти­ну.

    Рио-де-ла-Плата - см. Ла-Пла­та.

    Роторуа - озе­ро на ост­ро­ве Се­вер­ный в Но­вой Зе­лан­дии.

    Рочестер - го­род на се­ве­ро-вос­то­ке США, в шта­те Нью-Йорк.

    

    Савайи - ост­ров в груп­пе ост­ро­вов Са­моа.

    Савойя - ис­то­ри­чес­кая об­ласть на юго-вос­то­ке Фран­ции в Са­вой­ских Альпах (де­пар­та­мен­ты Са­вой­я, Верх­няя Са­вой­я).

    Саксония - ис­то­ри­чес­кая об­ласть Гер­ма­нии, ны­не ок­ру­га Дрез­ден, Лей­пциг, Карл-Маркс-Штадт, Маг­де­бург в ГДР и зем­ля Ниж­няя Сак­со­ния в ФРГ.

    Саламанка - го­род в Ис­па­нии, на ре­ке Тер­мес, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр про­вин­ции Са­ла­ман­ка.

    Салданья-Бэй (за­лив Сал­данья) - не­большой за­лив на за­пад­ном по­бе­режье Юж­ной Аф­ри­ки (тер­ри­то­рия ЮАР).

    Самоа (остро­ва Мо­реп­ла­ва­те­лей) - груп­па ост­ро­вов в Ти­хом оке­ане, в По­ли­не­зии.

    Сандвичевы ост­ро­ва - од­но из наз­ва­ний Га­вай­ских ост­ро­вов.

    Санчи - де­рев­ня в Цент­ральной Ин­дии (штат Мадхья-Пра­деш), из­вест­на мно­го­чис­лен­ны­ми буд­дий­ски­ми па­мят­ни­ка­ми.

    Саравак - тер­ри­то­рия на се­ве­ро-за­па­де ост­ро­ва Ка­ли­ман­тан, в Юго-Вос­точ­ной Азии, ны­не штат Ма­лай­зии.

    Сараки (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Ша­ре) - го­род в За­пад­ной Аф­ри­ке, близ ре­ки Ни­гер (тер­ри­то­рия Ни­ге­рии).

    Саталийский за­лив (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - за­лив Ан­талья) - за­лив Сре­ди­зем­но­го мо­ря, у юж­но­го по­бе­режья Тур­ции.

    Севенны - го­ры на юго-вос­то­ке Фран­ции.

    Северная Аф­ри­ка - часть Аф­ри­ки, омы­ва­емая на се­ве­ре Сре­ди­зем­ным мо­рем, на за­па­де Ат­лан­ти­чес­ким оке­аном, на вос­то­ке Крас­ным мо­рем, в ее пре­де­лах на­хо­дят­ся Еги­пет, Су­дан, Ли­вия, Ту­нис, Ал­жир, Ма­рок­ко, Мав­ри­та­ния, За­пад­ная Са­ха­ра, Ме­лилья и Се­ута.

    Северная Ев­ро­па - се­вер­ные рай­оны За­пад­ной Ев­ро­пы (тер­ри­то­рия Нор­ве­гии, Шве­ции, Фин­лян­дии, Да­нии, Ис­лан­дии).

    Сен-Лени - го­род во Фран­ции, на ка­на­ле Сен-Де­ни, се­вер­ный при­го­род Па­ри­жа, на­хо­дя­щий­ся здесь со­бор XII - XI­II вв. был мес­том пог­ре­бе­ния фран­цузс­ких ко­ро­лей.

    Сенегамбия - рай­он в За­пад­ной Аф­ри­ке, рас­по­ло­жен­ный в меж­ду­речье Се­не­га­ла и Гам­бии.

    Сеннар - го­род на юге Су­да­на, у ре­ки Го­лу­бой Нил, до нач. XIX в. был сто­ли­цей сул­та­на­та Сен­нар.

    Сент-Килда - ост­ро­ва в Ат­лан­ти­чес­ком оке­ане, к за­па­ду от Геб­ридс­ких ост­ро­вов.

    Сеони - го­род в цент­ральной час­ти Ин­дии, в верх­нем те­че­нии ре­ки Вен­ган­га.

    Сермата - ост­ров в Ма­лай­ском ар­хи­пе­ла­ге.

    Сёрре - графст­во на юге Ве­ли­коб­ри­та­нии.

    Сиалкот - го­род на се­ве­ро-вос­то­ке Па­кис­та­на, в про­вин­ции Пенд­жаб.

    Сиам - офи­ци­альное наз­ва­ние Та­илан­да до 1939 г. и в 1945 - 48 гг.

    Сидон - древ­ний го­род в Фи­ни­кии, на вос­точ­ном по­бе­режье Сре­ди­зем­но­го мо­ря, сов­ре­мен­ный го­род Сай­да в Ли­ва­не.

    Силезия - ис­то­ри­чес­кая об­ласть в Ев­ро­пе, в верх­нем и сред­нем те­че­нии ре­ки Од­ра (тер­ри­то­рия Польши и Че­хос­ло­ва­кии).

    Сингбум (Син­г­х­б­хум) - рай­он в шта­те Би­хар, на се­ве­ро-вос­то­ке Ин­дии.

    Синд - про­вин­ция на юго-вос­то­ке Па­кис­та­на, в бас­сей­не ре­ки Инд.

    Сиракузы - древ­нег­ре­чес­кий по­лис на юго-вос­то­ке Си­ци­лии (ны­не го­род и порт Си­ра­ку­за).

    Скадру (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Шко­дер, Шкод­ра) - го­род на озе­ре Шко­дер (Ска­дарс­кое), на се­ве­ро-за­па­де Ал­ба­нии.

    Скалистые го­ры - гор­ный мас­сив в сис­те­ме Кор­дильер Се­вер­ной Аме­ри­ки (на за­па­де США и Ка­на­ды).

    Скандинавия (Скан­ди­нав­с­кий по­лу­ост­ров) - са­мый большой по­лу­ост­ров в Ев­ро­пе, омы­ва­ет­ся Ба­рен­це­вым, Нор­вежс­ким, Се­вер­ным и Бал­тий­ским мо­ря­ми.

    Скифия - наз­ва­ние Се­вер­но­го При­чер­но­морья в ан­тич­ных ис­точ­ни­ках, здесь в V в. до н. э. - III в. н. э. су­щест­во­ва­ло го­су­дарст­вен­но-по­ли­ти­чес­кое объеди­не­ние ря­да на­род­нос­тей во гла­ве со ски­фа­ми.

    Согд (Сог­ди­ана) - ис­то­ри­чес­кая об­ласть в Сред­ней Азии в бас­сей­не рек Зе­рав-шан и Каш­ка­дарья (ны­не тер­ри­то­рия Уз­бекс­кой и Тад­жикс­кой ССР).

    Сомерсет - графст­во на юго-за­па­де Ве­ли­коб­ри­та­нии.

    Сомма - ре­ка на се­ве­ре Фран­ции.

    Сомо-Сомо - про­лив в ар­хи­пе­ла­ге Фид­жи.

    Софала - до XV в. (до пор­ту­гальско­го за­во­ева­ния) го­су­дарст­вен­ное об­ра­зо­ва­ние на­ро­да зинд­жи в Юго-Вос­точ­ной Аф­ри­ке, ны­не про­вин­ция в Мо­зам­би­ке.

    Старый Ка­ла­бар (Ка­ла­бар) - го­су­дарст­вен­ное об­ра­зо­ва­ние в За­пад­ной Аф­ри­ке, су­щест­во­вав­шее пред­по­ло­жи­тельно с XVII в. до кон. XIX в. в устье ре­ки Кросс (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Ни­ге­рии).

    Суматра - ост­ров в сос­та­ве Больших Зондс­ких ост­ро­вов Ма­лай­ско­го ар­хи­пе­ла­га (тер­ри­то­рия Ин­до­не­зии).

    Сумбава - ост­ров в сос­та­ве Ма­лых Зондс­ких ост­ро­вов Ма­лай­ско­го ар­хи­пе­ла­га (тер­ри­то­рия Ин­до­не­зии).

    Суффолк - графст­во в Ве­ли­коб­ри­та­нии.

    

    Тавой - го­род на юге Бир­мы, на по­бе­режье Ан­да­манс­ко­го мо­ря.

    Таити - ост­ров в Ти­хом оке­ане, са­мый большой в груп­пе ост­ро­вов Об­щест­ва.

    Тайгет - го­ры в Гре­ции, на юге по­лу­ост­ро­ва Пе­ло­пон­нес.

    Танна - ост­ров в сос­та­ве ост­ро­вов Но­вые Геб­ри­ды.

    Тасмания - ост­ров у юго-вос­точ­но­го по­бе­режья Авст­ра­лии (штат Авст­ра­лии).

    Тауннгу - го­род в цент­ральной час­ти Бир­мы.

    Тегея - древ­ний го­род в Ар­ка­дии (в цент­ре по­лу­ост­ро­ва Пе­ло­пон­нес).

    Тейгнмоут (сов­ре­мен­ная транск­рип­ция - Тай­нмут) - го­род в Ве­ли­коб­ри­та­нии, на по­бе­режье Се­вер­но­го мо­ря.

    Темпл-Бар - во­ро­та на за­пад­ной гра­ни­це лон­донс­ко­го Си­ти, с кон. XIX в. на этом мес­те сто­ит па­мят­ник Темпл-Бар-Ме-мо­ри­ал.

    Тенассерим (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Та-нин­тай­и) - об­ласть на юге Бир­мы, меж­ду Та­илан­дом и Ан­да­манс­ким мо­рем.

    Теотиуакан - го­род в цент­ральной час­ти Мек­си­ки, центр од­ной из важ­ней­ших до­ко­лум­бо­вых ци­ви­ли­за­ций, соз­дан­ной в 1-м тыс. н. э., ны­не сох­ра­ни­лись раз­ва­ли­ны близ го­ро­да Ме­хи­ко, на ре­ке Сан-Ху­ан.

    Терсо - го­род на се­ве­ре Ве­ли­коб­ри­та­нии, на бе­ре­гу про­ли­ва Пент­ленд-Ферт.

    Тецкуко (сов­ре­мен­ная транск­рип­ция - Тес-ко­ко) - го­род в Мек­си­ке, круп­ный центр до­ис­панс­кой культу­ры, ны­не сох­ра­ни­лись раз­ва­ли­ны в до­ли­не Ме­хи­ко.

    Тибет - рай­он в Цент­ральной Азии, в пре­де­лах Ти­бетс­ко­го на­горья, в ад­ми­нист­ра­тив­ном от­но­ше­нии ны­не по­де­лен меж­ду Ти­бетс­ким ав­то­ном­ным рай­оном Ки­тая и его со­сед­ни­ми про­вин­ци­ями.

    Тимор - са­мый большой ост­ров в сос­та­ве Ма­лых Зондс­ких ост­ро­вов Ма­лай­ско­го ар­хи­пе­ла­га.

    Тинневелли (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Ти-ру­нел­ве­ли) - го­род на юге Ин­дии, штат Та­ми­ли­ад.

    Тир - древ­ний го­род-го­су­дарст­во в Фи­ни­кии, на вос­точ­ном по­бе­режье Сре­ди­зем­но­го мо­ря, сов­ре­мен­ный го­род Сур в Ли­ва­не.

    Тиринф - древ­ний го­род в Ар­го­ли­де (Гре­ция), близ Навп­лии.

    Тироль - ад­ми­нист­ра­тив­ная об­ласть (зем­ля) в за­пад­ной час­ти Авст­рии, в Альпах.

    Товарищества ост­ро­ва - см. Об­щес­т­ва ос­т­ро­ва.

    Томская гу­бер­ния - ос­но­ва­на в 1804 г. с цент­ром в го­ро­де Томск, тер­ри­то­ри­ально в ос­нов­ном сов­па­да­ет с Томс­кой, Но­во­си­бирс­кой, Ке­ме­ровс­кой об­лас­тя­ми и Ал­тай­ским кра­ем РСФСР.

    Томы - древ­ний го­род на за­пад­ном по­бе­режье Чер­но­го мо­ря, ос­но­ван в нач. VI в. до н. э. гре­ка­ми из Ми­ле­та, сов­ре­мен­ный го­род Конс­тан­ца в Ру­мы­нии.

    Тонга ост­ро­ва (остро­ва Друж­бы) - груп­па ост­ро­вов в юго-за­пад­ной час­ти Ти­хо­го оке­ана (тер­ри­то­рия ко­ро­левст­ва Тон­га).

    Тонкий - ев­ро­пей­ское наз­ва­ние се­вер­ных рай­онов Вьетна­ма в XVI - XIX вв. и офи­ци­альное наз­ва­ние фран­цузс­ко­го про­тек­то­ра­та в Се­вер­ном Вьетна­ме до 1945 г. (вьетнамс­кое наз­ва­ние се­вер­ной час­ти стра­ны - Бак­бо).

    Торрес ост­ро­ва - груп­па ост­ро­вов в сос­та­ве ар­хи­пе­ла­га Но­вые Геб­ри­ды.

    Трир - го­род на ре­ке Мо­зель (зем­ля Рей­н-ланд-Пфальц, ФРГ).

    Троада - древ­няя об­ласть на се­ве­ро-за­па­де Ма­лой Азии, на за­па­де ог­ра­ни­чен­ная про­ли­вом Дар­да­нел­лы (от го­ро­да Аби­дос) и Эгей­ским мо­рем (до го­ро­да Ан­тандр), на вос­то­ке - хреб­том Ида и его от­ро­га­ми (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Тур­ции).

    Троя (Или­он) - древ­ний го­род на се­ве­ро-за­па­де Ма­лой Азии, круп­ный по­ли­ти­чес­кий центр Тро­ады, из­вес­тен по древ­нег­ре­чес­ко­му эпо­су о Тро­янс­кой вой­не (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Тур­ции, близ го­ро­да Кум­ка­ле).

    Тукуман (Сан-Ми­гель-де-Ту­ку­ман) - го­род на се­ве­ро-за­па­де Ар­ген­ти­ны, в до­ли­не ре­ки Са­ла­дильо, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр про­вин­ции Ту­ку­ман.

    Тулуза - го­род на юге Фран­ции, порт на ре­ке Га­рон­на, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр де­пар­та­мен­та Верх­няя Га­рон­на.

    Тур - го­род во Фран­ции, на ре­ке Лу­ара, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр де­пар­та­мен­та Эндр и Лу­ара.

    Туранская низ­мен­ность (Ту­ран­с­кая рав­ни­на), на­хо­дит­ся в Сред­ней Азии и Юж­ном Ка­захс­та­не, большая часть ее за­ня­та пус­ты­ня­ми Ка­ра­ку­мы и Кы­зыл­кум.

    Тюрингия - ис­то­ри­чес­кая об­ласть в Гер­ма­нии, ны­не ок­ру­га Эр­фурт, Ге­ра, Зуль в ГДР.

    

    Уайдаху (сов­ре­мен­ная транск­рип­ция - Уага­ду­гу) - го­су­дарст­во на­ро­дов мо­ей в За­пад­ной Аф­ри­ке, су­щест­во­вав­шее в XI­II - XIX вв. в бас­сей­не рек Бе­лая и Крас­ная Вольта (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Бур­ки­на-Фа­со).

    Уайтчепел - один из рай­онов Ист-Энда в Лон­до­не.

    Упсала - го­род на юго-вос­то­ке цент­ральной час­ти Шве­ции, ад­ми­нист­ра­тив­ный центр ле­на Уп­са­ла.

    Уэльс (Уэлс) - по­лу­ост­ров на за­па­де Ве­ли­коб­ри­та­нии.

    

    Фернандо-По (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Би­око) - ост­ров в Гви­ней­ском за­ли­ве Ат­лан­ти­чес­ко­го оке­ана, у по­бе­режья За­пад­ной Аф­ри­ки (про­вин­ция го­су­дарст­ва Эк­ва­то­ри­альная Гви­нея).

    Фиджи ост­ро­ва - груп­па ост­ро­вов в юго-за­пад­ной час­ти Ти­хо­го оке­ана (тер­ри­то­рия го­су­дарст­ва Фид­жи).

    Филадельфия - го­род на вос­то­ке США, в ни­зовьях ре­ки Де­ла­вэр, на Ат­лан­ти­чес­ком по­бе­режье, штат Пен­сильва­ния.

    Филиппинские ост­ро­ва - ар­хи­пе­лаг в за­пад­ной час­ти Ти­хо­го оке­ана.

    Финикия - древ­няя стра­на на вос­точ­ном по­бе­режье Сре­ди­зем­но­го мо­ря, у под­но­жия Ли­ванс­ких гор (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ных Ли­ва­на и Си­рии).

    Флорида - по­лу­ост­ров на юго-вос­то­ке Се­вер­ной Аме­ри­ки (штат США).

    Франкония - ис­то­ри­чес­кая об­ласть Гер­ма­нии, ны­не в сос­та­ве зем­ли Ба­ва­рия в ФРГ.

    Франш-Конте - ис­то­ри­чес­кая об­ласть на вос­то­ке Фран­ции, в бас­сей­не ре­ки Со­на, частью в го­рах Юра (ны­не де­пар­та­мен­ты Ду, Юра, Верх­няя Со­на, тер­ри­то­рия Бельфор).

    

    Ханаан - древ­нее наз­ва­ние тер­ри­то­рии Па­лес­ти­ны, Си­рии, Фи­ни­кии на Ближ­нем Вос­то­ке.

    Хет - древ­ний го­род Хат­ту­сас (Хат­ту-шаш), сто­ли­ца Хет­тско­го царст­ва, сов­ре­мен­ный го­род Бо­газ­кёй в Тур­ции.

    Хоморири (сов­ре­мен­ная транск­рип­ция - Цо­мо­ра­ри) - озе­ро на се­ве­ре Ин­дии, в верх­нем те­че­нии ре­ки Инд, в меж­ду­горье Ка­ра­ко­ру­ма и хреб­та Пир-Панд­жал.

    

    Цезарея (Ке­са­рия) - древ­ний го­род, сто­ли­ца Кап­па­до­кии, об­лас­ти в цент­ральной час­ти Ма­лой Азии (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Тур­ции).

    Цейлон (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Шри-Лан­ка) - ост­ров в Ин­дий­ском оке­ане (тер­ри­то­рия го­су­дарст­ва Шри-Лан­ка).

    Целебес (сов­ре­мен­ное наз­ва­ние - Су­ла­ве-си) - один из са­мых больших ост­ро­вов Ма­лай­ско­го ар­хи­пе­ла­га, в сос­та­ве Больших Зондс­ких ост­ро­вов (тер­ри­то­рия Ин­до­не­зии).

    Целль - го­род в ФРГ.

    Центральная Азия - об­ласть внут­ри­ма­те-ри­ко­вой Азии, в ее пре­де­лах на­хо­дит­ся тер­ри­то­рия МНР и большая часть тер­ри­то­рии Ки­тая.

    Центральная Аме­ри­ка - юж­ная часть ма­те­ри­ка Се­вер­ная Аме­ри­ка, в ее пре­де­лах на­хо­дят­ся юго-вос­точ­ная часть Мек­си­ки, Гва­те­ма­ла, Бе­лиз, Гон­ду­рас, Ни­ка­ра­гуа, Сальва­дор, Кос­та-Ри­ка и Па­на­ма.

    Центральная Аф­ри­ка (Эква­то­ри­аль­ная Аф­ри­ка) - при­род­ная об­ласть Аф­ри­ки,

    включающая об­шир­ную впа­ди­ну Кон­го, за­ни­ма­ющая за­пад­ную часть Аф­ри­ки в эк­ва­то­ри­альных и су­бэк­ва­то­ри­альных ши­ро­тах, в ее пре­де­лах на­хо­дят­ся Ка­ме­рун, Чад, Эк­ва­то­ри­альная Гви­нея, ЦАР, Га­бон, Кон­го, За­ир, Ан­го­ла, Сан-То­ме и Прин­си­пи.

    

    Черные го­ры (Блэк-Ма­унтс) - го­ры в Се­вер­ной Аме­ри­ке (тер­ри­то­рия США).

    Чхота-Нагпур - пла­то на се­ве­ро-вос­то­ке Де­канс­ко­го плос­ко­горья в Ин­дии.

    

    Швабия - ис­то­ри­чес­кая об­ласть на юго-за­па­де Гер­ма­нии (ны­не зем­ля Ба­ден-Вюр­тем­берг, ФРГ).

    Шетлендские ост­ро­ва - груп­па ост­ро­вов в Ат­лан­ти­чес­ком оке­ане, к се­ве­ру от Шот­лан­дии.

    Шотландия - ад­ми­нист­ра­тив­но-по­ли­ти­чес­кая часть Ве­ли­коб­ри­та­нии, за­ни­ма­ет се­вер­ную часть ост­ро­ва Ве­ли­коб­ри­та­ния и при­ле­га­ющие ост­ро­ва.

    

    Эвбея - ост­ров в Эгей­ском мо­ре, близ по­бе­режья Бал­канс­ко­го по­лу­ост­ро­ва (тер­ри­то­рия Гре­ции).

    Эве - об­щее наз­ва­ние ран­не­го­су­дарст­вен-ных об­ра­зо­ва­ний раз­лич­ных подг­рупп на­ро­да эве, су­щест­во­вав­ших в сред­ние ве­ка и в но­вое вре­мя в За­пад­ной Аф­ри­ке и вхо­див­ших в сис­те­му го­ро­дов-го­су­дарств Эг­ба­до (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Ни­ге­рии).

    Эгина - го­род на ост­ро­ве Эги­на, в за­ли­ве Са­ро­ни­кос Эгей­ско­го мо­ря.

    Эдинбург - го­род и порт в Ве­ли­коб­ри­та­нии, близ юж­но­го по­бе­режья за­ли­ва Ферт-оф-Форт, ис­то­ри­чес­кая сто­ли­ца Шот­лан­дии.

    Эксетер - один из древ­ней­ших го­ро­дов Ве­ли­коб­ри­та­нии, рас­по­ло­жен на юго-за­па­де стра­ны, в графст­ве Де­вон­шир.

    Эльбингероде - го­род в Гар­це, у го­ры Брок­кен (тер­ри­то­рия ГДР, у гра­ни­цы с ФРГ).

    Эспаньола - наз­ва­ние, дан­ное Ко­лум­бом ост­ро­ву Га­ити при его отк­ры­тии в 1492 г.

    Этна - вул­кан на ост­ро­ве Си­ци­лия в Ита­лии.

    Эфес - древ­ний го­род в Ка­рий, на за­пад­ном по­бе­режье Ма­лой Азии, ре­ли­ги­оз­ный центр (здесь на­хо­дил­ся храм Ар­те­ми­ды Эфес­ской), ны­не сох­ра­ни­лись раз­ва­ли­ны (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Тур­ции).

    

    Южная Аф­ри­ка - при­род­ная об­ласть Аф­ри­ки, ле­жа­щая к югу от во­до­раз­дельно­го пла­то Кон­го-Зам­бе­зи, в нее вхо­дят так­же ост­ро­ва Ма­да­гас­кар и Мас­ка-ренс­кие, в ее пре­де­лах на­хо­дят­ся На­ми­бия, Зим­баб­ве, ЮАР, Сва­зи­ленд, Ле­со­то, Ботс­ва­на, Мо­зам­бик, го­су­дарст­ва на ост­ро­вах, иног­да в нее вклю­ча­ют так­же юж­ные рай­оны Ан­го­лы.

    Южная Ев­ро­па - часть Ев­ро­пы, ох­ва­ты­ва­ющая Се­вер­ное Сре­ди­зем­но­морье, Пи­ре­ней­ский, Апен­нинс­кий, Бал­канс­кий по­лу­ост­ро­ва, при­ле­га­ющие ост­ро­ва.

    Юкатан - по­лу­ост­ров в Цент­ральной Аме­ри­ке, меж­ду Мек­си­канс­ким за­ли­вом и Ка­рибс­ким мо­рем (глав­ным об­ра­зом тер­ри­то­рия Мек­си­ки, штат Юка­тан).

    

    Ява - ост­ров в сос­та­ве Больших Зондс­ких ост­ро­вов Ма­лай­ско­го ар­хи­пе­ла­га (тер­ри­то­рия Ин­до­не­зии).

    Яриба (Юру­ба) (сов­ре­мен­ная транск­рип­ция - Йо­ру­ба) - об­ласть в За­пад­ной Аф­ри­ке, к за­па­ду от ре­ки Ни­гер (пла­то Йо­ру­ба), на­се­лен­ная глав­ным об­ра­зом на­ро­дом йо­ру­ба, в раз­ные ис­то­ри­чес­кие пе­ри­оды здесь су­щест­во­ва­ли раз­лич­ные го­су­дарст­вен­ные об­ра­зо­ва­ния на­род­нос­тей, вхо­дя­щих в дан­ную эт­ни­чес­кую груп­пу (тер­ри­то­рия сов­ре­мен­ной Ни­ге­рии).

    

    Краткая ге­ог­ра­фи­чес­кая справ­ка сос­тав­ле­на В. М. Пер­со­но­вым

    

    

Сайт создан в системе uCoz